Вопрос об оценке философии Гегеля, особенно его диалектики, — один из тех наиболее острых вопросов, которые оживленно обсуждались на всем протяжении существования советской философской науки. В ее истории были периоды, когда отношение к гегелевской философии выступало в качестве своеобразного критерия принадлежности того или иного ученого к различным направлениям и школам, существовавшим на отдельных этапах развития советской философской науки. Так было, например, во время дискуссии между так называемыми механистами и диалектиками — сторонниками А. М. Де- борина. Так было и позднее (например, в середине 40-х годов, когда интерес к философии Гегеля отдельные философы считали чуть ли не криминалом).
289
10-551
Однако не только в эти, но и в иные периоды вопрос о правильной марксистско-ленинской оценке философского наследия великого немецкого диалектика, его роли в философской жизни нашей страны неизменно вызывал у исследователей самый живой интерес. Сейчас в СССР имеется уже довольно обширная литература о Гегеле *. Тем не менее здесь многое еще предстоит сделать. В частности, остается пока еще мало исследованной история
советского гегелеведения. Поэтому представляется вполне оправданным рассмотреть в этом плане один из наиболее сложных периодов развития советской философской науки — 20-е годы, когда в процессе складывания и формирования ее в новых исторических условиях научные дискуссии, в том числе и об оценке гегелевской философии, дали немало ценного и важного не только в историческом аспекте, но и в решении ряда актуальных проблем становления социалистической культуры и науки.
Вопрос об отношении к философии Гегеля не был для советских философов-марксистов 20-х годов чем-то новым и неизведанным. Еще до Октябрьской революции в России получили широкую известность положения Маркса и Энгельса, в которых содержался обобщенный анализ немецкой классической философии в целом, и в особенности гегелевской диалектики. Об этом говорят воспоминания многих старых большевиков — Н. К-Крупской, А. В. Луначарского, В. И. Невского, М. С. Ольминского и др. Большевики располагали к тому времени и знанием таких ленинских трудов, как «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», «Шаг вперед, два шага назад», «Две тактики социал- демократии в демократической, революции», «Материализм и эмпириокритицизм», в которых содержались многие важные положения, раскрывающие сущность философии Гегеля. Известны были и работы таких марксистов, как Г. В. Плеханов, А. М. Деборин и др., где также рассматривались некоторые важные аспекты марксистской оценки гегелевской философии.
Тем не менее к 1917 г. еще не существовало какой- либо целостной развернутой концепции или фундаментальной работы, показывающей с марксистских позиций, что представляет собой философия Гегеля во всей ее полноте.
Наряду с марксистскими в те годы еще продолжали существовать и действовать некоторые философские центры и печатные органы, стоявшие на позициях идеализма (Петроградское философское общество, Психологическое общество при Московском университете, Московская религиозно-философская академия, Вольная философская ассоциация, журнал «Мысль», ежегодник «Мысль и слово» и др.). Марксистам приходилось вести
с ними борьбу по ряду проблем, в том числе и в оценке Гегеля.
Можно выделить применительно к 20-м годам ряд направлений философской мысли, отстаивавших свои позиции по вопросам о гегелевской философии. Это взгляды философов-идеалистов, еще остававшихся в нашей стране в первые годы Советской власти; каутскианско-меньше- вистские оценки Гегеля с позиций социал-демократизма II Интернационала (Г. Лукач, К. Корш, Л. Мартов и др.); позитивистско-механистический подход (А. Богданов, Н. Бухарин, некоторые представители так называемого механицизма 20-х годов); формалистические оценки Гегеля А. М. Дебориным и его единомышленниками. В борьбе с этими течениями возникла и разрабатывалась последовательно марксистская, ленинская оценка гегелевской философии. На основе идей, содержащихся в трудах Маркса, Энгельса и Ленина, в работах его учеников (В. В. Адоратского, В. И. Невского, М. С. Ольминского, а также ряда более молодых философов конца 20-х годов), были сформулированы основные принципы диа- лектико-материалистического анализа и оценки диалектики Гегеля и всей его философии.
Что касается старого русского идеализма, пытавшегося сохранить свои позиции в философской мысли СССР в 1917—1922 гг., то его отношение к философии Гегеля по существу ничем не отличалось от сложившейся еще в конце XIX — начале XX в. общей отрицательной оценки идеалистами гегелевской философии, в особенности гегелевской диалектики. Правда, относительно «новым» для рассматриваемого периода явлением стали попытки русских идеалистов использовать некоторые идеи Гегеля непосредственно для борьбы с материализмом, особенно с марксистско-ленинской философией. Суть этих позиций была, в частности, наглядно выражена в работе И. Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности бога и человека» (1918), в которой утверждалось, что философия Гегеля должна расцениваться как некий синтез противоположных определений, ведущих к познанию божества. Тем самым Ильин вслед за западноевропейским интуитивизмом конца XIX — начала XX в. пытался истолковать Гегеля как интуитивиста, отбрасывал революционный элемент его философии — диалектику, а саму философию сводил к тождеству знания с религией, объявляя
философское знание знанием бога. Здесь особенно отчетливо проявлялся классовый, партийный дух идеализма, характерный и для самого Гегеля. Ленин в «Философских тетрадях» писал по этому поводу: «Кант принижает знание, чтобы очистить место вере; Гегель возвышает знание, уверяя, что знание есть знание бога. Материалист возвышает знание материи, природы, отсылая бога и защищающую его философскую сволочь в помойную яму» (3, XXIX, 153). Это ленинское высказывание с полным основанием следует отнести к идеалистическим интерпретаторам гегелевской философии типа Ильина.
Характерна оценка философии Гегеля, данная идеалистом Э. JI. Радловым. Последователь и друг Вл. Соловьева Радлов в послеоктябрьский период не выступал в печати специально о Гегеле. Однако в его «Введении в философию» (1919), «Очерке истории русской философии» (1920), «Этике» (1921) и других послеоктябрьских работах неоднократно воспроизводится общая оценка Гегеля, данная им в «Философском словаре» еще в 1913 г. Радлов заявлял, что в Гегеле «особенности немецкого духа выразились с наибольшей яркостью» {154, 114). Роль Гегеля по отношению к Канту и Шеллингу Радлов видел в том, что Гегель «бурное течение критической философии вновь перевел в русло спокойного догматизма» (там же, 1-15). «Догматизм» же Гегеля Радлов увидел в том, что «не самый процесс развития понятий создает новые понятия, а что Гегель берет готовые понятия и весьма искусно располагает их по готовой схеме» (там же, 118). Далее, ни словом не упоминая о Марксе, Радлов проводит линию от Гегеля, через Бр. Бауэра и Штрауса (которых он характеризует как теологов-исследователей Священного писания) к Фейербаху (называя его метафизиком), а от него — к Штирнеру и... Ницше (см. 154, 119). Комментарии, как говорится, излишни. Еще один русский идеалист — Г. Шпет подобно Ильину толковал гегелевскую философию как «усмотрение» разума в самой действительности, т. е. как отождествление божества со всем существующим миром. С позиций феноменологии Гуссерля Шпет утверждал, что все сущее складывается из явлений, скрытых в них «смыслов» и еще более глубоко таящихся в последних «идей». Познание, таким образом, идет, по Шпету, от загадочных феноменов- явлений к их «смыслам», а через них — к миру идей, т. е.
к некоему всеобщему разуму, реализованному и воплощенному в самой действительности.
Другие школы русских идеалистов — неокантианство, интуитивизм и пр. — Гегелем, как правило, вообще не занимались, не признавая его революционную роль в развитии философской мысли. Однако в начале 20-х годов Н. Лосским и Н. Бердяевым была предпринята попытка использовать критику гегелевской философии для борьбы против диалектического материализма Маркса и Ленина. В этих целях Лосский пытался использовать учение Гегеля об абсолютной идее для подтверждения его собственной теории о «центральном элементе мира» — сверхвре- меннбм и сверхпространственном субъекте, творческим способностям которого мир обязан своим существованием. Свои персоналистские, неолейбницеанские позиции Лосский пытался подкрепить ссылками на гегелевский Абсолютный Дух. В свете общих контрреволюционных, антисоветских позиций Лосского антимарксистская направленность этой концепции не нуждается в разъяснениях. Не менее показательны и некоторые высказывания бывшего «легального марксиста» Н. Бердяева. До Октябрьской революции Бердяев заявлял, что хотя Гегель и не дожил до диалектического материализма, но «породил его» (см. 30, 120). После революции Бердяев стремился истолковать учение Гегеля о единстве противоположностей уже для откровенно контрреволюционной попытки доказать «естественный» характер социального неравенства как «вечного» атрибута человеческого общества (см. 28).
Одним из наиболее распространенных приемов борьбы против марксизма были у Бердяева и его единомышленников попытки доказать «догматичность» марксизма. И для этого он пытался использовать ссылки на немецкую классическую философию, в частности на Гегеля. «Догматика марксизма, — утверждал Бердяев, — имеет два источника — жизненный: социальную действительность Европы середины XIX в., и теоретический: германскую идеалистическую философию» (25, 5).
Толкование философии Гегеля русскими идеалистами в первые годы Советской власти было подвергнуто серьезной критике рядом ученых-марксистов. Истинный смысл идеалистического извращения рациональных моментов во взглядах Гегеля раскрыли в своих выступле-
ниях В. И. Невский, А. М. Дебории и некоторые другие. Основополагающими для их критических выступлений явились указания В. И. Ленина, содержавшиеся в работах «О значении воинствующего материализма», «О нашей революции» и в некоторых других ленинских документах. Ленин писал, что необходимо «вести войну и против... современных «образованных» крепостников. Вероятно, не малая их часть получает у нас даже государственные деньги и состоит на государственной службе для просвещения юношества, хотя для этой цели они годятся не больше, чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей в учебных заведениях для младшего возраста» (5, XLV, 33). Когда в июле 1918 г. Нар- компрос включил в число деятелей прошлого, которым предполагалось воздвигнуть памятники, философа-идеалиста Вл. Соловьева, Ленин, выступая на заседании Совнаркома, спросил: «И почему вы решили увековечить Владимира Соловьева? Мистик! Идеалист! Этак вы в университетах будете обучать какой-нибудь реакционной философской чепухе!» (см. 79, 186).
В. И. Невский в статье «Нострадамусы XX века» писал: «И за что бы ни брался современный буржуазный ученый, за философию, историю, психологию, этику — он в конечном счете приходит к господу богу и, без сомнения, к критике социализма» (131, 98). В выступлениях В. В. Адоратского, А. М. Деборина, И. К. Луппола и других марксистов позиции идеализма в СССР также были подвергнуты резкой и принципиальной критике. Идейный разгром идеализма и поповщины российских «образованных крепостников» сыграл большую роль как в общем процессе становления советской философской науки, так и в научной разработке и марксистской оценке гегелевской философии в 20-е годы.
В идейной борьбе по вопросу о месте и значении философии Гегеля в философской науке в СССР первых лет Советской власти с открытыми идеалистами солидаризировались и идеологи политически скомпрометировавших себя мелкобуржуазных партий — эсеров, меньшевиков и анархистов. Правда, их лидеры не выступили в тот период с какими-либо философскими трудами, специально посвященными Гегелю.
Однако следует кратко остановиться на некоторых их попытках истолкования философии Гегеля, тем более что
почти все они направлены на принижение и фальсификацию марксизма-ленинизма.
Лидер российских анархистов Алексей Боровой выступил в 1920 г. с философским этюдом «Личность и общество в анархистском мировоззрении». Он заявлял, что основное положение гегельянства «о совершенном подчинении своеобразных личностей моменту их слияния в общественности, в поглощении начала личного началом общественным» (40, 27—28) по своим основам однородно с позитивизмом Конта и «прагматическим характером» марксизма, который «хоронит личность в угоду мистической реальности общественных образований и создает себе фетиш производственных отношений» (там же, 28). Роль Гегеля в отношении марксизма Боровой трактует как содействие в смазывании вечного антагонизма между личностью и обществом. Интересно, что, оценивая социалистическую революцию в России, Боровой ограничивается краткой декларацией, гласящей: «Опыт современной диктатуры пролетариата в России, как временное переходное состояние, не отражающее в полноте социалистических чаяний, в счет идти не может» (там же, 59). В целом, характеризуя и гегелевскую философию, и марксизм, Боровой отождествляет их основы и определяет последние как «стоический историзм, не ушедший далее... бухгалтерии» (40у 69). Так в изображении анархизма диалектика Гегеля и Маркса оказывается всего лишь приемом, затушевывающим и смазывающим вечный и непреходящий антагонизм личности и общества.
Недалеко от анархистов ушли и эсеровские философы. Еще до революции Ленин неоднократно критиковал философского лидера эсеров В. Чернова за его антидиалектические настроения. Ленин показывал, что Чернов в своих философских работах идет «вслед за всеми „метафизическими" противниками Гегеля» (3, XXIX, 232). После Октябрьской революции Ленин охарактеризовал взгляды анархистов, эсеров и меньшевиков как идентичные. Он отмечал, что их лидеры — это «идеальная» тройка: Мартов, Чернов и анархисты. ««Идеальная» для капиталистов: идеально-чистая, — глупая, — педантичная,— никчемная, — доктринерская, — удобная, — влиятельная (идеальная для проведения в рабочем классе идей буржуазии), — бессильная, — говорливая etc.» (3, XLIV, 502).
Наиболее показательны в этом отношении взгляды российских меньшевиков и троцкистов. Э. Бернштейн, взгляды которого меньшевики всячески пропагандировали, оценивая философию марксизма, заявил, что «кое-что может быть отброшено оттуда без ущерба для основной мысли» (32, 4). Что же, по мнению Бернштейна, являлось «лишним» в марксизме? Оказывается, диалектика. По Бернштейну, Маркс и Энгельс не создали своего диалектического метода, а лишь «заимствовали» его у Гегеля (там же, 44). Исходя из этого, Бернштейн объявлял, что диалектика — «предательский элемент в марксовской доктрине; она — ловушка, лежащая на пути всякого последовательно правильного рассмотрения явлений» (там же, 46). Вместо диалектики Бернштейн предлагал другой метод, именуя его... эклектизмом. Эклектизм, писал он, «есть возмущение здравого смысла против свойственного всякой доктрине стремления подгонять мысль под один шаблон» (там же, 16). С точки зрения Бернштейна, «самая строгая доктрина должна в конце концов обратиться к эклектизму» (там же). Читая сегодня Бернштейна, нельзя не вспомнить современных правых ревизионистов, провозглашающих в качестве «последнего слова» своих теорий идеи «синтеза» марксизма с буржуазной философией, пропагандирующих теории плюралистического и так называемого открытого марксизма. История повторяется. Но если ревизионисты нашего времени сознательно замалчивают опыт развития марксизма и борьбы за его идейную чистоту, то последовательным ученикам Маркса и Ленина не пристало забывать об этом. А иногда, к сожалению, среди современных критиков ревизионизма встречаются авторы, не использующие опыта борьбы с ревизионизмом прошлого, накопленного марксистско-ленинской теорией.
С критикой «бернштейниады» конца XIX — начала XX в. выступили многие видные марксисты — Г. В. Плеханов, К. Каутский, молодой Ленин. Но ревизионистские идеи Бернштейна оказались гораздо более живучими, чем это могло показаться на первый взгляд. Достаточно сказать, что такие критики бернштейнианства, как Г. В. Плеханов и К. Каутский, впоследствии сами встали на путь политического оппортунизма и философского ревизионизма. Г. В. Плеханов, вернувшийся из эмиграции в Россию в 1917 г., активно выступал в печати с оценкой
сложившейся после революции исторической ситуации. «Какой общественный политический строй лучше всех других соответствует требованиям человеческой природы?»— спрашивал Плеханов. И отвечал: «Для Гегеля этот вопрос не существует. Идеального строя нет и быть не может... И этот неизбежный политико-социальный вывод из теоретической философии Гегеля явился одной из важнейших составных частей теории научного социализма» (150, II, 259). А далее (это было в январе 1918 г.) Плеханов заявил: «То Собрание (имелось в виду Учредительное собрание. — Л. С.), которое разогнали на этих днях «народные комиссары», обеими ногами стояло на почве интересов трудящегося населения России» (150, II, 265). Не стоит говорить о том, что и Временное правительство, по Плеханову, выражало «ближайшие и самые насущные интересы всей демократической России» (150, I, 31), в то время как тактика большевиков оценивалась им, как «тактика Бакунина, а во многих случаях просто- напросто тактика Нечаева» (150, II, 267).
Таким образом, вывод Гегеля о бесконечной смене общественных строев Плеханов интерпретирует применительно к России совсем в духе «легальных марксистов» начала XX в. (Струве, Изгоев и др.) После феодализма— только капитализм, а потом, где-то в неопределенном будущем, социализм. Ясно, что подобное «использование» Гегеля на деле было отрицанием и извращением его диалектики.
Разумеется, дать оценку отношения Плеханова к философии Гегеля только на основе этих высказываний было бы совершенно неправомерно. Известно, как глубоко и плодотворно исследовал философию Гегеля Плеханов в ряде своих ранних работ23 (например, в статье «К шестидесятой годовщине смерти Гегеля», 1891). В этой работе Плеханов фундаментально проанализировал историческое значение гегелевской диалектики, показал, что диалектический метод Гегеля — «это самое главное научное орудие, которое досталось в наследство от немецкого идеализма его преемнику, современному материализму» (148, I, 444). Но Ленин, отдавая должное революционным и теоретическим заслугам Плеханова и в то же время критикуя его политические и теоретические ошибки
периода первой мировой войны и Великой Октябрьской социалистической революции, отмечал: «Плеханов написал о философии (диалектике), вероятно, до 1000 страниц (Бельтов +против Богданова 4-против кантианцев+ + основные вопросы etc. etc.). Из них о большой Логике, по поводу нее, ег мысли (т. е. собственно диалектика как философская наука) nil!!» (З, XXIX, 248). Это явилось одной из причин того, что Плеханов в политике, в анализе новых исторических процессов эпохи империализма, в оценке империалистической войны и пролетарской революции в России оказался недиалектиком. Известны многие ленинские оценки этой недиалек- тичности Плеханова в 1914—1917 гг. А непонимание объективной диалектики общественного развития закономерно привело Плеханова на позиции, которые Ленин охарактеризовал как сплошную подмену диалектики софистикой и эклектицизмом, как переход на позиции дюжинного буржуазно-либерального мышления.
Примерно в том же духе, только более осторожно, высказывались по рассматриваемым вопросам и некоторые лидеры российского меньшевизма и эсеров. Так, Л. Мартов в 1920 г. писал: «Состояние мира сейчас настолько исключительно, настолько не укладывается в наши привычные схемы марксистского анализа, что вывести основную линию развития требует новой научной работы, которая во многом дополнила бы и, может быть, изменила бы экономическую концепцию Маркса» (Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Фонд 461, ед. хр. 31183, л. д. 1). Речь здесь идет не о чем ином, как о том же отказе от диалектики, провозглашенном Бернштейном в начале века, о подмене революционного марксизма буржуазными взглядами.
Аналогично развивались и воззрения внутрипартийных оппозиционеров. М. С. Ольминский писал в 1921 г.: «Субъективно Мартовы и Бухарины — антиподы, полная противоположность. А объективно — они попадают в один лагерь ревизионистов. Их тактика ведет к одинаковым результатам: Мартовы задерживают революцию, а Бухарины, ставя невыполнимые для данного момента задачи, готовят фатальные неудачи, разочарование и внутреннее банкротство революции» (ЦП А ИМ Л, ф. 461, ед хр. 31183, л. д. 8). Ольминский имеет здесь в виду почти дословное совпадение приведенного высказывания Мартова с утвер-
ждением Бухарина в его книге «Экономика переходного периода» (1920) о том, что в новых условиях XX в. старые понятия марксизма «моментально отказываются служить», старые орудия марксистской мысли «дают осечку» и «необходимо относиться к ним критически» (там же, л. д. 2). В данном случае речь шла именно о диалектике, причем Бухарин, будучи сторонником богдановских идей, прямо пытался противопоставить диалектике Маркса и Ленина (которую он отождествлял с гегелевской идеалистической диалектикой) позитивистскую теорию равновесия и «организационную науку» Богданова.
Подобным же образом действовал и Троцкий. Он часто ссылался на «старика-Гегеля», кокетничал гегелевскими понятиями, но толковал диалектику Гегеля и марксизма крайне упрощенно и поверхностно. Так, он считал сутью гегелевской диалектики учение о примирении противоположностей, а всеобщую картину диалектического развития мира именовал «идеалистической абстракцией, в которую бесследно проваливается реальное человечество». Отсюда он выводил свою идею о «Соединенных штатах Европы» безотносительно к тому, какие классы возглавят их, свои авантюристические призывы кончить войну, не заключая мира с империалистами, и т. д. В дальнейшем это привело Троцкого к открытому отрицанию и фальсификации марксизма-ленинизма, к прямому переходу в лагерь политических врагов социализма и СССР.
Оппортунистические позиции Троцкого, Бухарина и других оппозиционеров внутри партии в 20-е годы так или иначе основывались на том же недоверии к диалектике или извращении ее, характерном для ревизионизма начала века.
В собственно философской сфере эти же ревизионистские тенденции нашли свое выражение в опубликованных в СССР в начале 20-х годов работах Г. Лукача «Материализация и пролетарское сознание» (1136) и Карла Корша «Марксизм и философия» (М., 1925). Оценка взглядов Лукача может быть кратко сформулирована следующим образом: Лукач понимал диалектику прямо в духе Гегеля как «независимую от природы», чистую теорию сознания, абстрактную методологию всякого знания. Что касается Корша, то, с его точки зрения, Маркс и Энгельс и тем более Ленин не являются материалистами и вообще философами, поскольку вместе с уничтоже-
ниєм буржуазной действительности уничтожается и сама философия, являющаяся ее составной частью. Что же касается собственно диалектики, то Маркс и Энгельс, по Коршу, лишь терминологически изменили концепцию Гегеля, заменив его «абсолютную идею» понятием материи и перенеся саморазвитие понятий во внешний мир. Таким образом, для марксизма в целом, по Коршу, вообще характерно изучение гегелевской диалектики, а не ее переработка и тем более не ее философское, материалистическое переосмысление. Для полноты картины упомянем еще вышедшую в СССР книжку М. Адлера «Марксизм как пролетарское учение о жизни» (М., 1923). Адлер, как и Лукач, объявлял «основным мотивом, проникающим все мышление Карла Маркса», только реформу и только сознание (6, 9). Он называл Маркса «абстрактным мыслителем», «простым писателем и ученым», стремившимся лишь «объяснить жизнь», а не перестроить ее революционным путем (см. 6, 12, 13, 16). И здесь революционный диалектический метод, как видим, представал в выхолощенном, абстрактном виде. Идеологи социал- демократии при оценке Гегеля отходили от Маркса и Ленина к Бруно Бауэру и Максу Штирнеру.
В ряде выступлений советских философов, выполнявших ленинские указания, сформулированные им в работах «Пролетарская ^ революция и ренегат Каутский», «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», «О значении воинствующего материализма» и других, была дана обоснованная партийная критика взглядов Лукача, Корша и других социал-демократических толкователей диалектики Маркса и Гегеля. В частности, следует отметить выступления А. М. Деборина и Ласло Рудаша, обстоятельно и остро критиковавших указанные концепции. Так, критикуя идеи Лукача, Л. Рудаш писал в 1925 г.: «...это — точка зрения не пролетариата, а интеллигента, который очень мало соприкасался с действительной жизнью, как она коренится в производственном процессе пролетариата, который не осведомляется о точке зрения пролетариата у самого пролетариата, а сочинил ее из книг, и притом из книг самых различных буржуазных философов» (160, 66). Рудаш подметил здесь чрезвычайно важную черту — общее сходство в оценке диалектики Гегеля и Маркса у откровенных идеалистов и у их ревизионистских и социал-демократических союзников.
Серьезный участок идейной борьбы по вопросам гегелевской философии в 20-е годы представляли дискуссии с представителями позитивистско-нигилистических философских концепций, идейным вдохновителем которых был А. Богданов. Еще до революции 1905 г. Богданов претендовал на то, чтобы встать «выше не только материализма, но и идеализма «какого-нибудь» Гегеля...» (З,XVIII, 200). После выхода в свет книги В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» Богданов, как известно, заявил о том, что «порывает» с философией и переходит к созданию некой синтетической науки, которая заменит собой и философию, и диалектику, и все обобщающие разделы человеческого знания вообще. В нашей литературе, к сожалению, в последнее время появились оценки этого «перехода» как чего-то реального, действительно имевшего место (см., напр., статью «Тектология» в 5-м томе «Философской энциклопедии»). На деле же Богданов отнюдь не ушел от философии, а лишь переменил форму занятий ею. Если до 1910—1912 гг. он в основном направлял свои усилия на ревизию философского материализма Маркса, то начиная с 1912 г. он все более активно выступает по проблемам теории и метода развития и движения мира и познания его человеком, т. е. по существу рассматривает то, что у Гегеля и в марксизме- ленинизме является специфическим предметом диалектики.
В конце 1920 г. на одном из заседаний Политбюро РКП (б) Бухарин написал Ленину записку следующего содержания: «Раньше Богданов стоял на точке зрения признания философии. Теперь он философию уничтожает. .. «Тектология» есть, по Богданову, замена философии. Она исключает «гносеологию». Ход его рассуждений таков: 1. Все можно рассматривать, как системы, т. е. элементы в определенном типе связи. 2. Если это так, то можно вывести некоторые общие законы. 3. Тогда философия становится излишней и заменяется всеобщей организационной наукой». Ленин ответил Бухарину: «Богданов Вас обманул, переменив (verkleidet) и постаравшись передвинуть старый спор. А Вы поддаетесь!» (4, 384, 385). Дальнейшее подтвердило правоту Ленина. В 1928 г. Богданов писал в одной из неопубликованных статей: «Гегель «Логики», Гегель самых безнадежно схоластических, самых мертвых рассуждений» — и далее:
гегелевские «таинственные формулы, которые сто лет тому назад могли еще годиться для гимнастики ума, но в XX веке представляют лишь несносное пустословие» (в автографе рукой Богданова вписано: «бесполезную тарабарщину») (ЦПА ИМЛ, ф. 259, on. I, ед. хр. 34, л. д. 42). Эта оценка показывает, что Богданов отнюдь не отказался от прежних философских позиций — отрицания диалектического подхода и материалистической теории, подмены марксизма позитивизмом и метафизическими взглядами на развитие.
В первые годы после Октябрьской революции в советской философской науке получили некоторое распространение идеи так называемого «философского нигилизма», основанные, как и взгляды Богданова, на позитивизме и отрицавшие всякое значение предшествующей, в том числе и гегелевской, философии для марксизма. Представители этого направления (С. К. Минин, В. С. Рожицын, И. А. Боричевский, В. Ф. Миллер и др.) выступали против «немарксистского термина» «философия марксизма» (см. 122, 124), отрицали всякое значение истории философии для развития марксизма, идя в этом вслед за Богдановым.
В противовес этим левацким идеям партия и советские философы во главе с В. И. Лениным выдвинули широкую программу становления и развития философской науки в СССР. Одним из важнейших пунктов этой программы было глубокое изучение с позиций диалектического материализма всей предшествующей философии и ее критический анализ. Особое место в этой большой работе было отведено критическому исследованию и использованию философских идей Гегеля, в первую очередь его диалектики. Общество материалистических друзей гегелевской диалектики (официально названное Обществом воинствующих материалистов-диалектиков — ОВМД), основанное по ленинскому указанию, имело целью научное исследование диалектики Гегеля, критику ее с позиций диалектического материализма и широкую пропаганду ее позитивного содержания среди трудящихся масс, знакомящихся с основами теории марксизма. Наряду с научными и учебными философскими учреждениями в начале 20-х годов это общество сыграло значительную роль в разработке и пропаганде материалистической диалектики на базе критического изучения и использования
положительного содержания философского учения Гегеля.
В середине и во второй половине 20-х годов в СССР развернулись широкие дискуссии по вопросам дальнейшего развития диалектического материализма среди философов-марксистов. В этих дискуссиях вопрос о философии Гегеля, так же как и в первой половине 20-х годов, занял весьма значительное и важное место.
В первую очередь был поставлен на обсуждение вопрос о существе философской науки, о ее предмете и методе, об основных проблемах философии марксизма, о месте и роли ленинских философских идей, о значении ленинского вклада в развитие философской науки XX столетия. Эти дискуссии, происходившие в 1925—1931 гг. и известные под названием борьбы против механицизма и ошибок А. М. Деборина и его учеников, ставили одним из своих центральных вопросов проблему места и роли диалектики в философии марксизма и, в частности, отношения марксистской диалектики к диалектике Гегеля 24.
Что касается полемики против механицизма, то здесь вопрос об отношении марксистско-ленинской философии к Гегелю решался далеко не однозначно. Ряд представителей механистических взглядов (например, И. И. Скворцов-Степанов) этот вопрос вовсе не обсуждали, так как диалектике вообще (в том числе и гегелевской) они противопоставляли механистическую концепцию, так сказать, в «чистом» виде. У других (например, у JI. И. Ак- сельрод-Ортодокс) отношение к философии Гегеля было более «терпимым», хотя в целом и эта группа отрицала положительное значение гегелевской диалектики для марксизма, предпочитая ей «научную философию» позитивистского типа. Наконец, третье направление среди механистов, связанное с разработкой проблем логики, разбирало вопрос о Гегеле наиболее детально. Представители этого направления признавали, что «писать что-либо о диалектике без тщательного использования всего ценного, что имеется в логике Гегеля, совершенно невозможно» (47, 3).
Но в решении конкретных вопросов развития природы и познания ее человеком они толковали диалектику в духе законов механики, резко критиковали «пристеги-
вание» к марксистской терминологии «формальных «скачков»», «единства противоречий», «перехода количества в качество» и других диалектических понятий (132, 4—5). Тот же А. И. Варьяш в книге «Диалектика у Ленина» выступал против «мертвых шаблонов» в понимании законов диалектики (имелись в виду положения Гегеля), за освобождение диалектики от логических схем и т. д. (46, 177—178). Однако в этих высказываниях за внешним признанием диалектики, в том числе и гегелевской, скрывалась ее общая отрицательная оценка.
Философские ошибки механистов были подвергнуты критике в ряде обсуждений и научных трудов конца 20-х годов. Результатом этой критики было значительное усиление научных исследований в области материалистической диалектики, ее истории, источников, в том числе и диалектики Гегеля. К концу 20-х годов в СССР выходят в свет многие работы, специально посвященные истории диалектики и отношению марксистско-ленинской философии к Гегелю (например, работы В. В. Адоратского, А. М. Деборина, И. К. Луппола и др.). Вместе с тем активизация исследований по вопросам диалектики в тот период повела к еще большему обострению философской дискуссии.
Это произошло потому, что А. М. Деборин, Н. А. Карев, И. К. Луппол, Я. Э. Стэн и некоторые другие, разрабатывая вопросы диалектики, сами допустили ряд серьезных ошибок, прежде всего в плане переоценки роли философии Гегеля в возникновении и развитии марксизма.
Основной тезис Деборина, подвергшийся критике в конце 20-х годов, гласил: диалектика марксизма «исторически и логически непосредственно примыкает к гегелевской диалектике, являясь ее продолжением и дальнейшим ее развитием» (см. 72, XV). Далее критике подвергалось и утверждение Деборина о том, что «в общем гегелевское построение (науки логики. — J1. С.) надо считать правильным и с материалистической точки зрения» (см. там же, LV). Наконец, была осуждена и та мысль (хотя и не сформулированная четко ни Дебориным, ни кем-либо из его учеников), что гегелевский анализ категорий диалектики в целом вполне достаточен для марксизма и нуждается лишь в очищении от идеалистической формы.
Таким образом, в конце 20-х годов взгляды Деборина и его единомышленников критиковались за формализм,
за уход в область чисто логических конструкций. Но в 1930 г., после беседы группы советских философов с И. В. Сталиным, ошибки группы Деборина были охарактеризованы как меныпевиствующий идеализм, причем термин «идеализм» был употреблен в том смысле, что в работах Деборина и его учеников марксистская диалектика по ряду конкретных проблем не отличалась качественно от гегелевской (см. 123, VI).
В ходе полемики против механицизма и ошибок Деборина в советской философской науке определились основные направления научного исследования гегелевской философии как одного из теоретических источников марксизма. Наиболее обстоятельный анализ этих направлений был дан в книге «Гегель и диалектический материализм» (М., 1932), созданной группой советских философов к 100-летию со дня смерти Гегеля. В этой книге впервые подверглись научному анализу такие проблемы, как: значение гегелевской философии для развития исторического материализма (статья Ф. А. Горохова), значение гегелевской философии для борьбы против новейшей буржуазной философии и ревизионизма (статьи П. Ф. Юдина и Г. К. Баммеля), значение гегелевских идей в решении современных философских проблем естествознания (статьи В. М. Познера, С. А. Яновской и Э. Кольмана) и др. Пожалуй, наиболее общую оценку значения Гегеля для марксистско-ленинской философии дал в вводной статье к этой книге В. В. Адоратский, рассмотревший вопрос: «Маркс, Энгельс, Ленин и Гегель (Марксизм- ленинизм и гегелевская диалектика)». Эта работа является сводкой и комментарием наиболее существенных оценок, дававшихся философии Гегеля Марксом, Энгельсом и Лениным. Особую важность в начале 30-х годов эта работа имела еще и потому, что в ней содержался анализ почти неизвестных широкому читателю ленинских идей из «Философских тетрадей», которые были только что опубликованы. Положительной стороной работы Адоратского явилось и то, что автор последовательно и на конкретных фактах показал, как отход от диалектики отдельных мыслителей типа Каутского или Отто Бауэра неизбежно приводил их в болото оппортунизма и антимарксизма. Раскрывая все богатство и многогранность диалектики марксизма, Адоратский показал огромную работу, проделанную классиками марксизма по перера-
ботке гегелевской диалектики и критике его идеалистической системы.
Интересные оценки роли и места философии Гегеля в мировом развитии философских знаний и в ее отношении к философии марксизма-ленинизма были даны также в работах В. Ф. Асмуса «Диалектический материализм и логика» (1924), Б. И. Горева «Очерки исторического материализма» (1925), И. К. Луппола «Ленин и философия» (1927), И. Подволоцкого «Ленинский конспект «Науки логики» и проблемы материалистической диалектики» (1929), Г. Дмитриева «Логика Гегеля и логика марксизма» (1930), С. А. Оранского «Основные вопросы марксистской социологии» (1929), А. Вишневского «В защиту материалистической диалектики» (1925), А. Топоркова «Элементы диалектической логики» (1927) и во многих статьях и книгах других авторов. Даже краткий перечень этих работ показывает, что к концу 20-х и началу 30-х годов в СССР была создана обширная библиотека по геге- леведению. Пока что многое из изданного в те годы является библиографической редкостью и, к сожалению, забыто или полузабыто. Между тем это важное направление развития марксистско-ленинской философской мысли в СССР представляет не только исторический интерес. Многие из происходивших тогда споров могли бы оказать большую помощь в решении современных задач изучения и критического использования идей Гегеля, в разработке новых проблем материалистической диалектики, в критике буржуазных философских и социологических теорий и современного ревизионизма.