§ 3. Предвидение и воля

Такая примитивная, квазирелигиозная вера хотя и необходима на ранних фазах рабочего движения, по сути дела ничем не отличается от фаталистической концепции предопределения в христианстве. Эта вера достигла апогея в немецкой классической философии в виде утверждения «Свобода есть осознанная необходимость», а данное утверждение ничем не отличается от окрика «Так хочет бог!». На протя жении всей истории фаталистические верования возникали как идеологии зависимых и угнетенных классов и групп. Такой же была их функция на первых этапах рабочего движения. Но с того момента, когда пролетариат приобретает самосознание своего положения, способен на историческую инициативу и может вести наступательные действия, вера в историческое провидение, руководящее его судьбой, становится ненужной. Это помеха, которая должна быть отброшена как можно скорее.

Философия практики по самой своей природе не должна ожидать действия «исторических законов» — скрытых божеств, которых люди используют для достижения своих целей. Конечно, рабочий класс, обретая самосознание и способность к самостоятельной инициативе, имеет определенные исторически сформировавшиеся условия и обстоятельства, которые нельзя изменить произвольно.

«Можно сказать,— пишет Грамши,— что экономический фактор, понятый прямо, в еврейском значении экономического детерминизма, является только одним из многих способов проявления глубокого исторического процесса (фактор расы, религии и т. д.). Но философия практики стремится объяснить этот наиболее глубокий процесс и именно потому является философией и антропологией, а не обычным каноном исторических исследований»6 Однако он не объясняет, что понимается под «наиболее глубоким историческим процессом», экономические изменения которого были бы только одним из выражений наряду с изменениями культуры. Эволюционистские и детерминистские схемы истории, включая принцип причинного «примата» производственных отношений над всей остальной культурой, по мнению Грамши, есть совершенно превратное понимание марксизма.

Поскольку исторический процесс един и лишь выражается в разных сторонах общественной жизни, то и популярное в марксизме технологическое понимание отношения между теорией и практикой тоже не имеет смысла, если под «технологическим пониманием» иметь в виду взгляд, по которому теоретическое мышление должно обеспечивать политическую практику эффективными планами на основе «научного» и «объективного» анализа социальных процессов. Грамши протестует против понимания теории как орудия или служанки практики. Социальные процессы могут иметь существенные последствия, если они возникают в результате появления классового сознания. А оно невозможно без организации и без интеллигенции. Политическое действие, а также сознание его направления и целей представляют собой не особые процессы, а только аспекты одного и того же явления, в котором нельзя говорить о «прима'ге».

Не имеет смысла и разделение исторических прогнозов и действий, осуществляющих эти прогнозы. Предвидение и воплощение предвидимого совпадают: «В действительности можно предвидеть «научно» только борьбу, а не ее конкретные моменты, которые могут быть їолько результатами столкновения противоположностей, находящихся в постоянном движении и никогда не сводимых к установленным величинам, поскольку количество постоянно преобразуется в них в качество. В действительности «предвидят» лишь в той степени, в которой действуют и осуществляют сознательные усилия, способствующие возникновению конкретного «предвиденного» результата. Следовательно, предвидение оказывается не актом науки, но абстрактным выражением усилия, практическим способом выражения совокупной воли. И на каком основании предвидение могло бы быть познавательным актом? Можно знать то, что было, или то, что есть, а не то, что будет, что является «не существующим» и потому, по определению, непознаваемым. Предвидение является только практическим действием»7

Познание социальных процессов, по Грамши, не может быть наблюдением извне. Такого наблюдения вообще не существует. Познание есть часть, сторона и выражение общественного развития наравне с изменениями экономики. Экономическое развитие несводимо к прогрессу производительных сил. Тем самым отпадает традиционное (но принятое большинством позитивистски ориентированных марксистов) кантовское и неокантианское разделение «сущего» и «должного». Долженствование есть форма выражения человеческих стремлений, желания и воли, часть социальной реальности наряду с другими.

Однако это не означает, что мышление людей просто «выражает» их социальные ситуации и практические действия наиболее совершенным и адекватным способом. Если бы это было так, не было бы смысла говорить о ложном сознании, идеологических мистификациях и постепенном обретении классового самосознания. Между эксплицитным и имплицитным познанием существует противоречие, имеющее всеобщий характер. Отсюда следует, что люди обладают двумя противоборствующими мировоззрениями и совокупностями норм: теми, что признаются на словах, и теми, что скрываются в самих актах практического действия. Какое из них истинное? То и только то, которого люди придерживаются на деле, хотя и отрицают на словах. С точки зрения единства теории и практики реальное сознание есть осознанное социальное поведение, а противоречащие ему взгляды и высказывания оказываются вербальными и поверхностными. Примером может быть ситуация, когда зависимые классы на словах признают принципы, внедренные в их сознание школой или церковью, поскольку они служат для стабилизации классового господства, особенно если речь идет о принципе святости всякой собственности. Но одновременно эти классы на деле поступают так, что указанные принципы не берутся ими всерьез (например, когда рабочие оккупируют фабрики и заводы).

Грамши не развивает эти положения, смысл которых не весьма ясен. Мысль о том, что люди говорят одно, а делают другое, достаточно тривиальна. Если даже полагать, что речь идет не о плохой вере или осознанном обмане, а о неспособности людей к осознанию мотивов и причин собственных действий и коллизий практического поведения с признаваемыми на словах принципами.

Степень влияния вербальных норм на фактическое поведение различна, а само это различие оказывается постоянной иллюзией. Поэтому тезис о двух мировоззрениях — экспилицитном и имплицитном — сомнителен. Ведь из него не следует, что имплицитное мировоззрение, содержащееся в практическом поведении людей, заслуживает одобрения уже по причине своей имплицитности. Принцип священного характера собственности нарушается не только угнетенными, но и привилегированными классами, и такое нарушение не обязательно выражается в актах классовой борьбы, но и в индивидуальных актах грабежа и воровства. Очевидно, Грамши просто хотел подчеркнуть, что классы, руководствующиеся в своем поведении осознанными интересами, поступают таким способом, что их поступки противостоят нормам существующей культуры. Но для подтверждения этой бесспорной истины не нужна никакая теория о «двух взглядах на мир».

По мнению Грамши, марксизм не является «научным» описанием социальной действительности, из которого можно вывести практические правила успешного политического действия. Марксизм — элемент или сторона практической борьбы пролетариата и выражение его классового сознания. Следовательно, нет смысла разделять марксизм на «философскую», «социологическую» и «политическую» часть. Сама философия может быть только историей, социальным процессом и неотъемлемой частью данного процесса, связанной с теоретическим сознанием.

Грамши стремится свести к минимуму или вообще уничтожить всякое различие между поведением и мышлением. Поскольку человеческое поведение всегда, в большей или меньшей степени,, связано с сознанием, а наиболее рафинированные формы философского, научного, теоретического мышления — не что иное, как элементы человеческой практики, то все поведение людей является «философским». Все люди имеют собственную философию, хотя нередко не могут ее выразить.

Приведенные рассуждения Грамши неоднократно вызывали критику, в том числе марксистов. С одной стороны, он подчеркивал особую и незаменимую роль интеллектуалов в формировании классового самосознания, организации и борьбе классов. С другой стороны, полагал, что различие между имплицитным и теоретическим сознанием не имеет значения. Все оказываются философами, ибо каждый ведет себя более или менее сознательно. А философия в широком смысле слова есть исторический процесс или совокупность человеческих действий и поведения. Отсюда можно было сделать вывод, что рабочий, предпринимающий любые действия в защиту своих интересов, является в той же степени «теоретиком», в какой им был Маркс, выведший из этих действий универсальную теорию истории. Такой вывод ведет уже к абсолютному теоретическому нигилизму, которому сам Грамши противостоял. Поэтому в его теории нет единства и последовательности.

Он стремился к тому, чтобы исключить особый статус теории и признать ее только «аспектом» поведения. Однако из самого поведения нельзя делать какие-либо заключения о теоретическом сознании его субъектов. Из того, что поведение червей подчиняется определенным биологическим правилам, не вытекает, что черви обладают биологической теорией. Правда, человеческое поведение всегДа в той или иной степени осознанно. Но именно потому, что люди сплошь и рядом не осознают ни мотивов собственного поведения, ни сил, которые ими управляют, они особо не отличаются от червей. В результате понятие теоретического сознания у Грамши внутренне противоречиво.