ГЛАВА 3. ПРОБЛЕМА ГЕНЕЗИСА КВАЗИРЕЛИГИОЗНОСТИ КАК ФУНДИРУЮЩЕЕ НАЧАЛО ЕЕ СОЦИАЛЬНОГО СМЫСЛА
Предположим, что квазирелигия возникает одновременно с религией. Точнее, она выходит также из преобразования мифологии, как и религия. Однако преобразование мифологии с позиции религии выглядит несколько иначе, нежели, преобразование мифологии с позиции квазирелигии. Если религия стремится уравновесить социальное и природное в мифологии, стремится социальные законы всегда сделать производными от контакта с нуминозным, то квазирелигия эти же законы приводит как результат разрушения связи с нуминозным, низведение события нуминозно- го к небытию. Не было этого события или оно не событие вовсе, ибо происходит не в «ране бытия» (М.К. Мамардашвили). Иное дело квазирелигиозное событие. Оно состоявшийся акт овладения силой природы, а значит разрушение очередной статуи бога или возвышение над природой. Квазирелигиозность всегда сохраняет избыток, им и порождается. Она порождается избытком вещей и их разрушением. Она всегда указывает на отсутствие смысла в религиях, но тогда она вторична. Вместе с тем, она не может быть вторичной в силу того, что она изначально покоится на страхе подчинения природе. На страхе слияния с ней. Она по сути открытие закономерностей данных для религии сразу и во всей полноте. Религию порождает религиозный опыт, как постижение того, что как не объект воздействует на нас как субъект, то, что объектом в принципе быть не может. Оно тотальный субъект. Религия не допускает объектного положения человека. Она есть бунт против его объективного состояния. Она преодолевает магию и науку, не разрушая их, а указывая на их страх перед природой. Изымание страха через снятие объектного положения перед природой и обществом и есть суть религии. Квазирелигия же это объектное состояние не изымает, а, наоборот, усугубляет. Человек принуждается и природой, и обществом. Если возникает недостаток природы, то ему на смену приходит избыток общества, и наоборот. Здесь важен философский постулат о том, что можно преобразовать природу и общество. Изначально и то, и другое несовершенно, то есть неполно. Они не имеют всей полноты закономерностей своего бытия, эти закономерности выявляются только благодаря квазирелигиозным изменениям. Если говорить об изменении человека в контексте квазирелигиозности, то следует выяснить его зависимость от овладения природой и преобразований в обществе. Идеальный человек здесь недостижим в принципе, кроме диктатора, стремящегося к изменениям насильственного, то есть объективного характера. Исходя из изложенного выше, следует отметить, что квазирелигиозность порождает страх пред природой и диктат. Откуда он возникает? Он либо изначален и неизменен, либо привит. Не будем вдаваться в подробности этого положения. Но следует, пожалуй, согласиться с Ж. Батаем в том, что конечность бытия человека порождает его участие либо в религии, либо в квазирелигии. И то, и другое таит жертву. Что-то отличает религию от квазирелигии именно в жертве. Что приносит в жертву квазирелигия? Квазирелигия приносит в жертву целостность человеческого бытия. Она стремится к тому, чтобы борьба богов стала главным содержанием мифологии. Но вместе с тем, она стремится к богоборчеству, а значит к уничтожению статуса сакрального происхождения социума в горизонтали. Неприкосновенность духовной общины утрачивается с господством квазирелигиозности. Вместо него появляется господство священной иерархии, на место искомого братства приходит организация со всеми патологическими насильственными формами. Правитель превращается либо в главного жреца, либо в главного бога с тотальным присутствием. Страх перед нерелигиозным окружением или внешней средой, а самое главное трепет перед нуминозным и есть возможность квазирелигиозности изначально присутствующей в акте религиозного опыта. Преодолеваемый страх порождает религию, культивируемый страх порождает квазирелигию. Иными словами, квазирелигия наступает как заражение страхом другого, указание на телесное истязание или страдание в инобытии. Она убеждает в том, что временное избавление от страха одного субъекта достижимо через навязывание устрашающих образов другому субъекту. Самое главное в квазирелигиозном опыте состоит в том, что достигается монополия мышления, то есть у одного субъекта на него есть право, а у другого на него права нет. Любое оспаривание этого факта называется ересью и карается физическим или символическим уничтожением. Прорыв нуминозного порождает религию и квазирелигию одновременно. Одновременно он обеспечивает их схожесть, как исходящих из одного процесса. Карающее божество и божество, спасающее зачастую одно и то же божество, только в одном случае человеческая природа признается неизменной и значит, у субъекта нет шансов избежать кары, а в другом случае она признается изменяемой и значит, кара может и будет отложена. Пороки человека либо используются для достижения власти над ним, либо как точка разрыва с ними для уничтожения этой власти. Квазирелигиозность устремляется к организованному преодолению греха, к отпущению грехов временному, но через обмен на подчинение. Религия грехи приписывает пренебрежению мышлением, упованию на стереотипный образ человека и общества. Возрождение религиозной традиции тоже выглядит по- разному. В квазирелигии возрождение выглядит как следование построению неравномерного распределения волевого воздействия «высших» и «низших». Близость к священному или Богу в квазирелигии определяется степенью пастырской власти. Так как власть это дефицит власти, то многообразие квазирелигиозности впечатляет. Это и привлекает неофитов, ибо в уменьшенной структуре, во-первых, можно получить доступ к носителю квазирелигиозного опыта напрямую, а, во-вторых, получить хоть небольшую власть над людьми, тем самым решив хоть одну деривационную проблему, проблему отсутствия власти. Никто не поспорит с тем, что форма такого поведения и в зарождающихся религиях присутствует. Но она и вызывает их квазирелигиозную оценку. Например, согласно Новому завету апостол Петр отрекается от Иисуса и получает прямое указание на свою квазирелигиозность до совершения акта отречения. Такого указания на маловерие в квазирелигиозности не встретишь. Точнее оно есть, но акта отречения не предусмотрено, ибо там изначально идет акт устрашения, а отречение, если оно случается, воспринимается, как акт смерти символической, или прямой. Для квазирелигиозности число сторонников с подавленной волей имеет значение. Количество здесь явно изменяет качество. Неведение большого числа сторонников, их элементарная мыслительная безграмотность есть осознанная необходимость. Толпа избранных по сути та же толпа и ее качественное состояние не меняется в квазирелигиозности. Носитель квазирелигиозности верит в ее всемогущество, в силу могущества лидера ее создавшего. Не случайно присутствие толпы, ее действие в истории наиболее подробно анализируется именно в эпоху «восстания масс», хотя философия ее присутствие отмечала и отмечает намного раньше. Можно сказать, что восстание масс и эпоха актуализации квазирелигиозности совпадает. Религия же восстания масс не допускает в силу того, что масса религию не устраивает. Ведь в религии прорыв нуминозного случается, а сам акт религиозной веры преобразует толпу. Он из толпы делает народ, как состояние отрицания толпо-элитарной модели устройства социального бытия. Избыток для религии не искомое, а отрицаемое. Он подлежит жертве. В то время как для квазирелигии жертвой выступает народ, ибо им без харизмы управлять невозможно. А у квазирелигии этой харизмы не столь много или совсем нет, а управлять хочется. Между массой и народом проходит та гносеологическая черта, которую можно различить как черту разумности. Массу порождает тотальное господство разума над всеми остальными проявлениями человеческого, в свою очередь, народ воспринимает реальность не только с позиции разума, но с позиции целостности. Эта позиция целостности есть самоактуализация самости в коллективности, не выход из коллективности, не принижение коллективности, а выявление в последней некоего всемогущества или сакрального значения. «Божество на поверхности», «божество среди нас», оно страшит не тем, что оно наказывает, а тем, что оно принуждает после того, как его предписания не распознали. По большому счету религия есть сакрализация этого общества как распознавшего или хотя бы имманентно содержащего некую модель принуждающих закономерностей социального бытия. Чтобы более скрупулезно разобраться с вопросом - почему квазирелигиозность приходит одновременно с религиозностью - нам следует разобрать нуминозное более подробно. Тем более, мы уже отмечали его фундаментальное значение как для религии, так и для квазирелигии. По мнению Р. Отто, нуминозное проявляется в трех типах чувства. Как отмечает Ю.А. Кимелев, первое чувство - «это чувство зависимости, принимающее форму чувства тварности, чувство ’’собственного ничтожества и преходящности в сопоставлении с тем, что возвышается над всеми творениями”» [107, с. 53]. Как данное чувство порождает религию? Например, через осознание торжества социальных закономерностей вне зависимости от исторического времени. Ничтожество же перед социальным меняет вектор, то общество, которое не приняло социальные закономерности за основу, уже не воспринимается как некая угрожающая сила, явственно видно его бессилие. Собственное бессилие субъекта видится в том, что он боялся противопоставить обществу «какое оно есть», обществу «каким оно должно быть». Конфликт закона и благодати был им решен в сторону закона. Одним словом, религия утверждает, что социотворение по благодати не только возможно, но и необходимо. Маленький человек порождается законом, он им же и поддерживается. Религия это преодоление ничтожества закона социальной закономерностью обозначает как наступление благодати. Это совсем не проповедь, не отход от правил научного познания, а скорее смена языка квазирелигиозного на язык религиозный. Но такое чувство зависимости и тварности вполне может породить и обратное влечение. Комплекс неполноценности, порождающий комплекс власти. Квазирелигиозность это приспособление к уже существующей иерархии через либо внедрение в нее, либо через построение альтернативной иерархии того же типа, но с акцентом избранности или новизны. Здесь мощный разрыв с прошлым, не его актуализация, а разрыв, замаскированный под сохранение его значимости и связи с ним. Традиция здесь одновременно закладывается с религиозной традицией, но какая из них подлинная, приходится глубоко анализировать. Вместе с тем это различие таится на поверхности. Благодать убивает страх, а закон его поддерживает. Ничтожность и тварность квазирелигиозности состоит в том, что они прививают неофиту, адепту, последователю осознание только собственного ничтожества, а не ничтожества основателя квазирелигиозной организации. В глазах своих сторонников этот создатель совершенен и поэтому он законодатель, то есть не нищ духом, поэтому его предписания на разрыв с социальной реальностью выступают единственно верными предписаниями. Он возвышается над всем и вся, и он же снимает депривации с каждого конкретно субъекта. Ничтожность проходит не путем ожидания благодати, а путем привлечения идеи избранности. Можно сказать, что избранность квазирелигиозного характера предполагает после совершения вступления в ряды избранных через ритуал некое возвышение из состояния ничтожности. Избранный может судить, осуждать, а самое главное осуждать на смерть. Закон вызывает иллюзию наступления благодати только для избранных и организованных. «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию», - утверждал В.И. Ленин. И действительно перевернул. Но ничтожность и тварность человека он не отменил, новый человек так и не стал мудрым, но принес в жертву массу человеческих жизней во имя проекта, обещающего уничтожение чувства тварности и ничтожности. Примыкание к любой квазирелигиозной организации предполагает, что ее учение содержится в религиозной традиции. Иными словами, мы должны понимать, что прорыв нуми- нозного порождает и сопротивление ему, в чем и заключается квазирелигиозность. Чувство тварности и ничтожества порождает и идею сопротивления ему, через идею организации избранных. Это подтверждается также вторым типом чувства - «чувства религиозного благоговейного ужаса пред неслыханной тайной». Неслыханная тайна это немыслимое и с ним нам необходимо как-то жить. Здесь опять наступает два способа понимания данного феномена. Первый уповает, что когда-то эта тайна перестанет быть ужасной, когда-то бессилие будет преодолено, но не сейчас. Второй утверждает, что ее разгадка состоит в совершении некоего воздействия на человека с целью обнаружения превосходства порока над добродетелью. Секрет мироздания в том, что грехопадение настолько полное, что кроме как через насилие его не преодолеть. Тайну нужно взломать, разрушить молотом или, в конце концов, возвыситься над ней и посмотреть на нее с высоты. При этом оставшиеся с этой тайной рядом, не прибегающие к насилию над ней, уже являются подчиненными. Ибо их ужас не проходит и его следует поддерживать. Здесь уместно обратиться к дефиниции понятия ужаса и страха. Они либо тождественны, либо различны. Скорее всего, они различны и религия это различие улавливает, ужас он проходит, а страх остается. Ужас конкретен, страх не определен. Ужас преображает через катарсис, страх порождает безволие и продолжение бессилия. Бегство от состояния бессилия есть квазирелигиозный страх, компенсируемый вызывающим, агрессивным поведением по отношению к актам религиозного опыта. Однако это бессилие носителя религиозного опыта воспринимается как его неспособность одолеть объективно принудительное воздействие несовершенного и несправедливого социального бытия. Более того, пугает дезадаптация и неприспособленность носителя религиозного опыта к этому миру. Квазирелигиозность в этом случае объявляет это неприятием мира, невозможностью отыскания присутствия трансцендентного в этом мире. Далее просто включается разум и обозначается неслыханная потенция воздействия на человека через его непричастность и даже отторжение религиозного опыта. Жертвой квазирелигиозности становится духовная свобода человека, а в религиозном опыте ее невозможность в качестве жертвы очевидна. Запаздывает только ее осознание, вызывающее иллюзию ее отсутствия. Кроме того, бессилие носителя религиозного опыта состоит в том, что происходит какой бы то ни было отказ от действия, порождающего квазирелигиозное мышление, репрезентирующего квазирелигиозный образ сакрального, а также уничтожающее социальное взаимодействие, демонстрирующее синергетическое содержание сакрального. Бессилие носителя подлинной религиозности состоит в том, чтобы квазирелигиозное отсутствие бога было разыграно до конца, подошло к своей очевидности и вызвало отказ от действий им навязываемых добровольно. Скорее всего, демаркация между религиозным и квазирелигиозным проходит в отношении власти. Если религиозное власть использует как демонстрацию следования социальным закономерностям, которые уже есть, но их очевидное действие еще не наступило и видно только носителю религиозного опыта, то квазирелигиозное вполне полагает, что конструируемая им при помощи власти структура властных отношений и есть те самые социальные закономерности. Именно они заранее предполагают социальный контроль за творцом религиозного опыта, как ненужным субъектом социального бытия. Он вычеркивается, происходит его символическая смерть. Это мир единственен и лучшего не будет, точнее, он может наступить, но только через устрашение, поэтому необходимо спасаться в лоне квазирелигиозной организации и в лоне догматического толкования религиозных откровений, где власть заранее известна как власть от Бога. В связи с этим можно также объяснить и «чувство томления по существу чарующему нас»[107, с. 53]. Если при религиозном опыте это томление не может быть удовлетворено никак иначе, как через интимное созерцание, то в квазирелигиозном аспекте это томление удовлетворяется через участие в массовых ритуалах, где сначала пугают, а потом дают надежду на спасение. При этом важно понимать еще то, что внутреннее насилие, таящееся в обществе, в условиях квазирелигиозности используется в качестве превращения своих же соплеменников в объект с парализованной волей. В религиозности же томление по Богу есть снятие этого насильственного объективирования через принесение в жертву вещи, символизирующей этот насильственный ритуал. Орудие власти над соплеменником, вещь вызвавшая ужас у одного и желание воспользоваться этим ужасом в целях насильственного перераспределения социальных благ есть акт проявления религии и ее отличительное свойство. Рискнем предположить, что в условиях прорыва нуминозного как некоего избытка благодати возникает сразу две направленности понимания их смысла. Один состоит в том, чтобы этот избыток как можно быстрее ликвидировать, а второй использовать в узкокорыстных целях. Во всех случаях прорыв нуминозного обозначает избыток социальной энергии, направленный на построение приемлемого социального порядка. Это та синергия, которая стремится максимально преодолеть угрозу социального уничтожения, социальной деструкции, внутреннего насилия. Возникший один раз социальный порядок вызывает у человека желание либо остановить социум на этом, либо дать понять социуму, что он возник не благодаря неким устрашающим феноменам, а вопреки им, он является актом преодоления этого страха, актом преодоления неправильной асоциальной солидарности, структуры или интеграции. Короче говоря, акт прорыва нуми- нозного есть акт устранения некой ненужной идеи, социальной структуры, формы человеческого взаимодействия, которые позволяют господствовать самой низшей примитивной форме социального мышления, утверждающего якобы его знание законов социального бытия. Случайное разрушение этих форм есть очевидность. Предотвращение их нового проявления есть проблема, порождающая два подхода. Первый в том, что оставить все как есть и не допустить повторного проявления харизмы или ожидать ее повторного появления, но при этом понимать, что достигнутая социальная справедливость, гармония или синергетическая солидарность таит в себе угрозу смены тотальной субъектности на тотальную объектность. Можно говорить о том, что в квазирелигиозности достигает своей максимы некомпетентное управление людьми при помощи деятельности, приводящей к обогащению квазирелигиозных авторитетов и банкротству общества в целом, духовному банкротству. В религиозности власть созерцания приступает к своему действию тогда, когда социальное самоубийство на пороге. До этого религиозность не пытается принести в жертву избыток. Она его созерцает, предупреждает о его пагубном значении, но действует только в крайнем случае. Такое положение, скорее всего, связано с тем, что квазирелигиозность распознать иначе, чем через использование избытка нельзя. Поэтому удар религии наносится в ту самую минуту, когда власть рутинизировавших харизму максимальна. Вспомним Мартина Лютера. Ведь потребность в демонстрации изобилия католического мира за счет ограбления вечных париев романо-германского мира привела к возникновению протестантизма. Справедливости ради следует отметить, что вместе с религией вновь возникла квазирелигия. Скорее всего, следует говорить о синхронном, нежели о диахронном характере их возникновения. Еще один аспект их синхронного возникновения, наряду с прорывом нуминозного следует отметить. Этим аспектом следует считать то, что называется экзистенциальным аспектом возникновения религии. Он таится в специфике человеческого бытия. Дело в том, что человек в отличие от животного наделен сознанием конечности своего бытия, т.е. своей смертности, а, с другой стороны, он наделен безграничностью воображения и значит способностью к созданию некоего воображаемого мира, где он обладает бессмертием. Скорее всего, эта особенность человеческого сознания и вела его к тому, чтобы создать сверхъестветвенное как некую форму инобытия, решающего проблему ничто. Боязнь быть уничтоженным, то есть прейти в небытие стать ничто, а значит подвергнуться бездействию, перестать менять бытие и есть его решение прибегнуть к инобытию как наделяющему смыслом некие его действия, смысла без инобытия не имеющие. Однако в момент создания инобытия у субъекта возникает два противоположных устремления воплотить инобытие в своем действии или подчиниться его воле трактуемой неким другим субъектом. Другими словами, субъекту следует самому постигать закономерности существования инобытия или остаться под властью того, кто уже это инобытие осмыслил и этот смысл транслирует. Конечно, если следовать логике И.А. Ильина, то ни в коем случае в обращении к инобытию не следует прибегать к помощи посредников, ибо это заслоняет созерцание предмета религиозного опыта, но быть постоянно инакомыслящим или мыслить немыслимое может привести к отверженному состоянию. Социум тебя отвергнет, ибо ты мыслишь немыслимое, мыслишь то, что еще или уже не существует. Почему оно не существует - вопрос другой, но это несуществование, а особенно поступки, обозначающие его присутствие, пугают так, что лучше не стоит этому следовать. Священный предмет требует уединения, непринятия мира, как необходимого атрибута инакомыслия и религиозности. Но именно он не дает находиться в лоне всемогущей толпы, не дает стать стадом, а значит, не дает возможности перестать мыслить. Вечность через осмысление инобытия, через инакомыслие соблазнительна, но опасна. Субъект может легко превратиться в изгоя. Только уединение инакомыслящего и изгнание это хоть и подобные, но вместе с тем разные вещи. Дело в том, что уединение приходит тогда, когда религия в умах господствует над квазирелигией, а изгнание, наоборот, приходит тогда, когда инобытие принято, но в одной догматизированной трактовке, когда толпа не совершает мудрых действий, а действует по наитию власти. Маг и жрец похожи, но их цель различна. Магу необходим страх, ему необходима конечность, ему нужно чтобы инобытие было пугающим. Ему необходимо ничто в инобытии, смертность инобытия. Для него состояние «Бог умер» есть состояние осознанного действия. Он над нами, он судит страшно, поэтому давайте его умилостивим тем, что перестанем мыслить иначе, но перестав мыслить, подчинимся воле посредника, совершив невероятный социальный прыжок из низа социума в его элиту. Другими словами, приспособимся к конечности человеческого существования на этой земле, а значит, дадим индивиду шанс на тотальное господство. Квазирелигиозность подчинена индивидной составляющей личностного существования. Она заключается в том, что телесность понимается однозначно, как начало, предопределяющее смысл бытия. Комфорт для тела, его безопасность есть искомая цель существования человека, а значит то, что оправдывает стремление к комфорту, что дает его и есть некая сверхсила, которой стоит поклоняться. И пусть даже в этот момент не засекается утрата власти над самим собой и появление власти другого. Пусть даже исчезает диалог с этим другим. Главное телесный комфорт длится и улучшается. Пусть при этом то, что считалось неприкосновенным, вдруг попадает в орбиту моих интересов и я его не только касаюсь, но и, более того, я его могу принести в жертву. И мне другой подтверждает, что эта жертва правомерна, только она приводит меня к комфорту, даже если это моя жизнь или свобода. Примером может выступать любой квазирелигиозный фанатизм или экстремизм. Например, ассасин вначале вкушает наслаждения, а потом готов, и убивать и быть самоубийцей. Вообще самоубийство и есть то разделение, которое и отличает квазирелигию от религии. Ведь квазирелигия, отвлекая от власти над самим собой, от сосредоточенности над инобытием, лишает субъекта предельного выражения его субъектности, а именно утверждения быть самим собой, то есть быть только субъектом власти. Поэтому она и есть самоубийство как символическое превращение субъекта власти в его объект. Воля потеряна, есть безволие или волевое осуществление чужой воли. Религия - предельное освобождение от объектного состояния, она, если так можно выразиться, вслед за Ф.И. Гиренком, самоактуализация самости. Не самоактуализированная самость не признает вокруг себя ничего субъектного, то, что сопротивляется, есть объект, который необходимо формой деятельного подражания превратить в объект, тем более, прорыв нуминозного этот объектный ужас дает в действительности. Скорее всего, сосредоточенность на нем внимания субъекта и вызывает к жизни квазирелигию. Бегство от страха, его непреодоление в себе вызывает неистовое желание заразить этим страхом другого. Перекладывание страха на другого, его запугивание голодом, смертью, войной, телесным наказанием, слабоумием и есть важнейшие составляющие квазирелигии. Но она бы не была однокоренным словом со словом «религия», если бы не обещала освобождение страха через действие, но не действие как самовыражение, а действие как выполнение предписания другого, объектное действие. Иное дело религия, для нее ужас, производимый нуминозным, есть не что иное, как порождение желания преодоления страха, желание преодоления своего неполного, то есть объектного существования. Неполнота это объектность, субъектность, самость это полнота, а значит неполнота другого по сути тоже угроза моей полноте. Поэтому испытанный страх перед нуминозным вызывает у меня желание его преодоления и помощи в преодолении его другим. Я субъект, достигший полноты бытия и узревший свои границы, осознаю, что неполнота другого есть моя задача, вызывающая служение социуму. Это важное словосочетание. Ибо религия есть не что иное, как причастность субъекта к акту социотворения. Для носителя религиозного опыта социум не существует в идеальном состоянии. Он есть некое взаимодействие, забывшее о некоторых закономерностях своего существования. Он есть неполнота социального. Эту полноту необходимо восполнить, путем принесения в жертву тех способов деятельности и тех предметов, которые порождают антисоциальные практики симуляции социальной полноты. На самом деле эти практики порождают паразитарные структуры, ведущие к неким смешиваниям несмешиваемого. Религия не должна смешиваться с политикой, а квазирелигия делает это вполне ощутимо. При этом она утверждает, что страх перед нуминозным рассеивается не добровольным, а принудительным свойством. Вообще квазирелигиозность стремится к тому, чтобы смешивать не только религию с политикой, но и науку с политикой, и магию с политикой, и магию с наукой, и религию с наукой. Результатами деятельности становится выпячивание подвигов и действий, подчеркивающих избранность, а также вещей, закрепляющих избранность. Подвижничество же ей неинтересно, ибо подвижничество не замечает эффективности ее смесей, их для него нет. Скорее всего, оно и возникает как опыт чистой религии, он, скорее всего, она и есть. Религия не ждет того, что когда-то наступит царство духа, оно для нее никуда не исчезало. Его законы и формы деятельности его выражающие, направлены на то, чтобы не соединять несоединимое. Они означают временность этого соединения. Разрыв с природой, с социумом, с самим собой и соединение с ними искусственно, насильственно, неорганически и есть то, что порождает необходимость религиозного опыта, как явления священного. Квазирелигия разрушает внутренний опыт потому, что он ускользает от структурирования, он разрушает иерархию. Он многие действия, создающие властвующие структуры, разрушает полностью своим бездействием. Созидающее ненасилие, естественный социальный порядок, не вызывающий социальной пандемии. Он, безусловно, производит избыток, но он на него не обращает внимания в силу сосредоточенности на собственном несовершенстве и на несовершенстве социума. Его задача обнаружить и уничтожить избыток, ведущий социум к духовному самоубийству. Для носителя религиозного опыта уже сам этот опыт указывает на то, что он преодолел состояние близкое к социальному самоубийству. Поясним здесь, что такое социальное самоубийство. Под социальным самоубийством следует понимать кризисное состояние любого социума, при котором побеждает иллюзия его преодоления путем принесения в жертву человеческого существа в качестве индивидуальном или групповом. Оно устраняется либо символически, либо физически. При этом достигаемая таким образом сплоченность группы в качестве «избранных», то есть принесших жертву, весьма временна. Распад и гибель данной группы не за горами в силу того, что избыток потребует вновь жертвы и дифференциация на избранных и неизбранных будет проведена вновь, ибо избыток не устранен, а социальная ответственность не восстановлена. Иначе обстоит дело с религией. Здесь четко указывается источник социального самоубийства, при этом он таится в избытке социальных благ, дающих рост для священной иерархии. Именно искушение избытком, его воспроизводство любой ценой и есть основной источник социального самоубийства. Религиозный опыт требует уничтожения золотого тельца, а не священников его вознесших, с ними ведется интеллектуальная борьба, указывающая на заимствованный характер их квазирелигиозности. Священное иностранного происхождения, предполагающее культурный обмен, вот что требуется принести в жертву. При этом обоснование этой жертвы таится либо в возрождении религиозной традиции, прерванной квазирелигией ей порожденной, либо в инновации, которая отлична от квазирелигиозной инновации тем, что человеческих жертв не требует. Важным замечанием, подтверждающим наше умозаключение, выступает следующее: «Вербализация и тематизация религиозного опыта его субъектом, в первую очередь тематизация божественной реальности, своего знания о ней, осуществляется только через соотнесение с наличными в данном социальном пространстве религиозными верованиями или представ в виде каких-то новаторских верований. Другими словами, верования являются, по существу, единственным средством интерпретации религиозного опыта» [107, с. 64]. Возрастание квазирелигиозности и мифа о ее вторичном происхождении следует объяснить тем, что подчиненное положение государственности по отношению к религии, его происхождение от последней, считается признаком дурного тона. Недопустимость теократии и расколдовывание мира, порождающего государственную мощь, есть два необходимых момента тотальной политики. Поэтому возрастание доверия к науке и утрата доверия к религии, постановка ее под подозрение и есть причина непонимания того, что религия и квазирелигия происходят одновременно. Царь-жрец, как уже упоминалось, это не нонсенс, а естественная социальная закономерность, только в условиях потребности социума в харизме он больше жрец, нежели царь. Проще говоря, религия как чистый религиозный опыт и квазирелигия как тотальная политизация есть одновременный акт развития человеческой духовности. Не случайно то, что свое осевое время К. Ясперс соотносил не только с рождением философии, но и с возрождением мощных религиозных систем в разных регионах мира. Его концепция осевого времени указывает на то, что исторически прописывая квазирелигиозность в более позднее время, мы предотвращаем возврат к носителям религиозного опыта. Правда справедливости ради необходимо отметить, что его осевое время обозначало конец мифологической эпохи и наступление эпохи рационального опыта. Здесь наряду с утверждаемым тотальным господством разума утверждается и тотальное господство религиозного опыта. Вообще сосуществование рационального опыта и религиозного опыта есть признак исторически необходимый, только нуждающийся в дополнении того, что создаваемый их сотрудничеством избыток знания и веры, одновременно порождает и избыток власти, а значит соблазн сочетания последней с философией или с религией, а это значит квазирелигиозность. Это подтверждает и высказывание К. Ясперса, отмечавшего, что «Новому духовному миру соответствует определенное социальное устройство, аналогичные черты которого мы обнаруживаем во всех трех рассматриваемых здесь областях. В этот период существовало множество мелких государств и городов, шла борьба всех против всех, и при этом оказалось возможным поразительное процветание, рост могущества и богатства. В Китае при слабых правителях династии Чжоу маленькие государства и города жили своей суверенной жизнью, процесс политического развития вел к увеличению одних мелких государств за счет других мелких государств, подчинившихся им. В Элладе и на Ближнем Востоке мелкие государства жили своей независимой от какого-либо центра жизнью, даже те, которые находились под властью Персии. В Индии существовало множество государств и самостоятельных городов» [252, с. 35]. Именно политическая неопределенность, вызвавшая расцвет философии и религии, ставит вопрос о ценности власти и необходимости ревизии как философии, так и религии, что и удается, сделать. Квазирелигия побеждает, освобождения от политики не происходит. « Высшие возможности мышления и практики, получившие свое осуществление в отдельных личностях, не стали общим достоянием, ибо большинство людей не могло следовать по этому пути. То, что вначале было в этом движении свободой, стало в конечном итоге анархией. И когда эта эпоха лишилась творческого начала, в трех областях культуры было произведено фиксирование концептуальных воззрений и их нивелирование. Из беспорядка, ставшего невыносимым, возникло тяготение к новому единению в деле воссоздания прочных условий жизни. Завершение носит, прежде всего, политический характер» [252, с.36]. Вместе с тем вполне очевидно то, что тотальное господство веры и есть квазирелигия. Скорее всего, квазирелигиозный синкретизм есть такое же явление духовной жизни как строгая дифференциация религии и других форм человеческого опыта. Харизма осуждается не потомками, она осуждается современниками, как только ее носитель ушел с исторической сцены. Эта одновременность также свидетельствует о том, что религиозность и квазирелигиозность синхронны. Что же дает, в конечном счете, понимание синхронного происхождения религии и квазирелигии? Оно дает понимание того, что это важные составляющие духовного бытия человека, различение коих дает новое методологическое поле для религиоведения. Здесь необходимо помнить о том, что история религии и история квазирелигии одновременны. Однако зачастую смешивают квазирелигию с религией и пишут историю квазирелигии, при этом изредка припоминая, что многие характеристики религии не укладываются в то, что описывается как ее история. Да и вообще возникая как ответ на квазирелигиозное засилье, религия настаивает на деполитизации, а значит она должна в первую очередь восприниматься как история религиозных идей и их воплощения в вере. Вместе с тем нельзя не указать и то, что одновременно с религией возникает как критика тотальной квазирелигиозности и новая квазирелигия. Она суть продолжение политизации, но она не может изначально обозначить свои притязания в силу того, что не желает вести открытую борьбу с предшественницей. Закономерность ее бытия заключается в следующем умозаключении. Господствующая квазирелигия как результат окончательной рутинизации харизмы и предельная политизация духовного поля является вызовом для носителя религиозного опыта, с одной стороны, и носителя квазирелигиозной симуляции религии, с другой стороны. Однако на конфронтацию идет только носитель религиозного опыта, квазирелигиозный носитель ждет окончания схватки с целью присоединения к победителю. После ослабления в результате борьбы обоих носителей он наследует, с одной стороны, господство в квазирелигиозной среде, а с другой - причастность к религиозному опыту. Поэтому двойной эффект квазирелигиозности вторичного характера приводит к тому, что различить ее одновременное происхождение с религией чрезвычайно трудно. Этот вывод можно выразить и в качестве формулы: КР1+ РО2 (КР2)= КР2, где КР1 - господствующая квазирелигия, она же «религия», РО 2 - религиозный опыт настаивающий на деполитизации религиозного пространства, КР2 - квазирелигия, возникшая вместе с РО1, но скрытая в ожидании собственной победы, которая непременно наступит. Если же ввести иное измерение происхождения религии и квазирелигии, то есть ее вторичное происхождение, то можно упустить клерикализм, как наиболее опасную форму квазирелигиозности. При этом следует заметить, что квазирелигиозность и религиозность могут возникнуть у конкретного носителя религиозного опыта в силу дуализма нуминозного, о коем шла речь выше. Здесь также возникает следующий вопрос: «Почему столь необходима религии деполитизация?». Она ей необходима в силу того, что обеспечиваемое квазирелигией единство на самом деле обозначает единство избранных по отношению к неизбранным, т. е. иными словами, единства нет, ибо распределение греха и благодати неодинаково. Исключенным предписывается тотальный грех, а избранным тотальная святость. Избегание ответственности властвующих и возложение последней на неизбранных. Ведь не случайно предательство Иуды меньшее из зол, чем отречение апостола Петра. Однако первому хоть и покаявшемуся предательство не прощается, а второму дается прощение. В силу чего? Да он и есть тот носитель квазирелигиозности, носитель политического избранничества, с коим столь рьяно боролся Иисус. Он продолжатель. Иуда идет на честную конфронтацию, Петр скрывается. Он подпольщик. Человек из подполья, когда наследует власть, опасен, он склонен к террору по отношению к тем, кто видел его трусость. Не случайно Петр уходит в Рим. По всей видимости, квазирелигии не нашлось места в Иерусалиме. Этот факт ухода обозначает еще и то, что вторичная квазирелигия ищет наследования некой первичной квазирелигии, подверженной религиозным опытом, вместе с ней возникшим, серьезному ущербу, но не сломленной. Видимо политизация вторичной квазирелигии нуждается в усвоении практик «более опытной» квазирелигии. Синтез политизированного квазихристианства и культа императора дал католицизм, а увлеченность в сторону политического господства породила желание стать первой и единственной христианской церковью на земле. «Вселенский (кафолический)» означает в данном случае влечение к тотальной власти, а не следование по сохранению традиции. Возможно, политическая власть как ценность и есть тот краеугольный камень, который религия производит одновременно с отрицанием его всемогущества и непогрешимости. Он же и есть фундамент квазирелигиозности, из коего она возрастает, и укрепление коего она ищет в других религиозных традициях. Власть светская имущественная или политическая, вот что является искомой целью квазирелигиозных групп. Однако до поры до времени они не стремятся обозначить свои властные амбиции в силу их неспособности к самостоятельному прорыву нуминозного, к самостоятельному религиозному опыту. Отсюда все та же вторичность, запоздалость их происхождения, рассматриваемая как традиционная наррадигма генезиса религии и квазирелигии. Вообще квазирелигия напоминает «трезвого на пиру», когда он ловко спаивает остальных, а сам выливает вино под стол, чтобы потом рассказать обо всех непристойностях других, вызвав тем самым комплекс вины, на коей он основывает свою власть. Рутинизация харизмы наступает одновременно с харизмой. Носитель харизмы (шаман) действует, а создатель устрашающего порядка (вождь) следит. Их недолгий симбиоз именуемый царь-жрец, важная находка Д. Фрезера, но в какую сторону этот симбиоз развивается? Это остается весьма важной, я бы сказал важнейшей, проблемой истории религии. Предложенная синхронная наррадигма генезиса религии и квазирелигии, конечно не бесспорна. Ее можно критиковать по многим позициям, однако в контексте социальном, она убедительна. Поиск синергетического выражения личности и созидаемого ею социального порядка всегда предполагает два пути. Первый путь это путь навязывания этого порядка, убеждение в его единственном и превосходном характере, и второй путь это обучение его совершенствованию или даже изменению конкретной социальной группой. Если религия сохраняет традицию не для того, чтобы носителей религиозного опыта больше не возникало, наоборот, святые ей необходимы как воздух для этого она и существует, то квазирелигия стремится сохранить неприкосновенность раз возникшего порядка, а поэтому она догматизирует так, как не догматизирует религия. Сам процесс догматизации предполагает недопущение прорыва нуминозного по следующим причинам: 1) догма есть словесный запрет инакомыслия и инакодействия, а между тем религиозный опыт как контакт с нуминозным, только в этом и заключается; 2) догматизация навязывает авторитет высших (избранных), отрицая некий иной авторитет, а религиозный опыт вообще не признает авторитетов в силу того, что признает своеволие нуминозного; 3) догматизация предполагает ограничение свободы, уповает на целостность религиозной организации, якобы подрываемую внешней средой, а религия не может указать место контакта с нуминозным, предполагая, что организация должна постоянно открываться для внешней среды, деструктивное влияние коей и понимается как необходимое условие для обретения контакта с нуминозным; 4) догматизация не предполагает деполитизации, она и есть политика, а значит, принуждение следовать некоему социальному проекту обретения клерикальной организацией тотального господства в обществе, а религия предполагает, что любое тотальное есть искажение мира; 5) в конечном итоге догматизация предполагает подражание светской власти и принятие профанного за священное, между тем религия четко видит несовершенство светской власти и является по сути поиском нового властного порядка, предполагающего тотальную субъектность. Поводя итог нашим рассуждениям, следует заметить, что синхронное происхождение религии и квазирелигии не может быть принято клиром, оно не будет принято и новыми религиозными движениями, его даже не примет религиоведческое сообщество по разным причинам. Если клир не примет его по причине тотальной святости первых веков своего вероучения, по причине того, что например Антихрист приходит вслед за Христом, то религиозные движения не примут его в силу того, что считают себя неким возрождением религии без квазирелигии, т. е. опять же тотально святыми и искать внутри себя квазирелигиозность (политические амбиции) это слишком. Религиоведческое же сообщество не примет нашей гипотезы в силу того, что многие авторитетные школы потеряют свои пьедесталы. Многие научные догмы придется пересмотреть. Более того, придется отказаться от диалога с авторитетными религиозными организациями, ибо озвучивание такой гипотезы подрывает их политический порядок. Но все эти возражения приводят нас к тому, что квазирелигия и тотальная политизация социальных институтов факт очевидный. Мы можем говорить, что квазирелигиозность и тотальная политизация человеческого бытия - одно и то же. Безусловно, этот тезис необходим, если мы стремимся к предотвращению квазирелигиозных преступлений, если нам необходимо снижение присутствия квазирелигиозности в нашем обществе. Но вряд ли этот тезис будет применен. К сожалению, расколдовывание мира предполагает не его деполитизацию и деэкономизацию, а наоборот, его десакрализацию и вытеснение религиозного опыта.