«СЛУЧАЙНОЕ СЕМЕЙСТВО» КАК ОТРАЖЕНИЕ СОСТОЯНИЯ РУССКОЙ СЕМЬИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА Т. В. Глазкова Московский гуманитарный университет, г. Москва, Россия

Summary. This article observes the phenomenon of the «random family» in the works of Dostoevsky. This phenomenon reflects the state of the Russian family in the second half of the 19 the century.

Key words: Russian art culture; family history; the phenomenon of the «ran­dom family».

Бытийность человеческого существования, которая выявляет­ся, в первую очередь, во взаимоотношениях людей и выстраивается в семье, относится к числу наиболее острых проблем социальной жизни. При этом семья очень чутко реагирует на общественные из­менения, а тенденции общественного влияния на семью носят де­формирующий характер. Это сказывается на распределении роле­вых функций в семье, на взаимоотношениях мужчины, хозяина и отца, и женщины, хозяйки и матери, в связи с повышением статуса женщины в обществе и культуре; на восприятии детьми авторитета родителей, замещённого в их сознании благодаря влиянию массо­вой культуры авторитетом коммерческого успеха. Тоталитарное об­щество предложило детям в качестве замены отца государство с чёткой идеологической установкой, что привело к созданию псев­досемьи. Борьба с этим наследством, как будто наметившаяся в пер­вое десятилетие XXI в., диктует необходимость анализа семейных традиций в культуре. В этой связи приобретает особую актуальность проблема изучения семьи как социокультурного феномена и его ре­презентации в художественной литературе.

Художественная культура многие годы опирается на реалии повседневности и, в частности, на феномен семьи. Чем глубже пы­тается писатель постичь человеческий характер и сплетение челове­ческих взаимоотношений, тем к более обыденным проявлениям он обращается, используя художественный потенциал семейных ситуа­ций. Роль семьи в художественной культуре и феномен «случайного семейства», представленный в литературе XIX в., позволяет утвер­дить значимость родственных уз для сосуществования людей в со­временном мире.

Особое внимание феномену семьи и формированию личности ребёнка в семье в своём художественном творчестве уделял Ф. М. Достоевский. Писатель воплотил «двойственность» отношения к понятию семьи, свойственную христианской культуре. Об этом -

запись, сделанная Ф. М. Достоевским в записной книжке 16 апреля 1864 года, в день смерти жены, Марии Дмитриевны Исаевой.

«Семейство, то есть закон природы, но всё-таки ненормальное, эгоистическое в полном смысле состояние от человека. Семейство - это высочайшая святыня человека на земле, ибо посредством этого закона природы человек достигает развитием (то есть сменой поко­лений) цели. Но в то же время человек, по закону же природы, во имя окончательного идеала своей цели, должен беспрерывно отри­цать его. (Двойственность.)

Итак, человек стремится на земле к идеалу, противопо­ложному его натуре. Когда человек не исполнил закона стремле­ния к идеалу, то есть не приносил любовью в жертву своего я лю­дям или другому существу (я и Маша), он чувствует страдание и назвал это состояние грехом. Итак, человек беспрерывно должен чувствовать страдание, которое уравновешивается райским насла­ждением исполнения закона, то есть жертвой. Тут-то и равновесие земное. Иначе земля была бы бессмысленна» [10, т. 20, с. 172-175].

В этих словах Достоевского, родившихся в день смерти близко­го человека, пожалуй, заключена формула того художественного метода, который писатель назвал «реализмом в высшем смысле» [11, с. 43-98].

В этом реализме любовь понимается как жертва, приносящая жертвующему райское наслаждение, а семья становится одновре­менно испытанием человека и наградой ему. Разумеется, в данном контексте речь идёт о мире взрослых людей. Страдания же детей в родной семье, к которым так часто обращается Достоевский и в пуб­лицистике и в художественной прозе, нельзя рассматривать как неизбежное в мире зло, необходимое для осуществления гармонии [2, с. 162-189]. Принося ребёнка в жертву своей лени [7, с. 61], роди­тель, взрослый человек, по Достоевскому, не исполняет закона стремления к идеалу и тем самым неизмеримо отдаляется от своего предназначения.

Двойственность человеческой природы, которая проявляется и в двойственности понятия семьи, не предполагает «поэтическое, живое согласование светлых тонов с темными - и больше ничего» [12, с. 194]. У Достоевского это всегда борьба: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей» [10, т. 14, с. 100]. Развитие этой мысли (а может быть, подходы к ней, если учитывать обратный временной план создания черновиков и готового текста произведе­ния) находим в черновом наброске к первой части романа «Братья Карамазовы»: «Старец говорит, что Бог дал родных, чтоб учиться на них любви» [10, т. 15, с. 205]. Поэтому семейство и рассматривается «как практическое начало любви» [10, т. 15, с. 249]. Оставить дом и семью, по Достоевскому, можно только для защиты родины, кото-

рая для человека неразрывно связана с его детьми, родителями, близкими людьми, то есть опять же - ради семьи [10, т. 23, с. 161].

Восприятие писателем семейных ценностей обусловлено хри­стианской традицией, в русле которой складывалось его мировоз­зрение и художническое видение после 1854 года. Поэтому двой­ственность, о которой говорит Достоевский, становится совершенно понятной. Пожалуй, точнее всего сказал об этом С. И. Фудель: «Церковь для тех, кто её принимает всерьёз, есть одновременно и стояние у Креста, и Пасха» [17, с. 216]. Надо ли говорить, что писа­тель как никто другой всерьёз воспринимал всё, что было связано с христианством.

Достоевский впервые в русской литературе со времён Лермон­това дал общественной болезни диагноз: «случайное семейство». Лермонтов в «Герое нашего времени писал»: «Будет и того, что бо­лезнь указана» [13, с. 8]. Достоевский предложил выход - «благоче­стивое семейство» - и лечение - в припадении к вере: «Бог дал род­ных, чтоб учиться на них любви».

Тема семьи является «сквозной» в творчестве Ф. М. Достоевского. Интересуясь «текущим», т. е. не до конца определившимся и офор­мившимся, в современной писателю действительности, Достоевский фиксирует эту не установившуюся ещё действительность и анализирует причины и следствия социальных изменений, и прежде всего, их воз­действие на человеческую личность, на взаимоотношения людей.

Исследованию современной писателю семьи посвящены не только художественные произведения, но и многие страницы «Днев­ника писателя», размышления о современной ему семейной ситуа­ции неоднократно встречаются в переписке Ф. М. Достоевского.

Обращение писателя к проблеме «отцов» и «детей» не было случайным. Напротив, и в публицистическом, и в художественном творчестве он постоянно возвращался к этой болевой точке совре­менного ему «текущего». 9 апреля 1876 года Достоевский написал Христине Даниловне Алчевской: «Одна из самых важных задач в этом текущем для меня, например, молодое поколение, а вместе с тем - современная русская семья, которая, я предчувствую это, далеко не такова, как всего ещё двадцать лет назад» [9, с. 211].

В середине XIX века перед обществом встал вопрос, который, быть может, раньше других сумел расслышать Достоевский: какие традиции «отцы» могут предложить «детям»? До Достоевского в русской литературе вопрос о преемственности традиции стоял ина­че: читателю предъявлялось уже следствие разлада между поколе­ниями в виде отрицания «детьми» образа жизни «отцов». Именно так изображает спор поколений И. С. Тургенев в своём романе «От­цы и дети».

Достоевский посмотрел на проблему через призму идей поч­венничества. И увидел, что русское семейство находится в ситуации беспочвенности, и именно этим объясняется его «случайность».

В работе «Дети и детское в мире Достоевского» исследователь творчества писателя Г. С. Померанц так оценивает ситуацию бес­почвенности, к которой обратился Достоевский:

«Читая Достоевского, хочется подумать над вопросом: нельзя ли считать беспочвенность своего рода почвой по крайней мере не­которых явлений русской культуры? В конце концов, всемирная от­зывчивость - это другая сторона той же медали, то есть расшатанно­сти культурной традиции. Для великих взлётов, для размаха, для широты положительно нужна несколько расшатанная, текучая сре­да. Пусть не вакуум, но и не плотная почва. Плотная почва невос­приимчива. Плотная почва слишком тверда для крутых поворотов.

После написания романа «Подросток» (1875), где тема «случай­ного семейства» была впервые сформулирована, Ф. М. Достоевский, однако, не оставляет мысли о новом романе на эту тему. Об этом сви­детельствует январский выпуск «Дневника писателя» за 1876 год: «Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских тепе­решних детях, ну и, конечно, о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении. Поэма готова и создалась, прежде всего, как и всегда должно быть у романиста. Я возьму отцов и детей из всех слоёв общества и прослежу за детьми с их самого первого детства.

Когда, полтора года назад, Николай Алексеевич Некрасов при­глашал меня написать роман для “Отечественных записок”, я чуть было не начал тогда моих “Отцов и детей”, но удержался, и слава Богу: я был не готов. А пока я написал лишь “Подростка” - эту первую пробу моей мысли. Но тут дитя уже вышло из детства и по­явилось лишь неготовым человеком, робко и дерзко желающим по­скорее ступить свой первый шаг в жизни. Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и “случайность” свою с тою широко­стью, с которою ещё целомудренная душа уже допускает сознатель­но порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своём, любуется им ещё в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих, - всё это оставленное единственно на свои силы и на своё разумение, да ещё,

правда, на Бога. Всё это выкидыши общества, “случайные” члены “случайных” семей» [10, т. 22, с. 7-8].

В «Дневнике писателя» за июль - август 1877 года Ф.

Спросят: что такое эта случайность и что я под этим словом подразумеваю? Отвечаю: случайность современного русского семей­ства, по-моему, состоит в утрате современными отцами всякой об­щей идеи в отношении к своим семействам, общей для всех отцов, связующей их самих между собою, в которую бы они сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы им эту веру в жизнь. Заметьте ещё: эта идея, эта вера - может быть, даже, пожа­луй, ошибочная, так что лучшие из детей впоследствии сами бы от неё отказались, по крайней мере, исправили бы её для своих уже де­тей, но всё же самое присутствие этой общей, связующей общество и семейство идеи - есть уже начало порядка, то есть нравственного порядка, конечно, подверженного изменению, прогрессу, поправке, положим так, - но порядка. Тогда как в наше время этого-то поряд­ка и нет, ибо нет ничего общего и связующего, во что бы все отцы верили, а есть на место того или: во 1-х, поголовное и сплошное от­рицание прежнего (но зато лишь отрицание и ничего положитель­ного); во 2-х, попытки сказать положительное, но не общее и связу­ющее, а сколько голов, столько умов, - попытки, раздробившиеся на единицы и лица, без опыта, без практики, даже без полной веры в них их изобретателей. Попытки эти иногда даже и с прекрасным началом, но невыдержанные, незаконченные, а иногда так и совсем безобразные, вроде огульного допущения всего того, что прежде за­прещалось, на основании принципа, что всё старое глупо, и это даже до самых глупейших выходок, до позволения, например, курить та­бак семилетним детям. Наконец, в 3-х, ленивое отношение к делу, вялые и ленивые отцы, эгоисты...» [10, т. 25, с. 173, 178-179].

Для Достоевского проблема состоит не в том, что дети отрица­ют путь отцов, а в том, что отцам нечего предложить детям: они ока­зались банкротами, их представления и образ жизни, как выясни­лось, не имели той нравственной опоры, почвы, на которой можно было бы строить жизнь следующим поколениям.

Написав в письме к Некрасову, что в «Подростке» он только подошел к теме «отцов и детей» и ещё не был готов к её разработке в надлежащем виде, Достоевский наметил основной сюжет своего дальнейшего творчества.

Замысел романа «Отцы и дети» занимал писателя и в период работы над романом «Подросток» (на первом этапе Достоевский не­сколько раз определял свой замысел, используя тургеневскую фор­мулу) и сразу по его окончании. Это был промежуточный этап меж­ду «Подростком» и «Братьями Карамазовыми». «Несколько сюже­тов, организующих большой материал, сцепляются в целое един­ством темы: исследуется одна социально-этическая проблема - от­ношения между отцами и детьми в рамках шаткой семьи» [16, с. 433]. Оставшись невоплощённым, этот замысел, однако, не остав­лял писателя и во время работы над последним романом, транс­формировавшись в его проблематике.

Миропонимание писателя сложилось в немалой степени под влиянием жизни в родительском доме. Ф. М. Достоевский писал 10 марта 1876 г. брату Андрею Михайловичу, посылая ему только что напечатанный роман «Подросток»: «Заметь себе и проникнись тем, брат Андрей Михайлович, что идея непременного и высшего стрем­ления в лучшие люди (в буквальном, самом высшем смысле слова) была основною идеей и отца и матери наших, несмотря на все укло­нения» [6, с. 395]. Приводя эту цитату в своей книге, посвящённой биографической московской предыстории творчества Ф. М. Досто­евского, Г. А. Федоров отмечает: «Однако никто из биографов не увидел связи этих слов со словами в «Дневнике писателя», напеча­танными через несколько месяцев в октябрьском выпуске: «“Луч­шие люди” - это “те люди, без которых не живёт и не стоит никакое общество и никакая нация, при самом даже широком равенстве прав”» [15, с. 173-174].

«Семья, обычай, Бог» [8, с. 61], по Достоевскому, составляют основу духовной жизни человека. Это та культурная традиция, включённость в которую создаёт необходимую для человека почву. Соблюдение традиций являлось для писателя важнейшим доказа­тельством правильности человеческой жизни. Эта правильность предполагала следование обычаям, что относилось, например, к то­му, каким именем следовало назвать родившегося ребёнка. По сви­детельству А. Г. Достоевской, писатель хотел назвать своего младше­го сына Степаном, «в честь родоначальника рода Достоевских»,

упоминаемого в литовских документах XVI века Степана Ивановича Достоевского [5, с. 214, 276].

В. А. Савостьянова, дочь А. М. Достоевского, вспоминает: «По поводу имени этого нашего первого ребёнка - сына, которого мы назвали Андреем, - он нас пожурил... «”Не Андреем он должен называться, а Константином, в честь отца мужа. В русском быту так ведётся”. - “Но дядя, - возражала я, - ведь его отец умер, а мы дали имя в честь моего отца, который жив”. Он только ласково улыбнул­ся, но не уступил» [7, с. 216].

В выпуске «Дневника писателя» за июль - август 1877 года Ф. М. Достоевский особое внимание уделил тому, что именно вспо­минают дети «до глубокой старости»: «Малодушие отцов, ссоры в семействах, споры, обвинения, горькие попрёки и даже проклятия на них, на лишние рты, и, что хуже всего, вспоминают иногда под­лость отцов, низкие поступки из-за достижения мест, денег, гадкие интриги и гнусное раболепство. И долго потом в жизни, может, всю жизнь, человек склонен слепо обвинять этих прежних людей, ниче­го не вынеся из своего детства, чем бы мог он смягчить эту грязь воспоминаний и правдиво, реально, а стало быть, и оправдательно взглянуть на тех прошлых, старых людей, около которых так уныло протянулись его первые годы. Но это ещё лучшие из детей, а ведь большинство-то их уносит с собою в жизнь не одну лишь грязь вос­поминаний, а и саму грязь, запасётся ею даже нарочно, карманы полные набьёт себе этой грязью в дорогу, чтоб употребить её потом в дело и уже не с скрежетом страдания, как его родители, а с лёгким сердцем: “Все, дескать, ходят в грязи, об идеалах бредят только одни фантазёры, а с грязнотцой-то и лучше”...» [10, т. 25, с. 182].

Воспоминания детства определяют дальнейшую жизнь чело­века: «Без святого и драгоценного, унесённого в жизнь из воспоми­наний детства, не может и жить человек. А потому и сомнения нет, что воспоминания и впечатления, и, может быть, самые силь­ные и святые, унесутся и нынешними детьми в жизнь. Но беда в том, что никогда ещё не было эпохи в нашей русской жизни, кото­рая столь менее представляла бы данных для предчувствования и предузнания всегда загадочного нашего будущего, как теперешняя эпоха» [10, т. 25, с. 182-183].

В указанной работе Г. А. Федоров пишет: «Виденное и пережи­тое нашло впоследствии отражение в романах Достоевского. Это не только реалии из родственного круга Куманиных, это и память об особых чертах московской старины, где он родился, где прошло дет­ство и отрочество, стороны, имевшей особенности, выделявшие её из других городских предместий» [15, с. 25].

О своих детских годах Достоевский вспоминал в «Дневнике писателя»: «Я происходил из семейства русского и благочестивого. С тех пор как я себя помню, я помню любовь ко мне родителей. Мы

в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства. Мне всего лишь десять лет, когда я уже знал почти все главные эпизоды русской истории Карамзина, которого вслух по вечерам читал нам отец. Каждый раз посещение Кремля и соборов московских было для меня чем-то торжественным» [10, т. 21, с. 134].

О. Ю. Юрьева связывает с детскими воспоминаниями писателя формирование его учения о национальном семействе, основанном на идеях любви и взаимопонимания, религиозного и «граждан­ственного» воспитания [18, с. 26].

Главные впечатления своей жизни, по мнению Достоевского, человек выносит из детства, приобретая в первые три года жизни «целую треть тех идей и познаний, с которыми ляжет стариком в могилу» [10, т. 22, с. 9]. То же, как отметила исследователь, говорит старец Зосима: «...нет драгоценнее воспоминаний у человека, как от первого детства его в доме родительском, и это почти всегда так, ес­ли даже в семействе хоть только чуть-чуть любовь да союз. Да и от самого дурного семейства могут сохраниться воспоминания драго­ценные, если только сама душа твоя способна искать драгоценное. К воспоминаниям же домашним причитаю и воспоминания о свя­щенной истории, которую в доме родительском, хотя и ребёнком, я очень любопытствовал узнать. Была у меня тогда книга, священная история с прекрасными картинками, под названием “Сто четыре священные истории Ветхого и Нового Завета”, и по ней я читать учился. И теперь она у меня на полке лежит, как драгоценную па­мять сохраняю» [10, т. 14, с. 263-264].

Достоевский утверждал: «Создаётся общество началами нрав­ственными» [10, т. 24, с. 184], и эти нравственные начала заклады­ваются в семье.

Х. Д. Алчевская вспоминает своё посещение Достоевского в Петербурге, во время которого речь зашла и о взглядах на совре­менное положение семьи:

«Вы говорите, что в Малороссии существует независимость личности, что взрослый женатый сын выбирается на хозяйство, что на женщину не смотрят как на скотину, что часто она орудует в доме, что семья живёт особняком. Что ж тут хорошего: женится сын, обособляется и тотчас делается врагом. Хозяйство делится по клоч­кам, интересы идут врозь, - вот вам и начало нищенства. Между тем как великорусская семья представляет собою общинное начало. Что за беда, если старика уважают в семье. Это не деспот, в нём для семьи олицетворяется известный идеал, он не потому властвует, что ему так вздумалось, - нет, он точно выполняет должность, назначенную ему природой, а все остальные вполне естественно подчиняются ему. Чувствуется близость, общность интересов, разделение труда, и вза­мен всего этого вы предлагаете обособленность, вражду» [1, с. 63].

Та же мысль звучит в «Дневнике писателя»: «Право, мне всё кажется, что у нас наступила какая-то эпоха всеобщего “обособле­ния”. Все обособляются, уединяются, всякому хочется выдумать что- нибудь своё собственное, новое и неслыханное... Разрывают преж­ние связи без сожаления, и каждый действует сам по себе и тем только и утешается» [10, т. 20, с. 80].

Прообразом истинного русского национального семейства для Достоевского являлось народное семейство. «Народные семей­ственные сцены» на улицах столицы производили на Достоевского удивительное «нравственно чистое впечатление» [4, с. 33]. Эти наблюдения позволили Достоевскому сделать важный для него вы­вод: «В огромном большинстве народа нашего, даже и в петербург­ских подвалах, даже и при самой скудной духовной обстановке, есть всё-таки стремление к достоинству, к некоторой порядочности, к ис­тинному самоуважению; сохраняется любовь к семье, к детям» [10, т. 21, с. 113].

В «исконную русскую идеологию семьи» [4, с. 33] Достоевский включает такие понятия, как основательность, благочестие, «попе­чительная родительская любовь к детям», забота не только о мате­риальном, но и нравственном, душевном благополучии своего чада. Именно в таком «благочестивом семействе» формируется истинная национальная личность, основой духовного строения которой яв­ляются христианские идеалы.

Другой полюс в «семейной классификации» Достоевского - «случайное семейство». В «Дневнике писателя» за 1877 год Достоев­ский пишет: «Современное русское семейство становится всё более случайным семейством... Старый облик свой она (семья. - Т. Г.) как- то вдруг потеряла, как-то внезапно даже, а новый... в силах ли она будет создать себе новый, желанный и удовлетворяющий русское сердце облик? Иные и столь серьёзные люди говорят прямо, что русского семейства теперь “вовсе нет”. Разумеется, всё это говорится лишь о русском интеллигентном семействе, то есть высших сосло­вий, но не народном. Но, однако, народное-то семейство - разве оно не вопрос тоже?» [10, т. 25, с. 173].

в народной среде есть «случайные семейства», где отцы пьянствуют, бьют жён и издеваются над ними [10, т. 21, с. 20-22], а матери истязают своих детей [10, т. 21, с. 22], и всё же русское народное семейство, по мнению Достоевского, в большинстве своём сохранило понятие «святости семьи» [10, т. 24, с. 173].

Особую важность проблемы семьи приобретают в эпохи, когда «переходное и разлагающееся состояние общества порождает ле­ность и апатию», когда «очень немногие» «могут ясно видеть перед собою и не сбиваться с дороги» [10, т. 25, с. 180], а главное - научить этому своих детей. Именно в такие эпохи возрастает роль семьи, роль отцов, которые должны стать духовными наставниками для

своих детей. Но «случайность современного русского семейства» и состоит, по Достоевскому, «в утрате современными отцами всякой общей идеи в отношении к своим семействам, общей для всех отцов, связующей их самих между собою, в которую бы они сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы им эту веру в жизнь» [10, т. 25, с. 178].

Достоевский убеждён, что духовное воспитание в семье не за­висит от её благосостояния. Мало хорошо одевать и кормить детей, мало нанимать им хороших гувернанток и учителей. Чтобы юноша не вышел в жизнь «один как перст», чтобы устоял в борьбе с со­блазнами и невзгодами, сердце его должно быть прочно связано с прошлым, с семейством, с детством. Более того, из богатых семей дети даже чаще выходят без достаточного запаса важных впечатле­ний и истин.

Достоевский убежден: «...Без зачатков положительного и пре­красного нельзя выходить человеку в жизнь из детства, без зачатков положительного и прекрасного нельзя пускать поколение в путь». «Связующим, общим» началом общества должна стать, по Достоев­скому, «нравственная и гражданская идея». Без неё нельзя «взрас­тить поколение и пустить его в жизнь!» [10, т. 25, с. 180-181]. Вместо этого в обществе и семействе царит «поголовное и сплошное отри­цание прежнего (но зато лишь отрицание и ничего положительно­го)», допущение «всего того, что прежде запрещалось». Какие же высшие идеи могут родиться в среде «отцов», если «сами-то они... утратили целое, потеряли общее, разбились по частям, соединились лишь в отрицательном... говорят с чужого голоса, примкнули к чу­жой жизни и к чужой идее и потеряли всякую связь с родной рус­ской жизнью» [10, т. 25, с. 181].

Достоевский хотел бы, чтобы все родители поняли, что «вос­питание детей есть труд и долг». Для иных родителей этот долг «сладкий, несмотря на гнетущие даже заботы, на слабость средств, на бедность даже». Для других же, причём часто именно для «доста­точных родителей», воспитание собственных детей - «самый гне­тущий труд и самый тяжёлый долг». Такие родители стремятся от­купиться от своего родительского долга деньгами, а если денег нет, то прибегают «к строгости, к жестокости, к истязанию, к розге». Пи­сатель полагает, что само по себе наказание - продукт родительской лени, её неизбежный результат: «Всё, что можно бы сделать трудом и любовью, неустанной работой над детьми и с детьми, всё, чего можно достигнуть рассудком, разъяснением, внушением, терпени­ем, воспитанием и примером, - всего того слабые, ленивые, но не­терпеливые отцы полагают всего чаще достигнуть розгой: ”Не разъ­ясню, а прикажу, не внушу, а заставлю”» [10, т. 25, с. 190]. Истинное же воспитание, по Достоевскому, достигается лишь любовью, кото­рой нужно учиться. Для этого «Бог дал родных» [10, т. 15, с. 205].

Если от «чернового» наброска к последнему роману ретроспек­тивно проследить присутствие темы «отцов» и «детей» в художе­ственном творчестве Ф. М. Достоевского, то, указав на различное во­площение семейной темы в «Братьях Карамазовых», «Подростке», «Бесах», «Вечном муже», «Идиоте», «Преступлении и наказании», «Униженных и оскорблённых», мы придём к роману «Бедные люди».

Тема, так явственно занимавшая писателя в последнее десятиле­тие его жизни, подчёркнуто выдвинутая им в романах «Подросток» (А975) и «Братья Карамазовы» (1880), уже в первом художественном произведении Достоевского, романе «Бедные люди» (1846), опреде­лила его идейное своеобразие и эмоционально-выразительный план.

Анализ семейных ситуаций в произведениях Ф. М. Достоевского позволяет сделать некоторые выводы относительно роли семьи в культуре повседневности в целом и в жизни отдельной личности. Под семейной ситуацией в произведении понимается совокупность проявлений персонажей, связанных родственными узами, при обще­нии друг с другом, а также - обнаружение этими персонажами своих родственных связей перед чужими людьми (не родственниками) с определённой целью. Однако необходимо учитывать, что указанную совокупность проявлений составляют проявления очень разные, по­рой, диаметрально противоположные. И каждое из этих проявлений привносит в произведение свой мотив, свою тему. Можно сказать, что всё многообразие тем в произведениях Достоевского реализуется в ситуациях семейных (хотя, безусловно, ими не ограничивается). Здесь и тема любви - ненависти, и тема духовного родства и непони­мания, денег и нищеты, веры и неверия, преступности и кротости, протеста и смирения. Даже отсутствие семейной ситуации у Достоев­ского - тоже семейная ситуация: несостоявшаяся семья - признак несостоявшейся жизни, по крайней мере, для одного из персонажей. В биографии каждого героя имеется семейная предыстория, семья в настоящем или перспектива создания семьи. Одиночество героя все­гда оговаривается. Имеет значимость. Оно противопоставлено семье.

Уже в романе «Бедные люди» каждая семейная ситуация име­ет свою функцию. Если пытаться объединить эти ситуации в группы, в соответствии с общими, типическими, чертами, то может полу­читься следующая картина: общим, объединяющим началом ока­жется несчастье, которое случается с персонажами; среди таких не­счастий можно назвать бедность, нищету, разорение, смерть одного из членов семьи.

Развивая в дальнейшем семейную проблематику в своём твор­честве, Достоевский придёт к выводу, что несчастье - не причина нестроения, а следствие случайности русского семейства.

Поскольку многие современные отцы, как это виделось Достоев­скому, отреклись от миссии духовного руководства детьми, те кину­лись искать опоры неокрепшему уму и духу в умозрительных идеях.

Повсеместная «безотцовщина» породила неверие и сделала бесовщи­ну реалией русской жизни. Комментируя первую пьесу А. П. Чехова, Г. Ю. Бродская отмечает, что слово «безотцовщина» появилось в лек­сиконе драматурга в конце 1870-х годов «в связи с тургеневскими «Отцами и детьми» и в устах «сыновей» по отношению к «отцам» означало: “Я разошёлся с ним, когда у меня не было ещё ни волоска на подбородке”» [3, с. 101]. Герои-идеологи у Достоевского либо лиши­лись отца в раннем детстве (как Раскольников), либо были лишены отцом заботы о себе (как Иван Карамазов), либо испытали влияние ложных идей «отца-воспитателя» (как Николай Ставрогин).

Как отцы семейств в романах представлены бедные чиновники Горшков, Покровский, Мармеладов, Снегирев. Отцами являются Свидригайлов, Епанчин, Иволгин, Степан Трофимович Верховен­ский, Фёдор Павлович Карамазов. Аркадий Иванович Свидригайлов как отец обязанным себя не считает, признавая свою никчемность в этом качестве: «Дети мои остались у тетки; они богаты, а я им лично не надобен. Да и какой я отец!» [10, т. 6, с. 222]. Генералы не имеют влияния на своих детей, причём Иволгин постоянно вызывает у до­чери и сына раздражение и стыд. Отцовской заботы Степана Тро­фимовича и Фёдора Павловича хватило лишь на то, чтобы «отва­дить» своих детей от себя: за границу или к родственникам, - под предлогом заботы об их образовании.

Фёдор Павлович Карамазов, имея трёх законнорождённых сы­новей и одного «незаконного», принимал участие в судьбе лишь по­следнего: взял в дом, позволил выучиться на повара и определил подле себя. Но - в качестве слуги. «Законные» же дети жили и вос­питывались без его внимания. Поэтому абсолютно оправданы в наших глазах слова старшего из них, Дмитрия Карамазова, о том, что по закону отец ему ничего не должен (сын выбрал все положенные деньги), но нравственно - тот в неоплатном долгу. «Незаконный» Смердяков в конце концов отомстил отцу за эту незаконность. Ситуа­ция отцеубийства была предрешена, изначально заложена, и не ав­торским произволом, но логикой взаимоотношений отцов и детей. Ненормальность этой ситуации и вскрывает в романе Ф. М. Достоев­ский. А Дмитрий понёс наказание не за совершенное другим отце­убийство, а за то, что и сам хотел убить.

При отсутствии отцовского участия в судьбе детей особая роль отводится матери. В романах Достоевский выводит различные типы матерей: есть среди них и внесценические персонажи, трагизмом собственной судьбы повлиявшие на душу детей (как в «Братьях Ка­рамазовых»); и неспособные в силу разных причин подняться над бытовой стороной взаимоотношения с детьми (как в «Бедных лю­дях», «Идиоте»); и властные, решительные, следящие за успехами своего чада как бы со стороны, но во многом определяющие буду­щий его облик, его миропонимание, хотя, вероятно, и на генетиче-

ском уровне (как в «Бесах»). Духовное родство наиболее явственно раскрывается Достоевским, пожалуй, в случае с Пульхерией Алек­сандровной Раскольниковой.

Причины и следствия забвения традиции: отпадения от Бога и отрицания ценности семейных отношений - становятся в романе «Преступление и наказание» (1866) предметом пристального вни­мания автора.

Несмотря на то, что сам Достоевский назвал только роман «Подросток» «первой пробой» своей мысли в отношении романа о герое из «случайного семейства», есть все основания полагать, что к развёрнутому сюжету и сформировавшемуся на страницах «Под­ростка» определению «случайного семейства» Достоевский шёл в течение всей своей творческой жизни.

Семья представлялась Достоевскому как неотъемлемая часть гармонии, которая несёт собою красоту в мир. Именно поэтому с та­кой болью писатель показывает неблагополучие, разлад и даже рас­пад, постигшие семьи его героев. И герои постоянно оглядываются на семью: даже тогда, когда стремятся вырваться из-под её влияния, когда желают себе, часто неосознанно, не иметь её или, во всяком случае, не учитывать в своих поступках и мыслях.

Исследователи творчества Достоевского указывают, что «в ис­торическом аспекте проблема поколений в сознании Достоевского претерпела в 1860-е - начале 1870-х годов следующую эволюцию:

1) благообразие и несостоятельность отцов (лучшие представители дворянства) и неблагообразие детей (при их «великом сердце» - ин­терпретация Тургенева); 2) несостоятельность отцов и безобразие де­тей - “Бесы”; 3) “неблагообразие” отцов (тоже лучшие представители дворянства, но беспокойные и тоскующие носители “великой идеи”) и “неблагообразие” детей - “Подросток”» [10, т. 17, с. 281-282].

«Семейные ситуации» «Подростка» позволяют увидеть в но­вом свете реалии, с которыми читатель уже встречался на страницах предыдущих романов: прежде всего, речь идёт о понятиях «кров­ный отец» и «отец-воспитатель». В «Подростке» эта оппозиция, вы­раженная образами Версилова и Макара Долгорукого, впервые да­ётся явно. Хотя в предыдущих романах присутствовали и «кровные отцы» и «отцы-воспитатели», а Семёну Мармеладову давалась воз­можность объединить в себе и того, и другого, однако именно в «Подростке» эти понятия проявились как определяющие для раз­вития главного героя, в частности, и выражения общей идеи произ­ведения и отношения автора к проблеме в целом.

В связи с «неблагообразием» отцов дети ищут опору в жизни самостоятельно. В отсутствие идей духовных опираются на матери­альное. Так в романе «Подросток» возникает «идея Ротшильда», которая овладевает Подростком, идея, которую и сам её носитель воспринимает как подмену. «Подросток хотя и приезжает с готовой

идеей, но вся мысль романа та, что он ищет руководящую нить по­ведения, добра и зла, чего нет в нашем обществе, этого жаждет он, ищет чутьём, и в этом цель романа» [10, т. 16, с. 51].

Погружая героев романа в семейно-бытовую атмосферу повсе­дневности, Достоевский, однако, меньше всего интересуется быто­писательством. Семья рассматривается писателем не как форма ор­ганизации жизни людей, но как категория нравственная, дающая («благочестивое семейство») или отнимающая («случайное семей­ство») опору для решения единственно важной, по мнению писате­ля, идеи - идеи о бессмертии души человеческой.

Библиографический список

1. Алчевская Х. Д. Передуманное и пережитое. Дневники, письма, воспомина­ния. - М., 1912.

2. Бочаров С. Г. Леонтьев и Достоевский. Статья первая. Спор о любви и гармо­нии // Достоевский. Материалы и исследования. - Т. 12. - СПб., 1996.

3. Бродская Г. Ю. Алексеев-Станиславский, Чехов и другие. Вишневосадская эпопея : в 2-х т. - Т. 1. Середина XIX века - 1898. - М., 2000.

4. Владимирцев В. П. Поэтика «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского. Этно­графическое впечатление и авторская мысль. - Иркутск, 1998.

5. Достоевская А. Г. Записная книжка 1881 года // Ф. М. Достоевский в забытых и неизвестных воспоминаниях современников. - СПб., 1993.

6. Достоевский А. М. Воспоминания. - М., 1999.

7. Достоевский в забытых и неизвестных воспоминаниях современников. - СПб., 1993.

8. Достоевский Ф. М. Дневник писателя. Избранные страницы. - М., 1989.

9. Достоевский Ф. М. Письма / под ред. А. Долинина. - Т. 1-1У. - М.-Л., 1928­1959. - Т. III.

10. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений : в 30-ти т. - Л. : Наука, 1972-1990.

11. Круглый стол «Проблема «реализма в высшем смысле» в творчестве Досто­евского» // Достоевский и мировая культура. - СПб. - М., 2004. - № 20.

12. Леонтьев К. Н. Собрание сочинений. - М.- СПб., 1912-1914. - Т. VIII.

13. Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений : в 4-х т. - М., 1976. - Т. IV.

14. Померанц Г. С. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. - М., 2003.

15. Федоров Г. А. Московский мир Достоевского. Из истории художественной культуры XX века. - М., 2004.

16. Фридлендер Г. М. (при участии Е. И. Семёнова). . Комментарий // Достоевский Ф. М. Собрание сочинений : в 30-ти т. - Т. 17.

17. Фудель С. И. Наследие Достоевского. - М., 1998.

18. Юрьева О. Ю. Тема семьи и семейного воспитания в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского // Литература в школе. - 2003. - № 8. - С. 26.