ТЕОРИЯ ЦЕННОСТЕЙ - СМ. АКСИОЛОГИЯ ФЕМИНИЗМ - СМ. ФИЛОСОФИЯ ФЕМИНИЗМА

К основным периодическим и непериодическим изданиям можно отнести: собр.

Исходный пункт Ф. как философского учения - ин- тенциональная жизнь сознания (Э. Гуссерль), бытие личности (М. Шелер), фундаментальные структуры человеческого существования (М. Хайдеггер), человеческая реальность (ТЖ.-П. Сартр), доступ к которым и возможность описания которых укоренены в самом сознании и человеческом бытии. Феноменологический метод является принципиально дескриптивным, ему свойственно отстранение от любых предпосылок, которые не реализуются в опыте. В основе метода - «эпохе», или «феноменологическая редукция» - заключение в скобки всех допущений относительно существования предметов внешнего опыта и «трансцендентальная редукция» - заключение в скобки своего собственного сознания как психологической реальности. Основная идея Ф. - неразрывность и в то же время взаимная несводимость, нередуцируемость сознания, человеческого бытия, личности, с одной стороны, и предметного мира, психофизической природы, социума, духовной культуры- с другой. Гуссерлевский лозунг «К самим вещам!» ориентирует на отстранение от причинных и функциональных связей между сознанием и предметным миром, а также от их диалектико-мистического взаимопревращения. У Э. Гуссерля взаимная несводимость сознания и мира выражается в различии трех видов связей: между познаваемыми в науке вещами (вопрос о существовании внешнего мира объявляется метафизическим), между переживаниями познающего сознания и между логическими связями теории. У М. Хайдеггера идея несводимости выражена в «онтологической дифферен- ции» - различии бытия и сущего, у Ж.-П.

Самораскрытие феномена как «себя-в-себе-самом- показывающего» радикально отличается от отношения явление-сущность, однако как явление, так и видимость имеют свои основания в феномене. Феномен, напр., самодостаточное и самоценное произведение искусства, не указывает на нечто, скрытое за ним. Тем не менее феномен не лежит на поверхности - произведение искусства доступно не всякому, кто находится рядом с ним.

Ф. объединяет традиционно противопоставляемые «истины в себе» (идеальные, вневременные предметы) и абсолютный временной поток сознания, рефлексию и время, время и бытие. Поток сознания и идеальный предмет - два полюса феноменологической сферы. Время рассматривается в Ф. не как объективное время (существование которого, как и объективного пространства, не отрицается), но как временность, темпораль- ность самого сознания и прежде всего его первичных модусов - восприятия, памяти, фантазии (Э. Гуссерль), человеческого бытия (М. Хайдеггер), человеческой реальности (Ж.-П. Сартр), субъективности (М. Мерло- Понти). Время как «сеть интенциональностей» есть средоточие сознания и человеческого бытия и основное средство его описания. При этом в Ф. следует различать две тенденции в понимании времени: (і) Время как синтез внутренних фаз переживания, как «интен- циональная линия», пронизывающая и объединяющая поток феноменов (Э.

предметов, их форм, цветов и т.д. и заднего плана, или фона. Временность - основа единства сознания, а рефлексия так же темпоральна, как и спонтанная субъективность. Абсолютный поток сознания соединяет в себе все характеристики сознания в феноменологическом понимании: непредметность, несводимость (самояв- ленность потока), отсутствие извне заданного направления, воспроизводимость и уникальность. Время в Ф. -

основа совпадения феномена и его описания, посредник между спонтанностью сознания и рефлексией: восприятие раскрывает себя как феномен именно потому, что рефлексия выявляет и воспроизводит присущие ему временные фазы. (2) Время человеческого бытия как чистая экстатичность, как изначальное «вне- себя» в себе самом и для себя самого» (М. Хайдеггер). Темпоральность «заботы» раскрывается в трех модусах: «уже-быть-в» (прошлое), «быть при» (настоящее) и «быть-впереди-себя» (будущее). Именно будущее как предстоящее, как возможность, которая для человеческого бытия никогда не становится действительностью (смерть), есть возможность экзистенциального времени, объединяющего настоящее, прошлое и будущее.

Принципиальным для Ф. является разработка онтологического понимания истины.

Исходный пункт обращения Ф. К проблемам обоснования научного познания - тезис Ф. Брентано о том, что истинный метод философии не отличается от метода естественных наук. Речь при этом идет не о принятии позитивистской методологии, но об отказе от деления наук на спекулятивные и точные и о превращении философии в строгую науку, основанную на опыте. Если естествознание - описание физических феноменов, основанное на внешнем опыте, то философия как наука о сознании - это описание психических феноменов на основе внутреннего опыта. У Э. Гуссерля понятие строгости расширяется в связи с разработкой теории предметности и региональных онтологий. Строгость философского исследования понимается не только как самоограничение дескрипцией актов сознания, но и как установление корреляции между способом данности определенного типа предметности и актами сознания, что требует теории конституирования каждого региона реальности: материальной вещи, телесности, души (психического).

Варианты Ф. различаются прежде всего исходной точкой описания фундаментального круга «человек- сознание-бытие». Для Э. Гуссерля это естественная установка, жизненный мир и трансцендентальная субъективность, для М. Шелера - личность, чувство и иерархия ценностей, для М. Хайдеггера - вопрошающее о бытии человеческое «бытие-в-мире», для Ж.-П. Сартра - эмоция как магическое превращение мира, для ТП. Рикера - воля, «реинтеграция сознания в теле и тела в сознании». Инвариант Ф. - учение о бытии сознания, которое невыводимо из и несводимо к «практическим последствиям» (тПрагматизм), к иррациональному потоку бытия или образу культуры ('Философия жизни), к практической деятельности (марксизм), к индвидуальному или коллективному бессознательному ('Психоанализ), к знаковым системам и структурным связям как каркасу культуры ('Структурализм), к коммуникативной практике, «следам» и т.п. ('Постструктурализм, 'Постмодернизм), к интерпретации ( Герменевтика), к логическому и лингвистическому анализу ('Аналитическая философия). В то же время ф. имеет определенные точки соприкосновения практически со всеми течениями совр. мысли и некоторыми школами древней и классической философии. Существенная близость обнаруживается там, где на первом плане оказывается проблема значения, смысла, интерпретации, там, где анализ наталкивается на несводимость значения к тому, что не является значением или смыслообразующим актом. В феноменологическом учении о сознании выявляются предельные возможности многообразных способов смыслообразования: от простейшей фиксации пространственно-временного положения объекта до усмотрения идеальных предметов, от первичной рефлексии на восприятие до размышления о смысловых основах культуры.

Лит.: Феноменологическая концепция сознания: проблемы и альтернативы. М., 1998; Феноменология в совр. мире. Рига, 1991; Гуссерль Э. Феноменология (Статья в Британской энциклопедии) // Логос. 1991, № і; Гуссерль Э. Избранные работы. М., 2005; Куренной В.А. К вопросу о возникновении феноменологического движения //Логос. 1999, № и—12; Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб., 1999; Молчанов В.И. Исследования по феноменологии сознания. М., 2007; Мотро- шилова Н. В. «Идеи I» Эдмунда Гуссерля как введение в феноменологию. М., 2003; Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Томск, 1998; Шелер М. Феноменология и теория познания //Шелер М. Избранные произведения. М., 1994; Шпигелъберг Г. Феноменологическое движение. Историческое введение. М., 2002; Encyclopedia of Phenomenology. Dordrecht, 1997; Sepp H.-R. (Hg.) Edmund Husserl und die phanomenologische Bewegung. Zeugnisse im Text und Bild. Freiburg, 1988.

ФИЛОСОФИЯ жизни - направление, преимущественно в нем. и отчасти фр. философии, сложившееся в поел, трети 19 - нач. 20 в. Ф.ж. возникла как оппозиция классическому рационализму и как реакция на кризис механистического естествознания. Теоретики Ф.Ж. обратились к жизни как первичной реальности, целостному органическому процессу, предшествующему разделению материи и духа, бытия и сознания. Само понятие жизни многозначно и неопределенно, дает простор для разл. трактовок: оно понимается и в биологическом (Ф. Ницше, Л. Клагес), и в космологическом (ТА. Бергсон), и в культурно-историческом планах (В. Дильтей, Г. Зиммель, 'О. Шпенглер). Это деление в известной мере условно, так как указанные моменты часто переплетаются и в рамках одной концепции.

У Ф. Ницше первичная жизненная реальность выступает в форме «воли к власти» (Ф. Ницше следовал здесь традиции А. Шопенгауэра). В концепции А. Бергсона жизнь как космический «жизненный порыв», сутью которого является «сознание или сверхсознание», постигается по аналогии с сознательными, душевными процессами, исходя из внутреннего переживания. У В. Дильтея

и Г. Зиммеля жизнь также выступает как поток переживаний, но сами эти переживания истолковываются как культурно-исторически обусловленные. Во всех трактовках жизнь представляет собой целостный процесс непрерывного творческого становления, развития, противостоящий механическим, неорганическим образованиям, всему определенному, застывшему и «ставшему». Процесс жизни неподвластен омертвляющей, разлагающей аналитической деятельности рассудка.

Антисциентизм (тСциентизм и Антисциентизм) Ф.Ж. вытекает из утверждения о том, что разум по самой своей природе безнадежно оторван от жизни; рассудочно-механистическое познание и опирающаяся на него наука могут постичь лишь отношения между вещами, но не сами вещи. Рациональное познание объявляется Ф.ж. ориентированным на удовлетворение чисто практических интересов, действующим из соображений утилитарной целесообразности. Позитивно- научному познанию противопоставляются интуитивные, образно-символические способы постижения иррациональной в своей основе жизненной реальности (интуиция у А. Бергсона, Ф. Ницше и О. Шпенглера, понимание у В. Дильтея). С этим связан и унаследованный Ф.Ж. от нем. романтизма (Новалис, А. и Ф. Шлеге- ли) эстетизм. Наиболее адекватным средством постижения и выражения жизни объявляется произведение искусства, поэзия, музыка, рациональные методы познания сменяет эстетическая интуиция, вчувствование, вживание и т.п., также заимствованные из арсенала художественно-эстетических способов освоения мира. Ф.ж. уделяет особое внимание интуитивно-бессознательным основам творческого процесса, мифу. Во многих случаях сама философия сближается с мифологией (Ф. Ницше, О. Шпенглер). Так, у Ф. Ницше основные философские представления обретают форму мифа (учения о «сверхчеловеке», «вечном возвращении»). Представители Ф.Ж. часто использовали метафорический, афористический стиль выражения, поставив проблему принципиальной невыразимости феноменов жизни в традиционных философских категориях.

Одна из центральных проблем Ф.Ж. - проблема творчества. Ее решение в рамках Ф.Ж. внутренне противоречиво не только из-за резкого противопоставления рациональных и интуитивных форм познания. Подчеркивая значение индивидуального творчества, личной самореализации человека, она в то же время погружает его в поток безличного становления, представляя тем самым творчество как процесс и результат биологической адаптации.

Важное значение в Ф.Ж. имела также проблема времени как сути творчества, развития, становления. Время в его органическом понимании противопоставлено как механистическому, «кинематографическому» (А. Бергсон) времени науки, так и пространству (О. Шпенглер, А. Бергсон). С этим обостренным чувством времени

связана тема истории, исторического творчества. Антиномия философии и науки выступает в Ф.Ж. как противоположность «описательной» и «объяснительной» психологии (В. Дильтей). На первом плане здесь - методология историко-гуманитарного знания (тНауки о духе). Близкие к постановке этих проблем в 'неокантианстве В. Дильтей и Г. Зиммель, однако, выдвигают иные методологические принципы, существенно расширяя рамки гносеологизма неокантианцев. Развивая антитезу «наук о природе» и «наук о духе», В. Дильтей видит опору в психологии, но не в «объяснительной», экспериментальной, действующей рациональными методами и использующей понятие причинности, а в «описательной» психологии, способной постичь «основную душевную связь» с помощью переживания, непосредственного проникновения в суть явлений. «Описательная» психология выступает здесь методологией философского знания, теоретической основой «наук о духе».

В концепции О. Шпенглера способом исторического познания является интуиция, вчувствование, также дающие непосредственное знание исторических событий. Такой подход при его абсолютизации неизбежно обусловливает субъективизм в исследовании истории, хотя и содержит в себе целый ряд реальных проблем методологии истории. Сама история предстает в Ф.Ж. как ряд замкнутых культурных систем (В. Дильтей), уникальных и неповторимых «культурных организмов» (О. Шпенглер), проходящих в своем развитии процесс, подобный биологическому циклу живого организма от рождения до гибели. Так, по О. Шпенглеру, каждая культура, вырастая из развертывания соответствующей души (прафеномена), в процессе развития сменяется цивилизацией, где движение замещается покоем, творчество - бесплодием, органические взаимосвязи вырождаются в чисто механические и т.п. Исторический процесс подчиняется «судьбе», в отличие от природы, в которой господствует закон причинности (О. Шпенглер, Г. Зиммель). Тем самым история выводится из- под власти объективных закономерностей, действующих лишь в мире природы. Историческое развитие культурных организмов приобретает, согласно Ф.Ж., циклический характер. Понимание культур как абсолютно своеобразных и непостижимых друг для друга оборачивается 'релятивизмом, отрицанием единого исторического процесса развития человечества. Традиция описания представителями Ф.Ж. особенностей социальных организмов, социальных процессов (напр., представления о «цивилизации» у О. Шпенглера, «закрытом обществе» у А. Бергсона) легла в основу более поздних концепций «массового общества».

Влияние Ф.ж. было наиболее сильным в перв. четв. 20 в. Затем на смену ей пришли во многом опирающиеся на ее принципы, но существенно преобразовавшие их 'персонализм, Экзистенциализм и др. философские течения.

Лит.: Кутлунин А.Г. Немецкая философия жизни. Критические очерки. Иркутск, 1986; Риккерт Г. Философия жизни. П., 1922; Bollnow O.F. Die Lebensphilosophie. В., Gottingen, 1958.

ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ - область философии, предметом которой выступает историческое измерение человеческого бытия и возможность его осознания и познания. Термин ввел в философию Вольтер (так называлась одна из его работ). В Ф.И. объектом исследования является всемирная история как нечто целое или тот или иной сегмент исторической жизни людей. Особую сферу Ф.И. образует философский анализ границ, возможностей, форм и методов исторического познания. Из такого понимания следует принятое в 20 в. разделение Ф.И. на два вида. Первый осуществляет философскую тематизацию, исследование и осмысление исторического процесса как определенной бытийной сферы, как одного из главных контекстов существования человека. Такую Ф.И., наиболее ярко воплощенную в классических образцах (Ф.И. ДЖ. Вико, И.Г. Гердера, Г.В.Ф. Гегеля, К. Маркса и др.) и имевшую явное преобладание в истории существования этой философской дисциплины, принято называть онтологической, материальной или субстанциальной Ф.И. Второй вид Ф.И., связанный с осмыслением природы исторического познания, соответственно обозначается как критическая, аналитическая Ф.И. (последнее название распространено в англоязычной литературе по Ф.И., где большинство работ по тэпистемологии и методологии исторического познания написано представителями Аналитической философии).

Субстанциальная Ф.И. стремится к решению нескольких основных задач. Прежде всего, к установлению главных причин и факторов движения истории. Указание таких структурных моментов позволяет, с одной стороны, представить историю как особую сферу, наделенную своей бытийной спецификой, а с другой - показать ее структурированность, упорядоченность и, соответственно, представить ее как нечто понятное или рациональное. Решение этой первой задачи сопряжено, как правило, с утверждением господства в истории всеобщностей того или иного рода. Постижение законов истории в целом или же законов ее отдельных этапов, фундаментальных факторов (природных, биологических или др.), обусловливающих социогенез и социальную динамику, понимается как постижение существенного, т.е. главного и определяющего содержание и ритм истории. Конститутивный признак такого понимания задач Ф.И. - установка на сущностно-онтологическое постижение исторической жизни, на тметафизику истории, т.е. концептуализацию ее первоистоков, фундаментальных структур, последних или высших движущих сил.

Вторая задача этого типа Ф.И. продиктована стремлением осуществить процессуальное членение исторической жизни. Расчленение истории на эпохи, этапы, стадии и другие относительно замкнутые в содержательном отношении сегменты позволяет изобразить ее как упорядоченный процесс, каждый этап которого обусловлен в значительной мере предыдущими и в свою очередь детерминирует будущие стадии истории. Это предполагает выявление некоей общей формы или «фигуры» протекания истории. Констатация того, что история движется по восходящей линии, по кругу или спирали, призвана дать решение проблемы отношения между всеобщим содержанием истории и ее конкретными и многообразными проявлениями. Такая констатация позволяет также выявить характер отношения между прошлым, настоящим и будущим.

Третьей задачей субстанциальной Ф.И. МОЖНО считать попытки выявить «смысл истории», ее «назначение». Такое прочтение истории обычно ограничивается двумя крайними позициями. Первая заключается в полагании объективного всеобъемлющего исторического смысла. Историческая жизнь индивида есть пребывание или деятельность в охватывающей его смысловой сфере. Смысл истории усматривается в реализации определенных принципов, идей, сущностей или ценностей. Такие объективно существующие всеобщности конституируют историческую жизнь человечества в организованное, упорядоченное целое, прозрачное для философской рефлексии. Сама эта рефлексия, прозревая и утверждая смысл исторической жизни, служит либо целям более адекватного и полного понимания божественного замысла относительно человека и его истории, либо целям просвещенного освобождения человечества, полной реализации «сущности человека», воплощению неисчерпаемых творческих возможностей человечества и т.п. Как правило, подобная всеобщность является и определенным антропологическим тезисом, призванным выразить предназначение человека. Этой позиции противоположна другая: она связана с утверждением того, что исторический смысл инновационно порождается, постоянно созидается субъектами исторической жизни; историческая деятельность субъектов различных формаций не имеет заданного, предопределенного характера и в своем смы- слопродуцирующем аспекте является во многом недетерминированной и открытой; исторический смысл просто совпадает с историческим существованием.

Т.о., Ф.и. как Антология истории, ее метафизика призвана указать сущностное содержание, процессуальную форму и смысл истории. Разумеется, в конкретных концепциях делается акцент на одной из этих целей. Однако в той или иной степени всегда присутствуют и остальные цели, что обусловлено самой сутью данного типа философско-исторического мышления.

Перв. треть 20 в. отмечена появлением новых субстанциальных построений, причем философско-истори- ческие учения т0. Шпенглера и ТА.Д. Тойнби вызвали

очень большой резонанс. Однако эта популярность была обусловлена не только оригинальностью их конструкций, но и тем, что они были созвучны атмосфере глубокого социального и культурного кризиса, охватившего Европу после Первой мировой войны. В последующем по существу не было попыток создать единую концептуальную картину всемирной истории. Философско- историческая мысль осознала всю проблематичность оперирования сущностями, которые традиционно полагались в качестве крупномасштабных субъектов истории, воспринимавшихся также и как носители исторического смысла («дух народа», «нация», «государство», «объективные закономерности истории» и т.п.). Общим стало и представление о невозможности универсального телеологического детерминизма. Поэтому оказалась сомнительной тематизация к.-л. будущего или тем более окончательного исторического состояния, которое необходимо должно наступить и поэтому способно объяснить прошлое и настоящее через их движение к этому состоянию. Некоторые функции субстанциальной Ф.И., в первую очередь те, что были традиционно связаны с установлением некоего общего «диагноза эпохи», перешли к другим сферам знания, прежде всего к теоретической социологии. Эту ситуацию можно рассматривать как известное завершение процесса перехода ряда функций Ф.И. к социальным и гуманитарным наукам, который начался еще в 19 в.

С этого времени начала формироваться и завоевывать признание Ф.и. второго вида. В работах И.Г. Дрой- зена, в «критике исторического разума» В. Дильтея, в исследованиях по логике исторического познания В. Вин- дельбанда и Г. Риккерта, в дискуссиях по проблемам историзма, в анализах природы исторического познания Б. Кроче, ТР. Дж. Коллингвуда и др. была заложена и развита традиция критической Ф.И. В 1940-1950-е гг. к исследованию природы исторического знания подключился целый ряд философов, принадлежащих к аналитической традиции (ТК.-Г. Гемпель, М. Мандельбаум, ТИ. Берлин, А. Данто, ТУ. Дрей, М. Уайт и др.). Эта Ф.И. стремилась ответить на следующий круг вопросов. В чем состоит специфика исторического знания, каковы его связи с донаучным историческим сознанием, со смежными социальными и гуманитарными науками? Каково соотношение понимания и объяснения в истории? Применяют ли историки общие с другими науками схемы объяснения, или же есть специфические формы исторического объяснения? Каково значение ценностных суждений в историческом познании и как наличие таких суждений соотносится с объективностью исторического знания? Существует ли теоретический уровень исторического знания, или историческая наука ограничивается только описаниями фактов и событий? Как строится историческое описание (нарратив)? Можно ли считать, что нарратив заключает в себе определенную логику объяснения?

В к. 2о - нач. 21 в. западная Ф.и. в ее материальной разновидности предстает как совокупность философских концептуализаций, связанных с различными, отчасти разрозненными проблемными комплексами. Это исследования истории Ф.и., среди которых особое место занимают те, что ориентированы на оценку судеб и теоретического потенциала классического образца философско-исторической мысли в нынешних условиях (И.М. Баумгартнер, О. Марквард, Г. Нагл-Досекал). Предпринимаются попытки философского постижения исторической реальности в ином или ограниченном по сравнению с классическими образцами формате: исследования различных «временных слоев» истории (Р. Козеллек); изучение в философско-исторической перспективе историко-трансформационного потенциала техники (И. Робек); сопоставление понятий «глобализация» и «всемирная история»; различные концептуализации «конца истории» (ТЖ. Бодрийяр, Ф. Фукуяма). Философско-исторический характер, по существу, носят некоторые общие социально-научные концептуализации «модерна» и «постмодерна» (ТЖ.-Ф. Лиотар, А. Турен, ТЮ. Хабермас). Философско-историческая проблематика «человек и история» предстает в основном в форме исследований исторической 'идентичности, индивидуальной и групповой, а также в форме анализа и критики постмодернистского тезиса о «конце субъекта» в его приложении к истории.

Философское изучение условий и возможностей исторического познания в к. 20 - нач. 21 в., как и прежде, выступает в двух основных разновидностях. Евро- пейско-континентальная Ф.и. эпистемологического типа реализуется в продолжающейся дискуссии между философско-трансцендентальными, герменевтическими и аналитическими подходами. Попытки интеграции этих подходов содержатся в «новой историке», представленной в работах Г. М. Баумгартнера и Е. Рюзена. Аналитическая Ф.и. (другая разновидность) разрабатывает традиционную для нее тематику: природа исторического факта; объяснение и понимание; ценностные моменты в историческом познании. Определенным приоритетом в наст, время обладает проблематика исторического нарратива, что связано с использованием новых теоретических разработок из других областей аналитической философии, в частности проблематики фикционалистского дискурса.

В наст, время наряду с традиционными центрами (Европа и США) философско-историческая проблематика активно разрабатывается в Латинской Америке, прежде всего в Аргентине.

Лит.: Философия истории. Антология. М., 1995; Философия и методология истории. М., 1977; Арон Р. Избранное: Введение в философию истории. М.-СПб., 2000; Барг М.А. Эпохи и идеи: становление историзма. М., 1987; Коллингвуд Р. Д. Идея истории. Автобиография. М., 1980; Риккерт Г. Философия истории. СПб., 1908;

ЯсперсК. Смысл и назначение истории. М., 1991; Агоп R. La philosophie critique de l'histoire. P., 1964; CarrE.H. What Is History. L., 1986; Cruz M., Brauer D. (Ed.) La com- prension del pasado. Escritos sobre filosofia de la historia. Barcelona, 2005; Dray W. Philosophy of History. Englewood Cliffs, 1993; Nagl-Docekal H. (Hg.) Der Sinn des Histo- rischen. Geschichtsphilosophische Debatten. Fr./M., 2002; Riisen J., Miiller К. E. (Hg.) Historische Sinnbildung. Hamburg, 1997.

ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ - (і) философское направление в европейской, преимущественно нем., философии перв. трети 20 в; (2) в качестве Ф.К. иногда обозначают всякую рефлексию, направленную на культуру как специфический феномен. Такое словоупотребление, однако, вызывает ряд серьезных возражений: во-первых, оно нехарактено для фр. и англо-амер. интеллектуальных традиций; во франкоязычном научном сообществе термин «культура» закреплен за хозяйственно- бытовой сферой (агрокультура, культура потребления и т.д.); для содержаний, относимых нами к «культуре», здесь применяется термин «civilisation»; поэтому выражение «philosophie de la culture» для франкоговорящей мысли абсолютно бессмысленно; в брит, и амер. научном лексиконе понятие «culture» имеет скорее дескриптивный и эмпирический, чем нормативный и «спекулятивный» характер (как то имеет место в немецком словоупотреблении) - здесь, в частности, невозможно характерное для немецкой традиции разграничение между «культурой» и «цивилизацией». Во-вторых, при столь расширительном толковании Ф.К. к ней придется отнести и мыслителей, своим трудом поставивших под сомнение саму возможность последней, - напр. ТМ. Фуко. «Философом культуры» окажется практически любой мыслитель, эксплицитно не принадлежащий тфилософии науки. Так, в некоторых совр. немецкоязычных хрестоматиях в разряд представителей Ф.К. попадают такие авторы, как ТВ. Беньямин и 'К. Леви- Стросс, Бронислав Малиновский и Клиффорд Гирц.

Ф.к. как относительно самостоятельное философское течение сложилась в нач. 2о-го столетия, сам же термин «Kulturphilosophie» возник в к. 19 в. в рамках Неокантианства Баденской школы. В условиях экспансии точных наук философии, согласно неокантианскому диагнозу, не осталось иной области, кроме методологии научного познания. Но поскольку в ходе методологического анализа сферы науки выясняется фундаментальное различие «наук о природе» и «наук о культуре», роль философии, по сути, сводится к прояснению и обоснованию последних. Ей не остается иного удела, как стать Ф.К. ПО мысли В. Виндельбанда, Ф.К. И есть философия. Согласно Г. Риккерту, философия, в отличие от других форм знания, занята не познанием сущего, но познанием должного - смысла и тценности; но сфера реализации последних есть сфера культуры; философия, опять-таки, есть не что иное, как Ф.К. Неслучайно основанный в 1910 немецко-русский журнал «Логос», среди авторов которого - Г. Риккерт, М. Вебер, ТГ. Зиммель, ТЭ. Гуссерль, Эмиль Ласк, Б. Кроче, Рудольф Эйкен, имел подзаголовок «Международный журнал по философии культуры» (несколько выпусков журнала вышло также по-итальянски и по-литовски).

Отождествлению Ф.К. с философией как таковой способствовала ситуация, сложившаяся по окончании Первой мировой войны. В этот период потоком устремляются сочинения, посвященные «кризису культуры» и ее «трагедии», Ф.К., понятая как «критика культуры», превращается в устойчивую интеллектуальную моду. Однако неокантианство Баденской школы не было единственным источником широкого распространения Ф.к. в 1920-1930-е гг. Можно выделить три основных плана, в которых Ф.к. существовала как специфический феномен той эпохи:

а) методологический: Ф.К. как методология «наук о культуре» в отличие от «наук о природе»; Ф.К. такого рода развивалась не только в рамках «философии ценностей» баденского неокантианства, но и в тфилософии жизни (В. Дильтей), и в новой Антологии (ТН. Гартман, X. Фрейер);

б) социально-критический: Ф.К. как критика совр. европейской цивилизации (ТГ. Зиммель, т0. Шпенглер, Ф. Степун, ТХ. Ортега-и-Гассет, ТА. Бергсон, А. Швейцер, Э.Р. Курциус);

в) теоретико-систематический: попытка построения универсальной теории культуры (ГЭ. Кассирер, ТН. Гартман, Р. Кронер, ТЙ. Хейзинга, О. Шпенглер, ТА.Д. Тойнби, Э. Ротхакер).

Пожалуй, последними «философами культуры» в строгом смысле слова могут быть названы Э. Кассирер и Э. Ротхакер. Такая характеристика не противоречит и их самопониманию, тогда как отнесение к Ф.К., напр., концепции культуры ТА. Гелена, не обходится без натяжек.

Ученик В. Дильтея, Э. Ротхакер строит теорию культуры на антропологическом фундаменте. Если сфера культуры в неокантианской интерпретации представала как завершенное в себе целое, как неподвижная система ценностей (в рамках которой выделялись четыре основных типа, связанных с истиной, добром, красотой и святостью, откуда вытекало расчленение знания о культуре на науку, тэтику, эстетику и теологию), то Э. Ротхакер, вслед за В. Дильтеем, исходит из понимания культуры как результата лежащей за пределами науки практики жизни. Ф.к. не вправе диктовать частным наукам о культуре некий единый метод. Он всякий раз определяется предметом, а именно конкретной «системой культуры», каковых Э. Ротхакер насчитывает пять: язык, хозяйство, искусство, религия, а также сфера государства и права. Философская наука о культуре есть вместе с тем философская наука о человеке;

она получает поэтому название «культурная антропология». Э. Ротхакер - автор данного термина в немецкоязычном пространстве. В отличие от эмпирически ориентированной англо-амер. «cultural anthropology», по существу, совпадающей с этнографией, культурная антропология Э. Ротхакера носит теоретико-систематический и историко-систематический характер. Она представляет собой, во-первых, рефлексию на методологический плюрализм частных культурологических дисциплин, а во-вторых, средство выработки обобщающей точки зрения, позволяющей осмыслить взаимно противоположные направления человеческой деятельности как некоторое единство.

Вышедший из Марбургской школы неокантианства Э. Кассирер обращается к традиционной «культурфи- лософской» проблематике не только в своем компендиуме «Философия символических форм» (1923-1929), но и в более поздних работах. Он понимает специфически человеческую активность как способность преобразовывать пассивный «мир впечатлений» в активный «мир духовных выражений». Это преобразование возможно благодаря присущей человеку «символической способности», или «символической силе». 'Символ есть промежуточное звено, опосредование между «чувственностью» и «духом». Человеческая деятельность реализуется в символических формах, каковыми являются язык, миф, религия, наука и искусство. Медиум, в котором осуществляются символы, есть культура (а также языковые сообщества и '«формы жизни»), а медиум, в котором культура переживается и сознается, есть история.

Лит.: ТойнбиАД. Цивилизация перед судом истории. М. 1994; Шпенглер О. Закат Европы. Т. і. Новосибирск, 1993; Бергсон А. Два источника морали и религии. М., 1994; Зиммель Г. Философия культуры // Зиммель Г. Избр. Соч. в 2-х тт. Т. і. М., 1996; FreyerH. Theorie des objektiven Geistes. Leipzig etc., 1923; Kroner R. Die Selbst- verwirklichung des Geistes. Prolegomena zur Kulturphilo- sophie. Tiibingen, 1928; Cooley C.H. Human Nature and Social Order. N. Y., 1922; Mead G.H. Mind, Self and Society. Chicago, 1934; Eliot T. S. Notes towards the Definition of Culture. L., 1949; Geertz C. The Interpretation of Culture. N. Y, 1973; Schnaedelbach H. (Hg.) Kulturphilosophie. Leipzig, 1995.

ФИЛОСОФИЯ НАУКИ - область гносеологических, логико-методологических и социально-философских исследований науки как особой формы познавательной деятельности, социального института, продукта и фактора экономического, технического и социально-культурного развития. Термин «Ф.Н.» появился в 19 в., однако философское исследование науки восходит к античности (к платоновской dianoia, к «Физике» и «Органону» Аристотеля). В Новое время оно приняло форму гносеологического и методологического обоснования результатов науки как истинных знаний о мире. Важнейшие идеи в этой области принадлежат классикам философского рационализма (Р. Декарт, Г.В. Лейбниц), эмпиризма (Ф. Бэкон, И. Ньютон, Дж. Локк, Ж.-Л. Далам- бер), классического идеализма (И. Кант, И.Г. Фихте, Ф.В.Й. Шеллинг, Г.В.Ф. Гегель), Б. Больцано и др.

Со становлением науки как специальной сферы профессиональной деятельности, связанной с основными интересами общества и государства (в сферах экономики, политики, образования, здравоохранения и обороны), с обретением ею определяющей роли в культуре - ее философский анализ получает самостоятельное значение. Цели и результаты такого исследования зависят как от характера философии, ее «самоопределения» по отношению к науке, так и от развития науки, ее важнейших результатов, их мировоззренческого смысла и возможностей практического использования. Ф.н. стала пересечением двух движений мысли - от философии к науке и от науки к философии.

В19 в. эти движения направлялись различными, но взаимосвязанными стимулами: с одной стороны, критикой тметафизики и натурфилософии; с другой - философской рефлексией над наукой с целью установления основ ее метода, закономерностей ее исторического развития, специфики научного профессионального труда, психологии научного открытия, а также классификации наук. Идея эмансипации науки от диктата 'метафизики стала стержнем позитивизма О. Конта, Г. Спенсера, Дж. С. Милля. Эти мыслители видели в науке двигатель социального прогресса. Методологические идеи совр. им науки они интерпретировали в духе эмпиризма и феноменализма: задача науки - в фиксации устойчивых связей явлений, а не в раскрытии метафизических сущностей. Методологическая специфика различных (дедуктивных и индуктивных) наук стала основой для их систематизации и классификации: от математического естествознания до биологии, психологии и социологии. Сквозь призму методологии рассматривалась и история науки (ТП. Дюэм, Дж. Гер- шель, У. Уэвелл).

В то же время К. Маркс рассматривал науку прежде всего как форму всеобщего (неотчужденного) труда, продукты которого (знания) не обладают меновой стоимостью, являясь всеобщим достоянием, и как «непосредственную производительную силу» общества, основу его технологических инноваций, повышающих эффективность производственных процессов, а также изменяющих социальную структуру.

Революция в естествознании (особенно в физике и биологии), успехи математики и математической логики в к. 19 - перв. трети 20 столетия привели к радикальным изменениям научной картины мира и взглядов ученых на характер и возможности научных исследований, обострили внимание к проблемам, традиционно интересовавшим философов (существование абстрактных математических объектов, природа пространства и времени, вероятность и детерминизм в научных объяснениях, онтологические допущения в космологических теориях, происхождение жизни, наследственность и изменчивость в живой природе и т.д.). В это время сам термин «Ф.Н.» преимущественно связывается с философской интерпретацией фундаментальных естественнонаучных и математических идей (ТЭ. Мах, В. Оствальд, М. Планк, 'А. Пуанкаре, А. Эйнштейн, Э. Резерфорд, Н. Бор, В. Гейзенберг, Г. Вейль, Дж. Уотсон, Д. Гильберт, Г. Кантор, К. Гедель и др.). В роли интерпретаторов выступали как ученые, так и философы. В мировоззренческих и методологических спорах, инициированных наукой, сталкивались различные философские традиции ('неокантианство Марбургской и Баденской школ против панлогизма идеалистической метафизики Г.В.Ф. Гегеля и его последователей, 'прагматизм 'Ч.С. Пирса, У. Джеймса и 'Дж. Дьюи против «абсолютного идеализма» 'Ф.Г. Брэдли и «критического реализма» Дж. Санта- яны и Р. В. Селларса, «диалектический материализм» Г.В. Плеханова и В.И. Ленина против «эмпириокритицизма» Э. Маха и Р. Авенариуса, «реалистический спинозизм» А. Эйнштейна против «копенгагенской» интерпретации квантовой физики, платонизм против номинализма в математике). Но перевес в этих спорах уже не мог быть достигнут одними философскими аргументами; решающее слово оставалось за наукой.

Философия должна была усвоить идеи новой науки и ее язык; рассуждения о науке без такого оснащения рассматривались как пережиток устаревшей метафизики. Это касалось как эпистемологических и методологических проблем (соотношение эмпирического и теоретического в научном знании, структура научных теорий, совокупность требований к языку науки, истинность и доказательность, сравнительные характеристики общенаучных методов, динамика роста научного знания, проблема оснований науки и др.), так и вопросов, связанных с наукой как социальным институтом и как особой профессией.

Недоверие к метафизике питалось не только результатами науки, опрокидывавшими принципы, ранее казавшиеся незыблемыми. Оно усугублялось осознанием культурного кризиса, обострившегося на фоне исторических катаклизмов 20 в. Ревизии подверглись не только прежние взгляды на природу и возможность ее познания, но и такие культурные ценности, как «истина», «объективность» и «рациональность». Философия, разделившись на множество идейных течений, нередко сама была источником иррационализма и контркультурных мифов. Наука же, напротив, считалась оплотом рациональности, а ее революционное самопреобразование еще более укрепило это мнение.

Это стало подоплекой проблемы «демаркации» между наукой и метафизикой, занимавшей мыслителей и ученых весьма различных философских и мировоззренческих ориентаций (ТБ. Рассел, 'Л. Витгенштейн, неопозитивисты 'Венского кружка и участники 'Львов- ско-Варшавской школы, представители 'критического рационализма). Они предлагали различные критерии, очерчивавшие границы научной рациональности, расходились в методах их применения, но сходились в том, что проблема должна быть решена анализом языка науки. Средствами анализа стали математическая логика и логическая семантика. Результатом должно было стать очищение языка науки от «эмпирически бессмысленных» элементов метафизики и логическая экспликация процедур эмпирического обоснования научных суждений (редукция теоретических структур к эмпирическому базису, дедуктивная и индуктивная систематизация теорий). Так, парадоксальным образом, Ф.Н. сосредоточилась на проблеме разграничения философии и науки.

Однако к сер. 20 в. программа «демаркации» обнаружила свою утопичность. Ее не удалось реализовать неопозитивистам из-за трудностей, подчеркнутых 'У.В.О. Куайном, ТК. Гемпелем, Н. Гудменом, К. Айду- кевичем и другими критиками «догм эмпиризма»: невозможность строгого разделения аналитических и синтетических суждений, эмпирического и теоретического в языке науки (из-за «теоретической нагруженно- сти» терминов наблюдения), неосуществимость полной редукции теоретического содержания к эмпирическому «базису» без утраты объяснительных возможностей теории; невозможность независимой 'верификации отдельных суждений вне контекста теории или семантически замкнутой языковой системы. Отсюда интерес к проблеме объяснения в естественных, социальных и гуманитарных науках и ее специфическим решениям, отличавшимся от экспланативной стратегии эмпири- цистского редукционизма (К. Гемпель, П. Оппенгейм, ТЭ. Нагель, У. Селларс, П. Бриджмен, Р. Брейтуэйт, ТГ. фон Вригт, Дж. У.Н. Уоткинс), оживление дискуссий, ведущих начало от В. Виндельбанда, Г. Риккерта, 'Г. Зиммеля, ТМ. Вебера и ТЭ. Кассирера, о методологическом статусе «наук о природе» и «наук о культуре», о методологии гуманитарного и исторического знания, о месте и роли в ней 'герменевтики и 'феноменологии (ТМ. Фуко, 'К. Леви-Стросс, 'А. Шюц, ТГ.-Г. Гадамер, К.-О. Апель и др.).

Поиск критериев «демаркации», смещенный «критическими рационалистами» (ТК. Поппером, Т. Альбертом и др.) от анализа языка науки и структуры научных теорий к «логике исследования», также не привел к успеху. Последовательное применение критерия фальсифицируемости ('Фальсификационизм) (научное исследование рационально, если оно направлено на критику собственных результатов; метафизика исключается из сферы научной рациональности из-за ее эмпирической «неопровержимости») означало бы, что теория может быть отнесена к сфере науки только по- еле того, как она опровергнута опытом. До этого можно предполагать только «принципиальную возможность» ее опровержения, но это понятие слишком расплывчато, чтобы стать критерием научности. Проблематично само требование «эмпирической опровержимости»: если факты теоретически нагружены, то «контрпримеры» свидетельствуют лишь о несовместимости различных теорий, а не о том, что испытуемая теория ложна. Поэтому с т. зр. фальсификационизма все научное знание гипотетично, а метафизические гипотезы участвуют в процессах роста научного знания наряду с научными. Кроме того, критерий фальсифицируемости сам выступает как метафизический принцип, поскольку не может быть опровергнут эмпирически (У. Бартли).

Критика Неопозитивизма положила начало Постпозитивистскому этапу, для которого характерно изменение проблемного поля и мировоззренческих установок Ф.Н. 2о в.: науке уже не отводилась роль безусловного образца рациональности и культурного ориентирования, акцент был поставлен на исторической обусловленности познавательных ценностей и результатов. Дискуссии по проблеме «демаркации», занимавшие Ф.н. в 1930-1950-е гг., в последующие десятилетия сменились интересом к моделям развития научного знания, выводившим на первый план либо сродство этого развития с естественными механизмами биологической эволюции («эволюционная эпистемология» К. Лоренца, Н. Кэмпбелла, Р. Ридля, мотивы которой нашли отзвук в концепциях К Поппера и ТС.Э. Тулмина, эволюционно- биологическая концепция таутопойэсиса У. Матураны и Ф. Варелы), либо сложную игру социально-культурных и «когнитивных» факторов роста научного знания. В любом случае это вело к сближению Ф.Н. с историей науки; последняя стала рассматриваться как «пробный камень» для философско-методологических концепций.

Нормативная методологическая концепция (будь то индуктивно-кумулятивистская, близкая позитивизму, или фальсификационистская модели роста научного знания), если она используется как средство «рациональной реконструкции» истории науки, вступая в противоречие с фактами истории, вынуждена либо игнорировать (искажать) их, либо рассматривать историю науки как череду событий, значительная часть которых не поддается такой реконструкции. Ложность альтернативы: выя снять природу научной рациональности, исходя только из исторического «самодвижения» науки, либо навязывать последней жесткие рамки рациональных «реконструкций», в свете которых ее значительная часть выглядела бы «иррациональной», - выражена в афоризме «Философия науки без истории науки пуста; история науки без философии науки слепа» (ТИ. Лака- тос). Если «критические рационалисты» (И. Лакатос, Дж. Уоррол, Дж. Агасси и др.) пытались объяснить историю науки с помощью нормативных моделей роста научного знания, то представители «исторической школы» (тТ. Кун, Н. Хэнсон, ТП. Фейерабенд, С.Э. Тулмин и др.) придавали релятивистский смысл основным эпистемологическим понятиям.

Так, Т. Кун полагал, что описание научной деятельности не нуждается в понятиях истины и объективности; цель «нормальной» работы ученого - решение конвенциональных задач, осмысленных в рамках некоторого концептуального и методологического «каркаса» (парадигмы). Критерием успешности этой деятельности является ее положительная оценка «научным сообществом», а историческое движение науки обеспечивается конкурентной борьбой различных парадигм. Победа в этой борьбе не обоснована одними только логико-методологическими преимуществами той или иной парадигмы, поскольку каждая из них задает и собственную «логику исследования»; на выбор парадигм оказывают решающее влияние социальные и психологические факторы. Это переключает внимание Ф.Н. на вопросы социологии и психологии научного исследования. Еще дальше шел в этом направлении П. Фейерабенд, провозгласив независимость научного исследования и признания его результатов от «методологического принуждения».

Релятивизм «исторической школы» перекликался с Инструментализмом (Б. ван Фраассен, Л. Лаудан, М. Даммит и др.) и конвенционализмом. Это вызвало критику со стороны Научного реализма (У. Селларс, ТХ. Патнэм, Р. Бойд, Дж. Смарт, Д. Армстронг, П. Черч- ленд, Р. Харре и др.), сохранявшего «естественную установку» науки на познание объективной реальности, но при этом избегавшего метафизической трактовки последней. Результатом дискуссий, которые они вели друг с другом в 1980-1990-х гг., стало сближение позиций: научные реалисты стали трактовать «реальность» как «онтологию научных теорий», а инструменталисты признали значимость онтологических допущений для важнейших «проблемных сдвигов» в науке.

Погружение в историко-культурный контекст, в котором определяются границы научной рациональности, роль и ценность науки, изменило проблемную ориентацию Ф.Н. Она отказывается от притязаний на универсальность и неизменность своих положений и переходит к выяснению различных аспектов и способов структуризации этого контекста, к определению факторов, полагаемых ключевыми или существенными для объяснения процессов трансляции знаний и методов, взаимодействия и чередования научных традиций и инноваций, стилей мышления, взаимосвязи науки и вненаучных форм мышления. Различные способы структуризации представлены в концепции «неявного знания» ТМ. Полани, в «новом рационализме» ТГ. Башляра, в «тематическом анализе» Дж. Холтона, в модели развития науки как изменения «системных ансамблей научных знаний» К. Хюбнера, концепции роста науки как процесса решения проблем Л. Лаудана, «се- тевой концепции» выбора научных теорий М. Хессе, в 'функционализме как методологии исследования сложных, системно организованных объектов, понимаемых как целостности, все элементы которых выполняют определенные взаимосогласованные функции, а смысл этих функций определяется только по отношению к системе в целом (X. Патнэм, ТД. Деннет, Дж. Фодор).

В фокусе этих концепций - «гибкая» научная рациональность, сохраняющая, но не абсолютизирующая свой исторически изменчивый методологический и культурно-ценностный статус. Компромиссом завершаются и дискуссии между «интерналистами» и «экс- терналистами» о соотношении «внутренней истории» (наука - имманентный познавательный процесс, на который влияют только «когнитивные» факторы) и «внешней истории» (наука развивается под непосредственным воздействием социальных, экономических, идеологических и политических факторов, определяющих не только ее институциональную организацию или предпочтения одних направлений исследования другим, но и внутреннее содержание научных идей). Обе эти истории не могут быть строго разделены и рассматриваются как дополняющие одна другую.

Для Ф.н. поел, трети 20 в. характерен плюрализм направлений, сосредоточенных на отдельных аспектах науки и следующих к.-л. философской традиции. Среди них: логико-методологические исследования, направленные на выявление взаимосвязей между структурой научного знания и динамикой его развития (Дж. Снид, В. ІПтегмюллер, П. Суппес, Ф. Саппе, М. Бунге и др.), на экспликацию естественнонаучных понятий и методов («логика квантовой физики» от Г. Рейхенбаха до П. Миттелыптедта, «временная логика» Э. Дж. Леммона, ГС. Крипке, Дж. Габбая и др.), на решение проблем метаматематики и оснований теории множеств; обсуждение границ применимости общей теории систем (ТЛ. фон Берталанфи, А. Рапопорт, У.Р. Эшби, Э. Ласло, Л. Заде, М. Месарович) для анализа научного знания в его статике и развитии; дискуссии об «искусственном интеллекте», получившие новые стимулы благодаря развитию компьютерных наук (Д. Чалмерс, Р. Пенроуз, тДж. Серл, Д. Хофштадтер и др.); разработка «синергети- ческой» Ф.Н., заимствующей и обобщающей идеи, разработанные в теории сложных нелинейных систем с многовариантными возможностями эволюции, выбор из которых осуществляется благодаря «диссипативной самоорганизации» их элементов (Г. Хакен, И. Пригожин), а также попытки распространить эти идеи на максимально широкий круг природных и социальных систем.

Параллельно обсуждаются проблемы социальной детерминации научных исследований и стиля научного мышления, восходящие к пионерским работам Б.С. Гес- сена, ТМ. Шелера, ТК. Мангейма, Ф. Знанецкого, Л. Флека. К ним относятся: концепция «финализации» или предела внутреннего развития научной дисциплины, который

она переступает, лишь получив «внешний импульс», продиктованный целями социального и технического развития и проблематизирующий основания и систему норм и стандартов исследования (Г. Беме, В. ван Дэле, В. Крон, В. Шеффер); «социальная эпистемология» (С. Фуллер, Э. Голдман, Д. Блур, Б. Варне и др.), объясняющая знание (как научное, так и вненаучное) социально-культурными условиями его порождения; «этнографические» (полевые) исследования процессов формирования знаний в институциональных структурах науки, выступающие эмпирической базой для концепции «социального конструктивизма» (К. Кнорр-Цетина, И. Элкана, Б. Латур, С. Вулгар, Я. Хакинг, А. Пикеринг, П. Бергман, Т. Лукман, Д. Харавэй, Э. фон Глазерсфельд, ТН. Луман), в которой идеи «конструктивистской» и «генетической» эпистемологии (Ж. Пиаже, Г. Динглер, П. Лоренцен, Я. Брауэр и др.) интерпретируются с т. зр. социологии знания (научные идеи несут на себе неизгладимый отпечаток социальных условий их коллективного «производства»).

В 2о в. усилилось внимание философов и ученых к этике науки. Уверенность в том, что стремление к истине безусловно морально, а наука - высокий образец и источник морального совершенствования общества (А. Пуанкаре, Э. Ренан), подорвало использование научных достижений для производства оружия массового уничтожения, участие науки в бесконтрольном развитии техники с негативными последствиями не только для природной среды и социальных условий, но и самого культурного статуса человечества. На первый план вышли проблемы моральной ответственности ученого, моральных ограничений свободы научных исследований, моральных оценок научных знаний, определения принципов профессиональной и корпоративной этики науч ных сообществ. Созвучная идеям «критического рационализма» К. Поппера концепция этоса науки, сформулированная Р. Мертоном, представляла науку адекватным воплощением демократических ценностей. Эта концепция, однако, обнаружила свою утопичность, столкнувшись с политической реальностью последних десятилетий 20 в. Отсюда - поиск концепций, учитывающих как достижения самой науки (биоэтика, экологическая этика), так и погруженность этики науки в противоречивый культурный контекст современности (научная футурология, отношение науки к религиозным и традиционным моральным ориентациям, моральные аспекты участия ученых в политике и экономике и т.д.).

Анализ науки как общественного института - область, в которой Ф.Н. пересекается с социальной философией. Здесь особое место занимает критика науки как инструмента твласти над природой и обществом. Она восходит к идеям Ф. Ницше и т0. Шпенглера, философов и социологов 'Франкфуртской школы, перекликается с ТМ. Фуко, подводившим дисциплинарную структуру науки под закономерности репрессивных

механизмов власти, с экзистенциалистской критикой «научного разума» (ТЖ.-П.Сартр, ТК. Ясперс). Основные совр. проблемы Ф.Н.: место и роль научных институтов в социальной структуре, политическая и экономическая функции этих институтов, организация и управление в науке, оптимизация информационных процессов, социально-культурная значимость воспроизводства научных кадров и др.

Дифференциация тем Ф.н., все более узкая специализация, необходимая для их успешной разработки, тяга к конкретности и недоверие к абстрактно-спекулятивным рассуждениям привели к широкому распространению т.н. «case-studies»: исследований конкретных событий истории науки, работы научных лабораторий, частных, но симптоматичных примеров этических коллизий или институциональных решений. Такие исследования проводятся учеными различных науковед- ческих специальностей, а их результаты признаются «научно-осмысленными» ответами на вопросы философов. Отсюда - тенденция разделения проблемного поля Ф.Н. на участки, разрабатываемые различными науками, ведущая к ее «отпочкованию» от философии и превращению в междисциплинарную область науко- ведческих исследований. Это как бы возрождает лозунг «очищения от метафизики», обращенный теперь «вовнутрь» самой Ф.Н. Наряду с этой тенденцией и вопреки ей, К К. 20 в. усиливается движение к новому философскому осмыслению фундаментальных научных идей и методов, специально-научных знаний о науке и методологических рефлексий. Соперничество этих тенденций наряду с поиском новых форм диалога философии с наукой определяет направление развития Ф.Н. в ближайшей перспективе.

Лит.: Степин B.C. Философия науки. Общие проблемы. М., 2006; МикешинаЛЛ. Философия науки. М., 2005; Никифоров А.Л. Философия науки: История и теория. М., 2006; Структура и развитие науки. М., 1978; Frank P. Philosophy of Science. Englewood Cliffs, 1957; Hempel C. The Philosophy of Natural Science. Englewood Cliffs, 1966; Hughes J. The Philosophy of Social Research. L., 1990; Newton-Smith W. The Rationality of Science. L., 1981; Salmon M. (Ed.) Introduction to Philosophy of Science. Englewood Cliffs, 1992; Harre R. The Philosophies of Science. Oxford, 1985 (2 ed.); Losee J. A Historical Introduction to the Philosophy of Science. Oxford, 1980; Fetzer J. Philosophy of Science. N. Y., 1993.

ФИЛОСОФИЯ ОБЫДЕННОГО ЯЗЫКА (англ. ordinary language philosophy) - течение Аналитической философии, появившееся в Англии около 1930. Как и философия идеального языка, Ф.о.я. стремится вскрыть философские сложности с помощью лингвистической критики и т.о. разрешить или даже устранить проблемы философии. В отличие от философии идеального языка, Ф.О.Я. рассматривает обыденный язык не как ущербный и нуждающийся в реформе, а как принципиально находящийся «в порядке» и совершенно достаточный для прояснения философских проблем. Оба главных аргумента в пользу этого основываются, с одной стороны, на логическом примате обыденного языка, а с другой - на его эволюции. Согласно первому аргументу, любой идеальный язык должен вводить собственные термины посредством определений; основополагающие определения могут быть даны лишь в обыденном языке. Следовательно, обыденный язык составляет основу для всех языков: «обыденный язык не последнее <...> а первое слово» (тДж. Остин). Согласно второму аргументу, обыденный язык является инструментом эффективного и точного понимания мира, представляющим собой продукт длительного развития. Поэтому различия, кажущиеся нерациональными, исчезнут, когда будут обнаружены рациональные различия. Т.о., обыденный язык представляет собой хороший инструмент для философствования. Причина кажущейся недостаточности обыденного языка лежит, согласно Ф.О.Я., В недостаточном его понимании. Соответственно, метод Ф.О.Я. состоит в анализе обыденного языка, для того чтобы иметь возможность сопоставлять философское употребление языка со стандартами обыденного языка и т.о. или решать проблемы, или же выявлять их обманчивую видимость, т.е. устранять их. Выделяют четыре основные цели языкового анализа. Он применяется для того, чтобы (і) иметь возможность ясно (пере) формулировать философские вопросы, (2) подвергнуть философию «терапии», обнаруживая имплицитные предпосылки философских высказываний и выявляя их ложность или бессмысленность, (з) выделять предложения, истолковывающие чисто языковые связи (напр., предложение «обычно люди делают то, чего хотят» поясняет понятие воления), и засвидетельствовать бессмысленность метафизических выводов из этих предложений (напр., вывод о том, что воля обусловливает поступки) и, наконец, для того чтобы (4) получить указания на то, что языковые различия по причине эволюции обычно указывают на релевантные различия в мире.

Предвестником Ф.О.Я. считается тДж. Э. Мур, усматривавший в обыденном языке выражение здравого смысла (common sense), т.е. причину всех осмысленных высказываний. Он противопоставляет отточенным философским предложениям достоверность здравого смысла, кажущуюся несомненной, и разоблачает бессмысленность некоторых философских соображений. Правда, Дж. Мур не отрицает и недостатки обыденного языка (его многозначность, расплывчатость, метафорическое употребление и т.д.), но именно в этом видит его силу применительно к определенным контекстам.

Радикальный тезис о том, что обыденный язык - масштаб всего философствования, находит свое развитие в основном у позднего ТЛ. Витгенштейна (Кем- бридж), а также у гГ. Райла и Дж. Остина (Оксфорд). В своем «Логико-философском трактате» (1921) Л. Витгенштейн, так сказать, довел философию идеального языка до крайности и позднее стал ее яростным критиком и одним из важнейших представителей Ф.О.Я. Если в «Трактате» он исходит из того, что обыденный язык должен, посредством логического анализа, быть сведен к элементарным предложениям, чтобы устранить их недостатки, то в опубликованных позднее «Философских исследованиях» (1945) он приходит к убеждению, что обыденный язык не затемняет неточностями чистоту нашего познания мира, а, напротив, - способствует его разнообразию. В центре его рассуждений находится понятие 'языковой игры, с одной стороны, намекающее на игровую природу приобретения языка детьми, а с другой - указывающее на то, что 'коммуникация является лишь частью социальной 'интеракции и функционирует как игра по определенным правилам. С помощью примеров языковых игр Л. Витгенштейн анализирует обучение языку и способы применения языка. Наибольшую известность приобрел его т.н. «аргумент приватного языка» (см. 'Приватного языка аргумент), с помощью которого демонстрируется, что языковые высказывания не могут означать личные, доступные лишь мне сущности. Так, слово «боль» не может означать мою личную боль. Этому слову ребенок скорее обучается в тех ситуациях, когда он выражает свою боль естественным способом, т.е. криком. Постепенно ребенок учится употреблять слово «боль» вместо крика: он обучается «новому болевому поведению». Следовательно, слово «боль» не означает личное ощущение: его произнесение является поведением, способным заместить естественное болевое поведение. Используется ли это высказывание правильно или же нет - зависит не от того, есть ли боль, обозначаемая данным словом (подобное понимание отражало бы лишь ущербное представление об обыденном языке), а от общественных правил и критериев, касающихся поведения испытывающего боль. С помощью такого анализа философия, согласно Л. Витгенштейну, должна быть «излечена» от псевдопроблем.

'Г. Райл пришел к мнению, что многие философские проблемы возникают из-за категориальных ошибок, когда по внешнему виду слов делают выводы в отношении логико-грамматических категорий. Напр., когда говорят, что команда вбегает на стадион, имеется в виду, что на стадион вбегают игроки. Категориальная ошибка совершается тогда, когда из поверхностного смысла предложений делают заключение, что наряду с отдельными игроками существует еще и команда, которая тоже вбегает на стадион. Правда, в своих «Категориях» Г. Райл отвергает тезис о том, что существует устойчивая система категорий языковых высказываний, в соответствии с которой следует оценивать определенные способы употребления. Оценка высказывания скорее зависит от компетенции говорящего, пользующегося обыденным языком и поначалу интуитивно классифицирующего ошибки в категориях «странные» и «нелепые». Лишь на втором этапе это чувство становится эксплицитным, и ошибка получает более точную локализацию. Один из самых известных примеров применения этого метода Г. Райл демонстрирует в книге «Понятие сознания», где он, в первую очередь, приводит аргументы против картезианского представления о «призраке в машине», подразумевая тем самым, что разумному поведению всегда должен предшествовать акт воления. Разумное поведение отличается от неразумного не присутствием сопутствующего ему духовного акта: отличие заключается в самом поведении. Следовательно, духовное - это не предмет и не процесс, а предрасположенность к разумному поведению. Т.о., в основе традиционной философии лежит ошибка в категориях, а именно отнесение духовного к категории процессов или событий вместо категории диспозиций.

В 'философии языка (а в особенности в философии идеального языка) исходили из представления, что задача языка - описывать положение вещей. Эта картина была подвергнута критике и реформирована Дж. Остином. В первую очередь, Дж. Остин обнаружил, что многие языковые высказывания, а точнее перформативные высказывания, сами представляют собой действия, напр. приветствие или обещание. Методическое исследование таких 'речевых актов и условий их успешного осуществления привели его к утверждению, что т.н. констативные речевые акты, с помощью которых мы утверждаем факты, представляют собой лишь классы перформативных речевых актов. Согласно Дж. Остину, речевой акт состоит из локутивного акта (правильной артикуляции высказывания), иллокутивного акта (то, что говорящий осуществляет по отношению к содержанию высказывания: утверждает, спрашивает, приказывает и т.п.) и перлокутивного акта (того, что говорящий добивается своим высказыванием: хочет убедить, вызвать у слушателя определенную реакцию, создать к.-л. обстоятельства, напр. при заключении договора). Ученик Дж. Остина, 'Дж. Серл, уточнил и систематизировал исследование, продолжив его, в первую очередь, в отношении иллокутивных актов. Как и теория языковых актов, прагматика (исследование употребления высказываний в социальных контекстах), вместе с синтаксисом и 'семантикой, стала неотъемлемой частью философии языка.

П. Грайс также обращался к прагматике, исследуя феномен, при котором буквальный смысл многих высказываний расходится с общим смыслом, что не препятствует пониманию. Для объяснения данного феномена П. Грайс ввел четыре максимы 'коммуникации (информативность, релевантность, правдивость и ясность), которые стремятся соблюдать все кооперативные говорящие. На их основе возможно вскрыть общий

смысл высказывания, в котором применяются различные «импликатуры».

ТП. Стросон приобрел известность гл. о. благодаря расширению Ф.О.Я. на тметафизику. Посредством применения трансцендентальных аргументов он пояснял пресуппозиции, сопровождающие разговор об отдельных предметах (individuals), и т.о. выработал «дескриптивную метафизику».

Исследование языка морали привело P.M. Хэйра к метаэтическому спору с философией морали. Анализ методов применения в моральной аргументации таких основных моральных понятий, как «хороший» или «долженствовать», привел его к «универсальному пре- скриптивизму».

ТС.Э. Тулмин применял Ф.О.Я. В различных областях. Его научные исследования внесли большой вклад в исторический поворот в теории науки. Благодаря анализу этических обоснований он не только разработал собственную метаэтическую позицию, но и столкнулся с необходимостью изучения аргументации в целом. При этом он пытался с помощью различных видов аргументации поставить под вопрос ценность формальной логики для теории аргументации.

Ф.О.Я. как школа Аналитической философии имеет сегодня лишь историческое значение. Результаты, достигнутые в области когнитивных наук, поставили под сомнение, в первую очередь, отождествление мышления и языка (тСепира-Уорфа гипотеза), т.е. гипотезу о наличии изоморфизма между мышлением и языком; по этой причине анализ языка с целью приобретения знаний о мышлении и мире все чаще отвергался из-за своей недостаточности. Однако метод и сформированные на его основе теории до сих пор оказывают большое влияние на философские дискуссии в различных областях, в первую очередь - в философии языка, теории аргументации, тфилософии религии и Социальной философии.

Лит.: Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. I. М., 1994; МурДж. Э. Принципы этики. М., 1984; Остин Дж. Избранное. М., 1999; Райл Г. Понятие сознания. М., 1999; СерльДж. Р. Что такое речевой акт // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986; GriceP.H. Studies in the way of words. Cambridge (MA), 1989; Hare R.M. The language of morals. Oxford, 1952; Savigny E. von. Die Philosophie der normalen Sprache. Fr., 1969; Searle J.R. Speech acts. An essay in the philosophy of language. N. Y., 1969; Strawson P. F. Individuals. L., 1959; Toulmin S.E. An examination of the place of reason in ethics. Cambridge, 1950.

ФИЛОСОФИЯ ПРАВА и ГОСУДАРСТВА - направление мысли, которое исследует коренную грамматику социального, право (п.) и его наделенную принудительными полномочиями систему, а также государство (г.) исключительно средствами человеческого разума,

включая общечеловеческий опыт, не прибегая к опоре на божественное откровение или на правовые и государственные авторитеты. В отличие от правовой догматики и позитивных наук о государстве, а также от исторических и социологических исследований права, она задается вопросами: (а) что вообще представляют собой п. и г. (понятийный анализ), (б) почему человек нуждается в п. и г. и (в) каковы нормативные критерии, определяющие и обозначающие п. («фундаментальное п. и государственная этика»), чтобы (г) с помощью этих критериев судить о главных актуальных проблемах («прикладное п. и государственная тэтика»).

Входе истории Ф.П. и г. претерпела настолько сильные изменения со времен древних греков, что возникает необходимость короткого ретроспективного взгляда. Впервые Ф.П. и г. достигла высшей точки развития у софистов (софистика). От них идет действующее по настоящее время противопоставление закона (nomos) и природы (physis). В отличие от сведения совокупности закона, нравственности и обычаев к божественному номосу, софисты различают чисто человеческий компонент, созданное и согласованное людьми позитивное п. (nomo dikaion), и сверхпозитивный компонент. Этот компонент понимался как «естественное п. (physei dikaion), а не в религиозном духе, как перефразированные божественные заповеди» (так в «Антигоне» Софокла, стих 471). На следующей вершинной точке, у Платона и Аристотеля, п., закон и государственное устройство подвергаются понятийно-аргумен- тативному анализу, нацеленному то на утверждающую, то на негативную критику. Платон выступает как за естественное равенство, в данном случае равенство мужчины и женщины, так и за п. сильнейшего, превосходящего других, правда, не в физическом, а в моральном и интеллектуальном отношении, того, кто выделяется четырьмя основными добродетелями. Для правящей элиты, для стражей, нужны благоразумие и мужество, а для собственно властителей вдобавок еще справедливость и мудрость. В свою очередь, по Аристотелю, господин тот, кто от природы наделен способностью к проспективному мышлению, а кто этой способности природой лишен, тому суждено быть рабом. При этом Аристотель считает естественное п. вполне изменяемым, правда, не «богами», а только «нами самими». Он объявляет в «Никомаховой этике» равенство мерой П. и справедливости, имея в виду не численное, а пропорциональное, арифметическое (а : b = с : d) или геометрическое равенство (а : b = b : с; V, 6-7). Большую силу воздействия проявляют два других его элемента: учение о политической природе человека и различение между добрыми, служащими общему тблагу формами государственного устройства (монархия, аристократия и полития) и дурными, противоречащими общему благу (тирания, олигархия и демократия, понимаемая как господство бедных).

После Платона и Аристотеля право и государство на протяжении более чем двух тысячелетий составляют, правда, не непрерывный, но постоянно возникающий существенный предмет философии. При нередко преобладающем преимуществе п. и государственной этики над понятийным анализом возникает опасность правового и государственного морализма, связывающего понятия действующего п. и реально существующего общественного устройства, позитивного государства, с признанием моральных требований. Однако выдающиеся представители Ф.П.ИГ. избежали этой опасности. По мнению позднейших интерпретаторов, Августин и Фома Аквинский представляли радикальный морализм права и государства, сопрягающего действие законов и существование общественного или государственного устройства со справедливостью. В действительности Фома, напр., считает неправый закон «порчей закона» (corruptio legis), что означает неприемлемое, но не лишенное действенной силы правило. В Ф.п. и г. нового времени большое значение благодаря Т. Гоббсу приобретает понятийный анализ. С этого времени существует опасность противодействующего этике права и государства правового и государственного позитивизма (см. 'Правовой позитивизм), который освобождает право и государство от связи с требованиями морали. Еще значительнее вклад Т. Гоббса в радикально новое - по его мнению, антиаристотелевское - обоснование государства.

После таких крупнейших представителей Ф.П. И Г., как Дж. Локк, Б. Спиноза, X. Вольф, Ж.-Ж. Руссо, И. Кант, Г.В.Ф. Гегель, и, наконец, И. Вентам, традиция быстро прерывается. В школе утилитаризма, возникшей под влиянием И. Бентама, философия права становится основным учебным предметом юриспруденции, который понимался скорее как аналитическая, нежели как практическая философия, а философия государства отодвигалась на задний план. В школе Г.В.Ф. Гегеля, в ее левой ветви, а именно у К. Маркса, Ф.П. И Г. сменяется политической экономией и критической теорией общества. Еще раньше юриспруденция отделилась под влиянием школы исторического права от философии, прежде всего от ее традиции естественного права. Она становится как исторической, так и систематической наукой (догматикой) позитивного права. Но ее основатель, Ф.К. фон Савиньи, отвергает также и прямую противоположность естественному праву - приобретающему после Французской революции все больший вес позитивности закона. Право, по его мнению, не основывается на произвольных установлениях государства, а возникает «исторически», благодаря «органическому» росту сознания народа, а позднее и юристов. Тем не менее, философия государства превращается в хотя и испытывающее влияние философии, но практикуемое юристами общее учение о государстве.

В перв. пол. 2о в. Ф.П. И Г. играет в важнейших философских направлениях - 'феноменологии и экзистенциальной философии ('Экзистенциализм), лингво-аналитической философии, 'критической теории и философской 'герменевтике в лучшем случае маргинальную роль. С философской точки зрения влиятельны произведения двух, радикально отличных друг от друга, юристов - 'К. Шмитта с его «политической теологией» и понятийной парой «друг-враг» и Г. Кельзена с его попыткой, опираясь на внеправовые понятия, создать как можно более чистую теорию п. и учением о ступенчатом строении п. Только ВО ВТ. ПОЛ. 20 в. Ф.П. И Г. переживает многоуровневое возрождение, продолжающееся до настоящего времени. Г.Л.А. Харт разрабатывает лингвистическую теорию п., которую часто подчиняют 'правовому позитивизму, но которая в действительности открыта для этики, а именно для этики утилитаризма. Социолог 'Н. Луман развивает системную теорию п., философ 'Дж. Ролз-договорную теорию справедливости (см. также работы Д. Бьюкенена и 'Р. Нозика), которую т0. Хеффе расширяет до всеохватной Ф.П. И г., а также до теории демократии в эпоху глобализации. 'Р. Дворкин разрабатывает философию п. с т. зр. судьи, а ТЮ. Хабермас вносит вклад в теорию эффективности п. и демократического правового государства. Важные импульсы исходят также от философско-исторических исследований (И. Риттер) и от анализа власти, отделяющейся от модели суверенитета (ТМ. Фуко).

Понятийный анализ п. и г. занимается выработкой соответствующих существу дела понятий. С этой целью он, с одной стороны, отделяет п. от таких родственных явлений, как обычаи и нравы, а также от организованных по иерархическому принципу преступных структур (мафия), с другой стороны - признает многозначность понятия п. Чтобы не ограничивать неподобающим образом многогранный предмет, он различает в качестве основных видов объективное, субъективное и истинное, или легитимное п., объединяет два первых вида в позитивное п. и подчиняет третьему идеи справедливости, естественного п. и логического п.

П. в «объективном» смысле есть совокупность обязательных правил, а также структур и действий, которые - в определенное время и в конкретной политической общности - формально регулируют совместную жизнь людей. Правовые нормы находят свое выражение в положениях п., в писаных (особый случай: кодификация) или неписаных законах с их дальнейшим судебным развитием (судебное п.) Правом в субъективном смысле называются притязания на то, чтобы что-либо делать, чего-либо требовать или чем-либо владеть, которые четко признаются за истцом п. в объективном смысле. Вначале п. основывалось только на единодушном правовом убеждении участников (обычное п.). В наст, время оно по большей части выводится из формальных актов государственной власти, осуществляет- ся ее исполнительными органами, а за его исполнением формально следят суды. Если нарушение п. влечет за собой наказание, оно налагается публично и затрагивает свободу (тюремное заключение) или собственность человека (денежный штраф). В отличие от личной нравственности п. регулирует только внешнее поведение и не предписывает образ мыслей (напр., отождествлять правосудие с добродетелью). В целом п. образует комплексную иерархическую взаимосвязь, которая состоит из правил первого порядка, включающих методы, требования, запреты и правила действия, а также права, т.е. разрешения и полномочия, и из правил второго порядка для решения спорных дел и создания новых правовых отношений.

В случае государства понятийный анализ признает, что в ходе исторического развития политическое сообщество принимает различные формы. Однако понятийный анализ может создать совершенно независимое от этого обстоятельства понятие: государство есть союз лиц («государственный народ»), члены которого принадлежат к разным поколениям (общность поколений), что связано с определенной протяженностью во времени и принимает характер организованного устройства, институции, которая, в свою очередь, состоит из других общественных институтов. Государство есть институция второго порядка. Она функционирует прежде всего в сфере (медиуме) принудительного права. Согласно меткому замечанию И. Канта, «государство (jcivitas) - это объединение множества людей на основе правовых законов». Из-за принудительного права государство имеет характер господства и прежде всего по этой причине нуждается в оправдании. На своей территории государству принадлежит высшая власть. В качестве т.н. территориального государства оно представляет собой территориальное объединение, обладающее суверенитетом над своей территорией. Не в последнюю очередь государство, как во внутренних, так и во внешних отношениях выступает как объединение на основе воли и взаимодействия. Всякий, кто пытается не реформировать государство, а разрушить его, является его врагом.

Согласно антропологии права и государства, право коренится в фундаментальных условиях человеческого бытия, но из них не выводимо. Две основные модели - это, прежде всего, восходящая к Аристотелю кооперативная модель и разработанная гл. о. Т. Гоббсом конфликтная модель. Обе модели дополняют друг друга. В соответствии с кооперативной моделью люди не могут обходиться без многообразного кооперирования, которое достигает своего структурного завершения только в общности права и государства. В соответствии с конфликтной моделью люди, поскольку они в одно и то же время вынуждены делить одно и то же жизненное пространство, живут в условиях взаимного влияния и, по причине, напр., конкуренции (ограниченность многих благ), под угрозой взаимного недоверия и борьбы за признание. В правовом государстве отвергается выходящее за рамки самозащиты в условиях чрезвычайного положения применение силы как средства индивидуального преодоления конфликтных ситуаций. Согласно обеим моделям, человек является существом правовым и государственным как потому, что его сосуществование с себе подобными протекает в мире, не данном ему от природы, так и потому, что недостаточное миролюбие человека несет в себе угрозу его выживанию и благополучию.

Этика п. и г. признает в качестве элементарного критерия право равенства, говоря негативно, запрет на произвол, т.е. беспристрастность. На первой ступени перед законом равны все; на второй ступени законы исключают привилегии и дискриминацию. Если соотносить основную задачу права с сосуществованием права или свободы действия, то отсюда вытекает кан- товский моральный принцип: «Право, следовательно, есть совокупность условий, при которых произвол одного может быть объединен с произволом другого на основании общих законов свободы». Этот категорический правовой принцип является одновременно критерием для полагающихся каждому человеку субъективных прав, прав человека, именно для негативных прав на свободу, а при надлежащем применении также для позитивных прав на свободу и для права демократического соучастия. Из-за своего принципа коллективного благополучия («хорошо то, что повышает благополучие всех») кантовский оппонент в области философии права, утилитаризм, сталкивается при такой трактовке прав с трудностями. И. Бентам даже называет права человека «чепухой на ходулях». Но после Дж. Ролза и в англоязычном пространстве больше сторонников И. Канта, чем утилитаризма.

Применительно к государству этика права и государства оправдывает открытое применение силы как неизбежное отмежевание от приватного правосудия, разделение властей и пострадавших как источник всякой государственной власти (демократия). Вызванная глобализацией и усиленная празднованием гоо-летнего юбилея кантовского труда «К вечному миру» глобальная, даже космополитическая перспектива обретает новый вес.

Лит.: Дворкин Р. О правах - всерьез. М., 2004; Но- зик Р. Анархия, государство и утопия. М., 2007; Роулс Дж. Теория справедливости. Новосибирск, 1995; Харт Г.Л.А. Понятие права. СПб., 2007; Хеффе О. Политика, право, справедливость: основоположения кртической философии права и государства. М., 1994; Он же. Справедливость: философское введение. М., 2007; Шмитт К. Политическая теология. М., 2000; Bockenforde Е. Geschichte der Rechts- und Staatsphilosophie. Antike und Mittelalter. Tubingen, 2006 (2 Ausg.); Buchanan J. The Limits of Liberty. Chicago 1975; Foucault M. Securite, Territoire et Popula- tion. P., 2004; Idem. Naissance de la biopolitique. P., 2004; HabermasJ. Faktizitat und Geltung. Fr./M., 1998 (2 Ausg.); Hoffe O. Kategorische Rechtsprinzipien. Ein Kontrapunkt der Moderne Fr./M., 1995; Idem. Politische Gerechtigkeit. Grundlegung einer kritischen Philosophie von Recht u. Staat. Fr./M., 2002 (3 Aufl.); Idem. Demokratie im Zeital- ter der Globalisierung. Miinchen, 2002 (2 Aufl.); Kelsen H. Reine Rechtslehre. Wien, 2000 (2 Ausg.); Luhmann N. Das Recht der Gesellschaft. Fr./M., 1993; RawlsJ. Political Liberalism. Columbia, 1993; Riedel M. (Hg.) Rehabilitierung der Praktischen Philosophie. 2 Bde. Freiburg i. Br., 1974.

ФИЛОСОФИЯ РЕЛИГИИ - в широком смысле - присутствующие во многих философских учениях суждения о природе и функциях религии, об отношении Бога и человека. Ф.р. в узком смысле - эксплицированное автономное философское рассуждение о божестве и религии, особый тип философствования. Ф.р. в узком смысле предстает либо как специальный раздел крупных философских систем, либо как обособившаяся философская дисциплина.

Несмотря на отсутствие среди исследователей единодушия в понимании природы и функций Ф.Р., она обладает достаточно очерченной предметной сферой, воспроизводящимися формами мыслительной деятельности, довольно устойчивыми отличиями от других областей философского знания, от теологии, от религиоведческих дисциплин. Общую предметную область большинства разновидностей Ф.Р. образует исследование и осмысление теизма в самых различных аспектах. Под теизмом понимается, как правило, набор религиозно-метафизических утверждений, ядром которых являются положения, конкретизирующие представления о Боге как бесконечной, вечной, несотворенной, совершенной личностной реальности, трансцендентной по отношению ко всему сущему и одновременно сохраняющей действенное присутствие в мире.

Хотя при характеристике направлений Ф.Р. используются обозначения, как бы говорящие сами за себя - «аналитическая Ф.Р.», «философско-эпистемологичес- кий анализ религиозных верований» и т.п., основные типы Ф.Р. предстают либо как философское религиоведение, либо как философская теология. Они нацелены, соответственно, на философско-критический анализ наличной системы религиозных верований и на конструктивное философское обоснование и разработку таких систем. Совр. философское религиоведение решает несколько неразрывно связанных друг с другом задач. Оно стремится эксплицировать смысл религиозного языка (Р. Брейтуэйт, П. Донован, К. Нильсен, У. Ол- стон, X. Садаба Гарай, Э. Флю, Д. Филлипс), определить эпистемологический статус религиозных верований (Я. Барбур, Дж. Джилл, Т. Макферсон, Н. Малькольм, А. Плантинга), условия обоснованности, рациональности и истинности религиозных верований; охарактеризовать природу и функции религиозного, особенно мистического, опыта (К.-Р. Брокенхиельм, Р.С. Зенер, Ф. Олмонд, Р. Отто, У. Праудфут, У. Стейс, У. Уэнрайт, М. Хейнрикс, Г. Шолем); установить возможные «модели веры» и, наконец, очертить отношения между Ф.Р. И религиоведческими дисциплинами.

Философская теология выполняет разнообразные экспликативные, интерпретационные, оправдательные и конструктивные функции в отношении к религии. Можно выделить две основные разновидности философской теологии - конфессиональную и внеконфес- сиональную. При конфессиональном использовании философская теология ориентирована на философско- теистические концептуализации, разрабатывает цер- ковно-догматическое учение о Боге; выполняет разнообразные «метатеологические» функции, т.е. осуществляет философскими средствами анализ теологии в служебных и апологетических целях. Философская теология может быть также относительно автономным, не сопряженным с философски-теистическим рассуждением философским богопознанием. Создание учения о Боге - важнейшая функция философской теологии, как конфессиональной (Б. Вельте, В. Панненберг, К. Ранер, П. Тиллих, Ч. Хартшорн, Р. Шеффлер), так и внеконфессиональной (В. Вайшедель). Это предполагает решение трех тесно взаимосвязанных задач: во-первых, подтверждение существования Бога; во-вторых, определение его природы; в-третьих, характеристика отношений между Богом и миром, Богом и человеком. Совр. философско-теологические учения делятся на теистические и претендующие на альтернативу теизму. Это разделение в целом совпадает с разделением философской теологии на конфессиональную и внеконфес- сиональную, поскольку альтернатива теизму вообще, а не только какой-то его конкретной форме не может создаваться в рамках конфессиональной философской теологии.

Лит.: Губман Б.Л. Совр. католическая философия: человек и история. М., 1988; Кимелев Ю.А. Совр. западная философия религии. М., 1989; Он же. Философский теизм. М., 1993; Он же. Философия религии. Систематический очерк. М., 1998; Тиллих П. Систематическая теология. М., 2000; The Future of Philosophical Theology. Philadelphia, 1971; Vacpherson Th. Philosophy and Religious Belief. L., 1974; Religionsphilosophie. - Philosophy of Religion. W., 1984; Contemporary Classics in Philosophy of Religion. La Salle, 1991; Philosophy of Religion. An Anthology of Contemporary Views. N. Y., 1996; Die philosophische Gottesfrage am Ende des XX Jahrhunderts В., 1999; Philosophy of Religion. N. Y., 2001.

щ

ФИЛОСОФИЯ СОЗНАНИЯ (англ. philosophy of mind) - термин, используемый для обозначения области философского исследования, касающегося природы психических явлений и их отношений с физическими явле- ниями, поведением и языком. В наст, время термином Ф.С. обозначаются такие исследования в основном в области Аналитической философии.

Проблематика Ф.С. появляется в аналитической философии как самостоятельное поле исследования только к сер. 20 в. в Великобритании. В это время в Ф.С. доминировал бихевиоризм, интерпретированный в духе лингвистической философии (ТГ. Райл, Г.Э.М. Энском, тДж. Остин, ТЛ. Витгенштейн). Состояния сознания описывались либо как комплексы речевых актов, либо как диспозиции к поведению. Диспозиции понимались не как условные рефлексы, а как сложные установки, надстраиваемые над рефлексами и не сводимые к ним. Однако закат бихевиоризма как течения в психологии оказал влияние и на лингвистический бихевиоризм в Ф.С., практически исчезнувший к 1970-м гг.

В США и Австралии в то же время появляется другой тип Ф.С., инспирированный Логическим позитивизмом и тезисом о единстве науки - ттеория тождества (Г. Фейгл, Дж. Смарт, Д. Армстронг). Теоретики тождества решали задачу сведения психологии как науки к биологии, а затем к физике, понимавшейся как образец подлинно научного знания и центральная дисциплина, на язык которой должны были ориентироваться все остальные науки. Постепенно теория тождества преобразовалась в разновидность материалистической тметафизики, нацеленной на решение классической дилеммы между материалистическим монизмом и дуализмом: либо ментальные состояния являются особым, добавочным к физическому миру состоянием, либо они включены в физическую картину мира и должны получать объяснение на основе физических закономерностей. Смысл теории тождества состоял в том, чтобы показать, что хотя ментальные и физические термины семантически различаются между собой, они относятся к одним и тем же референтам, подобно тому, как высказывания «утренняя звезда» и «вечерняя звезда» относятся к одному и тому же референту - планете Венера. В рамках теории тождества выделяют теорию тождества по типу (type identity theory) и теорию тождества по экземпляру (token identity theory).

В i960 была опубликована статья ТХ. Патнэма «Сознание и машины», давшая импульс другому, отличному от теории тождества течению в Ф.С. - функционализму, основанному на аналогии между естественным и искусственным интеллектом. Ключевой метафорой здесь послужило сравнение работы психики с работой «машины Тьюринга», обрабатывающей входящую информацию и выдающей новую информацию на выходе. Психические процессы первоначально понимались как функциональные состояния машины Тьюринга - активация, переключение считывающей головки на следующую позицию на входящей ленте, вычисление и выдача результата на выходе. Благодаря способности решать проблемы, с которыми сталкивались теоретики тождества, и тесным связям с когнитивными науками функционализм быстро приобрел значительное число сторонников. В развитии функционализма принято выделять несколько этапов: первоначальный «машинный функционализм», объясняющий работу психики через аналогию с машиной Тьюринга, «каузальный функционализм», в котором психика человека объясняется через некоторую функцию обработки информации, и последовавший за ними «коннекционизм», основанный на аналогии с компьютерами, выполняющими несколько процессов одновременно.

По мнению некоторых сторонников функционализма, этот подход позволяет избежать дуализма и предоставляет аргументы в пользу разновидности теории тождества. Если психические процессы можно выделить как отдельные сущности лишь благодаря их функциональным ролям в поведении, то нужно только обнаружить при помощи нейрофизиологического исследования аналогичные роли, выполняемые состояниями мозга. С другой стороны, психические состояния, выполняющие определенные функциональные роли, такие как радость, грусть и т.д., могут быть отождествлены с различными состояниями не только мозга, но и машины, а также с различными состояниями психической субстанции, что ведет как к дуализму, так и к противоположности материалистического монизма - монистическому идеализму.

Разновидностью функционализма являются также «вычислительные» теории сознания. Классической теорией среди них является теория «языка мысли» Дж. Фо- дора. Последний предложил теорию, согласно которой вычисления производятся над репрезентациями, обладающими определенной синтаксической структурой, «языком мысли», изначально заложенным в наш мозг. С другой стороны, «коннекционизм» не предполагает существования к.-л. структур репрезентации, которые можно было бы обозначить как «язык». Согласно кон- некционистам, психика функционирует как некая сеть, состоящая из узлов, пропускающих или не пропускающих сигналы. Ключевую роль в «переключении» узла в состояние пропуска сигнала играет сила сигнала. Такая модель позволяет провести аналогию между обучением и работой нейросети и психики.

Аналогами функционализма являются «элиминатив- ный материализм» (П. Черчленд, ТР. Рорти) и «аномальный монизм» (ТД. Дэвидсон). Элиминативные материалисты утверждают, что для того, чтобы психология стала подлинно научной, ей необходимо избавиться от стандартного языка описания психики - языка «народной психологии» (folk psychology) - напр., от высказываний типа «мне больно», и оперировать исключительно нейрофизиологической терминологией - высказываниями типа «в определенном участке мозга принимается сигнал от возбужденных С-волокон». Язык народной психологии предполагает дуалистическую метафизику, язык же нейрофизиологии предполагает монизм. От теории тождества элиминативный материализм отличается тем, что в теории тождества высказывания о психическом предполагают перевод в высказывания о физическом, т.е. обладают семантическими свойствами, тогда как в элиминативном материализме эти высказывания объявляются бессмысленными и подлежат элиминации. Т.о., нейрофизиология становится единственной научной психологией. В рамках аномального монизма Д. Дэвидсона объяснение различных трудностей теории тождества производится, с одной стороны, через признание тождества психических и физических событий, а с другой - через утверждение о том, что не существует психофизических законов, и каждое психофизическое событие представляет собой аномалию.

Благодаря позднему и косвенному влиянию лингвистического бихевиоризма перед представителями совр. Ф.С. встала проблема «ментального содержания» и связанная с ней проблема тинтенциональности. Основной задачей является объяснение т.н. '«пропозициональных установок» - установок по отношению к высказываниям вида «снег бел» или «трава зелена». Данные высказывания считаются «содержанием» состояний веры, надежды и т.д. Существуют три основных теории ментального содержания. Психическое состояние обладает содержанием либо в силу роли, которое оно играет в принятии решения (интернализм), либо в силу каузальных отношений с внешними по отношению к психике явлениями (экстернализм), либо в силу его функции в биологии и эволюции организма (телеологическая теория). В материалистической трактовке тинтенциональность понимается по аналогии со свойствами речевых актов, такими как направленность высказывания на выполнение к.-л. действия; в дуалистической трактовке интен- циональность понимается как особое, эмерджентное, свойство сознания, возникающее при определенном уровне сложности материального объекта - мозга.

С начала существования функционализма как ме- таподхода появилось множество теорий, выдвигаемых в качестве альтернативы. Сторонники эмерджентализ- ма (тДж. Серл) опираются на «аргумент китайской комнаты» против сильной версии машинного функционализма. В случае если дано руководство (в виде ответов) по обработке входящей информации (в виде вопросов), то можно адекватно реагировать на вопросы без знания того, что значат сами термины. Противники функционализма опираются также на аргументы о «qualia», т.е. о свойствах, не существующих в физическом мире, таких как «красное», «боль», «вкус вина» и т.д. Согласно основному аргументу, два человека могут находиться в одинаковых функциональных состояниях и вести себя одинаково, даже если один из них является дальтоником, но не знает об этом. Своеобразной интерпретацией функционализма можно считать и такую достаточно редкую теоретическую позицию, как эпифеноменализм. Эпифеноменализм - это подход к исследованию причинно-следственных отношений между психическими и физическими явлениями, опирающийся на идею о том, что психические явления оказываются «концом» каузальной цепочки, начинающейся с физических явлений. Сами же они не обладают каузальной силой. При этом функциональные роли, с которыми отождествляется психика, сами по себе не являются причиной физических явлений. Поэтому можно утверждать, что в силу того, что функциональные роли не производят никаких действий, они не обладают каузальной силой и являются «концом» причинно- следственных цепочек.

Сторонники более сложных версий нередукционистского материализма опираются на понятие сулер- венции (Д. Ким). Супервенция - это отношение «сопровождения» физических событий психическими по аналогии с физическим носителем формулы, написанной мелом на доске, - ее свойства меняются, только когда существенно меняется изображение формулы. Многие философы, причисляя себя к материалистам, считают проблему соотношения психического и физического либо неразрешимой на данном этапе развития науки (Т. Нагель - в силу того, что наука не может вписать субъективность в свою картину мира), либо неразрешимой в принципе (К. Макгинн - в силу того, что «разум не сможет понять себя самого»). С другой стороны, в рамках аналитической Ф.С. была сформулирована т.н. «сложная проблема сознания» (Д. Чалмерс): почему сознание вообще существует? Почему физическое рождает психическое и почему именно такое, а не другое? Она представляет собой поворот к первоначальным метафизическим вопросам о сознании, на которые, по-видимому, нет однозначного ответа, кроме как построения большой метафизической системы наподобие систем 19 в.

В силу подобного отступления многих философов от проблематики Ф.С., в к. 20 - нач. 21 в. наблюдается значительное повышение интереса к ней со стороны представителей естественнонаучных дисциплин, доминирующих в академическом пространстве, что вызвало, в свою очередь, очередную волну «перепрофилирования» философов, работающих в области Ф.С., с собственно философских дисциплин в различные разновидности естественнонаучного теоретизирования (различные разновидности т.н. «нейрофилософии»). Как правило, не отличающееся по своим фундаментальным предпосылкам от естественнонаучного материализма 19 столетия, такое теоретизирование выходит за рамки собственно философии и примыкает к естественнонаучному знанию.

Лит.: Аналитическая философия / Под ред. М.В. Лебедева, А.З. Черняка. М., 2006; Вильянуэва Э. Что такое психологические свойства? Метафизика психологии. М., 2оо6; Грязное А. Ф. Аналитическая философия. М., 2005;

Дубровский Д. И. Философия сознания. М., 2007; Мар- голисДж. Личность и сознание. Перспективы нередук- тивного материализма. М., 1986; Никоненко С.В. Аналитическая философия. СПб., 2007; ПатнэмХ. Философия сознания. М., 1999; Райл Г. Понятие сознания. М., 1999; Юлина Н. С. Философский натурализм. М., 2007.

ФИЛОСОФИЯ ТЕХНИКИ - область методологических, социально-философских и философско-антропологи- ческих исследований феномена техники в совр. мире. В сер. 2о в. наметился сдвиг от мировоззренческих рассуждений о технике и ее роли в обществе (тО. Шпенглер, Н. Бердяев, ТМ. Хайдеггер и др.) к анализу структуры и динамики технического знания и рассмотрению проблем методологии технических наук, а затем, к началу 1970-х гг., к системному, междисциплинарному изучению техники как важнейшего фактора развития и существования совр. цивилизации. Это потребовало объединения в единой программе тех исследований, которые относятся к различным аспектам техники: методологическим, социальным, политическим, эстетическим, аксиологическим (тАксиология) и др.

В зависимости от выдвижения на первый план той или иной группы проблем Ф.Т. рассматривается как раздел социальной философии, тфилософской антропологии, а то и сближается с тфилософией науки. Исследования по Ф.Т. находятся под влиянием двух основных традиций: сциентистского методологизма, сохранившего заметные следы Неопозитивизма, и культурологического антропологизма. В зависимости от ориентации на одну из этих традиций такие исследования концентрируются либо вокруг логико-методологических проблем (преимущественно в форме анализа технического знания), либо вокруг гуманистических, ценностных аспектов техники, индивидуально-личностных и социальных отношений, связанных с ней. Эти проблемные области часто пересекаются, что усиливает тенденцию к синтезу указанных исследований. В кругу методологических проблем внимание исследователей прежде всего привлекает проблема специфики технического знания. По мнению Ф. Раппа, техническое знание отличается более сложной системной организацией, а также тем, что объекты этого знания имеют искусственную природу (в отличие от «естественности» объектов науки); кроме того, наука ориентируется на отыскание истины и решение концептуальных проблем, тогда как техническое знание - на достижение заранее планируемого результата. Однако эти отличия не абсолютны. Техническое знание в артикулированной форме выражает общую черту человеческого знания, в т.ч. и научного: единство познавательного и практического, объективного содержания и целевых, ценностно-ориентированных установок субъектов познания. Дискуссионной является проблема детерминации технического знания и технологического развития в целом. Сторонники технологического детерминизма полагают, что техника и технология руководствуются универсальными критериями (эффективность, экономичность, надежность, системность и пр.), определяющими характер технических новаций, направления развития технических идей, масштабность применения техники. «Внешние факторы» (экологические соображения, социально-политические обстоятельства, моральные или идеологические аргументы), с этой т. зр., способны лишь отклонять «нормальный» ход развития технологии, что чаще всего отрицательно сказывается на нем. Концепция технологического детерминизма часто сочетается с технократизмом как социально- политической установкой. Критики технологического детерминизма и технократизма указывают на парадоксальность этих концепций: история совр. технической цивилизации показывает, что рациональное планирование техники, если оно оторвано от гуманистических целей и ценностей, способно порождать иррациональные последствия, разрушающие основы человеческого тбытия. Альтернативой технологическому детерминизму, по мнению его критиков (Г. Рополь, С. Карпентер и др.), должны стать комплексные программы, опирающиеся на результаты экономики, социологии, социальной психологии и др. гуманитарных дисциплин, в т.ч. философской теории ценностей. В соответствии с этими программами прогресс техники направляется и измеряется не только техническими идеями и их реализациями, но и социальными, политическими, экологическими параметрами; в конечном счете, прогресс техники имеет смысл только в связи с улучшением условий жизни людей, повышением уровня материального и духовного бытия. Однако теоретическая разработка и практическая реализация таких программ встречаются со значительными трудностями. Оптимальный по техническим или экономическим параметрам проект может быть неприемлемым из-за несоответствия экологическим требованиям или определенным культурным традициям; совершенные технические системы могут не согласоваться с моральными или религиозными принципами и т.п. Кроме того, содержание и направленность технических программ находятся в зависимости от противоречивых интересов различных обществ, классов, групп населения, соображений национальной безопасности, престижа, экономической конкуренции. Это связывает процесс развития технологии с политическими процессами в обществе, со структурой твласти; деятельность научно-технических сообществ является частью социально-политической активности, отражая внутренние противоречия последней. Особенность методологических проблем, рассматриваемых философией техники, заключается в том, что они в большинстве случаев выходят за рамки узкого сциентизма и затрагивают социальные, политические, нравственные основания совр. технической цивилиза- ции, проблемы мировой политики, мира и войны, перспективы исторического развития. Моделирование глобальных технико-экономических систем, прогнозирование перспектив их функционирования, выработка критериев оценки технологии - все это неразрывно связано с мировоззренческими установками, социально- философским анализом истории человечества. Антропологические и аксиологические принципы лежат в основе методологических исследований в области технической эстетики, поиска гармонической соразмерности технических систем и среды обитания человеческих обществ, разработки проектов «альтернативной», т.е. ориентирующейся на «подлинные», а не искусственные потребности человека техники.

В наст, время среди методологических проблем Ф.Т. на первый план выходят те, которые связаны с развитием и внедрением во все сферы жизни компьютерной техники, революционизирующей не только производство, сферу образования и профессиональной подготовки, но и политические структуры общества, стандарты личностного поведения, информационную насыщенность жизни. Философско-культурологический контекст Ф.Т., в отличие от методологического, определяется, гл. о., критической установкой по отношению к технике, выдвижением различных проектов социального переустройства, призванных разрешить противоречия совр. технотронной эры, найти выход из тупиков неуправляемого технологического развития. Однако в русле этого направления нет единства в определении причин такого рода противоречий, в понимании сущности технической цивилизации. М. Хайдеггер усматривал причину гибельных угроз, вытекающих из «действия машин и технических аппаратов», в самой сущности человека, понимающего мир исключительно как материал для удовлетворения своих притязаний, а технику- как орудие, с чьей помощью снимаются завесы природных тайн, и бытие предстает только как форма и условие природного существования. Поэтому попытки избежать грозящей опасности путем к.-л. внешних ограничений технического развития, рационального обуздания техники, безнадежны; с опасностями техники нельзя совладать с помощью самой же техники. Спасение, если оно вообще возможно, состоит в изменении самого технологического мировоззрения.

Подобные выводы вызывают критику со стороны тех философов, которые призывают к дифференцированному анализу сильных и слабых сторон «технологического мировоззрения» (Ф. Рапп, X. Шельски и др.). Они призывают к рациональным действиям, направляемым позитивной теорией, исходящей из необратимости и неизбежности технического развития. Центральный вопрос философско-культурологических дискуссий о технике заключается в следующем: является ли необходимым условием развития техники коренное изменение человеческого сознания, его переориентация

на гармонию с природой и обществом, отказ от приоритетов экономической выгоды, власти, могущества, возвышение духа и реабилитация духовной свободы, т.е. свободы от порабощающей власти вещей и социальных отношений, уподобляющих человека вещи (Л. Мэм- форд); или же следует положиться на рациональную силу НТП, способного к самокорректировке, разрешению собственных противоречий, а также к изменению социального и духовного мира человека в соответствии с его закономерностями, гуманизации социальной активности, освобождению ее от разрушительных импульсов (X. Шельски, ТД. Белл, Дж. Гран, А. Тоффлер). Ряд философов считают изменение техники функцией от эволюции общественно-экономической структуры (ТА. Гелен, ТЮ. Хабермас), которая должна направляться совершенствованием демократических механизмов общественного управления. Выдвигаются всевозможные проекты «исправления» человеческого духа, универсальной рационализации НТП, достижения социального «консенсуса», создания альтернативных культур путем формирования «независимых» социальных и политических групп, противопоставляющих свою жизнедеятельность и поведение государству и технической цивилизации, создающих особые «очаги» культуры, противостоящие «техническому хаосу» (Ж. Эллюль).

Обширной проблемной областью Ф.Т. является обсуждение социальных последствий НТП, в т.ч.: всемирный, глобальный характер развития техники, ограниченность количественного и качественного роста техники рациональными пределами, угроза всемирной катастрофы из-за возможной необратимости экологического кризиса, глобального потепления или применения в беспрецедентных масштабах военной техники; проблема гуманизации технического роста, предотвращения его конфликта с живым человеческим трудом, решение продовольственной, сырьевой, энергетической проблем с помощью НТП. В круг проблем Ф.Т. входят также вопросы технического образования и воспитания, формирования потребностей, удовлетворяемых с помощью техники, системы ценностей, превалирующих в условиях «технотронной эпохи». Большое внимание уделяется роли технической интеллигенции в распространении объективного, научно обоснованного знания о процессах, связанных с развитием техники, о противоречиях этого развития и способах их разрешения; особый акцент при этом делается на необходимости преодоления разрыва между научно-технической и гуманитарной культурой.

Лит.: Бердяев Н. А. Человек и машина (Проблема социологии и метафизики техники) // Путь. 1933, № 38; Горохов В. Г., Степин В. С. Философия науки и техники. М., 1995; ЛенкХ. Размышления о совр. технике. М., 1996; Мамфорд Л. Миф машины. Техника и развитие человечества. М., 2001; Митчем К. Что такое философия техники? М., 1995; Розин В. М. Философия техники. М., 2001;

Он же. Понятие и современные концепции техники. М., 2оо6; Тавризян Г. М. Техника, культура, человек. М., 1986; Хабермас Ю. Техника и наука как «идеология». М., 2оо7;Хайдеггер М. Вопрос о технике //Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993; Rupp F. Analytische Technik- philosophie. Freiburg etc., 1978.

ФИЛОСОФИЯ ФЕМИНИЗМА - направление философских исследований, возникшее после выхода в свет работы Симоны де Бовуар «Второй пол» (1949) • Книга была написана по совету ТЖ.-П. Сартра в русле постко- жевского (ТА. Кожев) критического переосмысления гегелевской диалектики Раба и Господина. В результате в философию был внесен новый дискурсивный критерий - сексуального различия, что позволило выделить новую философскую конструкцию субъективности - сначала женскую, а затем и тендерную/трансгендер- ную в отличие от традиционной бесполой. Женская субъективность мыслится как другое по отношению к мужскому типу субъективации - как специфический «женский опыт» и соответствующие ему «женские» способы бытия; отсюда специальное внимание к понятию «женская сексуальность». В то же время структура женской субъективности понимается как социально сконструированная: отсюда критика патриархатных отношений твласти, в которых женщина выступает не в качестве субъекта, а в качестве объекта дискурса и практик. В этом смысле философская концепция С. де Бовуар положила начало двум теоретическим тенденциям в Ф.Ф.: (і) базирующимся на теории ТЖ. Лакана и/или ТЖ. Делеза концепциям женской субъективности вне сферы «фаллической экономии» (фр. философы Люс Иригарэ, Элен Сиксу, Катрин Клеман, Сара Кофман, амер. - Элизабет Гросс, Джоан Копжек, Джейн Гэллоп, европ. философ Рози Брайдотти) и (2) базирующимся на теории ТМ. Фуко концепциям женской субъективации как телесной нормализации стратегий власти (амер. теоретики тДж. Батлер, Тереза де Лауретис).

Новый предмет философии (женская субъективность) потребовал новых типов тдискурса и практик тписьма, осуществляемых в виде: (і) практик репрезентации женской субъективности и (2) реконструкции фалло-логоцентризма, что объединяет дискурс феминизма с другими совр. теориями политического сопротивления - в частности, с дискурсом постколониализма. Неслучайно многие совр. феминистские теоретики являются одновременно теоретиками постколониализма, напр. Гайатри Спивак («В других мирах», 1987 и «Там, в машине для обучения», 1993), Глория Анзальдуа («Этот мост, позвавший меня» совместно с Черри Мо- рага, 1981 и «Этот мост, который мы зовем домом» совместно с Аналуисой Китинг, 2002), Эмма Перец («Де- колониальное воображаемое», 1999). Направленность на изменение социального порядка и сосредоточение внимания на категории тдействия связывает философию феминизма также с тпостмарксизмом, одна из основательниц которого - политический философ Шанталь Муфф («Гегемония и социалистическая стратегия» совместно с Э. Лаклау, 1985; «Демократический парадокс», 2000), является одновременно феминистским теоретиком. В то же время основная теоретическая проблема Ф.Ф. связана с ее же основной теоретической интенцией - попыткой логического обоснования и репрезентации Другого в мышлении и культуре. Парадокс, который фиксирует один из критиков феминизма ТС. Жижек, состоит в том, что «иное» как дискурсивная категория структурно определяется только в зависимости от бинарной оппозиции тождества, а попытка репрезентации иного в мышлении с неизбежностью осуществляется через использование традиционной логики и понятийного аппарата. Кроме того, совр. теории «другости» неизбежно связаны с парадоксом виктимизации: «быть другим» в совр. культуре зачастую означает позицию «фундаментального необладания», т.е. политической маргинализации и дискриминации.

Работой С. де Бовуар задана и такая центральная для Ф.Ф. методологическая дихотомия, как равенство- различие. Хотя в книге «Второй пол» женское интерпретируется в терминах различия (от мужского), однако целью феминистской критики власти и тендерного неравенства в обществе признается категория равенства. В результате категория женского различия подвергается критике в концепциях амер. последовательниц С. де Бовуар - Бетти Фридан («Тайна женственности», 1963), Кейт Миллетт («Сексуальная политика», 1970), Суламифи Файерстоун («Диалектика пола», 1970). Женское различие признается в качестве позитивного ресурса только начиная с середины 1970-х. Это работы Адриен Рич «О родившейся женщине» (1976), а также исследования женской субъективности в работах Джейн Гэллоп («Соблазнение дочери: феминизм и психоанализ», 1982), квир-теоретика и теоретика кино Терезы де Лауретис («Алиса против: феминизм, семиотика, кино», 1984; «Практики любви: лесбийская сексуальность и перверсивное желание», 1994), психоаналитика Джессики Бенджамин («Оковы любви, 1988), философа Джоан Копжек («Вообрази, что женщины не существует», 2004). Такая переориентация связана с происшедшим в 1980-х столкновением амер. феминистской теории с фр. Ф.Ф. Представительницы фр. Ф.Ф. развивают теории женской субъективности, критически переосмысляя постмодернистские концепии ттела, 'желания, сексуальности и 'власти. Наиболее известные среди этих теоретиков: Люс Иригарэ, выдвинувшая концепцию «генеалогии женщин» и альтернативную Ж Лакану теорию женского наслаждения не в терминах нехватки, а в позитивных терминах («Пол, который не единичен», 1977; «Этика сексуального различия», 1984); Элен Сиксу, разработавшая теорию «женского письма» («Хохот медузы», 1975), и Юлия Кристева с ее филосо- фией материнского («Революция поэтического языка», 1974; «Силы ужаса», 1980; «Истории любви», 1983).

К к. 1970-х отчетливо оформляется различие между англо-амер. и фр. феминистской мыслью. Англо-амер. Ф.Ф. в этот период свойственны: (і) отказ от понятия бессознательного в исследовании структуры женской субъективности, (2) социальный и экономический детерминизм в анализе подавления женщин (патриархата), з) понимание женского сопротивления в терминах теории Национального выбора. В то же время для фр. Ф.Ф. характерны: (і) критика символических («надзорных», в терминах М. Фуко) форм патриархата и (2) политизация всего спектра традиционно полагавшихся нейтральными дискурсивных систем и понятий - женского языка, женского желания, женского письма, женского искусства.

В середине 1980-х ситуация меняется. В Америке получают широкое распространение идеи фр. Ф.Ф., а именно: концепции женского письма - через творчество Торил Мой («Сексуальная/текстуальная политика», 1985)

, женского наслаждения - через творчество Шоша- ны Фельман («Письмо и безумие», 1985), женского чтения и языка - через творчество Нэнси Миллер («Поэтика тендера», 1988) и Мэри Якобус («Читая женщину», 1986)

. Кроме того, в англо-амер. пространстве происходит интенсивное освоение идей реконструкции и различия - через творчество Г. Спивак (предисловие к «О грамматологии» Ж. Деррида, 1976). Это обеспечило теоретическое взаимодействие фр. и англо-амер. ветвей Ф.Ф. Поэтому в феминистской теории 1990-х актуальным оказалось не различие между англо-амер. и фр. феминизмом, а различие между Европ. и англо-амер. феминизмом, с одной стороны, и постколониальным феминизмом - с другой.

Реакцией на новую теоретическую ситуацию явился постмодернистский феминизм, в котором вместо единой женской сущности идет речь о контекстуальной обусловленности различных аффирмативных действий и о перформативном характере тендерного опыта. Решающее значение для такой переориентации имели: (а) теория тендера Т. де Лауретис (гендер как репрезентация); (б) теория перформативного тендера Дж. Бат- лер (гендерные дифференциации являются артикуляцией повторяемых и социально санкционированных перформансов власти); (в) теория действия Э. Гросс (структура действия репрессированной субъективности обладает «своей собственной субъектной экономией» и не является исключительно производством и реакцией на политики власти - «Непостоянные тела», 1994; «Архитектура извне», 2001); (г) теория метаморфозиса и транспозиций Р. Брайдотти (конструкция женской субъективности изначально не единична, но коллективна и взаимосвязанна; она представляет собой структуру «она-я» («Модели диссонанса. Женщина в совр. философии», 1991; «Транспозиции. О номадической этике»

2006), а также (д) теории квир-идентичности, развитые в работах И.К. Сэджвик, Дж. Батлер, Э. Гросс (идентичности субъектов негетеросексуальной ориентации дестабилизируют единство традиционных категорий идентификации и тем самым разрушают фикцию ге- теросексуальности как единственно возможного основания субъектной связности). Термин «квир», кроме прочего, знаменует переход от феминистской теории (предметом которой была женская субъективность) к тендерной теории (тгендерные исследования), которая обратилась к изучению других типов тендерных иден- тичностей - мужской, трансгендерных и т.п.

Наиболее радикальный вызов классической феминистской концепции субъективности содержится в трудах Дж. Батлер («Субъекты желания», 1987; «Тела, которые значат», 1993; «Возбуждающая речь», 1997; «Психическая жизнь власти», 1997). В философском бестселлере «Гендерная тревога» (1990) Дж. Батлер отрицает наличие предшествующего акту сигнификации «додискурсивного я» (допущение которого в виде понятия «пол», понимаемого биологически и противопоставляемого понятию «гендер» как социальному конструкту, было одним из краеугольных теоретических допущений классической феминистской теории): «я» возникает только как эффект внутри действия матрицы тендерных отношений и процесса «гендеризации». Вместо альтюссеровского «Эй ты там!» ^Интерпелляция) Дж. Батлер анализирует утверждение «Это девочка!», произносимое в тот момент, когда девочка рождается или когда плод виден на УЗИ, доказывая, что акт именования не просто описывает, но конституирует ребенка: «девочка становится девочкой через интерпелляцию тендера». Т.о., перформативность пола отнюдь не является единичным актом выбора, но представляет собой воспроизводство регулятивных социокультурных норм. Табу гомосексуальности, по мнению Дж. Батлер, предшествует табу инцеста («Призыв Антигоны», 2000).

Под влиянием Дж. Батлер постколониальный феминизм 1990-х не только обнаруживает механизм исключения, лежащий в основе понятия «женский субъект» в том виде, как оно закреплено в западном/европоцентристском дискурсе. Из этого дискурса исключены черные и цветные женщины, женщины, живущие в постколониальных странах и в странах Восточной Европы, лесбиянки и т.д.). Постколониальная Ф.Ф. доказывает, что гомогенизированное понятие Другого в традиционной западной бинарной логике связано с политическим механизмом лишения прав, действующим в условиях неоколониализма. В результате, по ироническому замечанию Дж. Батлер, классический феминистский дискурс допускает, фиксирует и удерживает именно тех «субъектов», которых он надеется «представлять» и «освобождать».

Так рождается постколониальный постмодернистский феминизм, вводящий в категорию субъекта пара- метры «класса», «тендера» и «расы». Но эти параметры вводятся не в качестве дополнительных средств описания, позволяющих иметь о субъекте «более полное» представление, а в качестве того логического аргумента, который через проблематизацию самого понятия «субъект» позволяет всесторонним образом осуществлять критику традиционных политик идентичности. Поэтому в феминистской теории постколониализма вместо апологии «другости» «постколониального состояния» (термин Лилы Ганди) осуществляется деконструкция этой «другости» (Г. Спивак, «Критика постколониального разума», 1999).

В ходе переосмысления политик исключения, инициированном событиями II сентября 2001, Ф.Ф. вновь обращается к обсуждению проблемы «этики ненасилия». Последняя понимается как усилие, направленное на то, чтобы «держать страх и тревогу подальше от оборачивания их в убийственные действия» (Дж. Батлер, «Хрупкая жизнь. Силы скорби и насилия, 2004).

Самыми яркими представителями Ф.Ф., признанными за пределами этого направления, являются Ю. Кристева и Дж. Батлер. Если Ю. Кристева принадлежит к философской традиции репрезентации субъективности как практик «другости», то Дж. Батлер - к традиции их деконструкции. В отличие от своих знаменитых современников, Ю. Кристева никогда не была связана с постструктуралистской идеей аннигиляции субъективности. У нее речь шла, скорее, об особом типе субъективности, субъекте-в-процессе, антисимволический/семиотический уровень репрезентации которого Ю. Кристева называет материальным/материнским. Только в болезненной точке депривации/лишения, отделения себя из семиотического континуума через процедуру «матереубийства» кристевский субъект обретает язык. Неслучайно идеальной фигурой субъективности у Ю. Кристе- вой оказывается трагическая фигура изгоя-художника, интеллектуала (в т.ч. женщины-интеллектуалки), диссидента - всех тех, кого она называет «осуществляющими революцию» («"Восстание", она сказала», 2002). Понятие «матереубийства» указывает на две основные черты процесса субъективации. Это, во-первых, отторжение гегелевского универсального (не только «материнского» как символа универсального, но и «западно- го»/рационального как его формы) в пользу партикулярного, частного и частичного (характеристики не только гениального, уникального и неповторимого художественного творчества на примере Дж. Джойса, Л.-Ф. Селина, С. Малларме, М. Пруста, А. Арто, но и всех других возможных партикулярных, «уникальных и неповторимых», стратегий идентификации - женских, болгарских, марксистских, революционных, «вульгарных», маоистских, мигрантских и т.п.). Во-вторых, это указание на травматический - насильственный и болезненный - характер симптомально-частичного от- торжения/субъективации. Такие типы дискурса, которые в той или иной степени промысливают ситуацию насилия, становятся особенно актуальными в совр. культуре. Парадокс данной культуры состоит в том, что по видимости толерантный мир политкорректности вызывает в то же время самую необоснованную и неутилитарную жестокость («Кризис европейского субъекта», 2000). В этом смысле философия материнского Ю. Кри- стевой, оказывающаяся не чем иным, как производством «другости», является, безусловно, политической философией. Но ее политический характер обусловлен не тем, что в ней затрагиваются актуальные политические темы (напр., тема диссидентства в эссе «Новый тип интеллектуала: диссидент» или тема феминистских политик сопротивления в эссе «От Итаки до Нью-Йорка»). Он обусловлен тем обстоятельством, что, переосмысляя партикулярные различия «другости» в качестве универсальных различий, Ю. Кристева ставит вопрос о стратегиях новых политик идентичности (философская трилогия «Женские гении: жизнь, безумие, слова - X. Аренд», 2001). Вместе с тем нельзя упускать из виду, что кристевское понятие «субъект-в-процессе» имеет двойственную коннотацию. Оно означает некое «исключительное» не только в смысле его вненормативной/ уникальной дискурсивной природы (метафора субъекта-художника), но и реальную исключенность из социального порядка (женщины, безработные, нищие, иммигранты, национальные меньшинства, больные СПИДом, жители бывшего Восточного блока). Об этого рода «исключительности» идет, в частности, речь в эссе «Болгария, мое страдание».

В отличие от Ю. Кристевой, Дж. Батлер развивает философию «аффирмативной деконструкции». Процедуре аффирмативной деконструкции подвергаются проблема субъекта и практики политического сопротивления. Осуществляя «критическую генеалогию тендерных категорий», философ, с одной стороны, бросает вызов категории субъекта и категории «человеческого» (нормы, посредством которых «человеческая жизнь» недоступна группам исключенных). С другой стороны, Дж. Батлер утверждает, что субъект способен повторять нормы субъект-формации на неожиданных и несанкционированных путях, избегая оборачивания доминантных норм посредством их «оккупирования». Предшествовавшей Ф.Ф. Дж. Батлер противопоставляет теоретическую стратегию, которую она называет «политиками дискомфорта». Согласно Дж. Батлер, любые попытки феминизма придать универсальный или специфический контекст категории «женщина», исходящие из изначально данных гарантий солидарности, обречены на провал: объединяющее всех женщин основание действия не может быть найдено. Центральная тема последних работ Дж. Батлер - вопрос о сосуществовании гетеросек- систского и расистского императивов поведения. Это, в частности, вопрос о том, как неоколониальные нации- государства воспроизводят традиционные гендерные отношения, опираясь на государственную власть в бывших колониях), и о том, как такое воспроизводство влияет на совр. политику. Это политика, в ходе которой, по словам Дж. Батлер, решается «чьи жизни могут быть маркированы как жизни и чьи смерти будут считаться смертями» и в которой «национальная меланхолия», понятая как «скорбь», неизбежно вызывает агрессию (внезаконные операции власти, осуществление которых возможно исключительно благодаря милитаристских кодам).

Ф.Ф. оказала значительное влияние на философскую мысль последних десятилетий 20 в. Так, идеи Ю. Кристевой повлияли на ТР. Барта, творчество Э. Сик- су - на ТЖ. Деррида и ТМ. Фуко, работы Л. Иригарей - на Ж. Лакана. В наст, время идет диалог между Ш. Муфф и Дж. Копжек, с одной стороны, и Э. Лаклау - другой; между Дж. Батлер, Ренатой Салецл и Аленкой Зупанчич, с одной стороны, и ТС. Жижеком, с другой, а также диалог феминистских концепций сопротивления - с теорией множеств А. Негри и М. Хардта и с концепцией «сообщества равных» Ж. Рансьера.

Лит.: Антология тендерной теории. Минск, 2000; Батлер Дж. Психика власти. Харьков, 2002; Бовуар С. де. Второй пол. М.-Спб., 1999; Введение в гендерные исследования: Ч. 2. Хрестоматия. Харьков, 2001. Тендерная теория и искусство. Антология: 1970-2000 / Под ред. Л. Бредихиной, К. Дипуэлл М., 2005; Женщины, познание и реальность: исследования по феминистской философии. М., 2005; Жеребкина И. «Прочти мое желание...»: постмодернизм, психоанализ, феминизм. М., 2000. Иригарей Л. Этика полового различия. М., 2005. Кристева Ю. Силы ужаса. Харьков, 2003; Мой Т. Сексуальная/текстуальная политика. М., 2004; Хрестоматия феминистских текстов / Под ред. Е. Здравомыс- ловой, А. Темкиной. СПб., 2000.

ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА - одно из основных направлений философии 20 в. Главными фигурами, определившими развитие Ф.Я., являются ТГ. Фреге и ТБ. Рассел, а также ТЛ. Витгенштейн позднего периода его творчества. Ф.я. не монолитна; ее предмет составляют весьма различные вопросы, иногда лишь с трудом соотносимые друг с другом. Общее заключается лишь в выдвижении на первый план феномена языка.

Принято различать синтаксис (теорию грамматики), 1 семантику (теорию значений) и Прагматику (теорию практики и употребления в коммуникации). В центре Ф.Я. 20 в. находится семантика; следующей по значимости является прагматика.

В области синтаксиса новаторскими являются работы ТН. Хомского. Он не только создал теорию грамматик, но и обратился к важным методологическим вопросам и темам. В частности, Н. Хомский предложил рассматривать грамматику как вид имплицитного знания, которое фактически представлено (как правило, неосознанно) в форме присущих человеку умственных репрезентаций. В интуициях о том, какие высказывания грамматически верны, проявляется наше имплицитное знание о грамматике. Можно сказать, что Н. Хомский расчищает путь для отхода от бихевиоризма (Дж. Уотсон, Б.Ф. Скиннер) и поворота к когнитивизму (Дж. Фодор).

В рамках семантики круг вопросов весьма широк. Основной вопрос звучит просто: что такое языковое значение? Этот вопрос находит свое выражение в двух проектах, к которым относится большая часть вопросов и тезисов, (і) Дескриптивный проект корректно (и по возможности логически и математически точно) описывает семантические особенности языкового значения. Сюда относится и классификация различных семантических особенностей высказываний. (2) Экспланатор- ный проект касается объяснения этих особенностей. Главный вопрос, на который здесь необходимо ответить, звучит так: почему выражение имеет именно то значение, которое имеет, а не к.-л. другое или совершенно никакого? В чем природа соответствующего типа семантической особенности? Введенное Г. Фреге различение смысла и значения можно в основном отнести к дескриптивному проекту, а тезис Л. Витгенштейна о значении как употреблении - к экспланаторному проекту. Здесь интересы исследователей разнятся. Если в одних случаях философы ставят своей целью прояснение логических отношений (Г. Фреге и ранний Л. Витгенштейн), то в других мыслители стремятся как можно детальнее описать типы употребления выражений в различных контекстах (поздний Л. Витгенштейн и тДж. Остин). Различие интересов обусловливает соответствующие ответы. Однако оба проекта - дескриптивный и экспланаторный - могут считаться центральными: они представляют собой две грани основного вопроса семантики: «Что такое языковое значение?».

Широко распространенный тип значения представляет собой отсылка, или указание (референция), напр. отсылка к лицам или качествам. Это основная семантическая особенность, проявляющаяся во многих выражениях. Поэтому референциализм, утверждающий, что все семантические свойства суть референци- альные свойства, можно назвать простейшей позицией в Ф.Я. (Для других высказываний, таких как имена и предикаты, напр. для логических высказываний или связующих слов, должен применяться другой анализ.) Данная позиция характерна для Б. Расселла с его философией логического атомизма, а также для раннего Л. Витгенштейна с его «Трактатом».

В работе «О смысле и значении» Г. Фреге приводит аргументы против референциализма. Согласно его выводу, во многих языковых высказываниях проявляется не только референция, но, по меньшей мере, еще одно семантическое свойство, названное Г. Фреге «смыслом». Смысл - это элемент значения, в котором могут различаться два высказывания, относящихся к одному и то- му же. Согласно Г. Фреге, смысл обладает рациональностью: если рационально возможно принять тезис «а есть F» и отклонить тезис «Ь есть F», тогда высказывания «а» и «Ь» имеют различный смысл. Смысл объясняет когнитивную значимость высказываний. Т.о., семантические свойства подразделяются на референциальные и смысловые. Вокруг вопроса о том, как более точно описать и объяснить оба этих типа значения, разгорелась большая дискуссия.

Согласно дескриптивизму, к которому можно причислить и Г. Фреге, смысл следует понимать описательно. Смысл высказывания дается через ассоциированное с высказыванием описание. Напр., смысл имени «Аристотель» дан, по мнению Г. Фреге, в описании «ученик Платона и учитель Александра». Дескриптивист мог бы объяснить референцию высказываний через соответствие. Именно тогда, когда объекту соответствует описание, ассоциируемое с высказыванием, он является референтом высказывания. Аристотель является референтом высказывания «Аристотель», поскольку соответствует описанию «ученик Платона и учитель Александра». Можно сказать, что дескриптивизм рисует действительно убедительную и элегантную картину.

Против дескриптивистской позиции были выдвинуты серьезные возражения. Во-первых, неясно, достаточно ли определенные описания ассоциируются с соответствующими выражениями. Какие описания требуются для таких высказываний, как «Эйнштейн», «синий» или «цинк», не говоря уже об «это» или «я»? Во-вторых, иногда кажется, что референция отличается от соответствующего предмета. Эти возражения привели к альтернативной позиции, известной в основном как «теория прямой референциальности» значения и ассоциируемой с такими авторами, как ТХ. Пантэм, ТС. Крипке и Дэвид Каплан. Бурная дискуссия между сторонниками теории прямой референциальности и представителями (нео)дескриптивизма (напр., Франком Джексоном) продолжается до сих пор.

Ф.я. позднего Л. Витгенштейна, изложенная в его «Философских исследованиях», четко отличается как от референциализма, так и от фрегевского дескрипти- визма. Согласно базовой формуле значение понимается как «употребление в языке». Л. Витгенштейн пытается объяснить и развить эту идею на множестве примеров, при этом не предлагая закрытую теорию языка. Однако он однозначно представляет себе язык как укорененную в неосознанной практике и жизненной форме (тФормы жизни) деятельность, которую невозможно свести к чему-то основополагающему, и прежде всего - к осознанным актам интерпретации. Иногда понимание отождествляется с к.-л. типом следования правилам. Однако такое следование правилам является совершенно особым и нередуцируемым. Теория значения как употребления по-прежнему отстаивается и развивается такими исследователями, как Пол Хорвич.

Другую альтернативу представляет собой условно- истинностная семантика ТД. Дэвидсона. Согласно его точке зрения, условие истинности предложения должно быть дано с такой точностью, чтобы охватывалась и когнитивная значимость высказываний, а не только их референция. Д. Дэвидсон включает этот тезис в рамки систематической теории интерпретации ^Интерпретация) . Слушатели указывают условия истинности для высказываний говорящих на своем собственном языке, при этом следуя определенным базовым принципам, и в первую очередь - определенного рода рациональным допущениям. А именно, для того чтобы слушатели могли считать говорящего рациональным существом, обладающим мнениями и убеждениями и способным выразить их в языковой форме, они должны иметь возможность интерпретировать высказывания и поведение говорящего как проявления совокупности его убеждений и мнений, которые в большинстве своем согласуются с нашими собственными стандартами и являются истинными с т. зр. этих последних. Данная позиция предполагает признание тхолизма языкового значения: оно может появляться только в рамках всего языка. Кроме того, у Д. Дэвидсона примат языка находит свое выражение в следующей формуле: такими состояниями ума, как мнения и желания, может обладать лишь тот, кто способен полностью понимать язык, обладающий богатыми средствами выражения.

Встречаются теории, еще более радикально отходящие от референциализма. Под сомнение ставится не только объяснение, которое дает дескриптивизм для референции, но и идея референции в целом. Существует ли вообще референция к объектам в мире? Одним из основных тезисов 'структурализма, восходящего к Фердинанду де Соссюру и представляющего собою течение Ф.Я., является тезис об отрицании референции. Альтернативное объяснение производится через отношения между знаками. Здесь также исходной является холистическая установка: значение требует целой системы из множества знаков, чьи отношения друг с другом составляют их значение. В конце концов, постструктуралист ТЖ. Деррида вообще отказывается от представления о том, что высказывания обладают «твердым значением». Языковое значение принципиально неопределенно.

В 'герменевтике была нарисована совершенно иная картина человеческого языка. ТГ.-Г. Гадамер, опираясь на работы ТМ. Хайдеггера, переворачивает систему отношений. Субъект, человек, не высказывается контролируемым, определенным образом на к.-л. или на своем собственном языке: лишь в языке для человека открывается мир. Г.-Г. Гадамер также признает примат языка. Всякое понимание является языковым или зависимым от языка. Языком невозможно злоупотребить. Он не просто инструмент, а медиум понимания. В отличие от представления Д. Дэвидсона, этот язык не идио- лект индивида, а разделяемый, социолектический язык. Индивиды не являются сугубо авторизированными пользователями языка. тК.-0. Апель дает герменевтике трансцендентальный поворот: язык становится условием исполнения действия и познания. К.-О. Апель также пытается избежать релятивистских последствий, в которых упрекали Г.-Г. Гадамера.

Внимание на праформы языка и неязыковые предпосылки языкового понимания обращали не только представители герменевтической линии в философии 2о в. Так, ТЭ. Кассирер делит основные типы значений, которые могут нести символы, согласно их функции высказывания, функции представления и функции значения. Функция высказывания находится в символическом мире мифологического сознания, в котором еще не делают различия между реальностью и кажимостью. Функция представления проявляется в естественном языке и связана с чувственным созерцанием. Функция значения встречается в научном языке, где устраняется связь с чувственным созерцанием, а объектами становятся абстрактные структуры (отношения). Духовное, согласно Э. Кассиреру, полностью символично, даже если не все символы являются языковыми знаками.

Прагматика (см. тСемиотика) становится самостоятельной темой Ф.Я. лишь в 20 в. Важные импульсы к этому дает, в первую очередь, философия позднего Л. Витгенштейна. При этом ведущую роль играла его идея тязыковых игр. Вслед за Л. Витгенштейном (а также Ю. Хабермасом и К.-О. Апелем), тДж. Остин и тДж. Серл открыли поле тречевых актов.

Основным полем прагматики является исследование контекстуальной зависимости. Здесь речь идет о проведении различия между семантической прагматикой и прагматической прагматикой. Семантическая прагматика изучает контекстуальную зависимость высказываний, которые прямо индексикальны, напр. «здесь», «сейчас» и «я». Это теория о том, как в контексте может возникнуть полное пропозициональное значение. (По сути, она также относится к семантике.)

Прагматическая прагматика занимается другими феноменами, касающимися употребления языка в различных контекстах. Даже если в контексте представлено полное пропозициональное значение, есть еще один аспект значения, который может варьироваться: тип речевого акта. То же самое пропозициональное значение может употребляться в контексте различными способами и обладать самыми разными функциями, напр. как вопрос или утверждение. Можно совершать различные операции с одним и тем же пропозициональным значением; налицо различные речевые действия. Основные типы употребления или функций называются «типами речевых актов». Они примерно соответствуют витгенштейновским языковым играм. Одно и то же предложение может использоваться в различных языковых играх совершенно различными способами

и с различным значением. Напр., предложение «Завтра я зайду к тебе» может употребляться как утверждение или как обещание. В общем и целом речевой акт зависит от намерений и других ментальных состояний говорящего. Однако существуют и конвенциональные маркировки для типов речевых актов, напр., вопросительные и восклицательные знаки в письменном языке или определенные образцы интонаций в устном языке. Вопрос о том, сколько существует типов речевых актов, остается открытым для дискуссии. Л. Витгенштейн считает, что в принципе речевых актов столько же, сколько существует жизненных форм. Согласно Дж. Серлу, речевые акты можно классифицировать по направлению соответствия (direction of fit): в утверждении знак должен соответствовать миру, а в приказе мир должен соответствовать знаку.

Особенно серьезные споры вызывает вопрос о том, какого рода речевой акт представлен в моральном языке. В метаэтике проводят различие между когнитивиз- мом и экспрессивизмом (антикогнитивизмом). Согласно когнитивистской позиции моральные высказывания (напр., «Пытки людей запрещены») относятся к типу утверждений (что предполагает и повествовательная языковая форма). Следовательно, эти высказывания могут быть истинными. Экспрессивисты, напротив, считают такие высказывания не утвердительными, а экспрессивными: говорящий выражает свою собственную позицию по отношению к пыткам, но не описывает ее, и поэтому эти высказывания не могут быть истинными (тЭмотивизм).

Практически во всех важных областях Ф.Я. продолжаются жаркие дебаты. Приведем лишь несколько примеров. После выхода работ Д. Каплана, С. Крипке и Р. Столнейкера возникла т.н. «двухмерная семантика», принесшая с собой важные как с формальной, так и с содержательной стороны вопросы и ответы. В частности, двухмерная семантика находит свое важное применение и развитие в тфилософии сознания (в ходе дискуссии о феноменальном сознании). Классификация типов речевых актов по-прежнему вызывает споры, как и основополагающий вопрос о природе типов употребления и речевых актов. Важное поле исследований представляет и вопрос об истоках человеческого языка, любопытный вклад в который внесли такие теоретики познания, как Михаэль Томазелло. Наконец, еще одной областью исследования, в которой ведется чрезвычайно оживленная полемика, является вся основная проблематика отношений языка и сознания. Язык продолжает оставаться основным полем исследований в совр. философии, хотя и не сохраняет за собой привилегированный статус, которым он некогда обладал.

Лит.: Апель К. -О. Трансформация философии. М., 2ООІ; Дэвидсон Д. Истина и интерпретация. М., 2003; Остин Дж. Избранное. М., 1999; Рассел Б. Философия логического атомизма. Томск, 1999; де Соссюр Ф. Курс

общей лингвистики. М., 1998; Фреге Г. Избранные работы. М., 1997; Хомский Н. Язык и мышление. М., 1972; Horwich P. Meaning. Oxford, 1998; Kripke S. Naming and Necessity. Cambridge, 1980; SearleJ. Speech Acts. Cambridge, 1969.

ФИЛОСОФСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ - (І) в широком смысле: философское учение о человеке, его «природе», или «сущности»; (2) в узком смысле: направление, развившееся в западной, преимущественно немецкоязычной, философии под влиянием трудов ТМ. Шелера, ТГ. Плес- нера и ТА. Гелена.

Философская рефлексия человека, направленная на самого себя, является столь же древней, как и философия. Однако, несмотря на аристотелевскую речь о «ta anthropina», средневековые трактаты «de homine» и историю понятия, берущую начало в нач. 16 в., об «антропологии» как о самостоятельной дисциплине можно говорить лишь с появлением работы И.Г. Гердера «Идеи к философии истории человечества» (в 4-х частях; 17841794) и труда И. Канта «Антропология с прагматической точки зрения» (1798). В период с 1920-х по 1940-е гг., с появлением работ М. Шелера, Г. Плеснера и А. Гелена, происходит значительный подъем Ф.А.; она претендует на то, чтобы, в качестве prima philosophia, дать основания всякому философскому мышлению. Эти претензии Ф.А. не смогла отстоять ни в рамках философии, ни в рамках гуманитарных наук, где развилось множество самостоятельных дисциплин. Их диапазон охватывает биологическую и медицинскую, культурную и теологическую, историческую и педагогическую антропологию. Сюда же относятся такие дисциплины, как социобиология, этнология, а также исследования мозга и психология развития, которые не содержат слово «антропология» в своем названии, но занимаются изучением человека. Следствием такой дифференцированное™ оказывается не всегда достаточная четкость границ Ф.А. Большинство ее представителей пытаются найти ответ на вопрос «Что такое человек?», принимая во внимание открытия в биологии и гуманитарных науках и используя философские понятия. Однако наряду с этим имеют место и работы исключительно по истории духа, ставящие своей целью синопсис высказываний человека о себе, сгущенных до образов людей. Новые исследования в Ф.А. направлены на интеграцию открытий всех дисциплин, исследующих человека, в рамках междисциплинарной исследовательской программы - «интегративной А.». В пользу данной позиции говорит то обстоятельство, ЧТО А., в отличие от других частных философских дисциплин, находится в реактивно-рефлексивном, а не в обосновывающем отношении к отдельным наукам.

Ф.А. 1920-1940-х гг. стремится «философски осмыслить» новые по тем временам открытия медиков и биологов (Пауля Альсберга, Луиса Болька, Якоба фон Юкс- кюлля), включив их в многостороннюю картину человека. Она хочет дать структурное сущностное определение человека, позволяющее объяснить все его способности и формы проявления. По определению М. Шелера, «Задача философской антропологии - точно показать, как из основной структуры человеческого бытия вытекают все специфические монополии, свершения и дела человека: язык, совесть, инструменты, оружие, идеи права и бесправия, государство, руководство, изобразительные функции искусства, миф, религия, наука, историчность и общественность». При всех значительных содержательных соответствиях два великих представителя Ф.А. 1920-1940-х гг. расходятся в основной направленности их теорий, утверждающих особое положение человека по отношению к остальным существам. В работе «Человек и его место в космосе» (1928) М. Шелер формулирует метафизическую теорию человека как «духовного существа». Г. Плеснер в книге «Ступени органического и человек» (1928) развивает отчасти биологически, отчасти натурфилософски ориентированную теорию о человеке как «эксцентрической позициональности». А. Гелен в своей эмпирико-биоло- гически ориентированной книге «Человек» (1940) рисует человека как единственное «недостаточное существо» в эволюции.

М. Шелер сожалеет об утрате единого понимания человека, вызванной отделением друг от друга естественнонаучной, философской и теологической антропологии. По его мнению, необходимо новое сущностное определение человека посредством общей Ф.А., которая зиждется на тезисе об особом положении человека в космосе. Поскольку естественно-научно ориентированные определения человека как homo faber или животного, производящего предметы труда, могут обосновать постепенно возникавшие различия по отношению к также обладающим разумом высшим видам животных, искомое «сущностное понятие» человека должно быть понятием духа, находящимся вне принадлежащей всем организмам «витальной сферы». Позитивное определение человека как «духовного существа» осуществляется посредством таких понятий, как «открытость миру», «сущностное познание на основе идей» и «индивидуальность». Человек открыт миру, поскольку он, в своей «экзистенциальной независимости от органического», не остается лишь частью ограниченного мира, но «обладает» миром. Лишь у человека есть рефлексивное сознание, позволяющее ему создать дистанцию по отношению к миру и к самому себе, что проявляется в его способности отказа от инстинктов, а также в таких наблюдаемых лишь у человека феноменах, как юмор и ирония. При этом 'свобода человека представляется не просто негативной свободой от внешнего принуждения, но и позитивной свободой существа, которому, благодаря сфере априорных идей, открывается собственный мир трансценденции (тТрансцен- дентное). Для человека как духовного существа также характерно «познание на основе идей», под которым М. Шелер, примыкая к учению Платона об идеях и феноменологической редукции ТЭ. Гуссерля, понимает проникновение в сущность «эссенциальной структуры мира». Кроме того, рефлексивные и аскетические акты указывают на «центр актов» личности, занимающей своего рода промежуточное положение между жизнью и духом. С одной стороны, принцип духа или персональное™ маркирует разрыв в сфере витального, поскольку он, с т. зр. М. Шелера, не может быть выведен из жизненной эволюции. С другой стороны, дух приобретает силу, лишь отвергая психическое стремление к жизни, и может реализоваться лишь в жизни человека. Соединение двух сфер происходит посредством метафизического усмотрения, согласно которому жизнь и дух следует рассматривать как манифестации единого «основания мира» божественного абсолюта. Однако возникающая т.о. метафизика не повод дая успокоения: ее вершиной становится осознание того, что у человека есть фундаментальная задача соучастия в творении и в божественном самопознании.

В отличие от М. Шелера, Г. Плеснер, до своего обращения к философии изучавший медицину и зоологию, рассматривает человека исключительно как часть природы. И хотя за человеком также признается особое положение, оно обосновывается не отсылкой к трансцендентному абсолюту, а жизненной эволюцией. В масштабном сравнении жизненных форм растений, животных и человека, проведенном в заключительной главе его труда «Степени органического и человек», сущность человека определяется как «эксцентрическая позицио- нальность». Человек, подобно всем живым существам, позиционирован в отношении среды, при этом его особенность в том, что он не обязательно находится в ее центре. Эксцентричность человека проявляется в триаде отношений к себе и к своей среде в сферах внешнего, внутреннего и «совместного» мира. Признак внешнего мира - эксцентрический двойной аспект внешне воспринимаемого и опосредованно движимого тела и непосредственно обладаемой и движимой плоти. Внутренний мир характеризуется двойным эксцентрическим аспектом переживания и самосознания. Совместный мир охватывает сферу духа (духовно-культурных отношений с другими людьми) и определяется двойным эксцентрическим аспектом индивидуального и общего Я. В совместном мире имеющиеся уже у социальных групп животных отношения сосуществования достигают уровня осознанного взаимодействия и противодействия. Они создают почву для человеческой культуры как видового сознания.

философская антропология

Помимо этого структурное определение человека как эксцентрической позициональности служит отправной точкой для выведения трех «основных антропологических законов». Закон «естественной искусственности» связан с природной задачей человека создать для себя искусственный мир культуры. Закон «опосредованной непосредственности» указывает на необходимость самовыражения. Закон «утопического местоположения» утверждает внутреннее стремление человека трансцендировать себя и собственный мир.

В то время как три отношения к миру выражают различные виды эксцентрического разлома, три основных закона символизируют попытки его преодоления. С помощью культурных техник человек создает себе новый, «искусственный» мир, который должен стать для него духовной родиной и местом идентичности. При этом возникают образы людей как основа для культурного самопонимания и дальнейшего культурного созидания. Размышляя о статусе этих образов, Г. Плеснер в работе «Вопрос о Conditio humana» (1961) представляет трехступенчатую модель человеческой природы. В отличие от «Ступеней» 1928, новое сочинение Г. Плеснера имеет гуманитарно-историческую ориентацию. Здесь Г. Плеснер проводит различие между высшим уровнем «инвариантов» человеческой природы, средним уровнем приводимых в движение потенциалом этой инвариантной природы основных фигур как «констант» и низшим уровнем исторически и культурно обусловленных форм константных основных фигур. В то время как уровень «инвариантов» соответствует сущностному определению эксцентрической позициональности, второй уровень затрагивает константные, но способные к развитию основные фигуры, например такие сменявшиеся в ходе истории потенциалы человека, как Homo faber, Homo divinans и Homo sapiens. Однако, по сравнению с третьим уровнем различных исторических и культурных проявлений основных фигур, изменчивость данных фигур ограничена, поскольку измеряется столетиями и тысячелетиями.

философская антропология

Идеи А. Гелена представлены в его 'теории действия. Подход А. Гелена, с одной стороны, позволяет преодолеть картезианский дуализм ттела и души, а с другой - делает возможным соединение Ф.А. С открытиями отдельных наук. Для теории А. Гелена характерны высказанный уже у Платона, И.Г. Гердера и Ф. Ницше тезис о человеке как «недостаточном существе» и акцентированная культуралистическая позиция. Тезис об особом положении человека обретает у А. Гелена пессимистический оттенок. Поскольку человек, как единственное живое существо, по своей природе обладает недостаточным набором инстинктов, органов чувств и телесных защитных механизмов, он должен изменить окружающую его природу т.о., чтобы быть способным выжить в ней. Он должен вести жизнь, т.е. активно формировать себя посредством «самодисциплины» и «воспитания», чтобы преодолеть нехватку своего бытия. Для этого человек создает себе «дополнительный мир» культуры как «вторую природу». Он биологически «вынужден овладевать природой», т.е. по природе он «куль- турное существо». Соединительным элементом между тезисом о недостаточном существе и культурализмом становится категория «разгрузки». Возникновение культурных техник объясняется тем, что они преодолевают установленные схемы реакций на раздражители, открывая новые возможности действия. А. Гелен, с одной стороны, подкрепляет это объяснение тем, что приписывает человеку вместо многочисленных специфических схем инстинктивного действия общий «избыток побуждений», способный разрядиться посредством самых разных действий. С другой стороны, он характеризует язык как открытое эрзац-действие, посредством которого может «освободиться» накопившиаяся энергия инстинктов. Язык имеет важное значение для развития человека, поскольку образует дополнительный уровень между восприятием и действием, позволяя задумывать и планировать действия и делая человека открытым миру. Возможности разгрузки открытого избытка побуждений в агрессивном и деструктивном действии противопоставлено его канализирование и ограждение культурными институциями, служащими внешними опорами поведения человека. А. Гелен подробнее разрабатывает эту теорию в своих более поздних работах «Первобытный человек и поздняя культура» (1956) и «Мораль и гипермораль» (1969).

Еще одним важным представителем Ф.А. считается ТЭ. Кассирер, опубликовавший в 1944, в эмиграции в США, свой труд «Эссе о человеке». В более широком смысле к Ф.А. можно отнести работы ТМ. Хайдеггера «Бытие и время» (1927) и ТЖ.-П. Сартра «Бытие и Ничто» (1943)- Хотя М. Хайдеггер и утверждает метафизическую фундаментальную онтологию в качестве новой основополагающей философской дисциплины, его размышления о человеческом существовании близки размышлениям М. Шелера.

В наст, время широкую известность получили, в первую очередь, идеи А. Гелена и - с некоторым опозданием - Г. Плеснера. Тезис А. Гелена о человеке как недостаточном существе сегодня считается опровергнутым. В качестве контраргумента указывается, что человека с его биологическим багажом, в особенности с высокоразвитым мозгом, следует рассматривать как исключительно специальное существо, чья особенность заключается в способности приобретать специфические компетенции. «Культурализму» А. Гелена противопоставляется тезис о том, что соединение культурного действия и простого выживания неверно по отношению к таким высшим культурным достижениям, как развитие искусства или университетского образования. Свою роль в совр. дискуссии играет, в первую очередь, подход Г. Плеснера, вобравший в себя естественнонаучные, культурологические и философские открытия.

Марксисты (ТД. Лукач) и сторонники ткритической теории упрекают Ф.А. В том, что ее поиски сущностного определения человека сводятся к деисторизации и недопустимой онтологизации. Начиная с 1970-х гг. в этнологии и исторической антропологии эти упреки приобрели радикальный оттенок из-за требований подвергнуть реконструкции антропологические константы. Однако эти требования не учитывают дифференцированное™ совр. Ф.А., в которой структурное сущностное определение человека связано с усмотрением многообразия исторических форм его проявления.

Лит.: Гелен А. О систематике антропологии // Проблема человека в западной философии. М., 1988; Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М., 1998; Плеснер Г. Ступени органического и человек. М., 2004; Шелер М. Избранные произведения. М., 1994; Arit G. Philosophische Anthropologic. Stuttgart, 2001.

ФРАНКФУРТСКАЯ ШКОЛА - одно из ведущих направлений социально-философской мысли Неомарксизма 1930-1960-х гг. Ее организационной основой был Институт социальных исследований при Франкфуртском ун-те, открытый при содействии близкого к Компартии Германии предпринимателя Ф. Вайля в 1923 и связанный с левой интеллектуальной сценой и академической жизнью Веймарской республики (первым директором Института был историк социализма К. Грюнберг). Наряду с изучением истории марксизма и изданием собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса (совместно с Д.Б. Рязановым и Институтом Маркса и Энгельса), разработкой марксистской политэкономии (Г. Гроссман, Ф. Поллок) или детализацией исторического материализма применительно к истории Востока (К.А. Виттфо- гель), в кругу Института в 1920-е гг. активно обсуждались идеи К. Корша и ТД. Лукача ^отчуждение, Овеществление, историзация марксистской мысли, интеграция «буржуазных» теорий ТГ. Зиммеля и ТМ. Вебера в рамках марксизма). Наряду с гегельянским активистским марксизмом в духе «Истории и классового сознания» Д. Лукача, для формирования основного круга философских установок Ф.ш. известную роль играли также взгляды Зигфрида Кракауэра (интеллектуального наставника тТ. Адорно), который соединял переосмысление кантовского наследия и эстетических интуиций Г. Зиммеля с духом фр. Просвещения и материализма, а также своеобычная «экспрессионистская» философия утопии ТЭ. Блоха. Теоретические поиски франкфуртских теоретиков в 1920-1930-е гг. вдохновляла идея конкретной философии по ту сторону позитивизма и неокантианского идеализма, отчасти подобная экзистенциальной феноменологии раннего М. Хайдеггера - но исторически заостренная и социально ориентированная.

Трансформация марксистского подхода из идеологического арсенала левых партий в плоскость академических изысканий легла в основу первой исследовательской программы Ф.ш., которую сформулировал новый директор ИСИ, близкий к Ф. Вайлю - ТМ. Хоркхаймер в 1931. Она предусматривала интеграцию марксистской социальной философии, конкретных социальных исследований (они начались в ИСИ еще в Веймарский период) и теории «совр. хода истории». Междисциплинар- ность стала сознательной особенностью работы ИСИ и отбора материалов для издаваемого им «Журнала социальных исследований» (1931-1941): развернутых статей по социологии литературы (Л. Левенталь), социологии музыки (Т. Адорно), критике теорий ТК. Шмитта (ТГ. Маркузе), историко-философской (М. Хоркхаймер) и политико-правовой (О. Кирхеймер и Ф. Л. Нойман) проблематике, о новых явлениях в экономике США и Германии в связи с экономическим кризисом (Ф. Пол- лок). Особенно значимой новацией Ф.ш. стало последовательное «измельчение» исторического материализма, перенесение его принципов от социальных классов и групп на индивидуально-личностный уровень; в этом значительную роль сыграл перевод основных положений психоанализа на марксистский язык у ТЭ. Фромма, активного сотрудника ИСИ в 1930 - нач. 1940-х гг. (в его статьях подавление инстинктов последовательно соотносилось с социальным угнетением, а психоаналитическая характерология - с предпочтением тех или иных идейно-политических установок). Эти идеи были реализованы в первом крупном коллективном проекте ИСИ, выполненном уже в эмиграции, после прихода нацистов к власти в Германии в 1933 («Исследования об авторитете и семье», 1936). В отличие от классического марксизма рубежа 19-20 вв. эстетическая и культурная составляющая общественного развития мыслилась франкфуртскими теоретиками не в качестве надстройки, но как ключевой, интегральный момент совр. капиталистического развития.

Франкфуртская школа

С1937 программой школы становится формулировка и развитие «критической социальной теории» ('Критическая теория) на страницах «Zeitschrift fur Sozial- forschung». Первоначальный скепсис М. Хоркхаймера относительно перспектив философии как таковой сменяется (под влиянием Г. Маркузе) установкой на новое понятийное осмысление общественных изменений в Европе и мире после 1933- С т. зр. франкфуртских теоретиков, в условиях кризиса носители либерального мировоззрения склонны к идее защиты социального порядка даже диктаторскими (фашистскими) методами; М. Хоркхаймер в конце 1930-х гг. афористически очертил параметры возможных дискуссий так: «Кто не хочет говорить о капитализме, должен молчать и о фашизме». Соответственно, социологический позитивизм и прежняя философия ('неокантианство, антропология ('Философская антропология) в духе ТМ. Шелера) оказываются концептуально несостоятельны перед вызовом фашистского мировоззрения и новых политических реалий, однако и марксистские схемы К. Каутского или К. Корша не могут предложить адекватного объяснения сталинского тоталитаризма в СССР (кроме российской азиатчины или крестьянской природы большевизма).

Центральным тезисом критической теории, в противоположность традиционной, становится рефлексия социальной связанности или «обусловленности» познания вообще и любой философии в частности; особо подчеркивается саморефлексивный - в плане общественной нацеленности и последовательного историзма - характер самой критической теории. Неприятие существующего порядка, эмансипационные ориентиры, поиск справедливого общественного устройства и внимание к конкретной расстановке классовых сил указывают на связь критической теории с марксизмом и весьма отличают ее от социологии знания ТК. Мангейма, с которым М. Хоркхаймер и Т. Адорно неоднократно полемизировали. В качестве субъекта этой теории мыслится уже не пролетариат как двигатель и завершитель всемирно- исторического процесса, в духе Д. Лукача 1920-х, но критически настроенный индивид или группа интеллектуалов, прямо заинтересованных в освободительной практике, но соблюдающих определенную дистанцию по отношению к конкретным политическим группам (здесь сказался негативный опыт сталинизма и политического оппортунизма СДПГ). Именно к концу 1930-х гг., ко времени переезда основных сотрудников ИСИ из Европы в США, собственно, и сложился основной комплекс идей и группа теоретиков, отождествляемая с Ф.ш.

Начало Второй мировой войны и перспектива возможной победы фашизма определили пессимистический фон главной философской работы, своего рода визитной карточки Ф.ш. - «Диалектики просвещения» (подгот. 1942-1944, изд. 1947)- Прежние положения о внутреннем протофашистском перерождении либерализма в новую эпоху были переосмыслены и генерализованы в тезис об инверсии/реализации эмансипационных идей Модерна о господстве разума, подчинении природы и обуздании чувственности и эмоций - в новом тотально технологизированном облике совр. общества. Тем самым 'тоталитаризм осмысливается не как бегство от современности или выпадение из истории, но как абсолютное и гротескное воплощение исходных идей всей цивилизации. Формированию этих идей способствовала проницательная критика позитивистских и социалистических теорий прогресса у позднего ТВ. Беньямина (его «Тезисы о понятии истории»), интеллектуально, а затем и организационно связанного с кругом теоретиков Ф.ш. еще со второй половины 1920-х. В противоположность тогдашним классицист- ским упованиям Д. Лукача на торжество разума и его неприятию любого декаданса, авторы «Диалектики просвещения» уделяют большое внимание таким знатокам и критикам изнанки цивилизации, как т3. Фрейд, Ф. Ницше и де Сад. В середине 1940-х гг. меняется и ядро Ф.ш.: тезис об устойчивости госкапитализма давнего друга М. Хоркхаймера Ф. Поллока провоцирует отход от ИСИ более близких ортодоксии марксистских

Франкфуртская школа

политэкономов (Г. Гроссмана и Ф. Ноймана, автора «Бегемота» (1942) - книги об экономической природе нацизма), тогда же самостоятельную карьеру в Америке начинают Э. Фромм и Г. Маркузе. В академическом дизайне Ф.Ш. на место прежней широкой программы междисциплинарных исследований приходит сочетание философии культуры с социологией определенного рода. Относительно неудачный, но поучительный опыт участия в социологическом исследовании аудитории радиостанций и характера слушания (Т. Адорно, Л. Левенталь) под руководством П. Лазарсфельда способствовал выработке в одной из глав «Диалектики Просвещения» концепции «культурной индустрии», вошедшей в арсенал совр. cultural studies и изучения массовой культуры (у британских марксистов вроде Ст. Холла и др.) Одним из заметных достижений Ф.ш. стал коллективный труд «Авторитарная личность» (1950); разработанная в нем F-шкала позволяла на основе фокусированных интервью исследовать глубинно нелиберальные черты характера часто у внешне либеральных и в целом вполне типичных носителей американских ценностей из разных слоев общества. Вообще, марксистский характер основных положений Ф.ш. оставлял ее лидеров в определенной изоляции не только в США, где большей популярностью пользовалась леволиберальная Новая школа социальных исследований (ТХ. Арендт и др.), но и в Западной Германии, уже после возвращения М. Хорк- хаймера и Т. Адорно и восстановления деятельности ИСИ во Франкфурте в самом начале 1950-х гг.

В ФРГ из теоретиков Ф.ш. на первый план выходит Т. Адорно - но не как философ-марксист, а как бескомпромиссный защитник авангардного искусства, эссеист и проницательный критик совр. культуры и музыки, признанный автор ведущих журналов и издательства «Suhrkamp». Эта деятельность Т. Адорно способствовала существенной перемене интеллектуального климата послевоенной Германии по сравнению с культур-нацио- налистическим мировоззрением большинства гуманитарного истеблишмента нач. 1930-х гг. Одним из главных объектов подобной критики для Т. Адорно становится философия позднего М. Хайдеггера. «Негативная диалектика» (1966) Т. Адорно, поставившая задачу выработать философию нетождественного и утвердить приоритет объекта, не стала, однако, программным манифестом последующего развития Ф.ш. У его учеников и ТЮ. Хабермаса гораздо более востребованными стали темы коммуникации, традиции Аналитической философии и Прагматизма, идеи т«жизненного мира» позднего ТЭ. Гуссерля и т.п., нежели развитие «чистой» онтологии или эпистемологии.

Хотя ИСИ продолжал вести социологические проекты довольно традиционного свойства, именно культура и искусство (а не экономика и право, например) в 1950-е гг. окончательно занимают центральное место в исследованиях теоретиков круга М. Хоркхаймера. Однако в условиях «холодной войны» марксистские идеи и конкретная социальная критика в теоретической работе Ф.ш. становятся все более эвфемизированными, а его лидеры весьма осторожно относятся к контактам с открыто марксистскими исследовательскими институтами, вроде исторической и политологической школы последователей В. Абендрота в Марбурге.

Крупнейшим представителем второго поколения Ф.ш. стал Ю. Хабермас, работа которого «Структурные изменения общественности» (1962) и введенное им понятие «публичная сфера», переосмысление концепции гражданского общества существенно обогатили концептуальный горизонт социальной философии, исторической науки и политологии. «Вторым изданием» полемики с позитивизмом тВенского кружка, которую М. Хоркхаймер начал еще в конце 1930-х гг. на страницах «Журнала социальных исследований», стал известный «спор вокруг позитивизма», начатый Адорно с ТК. Поппером на заседании Немецкого социологического общества в Тюбингене в 1961 (продолженный затем Ю. Хабермасом с ТН. Луманом и ТГ. Альбертом). Социологическим эквивалентом этой дискуссии стала полемика к. 1960-х гг. в социальной науке ФРГ о релевантности понятий позднего капитализма или индустриального общества для общих оценок совр. социального развития Запада. В ходе акций студенческого протеста 1968-1969 гг. Т. Адорно был подвергнут своими учениками из младшего поколения теоретиков ИСИ (О. Нег- том, X. Ю. Кралем) самой резкой критике за половинчатость и нежелание связывать критическую теорию с политической протестной практикой; некоторые эксцессы радикалов и тон их полемики были названы Ю. Хабермасом «левым фашизмом». Фактически Институт во Франкфурте утратил единую теоретическую платформу своей работы со смертью Т. Адорно в 1969 и уходом Ю. Хабермаса.

Парадоксальным образом Ф.ш. прекратила существование как действенный феномен именно тогда, когда ее идеи критики инструментального разума, массовой культуры и капитализма получили в социальных науках и философии наибольший резонанс. Принципы Ф.ш. продолжает развивать и отстаивать в последующих работах Ю. Хабермас (в т.ч. в полемике с М. Фуко и Постмодернизмом), тогда как историческое изучение наследия М. Хоркхаймера и Т. Адорно в ФРГ (А. Шмидт, А. Велльмер, М. Зеель) имело куда меньший резонанс. Ряд существенных идей Ф.ш. наследует А. Хоннет, критически рассматривая формы и характер «борьбы за признание» в обществах совр. типа.

Лит.: Давыдов Ю.Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской школы. М., 1977; Дмитриев А.Н. Марксизм без пролетариата: Георг Лукач и ранняя Франкфуртская школа (1920-1930-е гг.). СПб., 2004; Фуре В. Контуры совр. критической теории. Минск, 2002; Dahms H.-J. Positivismusstreit: Die Auseinanderset- zung der Frankfurter Schule mit dem logischen Positivismus, dem amerikanischen Pragmatismus und dem kritischen Rationalismus. Fr./M., 1998; DemirovicA. Der nonkonfor- mistische Intellektuelle. Die Entwicklung der Kritischen Theorie zur Frankfurter Schule. Fr./M., 1999; JayM. The Dialectical Imagination. A History of the Frankfurt School and the Institute of Social Research. 1923-1950. Berkley, 1973; Wiggershaus R. Die Frankfurter Schule. Geschichte. Theo- retische Entwicklung. Politische Bedeutung. Miinchen, 1991.

ФРЕЙДомАРКсизм - общее обозначение для различных учений, пытающихся объединить фрейдизм и марксизм в рамках единого теоретического синтеза. Основателем фрейдомарксизма считается австро-амер. психоаналитик ТВ. Райх, который утверждал, что психоаналитики должны решать проблемы не только индивидуальных пациентов, но и общества в целом. В попытке соединить марксистскую теорию и тпсихоанализ он создал сексуально-экономическое учение, согласно которому марксистски ориентированная борьба пролетариата должна быть дополнена борьбой за сексуальную свободу. В частности, в 1930 в рамках коммунистической партии Германии Райх организовал Ассоциацию пролетарской сексуальной политики, в которой состояло более 20 ООО членов.

Сформировавшийся в 1920-е гг. фрейдомарксизм получил значительное распространение в Советской России (А.Б. Залкинд, А.А. Рейснер, Б.Д. Фридман и др.), однако подвергся серьезной критике со стороны ряда авторов (A.M. Деборин, В.Н. Волошинов и др.). Так, напр., В.Н. Волошинов опровергал утверждения ряда авторов, доказывающих, что психоанализ наиболее отвечает требованиям, предъявляемым марксизмом к психологии.

В 1960-е гг. немецко-амер. философом и социологом ТГ. Маркузе в работе «Эрос и цивилизация» был высказан ряд фрейдомарксистских идей. Он считал, что такие психоаналитические понятия, как 'сублимация, идентификация и интроекция, имеют не только психическое, но и социальное содержание, которое вытекает из системы институциональных, правовых, административных и традиционных отношений, противостоящих индивиду как объективные данности. Г. Маркузе ратовал за уничтожение «прибавочного подавления», налагаемого социальной властью в интересах господства, и выступал за создание нерепрессивной цивилизации, в которой отношения будут эротизированы, а труд будет скорее напоминать игру.

экзистенииалъная сбилосоАия. зкзистенииализм

Определенную дань фрейдомарксизму отдал один из лидеров 'неофрейдизма, немецко-амер. психолог 'Э. Фромм. Для него на первом плане стояли социальные проблемы совр. амер. общества, которые он пытался решать путем соединения фрейдистской психологии и неомарксистской ('Неомарксизм) социологии, развивая социально-критическую антропологическую теорию

и концепцию утопического «коммунитарного социализма». В частности, он считал, что психоанализ создал психологическую систему, наиболее пригодную для нужд исторического материализма, т.к. смог дать более полное понимание одного из факторов, действующих в социальном процессе: природы самого человека.

В наст, время идеи Ф. все еще остаются предметом научной полемики и идеологической борьбы.

Лит.: Волошинов В. Н. Фрейдизм. М.-Л., 1927; Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев, 1995; Райх В. Харак- тероанализ. М., 1999; Фромм Э. Кризис психоанализа. Очерки о Фрейде, Марксе и социальной психологии. СПб., 2000; Бюнтиг В. Э. Творчество Вильгельма Райха и его последователей // Энциклопедия глубинной психологии. Т. 3. М., 2002.