Глава первая ХРАНИТЕЛИ ШКОЛЫ ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ: БОРИС СТЕПАНОВИЧ ЧЕРНЫШЕВ
Многие из тех, кто в наши дни вспоминает о МИФ ЛИ, не обходятся без доброго слова о М.А. Лифшице и Б.С. Чернышеве. Первый читал эстетику на филологическом факультете, но слушали его и философы, и вообще «вся Москва».
Именно он сокрушил вульгарный социологический подход к литературе и искусству, настаивал на аутентичном прочтении Маркса. Он был также знаменит работами, в том числе и сделанным в МИФЛИ докладом, о народности искусства, в которых доказывал, что «мерилом художественности не могла быть общественно-политическая позиция творца». Для философов был важен призыв Лифшица вернуться к классической традиции, учитывать нравственное значение культурных образцов, которые, однако, сам он замыкал на догматизированном марксизме.Борис Степанович Чернышев (1896-1944) был одним из зачинателей советской историко-философской науки. Он не дожил до второй половины XX в., но оказал существенное влияние на то поколение, которое в значительной мере определяло облик отечественной философии в послевоенное время. С 1934 г. Б.С. Чернышев был профессором философского факультета МИФЛИ, читал историю философии и для филологов. В 1943 г. он стал деканом философского факультета МГУ. Студенты его любили и глубоко уважали. Его лекциям по античной философии и немецкой классике был свойственен своеобразный интеллектуальный артистизм. Погружаясь в стихию мысли, в ритм ее исследования, он, «уйдя в себя, думал вслух, осуществлял процесс исследования... на глазах у публики и этим необычайно захватывал каждого». В таких ситуациях он, предельно рассеянный, мог вытереть тряпкой черную доску, а затем лицо либо сунуть в рот папиросу горящим концом. Но никто не смеялся: он полностью овладевал аудиторией. Именно он учил студентов общаться с философскими текстами классиков. Для многих на ранних курсах корифеи прошлого были не по зубам, но студенты усваивали главный урок: необходимость" в научной работе учитывать традицию и бережно относиться к текстам.
Б.С.
Чернышев был квалифицированным переводчиком литературы с древнегреческого, латинского и немецкого языков. Его научные интересы были многообразны - античная философия, немецкая классика, работы об Э. Кассирере, об итальянской философии XX в. (опубликованы его статьи, посвященные философии Дж. Джентили и Б. Кроче). Книга Б.С. Чернышева о софистах (7) до сих пор остается единственной монографией подобного рода на русском языке. Памятуя, что в учении присутствует и жизнь философа, он живописал не только его житейские ситуации, но среду и обстоятельства, которые влияли на творца, возбуждая не только мысль, но чувства аудитории.В небольшой вступительной статье к осуществленному им в 1933 г. переводу работы Б. Бауэра (1841) «Трубный глас страшного суда над Гегелем» (см.: 3) он сумел ярко обрисовать оппозиционную энергию немецких младогегельянцев 40-х годов, к которым примкнул Бауэр; а также содержание дружественных контактов Бауэра с Марксом.
Он снял покров с обыденного «облачения» Гегеля, показывая наличие у него радикальных взглядов, заложивших «адскую машину» в формирующийся марксизм. Он доказывал в этой связи приверженность Гегеля к идеям французской революции. Изложенное на двух страницах содержание книги Бауэра не только служит вспомогательным средством для освоения, но и помогает критическому пониманию учения Гегеля о религии, противоречивости его революционного метода и консервативной системы. Критический очерк борьбы между право- и левогегельянцами за гегелевское наследие и полемика о природе религии в связи с работой Д.Штрауса «Жизнь Иисуса» (1836-1837), сыгравшей в то время роль, составляющую эпоху, несмотря на воинствующую, обязательную для того времени «партийную» риторику, может и сегодня служить подспорьем для исследователя немецкой идеологии 40-х годов XIX в.
Подлинным призванием Б.С. Чернышева были его лекции о Канте. Сохранились и опубликованы фрагменты курса, читанного в 1939 г. (см.: 8), посвященные анализу главным образом «Критики чистого разума».
Чернышев подчеркивает особое онтологическое значение вещи в себе в кантовской картине мира и выделяет три основных ее значения: 1) аффицирует наши чувства («Трансцендентальная эстетика»); 2) пограничное понятие (ноумен в отрицательном смысле), за пределами которого лежит огромный темный океан мира вещей самих по себе; в этом смысле такая вещь предупреждает о том, что чувственно данный и нами познаваемый мир есть именно мир явлений («Трансцендентная аналитика»); 3) задача, побуждающая наше сознание к дальнейшему прогрессу знания и превращению вещи самой по себе в вещь для нас («Трансцендентальная диалектика»).Принятие объективного существования вещи в себе и ее воздействия на познавательную способность выявляет ее реальный не только гносеологический, но и онтологический смысл, на что неокантианцы и их последователи внимания не обращали. Весьма важен взгляд на дедукцию категорий: сопоставляя две редакции главы, посвященной этой проблеме, Б.С. Чернышев выявляет четыре подхода к решению Кантом проблемы категориального синтеза (эмпирический, априорно-категориальный, синтез посредством воображения и троякий синтез в созерцании, воображении и понятии).
Важно, что Б.С. Чернышев в отличие, например, от В.Ф. Асмуса (в книге о Канте 1929 г.) и многих других признает за понятием воображения важную роль в получении нового знания. В то время эта позиция могла стать поводом для обвинения в отходе от ленинской оценки философии Канта. В связи с этим представляется также неординарной и тяготеющей к мировидению русского идеализма мысль Чернышева о том, что созерцание, по Канту, которое дается раньше понятия, не нуждается в рассудке, что в восприятиях имеется некоторый иррациональный остаток, который не дедуцируется из соответствующих форм мышления. Тем самым позиция Канта противопоставляется картезианскому рационализму. Так как Кант признает эмпирическую реальность пространства и времени в качестве необходимых форм существования всех вещей, он расходится и с Беркли.
Ограниченный ленинской критикой кантовской философии (в «Материализме и эмпириокритицизме»), Чернышев дает более содержательную характеристику учения основоположника классической немецкой философии, чем было принято в то время, в том числе и в восхваляемой тогда работе Деборина о Канте.
Жизнь Чернышева закончилась трагически: не выдержало сердце, чему, скорее всего, способствовала беспрецедентная травля. В 1943 г.
появился на свет третий том «Истории философии», знаменитой «Серой лошади», как называли это издание многие поколения студентов (5), получивший Сталинскую премию. Но в 1944 г. в постановлении ЦК ВКП (б) «О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX в.» (6) содержание этого тома подверглось зубодробительной критике, почти целиком обращенной на обширную (около 6 авторских листов) статью о Гегеле.Написана эта глава была Б.С. Чернышевым, В.Ф. Асмусом, А.А. Максимовым, В.Ф. Гороховым, М.А. Дынником и Б.Э. Быхов- ским. Авторы видели свою задачу в том, чтобы показать, опираясь на слова Ф. Энгельса, почему философия Гегеля стала последним выражением идеалистической философии, которое имело положительное значение в развитии человеческой мысли, в том числе и марксистской. Авторы честно излагали положительные и противоречивые аспекты формирования Гегелем диалектики и логики мышления, его философию природы и духа, его концепцию философии истории, его эстетику. В статье речь шла и о консервативном характере системы мыслителя, и об эволюции его политических взглядов: в начале деятельности - отношение к французской революции как к «великолепному восходу солнца», а в конце жизни - объявление о завершенности в его системе научного развития и познания, усмотрение в прусской монархии венца предшествующего развития.
Какие недостатки и ошибки были обнаружены в статье? «...не учтено, что Гегель пытался построить философскую систему, которая должна была выражать собой абсолютную истину» (6, с. 3). Главное обвинение состояло в указании на ошибки идеологического характера: характеристика диалектики Гегеля в ряде случаев не отличается от материалистической диалектики марксизма; отсутствует критика восхваления прусской монархии, возвеличение немцев как «избранного» народа; замазывается факт апологии Гегелем войны и пренебрежения к славянским народам.
В постановлении досталось и статьям о Канте и о Фихте, которого объявили прусским националистом.
Авторов упрекали в преувеличении значения немецкой классической философии. Вывод гласил: упомянутые в постановлении пороки превозносятся идеологами немецкой империалистической буржуазии. «В томе не подвергнуты критике реакционные социально-политические взгляды немецких философов», внесена «путаница в головы читателей» (6, с. И).Парадоксально, но сами авторы за год до появления третьего тома, ставшего в одночасье печально знаменитым, сами разоблачали фашистскую фальсификацию классической немецкой философии (9). Но все это уже не имело значения. Шла Великая отечественная война, так что казалось, что великие немцы жертвою пали в борьбе с фашизмом. Однако постановление было принято в конце лета 1944 г., когда война для Советского Союза стала победоносной: наши войска к концу лета (когда оно было опубликовано) не только вышли к границам Советского Союза, но вступили на территорию Польши, непосредственно стояли у границ Чехословакии и Норвегии, а Финляндия готова была капитулировать.
Зачем было публично предавать поруганию наследие классической немецкой философии, вбрасывать «козыри» в нацистскую пропаганду? Приходит в голову, что авторы постановления как бы указывали на то, что под Сталинградом сражались две гегелевские армии.
Опираясь на архивные материалы, Г.С. Батыгин и И.Ф. Де- вятко показали, что разгром третьего тома «Истории философии» понадобился для очередного «революционного переворота» и нового решения «основного вопроса» советской философии - «вопроса о власти» (2, с. 188). Пусковым крючком для травли стало письмо З.Я. Белецкого Сталину о теоретических и идеологических ошибках авторов третьего тома, призывающее вождя напрочь отказаться от изучения идеалистов вообще. Письму был дан ход, и в непримиримом сражении сошлись две «философские», издавна свирепо враждующие группы - группа Митина - Юдина и группа Александрова. В «теоретическом» сражении был использован и компромат: обнаружился криминал - воровство в «особо крупных размерах» (сахара! шевровой кожи! и водки!) в ведомстве, которым руководил Юдин.
Черный «пиар», да и только! Нынешние «демократы», широко его использующие, - наследники «в законе» советских «ав- торитетов», вершителей не только людских судеб, но судьбы науки (Александров в то время руководил идеологией в ЦК ВКП(б), Юдин возглавлял ведомство печати, Митин был директором Института марксизма-ленинизма при ЦК и возглавлял журнал «Под знаменем марксизма»).В результате авторы злосчастных статей подвергались публичным поношениям, некоторые потеряли работу и все - Сталинскую премию за третий том; проигравших бонз (Митина и Юдина) переместили на другие руководящие посты (чем не нынешнее время!). Слава богу, третий том не был сослан в спецхран, остался в круге чтения, но был под подозрением еще в течение почти 35 лет. Жизнь Бориса Степановича Чернышева оборвалась вскоре после публикации постановления.
Литература 1.
Алексеев П.В. Философы России XIX-XX столетий. Биографии. Идеи. Труды. -М., 1999.-944 с. 2.
Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Советское философское сообщество в 40-е годы. Почему был запрещен третий том «Истории философии»? // Философия не кончается. Из истории отечественной философии XX в., 1920-1950-е годы. - М., 1998.-Кн. 1.-С. 171-197. 3.
Бауэр Б. Трубный глас Страшного суда над Гегелем. - М., 1933. - С. 3-13. 4.
Жданов А.А. О положении на нашем философском фронте // Вопросы философии. - М., 1947. -№ 1. - С. 267-272. 5.
История философии. - ML, 1943. - Т. 3: Философия первой половины XIX в. - 594 с. 6.
О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца ХУПІ и начала XIX в. // Большевик. - М., 1944. - № 7-8. - С. 3-11. 7.
Чернышев Б.С. Софисты. - М., 1929. - 175 с. 8.
Чернышев Б.С. и его лекции по философии Канта. Публикация В.А. Жучкова и З.А. Каменского // Вопросы теоретического наследия Иммануила Канта. - Калининград, 1980. - Вып. 5. - С. 119-133. 9.
Чернышев Б.С. О логике Гегеля // Труды Московского ин-та истории, философии и литературы. - М., 1941. - Т. 9. - С. 30-96.