первый закон был дан человеку еще в едемском саду: "От всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него" (Быт. 2. 16—17). Этот первый запрет Свой Господь сопроводил и санкцией: "В день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь" (Быт. 2. 17). Казалось бы, санкция эта однозначна. Но это не так. Во-первых, возникает вопрос: каким образом она соотносится с одной из основных заповедей — "не убий"? Или эта заповедь — более поздняя "поправка" к прежним установлениям? Во-вторых: как эта санкция увязывается с тем обстоятельством, что Адам и Ева все-таки, вкусив запретный плод, не умерли в тот день, а продолжали еще долго жить? ("Всех же дней жизни Адамовой было девятьсот тридцать лет" — Быт. 5. 5). В-третьих, возникает и недоумение: человек был создан Богом по образу и подобию Своему, Господь "вдунул в лице его дыхание жизни" (Быт. 2. 7), а это значит — наделил его Духом Своим. Согласно толкованиям, это означает, что человек был сотворен бессмертным (к этому вопросу мы вернемся чуть ниже) и, значит, умереть он не мог. Следовательно, слова "смертью умрешь" в устах Бога, по-видимому, означают нечто иное, нежели в нашем обычном понимании, потому что право на жизнь подразумевалось в самом акте сотворения человека. Обратим внимание: именами Адам и Ева, данными прародителям человечества, и Божьим вердиктом "человек [...] прилепится к жене своей; и будут (два) одна плоть" (Быт. 2. 24) — в Библии подчеркивается не что иное как вечное и нерасторжимое соединение человека и жизни, ибо на древнееврейском языке "Адам" означало — "человек", а "Ева" означало — "жизнь". Мы можем видеть и иные подтверждения тому, что слово "смерть" в устах Бога еще не означает физической смерти. В другом месте Библии Господь разъясняет пророку Иезекиилю: "Когда Я скажу беззакониику: "смертию умрешь!" а ты не будешь вразумлять его и говорить, чтоб остеречь безза- конника от беззаконного пути его, чтоб он жив был, то беззаконник тот умрет в беззаконии своем, и Я взыщу кровь его от рук твоих" (Иез. 3. 18). Очевидно, что здесь говорится об уже преступившем закон. И если после обращенных к законопреступнику грозных слов Господа еще кто-то обязан в дальнейшем остерегать его, "чтоб он жив был", то значит, Господь поясняет: за Его словами "смертию умрешь" не должна следовать физическая смерть. Современному международному сообществу, с таким трудом приходящему к необходимости отмены смертной казни и до сих пор ведущему острые дискуссии на эту тему, долго было невдомек, что недопустимость этого вида наказания была заложена изначально в устроении жизни людей. Даже в таком основополагающем и гуманнейшем документе, как Международный пакт о гражданских и политических правах, где в ряду прав человека в качестве первого и главнейшего права названо право на жизнь, есть существенная оговорка: "В странах, которые не отменили смертной казни, смертные приговоры могут выноситься только за самые тяжкие преступления в соответствии с законом" (ст. 6, п. 2). Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод гласила: "Право каждого человека на жизнь охраняется законом. Никто не может быть умышленно лишен жизни иначе как во исполнение смертного приговора, вынесенного судом за совершение преступления, в отношении которого законом предусмотрено такое наказание" (ст. 2, п. 1). И лишь в 1983 г. текст Конвенции был дополнен специальным протоколом относительно отмены смертной казни (Протокол 6). Однако норма "не убий" универсальна: изначально данное человеку право на жизнь и запрет на убийство вовсе не зависели от "тяжести преступления". Первый в истории человечества убийца Каин, убивший своего же брата, обращается к наказавшему его из- гнанием Богу: "Буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мной, убьет меня" (Быт. 4. 14). Что же он слышит в ответ? "И сказал ему Господь (Бог): за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро" (Быт. 4. 15). Эта тема звучит и далее, относительно одного из потомков Каина — Ламеха, который говорит: "Я убил мужа в язву мне и отрока в рану мне. Если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро" (Быт. 4. 23—24). Следовательно, запрет на убийство, на казнь существовал задолго до заповеди "не убий". При этом Бог ведь позаботился и о том, чтобы никому не "отмстилось всемеро": "Сделал Господь (Бог) Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его" (Быт. 4. 15). Бог не допустил убийства братоубийцы, и тот долго еще жил, имел детей, и даже "построил он город; и назвал город по имени сына своего" (Быт. 4. 17). Заповедь "не убий", таким образом, оказывается более поздней правовой, законодательной формулировкой запрета, существующего с первых же дней творения. Как уже было сказано, в христианстве Бог являет людям личный пример поведения, и, следовательно, Сам Бог следует Своим же установлениям для людей, в том числе запрету на убийство. Именно поэтому Бог может принцип "не убий” предъявлять людям как закон, подчеркивая: "Я, Я Сам изглаживаю преступления твои" (Исайя 43. 25). Этой божественной благодатью одухотворены слова великого праведника X века Нарекаци: "Даруй исцеление ранам моим, и средство [спастись] от погибели, и избавление от многоликой смерти, и стезю жизни мне, оскверненному"52. Выбор: "Жизнь и добро, смерть и зло" О чем же в таком случае говорят Господни слова "смертию умрешь"? Бесспорно, Господь говорит, с одной стороны, о духовной смерти человека. Это, в свою очередь, требует пояснения. Если Дух бессмертен, то что такое "духовная смерть"? Это — смерть для Бога; это — разрыв связи человека с Создателем. Именно это имел в виду Бог, и именно эта санкция была осуществлена Им в отношении человека: Адам и Ева были изгнаны из Едема и были лишены возможности непосредственного общения с Богом. Но подобную смерть человек выбрал себе сам, ибо преступил закон, зная о последствиях, — преступил, будучи предупрежден. Он сам же и буквально отлучил себя от Бога сразу после греха, без Божьего вмешательства, еще до изгнания из рая: "И скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая" (Быт. 3. 8). Что касается физической смерти человека, то есть смерти плоти, то Господь имел в виду то, что человек, преступивший Божью установку, установку Того, Кто определил ему жить вечно, станет смертным: "Прах ты и в прах возвратишься" (Быт. 3. 19). И это тоже был выбор самого человека. И здесь-то следует вернуться к вопросу об изначальном бессмертии человека. Текст Библии позволяет считать, что вопрос этот при сотворении человека Бог оставил открытым, предоставив его решение самому человеку. По-видимому, можно считать, что человек при сотворении не был ни смертным, ни бессмертным, и предоставленная ему возможность выбора греха или добродетели являлась как раз правом выбора — каким ему быть, правом выбора между смертью и бессмертием. В этом и был смысл двух особых деревьев в раю: древа жизни и древа познания добра и зла. В отличие от прочих деревьев, вкушение которых связано лишь с вопросом пропитания, эти два дерева ставили перед человеком нравственную, духовную дилемму. Поэтому они не включены в ряд других деревьев, предназначенных для удовлетворения сугубо материальных нужд человека, а оговорены особо: "И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла" (Быт. 2. 9). Потому каждому из Своих творений Бог дал высшую оценку ("И увидел Бог, что это хорошо" — Быт. 1. 4, 8,10,12,18, 21), а от оценки созданного Им "по образу Своему" самого совершенного существа — человека — воздержался, ибо оценка была бы преждевременной: человек, наделенный Им разумом, волей и правом выбора, сам должен был решить вопрос — "хорош" он или "плох" и, следовательно, смертен или бессмертен. Чтобы стать бессмертным, человеку следовало решить эту духовную дилемму: вкусить от древа жизни — источника бессмертия. Иначе не поддастся никакому объяснению, почему и в приведенном предложении о деревьях в раю, и до этого ("Вам сие будет в пищу" — Быт. 1. 29) Бог ставит вопрос пропитания — бессмертному пища не нужна. А главное, в контекст изначального бессмертия человека никак не умещается фраза в финале событий в райском саду: "Теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно" (Быт. 3. 22). Бог своевременно предупредил человека о последствиях вкушения с запретного древа, но не лишил его права и возможности свободного выбора. И человек выбрал дерево смерти и стал смертным. Выбор мог быть сделан лишь один раз, второго выбора быть не могло, и потому Бог "поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни" (Быт. 3. 24). Так смерть стала результатом свободного выбора человека: слова "смертью умрешь" были лишь отеческим предостережением Бога человеку, подсказкой правильного выбора, а вовсе не угрозой убить его. Сама формулировка "смертью умрешь" наводит на размышления. Что это могло бы значить? В обыденном понимании вроде бы умереть иначе чем "смертью" невозможно. Но формулировка "смертью умрешь" подсказывает, что возможно умереть и иначе — в бессмертии, она означает умирание в грехе, влекущем смерть, и противопоставляет такую смерть умиранию для греха, влекущему бессмертие. Так в самом начале Священного Писания фиксируется основной смысл христианского вероучения: Бог не пугает человека угрозой его убиения, а предлагает ему условия смерти и бессмертия души. Запрет на убийство (а в данном случае на казнь, ибо убийство как наказание за нарушение закона и есть казнь) — не поздняя "поправка", данная в заповедях Моисея. Этот запрет был изначален, причем Бог этот запрет относил и к Себе. Следует, однако, сделать одну серьезную и принципиальную оговорку, без которой многое становится непонятно. Во всех случаях, когда Господь перечисляет тяжкие преступления, Он ограничивается попросту словом "смерть": "Кто убьет какого-либо человека, тот предан будет смерти" (Лев. 24. 17); "Если кто будет прелюбодействовать с женою замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, — да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка" (Лев. 20. 10). Воздержавшись от продолжения подобных примеров, отметим, что все они будут касаться обозначенных здесь двух родов преступлений (убийства и прелюбодеяния) с прибавлением к ним еще одного: идолопоклонства. Рядом исследователей два первых преступления также характеризуются как деяния, сами по себе направленные против Господа. Так, В. Соловьев пишет: "Казни подлежали три вышеозначенные антитеократические преступления, именно убийство (намеренное), разврат и идолопоклонство"1. Безусловно, любой грех и преступление является богоотступничеством, этим и обусловлена расширительная трактовка В. Соловьева. Однако здесь есть очень важная тонкость. Продолжая свою мысль, В. Соловьев пишет: "Еврейская история, как ее представляет нам св. Писание, полна убийствами, прелюбодеяниями и идолослуже-ниями, при коих никому и в голову не приходило подвергать виновных смертной казни"53 54. Как же объясняется такое положение вещей? Следует внести небольшую поправку в замечание В. Соловьева: конечно, в еврейской истории есть все то, о чем он говорит, и действительно, прелюбодеи и убийцы сплошь и рядом оставались в живых, но не так обстоит дело с идолопоклонством. Если и есть случаи его безнаказанности, то это лишь в те периоды, когда все израильское общество в очередной раз отходило в идолопоклонство и, следовательно, поклонение иным богам становилось "нормой". Заметим, что в вышеприведенных законодательных формулировках после "диспозиции" фиксируются последствия лишь для совершившего преступление —? смерть. Но санкция за идолопоклонство звучит несколько иначе: "Кто из сынов Израилевых и из пришельцев, живущих между Израильтянами, даст из детей своих Молоху, тот да будет предан смерти: народ земли да побьет его камнями” (Лев. 20. 2). Принципиальное отличие этой санкции от санкций за прелюбодеяние и убийство в том, что наряду с простой фиксацией смерти преступника здесь особо оговорено исполнение приговора. Нам представляется, что отсутствие указания на исполнение позволяет в предыдущих формулировках трактовать слово "смерть" в том смысле, который мы видели выше — в едемской санкции, в определении пророка Иезекииля и др., где упоминание смерти не адекватно требованию умерщвления. Смеем утверждать, что, в отличие от них, лишь в случаях, когда выражения "смерть", "да будут преданы смерти" раскрываются, они обретают значение смертной казни. Наряду с вышеприведенным случаем, предполагающим казнь за идолопоклонство, можно привести и иные случаи применения этого вида наказания: "Если кто возьмет себе жену и мать ее: это беззаконие; на огне должно сжечь его и их, чтобы не было беззакония между вами" (Лев. 20. 14); "Хулитель имени Господня должен умереть, камнями побьет его все общество" (Лев. 24. 16); "Если у кого будет сын буйный и непокорный, неповинующийся голосу отца своего и голосу матери своей, [...] все жители города его пусть побьют его камнями до смерти" (Втор. 21. 18—21). Внимательно присмотревшись ко всем случаям, когда избиение камнями является законодательной формулировкой (а таких случаев в Библии — 8), можно зафиксировать лишь два контекста, в которых преступление карается казнью: это богохульство и поругание над родителями. Прелюбодеяние также может повлечь казнь, но лишь в том случае, если оно является одновременно поруганием над родителем. Так, соблудившую отроковицу следовало побить камнями лишь в том случае, если "она сделала срамное дело среди Израиля, блудодействовавши в доме отца своего" (Втор. 22. 21). Между богохульством и поруганием родителей есть чрезвычайно важная общность. 1 о, что преступления против Отца небесного и земных родителей приравниваются друг другу, прямо вытекает из утверждения: "Оставляющий отца — то же, что богохульник, и проклят от Господа раздражающий мать свою" (Сир. 3. 16). В обоих случаях это — хула на даровавшего тебе жизнь, будь то твой земной родитель или Небесный, и то, что лишь это карается смертной казнью, имеет глубокий смысл. Можно сказать, что в подобных случаях казнь — не убийство, а лишь исполнение выбора хулящего: хула на дарующего тебе жизнь есть отрицание собственной жизни. Ведь и по Новому Завету на Божьем Суде могут проститься все грехи, кроме греха самоубийства, потому что это приравнивается хуле на Творца. Таким образом, не обществу дано право отнимать жизнь у кого-либо, а считается, что сам хулитель лишил себя жизни — это выбор самого человека, как и в случае с Адамом. Заметим, что из десяти заповедей (которые суть установления без санкций) заповедь почитания родителей — единственная, к которой приведена аргументация, по своему смыслу близкая к санкции и касающаяся жизни человека: "Чтобы продлились дни твои на земле" (Исх. 20. 12). Так что уже в этой заповеди сокрыт, по крайней мере, намек на то, что у преступившего этот закон счет земных дней может прекратиться с момента преступления. Как раз поэтому в своих наставлениях и назиданиях людям даже в самых смертоносных ситуациях Господь постоянно подчеркивает: "Не бойтесь". В каких же случаях звучит призыв бояться? Само собой разумеется, что один из этих случаев касается сферы отношений человека с Богом — подчеркивание необходимости страха перед Богом: фраза "бойся Господа, Бога твоего" повторяется в тексте Библии неоднократно. Но интереснее всего, что второй случай относится к сфере отношения к отцу и к матери, тем самым еще раз подтверждая параллель между родителем небесным и земным: "Бойтесь каждый матери своей и отца своего" (Лев. 19. З)55. Слова Господа о недопустимости противостояния Богу и родителю сопровождаются и предупреждением о страшных последствиях этого греха: "Горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных! [...] Горе тому, кто говорит отцу: зачем ты произвел меня на свет? а матери: зачем ты родила меня?" (Исайя 45. 9—10). И, в конце концов, это приравнивание подтверждается эквивалентностью понятий "Отец" и "Бог" ("Отче наш"), отрицание которых и есть безусловный выбор смерти. Бесспорно, в сложных перипетиях библейских событий возможно обнаружить и фрагменты, казалось бы, не укладывающиеся в подобную трактовку смертной казни. Однако в подобных случаях избиение камнями является не законодательной установкой, а конкретным действием самих людей в тех или иных ситуациях. Кажется, единственный фрагмент, где Сам Бог подсказывает подобное наказание по поводу иного, чем хула, преступления, встречается в Числах. Отметим сразу, что и здесь это не законодательное положение, и вообще санкций за нарушение субботы и позже не было установлено. Моисей испрашивает у Бога, как поступить с пойманным нарушителем дня Господня — субботы, "потому что не было определено, что должно с ним сделать" (Чис. 15. 34). В ответ на свой вопрос он слышит: "И сказал ему Господь: должен умереть человек сей; пусть побьет его камнями все общество вне стана" (Чис. 15. 35). Напомним, что "фон" этого события — гнев Господа за грехи и за неверие израильтян. Потому можно предположить, что в этом пренебрежении требованием посвятить день субботний Господу, важность которого подчеркивается наибольшей интенсивностью напоминаний Господа об этом, был усмотрен злостный и преднамеренный акт неверующего против Господа, приравненный к хуле. Ветхозаветное особое подчеркивание непростительности хулы на Бога перекликается и со словами Христа: "Всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам; если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем" (Матф. 12. 31—32). В Евангелии от Марка эта мысль формулируется так: "Истинно говорю вам: будут прощены сынам человеческим все грехи и хуления, какими бы ни хулили; но кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения вовек, но подлежит он вечному осуждению" (Марк 3. 28—29). Итак, грех, влекущий казнь, именуемый в Ветхом Завете хулой на Господа, в Новом Завете квалифицирован как хула на Святого Духа. Заметим, что и Бог-Сын, и Святой Дух, неукоснительно присутствующие в ветхозаветных книгах, лишь в Новом Завете предстают как три Ипостаси Единого Бога. Евангельский Святой Дух — это ветхозаветный Дух Божий, который "носился над водою" (Быт. 1. 2) и который стал источником жизни человека. И если это значение не вполне отчетливо следует из выражения "вдунул в лице его дыхание жизни; и стал человек душою живою" (Быт. 2. 7; более точный перевод с древнееврейского: "вдунул в ноздри его"1), то недвусмысленно реконструируется из прочих изложении, касающихся этого факта: "Дух Божий создал меня, и дыхание Вседержителя дало мне жизнь" (Иов 33. 4); "Дух Божий в ноздрях моих" (Иов 27. 3); наконец, "Дух животворит" (Иоанн 6. 63). Потому в евангельском преломлении, в контексте Троицы, отрицанию жизни приравнивается хула уже не вообще на Бога, а на ту Его Ипостась, которая оживотворила человека при его сотворении, на Святого Духа. Подобная хула — выбор смерти самим человеком. Наделив человека свободной волей и правом выбора, Господь в самих установлениях Своих подтверждает реальность этого права и каждый раз, как в едемском саду, предлагает человеку дилемму: "Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло" (Втор. 30. 15). Этими словами и завершает Моисей свою миссию, состоявшую в передаче своему народу законов и наставлений, полученных им от Господа. Если хула на Господа (на Святого Духа) есть фактически добровольный выбор смерти, то, разумеется, действует и обратная связь: самоубийство, будучи добровольным выбором смерти, есть хула на Господа, дарующего жизнь. Потому и Новый Завет утверждает, что на Божьем Суде могут проститься все грехи, кроме греха самоубийства. "Самоубийство — страшное преступление против Бога — тягчайший, безмерный, непростительный грех хулы на Святого Духа! [...] По канонам самоубийцы лишаются отпевания, погребения по православному обряду и церковной молитвы"56. Единственный, насколько помнится, факт самоубийства в обычном понимании, приведенный в Священном Писании, — это самоубийство Иуды. В этом случае самоубийством явился не столько тот факт, что Иуда "удавился на древе", сколько то, что он посягнул на Господа. Здесь нет противоречия с вышесказанным соображением, согласно которому в Евангелии хула на Господа (Сына Человеческого) простима, а непростима только хула на Святого Духа. В представлениях Иуды не было Троицы, в обратном случае он знал бы, против Кого идет, видя в Христе Бога-Сына, и предатель- ства не состоялось бы. Иуда находился под юрисдикцией ветхозаветных норм. И он предал Господа, а значит, выбрал самоубийство. Фактом предательства уже он сам предал себя смерти, а не Господь, который, даже зная о свершившемся, встречает его в Гефсиманском саду словами: "Друг, для чего ты пришел?" (Матф. 26. 50). В этом эпизоде евангельских событий фактически еще раз ставится знак равенства между двумя деяниями. Посягательство на Господа было двойное: факт предательства и факт самоубийства. Своим самоубийством Иуда лишь еще раз подтверждает, дублирует факт своего богоотступничества. Евангельские уточнения к ветхозаветным законам свидетельствуют о справедливости мысли о том, что казнь подразумевается лишь в тех случаях, где понятие "предать смерти" сопровождается описанием казни (обычно это избиение камнями, реже — сожжение). Так, в законе о прелюбодеянии отмечено: "Да будут преданы смерти" (Лев. 20. 10). В Новом Завете, казалось бы, основанном на всепрощении, этот ветхозаветный закон звучит даже более жестко: "Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем" (Матф. 5. 27—28). То есть само намерение согрешить приравнивается к уже совершенному греху. Да кстати, и в Ветхом Завете рядом с заповедью "не прелюбодействуй" есть и другая: "Не желай жены ближнего твоего". То есть и здесь присутствует запрет даже на намерение. Тем не менее, когда привели к Христу женщину, обвинявшуюся в прелюбодеянии, и "сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?" (Иоанн 8. 4—5), — Христос не позволил предать смерти блудницу. "Женщина! где твои обвинители? Никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши" (Иоанн 8. 10—11). На первый взгляд, Христос способствовал нарушению закона. И это кажется тем правдоподобнее, чем более бытует мнение о том, что Новый Завет отменяет ветхозаветные установки. Однако это не так. Выше мы приводили закон о прелюбодеянии, в котором слово "смерть" фигурировало без всякой конкретизации, и значит, не являлось санкцией на казнь. Следовательно, израильтяне искажали закон, неверно цитируя Моисея, Христос же исправляет. Ведь именно для того Он и был послан Отцом на землю, чтобы исправить — не ветхозаветные принципы, а их искаженные представления и нарушения. Христос начинает Свою земную деятельность со слов: "Не думайте, что Я пришел нарушить закон, или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все" (Матф. 5. 17—18). В Послании Римля-ч нам апостол Павел говорит: "Итак, мы уничтожаем закон верою?, Никак; но закон утверждаем" (Рим. 3. 31). Так что Христос осуществляет то, что заповедано и в Ветхом Завете: "Спасай взятых на смерть, и неужели откажешься от обреченных на убиение?" (Пр. 24. 11). И значит, это еще одно основание для утверждения, что часто повторяющееся в ветхозаветном праве выражение "да будет предан смерти" — это еще не санкция смертной казни.