Идентификация-обособление в искусстве и в жизни.

Вытеснение из себя определенных свойств и возложение их на другого ПОЗВОЛЯЛИ лучше разобраться не только в этом другом, но и в себе самом. Антропоморфизм — форма идентификации, позволяющая своеобразно познавать мир.

Идентификация — это переживание человеком своей тождественности с другим человеком или любым объектом действительности. Овладение идентификацией идет через развитие способности приписывать свои особенности, склонности и чувства другим и приписывать себе особенности, склонности и чувства других, переживая их как свои. Именно этот диапазон идентификации позволял развивать человеческое сознание и выступал одним из способов овладения окружающей действительностью.

В психологию и искусство вошла идея Аристотеля о том, что сочинение эпоса, трагедий, комедий и дифирамбов — в целом не что иное как подражание (mimesis). Выше мы уже рассматривали подражание как вид идентификации.

Во-первых, развитие человека в детстве базируется на тех механизмах, которые существовали в начальный период развития человеческого рода. Во-вторых, специфика искусства требует от автора переживания своей тождественности с другим, приписывания своих особенностей, свойств, чувств другим и способности отождествляться с особенностями, свойствами и чувствами других.

109

Процесс идентификации — неотъемлемая составляющая художественного творчества. Для примера обратимся к поэзии Уолта Уитмена. Как пишет К.Чуковский, «слово "идентичность" {identity — одинаковость, тождество) — любимое слово Уолта Уитмена.

Он — предмет:

Я вижу саван, я — саван...

Он — старуха:

Не у старухи, а у меня морщинистое желтое лицо,

Это я сижу глубоко в кресле и штопаю своему внуку чулки.

Он — вдова:

Я вдова, я не сплю и смотрю на зимнюю полночь. Я вижу, как искрится сияние звезд на обледенелой и мертвенно-белой земле.

Он — беглый негр, за которым погоня, такую же погоню он чувствует за собой:

Я — этот загнанный негр, это я от собак отбиваюсь ногами, Вся преисподняя следом за мною.

Это «Песня о себе», стихи дают ощущение боли и ужаса затравленного человека. Величайшее достижение отождествления в том, что оно в поэзии превращается в эстетический принцип:

У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым.

Или другое отождествление:

Когда ловят воришку, ловят и меня,

Умирает холерный больной, я тоже умираю от холеры,

Лицо мое стало, как пепел, жилы мои вздулись узлами,

люди убегают от меня.

Нищие становятся мною,

Я застенчиво протягиваю шляпу, я сижу и прошу подаяния...

(«Песня о себе»)

У.Уитмен стремится довести свое со-радование, со-страдание, со-чувствие до полного слияния с другой личностью. Он заражен этим чувством всетождества, поэтому всюду его двойники и он двойник всех — мир продолжение его самого:

Я весь не вмещаюсь между башмаками и шляпой...

Мои локти — в морских пучинах, я ладонями покрываю всю землю!

О, я стал бредить собою, вокруг так много меня!

1 Чуковский К. Уолт Уитмен. Собр. соч.: в 6 т. - М, 1936. - Т. 2. - С. 737. ПО

У.Уитмен расширяет не только пространство, но и время:

Время — ничто, и пространство — ничто, Я с вами, люди будущих столетий.

То же, что чувствуете вы, глядя на эту воду, на это небо,

чувствовал когда-то и я, Так же, как освежает вас это яркое, веселое течение реки,

освежало оно и меня,

Так же, как теперь стоите, опершись на перила, стоял когда-то и я.

Поэт обращался к еще не родившимся, далеким потомкам, которые возникнут в будущем времени, которые уйдут, как и он, но не в небытие, а в новые грядущие поколения.

Поэтическая идентификация учит человека жить не только «между башмаками и шляпой», но быть поистине целостным человеком.

Еще раз следует настойчиво повторить: идентификация-обособление развивается как механизм и как чувство в рамках социальных ожиданий общества и вопреки этим ожиданиям.

В художественной литературе мы находим множество обращений писателей к идентификации и обособлению человека как потрясающе заманчивой особенности его души.

В этой связи вспомним сюжет истории, которую отдал на суд читателя виднейший писатель-фантаст США Роберт Силверберг. Речь идет о его рассказе «Увидеть невидимку»1.

Фабула рассказа в следующем. Человека XXI века приговорили на год к невидимости. Два государственных наемника отпечатали на лбу осужденного клеймо. Это клеймо означало метафоричную невидимость: люди видели осужденного, но не имели права смотреть на него и тем более заговорить с ним.

Таким было наказание за холодность.

Герой очень быстро понял ужас случившегося:

«Впервые за всю жизнь я ощутил себя изгоем...»

«Как описать мои частые смены настроения в те месяцы?

Бывали периоды, когда невидимость казалась величайшей радостью, утехой, сокровищем. В те сумасшедшие моменты я упивался свободой от всех и всяческих правил, опутывающих обыкновенного человека.

Я крал. Я входил в магазин и брал, что хотел, а трусливые торговцы не смели остановить меня или позвать на помощь...

Силверберг Р. Увидеть невидимку. — М., 1984.

111

Я подсматривал. Я входил в гостиницы и шел по коридору, открывая наугад двери. Некоторые комнаты были пусты. Другие нет... я наблюдал все. Дух мой ожесточился. Пренебрежение обществом — преступление, принесшее мне невидимость,— достигло небывалого размера».

Затем «я снова смягчился. Моя надменность исчезла. Я остро чувствовал одиночество.

Теперь я ненавидел ее страстно. Все радости ее оказались на поверку пустыми, а муки непереносимыми. Я сомневался, что сумею прожить оставшиеся шесть месяцев. Поверьте, мысли о самоубийстве не раз приходили мне в голову...»

И вот однажды этот злосчастный человек случайно встретил такого же заклейменного, такого же отверженного. «Мною завладело желание догнать его, и спросить, и узнать его имя, и заговорить с ним, и обнять его». (А ведь это было запрещено.)

Наш Невидимка выследил нового знакомца и обратился к нему. «Постойте,— сказал он тихо.— Здесь нас никто не увидит. Мы можем поговорить. Мое имя...» Но другой, охваченный неописуемым ужасом, убежал. С Невидимым нельзя иметь никаких дел, особенно другому Невидимому.

Невидимый наш герой то впадал в состояние агрессии, и тогда он ломал и крушил все, что ему попадало под руку, то его охватывало оцепенение. Один день монотонно сливался с другим. Истощенный ум отказывался переваривать прочитанное.

И вот однажды позвонили в дверь: «Май, одиннадцатое, 2105. Твой срок кончился. Ты отдал долг и возвращен обществу».

Возвращение к видимости. Герой говорит о себе: «...Я уже не был тем равнодушным и надменным человеком, каким был до наказания».

Но вот однажды его настиг давний знакомец — Невидимка, который убежал когда-то от общения. И тут началось.

— Пожалуйста, подождите минуту. Не бойтесь.

Наш герой увидел одичавшего человека с безумным блеском глаз. Он было рванул, чтобы убежать, но Невидимка закричал: «Нет, не уходите! Неужели вы не сжалитесь надо мной?! Вы сами были на моем месте!»

«Я сделал нерешительный шаг и вспомнил, как я взывал к нему, как молил не отвергать меня. Я вспомнил свое страшное одиночество.

Еще один шаг назад.

— Трус, — воскликнул он. — Заговори со мной! Заговори со мной, трус!

Это оказалось выше моих сил.

Роботы-ищейки сомкнулись вокруг нас. Его оттащили. Меня взяли под стражу и снова будут судить за преступление, на сей раз не за холодность — за отзывчивость».

112

Наш герой не мог карать другого долгим и жестоким отчуждением. Общество 2105 г. пошло тем путем, когда оно карало своих сограждан длительным отчуждением в публичном окружении. Это антиутопия, фантазия писателя-футуролога. Однако долговременное отчуждение существовало и существует в любых обществах, во все времена: общественное порицание, изоляция осужденных и т.п.

Потребность человека в идентификации как социальной единицы общества неистребима. Общество, отчуждаясь от человека, превращает его в невидимку, уничтожает в нем личность, лишает социальной опоры.

Реально идентификация и обособление являются предметом исследовательского интереса представителей всех искусств, а не только поэтов и писателей. Театр заинтересован в проникновении в глубинные чувства человека, в их проявлениях в телесных и поведенческих реакциях. Все виды искусства заинтересованно относятся к феномену идентификации-обособления — механизмов, заряжающих чувства и разум человека.

Искусство и реальный опыт общения людей друг с другом обогащают наши способности к рефлексии на все многообразие вероятных проявлений идентификации-обособления.

Обособление, отчуждение также стало предметом теории искусства. Следует указать на теорию «эффекта отчуждения» Б. Брехта1. Режиссер формировал технику актерской игры, чтобы «отчужденно» представить зрителю те события, которые надлежит показать.

Искусство постигает феномен отчуждения как сущностную особенность человека, превращая обособление в художественный прием и способ влияния на человека как зрителя и слушателя, как на органично отзывающейся эмоциями и разумом социальной единицы и уникальной личности.

Можно наблюдать множество вариантов состояний человека в зависимости от механизмов идентификации и обособления.

В свою очередь в XX в. в Европе под влиянием экзистенциальной философии и в самих ее недрах были рождены произведения, показывающие значение для человека его способности к обособлению. Вспомним, например, такие произведения Ж.П.Сартра,

1 См.: Брехт Б. О театре. — М., 1960.

113

как «Тошнота», «Стена», «Слова», произведения А.Камю «Посторонний», «Чума», «Падение», «Калигула», «Миф о Сизифе» и др. XX век воспринял идеи писателей-экзистенциалистов и оценил их за проницательное видение нарастающей проблемы отчуждения.

В XX в. писатели особенно остро почувствовали повсеместно надвигающуюся на человечество проблему отчуждения. Латиноамериканский писатель Г. Г. Маркес подарил миру множество своих произведений, посвященных проблеме одиночества и отчуждения человека: «Осень патриарха», «Полковнику никто не пишет» и, наконец, «Сто лет одиночества».

Темы вчувствования в другого, идентификации с ним, а также темы одиночества и обособления являются особенно значимыми для современного человека, одаренного тонкой рефлексией. Стремящийся к утверждению в мире своего чувства личности и страдающий от потери идентичности с другими людьми, человек теряет родовое чувство «Мы-идентичности», становясь отчужденным «я».

Идентификация-обособление — чрезвычайно сложный, многоемкий механизм, приводящий к многозначным последствиям переживаний и к самоосуществлениям личности.