ГЛАВА 9. РЕЛИГИОЗНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ КАК ОСНОВНАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ БЕЗОПАСНОГО БЫТИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО СООБЩЕСТВА
Можно говорить об экономической, политической, наконец, культурной составляющей безопасности национального общества, но религиозная безопасность... А между тем в процессах национальной унификации и сохранения самобытности легко прослеживается тот факт, что данная самобытность тем быстрее утрачивается, чем быстрее происходит признание религиозной составляющей национального социума неактуальной и даже тормозящей его развитие. Происходит странное, парадоксальное явление: нация, оставившая моральную составляющую своего бытия на откуп принципу «свободы совести», вдруг сталкивается, с одной стороны, с потерей морального здоровья, а с другой - с проявлением таких биофизических факторов, как снижение рождаемости и повышение смертности. Такое явление, в свою очередь, сможет вполне закономерно вызвать следующую за этим сильную миграционную волну, а также снижение интеллектуального потенциала нации. С потерей религиозной составляющей нация становится глубокой периферией периферии, что вполне адекватно можно доказать. Для доказательства безосновательности снятия проблем религиозной безопасности следует остановиться на трех составляющих ее задачах. Во-первых, нужно установить тот факт, что религиозная безопасность является основной составляющей безопасности любого общества. Во-вторых, отметить те факты, которые угрожают религиозной безопасности нации в современной России, и, в-третьих, понять, какие принципы религиозной безопасности нарушены, например, в Восточной Сибири, что приводит к обострению ситуации в данном регионе. Как известно, любой социум для нормального устойчивого развития должен отстаивать принципы полисубъектной социальности и социальной толерантности. Существует мнение, что данное состояние возможно только при нормальном процессе смыслополагания бытия конкретным социальным субъектом. Смысл бытия должен не уничтожать гармонию внутри общества, а, наоборот, делать ее более разнообразной. Вопрос о смысле бытия человек выстраивает при опоре на так называемые социальные архетипы. Данные архетипы воспроизводятся в первичных группах, если использовать терминологию Ч. Кули. Эмоционально-волевой акт смыслополагания не зависит от объективных закономерностей, а целиком и полностью связан с менталитетом. Наиболее адекватное представление о менталитете индивид получает благодаря религиозному опыту. Этот опыт есть стереотипы восприятия мира и характера деятельности человека в нем. В современных условиях наблюдается кризис первичных групп и вместе с тем прослеживается объективная связь этого кризиса с кризисом религиозности. Кризис первичных групп, по мнению многих исследователей, был вызван вмешательством вторичных групп (государства) в их религиозные практики, что привело к разрушению механизмов социального контроля и морального самоограничения. Эти механизмы существовали и работали эффективно только в условиях своей неприкосновенности или священства. Сегодня, когда первичные группы так и не обрели искомой стабильности, а вторичные группы озабочены поиском заимствуемого смысла, личность занятая постоянно проблемой смыслополагания остается один на один с собой. Такое состояние ввергает индивида в процесс испытания социальных норм на прочность, потому что лишает его бытие смысла, точнее, происходит торжество иллюзии «потери смысла». И эта иллюзия вызывает к жизни драму саморазрушения. Остается один механизм способный остановить эту драму - религиозный опыт, но не всякий религиозный опыт, а опыт традиционный, прошедший испытание временем. Почему именно он? Потому что человечество не знает иного пути разрешения конфликтов, происходящих внутри человека, как только через их обнаружение, символическое выражение с последующей самоинтеграцией. Конфликтует ведь человек первобытный с человеком эпохи Просвещения. Один хочет власти над собой, а второй хочет власти над другими и над природой. Это влечение к власти над другими есть прямая утрата безопасности любого сообщества. Чтобы доказать это утверждение, следует принять к сведению, что процесс покорения другого есть процесс утраты навыков к самопознанию, ибо мы самопознаем себя, общаясь с этим другим на равных, т.е. находясь с ним в духовной общности или общине. Эту духовную общность можно выстроить, только опираясь на религиозный опыт той первичной группы, которая дала первый импульс к самопознанию при помощи моральных норм, являющихся по своей сути ценностями религиозного опыта. При этом совершенно неважно, что есть стереотип безрелигиозности современного человека. Этот стереотип не более чем миф. Современные религиоведы свидетельствуют о том, что религиозность современного человека вполне объективна, единственное ее специфическое свойство состоит в ее разрыве с религиозной традицией этнического сообщества. Вот, например, как о религиозности современного человека пишет М. Элиаде: «Современный нерелигиозный человек принимает на себя новую ситуацию существования: он считает себя единственным субъектом истории и отрицает всякое обращение к Всевышнему. Иначе говоря, он не признает никакой модели человечества, выходящей за рамки того положения человека, какое может быть выведено из анализа различных исторических ситуаций. Человек формирует себя сам, причем тем больше, чем больше удаляется от священного (т.е. от этнической культуры. - А.Б.), чем полнее десакрализует мир. Священное - это главное препятствие на пути к его свободе. Он станет самим собой лишь тогда, когда вытравит из себя все мистическое. И он станет действительно свободным лишь тогда, когда убьет последнего бога» [246, с. 126]. Таким последним Богом можно назвать этнический социальный архетип, мешающий окончательно превратить весь мир во вторичную группу. Однако там, где этнос все-таки терпит поражение, т.е. отступает от религиозного этнического опыта, он превращается в сборище моральных уродов, эксплуатирующих свою собственную природу и занятых процессом самоуничтожения. Такое состояние можно выявить по наличию двух практик - это отказ от этноцентризма и возможность признания наличия более современной религии, чем традиционная религия этноса. Это атрибутирование бытия конкретного социального субъекта приводит его к констатации факта наличия атеистического, буржуазного сообщества свободных людей (например, США). Но миф не имеет, повторяем, ничего общего с реальностью. Атеизм - самая настоящая религия, имеющая один запрет, запрет на признание необходимости религиозной составляющей социальных систем. Если признать в современных обществах преобладание не религиозно настроенных людей, то это признание не будет иметь под собой никакого рационального обоснования, кроме рыночного развития экономики. Храм и рынок несовместимы. Однако рынок не может существовать в одиночку. Если он как институт индивидуальной свободы и играет основополагающую роль в производстве вторичных групп, делая их наиболее эффективными и рациональными, то обеспечить производство морального здоровья первичных групп он не может. А посему потребность в религиозном опыте остается. И этот нерелигиозный «рыночный» преуспевающий человек ведет себя как его предок-«аутсайдер». Только предок считал свою религиозность нормой, а рыночный человек считает ее патологией и вместе с тем постоянно ее воспроизводит. Можно вполне оправданно утверждать, вслед за М. Элиаде, что «современный человек, чувствующий и объявляющий себя неверующим, обладает всей скрытой мифологией, а также множеством деградировавших обрядов» [246, с. 127]. Следует заметить, что эти деградировавшие обряды очень угнетают современного человека, ибо не могут удовлетворить его религиозные потребности полностью, потому что они не в состоянии воспроизвести полноценные, т.е. обладающие целостным смыслом первичные группы. Если кто-то считает такое положение безопасным, то пусть обратится к демографии западных обществ. Динамика коренного населения (европейцев) очень плачевна. Возможно, наше предположение сегодня может быть наиболее близким к истине, так как оно связано с тем, что потеряно очень многое из тех религиозных составляющих бытия индивидов, которые ставили свою репродуктивную функцию вне зависимости от тонкого экономического расчета и считали рождение и воспитание детей высшим благом. Если речь идет о национальной безопасности, то в основании ее лежит две идеи - это идея жертвы и идея божественного благословения той нации, которая поставила свою безопасность во главу угла. Нация и выстраивает свою систему безопасности, исходя из потребности как можно дольше сохранять тот священный Космос, который убеждает индивида в нахождении в Центре Мира, побуждает к достаточно четкому отделению опасного от безопасного, пользы от вреда. Мироцентризм - это этноцентризм. Без этноцентризма невозможна идея национальной безопасности, которая покоится на том основании, что защищается Божественный и справедливый миропорядок. Этноцентризм обеспечивает изобретательность, а не подражание, что для безопасности наиболее важно, ибо самобытность и самодостаточность теряются именно в условиях подражания другому этносу, после признания иного воплощения высшего Космоса, а своего бытия хаотичным и бессмысленным. Потеря религиозного опыта своего этноса не сможет обеспечить безопасности его духовной культуры. Религиозный опыт остается, но он не является уже столь необходимо обозначенным. А если отметить еще и потерю авторитета традиционных религиозных организаций, то вполне возможно предположить, что религиозный деструктивный опыт (опыт деструктивных сект) может получить колоссальное влияние на личность. Чтобы рассмотреть доказательства обоснованности религиозной безопасности в контексте национальной безопасности, можно прибегнуть и к анализу вторичной социальной группы - государства. Никто не сомневается в том, что национальная безопасность и ее проблемы в первую очередь интересуют и разрешаются государством. Однако государственная безопасность и национальная безопасность есть две разные вещи. Государственная безопасность может быть направлена и на усугубление положения наций, а национальная в первую очередь заботится о том, чтобы нация была в безопасности даже при критическом положении государства. Чтобы и нация, и государство пришли к консенсусу в формировании доктрины национальной безопасности, государству просто необходимо отстаивать идею единства государства и народа и помнить, что если в чрезвычайной опасности находится народ, то государство находится в не менее, а может и более чрезвычайном положении. Это исключительный случай, когда народ ждет от государства свершения чуда, а не взывания к разуму. Чудо - это введение чрезвычайного положения в том или ином институте социальной системы, если данный институт выполняет явно деструктивную функцию. Национальная безопасность - это постоянная констатация наличия чрезвычайного положения с целью вмешательства в существующие правоотношения. Многие считают, что наиболее существенной идеей государства, решающего проблемы национальной безопасности, является идея правового государства. А правовое государство - это рациональная модель, исключающая вмешательство суверена в правопорядок, даже если этот правопорядок снижает моральное состояние людей. Поэтому национальная безопасность с точки зрения государственной безопасности - это обеспечение морального здоровья нации. А может ли быть обеспечено моральное здоровье, если государство не заботится о незыблемости духовных традиций своего народа? Государство должно в целях национальной безопасности заботиться о теологическом обосновании норм жизнедеятельности первичных групп. Исчезновение теологического - это большая опасность для нации и государства. К. Шмитт по этому поводу заметил: «...с исчезновением теологического, исчезнет моральное, с моральным исчезает политическая идея и любое моральное и политическое решение парализуется райской посюсторонностью непосредственной, естественной жизни и беспроблемной “телесностью”» [238, с. 96]. Исчезновение политической идеи государства - это последствие подрыва авторитета религиозного опыта народа, связанное, в свою очередь, с пренебрежением религиозной составляющей национальной безопасности. Что же должна включать в себя религиозная безопасность в первую очередь? Она должна быть определена с двух позиций. Во-первых, быть признана окончательно и бесповоротно значимость религии как социальной конструктивной составляющей, а, во-вторых, признано фундаментальное значение религиозного опыта той этнической группы, о безопасности которой может идти речь. Если с первым постулатом приходится соглашаться под влиянием социологических и этнологических теорий (Э. Дюркгейма, Б. Малиновского, Э. Фромма и др.), то со вторым дело обстоит гораздо сложнее. Государство и другие социальные институты стремятся как можно дальше отдалить религиозность от этноса. Они стремятся провозгласить курс на безрелигиозную нацию, ибо в противном случае нация якобы становится противником свободы. Прикрываясь принципом «свободы совести», современные светские идеологи не хотят признать конструктивной социальной значимости религиозного опыта в правосознании любой этнической общности, о демократических принципах общественного устройства которой идет речь. Другими словами, они противопоставляют нацию и этнос, реальность этноса идеальной нации. Для чего это делается? Для получения иного субъекта, не способного к сопротивлению все подавляющему рынку. Храм должен быть повержен во имя рынка. Цель такого деструктивного начала заключается в формулировании автономной личности, провозглашенной еще в эпоху Просвещения. «В христианском храме производятся сердечность, душевность, сострадание, соучастие и единство людей», - пишет в своей работе «Храм и рынок» Б. В. Марков [136, с. 9]. Иначе говоря, храм как воплощение веры воспроизводит этничность в ее лучшем виде. Но, с другой стороны, современному государству, верящему в рынок, нужен не первобытный этнический человек, а цивилизованный рационально ориентированный индивид, конкурирующий с другими. Рынок формировал и формирует другого человека, человека вторичной группы. «Там формировались иные чувства: зависть, агрессия, жадность и т.п.» [95, с. 9]. Такой человек выгоден государству-машине, ибо он не в состоянии противостоять безнравственному и бесчеловечному увлечению властью. Только с таким человеком государство может пойти на различные эксперименты. Только такого человека государство может воспитать в духе расового национализма. Только такой человек будет гордиться своим разрывом с традицией и непризнанием исключительности религиозного опыта своей нации. В отказе религиозному опыту нации в исключительности таится очень серьезная опасность. Во-первых, как уже отмечалось, такой отказ порождает расовый национализм, чудовищный по своей сути, а, во- вторых, подрывает единство нации. Подрывает по двум причинам. Светское государство признает себя свободным от попыток осуществления какого бы то ни было этнического идеала. Оно порывает с этноцентризмом - значит принципы национальной безопасности уже не касаются первичных групп конкретного этноса. Это можно назвать первой причиной, а вторая причина состоит в том, что государство признает наиболее справедливым судьей не Бога, а экономические законы рынка. Рынок помогал и помогает лишать культуру ее духовной составляющей. Ведает ли государство, гордящееся своей светскостью, свободой совести и свободной конкуренцией, уповающее на рынок, об одной его отрицательной черте? Эта черта может быть обозначена как предрасположенность к непониманию социосозидающих традиций собственных воображаемых сообществ. Рынок основа основ наиболее привлекателен для чужестранцев, «культура которых угрожала единству нации» [138, с. 5]. Первый принцип национальной безопасности - принцип сохранения единства нации в условиях рынка начинает подвергаться серьезным испытаниям. Наиболее вредным считается с этой точки зрения неадекватное отношение вторичных групп, сосредоточивших наиболее жизненно важные ресурсы в своих руках, к религии образующих цивилизацию наций и этносов. Они признаются неспособными к адекватному пониманию социально значимых, консолидирующих общество религий. В пример ставятся преуспевающие этнические меньшинства, религиозность которых выше с точки зрения экономической адекватности. В религии этнического большинства только ленивый не ищет отрицательных сторон. Рынок - это обман, конкуренция, автономия. Религия - правда, взаимопомощь, растворение в коллективе. Рынок - сплошное замалчивание социальной несправедливости, поскольку сам он есть сплошная несправедливость. Религия - это оглашение социальной несправедливости. Рынок - это безнравственное государство, лишенное святости. Религия - это возрождение нравственных основ государственной политики. Гипотетическое утверждение, что рынок космополитичен весьма близко, на наш взгляд, стоит к истине. Конечно, можно сказать, что и целью религии является всечеловек. Однако всечеловек - это не космополит, ему все же присущ этический национализм, если, конечно, речь идет о нравственном преображении мира. Любой национальной безопасности в первую очередь угрожает отсутствие напоминания того, что речь идет о безопасности конкретной цивилизации, т.е. о тех условиях, в которых цивилизация способна реализовать свою цивилизационную идею. Для этого, хотим мы этого или не хотим, но должны признать религиозную безопасность основной составляющей национальной безопасности вообще. Смысл национальной безопасности и состоит в сохранении понимания самого себя конкретным этническим сообществом. Сиюминутные интересы, способствующие желанию войти в «господа мира» или сохраниться там, есть только внешнее, иллюзорное состояние безопасности. Можно сказать, что внутренняя безопасность строится на подчинении конкретной этнической религии. Государство как основной выразитель доктрин национальной безопасности должно помнить, что пренебрежение религией этнического большинства не делает безопасность прочнее. Это приводит к весьма плачевному состоянию, ибо оставляет народ без чести и нравственного долга. А как заметила польская писательница Э. Ожешко: «Народ, который остался сегодня без чести, завтра останется без хлеба» [101, с. 448]. Мы вполне в этом можем убедиться в отношении безопасности России. Уважая религию как социосозидающий институт, рассматривая религиозную безопасность как необходимость, заботясь о просвещении в религиозном плане этнических сообществ любого региона, государство тем самым обеспечивает свою собственную национальную безопасность. Вопрос о религиозной безопасности - это вопрос о «живом самостоятельном чувстве нравственного долга». Смысл этого чувства, воспитуемого только национальной религией, очень точно, на наш взгляд, выразил русский мыслитель Л. А. Тихомиров: «Живое самостоятельное чувство нравственного долга в душах граждан есть основа общественного блага: когда это имеется - то недосмотры закона и власти становятся особенно роковыми, ибо граждане не торопятся воспользоваться возможностью злоупотребления и своими самостоятельными нравственными поступками значительно исправляют зло, допущенное несовершенством закона и правительственного механизма. Наоборот, при отсутствии самостоятельного стремления граждан действовать согласно правде, для государства невозможно за всеми уследить, да и усматривать некому, ибо сами агенты государства, выходя из общества, имеют всегда тот же характер и ту же степень нравственности, какая существует в народе» [204, с. 38]. Наиболее вредной составляющей идеологии светского государства является отстраненность государства от религий народов. Непризнание государством необходимости следовать в своей идеологии ценностям религии в качестве основы, образующей цивилизацию, является великим заблуждением, лишающим национальную безопасность ореола жертвенности. «Где нет жертвы, там нет святости», - писал А.С. Хомяков. А значит национальная безопасность, а точнее ее принципы не священны и могут быть изменены, что, в сущности, невозможно, если речь идет о подлинной, а не сиюминутной, мифологизированной модели национальной безопасности. Синкретизм, вытекающий из постулата о светском государстве, - такая же ложь, как и то, что религиозность абсолютно не меняет отношения субъекта к государству и обществу. Светское государство, не заботящееся о религиозной безопасности этнических сообществ, находящихся в лоне его конституционного поля, является государством элиты, исповедующей иную религию, религию, отстраняющую наиболее талантливых представителей этноса от его познания. Этнос, не познающий сам свою духовную культуру, в итоге лишится ее - значит лишится и адекватной доктрины национальной безопасности. Принцип отдаленности от религии народа - это принцип самоубийства. «Мало даже сказать, что этот модный принцип ни на чем не основан: он повсюду обличается жизнью в политическом неразумии. Почти нигде не введенный в полной мере, еще не успевший дать всех своих плодов, он уже создал чрезвычайную шаткость в государственном творчестве XIX веке и привел к тому, что закон и власть потеряли под собой прочную почву» [204, с. 36]. Исходя из всего вышеизложенного, следует заметить, что мы вполне достаточно привели доводов в пользу существования такой составляющей национальной безопасности, как религиозная безопасность, а также раскрыли некоторые аспекты ее функциональной сущности. Теперь поговорим об угрозах религиозной безопасности России. Таких угроз, на наш взгляд, две. Первая - это непризнание того, что Россия особая, православная цивилизация, а вторая угроза - несогласие с тем тезисом, что национальная безопасность России связана с тем, насколько этнос адекватно представляет основы православной культуры, лежащей, в свою очередь, краеугольным камнем в фундаменте самобытного развития православной цивилизации. Акцентирование внимания на этих двух аспектах не случайно, ибо, как уже отмечалось, национальная безопасность немыслима без самопознания основ самосознания этноса образующего фундамент цивилизации. Эти основы говорят об исключительности, а не о стандартности, об особенностях, а не о сходствах. Такой подход, на наш взгляд, обоснован еще и тем, что национальная безопасность не может быть основана на всеобщности, она покоится именно на особенностях. Национальная безопасность - это совокупность взаимодействий общества и государства, направленных на сохранение самобытных особенностей конкретного этнического сообщества. Если в данном случае речь идет о России, то национальная безопасность последней напрямую связана с охранением основ русской самобытности, а это, в первую очередь, сохранение традиций русского православия. Вся проблема, на наш взгляд, заключается в том, что эти основы очень сильно противоречат концепции цивилизационного отставания России от Запада, а также концепции моноцивилизации XXI в. Сегодня русское православие попадает под огонь сразу трех социальных групп. Во- первых, православие мешает идеологам прозападного толка окончательно отказать русскому народу в праве на иное развитие общества и государства, во-вторых, православие сильно мешает деструктивным сектам, ибо в его догматах сохраняется возможность отпора деструктивным учениям, и, наконец, в-третьих, православие мешает католицизму утверждаться в качестве единственного хранителя и продолжателя христианства. Эти три социальные группы используют в борьбе с православием три мощных аргумента. Первым аргументом является «нерыночность» русского православия. «Нерыночность» в данном случае означает косность, недостаток инициативы и обреченность на несвободу. Такую трактовку используют ярко выраженные «западоиды» (А.В. Зиновьев), или сторонники глобализации по монополярному варианту. Созданный СМИ стереотип «Если ты умен и знаешь истину, то ты обречен на хорошую жизнь, в противном случае ты не умен и истины не знаешь» забывает религиозный тезис о смирении разума. «Нерыночность» православия в том и состоит, чтобы не допустить в погоне за прибылью духовной деградации личности и общества в целом. Второй аргумент идет в ход уже со стороны деструктивных сект. Православие запрещает творить чудеса, а людям в России зачастую сотворение чуда заменяет дом, семью, близких. «Чудотворение» - это снятие депривационных моментов. Поэтому деструктивные секты и стремятся отказать православию в заботе о зрелищной составляющей веры. Только данный аргумент не выдерживает критики. Православие признает чудо и чудотворцев, но такие чудеса, которые позволяют личности самой совершить чудо преображения, а не смотреть, как это чудо с тобой совершает другой. Третий аргумент выдвигается католицизмом и протестантизмом. Православие не поддается модернистским преобразованиям и не сотрудничает в сфере экономики и политики с основными субъектами этих систем. Гибкость католицизма, его политическая направленность считается более предпочтительной, нежели упорное нежелание православия сотрудничать ни с какой другой идеологией, кроме этнического традиционализма. Этот аргумент может быть опровергнут тем, что любая идеология, кроме этического национализма, имеет в своем основании расовое превосходство Запада, даже консерватизм. Поэтому католицизму легче сотрудничать с этими идеологиями, ибо они являются его детищами. Акцентируя внимание на трех противниках православия, нельзя не отметить, что в основе их успехов лежит проблема этнической самоидентификации. У русских она всегда проходила и проходит под знаком соборности. Самобытность соборной культуры России вне православия немыслима. А значит невозможно провести этническую самоидентификацию русских, игнорируя православие. Сценарий этнической самоидентификации русских вне православия - это возможность снятия проекта соборной глобализации (А. Дугин, А. Панарин) и полный окончательный разрыв с традицией. Два этих следствия пренебрежения проблемой религиозной безопасности в России уже есть полное саморазрушение и так ушедшего в подполье русского этноса. Национальная безопасность России - это, как уже отмечалось, сохранение нормального воспроизводства этнических групп, пренебрежение которым порождает национализм расовый, а это уже саморазрушение (К.Н. Леонтьев). Конечно, можно возразить, что религиозная безопасность России никоим образом не связана с проблемой этнической самоидентификации. Такое связывание является надуманным. Не может совпадать этническая и религиозная самоидентификация. Ведь этническая самоидентификация является совершенно иным процессом. Такое утверждение возможно, если игнорировать один из видов идентификации - идеократическую идентификацию. «Речь, таким образом, идет об идеократической идентичности, основанной на привязанности к священному идеалу - тексту и на аскезе, необходимой для того, чтобы ему соответствовать и сберечь от посягательств» [161, с. 7]. Привыкшие измерять этнос и национальную безопасность мерками позитивистской политологии и философии могут сказать, что это скорее патологическая нежели нормальная самоидентификация. Верно, она и есть патологическая, ибо мешает «малому демократическому» народу сотворить новую нацию - россияне или российский народ. Ее патологичность состоит также и в том, что она воспроизводит культурное, а не цивилизованное большинство, способное к противостоянию моноцивилизационному проекту. Еще один аргумент в пользу нереальности идеократической идентичности. Идеократическая самоидентификация связана с потерей чувства реальности - значит с потерей господства рационального начала в человеке. А кто сказал, что господство этого начала наиболее гуманно? Безусловно, это начало способствовало значительным успехам Запада, но оно же и вызвало кризис его культуры и значительно снизило безопасность европейских этносов. В том-то и дело, что преобладание рациональных аспектов в этнической самоидентификации губит сам этнос. Это возражение также опасно еще и тем, что совсем не увязывает этническую самоидентификацию с тем, что этот процесс необходим любой культуре. Если человек - культурное существо, то он нуждается в идеократической идентификации, «ибо человек как культурное существо воспринимает действительность сквозь призму культурного текста и свое поведение строит не по бихевиористской схеме (стимул - реакция), а на основе непрекращающихся герменевтических процедур, при которых факты действительности интерпретируются на основе предварительной смысловой схемы, а сама эта схема то и дело рекомендуется и корректируется под давлением новых фактов» [161, с. 7]. Таким образом, и здесь идеократическая самоидентификация является наиболее предпочтительной, хотя бы в силу того, что принципы национальной безопасности, опирающиеся на такую идентификационную специфику русского народа, являются наиболее гуманными по отношению к человечеству в целом. Последним аргументом против православия может служить якобы тоталитарный характер последнего. Если признать религиозную безопасность составляющей национальной безопасности, а православие как основу для выражения ее принципов, то вполне возможно скатиться на позиции тоталитарного общества, ибо православие и тоталитаризм взаимообусловлены. Этот аргумент интересен тем, что историческая реальность вдруг уходит в сторону. Православие, хотя бы в принципиальных позициях, явление, борющееся с тоталитаризмом, вдруг превращается в его причину. Эта мифология, на наш взгляд, наиболее опасная мина из всех мин, мешающих выработке адекватных принципов национальной безопасности России. Это положение - основа для строения безопасности государства от общества. А, как известно, безопасность государства от общества - это самая главная заповедь тоталитаризма. Если российское государство пойдет на то, что будет постоянно одобрять тех, кто преподносит тоталитаризм как продукт православия, оно обречено. Нужно понять, что этот тезис продукт «культурологического и этнического расизма» (А.С. Панарин). «Эта радикализация темы коммунизма, заставляющая копать глубже - за идеологическим коммунистическим сознанием рождать коллективнобессознательное русского духа, - формирует качественно новую атмосферу: климат расовой войны “демократического” Запада и “демократической” элиты в самой России против русского народа и православной цивилизации» [161, с. 15]. Таким образом, национальной безопасности России угрожает: во- первых, квазирелигиозность ее принципов, а, во-вторых, признание в качестве безвредного и безопасного бытия нации такого бытия, которое обусловлено полной победой над православной архаикой. Такие принципы бытия современного российского государства заставляют задуматься о его будущем. Пренебрежение к религиозному опыту православия в России, точнее пренебрежение нападками на православие, желание остаться в рамках свободы совести - это едва ли не самая основополагающая причина отсутствия идеологической безопасности государства и нравственной безопасности общества. Однако, здесь могут возразить, сказав, что последнее время Русская православная церковь пользуется весьма повышенным вниманием со стороны государства, что православие сегодня уже не в том подпольном состоянии как в эпоху Советского Союза, а критика православия была всегда. К сожалению, мы сталкиваемся с одной очень серьезной ошибкой. Эту ошибку можно выразить следующим образом: восприятие политического аспекта бытия Русской православной церкви за религиозный подлинный опыт Русского православия. В том-то вся и разница, что Русская православная церковь как социальная организация подвержена тем же изменениям, что и любая организация российского общества, а Русское православие - это несколько иной аспект духовного бытия этноса и связан он с процессом трансляции религиозной традиции. Это, если хотите, скрепа всего развития духовной культуры. Это традиционализм, который во всем мире сегодня испытывает кризис. Известный традиционалист Р. Г енон, на наш взгляд, наиболее точно выразил то, что сегодня происходит со всеми религиозными традициями в мире: «Чтобы убедиться, насколько важную роль играет в современном мире как сознательное, так и бессознательное отрицание всего сверхъестественного, достаточно посмотреть, с какой настойчивостью люди, называющие себя “историками религии”, объясняют все, что имеет отношение к традиционным формам, чисто человеческими факторами; в данном случае совершенно не имеет значения, являются ли эти факторы психологическими, социальными или какими-либо еще, поскольку эти многочисленные теории, предназначенные только для того, чтобы сбить с толку как можно большее количество людей, неуклонно следует стремлению все сводить к чисто человеческому уровню существования, в результате чего в самой идее традиции уже не остается ничего такого, что отличало бы ее от вещей, полностью лишенных традиционного характера» [62, с. 57]. Можно определить безопасность России как восстановление интегрирующих традиций российского общества. Недоверие к восстанавливаемым религиозным традициям, точнее даже не к восстанавливаемым, а актуализируемым, на наш взгляд, есть одно из достижений историков религии и историков православия, в частности. Желание увидеть в Русской православной церкви тот политический вирус, которым она была заражена в XVIII в., и, опираясь на политизированную доктрину церкви, показать бессилие последней, сегодня является чуть ли не основным требованием научного сообщества к историкам религии. А так как обыватель устал от политики и хочет незыблемых священных традиций, то он, естественно, обращается к истории Русского православия и, конечно, видит все ту же политику - значит в традиции все только человеческое. Не зная настоящих традиций, не имея возможности узнать их из истории религии, обыватель естественно стремится туда, где традиции наиболее деполитизированы, как ему кажется. Стремится в католицизм, протестантизм и в различные секты. Но, попадая в эти секты или конфессии, он фактически попадает в лоно политики деструкции российского общества. Резюмируя анализ положения православия в современной России, можно сказать, что без актуализации своих социальных традиций, без тра- дициологического анализа своей истории Русское православие будет терять свои позиции в качестве этносберегающего и этноразвивающего начала. Утрата православных социальных традиций отрицательно сказывалась, сказывается и будет сказываться и на современном Российском государстве. Упадок нравственного здоровья русских, который является следствием дискредитации Русского православия и преувеличения светскости Российского государства привел к тому, что оно (государство) не в состоянии найти адекватный ответ на ущемление своих национальных интересов. Смеем заметить, что заимствование социальных и политических традиций ведет к еще большему непониманию проблем и невнятности принципов национальной безопасности современной России. Примером актуализации проблемы может выступить религиозная ситуация в Восточной Сибири. Для обсуждения данной проблемы, на наш взгляд, следует остановиться на двух ее аспектах. С одной стороны, это нарастание депривационных моментов в сознании населения региона, с другой стороны, демографические проблемы, как следствие утраты нравственного здоровья населения. Показателем депривационных моментов в развитии региона являются успехи миссионерской деятельности нетрадиционных конфессий, а также успехи деструктивных сект. Восточная Сибирь в этом отношении сталкивается с теми же проблемами, что и вся Россия. Сегодня, например, ни для кого не секрет, что на территории Иркутской области значительным влиянием пользуются такие секты, как «свидетели Иеговы», «пятидесятники», «баптисты», церковь «Слово Жизни» и др. Конечно, эти секты на территории региона появились не сегодня, существуют очень давно, но с точки зрения подрыва религиозной традиции Русского православия они ведут весьма модернизированную миссионерскую деятельность, приносящую богатейшие плоды. Кому из людей, разочарованных в различных аспектах жизнедеятельности регионального социума, который в последнее время значительно сворачивает социальные программы, не хочется получить социальную поддержку хоть от кого-нибудь в обмен только лишь на следование их ритуалам? Тем более, что Русская православная церковь не ведет на территории региона ни одной самостоятельной и независимой социальной программы. На территории региона нет духовной семинарии, храмы строятся долго, и в тех местах, где трудно привлечь прихожан. Церковь либо открывает храмы в бывших магазинах (г. Тайшет «Храм Петра и Павла», бывший магазин «Обувь»), либо выпрашивает деньги у спонсоров на восстановление. Смею заметить, что в храмостроительстве на Руси очень важно, чтобы храм действительно строился всем миром. Мы ничего не имеем против пожертвований солидных организаций, но мы имеем очень большое сомнение по поводу необходимости установки мемориальных досок на вновь построенных храмах с именами спонсоров, чиновников и иерархов (церковь Рождества Христова в Ленинском районе г. Иркутска). Такие рекламные трюки оскорбляют чувства верующих, часто идущих в храм за утешением и спасением от тех бед, которые эти спонсоры и чиновники им принесли своей бездарной политикой. В самом большом районе города Свердловском ныне построено лишь одно храмовое строение. Само название этого храма уже говорит о полном неблагополучии в отношении религиозной безопасности не только Восточной Сибири, но и России - «Кафедральный собор сердца Божьей Матери». Это собор католической церкви. Католиков в Иркутске немного, кафедры католическим священникам на территории России иметь вообще запрещено. Однако не просвещенные в вопросах религии СМИ и рекламоиздатели весьма охотно величают это модернистское строение «кафедральным собором». В связи с этим любопытен еще и тот факт, что епископ Ежи Мазур носил титул «епископа Восточной Сибири и Карафуто», заметим, что Карафуто - это японское название острова Сахалин. Чтобы быть до конца подробным в этом вопросе, отметим, что собор стоит напротив самого крупного учебного заведения Восточной Сибири Иркутского технического университета, а обещанный на его территории православный храм св. Сергия Радонежского и сегодня увековечен только крестом. Как видим, в условиях морального кризиса символика морального оздоровления, а также процессы, обеспечивающие поддержку нравственного здоровья, находятся в весьма плачевном состоянии. Политика Русской православной церкви в нашем регионе или совсем не выражена или выступает в качестве экзотического антуража бездарных социальных шагов региональных властей, а это значит, что энтузиазм возрождения интереса к Русскому православию может иссякнуть. Такое истощение, как ранее отмечалось, весьма опасно с точки зрения национальной безопасности. Ведь именно в религиозном опыте нашего этноса и таится та энергетическая мощь, которая может преодолеть самые страшные кризисы социального развития. Если в нашем регионе Русское православие не будет выступать декорацией региональных властей, а займет позицию сохранения социальных традиций русского и других народов, то та демографическая яма, в которой сейчас находится наш регион, может быть преодолена. Преодолена через осознание того объективного факта, что демографический спад вызван неверием человека в свою способность религиозной нормализации морального состояния регионального сообщества. А кто же, как не Русская православная церковь может укрепить эту веру, а также привести к моральному здоровью регион, который в силу своего периферийного положения никак не может понять, что судьба России решается и решалась не в Москве, а в конкретных российских регионах. Ведь именно религиозный опыт этноса учит нас той истине, что смысл бытия человека в продолжении рода, и что род этого человека всегда стоит в Центре Мира. Завершая наш анализ, необходимо заметить, что идеологический смысл национальной безопасности немыслим без религиозного опыта и религиозной безопасности. А отсутствие внимания к религиозной безопасности приводит к дезориентированному индивиду, который начинает работать на самоуничтожение. К сожалению, в нашем регионе пренебрежительное отношение к религиозной безопасности обернулось весьма глубоким социально-демографическим кризисом, преодоление которого, на наш взгляд, возможно только тогда, когда будет осознана великая доминанта Русского православия, состоящая в сохранении и приумножении русского народа как основного носителя и защитника православного идеала.