Сакрально-правовые нормы перехода к междуцарствию: возвращение ауспиций к patres

Ключевая латинская фраза, которая является принципиальной для понимания запуска политико-правового механизма междуцарствия, - auspicia ad patres redeunt (Cic. Ер. ad Brut.

Кого следует понимать под термином patres, - эта проблема породила огромную литературу Авторы, решавшие ее, анализировали понятие patres, главным образом, не изолированно, а вместе с такими категориями, как соп- scripti, pedarii и др. Но, поскольку нас в контексте изучаемой темы интересуют только patres, мы позволим себе ограничить представление точек зрения именно в отношении этой социальной группы.

На одном полюсе исследовательских мнений находится гипотеза, в соответствии с которой patres - это совокупность патрициев. Иначе говоря, - все патриции, объединенные в куриатные собрания (состав данных комиций, на взгляд сторонников этой концепции, был чисто патрицианским). У истоков такой трактовки стояли В. Беккер и Д. Швеглер202 Наиболее определенно формулировал данный подход Б. Низе203 В историографии середины 90-х гг XX в. эта точка зрения представлена в труде Т. Корнела204

На противоположных позициях находились авторы, усматривавшие в patres весь сенат. Так, П. Виллеме полагал, что эквивалентом слова patres у греческих авторов был термин роиА,г| - совет (Dionys.II. 14; IV 12; VIII. 90; IX.

14; XI. 20, 62; Арр. В. С. I. 98). При этом П. Виллеме отмечал, что в начале Республики сенат был или исключительно, или в большинстве патрицианский205 Предлагал переводить термин patres как «сенаторы» (при анализе по- 54

нятия auctoritas patrum) А. В. Захаров206 Понимал patres, имевших право ауспиций, как синоним слова senatus Э. Гьерстад207 Е Фризер также пытался найти аргументы, что интеррекс назначался всем сенатом208

Третья точка зрения, являющаяся наиболее авторитетной, состоит в том, что patres - патрицианская часть сената.

Кроме трех названных исследовательских теорий можно выделить еще несколько, приближающихся в той или иной степени к одной из основных, но в то же время от них отличающихся. Так JI. Ланге под patres понимал pater familias gentium patriciarum, то есть не всех патрициев, а отцов семейств пат-

_ 244

рицианских родов, часть которых была вне сената

О. Классон высказал мнение, что термин patres первоначально относился только к патрицианским сенаторам, а позднее употреблялся для обозначения всего патрициата в противоположность всему сенату, и активно полемизировал с Т.

В. Пирогов усмотрел три значения слова patres. Первоначальное, «сто- рого-техническое», когда имелись в виду сенаторы-патриции (которые образовывали внутри всего патрицианско-плебейского сената отдельную коллегию) и два боле поздних, когда с течением времени это понятие стали применять, с одной стороны, ко всему патрицианскому сословию, а с другой, - ко всему сенату247

Оригинальную позицию занял в трактовке проблемы А. Магделен, посвятивший ей специальную статью248 Признавая функцию назначения интеррекса патрицианской, он полагал, что патрициат возникает только в первые семьдесят лет Республики из бывших носителей высших должностей. Отдавая должное многим конкретным наблюдениям этого автора о переходе к междуцарствию, отметим все же, что предложенная им гипотеза о времени возникновения патрициата и его исходной социальной базе столь нетрадиционна, что для многих исследователей неприемлема (в отличие от концепции «замыкания патрициата» в начале республиканской эпохи). А. Магделен видел в patres, к которым в период интеррегнума возвращались ауспиции, не просто патрицианских сенаторов, а исключительно тех, кто ранее занимал высшие должности (т. е. имел ауспиции в бытность свою магистратом). Разделял данный подход П.-Ш. Рануиль, полагавший, что толкование термина patres в значении «патрицианские сенаторы» (в противопоставлении соп- scripti) излишне широко, речь должна идти о более узкой группе, а именно, о бывших должностных лицах, занимавших магистратуры с империем249

В последние десятилетия в историографии проблемы наметилась тенденция совместить рациональные моменты разных теорий и синтезировать обобщения, подобные выводу О. В. Сидорович о том, что patres - древнейшие патрицианские сенаторы, составлявшие первоначальный сенат и являв- 44

Lange L.

Classon О. Kritische Erorterungen... S. 52- 69. 46

Christensen H. Die urspriingliche Bedeutung der Patres // Hermes. 1875. № 9. S. 215. Пирогов В. Указ. соч. С. 212-215. 48

Magdelain A. «Auspicia ad patres redeunt»... P. 341-383. 49

Ranouil Р.-Ch. Op. cit. P. 13.

шиеся главами патрицианских родов221 Перекликается с этим положением мнение Й. Бляйкена, характеризующего patres как совокупность влиятельных патрициев, руководителей патрицианских родов, заседавших в сенате222

Действительно, у Ливия имеются совершенно определенные утверждения, что интеррекса назначают патриции (VI. 41 6), что именно в руках патрициев находятся птицегадания (X. 8. 9), а Авл Геллий также однозначно передает формулировку: auspicia patriciorum (Gell. N. А. 13. 15. 4). Цицерон тоже достаточно ясно свидетельствует, что интеррекс должен был избираться патрициями из своей среды (Cic. Dorn. XIV 38)223 Не приходится сомневаться, что ауспиЦии возвращались именно к патрициям, но реально осуществляли государственные акты, связанные с этим, разумеется, не все патриции, а политически наиболее дееспособная их часть, вероятнее всего, патриции- сенаторы, что, впрочем, не мешало им быть самыми авторитетными главами семей патрицианских родов. Пополнение сената в 509 г до н. э. плебеями привело к тому, что они, как это показывает Д. В. Дождев, развивая теорию о замыкании патрициата в начале Республики 224, в конце концов, получили наследственный патрицианский статус. Однако маловероятно, что, даже обретя его, они вошли в число тех, кто мог совершать политические акты, полагавшиеся patres, как группе патрициев-сенаторов, члены которой и олицетворяли непосредственно носителей ауспиций. Они, например, как отмечал еще Г Э. Зенгер, не привлекались к объявлению auctoritas patrum225 На них, как подчеркивал X. Вольф, никогда не было распространено и обозначение термином patres226 То, что интеррекс назначался не всем сенатом, следует из текста Диона Кассия (Cass.

Возникает вопрос, почему право ауспиций и связанное с ним право назначения интеррекса остались в качестве привилегии патрицианских сенаторов на протяжении всей Республики, хотя с середины IV в. до н. э. мы, безусловно, можем говорить о populus Romanus, состоявшем из патрициев и плебеев, как важном источнике государственной власти, а с конца III в. до н. э. о консолидации гражданской общины? Нам кажется, ответом на этот вопрос может служить признание того обстоятельства, что процесс формирования римской государственности представлял собой создание политической общности на основе первоначального ее ядра в виде сакральной общины патри циев. Мы находим абсолютно верным утверждение В.Н. Токмакова, что «как бы ни расширялся гражданский коллектив в первые века Республики, сколько бы новых граждан (cives) ни включал, он по-прежнему находил свое истинное воплощение в изначально сложившемся коллективе гентильных триб»227 Добавим, что в ходе создания и усовершенствования политического организма римской civitas это исходное ядро было консервативным элементом, обеспечивавшим в значительной мере ее устойчивость.

Обратимся теперь к тому, что означает сам процесс возвращения ауспиций к patres. Имел ли место в этом случае какой-либо конкретный самостоятельный акт их передачи? Хорошо известно, что в Римской республике ауспициями наделялись высшие магистраты, имевшие империй. Передавали ли они их, сменяя друг друга? Если акт наделения империем в Риме, без сомнения, существовал, то была ли отдельная процедура наделения правом ауспиций? Представление о передаче ауспиций «по цепочке» было создано Й. Рубино, считавшим, что изначально ауспиции имели цари, которые передавали их друг другу через посредство интеррекса, а в республиканскую эпоху уходящий магистрат передавал их своему преемнику. При этом Й. Рубино то писал, что магистрат получал ауспиции в день выборов, то, - что в последний день срока полномочий своего предшественника228

В историографии XX в.

Таким образом, никакой особой, отдельной от других известных нам процедур вручения полномочий, церемонии наделения ауспициями магистрата не прослеживается. В свою очередь, вакантность высшей магистратуры свидетельствовала об автоматическом возвращение ауспиций к их законным обладателям. Право птицегаданий возвращалось само по себе, без политикоправовой процедуры, что вполне объяснимо как сакральным характером' об ряда, так и, главным образом, тем, что patres оставались обладателями ауспиций, делегирование которых прекращалось. Исходя из вышесказанного, мы не можем согласиться с А. Магделеном в его трактовке возвращения ауспиций в период интеррегнума только бывшим магистратам. Собственно говоря, его подход означает, в принципе, ни что иное, как признание именно магистратов наделенными «от природы» возможностью в такой форме узнавать волю богов. И в этом смысле позиция А. Магделена фактически приближается к отвергнутой исследователями точке зрения Й. Рубино о передаче ауспиций от магистрата к магистрату. В данном случае эта цепочка логически замыкается: если нет действующих магистратов, то ауспиции возвращаются к бывшим. Но, поскольку очевидно, что власть магистрата, его империй, дается ему не от природы, а только вручается на короткий срок общиной (в узком смысле даже ее историческим ядром - куриями), то и о наделении ауспициями можно говорить как о временном предоставлении магистрату этой функции сакральной общиной патрициев, для членов которой ауспиции были неотъемлемой естественной принадлежностью. Для магистрата и высшая власть, и ауспиции - полномочия временного характера, данные от коллективных их носителей «по природе». Этот процесс передачи властных и сакральных функций определенным лицам на определенное время можно назвать процессом их персонификации, а политико-правовые и религиозные нормы, регулировавшие как передачу, так и реализацию этих функций, оформлением этой персонифицированной власти.

Мы считаем весьма точной формулировку Г Дулькайта о том, что в царский период высшая власть имела двойное оформление, - в качестве империя и ауспиций237 Продолжая данный тезис мы скажем, что, во-первых, это было не просто двойное, а двуединое оформление, а, во-вторых, что оно сохранялось в течение всего республиканского периода. Кроме того, добавим, что ауспиции были теснейшим образом связаны не только с империем, но и с таким действенным политическим инструментом, пронизывавшим всю римскую общественную жизнь, как auctoritas patrum. Но прежде чем говорить об auctoritas, выясним, какие конкретно ауспиции возвращались к patres. Известное нам по источникам деление ауспиций на imperativa (когда божественная воля специально узнавалась) и oblativa (когда предзнаменование являлось само по себе) для данной ситуации не принципиально, поскольку очевидно, что речь идет о тех и других, но, главным образом, о первых, так как вторые не инициировались субъектами. Другое деление ауспиций, донесенное до нас Авлом Геллием (приводящим слова Валерия Мессаллы), сводится к тому, что патрицианские ауспиции бывают auspicia maxima и auspicia minora (Gell. N. A. XIII. 15. 4). Первые совершают высшие должностные лица, а вто рые другие магистраты238 Кого понимать под другими магистратами, здесь остается некоторый простор для исследовательских размышлений. При этом главный вопрос сводится к тому, следует ли считать носителями auspicia minora магистратов sine imperio (как это делал В. М. Хвостов239). Мы полагаем, как уже отмечалось, что магистраты без империя не имели права общественных ауспиций. Деление птицегаданий на maxima и minora является, на наш взгляд, отражением, так сказать «большего» и «меньшего» империя магистратов при сопоставлении их полномочий друг с другом. Ауспиции преторов, так же как и их империй, будут меньшими по сравнению с консульски-

~ 269 'г

ми, а ауспиции и империи начальника конницы меньше диктаторских То, что у Авла Геллия в числе носителей auspicia maxima названы преторы и цензоры, не убеждает нас отказаться от такого понимания. В отношении преторов мы не видим особых логических затруднений: претор мог иметь полномочия и ауспиции консула, заменяя его при отсутствии консула в городе (по поручению последнего). Что же касается цензоров, то мы не усматриваем у них права ауспиций, так как исходим из того, что для избранных на центури- атных комициях магистратов связь куриатного закона об империи и ауспиций, как нас убеждают древние авторы, несомненна. Цензоры же не вносили в комиции lex curiata de imperio, о чем совершенно четко сообщает Цицерон (Cic. Leg. Agr. II. XI. 26). Так или иначе, как бы не решался вопрос о том, какие должностные лица имели auspicia maxima, какие - auspicia minora, а какие их совсем не имели (и должны ли мы говорить о «больших» и «меньших» ауспициях не в абсолютном, а относительном смысле), в данном случае, применительно к возвращению ауспиций в условиях интеррегнума, это деление также не особенно значимо. Ибо предпосылкой перехода к интеррегнуму было отсутствие высших магистратов, а с его наступлением прекращались и функции других должностных лиц. Поэтому мы можем сказать, что в период республиканского междуцарствия к patres от магистратов возвращались общественные ауспиции вообще, государственные ауспиции как таковые.

Но здесь встает гораздо более важный в контексте данной проблемы вопрос, что такое auspicia privata и auspicia publica (именно применительно к ситуации междуцарствия). О частных ауспициях безотносительно к интеррегнуму упоминает Тит Ливий, например, в выражении «расстройство общественных и частных ауспиций» (IV 2.5)240 Не вдаваясь в анализ понятия «частные ауспиции», обратимся к интересующему нас сюжету. Тот же Ливий (VI. 41. 6), реконструируя борьбу вокруг законов Лициния - Секстия, говорит от имени патрициев следующее: «ауспиции до такой степени принадлежат исключительно нам, так что не только народ никогда не выбирает патрицианских магистратов иначе, чем по проведении ауспиций, но и мы сами, без голосования народа, только по совершении ауспиций назначаем интеррекса»241 а далее следует выражение: et privatim auspicia habeamus, que -isti ne in magis- tratibus quidem habent. Получается, на первый взгляд, что в период интеррегнума патриции использовали частные ауспиции, хотя занимались общественным делом. В историографии даже закралось подозрение, что auspicia privata patricians и auspicia publica populi Romani понятия идентичные (либо первые составляли основу вторых)242 Однако И. Линдерски убедительно показал, что такое понимание основано на неверном истолковании термина privatim у Ливия243 В самом деле, patres-patricii в период междуцарствия проводили не auspicia privata, а сами будучи privati. Это можно вполне обоснованно утверждать, исходя из известного противопоставления magistratus и privatus, имевшегося в римском общественном сознании и римской конституции (и нашедшего отражение в данной фразе Ливия). Не занимая в условиях интеррегнума никаких должностей, патрицианские сенаторы выступали как частные лица, но решали общественную задачу восстановления преемственности управления гражданским коллективом. Следовательно, перевод приведенного выражения, вызвавшего затруднения в толковании характера ауспиций при интеррегнуме: «и даже, будучи частными лицами, имеем ауспиции, которых эти люди, разумеется, не имеют и магистратами»244 Таким образом, к patres возвращались auspicia publica.

Однако означало ли возвращение ауспиций переход к patres всей полноты высшей власти, или же их власть как коллективного носителя ауспиций ограничивалась назначением интеррекса? Исследователи задавали этот вопрос относительно междуцарствия царского времени. Э. Гьерстад, отвечая на него, отрицал, что при смерти царя его власть вместе с ауспициями возвращалась к patres245 Противоположную позицию занял Р Рилингер, полагающий, что после смерти царя patres имели не только коллегиальные ауспиции, но и regia potestas246 Нам представляется, что именно такой подход позволяет концептуально осмыслить значение ауспиций. Неспроста Ливий, говоря о междуцарствии после Тулла Гостилия, пишет: res ad patres redire (I. 32.1).

Ауспиции были средством и олицетворением верховной политической власти. Учитывая консервативный характер института interregnum и архаическую форму его функционирования, мы полагаем, что не ошибемся, распространив представление о возвращении к patres не только ауспиций, но и res (в самом широком смысле этого слова как государственного дела) и на республиканскую эпоху.

Приведенные рассуждения не позволяют нам принять встречающиеся иногда в историографии попытки представить деление ауспиций на военные и гражданские как различавшиеся своеобразным «организационным оформлением». При таком подходе обычно понимается, что обладателями auspicia militiae были куриатные комиции, а к patres во время междуцарствия возвращались auspicia domi247 Мы же полагаем, что термины «военные» и «городские» ауспиции отражают только целевое назначение их проведения в каждом конкретном случае. Право же ауспиций включало в себя возможность осуществлять птицегадания по любому (как внешнеполитическому, так и внутриполитическому) поводу. Принципиальных различий в наделении магистрата auspicia domi и auspicia militiae также не было, как не было отдельных актов наделения империем domi и империем militiae. Если понятие imperium кумулировало высшую исполнительную, как гражданскую, так и военную власть, то вытекавшее из него право ауспиций распространялось на обе эти сферы и не имело отдельных механизмов вручения его применительно к каждой из них. Patres обладали, следовательно, во время наступления интеррегнума всей совокупностью ауспиций и всей полнотой исполнительной власти (до того, как они избирали из своей среды первого интеррекса, делегируя в данном случае ему и эту власть, и ауспиции).

Теперь следует обратиться к принципиально важной для понимания главных политических устоев Римской республики проблеме соотношения магистратской власти, базировавшейся на империи (с которым были сопряжены ауспиции), и решений patres, выражением руководящих функций которых были auctoritas и опять-таки ауспиции. Реконструируя римскую политическую систему, Т. Моммзен главную роль в осуществлении полноты власти (особенно власти приказа) отвел империю. В течение многих десятилетий именно моммзеновское представление доминировало в исторических построениях. Пожалуй, только в названных работах А. Хойса и А. Джованнини были впервые сделаны выводы, что в начальный период Республики, в отличие от позднереспубликанского, политический вес и влияние patres в общественной жизни были существенно выше магистратского. Развивая положения этих исследователей, Б. Линке, перу которого принадлежит одна из последних монографий по проблеме становления форм политической организации римского государства, утверждает, что отправной точкой всеохватывающей власти приказа был не неограниченный империй, а коллективное решение patres, чьим производным была компетенция магистрата248 В выборах магистрата Б. Линке усматривает не возвышение кандидата, а самоограничение patres, называя последних исходным пунктом для легитимизации общественной деятельности и, более того, обладателями монополии на способность к ней249 Мы полагаем, что для осмысления регулирующих механизмов римской общины первых двух веков республиканского периода такая характеристика является весьма глубокой.

Доказательством того, что полномочия магистрата рассматривались как вторичные по отношению к верховенству patres, служат примеры, когда сенат, руководимый «отцами», запрещал высшим должностным лицам проводить выборы (Liv. VI. I. 5 и др.) и, особенно, когда требовал и добивался досрочной их отставки (Liv. VIII. 3. 4-5). То, что вручали империй куриатные комиции, в основе своей главный элемент патрицианской общинной и сакральной организации, также служит подтверждением тому, что делегирование империя магистрату происходило не от имени всего гражданского коллектива (который выступал посредником при этой передаче, голосуя предварительно за магистрата в центуриатных собраниях), а от patres.

На наш взгляд, трактовка магистратского империя, как власти, врученной от patres, позволяет рассматривать для ситуации перехода к междуцарствию возвращение к «отцам» и собственно этого империя. Вместе с тем, impe- rium - это полномочия высшего должностного лица, и применение этого понятия к patres не вполне корректно. Но не корректно оно именно как синоним власти «отцов». Их власть была глубже по сравнению с магистратской и не может быть сведена к ней во время отсутствия ее индивидуальных носителей. Поэтому, когда мы говорим, что imperium возвращался с наступлением междуцарствия к patres, мы имеем в виду, что делегирование его конкретным персонам прекращалось, и «отцы» могли наделять им других лиц, как бы «самоограничивая» себя в осуществлении функций руководства общиной (в реализации именно исполнительной власти).

В связи с изложением нашего понимания возвращения к patres в начальный момент интеррегнума не только ауспиций, но и империя, следует остановиться на имеющейся в литературе точке зрения, что обладателем империя и права общественных птицегаданий был также populus250 Авторы, защищающие данный подход (в частности, П. Каталано), ссылаются на Ливия, который в двух пассажах (XXIX. 27 2; XXX. .14. 8) упоминает об этом. У Ливия от лица Сципиона говорится: «империем и ауспициями народа римского и моими»251 Следовательно, уточним, имеется в виду, что империй и ауспиции, конечно же магистрата, но как бы даны ему от римского народа.

Второй из названных фрагментов Ливия дополнительной к этому информации не содержит: «Сифак ауспициями римского народа побежден и взят в плен»252 Действительно, если учесть эти формулировки Ливия, получается, что исходным коллективным носителем империя и ауспиций признается в данном случае римский народ, а о patres не упоминается. Но здесь мы должны помнить, что описаны ситуации середины и конца III в. до н. э. когда идея государственного верховенства populus Romanus стала идеологически важной, а значение patres формально-юридически уменьшилось. Мы бы даже согласились признать, что с течением времени у римлян возникло представление, что делегирование империя и ауспиций магистрату осуществляется от populus, если бы в период «вакуума» исполнительной власти ауспиции стали возвращаться к populus Romanus, а не к patres. Но до конца республиканской эпохи, а не только в ранний ее период, всегда «auspicia ad patres redeunt». И также неизменно и в период поздней Республики lex de imperio принимался не центуриатными комициями, которые олицетворяли весь римский народ, а куриатными собраниями. Поэтому, нам кажется, что за выражением об ауспициях и империи римского народа у Ливия стоит не более чем отражение определенного признания в классическую Республику конституционного значения populus. Однако, как римская демократия может быть зафиксирована с формально-конституционной точки зрения, но не как политическая реальность Республики, точно также, по нашему мнению, римский народ мог считаться коллективным носителем империя и ауспиций, а на практике, как дело доходило до разрыва преемственности магистратской власти, право общаться с богами от имени civitas и предпринимать самостоятельные политические действия всегда оказывалось у patres. Более того, монопольное руководство patres общиной в период наступления междуцарствия было законным.

В понимание магистратского империя, как власти, производной от решений patres, органично вписывается наше представление о тесной связи империя и ауспиций, поскольку ауспиции тоже являются, как мы видели, делегированными от «отцов». В свою очередь, у patres, даже когда они уступали магистрату право ауспиций, оставался такой важный инструмент политического воздействия как auctoritas. Мы признаем факт обладания ауспициями элементом руководства римской civitas, a auctoritas patrum ее направляющей политической силой.

Можем ли мы определить auctoritas patrum как правовую категорию? В. Дальхайм считает, что авторитет сената был не правовым, но социальным фактором римской конституционной жизни253 Он полагает при этом, что социальные обязанности во внутренних отношениях города-государства всегда были важнее, чем конституционно-правовые нормы. Однако нам представляется, что, хотя общественное воздействие auctoritas основывалось, в первую очередь, на mos maiorum, оно было вполне легитимным, ибо, по справедливому замечанию Ю. Г Чернышева, «римские понятия lex и mos были неразрывно связаны, и право для римлян заключалось не только в юридической практике, но и в традициях, обычаях, основанных на врожденных, данных от природы представлениях об идеальной норме, о справедливости»254 Как отмечал Ф. Виакер, «для раннего Рима кажется нереальной модель возникновения права из обуздывания первоначально не правовой власти через государственный порядок принуждения»255 А. В. Дождев подчеркивал, что «понятие mores maiorum... указывает на устойчивые древние формы правового общения»256 Очень конкретно по этому поводу высказался Г Везенберг: auctoritas patrum есть правовое понятие257 Исходя из трактовки права в приведенной цитате Ю. Г Чернышева, мы согласны с таким определением.

Auctoritas patrum представляла собой освящение авторитетом «отцов» тех или иных политических действий. Как отмечал А. В. Захаров, этот термин у Ливия означает «приказание отцов», «воля отцов», а в большинстве случаев «утверждение (со стороны) отцов»258 По наблюдениям И. JI. Маяк, этим термином назывались сенатские постановления в тот период, когда сенат состоял из глав патрицианских семей; когда же плебеи были допущены в сенат, сенатские постановления стали называться senatus consultum259 В зависимости от того, какое содержание вкладывает тот или иной исследователь в понятие patres, трактуется auctoritas patrum либо как одобрение всего сената, либо только патрицианской его части. Чаще всего одобрение patres касалось решений народных собраний по выборам магистратов или принятию законов. Известно, что изначально auctoritas patrum следовала за голосованием граждан, а затем стала даваться перед голосованием в комициях (lex Publilia 339 г. до н. э. для законов и lex Maenia начала III в. до н. э. для избранных должностных лиц - Liv. VIII. 12. 15; Cic. Brut. XIV 55). Авторы «Кембриджской истории» делали вывод, что ратификация со стороны patres всех решений народного собрания, имевшая место до принятия названных законов, свидетельствует о более важной их роли в ранний период Римской республики260 В. Маннино полагал, что до принятия lex Publilia именно сенаторы-патриции выражали свое подтверждение путем auctoritas patrum, а после 339 г. до н. э. это стало прерогативой всего сената261

Идентификация auctoritas patrum и lex cunata de imperio, имевшая место в ряде работ прошлого века, за не доказанностью не закрепилась в историографии262 Действительно, для полного отождествления этих политикоправовых актов серьезных оснований нет, но нам бы хотелось подчеркнуть их внутреннюю близость и единство оснований, по которым они принимались. Оба они означали, что источником высшей власти признается древняя сакральная патрицианская община и ее куриатная организация. В связи, с этим приведем очень, на наш взгляд, глубокое замечание А. Джованнини: auctoritas patrum была через ауспиции одобрением богов263 Patres были auctores в том смысле, что они являлись обладателями ауспиций (не временными их носителями, а подлинными обладателями). В. Маннино проследил этимологию выражения auctoritas patrum и пришел к выводу, что его значение связано с корнем aug, происходящий от которого термин auctor служил у индоевропейских народов для обозначения лица, определявшего волю богов264 Религиозный характер, религиозную природу главных патрицианских привилегий подчеркивают Э. Ференчи265 и Т. Корнел266 Авторитет «отцов» основывался, таким образом, на их праве толкования божественной воли.

Итак, две важнейшие функции patres - брать на себя управление государством в период интеррегнума и подтверждать своим авторитетом решения гражданского коллектива в целом - базировались, как мы видим, на признании их сакральной компетенции. Возвращение ауспиций к patres во время междуцарствия и передача через «отцов» как бы божественной санкции политическим действиям квиритов, были двумя сторонами одного краеугольного основания римской государственной организации: исходным сувереном и носителем высшей власти признавалась патрицианская сакральная община, возглавлявшаяся patres. Она осталась тем цементирующим фундаментом, на котором была возведена более сложная конструкция римской civitas. Для первых двух веков римской Республики значение patres в общественной жизни было во многом определяющим, магистратская же власть при всей возраставшей ее роли была производным элементом от их основополагающих функций. Начальный момент римского междуцарствия - возвращение ауспиций к их исконным обладателям - и поддержание непрерывности управление общиной через институт interregnum, в течение всей республиканской эпохи находившийся в руках patres, подтверждают это.