Гражданские устои средневековой Италии

Областные правительства учреждались в 1970 году вопреки желаниям национальной администрации, имевшей за плечами столетний опыт жесткой централизации. Но история самих регионов значительно богаче.

Но так было не всегда. В средние века итальянцам удалось создать политические структуры, которые стали чуть ли не самыми передовыми во всем “христианском мире”. Где-то около 1100 года в различных частях полуострова произошло становление двух новаторских, но совершенно различных политических режимов, появление которых повлекло глубочайшие социальные, экономические и политические последствия: “В ХГ веке поделившие полуостров некогда могучие империи - Византийская на юге и Германская на севере — вошли в полосу слабости и упадка, закончившуюся полным крахом. Политическая инициатива перешла к местным силам. На юге период безвластия оказался относительно коротким в связи с появлением на византийско-арабском фундаменте мощного норманнского королевства. На севере же попытки возродить имперскую власть неизменно заканчивались провалом, в связи с чем полностью восторжествовал местный сепаратизм. Именно в этом регионе, простирающемся от Рима до Альп, наиболее полное развитие получили все особенности итальянского средневековья; коммуны здесь превратились в эффективные города-государства, что условно позволяет именовать эту часть полуострова коммунальной Италией”2.

Основанный норманнскими наемниками новый режим, центром которого стала Сицилия, оказался по-настоящему передовым, причем как в административном, так и в экономическом отношении.

Речь вдет о германском короле и императоре Священной Римской истерии

Фридрихе II Штауфене (1194-1250). — Прим. ред.

провозглашала монополию монарха на обеспечение правосудия и общественного порядка, а также нерушимость привилегий феодальной знати5. В мире насилия и анархии, каким была Европа в то время, утверждение социального порядка являлось высшим достижением власти.

Норманнское королевство практиковало религиозную терпи- мость и предоставило свободу, в^оисповедания мусульманам и иудеям, что для того времени было совсем необычно. Норманнские короли покровительствовали расцвету греческого, арабского, иудейского, латинского и итальянского словесного искусства, архитектуры, образования, причем делали это столь рьяно, что в эпоху Рожера II и Фридриха II королевский двор иногда называли “республикой ученых”. В 1224 году Фридрих основал в Неаполе первый в Европе университет, в котором готовились государственные служащие, закрепив тем самым принципы, заложенные в минувшем столетии Рожером. “В период своего расцвета норманнская Сицилия располагала самой подготовленной бюрократией в Европе”6.

В экономическом плане гордость королевства составляли процветающие торговые города — Палермо, Амальфи, Неаполь, Мессина, Бари и Салерно.

С социально-политической точки зрения юг Италии по-прежнему оставался автократическим              и эта его особен

ность была лишь усилена реформами Фридриха, конституция которого подтвердила полноту феодальных прав баронов и объявляла “святотатством” любые попытки подвергать сомнению решения правителей. “Законы Фридриха в целом и его концепция королевской власти в особенности доказывают уникальность Сицилии того времени. Царство вручалось императору самим Богом”9. Подобно своему великому предшественнику Рожеру II, Фридрих был сторонником мистической, полубоже-

ственной концепции роли монарха, согласно которой правление должно быть основано на страхе в сочетании с террором. Он воевал с северными коммунами, чтобы преподать, по его словам, урок тем, кто “предпочитает хаос свободы стабильному миру”10.

Первоначально южные города выказывали некоторую тягу к самоуправлению, однако очень скоро они были полностью поглощены норманнским королевством и опутаны паутиной центральных и местных чиновников, ответственных только перед королем. Бароны, подобно горожанам, тоже испытывали на себе гнет королевской администрации, но именно они являлись главной опорой режима. Сегодня историки спорят о том, как называть это королевство — “феодальным”, “бюрократическим” или “абсолютистским”, но истина, по-видимому, состоит в тем*-что ему были присуши элемСнчы и цсивот. и второго, и третьего. Как бы то ни было, любые намеки на коммунальную автономию незамедлительно выкорчевывались.

В результате упадка королевской власти после смерти Фридриха II южные бароны обрели автономию, однако города Юга ее не получили. Проходили века, и сонная социальная иерархия все больше попадала под власть феодальной аристократии, а основная масса крестьян была вынуждена жить на грани физического вымирания. Между двумя этими социальными группами и был зажат бессильный класс профессиональных управленцев. Хотя в последующие семь веков южная Италия не раз станови-

лась предметом острых распрей между различными чужеземными династиями (в основном испанскими и французскими), иерархические структуры продолжали воспроизводиться в неизменном виде. Режим оставался феодально-монархическим, несмотря на просвещенность правителей. Впрочем, среди преемников Фридриха II просвещенность встречалась уже значительно реже алчности.

Тем временем в городах северной и центральной Италии — “оазисах посреди феодальных чащоб”12 — появились беспрецедентные формы самоуправления. Эти коммунальные республики постепенно превращались в главную альтернативу крепостническому феодализму, утвердившемуся на территории средневековой Европы.

Подобно автократическому режиму Фридриха II, новая республиканская система по-своему противостояла эпидемии насилия и анархии, захлестнувшей средневековую Европу, сдерживая, прежде всего, кровавые междоусобицы аристократических кланов, распространенных как на юге, так и на севере. Решение Севера, однако, в этой связи было иным, основанным не столько на иерархической вертикали, как на Юге, сколько на горизон-lt; тальном сотрудничестве, /коммунф берут свое, начало-от. добровольных ассоциаций, появлявшихся в тех случаях, когда группы соседей давали клятву оказывать друг другу помощь, обеспечивать безопасность и защищать обоюдные интересы. “Несомненно, БылбГбы преувеличением видеть в ранних общинах полноценные частные ассоциации, но, тем не менее, истиной остается то, что главной их задачей была защита собственных членов и их экономических интересов. Кроме того, в них исчезали органические связи с институтами старого режима”14. К XII веку такие коммуны, использовавшие древние формы общественного договора, появились во Флоренции, Венеции, Болонье, Генуе, Милане и других крупных городах"сёверной и центральной Италии.

Эти коммуны не были демократическими в современном смысле слова, поскольку лишь небольшая часть населения являлась их полноправными членами15. Одним из проявлений этого республиканского синтеза стало втягивание глгг^к'пй "W™ п ТПГ'УУ™"** патрициат, на основе чего формировался новый тип социальной

элиты, тогда как степень народного участия в делах управления оставалась незначительной. Даниэл Уэйли, называя коммуны “раем для выборных лиц”, замечает, что Сиена, город с 5000 взрослого мужского населения, имел 860 выборных должностей, в то время как в более крупных городах в городских советах состояло до нескольких тысяч членов, многие из которых активно участвовали в жизни общины1*.

По мере расцвета коммун ремесленники и торговцы также создавали собственные гильди^, призванные обеспечить взаимопомощь как в общественных, так и в профессиональных делах20. “Старейшим уставом гильдии является веронский документ 1303 года, скопированный, очевидно, с какого-то еще более древнего образца. В перечне обязанностей ее членов были зафиксированы: “братская поддержка при необходимости”, “гостеприимство по отношению к путникам, проходящим через город” и “оказание помощи в случае болезни”21. “Нарушение устава вело к бойкоту и общественному остракизму”22.

Со временем эти группы, опираясь на поддержку горожан, стали требовать проведения широких политических реформ, создания “системы предстауитлм^тпя и тнтрпдя гп^пКнпй гарантировать порядок и мирную жизнь в городе”23. “В первой половине XIII века гильдии стали основой радикального политического движения, требовавшего перераспределения власти внутри самих коммун на более широкой базе, чем раньше... используя старое слово “popolo ” (“народ”), несущее в себе мощное демократическое звучание. К 1250 году popolo удалось обеспечить господствующие позиции при выработке законов в наиболее крупных коммунах”24.

Таким образом, фактически в тот самый момент, когда Фридрих II укреплял феодальные порядки на юге, политическая

власть на севере начала ускользать из рук традиционных элит. В частности, “уже в 1220 году в городском совете Модены было много ремесленников и торговцев, включая продавцов рыбы, портных и старьевщиков... а также кузнецов”25. Практика подобных республик предусматривала столь широкое вовлечение народа в процесс принятия общественных решений, которое не имело аналогов в средневековом мире.

Эти политические изменения были частью “бурного расцвета ассоциаций в связи с подъемом коммун, гильдий, делового партнерства... новых форм солидарности, в которых тяга к ревенству оказывалась все более отчетливой”26. Гильдии совместно с другими местными организациями — такими, как vicinanze (ассоциации соседей), populus (церковные организации, распоряжавшиеся делами местного прихода), братства (религиозные общества взаимопомощи), политико-религиозные партии, скрепленные торжественными клятвами своих членов, а также consorterie (“общества башни”, представлявшие собой ассоциации самообороны) — безраздельно доминировали в местной политике27.

Клятвы взаимоподдержки, приносимые членами этих ассоциаций, были очень похожи на упомянутый выше документ из Вероны. В 1196 году члены consorteria из Болоньи клялись “помогать друг другу без обмана и с добрыми чувствами”, а также обещали, что никто из членов организации “никогда не станет действовать против остальных прямо или косвенно”. Устав Spade compagnia (“Меч”, 1285), одной из многочисленных добровольных ассоциаций недалеко от Болоньи, свидетельствует, что ее члены “будут поддерживать и защищать друг друга как в самой коммуне, так и за ее пределами”. То есть в каждом случае эти широкие обязательства сопровождались детальнейшим описанием правил и процедур ассоциации, включая вопросы практической взаимопомощи, типа оказания ее членам юридических услуг и безболезненного разрешения внутренних конфликтов28. “Неизбежные противоречия, возникавшие внутри общин и между ними, требовали искусных адвокатов, посредников и управленцев и указывали на необходимость следования морали, способной предотвратить сползание нового общества в пучину раздоров”29. Расцвет ассоциаций, а также новые республиканские нравы как раз и позволили итальянской средневековой коммуне стать аналогом того, что в предыдущей главе мы назвали “гражданским сообществом”.

Система управления вГкоммунальных республика^ становилась все более профессиональной. Эксперты, работавшие в муниципалитетах, смогли создать исключительно передовые системы общественного финансирования, мелиорации земель, коммерческого права и бухгалтерского учета, экономического развития и народного образования, а также коллегиального управления, зачастую предполагавшего обмен идеями с коллегами из соседних городов. Болонья, с ее известной школой права, играла при этом роль “столицы коммунальной Италии, превосходство ксgt; Торой основывалось не на ее могуществе или богатстве, а на интеллектуальном лидерстве”30. Фигура podesta, профессионального юриста-администрадюра, избираемого на ограниченный срок, стала ключевой в коммунальных делах31.

Договоры и контракты регулировали все аспекты жизни рес- публик, а огромное число нотариусов, адвокатов и судей зани- малось составлением, трактовкой и практической реализацией этих документов. Болонья, город примерно с 50 тысячами населения, имел до 2 тысяч профессиональных нотариусов!32 Конечно, эти цифры можно рассматривать и как показатель республиканской тяги к сутяжничеству, но прежде всего за ними стоит невероятное доверие к писаным соглашениям, переговорам и к праву. Именно в этом секрет непохожести коммунальных республик: в то время, когда сила и кровные связи были в Европе единственным средством разрешения дилемм коллективного действия, граждане итальянских городов-государств творили новый способ организации коллективной жизни.

Церковная власть в коммунальных республиках была сведена к“минимуму, и нё только Потому, что секулярные начале потеснили религиозность, но и в связи с тем, что сама церковная иерархия была вынуждена признать светские ассоциации: “Не подвергая сомнению теоретическое верховенство Папы, горожане были склонны рассматривать церковь наравне со всеми прочими светскими учреждениями — исходя из ее практической роли в местных делах... Они видели в священниках не столько духовных вождей, сколько служащих, обязанных обеспечить удовлетворение духовных запросов населения... Это, однако, не означает упадка религиозного чувства. XIV и XV века стали для Италии эпохой особого духовного подъема, но подъем этот отливался в совершенно новые формы. Он находил свое выражение в деятельности многочисленных объединений мирян,

создаваемых для совместного осуществления молитвенного труда и дела благочестия”33.

Одним из итогов этого стала невиданная степень гражданской вовлеченности: “По берегам Арно и По, и в Венеции, и в Лигурии граждане были истово преданы родным городам, ценили возможность быть хозяевами своей судьбы, и это чувство пережило Ренессанс... С самого зарождения коммун люди обеспечивали порядок и безопасность, объединяясь друг с другом. По мере развития общин жизнь горожан все более и более вращалась вокруг укрепленных строений и решений местных правительств. Ощущение того, что земное, семейное благополучие человека тесно связано с благополучием коммуны, становилось столь острым, что способно было возбуждать самую пылкую любовь и жгучую ненависть”34.

("Бурная экспансия республиканских и гражданских институтов сопровождалась быстрым развитием коммерции. Утверждение гражданских порядков позволило предприимчивым торговцам расширить поле деятельности, сначала на прилегающие к городам-государствам районы, а потом и до самых пределов известного в ту пору мира. “Эти купцы, хозяева мировой торговли, основатели европейского капитализма, простирали свои коммерческие империи от Китая до Гренландии”35. В освоении столь обширных рынков решающую роль играли объединения торговцев, способные поддерживать правовые или квазиправовые институты, разрешающие споры, осуществляющие обмен информацией и страхование рискованных предприятий36. Приносимое торговлей процветание помогало, в свою очередь, создавать и поддерживать гражданские институты в республиках. “Из десяти основных гильдий, формировавших правительство Флоренции в XIII веке, семь занимались экспортной торговлей”37.

Развитие предпринимательства имело жизненно важное значение для экономики республик. Его фундаментальные основы — рынок, деньги и закон — явились своеобразным возрождением институтов, некогда уже известных в классической Греции и Риме. Но был еще один, сравнительно новый институт: кредит изобрели именно в итальянских республиках^. lj то время когда норманнское королевство на Юге пожинало плоды процветания, основанного на социально-политической иерархии, республиканский дух и гражданственность Севера закладывали фундамент одной из самых великих экономических рево-

люций в мировой истории, сравнимой (если верить некоторым историкам) лишь с неолитическим переходом к оседлому образу жизни и позднее — с появлением промышленного производства.

“Сердцевину этих преобразований составляло фантастическое развитие кредита”39. Предыдущие эпохи, независимо от своего исторического смысла или величия, обладали лишь зачаточными механизмами связывания сбережений и инвестиций. В силу этого перспективы их экономического роста оказывались ограниченными. Разумеется, и при отсутствии кредита отдельные семейства сосредоточивали в своих руках огромные состояния, а государство через налоговую систему могло направлять инвестиции в крупные общественные проекты, как, например, во времена строительства пирамид или Парфенона. Но до тех пор, пока не были придуманы эффективные опосредующие звенья между индивидуальными владельцами сбережений и независимыми инвесторами, громадная мощь частного капитала не приносила пользы экономике. Социальный контекст итальянских коммунальных республик сыграл решающую роль в появлении этого изобретения.

В отличие от богатства Сицилийского королевства, основанного на владении землей, благосостояние североитальянских городов-государств коренилось в Финансовой сфере и КОкг- мерции40. От кредита зависит банковское дело и долгосрочная' торговля, когда его предоставляют по правилам, опираясь на взаимное доверие, отчасти подкрепляемое регулирующими это доверие законами. (Этимологически слово “кредит” происходит от лат. credere, что значит “верить”.) По причинам, о которых будет сказано в следующей главе, именно институты республи- канской гражданственности, ассоциации и распространение солидарности за рамки кровного родства породили в северных коммунах атмосферу всеобщего доверия.

На удобренной гражданственностью почве обильно произрастали самые неожиданные новации в практике бизнеса, помогавшие крепить благосостояние, например, ренессансной Флоренции и ее соседей: “Распространение кредита и расширяющееся применение контрактов стали выдающейся особенностью подъема городов центральной и северной Италии в XI и XII веках. В Генуе, Пизе, Венеции и чуть позже во Флоренции набирали силу новые правовые стратегии наращивания капитала и укрепления делового сотрудничества. Не удивительно, что в

первое время эти связи партнерства прививались в основном к уже существовавшим семейным узам... К XII веку, однако, начали действовать более гибкие контрактные правила, благодаря чему поощрялись внешние инвестиции. Эти изменения ознаменовали выход на арену таких институтов, как compagnia, commenda (занимавшихся морскими перевозками), а также банковских депозитов, денежных доверенностей, кредитных поручительств. Новая практика и организация бизнеса сводили риск к минимуму, тогда как возможности партнерства и извлечения прибыли расширялись... Показателем растущего доверия стало серьезное сни- жение процентных ставок, широкое распространение депозитов небанковских трансфертов. В городах северной и центральной Италии возобладало сотрудничество должника и кредитора”41.

С помощью новых механизмов даже мелкие вкладчики получали возможность инвестировать деньп^-в солидные коммерческие предприятия: “Уже начиная с ХГ tee ка фундаментальным фактом экономического развития Европы становится невиданное до сего времени привлечение сбережений к решению созидательных экономических задач... Именно всепроникающая честность, усиливаемая ощущением принадлежности к целостному сообществу и четкими правовыми обязательствами, создавала предпосылки для привлечения в экономику сбережений буквально всех сословий”42.

Иными словами, экономический и политический подъем в коммунальных республиках средневековой Италии был обусловлен в первую очередь нормами и учреждениями гражданской вовлеченности. Революционные изменения политико-экономических институтов происходили в уникальном социальном контексте, определяемом горизонтальными узами сотрудничества и гражданской солидарности, причем эти перемены в политике и экономике, в свою очередь, усиливали гражданское сообщество.

Нам не стоит преувеличивать ни приверженность коммун равенству, ни их способность разрешать социальные конфликты и преодолевать насилие. Вероятно, более половины их жителей были обитателями трущоб43. Знать же неизменно сохраняла свои привилегии, несмотря на вовлеченность в гражданскую жизнь. Во всяком случае, в Венеции и Флоренции олигархические фамилии играли ключевую роль, хотя их власть была более ограниченной, чем на Юге. Нобилитет окружал себя сонмом клиентов. Процветали внутренние конфликты. Вендетта и межклановое насилие никогда не исчезали из общественной жизни республик. Сохранившиеся осадные башни и укрепленные дворцы Болоньи и Флоренции и сегодня напоминают нам о социальном неравенстве и остром чувстве незащищенности, отличавшем тогда даже самые процветающие коммуны.

И тем не менее, что касается социальной мобильности, итальянские республики не имели в то время себе равных. Роль коллективной солидарности в обеспечении гражданского порядка отличала в первую очередь северные города. К примеру, в 1291 году анонимный хронист лаконично отмечал: “В Парме имели место беспорядки, но после того, как четыре гильдии, а именно мясники, кузнецы, сапожники и скорняки, объединившись с судьями и нотариусами, связали себя общей клятвой, порядок был немедленно восстановлен”44.

Короче говоря, к началу XIV века Италия произвела на свет не один, а два новаторских способа управления — прославленную норманнскую автократию на Юге и процветающие коммунальные республики на Севере. “Итальянцы оказались лидерами в искусстве управления, а созданные ими государства настолько отточили бюрократическое вмешательство в жизнь своих подданных, что другим государствам того времени это было просто неведомо”45. И в экономической, и в социальной, и в политической жизни как монархия, так и республики решали по-своему проблемы коллективного согласия, сковывающие прогресс других стран Европы. Эта лидирующая роль Италии на континенте подтверждается и демографически: Палермо на юге, Венеция и Флоренция на севере, с численностью населения более 100 тысяч человек, были тремя крупнейшими городами Европы4^

Но системы Севера и Юга тем не менее отличались как по структуре, так и по достигнутым конечным результатам. “Противостояли друг другу два различных общества и два образа жизни”, — отмечает историк Джон Ларнер47. На Севере феодальные узы личной зависимости ослабли; на Юге они усилились. На Севере люди ощущали себя гражданами; на Юге они были только подданными. На Севере община “всего лишь делегировала власть должностным лицам, ответственным перед теми, кто оказал им доверие”48. На Юге же властные полномочия монополизировал король и, несмотря на имевшееся у него право делиться властью с чиновниками и знатью, отвечал за свои действия только перед Богом. На Севере, несмотря на глубокую укорененность

религиозных чувств, церковь была рядовым гражданским институтом в ряду других; на Юге же она выступала могучим и богатейшим столпом феодального порядка49. На Севере важнейшие социальные, политические и даже религиозные узы и привязанности строились горизонтально, в то время как на Юге они были вертикальными. Сотрудничество, взаимопомощь, гражданские обязательства и даже доверие — не универсальное, разумеется, но все же выходящее далеко за пределы обычаев, известных Европе той эпохи, - стали отличительными чертами Севера. И напротив, главными добродетелями Юга оставались преданность иерархии и наведение порядка.

Важнейшей социальной проблемой средневековья, sine qua non* прогресса, было поддержание общественного порядка. В норманнском королевстве источником безопасности выступал суверен или же сильнейший из баронов. В коммунальных республиках использовалась более сложная стратегия, предполагавшая появление порядка на основе пактов о взаимопомощи, заключаемых равными. В сравнении с остальными государствами “христианского мира” оба эти режима в равной степени обеспечивали свое процветание и эффективное управление, однако недостатки и возможности южного, иерархического подхода к решению проблемы стали очевидными уже к XIII всясу. Если столетием раньше Юг был не менее передовым, чем Север, то отныне коммунальные республики быстро уходили вперед, и этот отрыв с течением времени становился все более глубоким. Постепенно отличия в общественном укладе и социальной структуре двух Италий, феодальной и республиканской, стали вполне явными. “В феодальном мире преобладали вертикальные связи, а отношения между людьми определялись понятиями феода и служения, инвеституры и присяги, господина, вассала и раба. В городах же установились горизонтальные узы, указывавшие на сотрудничество равных. Гильдия, братство, университет и, помимо этого — гильдия гильдий, клятвенный союз всех бюргеров, Коммуна, были институтами, созданными новым мировоззрением и воплотившими новые идеалы”50.

В XIV веке раздоры, голод, “черная смерть” и Столетняя война начали, однако, подтачивать дух гражданского сообщества и стабильность республиканских режимов. Опустошения, произве-

Без чего нет (лат.). - Прим. ред.

б*

денные эпидемией чумы, были ужасными: более трети всего населения Италии — и, возможно, более половины всего городского населения - погибло памятным летом 1348 года, за которым последовали новые эпидемии, остановившие экономическую жизнь более чем на столетие. Не пощадила она и политическое руководство коммунальных республик: в частности, Совет семи, избранный в Орвьето в конце июня 1348 года, потерял к августу пятерых своих членов. А недостроенный из-за чумы Кафедральный собор в Сиене остается таковым и по сей день, напоминая воочию о “черной смерти”, потрясшей некогда основания гражданской жизни51.

Более того, отзвуки религиозных и военных столкновений, шумевших за городскими стенами, эхом отзывались в самих республиках. “История коммун просто не могла не быть бурной, поскольку они пытались утвердить принципы согласия в оЬТце- стве, остававшемся иерархичным[1] ^. практически повсеместно гвельфы, гибеллины и сотни"прочих кланов занимались постоянными интригами и кровавыми “разборками”. Опираясь на армии наемников, отдельные деспоты (signori) и их семьи добивались таким образом политического влияния. Эти новые тирании “оказались весьма живучими, ^р^гтн^р^тгопая ^инЕ^рня н'а?амlt;ат- но переросла в ренессансное княжество”53.              ~              ”

В пассаже, имеющем прямое отношение к намеченной нами попытке разобраться в причинах институциональных успехов и неудач, Макиавелли в одной из своих работ отмечает, что республиканская власть, даже будучи наиболее желательной формой правления, обречена в определенных социальных условиях на поражение. Там, где людям недостает гражданских добродетелей и где социально-экономическая жизнь устроена на феодальный манер, “никогда не утвердится республика или иная развитая форма политической жизни, ибо люди, рожденные в подобных условиях, абсолютно неприспособлены к гражданскому управлению. В организованных таким образом провинциях (можно упомянуть здесь Неаполь) установление республики едва ли когда преуспеет”. И напротив, в его родной Тоскане общественные условия столь благоприятны, что “умудренный народ, знакомый с древними формами гражданского правления, с легкостью готов принять гражданскую конституцию”. Обобщая то, что мы называем “железным законом гражданского сообщества”, Макиавелли пишет: “Следовательно, очень легко управлять государством, где народ не развращен; невозможно установить самодержавие там, где существует равенство, а там, где равенства нет, нельзя учредить республику”56.              v

Труды Макиавелли, Гвиччардини и других “выражают убеждение в том, что всякое политическое сообщество — это конкретная и устойчивая сущность, не зависящая от воли властей и требующая человеческого уважения, лояльности и поддержки”57. Ядром этой идеологии vita civile был идеал “образцового гражданина, управляющего своим городом и добросовестно участвующего в делах государственных”5®.              ^

Между тем, к XIII веку папская власть утвердилась на территориях, лежащих между Сицилийским королевством на юге и коммунальными республиками на севере. Папа управлял этими землями подобно феодальному монарху, наделяя синьоров владениями в обмен на вассальную преданность, хотя его режим был все же менее централизованным и эффективным в сравнении с норманнским режимом59. В папских областях утвердились самые разнообразные социальные структуры и политические подходы. Кое-где местные тираны противились вмешательству Папы, в то время как в иных местах “знать была увлечена междоусобицами, терроризировала близлежащие деревни, творила что вздумается, а бандиты своими беззакониями дополняли эту

картину”60. С другой стороны, на севере к папским владениям номинально отошли города с крепкими коммунальными традициями, такие, как Феррара, Равенна, Римини и, прежде всего, Болонья.

Диаграмма 5.1

Республиканские и автократические традиции в Италии, 1300

Источники:

The Times Atlas of World History, 3rd edition, eds. Geoffrey Barraclough and Norman Stone (London: Times Books, 1989), p. 124; J.K. Hyde, Society and Politics in Medieval Italy: The Evolution of the Civil Life, 1000- 1350 (London: Macmillan, 1973), Map 4; and John Larner, Italy in the Age of Dante and Petrarch: J 216-1380 (New York: Longman, 1980), pp. 137-150.

Диаграмма 5.1 показывает, какие политические режимы существовали в Италии в начале XIV века61. На ней видно наличие на полуострове четырех секторов, соответствующих различным сочетаниям республиканских устоев и автократии. С севера на юг картина выглядит следующим образом:

феодальная монархия, основанная норманнами на юге; папские земли, отличающиеся пестрой смесью феодализма, тирании и республиканских настроений; колыбель республиканского духа, где институты народовластия сохранились вплоть до XIV века; прежние республиканские области Севера, которые к тому времени оказались под властью синьоров.

Примечательна параллель между этой схемой и распространением гражданских норм и институтов в 70-е годы нашего столе- тия (см. Диаграмму 4.4). При их наложении южные территории, когда-то управлявшиеся норманнскими королями, фактически полностью совпадают с семью наименее гражданственными регионами 1970 года. И почти точно так же папские области (за вычетом коммунальных республик, лежащих на севере папских владений) соответствуют трем или четырем регионам, занимающим следующую ступеньку гражданской лестницы. На другом же конце спектра оплот республиканских настроений образца 1300 года явно совпадает с нынешними наиболее “гражданственными” регионами, вслед за которыми идут области, лежащие еще далее к северу, где средневековые республиканские традиции были хотя и реальными, но значительно бблее слабыми. Для того чтобы определить, является ли эта интригующая корреляция свидетельством исторической преемственности или просто любопытным совпадением, обратимся к эволюции социально-политической жизни Италии в последующие семь веков.

В течение XV — начала XVI веков на полуостров обрушились новые бедствия — Испания, Франция и другие творцы европейской политики избрали Италию в качестве площадки для своих династических дуэлей. Демографические и экономические последствия иноземных вторжений в сочетании с разорением, вызванным чумой, и упадком торговли особенно болезненно сказались на северных коммунах. Население Брешии и Павии, к примеру, в начале XVI столетия сократилось на две трети — таков был результат бесконечных вторжений и грабежей. Только в XIX веке численность населения в городах Севера достигла сред- невекового уровня. Между тем Юг избежал этих напастей. На- селение Неаполя, например, в XV веке удвоилось, а в первой половине XVI века еще увеличилось вдвое, что позволило ему стать вторым — после Парижа — городом Европы. Вопреки популяци- онным потокам XII века многие северяне перебирались в XVI веке

на юг, привлекаемые относительным процветанием этих мест. В первой половине XVII столетия, одновременно с появлением начальных проблесков экономического подъема, Италию захлестнула новая волна эпидемий. В 1630—1631 и в 1656—1657 годах чума наполовину сократила население городов центральной и северной Италии62.

К XVII веку все города этого региона не только перестали быть республиками, но и многие из них потеряли свою независимость. Крах республиканских коммун завершился чем-то вроде “рефеодализации” итальянского полуострова. На смену торговым и финансовым инновациям шли стяжание земельных владений и паразитическая праздность. Местные конфликты, междоусобная борьба и изощренные заговоры означали фактически полный распад социальной ткани. Это происходило в то время, когда прочие государства Европы шли к национальному единству63.

Теперь и на Севере, и на Юге автократическая политика воплощалась во взаимоотношениях типа “патрон — клиент”. Вместе с тем у северных наследников коммунальных традиций патрон, однако, невзирая на свою приверженность автократии, по-прежнему признавал за собой гражданские обязанности. Тщательная антропологическая реконструкция той эпохиТюД^ тверждает, что местные дворяне, монополизировав политическую власть, все-таки не забывали о гражданских добродетелях, возводя больницы и прокладывая дороги, финансируя местные хоры и оркестры и даже выделяя средства на зарплату городским чиновникам. Этика взаимной ответственности на Севере проявляла себя и в aiutarella, традиционной практике трудового обмена между соседями64. Таким образом, несмотря на распространение неравенства, эксплуатации, конфликтов, северное наследие республиканских коммун, не имея возможности реализовать себя в политических институтах, проявлялось в этике гражданского участия, социальной ответственности и взаимопомощи среди равных.

Структуры власти на Севере почти не отличались теперь от феодальных структур Юга. И тем не менее кое-что из славного опыта коммун, из той бурной экономической активности, которую вызвала к жизни гражданственность, было сохранено прежде всего в долине реки По и в Тоскане. Именно поэтому здешние места оказались более восприимчивыми к первым дуновениям прогресса сначала в культуре, а затем и в экономике, которые

fg

достигли полуострова во второй половине XVIII века. Несмотря на общественный упадок, вызванный несколькими веками иностранных завоеваний, эпидемий и внутренних смут, идеал vita civile все же выжил в регионах с коммунально-республиканским прошлым.

Между тем на Юге средневековое наследие оказалось противоречивым. Предложенное Фридрихом II своеобразное разрешение проблемы коллективного действия вскоре было размыто, король и бароны — носители абсолютной власти — превратились в правителей-хищников. Власть оставалась феодальной и авто- кратичной, смягчаемой время от времени лишь безнадежными восстаниями. Авторитарные политические институты подпирались традициями вертикальных общественных связей, властной асимметрии, эксплуатации и зависимости, в корне отличавшимися от присущих Северу традиций горизонтальных ассоциаций равноправных граждан. Южная политика патронажа была более персоналистичной, более эксплуататорской, более преходящей и менее “гражданственной”.

К XVIII столетию “Неаполитанское королевство, населенное пятью миллионами жителей, было самым крупным итальянским государством. В то же самое время оно оставалось, по-видимому, наиболее дурно управляемым, самым консервативным и разболтанным”65. Вопреки общераспространенному убеждению, и в эпоху раннего средневековья, и в наше время Юг отнюдь не был менее урбанистичным в сравнении с Севером66. В 1791 году население Неаполя в два раза превышало число жителей РимаГ в три раза — Милана, в четыре раза — Турина и Флоренции; но при этом Неаполь оставался “грандиозным паразитом, большинство жителей которого составляла королевская челядь, священники, прислуга и нищие. Город сидел на шее замученного непосильным трудом, отчаянно бедного крестьянства, полностью лишенного гражданских прав”67. В южных городах власть нобилитета оставалась абсолютной, а “смешение знати и горожан, столь отличавшее общество Севера, было здесь просто незнакомо”68.

На Севере аристократическая власть, которой и без того уже давно приходилось непросто, начала разлагаться. На Юге, напротив, “в первые десятилетия XVIII века политическая юрисдикция и экономическая власть баронов по-прежнему оставались неприкосновенными. Здесь процесс ниспровержения феодализма

шел крайне медленно: даже к концу века могущество баронов было исключительным”69. Пропасть между правителями и управляемыми в этой части страны углублялась тем фактом, что практически все царствовавшие на Юге династии были иноземными. С 1504 по 1860 год почти вся Италия к югу от папских владений управлялась Габсбургами и Бурбонами, которые, как недавно в деталях показал Энтони Пэджен, систематически сеяли взаимное недоверие и распри среди своих подданных, разрушая горизонтальные связи солидарности ради утверждения вертикальных связей зависимости и эксплуатации70.

Несмотря на закат коммунальных республик Севера на рубеже XIV века, демократические революции, захлестнувшие Европу в XIX веке, столкнулись с теми же региональными различиями в культуре и социальной структуре, которые зародились семью столетиями ранее. Как мы убедимся позже, именно эти устойчивые различия оказались решающими в то время, когда Италия подошла к национальному объединению.