ГЛАВА 1. «БЕЗОСМЫСЛЕННОСТЬ» РЕЛИГИОЗНОГО ОПЫТА КАК СУЩНОСТНАЯ ЧЕРТА «НОВОГО» ЧЕЛОВЕКА
Обозначив в названии главы категорию безосмысленности, следует пояснить, о чем идет речь. Анализируя высказывания о гуманизме многих мыслителей близких к нашему дню (Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, К. Леви- Строса и др.), мы пришли к предположению о том, что сегодня гуманизм это не только проблема возвращения человеку человечности, но и в большей степени проблема возвращения человеку тех моментов социальной реальности, которые помогают торжеству человечности над бесчеловечностью. Смеем предположить, что проблема гуманизации мира, его переустройства по человеческим меркам не может быть решена без констатации наличия проблемы «нового» человека как основного дегуманизирующего субъекта современности. Его деструктивная сила во многом связана с наличием у него стойкого неприятия необходимости осмысления тех гуманистических принципов, которые были выявлены через религиозный опыт. Он боится осмысления религиозного опыта, потому что это усложняет «сегодня» и сводит его с положения господина «сегодня» на положение основного ответственного за его негуманное, бесчеловечное состояние. Осмысленный религиозный опыт может привести к торжеству «человека космоса», «человека истории» как более гуманных субъектов, чем он сам, а между тем он декларировал свою гуманность именно последовательной критикой основ социального бытия последних и заменой их рациональными моделями общества и человека. Во многом «сегодня» - это торжество рациональных моделей над явлениями, связь между которыми и не может установить человеческий разум, оперирующий этими моделями и ничем иным. Если принять за основу то, что ни одна модель человеческого общества не была окончательно утверждена в доказательстве своего соответствия реальности, мы можем вполне справедливо сказать, что модель, изгоняющая тайну, является очередной иллюзией, не менее таинственной, но более бесчеловечной. Ее бесчеловечность состоит в том, что она, разрушив только обосновавшееся в человеческом познании чувство связи на интуитивном уровне, стремится и добивается своего торжества путем декларации связи, не имеющей проверки жизнью. «Демоническая эстетика этих учений связана со способностью так представить общественный уклад и порядок, чтобы все его потенциальные разрушители (а заодно и сам инстинкт разрушения) получили убедительное алиби, а защитники - лишились аргументов. С одной стороны, во всяком разрушаемом порядке усматривается своекорыстный интерес и умысел “ретроградных сил”; с другой стороны, в союзники берется снобизм “современной личности”, пуще всего презирающей все традиционное, патриархальное и провинциальное» [161, с. 28]. Попробуйте сегодня утверждать о наличии объективной связи морального здоровья общества с религиозным смыслом социальных норм. Вы будете не поняты, в лучшем случае, а в худшем - будете объявлены человеком не правильно понимающим научные задачи сегодняшнего дня. Человеком, предпочитающим формулам метафоры, реальности - мифы, своей высшей ценности свободе - рабство. «Плен предрассудков и иллюзий» - вот диагноз такого видения. Униженные и порабощенные рациональностью индивид и социум уже и не имеют права на объяснение смысла своих метафор, на демонстрацию своих жизненных сил и жизнеутверждающих принципов. Жизнеутверждающие принципы можно понять, только вступив в соприкосновение с самим феноменом, отбрасывая все предубеждения в отношении этого феномена, констатируя факт его подмены рациональной моделью. Пытаясь отыскать этот принцип, нам нужно твердо усвоить тот факт, что если мы познаем феномен через рациональную модель, то теряем саму возможность наблюдения феномена в жизни, а значит, теряем сами предикаты жизнеутверждения. Большим успехом феноменологии сегодня следует считать констатацию религиозности обыденного, его сакрального наполнения и невозможности профанного обозначения его смысла. Этот смысл может быть обозначен как стремление становления Центром Мира. Центром Мира, таящего в себе (именно таящего) смысл бытия самого социума и смысл бытия индивида в контексте смысла социума. Религиозный опыт этого стремления - состоит в деятельности обозначения собственными этническими категориями Центра Мира. Вполне можно возразить, что, подвергая объективной критике религиозный опыт, мы тем самым фактически освобождаем человека из Царства Тьмы (того Царства, куда его привел религиозный опыт) и помещаем в Царство Света (куда его приведет критика религиозного опыта). А если признать критику религиозного опыта за религиозный опыт (И.А. Ильин), то мы можем констатировать факт смены обозначения смысла бытия конкретного общества «Центра Мира» на «Периферию Мира». Вот любопытное высказывание К. Маркса: «Критика религии освобождает человека от иллюзий, чтобы он мыслил, действовал, строил свою действительность как освободившийся от иллюзий, как ставший разумным человек, чтобы он вращался вокруг себя самого и своего действительного солнца. Религия есть лишь иллюзорное солнце, движущееся вокруг человека до тех пор, пока он не начинает двигаться вокруг себя самого» [Цит. по: 202, с. 5]. Мы видим, что К. Маркс приходит к отказу от религиозного опыта для того, чтобы утвердить свою рациональную модель. Но кто скажет, что рациональная модель лучше. К. Маркс говорит, что она плод самопознания. А что же тогда религиозный опыт, как не познание самого себя. Не случайно Василий Великий говорил: «Кто знает себя, тот знает Бога». Между тем, можно вполне предположить, что предложенная К. Марксом модель социальных отношений была направлена на решение задачи идентичной задаче религиозного опыта. Эта задача может быть обозначена как поиск минимального господства эгоизма отдельных субъектов и максимального преобладания альтруизма. Точнее, это можно обозначить как замену модели Царства вещи моделью Царствования Духа, но не путем отрицания первого, а путем констатации иной связи в мире вещей. Это, если хотите, война Вечного Человека как образа и подобия Божьего с Человеком Новым, как героем, изгнавшим Бога. У нового человека один страх и одна мысль - как бы остаться господином завтра. И одна работа - наделить это завтра господствующей, в определенной степени развитой рациональной моделью, обеспечивающей ему господство сегодня. Истоки этого господства в отсутствии у подчиненного социального субъекта даже попытки понять тот факт, что генезис такого положения связан с отсутствием его внимания к проблеме связи явлений. Можно сказать, оно держится на его уповании на те модели, которые выдумал господин с целью отвлечения внимания субъекта от связи. «Отвлечение от самопознания» - вот эта модель, и не религиозный опыт тому виной, не религия, а идеология, воспитывающая мечтателей и трусов. Она может иметь религиозную форму, но никогда не будет религиозным опытом по своей сути. Человеком правят не вещи, человеком правят образы, точнее высказывания, имеющие своей целью объяснение смысла многих, казалось бы, отсутствующих социальных явлений. Новым человеком правит желание выжить в одиночку, выстроить мир частного путем разрушения социального целого, поэтому задача постижения целостного, являющаяся, на наш взгляд, основной задачей религиозного опыта, ему недоступна. Недоступна, ибо он считает причиной господства над ним не свое невнимание к проблемам интеграции явлений своими силами, а непонимание дифференциации, которая в рациональных моделях считается объективной, и в силу этой объективности является источником господства. Новое время и новый человек не стремится к тому, чтобы понять, что его смыслопознание - это плод усилий прошлого, а его понятия также имеют историю развития. Ему кажется, что все родилось именно с ним и гораздо мудрее и лучше, чем было до него. «Совершенство, святость, мудрость, вообще завершенное состояние личности не применяется людьми нового времени потому, что оно требует себе либо “да-да”, либо “нет-нет”. Искомую истину новый человек предпочитает истине, и методологию - достигнутому знанию», - заметил П.А. Флоренский [212, с. 172]. Этот ряд явлений ненужных новому человеку наполнен религиозным смыслом обретения знания, потребностью в восстановлении утраченного социального почтения к целостности, волей к восстановлению утраченных социальных навыков ее постижения. Это, если можно сказать, и есть обретение целостности социума и природы, благодаря которой социум и получил толчок в развитии. Сегодня, на наш взгляд, сделано уже многое для того, чтобы эту целостность разрушить, покоряя натуру вокруг, покоряя натуру в себе, а значит, отказывая себе в самодостаточности и самопознании. Стоит отказать себе в самодостаточности, а отказ от самопознания в контексте обретения смысла целостности произойдет автоматически. Это потеря субъективности и превращения в объект. «Современный человек полюбил в себе свою слабость, свои колебания, свою немощь и постарался их именно выразить и показать прекрасными», - так объясняет причины потери субъектности новым человеком П. А. Флоренский [212, с. 173]. Далее он подчеркивает, что новый человек - это человек, лишенный понимания нормы и патологии. Его ценности уже не те, что восстанавливают целостность, а те, что позволяют ему «любоваться самим собою». Новому человеку важно не совершенное, как некоторую норму, иметь перед собою, а любоваться самим собою, своими тонкими душевными движениями, которым истина служит лишь предлогом и возбудителем. «Совершенное, целостное, святое, мудрое» - это, повторяем, предикаты гармоничного познания социального, где религиозный опыт имеет возможности гораздо большего воздействия на общество в качестве основного сосредоточения социальных норм. П.А. Флоренский полностью раскрывает смысл нового человека вне религиозного опыта. Его сущность таится в символическом отказе от профильных изображений. «Он отравлен страстями загнанными внутрь. Он не смеет быть откровенно профильным (самодостаточным. - А.Б.): насильник чужой личности в своих вожделениях, новый человек себе самому не хочет сознаться в своих желаниях и прячется за дымку мечтательности, дав желаниям возникнуть, но, не допуская их завершиться действием» [212, с. 173]. Религиозный опыт противоположен ему уже по той простой причине, что, во-первых, не терпит насилия над чужой личностью в силу констатации несовершенства своей личности, как непознанного, а, во-вторых, с констатацией невозможности насилия в силу отношения к человеку как «к образу и подобию Божьему». Человек для религии есть часть бытия существующего в рамках целостности, а значит имеющая не вытесненные, необходимые связи с носителем религиозного опыта. Мало того, следует также заметить, что религиозный опыт стремится показать, что противостоящий тебе есть великое таинство, посланное тебе в качестве проблемы самопознания. Очень важно, что П.А. Флоренский увидел смену признака человечности. Теперь человечность не взаимное самопознание с целью установления объективной, целостной, вечной связи субъектов, а безвольное объединение эмоций, сочувствие в безволии. До нашего времени П.А. Флоренский усматривал человечность в наличии возвещаемой истины и «проявляемой воле», а в наше время человечность - это проявление «чувства, т.е. субъективного начала, области, где нет уже самодовлеющей истины (Господа Бога. - А.Б.), как нет и побеждающей воли» [212, с. 172]. Побеждающая воля - самопознание при помощи категорий религиозного опыта. Его функцией является восстановление целостности. При этом религиозный опыт не предполагает нетерпимости к научному развитию субъекта, но он твердо настаивает, чтобы наука не превращала этого субъекта в объект манипулирования. Ему вполне известен сценарий этого превращения. Сначала подвергается критике таинство, затем показывается абсурдность традиции, а там и потеря субъектного в человеке. Можно сказать, что новый человек - это разрыв с обязанностью традиции, это новая метафизика, стремящаяся выстроить новую вертикаль категорий ценой разрушения старой. Она сама стремится изгнать трансцендентную вертикаль с целью отрицания этого трансцендентного, ибо трансцендентное это то, что существует в традиции как оправдание последней. Оно ее смысловое охранение, оно и постигается только религиозным опытом. Субъективное - это постоянное творение в результате осмысления некоторых аспектов традиции с учетом постоянного стремления к восстановлению целостности. Целостность в контексте социальной философии, на наш взгляд, является основной проблемой, включающей религиозный опыт в методологию осмысления процессов. При этом важно помнить, что и в основе категорий философии лежит религиозный опыт. Сама категория - это объяснение того или иного религиозного символа. Символ религиозный - способ правильного отношения к вещам, к людям и к идеям с целью ненарушения гармонии, т.е. целостности. Только человечество, делящее гармонию и целостность как гармонию, а значит живущее в рамках традиции способно становиться «историческим». Историческое человечество - это человечество, жаждущее истины более всего. Историческое человечество высказывается, оно ценит высказывания. Его схема проста. Сначала высказывание, а потом действие сообразно этому высказыванию. Оно твердо помнит, что всякое высказывание содержит в себе некие элементы метафизики. «Всякое же истинное высказывание - высказывание обогащающее познавательное, организующее, утверждающее, проблематичное и т.д. с необходимостью содержит в себе элементы метафизики пусть даже в качестве смутного инстинкта к преодолению, к выходу за предел, к головокружительному нет» [77, с. 14]. Высказывание - это чтение символов традиции, символов интеграции и дифференциации. Смена субъективных связей связями объективными. Связи, созидающие духовное и наполняющие этим духовным материальное, - вот то высказывание, которое необходимо историческому человечеству для того, чтобы оставаться историческим. Это высказывание не может быть лишено груза ответственности конкретного социального субъекта за последующие за ними действия. По сути нет нетрадиционных высказываний. Есть высказывания, не соотнесенные с той традицией, которая выступает в качестве их основы. Основа традиции - «запредельное». «Нет» говорится всякому, полагающему предел традиции. Предел традиции - это выход из истории, а значит из истории религии, что в совокупности есть история столкновения религиозного опыта и религиозной (атеистичной. - А.Б.) идеологии. Новый человек есть плод богословия, научного познания Бога с целью установления значимой позиции посредника, манипулятора. Его метафизика «заоблачна», а его религиозное учение принуждает верить в то, что метафизика есть сплошная абстракция и недостигаемая цель. Принцип трансцендентного у нового человека несовместим с обыденностью. Иное дело понимание метафизики с позиций религиозного опыта. Его принцип трансцендентного есть сплошная одухотворенность обыденности. Такая одухотворенность есть бытие - со-бытие. Другое его имя «причастие», а значит постоянное внимание к принципу трансцендентного, как к основному успокоительному. Его можно обозначить в свою очередь как принцип вечности, что позволяет видеть предел. Отсюда и религиозный опыт является гарантией независимости от временного и конечного. Сознание, сформированное на основе религиозного опыта, - метафизика. Ибо ориентация религиозного опыта - это преодоление «временного и конечного». «Именно поэтому сущность традиционного, метафизического сознания, да и человеческого сознания вообще ориентируется на преодоление человеческой ограниченности, на его превращение в нечто большее, нежели он сам», - отмечает А. Дугин [26, с. 13]. Такого превращения невозможно достигнуть, если не предполагать, что принцип трансцендентного социален и вполне применим в качестве принципа оптимизации обыденности. Он не «затуманивает» земную реальность, как это видится новому человеку. «Напротив, принцип трансцендентного, будучи применен к любому бытийному уровню, в том числе к земной реальности, к реальности земного человечества, с необходимостью организует этот уровень в соответствии со строгой структурой из него вытекающей. Поток становления исторического человечества при наличии метафизической перспективы сразу же приобретает логику, ориентиры, иерархизацию, смысл, направление и т.д., так как в жизненный хаос привносится вертикальная ценность, большое или меньшее соответствие которой становится мерой различия существ и вещей, мерой их упорядочивания» [77, с. 14] . Упорядочивание существ и вещей - разве не это отличает религиозный опыт, как носитель принципа того, что тот «кто есть» выше, чем «что ты есть». Вещи названы для того, чтобы субъект мог лучше манипулировать ими, выбирая те, что соответствуют его смыслополаганию, исходя из своего метафизического миропонимания. Его бытие упорядочено этим миропониманием и вещи не смогут быть поставлены выше существ их познающих. В противном случае человек уподобляется машине, объекту манипуляции, ищущему источник жизненной энергии вовне. Такой поиск, такое обеспечение энергией всегда ниже, чем у субъекта эту энергию дающего. Новый человек не способен к волевому усилию поиска энергии в себе. Это произошло в связи с иным упорядочиванием пространства. Его внутренний опыт уже не является точкой отсчета. Он не интегрирован ни в природу, ни в общество. Он не способен на внутреннюю самоинтеграцию, самопознание ему чуждо. А между тем самостоятельное упорядочивание общества и природы - это уже утрата потребности во внешних интеграторах. Эти интеграторы есть манипулирующие субъекты, построившие свой порядок на разрушении традиции, точнее на ее дискредитации. Смысл разрушения воображаемого, метафизически упорядоченного пространства Ф. Ницше увидел в методологии Декарта, который, по его мнению, был основателем механического объяснения миропорядка. Механизм, вещь стали, по замечанию Ницше, объясняющими моделями человека, его самопониманием. Животное было уподоблено высшему образцу, т. е. вещи. «Что касается животных, то сначала Декарт (весьма достойная дерзость!) осмелился помыслить животное как machina; вся наша физиология стремится доказать этот тезис» [202, с. 28]. Остается только добавить, что человек - это машина, т. е. тот, кто этой машиной должен управлять. Если бы это был Бог, это одна реальность, это одна метафизика, но это не Бог, это человек, а это уже другая метафизика. Это рационализм. Противопоставление модели Бога и модели природы не способствует пониманию ни того, ни другого. Это выдуманное понятие Ницше считает заслугой христианства. Следует сказать, что это скорее заслуга западной церковной организации. В ней природное противостоит социальному с целью убеждения человека в его механической сущности. Такого противопоставления нет в православии, впитавшем в себя понятие природы как храма, как священного космоса, который является продуктом познания внутренней природы человека и осознанием ее связи с внешней средой, населенной замыслами творца. Да и не видно в религиозном изначальном опыте этого противопоставления. Мы это постараемся в дальнейшем проанализировать. Вместе с тем к тезису Ницше о выдуманной природе следует отнестись внимательно, ибо он достаточно ярко обозначает противопоставление органического характера бытия традиционного человека и искусственному характеру бытия человека нового. «Когда придумали понятие “природы” - противостоящей богу, “природное”, “естественное” стало означать падшее и порочное, весь воображаемый мир христианства коренится в ненависти к природе (действительности), он выражает глубочайшую неудовлетворенность реальным» [202, с. 29]. Критика христианства, являющаяся второй составляющей этого тезиса, направлена не против религиозного опыта христианства, ибо, если бы это было так, само учение Ницше было бы рациональным, а против церковной идеологии или (богословия), что подтверждается в «Антихристианине» очень часто. Мы просто в очередной раз сталкиваемся с неспособностью европейской культуры к отделению религиозного опыта и религиозной идеологии в силу католических стереотипов, считающих их синонимами. С другой стороны, этот тезис разворачивает нас от теоретических моделей нового человечества к традиционной метафизике религиозного опыта. В новом человеке мы видим существо безвольное, поддающееся манипуляции, неспособное к противостоянию во имя целостности. «Прежде человека наделяли “свободой воли”, даром высших сфер; теперь мы отняли у него и волю в смысле особой способности» [202, с. 28]. «Особой способности» к созданию собственного космоса, развитую при опоре на священное пространство традиции. «Воля» теперь не «созидает», не «движет». Угасает способность к святости, к целостности, к самоинтеграции. Её величество «классификация» является новым знанием нового человека. «Мы отрицаем то, что совершенство, возможно, пока нечто осознается» (Ницше). Осознается целостно, без посредника, отставляющего человека в сторонку. Понимание человека «по-новому» - это обнаружение его управляемости. Что непонятно, то неуправляемо, а значит ненормально и противочеловечно. Ницше заметил: «...все, что вообще понятно до сих пор в человеке, не заходит дальше понимания “машинообразного” в нем» [202, с. 28]. Может ли носитель религиозного опыта быть «машинообразным»? Если бы это было так, то Бог «умер» бы еще раньше и совсем. У человека нового со «смертью» Бога была отнята способность самому «о себе позаботиться» (Фуко). Машина сама о себе позаботиться не может, потому что не может испытывать недоверие. А ведь это очень важное свойство религиозного опыта не доверять вещам без их анализа, не позволять вещам быть выше того, кто их создал. «Наши объекты, наши приемы, наш нешумный, недоверчивый подход к вещам.» (Ницше). Недоверие - это необходимое условие заботы о себе самом, это первый шаг к самопознанию. Если принять за основу, что недоверие один из видов дифференциации, то можно сказать, что и мировоззрение нового человека наполнено недоверием. Но каким? Это недоверие к себе самому, в силу того, что до этого было недоверие оказано традиции, а традиция создала «самого себя». Отсутствие доверия к традиции порождает у нового человека жажду борьбы с ней с целью ее полного уничтожения. Точнее сказать, это уничтожение традиционного социального пространства, наступление на «священное» или «расколдовывание мира» (Вебер). И мало кто из «новых людей» задумывается о том, что уничтожение традиционного социального пространства не ведет его к самоутверждению, а ведет его к самоуничтожению. Ведь традиционное пространство содержит вполне конкретные идеалы, соизмеряя с коими себя, ты можешь отметить либо рост, либо уменьшение жизненных сил. Что может содержать в себе новое пространство? Только руины этих идеалов, да еще вещи, созданные в ходе этого разрушения. Утрачена сама способность развития, роста, ибо это предикаты организма, а не машины. Человек уже не преобразует мир, исходя из собственного понимания традиции, а изменяет его, исходя из требований манипулятора, зачастую не ведая того, что вредит сам себе, ибо себя не знает. Хотя один идеал у нового человека есть - это человечество. Человечество - абстрактная модель интеграции социального пространства путем отказа, полного отказа каждому самобытному субъекту в праве на существование по своему собственному сценарию. Этот сценарий есть не что иное, как религиозный опыт. Религиозный опыт провозглашается вредным для жизни. Его часто ассоциируют с сектантством, которое как раз является производством «новых людей» внутри церкви. Они хотят «власти над другим», когда религиозный опыт хочет лишь «власти над собой». Ценности человечества - это ценности «власти над другим», стремление любого быть правителем, желание постижения науки управлять. Это не воля к власти, а воля к манипуляции другими. Это не полисубъектная социальность, а моносубъектный тоталитаризм. Автором и основным защитником идеи такого ценностного порядка выступает «западоид» (А. Зиновьев). Он считает и считал всегда, что жизнь - это накопление вещей, расширение комфорта, даже если потеряна гармония. Жизнь не то, что делается «вопреки», а то, что делается «согласно». Это отсутствие желания отказаться от «погони» за вещью, как за атрибутом роста и могущества. Он не знает иной атрибутики, ибо иная атрибутика - это вечные, религиозные символы доступные не каждому. Он отказался от самопознания, а значит успокаивается вещами, в то время как религиозный опыт призывает успокаиваться символами. Символы религиозного опыта - это «очеловеченные» инстинкты. «Очеловеченные» инстинкты - в свою очередь, безошибочное отделение нечистого от чистого, вредного от полезного, бессмысленного от смыслосодержащего. Вообще самопознание в том и состоит, чтобы определить вечное и временное, священное и мирское, измененное и неизменное. Можно сказать, что самопознание это «накопление сил», противостоящее «накоплению бессилия». Такому тезису можно найти подтверждение у Ницше. Его отождествление жизни с инстинктом роста свидетельствует о том, что война с очеловеченными инстинктами уже велась европейской культурой, слова подчинялись вещам. Его отождествление жизни с инстинктами роста сегодня сможет, на наш взгляд, сыграть одну из определяющих ролей в осмыслении отношения к религиозному опыту современного человека. «Жизнь для меня тождественна инстинкту роста, власти, накопления сил, упрямого существования, если отсутствует воля к власти, существо деградирует» [202, с. 21]. «Упрямое существование» религиозного опыта и традиционного человека мешает окончательному торжеству рационального человечества. Ведь религия существует вопреки доводам атеистической науки, вопреки политическому манипулированию, вопреки вещевому буму. Призывая к жертвенности, религия стремится доказать, что жертвование вещами - это не путь к гибели, а путь к самому себе. Если жертвуешь вещью, то начинаешь объяснять, почему ты это сделал, а при объяснении невольно оперируешь священными категориями. В итоге значимой становится священная символика. Не называя высшие ценности человечества плодом европоцентризма, появившегося раньше идеи нового человека, Ницше свидетельствует об их уничтожающей природе. «Утверждаю, что воля к власти отсутствует во всех высших ценностях человечества, - узурпировав самые святые имена, господствуют ценности гибельной деградации, ценности нигилистические» [202, с. 21]. Современный новый человек не чувствует этой деградации в силу полной анестезии. Он хочет «жить», а не существовать и это у него ассоциируется не с постоянным размышлением, а с эмоциональным постоянным удовольствием. Неужели до сих пор не ясно, что такой человек является плодом европейской культуры? На это вполне может указать тот факт, что Ницше назвал великих мыслителей европейской цивилизации, отстаивающих механическое отношение к обществу и к человеку. Вот что он говорит об успехе Канта: «Успех Канта - это успех богослова и только: подобно Лютеру, подобно Лейбницу, Кант стал новым тормозом на пути немецкой порядочности с ее и без того не слишком твердой поступью...» [202, с. 25]. Порядочность - это обоснование традиционного порядка, выразителем которого является религиозный опыт, порождающий этническое самосознание. На наш взгляд, ницшеанская «воля к власти» - это возврат к этнической самобытности, возврат к религиозному опыту конкретного народа. Он выступает противником европоцентризма, ибо понимает, что это приведет к деградации немецкой культуры. Он как бы констатирует факт, что внеэтнический «новый человек» - это человек, не способный к осмыслению Бога. Он упрекает европейскую историю в отсутствии самобытного религиозного опыта порождающего Бога. «Прошло почти две тысячи лет и не родилось ни одного Бога!» [202, с. 33]. Причиной этого является, по мнению Ницше, только сопротивление народному естеству, которое он обозначил как отсутствие воли к власти. Однако не все так печально было бы для нового человека, если бы он избавился от страха перед духовной болью. Но это противоречит великой идее «посредника для комфорта». Ницше упрекает европейца за то, что его страх фактически делает из него приверженца религии любви. «Страх перед болью, даже перед бесконечно малой величиной боли - может ли он окончиться чем-то иным, нежели религией любви.». И здесь важно отметить, что эта религия любви не является религией любви к истине, к Богу, к самопознанию и к самому человеку, ибо это религия изменения человека, насилия над ним, религия любви к Вещи. Религия любви, не терпящая боли, боящаяся ее - это религия насилия над естеством. Ибо всякое «быть» сопряжено с болью, когда как всякое «казаться» сопряжено с безболезненным состоянием, точнее, с комфортным состоянием. Отсюда можно сделать вывод, что новый человек - это человек, боящийся боли, боящийся истины, боящийся знания, боящийся традиции, боящийся религиозного опыта. Это воплощение боязни пробуждения духа. Другими словами, новый человек боится одного - глубокой религиозности, ибо она пробуждает дух. «Глубокая религиозность пробуждает дух и приводит его в движение; пробужденный дух ищет совершенства и начинается культурное цветение религиозно захваченного народа» [62, с. 59]. Если объяснить связь культурного цветения и религиозного опыта, то следует обратиться к той аргументации, которую приводит только что процитированный И.А. Ильин. Его рассуждения о духовном увядании рисуют подобную Ницше картину машинообразия нового человека. Они сходятся в том, что религиозная идеология, заменяющая религиозный опыт, способствует механическому самовосприятию человека. Для И.А. Ильина новый человек приучен лишь к доверию, а не к недоверию. Доверие, которое не способствует самоиспытанию, самопознанию. И.А. Ильин говорит о том, что нового человека «приучили» к восприятию религии. Приучили и обучили, но не дали навыки самообразования и самовоспитания. «Человек, приученный к слепому, духовному некритическому доверию, к авторитарному мышлению и верованию, к жизненному движению по равнодействующей, слагающейся из личных недуховных страстей и сторонних приказаний; человек, не приводящий в движение собственной духовной глубины и неспособный к этому вследствие всежизненного уклонения от нее, уподобляется слепому орудию (машине. - А.Б.), которым другие новые люди могут воспользоваться для других противоположных целей» [91, с. 85]. В этом выводе И.А. Ильина содержится три весьма важных характеристики бытия нового человека. Во-первых, его постоянное уклонение от «духовной глубины», т. е. от самопознания, во-вторых, следующее за этим машинообра- зие, т. е. подтверждение наблюдений Ницше и, наконец, в-третьих, он становится человеком, которым могут воспользоваться «новые» люди в силу его уклонения от самопознания, а значит от традиции. Религиозный опыт как сосредоточие социального самопознания, четких ориентиров в рамках традиции упорядочивающей метафизики, жизнеобеспечивающих образов, - все это подвергается затмению при помощи рациональных стереотипов и моделей с одной целью - с целью сделать человека манипулируемым. Манипулирование - это может быть самая весомая причина невосприятия сегодня традиционного фундаментального гуманитарного знания, истинный смысл которого состоит в отделении священного от профанного.