§ 4. Критика материализма

Если все, с чем человек имеет дело, существует только в связи с его практическими потребностями, то вопрос о мире «самом по себе» лишен смысла. Марксизм «...учит, что не существует некая действительность «сама в себе», сама по себе и сама для себя, а только в исторической

связи с людьми, которые ее изменяют. Вполне возможно, что

существует некая внечеловеческая и внеисторическая объективность. Но кто о ней может что-то сказать? Кто сумеет посмотреть «с точки зрения космоса самого в себе» и что вообще означает такая точка зрения? Поэтому вполне справедливо полагать, что в данном случае речь идет об остатках понятия бога в смысле мистической концепции непознаваемого бога. Объективный всегда означает «объективный по- человечески», что может вполне соответствовать определению «исторически субъективный», следовательно, «объективный» означало бы «всеобщесубъективный». Человек познает объективно в той мере, в какой это познание реально для всего человечества, исторически объединенного в единую систему культуры. Концепция «объективности» в метафизическом материализме должна, по-видимому, означать объективность, существующую вне человека. Однако если утверждают, что некая действительность существовала бы даже тогда, когда не существовал человек,— то либо рассматривают это утверждение в переносном смысле, либо попадают в определенную форму мистицизма.

Эти размышления, как будет показано в другом месте, целиком противоречат материалистической метафизике Энгельса и Ленина. Однако Грамши старается время от времени ссылаться на Энгельса, особенно на его утверждение, что материальность мира доказана историческим развитием естествознания и философии. Но, по мнению Грамши, такое утверждение неким непостижимым образом включает историю естествознания в содержание самого понятия «материальность». Другими словами, развитие знания не столько раскрыло «материальность мира», сколько ее создало. Наиболее ясно данный смысл виден из его критики Лукача.

Лукач отбрасывал диалектику природы, полагая, что диалектика как процесс движения объекта и субъекта к единству относится только к человеческой истории. Грамши, на первый взгляд, защищает Энгельса и критикует Лукача за то, что он исходит из дуализма природы и человека. Если включить историю природы в историю человека, нет оснований отрицать, что диалектика не может одновременно относиться и к природе. На самом деле вывод Грамши не только не оправдывает взглядов Энгельса, но и углубляет «исторический субъективизм» Лукача, ибо включает естественную историю в историю человека, а не наоборот. При таком толковании марксизм становится коллективным солипсизмом — т. е. образом мира, целиком и без остатка сведенным к социальной практике человека.

И действительно, материализм в понимании Грамши не только не является противоположностью религии, но и непосредственно вытекает из религиозных предрассудков. Материализм есть разновидность примитивного здравого рассудка, который прикрывает отсутствие критического мышления мнимой самоочевидностью: «Широкая публика вообще не верит в возможность постановки проблемы: существует ли объективно внешний мир? Достаточно сформулировать проблему таким способом, чтобы вызвать неудержимый, гаргантюистский взрыв хохота.

Публика «верит», что внешний мир объективно реален, но именно здесь и возникает вопрос: каков источник этой веры и какой «объективной» критической ценностью -она обладает? Эта вера по своему происхождению религиозна, если даже разделяющий ее человек безразличен к религии.

Намеки Грамши понятны, так как он сам рос и воспитывался в то время, когда католическая философия вела баталию с модернизмом и его «идеалистическими» доктринами. В данной полемике не было более легкого способа победы над противником, чем объяснение малограмотной аудитории, что идеалисты не верят в существование «вот этого стола», а считают его только явлением. Следовательно, они не знают того, что знает каждый ребенок. Борьба Ленина с «идеализмом» находилась на том же самом уровне, потому аналогии Грамши неудивительны и оказываются косвенной полемикой с Лениным.

Грамши прекрасно осознавал примитивизм форм обучения и пропаганды марксизма. До определенной степени он считал его неизбежным и объяснимым. Ведь марксизм есть мировоззрение пролетариата, т. е. социально угнетенного и зависимого класса. В своих обычных и распространенных формах это мировоззрение может лишь в незначительной степени подняться над уровнем популярных предрассудков и обычного народного здравого рассудка. Поскольку марксизм существует в указанных формах, он не в состоянии бороться с идеологиями образованных классов и одерживает мнимые победы, концентрируя свою критику на наиболее примитивных противниках. Но если марксисты хотят действительных успехов в борьбе за культуру, они должны бороться с сильными противниками. Не гнаться за псевдопобедами и стараться понять действительный смысл иных мировоззрений.

Грамши принадлежит к немногочисленным марксистам XX в., которые на шатком фундаменте (ибо ранние работы Маркса были опубликованы тогда, когда Грамши уже сидел в тюрьме, а главным материалом для интерпретации марксизма были «Тезисы о Фейербахе») стремились реконструировать совокупный субъективизм и исторический имма- нентизм как действительное философское содержание марксизма. И с этой точки зрения его наследство для отечественной ортодоксии, воспитанной на работах Ленина и Сталина, пока остается совершенно чуждым.