<<
>>

Глава 8 Эпоха террора

Охладев к делу реформ, Иван IV в 1560 г. подверг Адашева опале и после заочного суда отправил его в тюрьму. В заточении правитель России умер от нервного потрясения. Протестуя против царского произвола, Сильвестр удалился в Кирилло- Белозерский монастырь.
Царь избавился от опеки наставников. Но покончить с опекой Боярской думы он не мог. После смерти царицы Анастасии Романовой Иван IV в 1561 г. женился на девице Кученей, дочери кабардинского князя Темир-Гуки. По случаю брака он составил новое завещание, в котором названы были имена душеприказчиков. В случае кончины государя они должны были образовать опекунский совет и править государством за малолетнего наследника царевича Ивана. Главными регентами должны были стать бояре Захарьины. Передавая регентство в их руки, царь рассчитывал раз и навсегда решить вопрос о престолонаследии в пользу старшей ветви династии и пресечь любые покушения на трон со стороны детей от второго брака. Захарьины старательно насаждали своих сторонников в приказном аппарате управления. Они вернули из ссылки дьяка Н. Фуникова-Курцева и добились назначения его главой Казенного приказа. Помощником Фуникова стал дьяк Иван Вис- коватый, получивший чин печатника — хранителя государственной печати. Приказная бюрократия была послушным орудием монарха. Курбский язвительно осмеивал царя за его доверие к приказным бюрократам из простонародья. Писарям русским, утверждал он, «князь великий зело верит, а избирает их не от шляхетского роду, ни от благородна, но паче от поповичей или от простого всенародства, а то ненавидячи творит вельмож своих»1. Защитник старины, выходец из старой дьяческой фамилии Т. Тетерин высказывал не менее резкие суждения о значении приказной бюрократии. Царь больше не верит боярам, писал Тетерин МЛ. Морозову, «есть у великого князя новые верники-дьяки, которые его половиною кормят, а другую половину собе емлют, у которых дьяков отцы вашим (бояр.
— Р.С.) отцам в холопстве не пригожалися, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют»2. 10 1061 По указанию царя дьяки разработали Уложение о княжеских вотчинах, вступившее в силу после утверждения в думе 15 января 1562 г. Перечисленным в Уложении княжеским родам (Суздальским, Ярославским, Ростовским, Стародубским и др.) запрещалось продавать и менять свои «старинные» родовые вотчины. Сделки подобного рода объявлялись незаконными. Княжеская вотчина, проданная сыну боярскому «оп- ричь» братии и племянников вотчича, отбиралась в пользу Казны. Подвергались конфискации также все без исключения выморочные вотчины княжат. «Великие» вотчины, завещанные князем-вотчинником жене или отданные за дочерями и сестрами в приданое, отчуждались с известным вознаграждением, земельным и денежным. Даже ближайшие родственники по мужской линии (братья и племянники, исключая сыновей) могли наследовать старинные княжеские вотчины лишь по царскому указу: «...и государь того посмотря, по вотчине и по духовной и по службе, кому которую вотчину напишет, велит указ учинити»3. Традиционное вотчинное право не ограничивало дворянина в его правах на распоряжение земельной собственностью и не предусматривало обязательной службы вотчинника с земли. Стремительное развитие поместья и превращение его в господствующую форму землевладения трансформировало вотчинное право. Казна стала властно вмешиваться в сферу распоряжения вотчинным землевладением, вовсе не принадлежавшим к категории государственной собственности. По существу, Уложение 1562 г. продолжало земельную политику Избранной рады. Однако царь, порвав со сторонниками реформ, объявил себя противником всего, что они делали. В пылу полемики с Курбским Иван IV взялся доказать, что незаконными были не его распоряжения об отчуждении в казну родовых княжеских земель, а меры, проведенные радой. Сильвестр и его сообщники, утверждал Грозный, в нарушение старых земельных законов стали раздавать боярам «великие вотчины» и села, «еже деда нашего великого государя уложение, которые вотчины у вас (бояр.
— Р.С.) взимати и которым вотчинам еже несть потреба от нас (царя. — Р.С.) даятися, и те вотчины ветру подобно раздаяли неподобно, и то деда нашего уложение разрушили и тем многих людей к себе примирили»4. Аристократия выражала крайнее негодование по поводу покушения Казны на ее родовые земли. Иван же рассматривал свои действия как исполнение заветов деда, отбиравшего вотчины у бояр. Приход Захарьиных к власти и их политика вызвали недовольство аристократии. Первыми запротестовали владельцы удельных княжеств, располагавшие внушительными силами и достаточно независимые в своих поступках. Родня царя князь Василий Глинский пытался бежать в Литву, но был арестован. Год спустя в государственной измене был изобличен глава Боярской думы князь И. Бельский. Его арестовали в начале 1562 г., т.е. в то самое время, когда дума обсуждала Уложение о княжеских вотчинах. При аресте у князя были найдены охранные грамоты от польского короля. Однако следствие по делу Бельского вскоре зашло в тупик. Слишком много высокопоставленных лиц оказалось замешано в заговоре. Среди подозреваемых оказался родственник царя, удельный князь Вишневецкий. Но ему удалось бежать в Литву. Бельский избежал наказания благодаря заступничеству Боярской думы и высшего духовенства. 20 марта 1562 г. он был освобожден из-под ареста. Уложение о вотчинах затронуло имущественные интересы семьи Воротынских. Прения в думе завершились арестом Воротынских. Официальная версия сводилась к тому, что «князь Михайло государю погрубил», что и явилось причиной опалы5. Власти подозревали, что Воротынские намерены отъехать в Литву. Главным результатом суда над братьями Воротынскими была ликвидация Новосильско-Одоевского удела. Князь Д.И. Курлятев-Оболенский после суда над Адашевым был сослан на воеводство в Смоленск, откуда, по-видимо- му, пытался бежать за рубеж. Будучи задержан в пути, боярин пытался оправдаться тем, что он заблудился. Фактически Курлятев был ключевой фигурой в правительстве Избранной рады. Его постигло суровое наказание.
Московский летописец записал под 1562 г.: «Того же лета октября в 29 день царь... положил опалу на боярина на князя Дмитрея Курлятева за его великие изменные дел, а велел его и сына его князя Ивана постричи в черньцы и отослати на Коневец в монастырь под начало»6. Государев двор издавна выполнял функции обеспечения безопасности царя и его семьи. Множившиеся государевы опалы свидетельствовали, что Иван IV все больше утрачивал доверие к своим дворянам. Приход к власти Захарьиных оживил их давнее соперничество со Старицкими. Князь Владимир Андреевич в качестве «царского брата» занимал самую высокую ступень придворной иерархии. На протяжении всего времени правления Избранной рады в разрядах он неизменно выделялся как второе (после царя) лицо в государстве. С отставкой Адашева положение изменилось. Захарьины лишь ждали повода, чтобы скомпрометировать своих заклятых врагов. В дни Полоцкого похода 1562 г. на сторону литовцев перешел знатный дворянин Б.Н. Хлызнев-Колычев, служивший ю* князю Владимиру. Изменник «побеже ис полков воеводских з дороги в Полтеск и сказа полочаном царев и великого князя ход к Полотцску с великим воинством и многим нарядом»7. Дворянин выдал важные сведения о планах русского командования, которые немедленно же были переданы полоцкими воеводами литовскому правительству. Измена Б.Н. Хлызнева бросила тень на князя Владимира Андреевича, и царь, по-видимому, решил учредить надзор за семьей брата. Сразу после падения Полоцка в Старицу к Ефросинье Старицкой выехал с «речами» ФА. Басманов-Плещеев, новый фаворит царя, пользовавшийся его исключительным доверием. Когда 3 марта 1563 г. князь Владимир выехал из Лук в Старицу, его сопровождал царский пристав И.И. Очин, родня Басмановых. Внешне еще ничто не омрачало отношений между Грозным и его братом. В марте 1563 г. Грозный по пути в Москву остановился в Старице и «жаловал» Старицких, «у них пировал». Затем в конце мая он уехал в Александровскую слободу и пробыл там почти два месяца. Именно в этот период власти получили донос, положивший начало розыску об измене царского брата.
Доносчик Савлук Иванов служил дьяком у Старицких и за какие-то провинности был посажен ими в тюрьму. Оттуда он переслал царю «память», в которой сообщал, будто Старицкие чинят государю «многие неправды» и держат его, дьяка, «скована в тюрьме», боясь разоблачения. Иван велел немедленно же освободить Савлука из удельной тюрьмы. Доставленный в Александровскую слободу, дьяк сказал на Старицких какие-то «неисправления и неправды». «По его слову, — сообщает летопись, — многие о том сыски были и те их неисправления сысканы». Розыск об измене Старицких тянулся все лето. Наконец, в Слободу были вызваны митрополит и руководство Боярской думы — бояре князья И.Д. Бельский, И.Ф. Мстиславский, И.И. Пронский, а также боярин Д.Р. Юрьев, дьяк А. Щел калов. Следствие вступило в решающую фазу. В первый раз князя Владимира заподозрили в намерении захватить трон в 1553 г. Тогда царь был при смерти, и князь Владимир имел шансы на успех. В 1563 г. царь был здоров, и победоносный поход на Полоцк упрочил его положение на троне. Не имея серьезных улик (кроме сомнительных показаний тюремного сидельца Иванова), власти извлекли из архива судное дело об измене Старицких десятилетней давности. 20 июля 1563 г. монарх вернулся из Александровской слободы в Москву и в самый день приезда затребовал во дворец материалы судебного процесса боярина Ростовского 1554 г. Эти материалы он использовал при исправлении летописи. На полях Синодального списка появились сведения о давнем боярском заговоре в пользу князя Владимира, в котором участвовали «княз Петр Щенятев и княз Иван Турунтай Пронской и Куракины родом и Го (зачеркнуто) и княз Дмитрей Немой и княз Петр Серебреной»8. Мать князя Владимира Ефросинья происходила из рода Патрикеевых-Хованских. Ее ближайшими сородичами были князья Щенятевы, Куракины и Голицыны, также происходившие из рода Патрикеевых. Первоначально автор приписки намеревался причислить к изменникам бояр Голицыных. Но писец успел записать лишь две первые буквы. Царь переменил намерение, и писец вычеркнул фамилию Голицыны, которую начал писать.
Ко времени розыска 1563 г. старших Голицыных не было в живых, и указание на них утратило актуальность. Летописный перечень изменников был для царя своего рода проскрипционным списком. Конфликт между царем и думой нарастал неуклонно и наконец достиг критической точки. Если бы митрополит и боярское руководство признали основательность собранных улик и санкционировали суд над заговорщиками — сторонниками князя Владимира, разгром Боярской думы был бы неизбежен. Однако намерения монарха не были осуществлены. Официальная летопись кратко и невразумительно сообщает, что Иван IV простил своего брата, что снимало вопрос о суде над его сторонниками в думе. Царь был человеком жестоким и мнительным, менее всего склонным прощать своих врагов. Совершенно очевидно, что он отказался от намерения судить брата и его сообщников в думе из-за того, что его репрессивные меры натолкнулись на сопротивление со стороны церковного руководства и думы. «Повесть о мятеже», включенная в «Царственную книгу», была прямым ответом Ивана IV на действия думы, пытавшейся спасти от царской опалы своих членов. «Повесть» сохранила вымышленные царские речи, очень точно отражавшие настроения царя в период правки летописи, т.е. в дни кризиса 1563 г. Значение речей определялось тем, что их сочинил сам государь. Самодержец не сомневался в том, что его раздор с думой разрешится кровью. Он боялся, что вместе с короной бояре отнимут у него жизнь и такая же участь постигнет его малолетнего наследника. Рассказ о мятеже 1553 г., внесенный в Синодальную летопись, завершался поразительным признанием: «...и от того времени быс вражда промеж государя и людей»9. Проскрипционные списки, включенные Грозным в текст официальной летописи, доказывают, что монарх готовился обрушить жестокие гонения на головы врагов. Однако твердая позиция, занятая митрополитом Макарием и вождями Боярской думы, связала его по рукам и ногам. Церковь взяла на себя роль арбитра в конфликте между членами династии. Как повествует летописец, Иван IV призвал во дворец высших иерархов церкви и ознакомил их с итогами розыска. «И перед отцем своим и бо- гомолцом Макарием митрополитом и перед владыками и перед освещенным собором, — значится в летописи, — царь и великий князь княгине Ефросинье и ко князю Владимеру неисп- равление их и неправды им известил и для отца своего Макария митрополита и архиепископов гнев свой им отдал»10. Официальная летопись представляла дело не вполне точно. Монарх не сразу отказался от намерения покарать виновных. Обвинив брата в измене, Грозный велел взять его под стражу. Среди документов 1563 г. в царском архиве хранилась «свя- ска, а в ней писана была ссылка князя Володимера Ондреевича в Старицу...»11. Опала и ссылка Владимира сопровождались конфискацией его удельного княжества. Иван считал душой заговора не своего недалекого брата, а его мать. Ее постигло суровое наказание. Ефросинью доставили из Старицы на подворье Кирилло-Белозерского монастыря, и 5 августа 1563 г. игумен Васьян постриг ее в монашеский чин12. Царь вернул брату удельное княжество, но при этом распустил его думу и отправил на службу в удел верных дворян. Бояре Захарьины, возглавлявшие Дворцовый приказ, добились передачи ряда удельных сел в их ведение. К1563 г. Макарию исполнилось 80 лет. Он не раз обращался к царю с ходатайством об отставке. «Многажды, — писал митрополит в завещании, — помышлях и желах отрешися всего архиерейского именования и действа», но каждый раз уступал настроениям царя и «понуждению» собора. Незадолго до смерти Макарий составил духовное завещание. Тщетно было бы искать в нем какие-нибудь намеки на происходившую в то время политическую борьбу. Оно благожелательно к государю, его брату Владимиру, «боголюбивым боярам и князьям»; содержит благословение «детем боярским, и дьяком, и гостем с их женами и з детми и с прочим христолюбивым воинством»13. Со смертью Макария 31 декабря 1563 г. церковь лишилась опытного и авторитетного руководителя, что развязало руки Грозному. Политический кризис вступил в новую фазу. Прощение семьи князя Владимира сняло вопрос об изгнании из думы и казни участников его мнимого или действительного заговора. Парадокс заключается в том, что после смерти Макария Иван IV обрушил удар не на главных «изменников» из летописного проскрипционного списка, а на других лиц, не причастных к заговору, но противившихся репрессиям и перечивших самодержцу в думе. В приписках к летописям монарх постарался скомпрометировать бояр князей Дмитрия Немого-Оболенского и Петра Серебряного, но казнены были не они, а два других представителя княжеского дома Оболенских — Михаил Репнин и Юрий Кашин, отличившиеся при взятии Полоцка в 1563 г. Князь М.П. Репнин был арестован царскими слугами во время всенощной в церкви и убит на улице ранним утром 31 января 1564 г. Князя Ю.И. Кашина убили спустя несколько часов во время утренней молитвы. В синодике опальных Репнин и Кашин записаны вместе в том порядке, в каком они были умерщвлены. Установив последовательность событий, мы получаем возможность выяснить причины опалы на Оболенских. Убийства совершались на четвертый день после поражения царского войска в Литве в январе 1564 г., когда в Москву прибыли гонцы от воевод. Первые известия о поражении были, по- видимому, сильно преувеличены. Царь отдал приказ о казнях сразу после того, как ему сообщили о гибели армии. План наступления на Литву не мог быть принят без санкции думы, осуществлявшей высшее военное руководство. В соответствии с планом две армии на первом этапе вторжения действовали раздельно, имея приказ соединиться на территории противника. Подобный образ действия таил в себе слишком большой риск. Но царь отстранил от руководства военными операциями самого талантливого из своих воевод Горбатого и сам определял военные планы. «Мятеж» бояр в думе внушил мнительному самодержцу мысль о том, что непокорные бояре готовы вступить в сговор с королем Сигизмундом ради свержения законного государя. За три недели до казни Репнина Москву покинуло литовское посольство. Власти подозревали, что именно послы получили секретную информацию о московских военных планах, которая и помогла литовцам одержать победу. Раскрытые секреты были доступны лишь членам Боярской думы, которые и оказались под подозрением. Несколько месяцев спустя царь Иван, отвечая на упреки Курбского, писал, что бояре казнены за измену, что подтверждается свидетельством беспристрастных очевидцев. «...Сия их измены, — писал он, — всей вселенней ведомы, аще восхоще- ши, и варварских языцех увеси и самовидцев сим злым деянием можеши обрести, иже куплю творящим в нашем царствии и в посольственных прихождениях приходящим»14. Очевидно, царь имел в виду «самовидцев» (послов и купцов), покинувших Москву незадолго до казни бояр. В самых резких выражениях Курбский упрекал Ивана за пролитие в церкви «святой крови» своих воевод. На это Грозный отвечал, что давно уже ничего не слыхал о святой крови. «Во своей земли в нынешнее время несть ея явленно, не вемы». «Мучеников же в сие время за веру, — продолжал он, — у нас нет ... а еже (кто. — Р.С.) обрящется в сопротивных... тот по своей вине и казнь приемлет... а еже о измене и чяродействе воспомя- нул еси, — ино, таких собак везде казнят!»15 Монарх обвинил Оболенских в том, что они примкнули к «сопротивным» (противникам царя в думе) и учинили измену. В пылу полемики Иван IV обличил убитого Репнина как «блудника». Упрек побудил Курбского подробно изложить историю мученической смерти Репнина. Рассказ Курбского привлекает внимание многими живыми подробностями. Однажды, повествует Курбский, царь пригласил боярина во дворец на веселый пир со скоморохами и ряжеными, «хотяще бо его тем аки в дружбе себе присвоити». Когда все изрядно подвыпили, царь и его приятели пустились плясать со скоморохами. Подобная непристойность шокировала ревнителя благочестия князя Репнина. Ко всеобщему смущению, боярин, прослезившись, стал громко корить и увещевать Ивана, «иже не достоит ти, о царю християнскии, таковых тво- рити!». Царь пробовал урезонить строптивца и попросил его: «...веселися и игран с нами!» Он попытался надеть маску на нелюбезного гостя, но тот, забыв приличия, растоптал «мошкару» ногами. Ссылаясь на свой боярский сан, он заявил: «Не буди ми се безумие и безчиние сотворити в советническом чину су- щу мужу!»16 В сердцах Иван велел вытолкать упрямого боярина взашей за двери. Ссора на маскараде живо характеризовала взаимоотношения между монархом и его думой в первый период его самостоятельного правления. Знать, похоже, еще не боялась перечить Ивану IV. Среди бояр, противившихся царскому произволу, выделялись Шереметевы и князь Курбский. Бояре Шереметевы подверглись тюремному заключению и пытке. Младший из них был убит. Князя Курбского царь отослал на воеводство в Юрьев Ливонский. Оттуда боярину удалось бежать за рубеж. Послание, написанное в эмиграции, положило начало многолетней переписке между Курбским и царем. В 1971 г. американский исследователь Э. Кинан пришел к выводу, что письмо Курбского, как и вся его переписка с Грозным, является литературной мистификацией начала XVII в.17 Основанием для такого вывода послужило обнаруженное ученым текстуальное сходство в послании Курбского и в сочинениях некоего литовского монаха Исайи. Исайя прибыл в Россию за православными книгами, но был арестован по подозрению в причастности к боярской интриге и провел остаток жизни в московской тюрьме. Будучи в заключении в Вологде, литовский монах написал «Жалобу». Э. Кинан обратил внимание на совпадение большого отрывка в тексте первого письма Курбского и в «Жалобе» Исайи и доказал, что Курбский списал несколько фраз из сочинения монаха. Парадокс заключается в том, что Курбский писал свое письмо в 1564 г., а Исайя, по предположению Кинана, в 1566 г. Иначе говоря, боярин никак не мог заимствовать текст из еще не написанного сочинения. Кинан же заключил, что «письмо Курбского» было составлено кем-то другим, и сделал вывод о подложности всей переписки Курбского с царем. Открытие Кинана положило начало длительной дискуссии, в которой приняли участие крупнейшие научные центры мира18. Аргументы Э. Кинана были подробно проанализированы в моей книге, увидевшей свет в 1973 г.19 Изучение архивной рукописи с сочинениями Исайи позволило объяснить парадокс, обнаруженный американским историком. Исайя, по-видимому, был причастен к делу об измене главы думы Бельского. После ареста его покровители прислали в Вологду лазутчика, доставившего Исайе записку. Литовский «Лист» начинался с обращения: «Иже словеси ради истинного во юзах страждущему мниху Исайе». Исайя, получив «Лист», как эхо повторил обращенные к нему слова: «Днесь аз в темницы, и слова ради истинного Христова во юзах яко злодей зле стражу»20. Покровители подсказывали арестанту линию защиты. Они обращались не к государственному преступнику, понесшему наказание за участие в заговоре московских бояр против царя, а к борцу за истинное слово Христово, незаконно посаженному в темницу. В этом тезисе заключалась единственная возможность вызволить Исайю из заточения. В конце «Листа» имелась помета: «Писано року 1562 юлия в земли Московской на Вологду». Получив «Лист», Исайя тотчас написал ответ, заключавший в себе «Жалобу». На русско-литовской границе шла кровопролитная война, и у Исайи была единственная возможность переправить письмо на родину. По-видимому, он ею воспользовался, передав «Жалобу» подателю «Листа». Текстологический анализ позволяет уточнить датировку «Жалобы», что ведет к крушению всей концепции подложности переписки Курбского с царем. Исайя написал письмо вскоре после июля 1562 г. Тайную переписку с ним вели те самые русские эмигранты, которые вскоре завязали сношения с Курбским, а затем встретили его в Литве. От людей этого круга беглый боярин и заполучил сочинение Исайи, из которого сделал выписку в 1564 г. Недавно в архивах было разыскано послание Курбского к старцу Псково-Печерского монастыря Васьяну. Сборник, сохранивший в своем составе это послание, датируется 1560-1570 гг. Иначе говоря, он был составлен при жизни Курбского и Грозного21. Письмо Васьяну в значительной мере повторяло письмо беглого боярина к царю. Последние сомнения в авторстве Курбского отпали. Обширное послание к печерскому старцу Васьяну было самым значительным из всех писем Курбского. Оно написано боярином до побега, но так и не было отправлено адресату. В конце концов письмо попало в руки не старцу, а самому царю. Курбский писал, что «державные» правители России уподобились кровожадным зверям, из-за чего гибнут бояре, скудеет дворянство, купеческий чин и земледельцы подвергаются притеснениям, в судах царит «кривина»22. Церковных иерархов боярин упрекал за то, что они не желают заступиться за гонимых и страждущих. Полагают, что переписка Грозного и Курбского принадлежала к жанру «агитационной литературы». Монарх адресовал свое письмо «во все царство», из чего можно заключить, что царь и боярин обменялись «открытыми письмами»23. Для рассылки царского послания требовалось изготовить его во многих или по крайней мере в нескольких экземплярах, что неизбежно отразилось бы в рукописной традиции XVI в. Между тем ни одной копии царской эпистолии, восходящей к XVI или началу XVII в., не сохранилось. На протяжении длительного времени царя Ивана и князя Курбского связывала личная дружба. Разрыв вызвал жгучую потребность объясниться начистоту, выразить накопившиеся обиды. Вот причина того, что их переписка насыщена личностными мотивами и жалобами, взаимными оскорблениями. Опровергая обвинения беглого боярина, Иван IV, следуя литературной традиции, дословно воспроизводил оскорбительные замечания своего адресата, а затем опровергал их. Для царя обнародование такой переписки было крайне нежелательным. Любой жанр, включая жанр «открытых писем», неразрывно связан со своей эпохой. Обмен «открытыми письмами» предполагает максимальную возможность свободного обсуждения. В преддверии опричнины такая возможность, и прежде незначительная, исчезла полностью. Царь обсуждал свое письмо с помощниками, Курбский — с эмигрантами. Но нет доказательств того, что их письма уже в то время нашли путь к читателям в России. Свое послание к царю Курбский начал словами: «царю, от Бога препрославленному, паче же во православии пресветлу явившуся, ныне же грех ради наших, сопротивным обретеся»24. Упрек Курбского, по мнению Я.С. Лурье, сводился к тому, что в начале царствования (на Стоглавом соборе) Иван IV явился «от Бога прославленным», «пресветлым в православии», а ныне стал «сопротивным» — изменил своей «пресветлости». Отвечая на вопрос, о чем спорили Курбский и Грозный, Я.С. Лурье пишет: «Основным или, во всяком случае, главным предметом полемики между ними был вопрос о том, кто верен заветам начала царствования Ивана IV и кто стал им “сопротивен"»25. Нет достаточных оснований связывать упрек Курбского с началом царства и деятельностью Избранной рады. Слова Курбского о «сопротивном», по-видимому, имели в виду не «заветы» рады, а нечто значительно более важное — заветы Господа Бога и идеал пресветлого Русского царства. Суть этого идеала, который одинаково разделяли и государь, и его боярин, сводилась к следующему. Пал Константинополь, порушилось святое греческое православие, в результате последним оплотом истинной веры стало пресветлое Московское царство. Спор Курбского с Грозным сосредоточился на вопросе, кто остался верен идеалу христианского царства, а кто стал «со- противен» ему, т.е. впал в ересь. В конце письма боярин во всеуслышанье объявил о появлении Антихриста в роли ближайшего советника царя. Слова Курбского глубоко уязвили царя прежде всего потому, что они заключали страшную угрозу для трона. Присяга на верность монарху, вступившему в союз с Антихристом, утрачивала законную силу. Долг каждого христианина заключался в том, чтобы не покоряться, а бороться с такой властью всеми возможными средствами. Всяк пострадавший в борьбе с Антихристом превращался в мученика, а пролитая им кровь становилась святой. Обвинение в ереси носило не личный и частный, а скорее всеобщий характер. Пример крушения великого Рима и царственного Константинополя был перед глазами, и если столп и глава последнего христианского царства впал в ересь и в его окружении появился Антихрист, тогда погибель «Нового Израиля» неизбежна. За обвинениями Курбского угадывалась апокалипсическая картина. Для Курбского речь шла о спасении истинной веры. Совершенно так же понимал дело и Грозный. Но каждый из них предлагал свой путь спасения Святорусского царства. Обозначение этого пути в значительной мере зависело от ответа на вопрос, на ком держится истинно христианское царство, а кто его рушит. По утверждению Курбского, Иван IV перешел в число «со- противных», так что оплотом «пресветлого православия» являются бояре, готовые пролить свою «святую кровь» ради истинной веры. С гибелью самых святых и благочестивых «во Израиле», очевидно, рушится и сам Израиль. Монарху помогает Антихрист, которого Курбский прямо называет «губителем Святорусского царства»26. В ответном послании Грозный старался доказать, что если кто и впал в разные ереси, то это Курбский и другие изменники-бояре, тогда как государь «сопротивен» только своим неверным подданным, которые стараются погубить его. Главный вопрос, который целиком владел вниманием царя, был вопрос о власти и государственном устройстве. При Иване III литовские князья и знать искали прибежище в православной Москве. При внуке Ивана III поток устремился в обратном направлении. Грозный был достаточно опытным политиком, чтобы понять причины такого поворота. Для России Польша оставалась своеобразным окном на Запад. Благодаря тесным сношениям с Польшей Россия имела возможность познакомиться с политическим устройством, отличным от ее собственного. Участившиеся попытки бегства бояр в Литву явились симптомом перемен в умонастроениях русской знати. Не одной лишь аристократии литовского происхождения, не порвавшей связей с родиной, импонировали порядки Польско-Литовского государства. Эти порядки гарантировали привилегии магнатов, их незыблемое право участия в решении государственных дел, включая избрание на трон монарха. Сдвиг в сторону самодержавия, явственно обозначившийся в правление Грозного, стал главным источником конфликта между монархом и русской аристократией. В споре с Курбским царь употребил все красноречие, чтобы скомпрометировать принципы устройства шляхетской республики и доказать превосходство и богоугодность русского единодержавия. «Безбожные языцы..., — писал Иван, — ...те все царствии своими не владеют: как им повелят работные их, так и владеют. А Российское самодержавство изначала сами владеют своими госуда^ствы, а не боляре и вельможи»27. Ход рассуждений Грозного весьма несложен. Западные народы чужды православию, следовательно, они безбожны, как безбожно и их политическое устройство. Подданные не могут решать государственные дела, следуя своим интересам. Не подданные— «работные» государей — источник власти, и не им определять, как царю владеть своими царствами. Всякое отступление от единодержавия, по мысли Грозного, гибельно для России. Законный монарх, получивший власть от самого Бога, не должен делить ее ни с кем. Без крепкой единодержавной власти Российское царство тотчас распадется от беспорядков и междоусобных браней. Божьим изволением еще деду его, великому государю Ивану III, всевышний поручил в работу прародителей Курбского и прочих бояр-князей. Разве это благочестно, чтобы «под властию нарицаемого попа (Сильвестра. — Р. С.) и вашего (бояр. — Р.С.) злочестия повеления самодержъству быти?». «Доселе руские владетели... вольны были подовластных жаловати и казнити...»28 Вопрос о взаимоотношении монарха с боярством занимает центральное место в послании Грозного. Когда Сильвестр и Курлятев за их измены подверглись наказанию и в Боярской думе («сигклите») вспыхнули распри, Курбский разжег пожар, приняв участие в «злодейственном совете». Суть злодейства заключалась в том, что бояре «Богом им данного и рождынагося у них на царстве царя... отвергшеся и елико возмогоша, злая со- твориша — всячески, словом и делом, и тайными умышле- нии...»29. Приведенные строки были наиболее откровенными во всем послании. Обличая боярскую измену на страницах московских летописей, Иван IV не предвидел того, что очень скоро ему придется адресовать обличительные письма крамольным боярам за рубеж. Как бы то ни было, именно летописные работы наилучшим образом подготовили царя к спору с Курбским. Грозный не желал обсуждать с изменником трудности своего нынешнего положения, и потому его письмо было полно недомолвок и иносказаний, едва он обращался к текущим событиям. Летописные приписки помогают расшифровать многие из этих недомолвок. Курбский и другие крамольники из Боярской думы, утверждал Иван, отвергли Богом данного им государя. В этом случае царь лишь повторил в общей форме мысль, изложенную ранее на полях летописи. В «Повести о мятеже» эта мысль составила основное содержание сочиненных «царских речей». Находясь в 1553 г. на смертном одре, самодержец горько упрекал членов Боярской думы за то, что они изменяют присяге на верность престолу: «целовали есте мне крест и не одинова, чтобы есте мимо нас иных государей не искали... и вы свои души забыли, а нам и нашим детям служить не хочете... и коли мы вам ненадобны, и то на ваших душах»30. Трехлетний опыт самостоятельного правления и раздор с думой породили в голове Ивана трагическое сознание того, что он и его дети «ненадобны» более его могущественным вассалам. Отвергнув государя, писал Г розный Курбскому, бояре нанесли ущерб трону не только словом — «тайным умышлением», — но и делом. Речь шла об обсуждении в думе проекта низложения Ивана и передачи короны царскому брату. Если верить сетованиям Грозного, планы переворота вступили в фазу практического осуществления. Привыкнув в юности рубить головы боярам, монарх нисколько не сомневался в том, что бояре, взяв верх, истребят и малолетних царских детей с матерью, и их родню. Растерявшихся Захарьиных Иван, как значится в летописных приписках, пытался вдохновить словами: «Вы от бояр первыя мертвецы будете! и вы бы за сына моего да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали!» Составленные в 1563-1564 гг. приписки обнаруживают, что уже накануне опричнины самодержец впервые пришел к мысли о том, что из- за раздора с думой ему и его наследникам придется спасаться бегством за рубеж. Не надеясь на одних Захарьиных, государь обратился с отчаянным призывом ко всем верным членам думы. «Будет сстанетца надо мною воля Божия, — будто бы произнес больной государь, — меня не станет, и вы пожалуйте, по- памятуйте, на чем есте мне и сыну моему крест целовали; не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чюжую землю, где Бог наставит»31. Московская летопись была официальным документом. По этой причине царская правка имела особый политический смысл. Столкновение с «сигклитом» побудило Ивана IV чернить не одних заговорщиков князей Патрикеевых, Оболенских или Ростовских, но даже Захарьиных и Басмановых. Исследователи выражали удивление по поводу обилия имен в царских приписках и различий в оценках поведения одних и тех же бояр, представленных то в роли крамольников, то в роли верных слуг. Противоречия находят объяснение, коль скоро выяснена главная тенденция приписок, — стремление царя скомпрометировать не отдельных лиц, а Боярскую думу в целом. Смысл эпистолии царя к Курбскому сводился к обоснованию необходимости неограниченных репрессий против думы, восставшей на законного государя. Послание идейно подготовляло почву для опричнины и ее террора. Обличения Грозного точно указывали на круг «вельможных» семей, на которые должен был пасть удар. Вся аргументация царского послания в конечном счете сводилась к тезису о «великой» измене, свившей гнездо в думе. Боярскому своеволию царь может противопоставить лишь тезис о неограниченном своеволии монарха, выступающего в роли восточного деспота. Власть монарха утверждена Богом и не может быть ограничена в пользу бояр или кого бы то ни было другого. Курбский требовал, чтобы царь прекратил гонения на бояр и удалил от двора их инициатора боярина АД. Басманова. Последний был одним из лучших воевод своего времени. В отличие от прежних наставников и советников Басманов не отличался благочестием. Неутомимый собутыльник молодого царя, его «согласник» и «ласкатель», боярин занял самое видное положение при дворе. Курбский прямо возлагал на Басманова ответственность за казнь бояр, отказавшихся повиноваться царю. «...И видех ныне сигклита, — писал он, — ...иже днесь шепчет во уши ложная царю и льет кровь крестьянскую, яко воду и выгубил уже сильных во Израили... не пригоже у тебя быти таковым потаковником, о царю!»32 Недоброжелатели не упускали случая очернить ненавистного воеводу. Курбский объяснял его возвышение тем, что Грозный сделал его сына своим интимным фаворитом. Об этом открыто толковали не только за рубежом, но и в Москве. Буквально в то же время, когда Курбский написал письмо царю, видный придворный князь Д. Овчина- Оболенский опрометчиво выбранил Басманова-сына за предосудительное поведение. Когда Басманов с плачем пожаловался Ивану, тот велел убить обидчика. Самодержец писал, что волен казнить любого подданного. Но жизнь вскоре преподала ему жестокий урок. Переводчик царского лейб-медика Альберт Шлихтинг, едва ли не самый осведомленный мемуарист того времени, сообщает, что после казни Овчины некоторые знатные лица вместе с верховным священнослужителем, пораженные жестокостью этого поступка, потребовали от царя прекратить убийства своих подданных без всякой вины и проступка с их стороны. Речи бояр не только по существу, но и по словесным оборотам напоминали обличения Курбского. «Христианскому государю, — заявили члены высшего государственного органа, — не подобает свирепствовать против людей так, как против скотов, пусть он побоится справедливой кары Бога, который обычно наказует за невинную кровь даже в третьем поколении»33. Свидетельство А. Шлихтинга находит подтверждение в официальной московской летописи, подробно излагавшей обращение Ивана IV к населению Москвы в январе 1565 г. Объясняя народу причины своего гнева на бояр, царь писал, что те лишили его права карать виновных: едва он захочет наказать и смирить опальных бояр, князей или детей боярских «в их винах», как члены думы вместе с дворянами и дьяками, «сложась» с епископами и архимандритами, «покрывают» виновных34. Жалобы царя не оставляют сомнения в том, что, помимо «верховного священнослужителя» — митрополита Афанасия, протест заявил весь священный собор, а выступление думы поддержали дворяне и «все приказные люди», иначе говоря, высшие приказные чины. Казни, осуществленные в ближайшие месяцы после убийства Овчины, указывали на круг лиц, возглавивших выступление высших сословий Московского царства. В их числе были двоюродный брат Овчины боярин князь Д.И. Немого-Оболенский и несколько других Оболенских, князь А.Б. Горбатый-Суздаль- ский, князь П.М. Щенятев с родственниками князьями Куракиными и другие лица. Не зная подлинных причин выступления, А. Шлихтинг склонен был объяснить дело тем огромным влиянием, которым якобы пользовался в Московии «граф Овчина». В действительности его гибель послужила не более чем поводом для выступления влиятельных общественных сил, стремившихся остановить террор. Разрыв самодержца с Боярской думой, представительным органом высшей аристократии, означал крушение традиционного порядка управления. Без санкции думы, более того, без суда и следствия монарх казнил видных членов думы М.П. Репнина, Ю.И. Кашина, Д.И. Хилкова, Н.В. Шереметева, заточил в монастырь фактического главу Избранной рады Д.И. Курлятева, подверг аресту и пыткам бояр В.В. Морозова и И.В. Большого Шереметева. Описанные репрессии неизбежно вели к разгрому Боярской думы и отстранению ее от власти. АД. Басманов настойчиво советовал государю разрешить кризис с помощью насилия. Однако Иван IV и его новое окружение не обладали необходимой властью и авторитетом, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение вопреки воле Боярской думы и церковного руководства. Между тем дума и митрополит осуждали любые попытки возобновления террора. Царь не мог рассчитывать на успех, если бы вздумал добиваться осуществления своих замыслов путем обычной процедуры утверждения его указа в Боярской думе и на священном соборе. По этой причине он вынужден был избрать совершенно необычный способ действия. Стремясь навязать свою волю думе, Иван объявил об отречении от престола. Таким путем он рассчитывал вырвать у думы согласие на введение в стране чрезвычайного положения и новые репрессии против Боярской думы, отказавшейся повиноваться монарху. Отречению Грозного сопутствовали драматические события. С наступлением зимы 1564 г. Иван стал готовиться к отъезду из Москвы. Он посещал столичные церкви и монастыри и усердно молился в них. К величайшему неудовольствию церковных властей, он велел собрать и свезти в Кремль самые почитаемые иконы и прочую «святость». В воскресенье, 3 декабря, Грозный присутствовал на богослужении в кремлевском Успенском соборе. После окончания службы он трогательно простился с митрополитом, членами Боярской думы, дьяками, дворянами и столичными гостями. На площади перед Кремлем уже стояли вереницы нагруженных повозок под охраной нескольких сот вооруженных дворян. Царская семья покинула столицу, увозя с собой всю московскую «святость» и всю государственную казну. Церковные сокровища и казна стали своего рода залогом в руках Грозного. Царский выезд был необычен. Ближние люди, сопровождавшие Грозного, получили приказ забрать с собой семьи. Оставшиеся в Москве бояре и духовенство находились в полном неведении о замыслах царя и «в недоумении и во унынии бы- ша, такому государьскому великому необычному подъему, и путного его шествия не ведамо куды бяша». Царский «поезд» колесил в окрестностях Москвы в течение нескольких недель, пока не достиг укрепленной Александровской слободы. Отсюда в начале января 1565 г. царь известил митрополита и думу о том, что «от великие жалости сердца» он оставил свое государство и решил поселиться там, где «его, государя, Бог наставит». Как можно предположить, в дни «скитаний» царь составил черновик своего завещания, в котором весьма откровенно объяснял причины отъезда из Москвы. А что по множеству беззаконий моих Божий гнев на меня распростерся, писал Иван, «изгнан есмь от бояр, самовольства их ради, от своего достояния и скитаюся по странам, а може Бог когда не оставит». Царское завещание заключало в себе пространное «исповедание», полное горьких признаний. Иван каялся во всевозможных грехах и заканчивал свое покаяние поразительными словами: «Аще и жив, но Богу скаредными своими делы паче мертвеца смраднейший и гнуснейший... сего ради всеми ненавидим есмь...»35 Царь говорил о себе то, чего не смели произнести вслух его подданные. В письме к Боярской думе Иван IV четко объяснил причины своего отречения. Он покинул трон из-за раздора с Боярской думой. В то время как члены думы и епископы сошлись на митрополичьем дворе и выслушали известие о царской на них опале, дьяки собрали на площади большую толпу и объявили ей об отречении Грозного. В прокламации к горожанам царь просил, чтобы «они себе никоторого сум- нения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет»36. Объявляя об опале на власть имущих, царь как бы апеллировал к народу в своем споре с боярами. Он, не стесняясь, говорил о притеснениях и обидах, причиненных народу измен- никами-боярами. Среди членов Боярской думы были противники Грозного, пользовавшиеся большим влиянием. Но из-за общего негодования на «изменников» никто из них не осмелился поднять голос. Толпа на дворцовой площади прибывала час от часу, а ее поведение становилось все более угрожающим. Допущенные в митрополичьи покои представители купцов и горожан заявили, что останутся верны старой присяге, будут просить у царя защиты «от рук сильных» и готовы сами «потребить» всех государевых изменников. Под давлением обстоятельств Боярская дума не только не приняла отречение Грозного, но и вынуждена была обратиться к нему с верноподданническим ходатайством. Представители митрополита и бояре, не теряя времени, выехали в слободу. Царь допустил к себе духовных лиц и в переговорах с ними заявил, что его решение окончательно. Но потом он «уступил» слезным молениям близкого приятеля чудовского архимандрита Левкия и новгородского архиепископа Пимена. Затем в слободу допущены были руководители думы. Слобода производила впечатление военного лагеря. Бояр привели во дворец под сильной охраной. Фактически царь продиктовал им свои условия. Главным из них было учреждение в Российском государстве опричнины и предоставление монарху неограниченной власти. Внешне опричнина имела вид удельного княжества со своей территорией, войском и думой. Будучи личным владением царя, опричнина была полностью выведена из-под контроля Боярской думы. Вся прочая территория государства, получившая наименование земщины, формально оставалась под управлением земской думы. До опричнины лишь боярский суд мог осудить члена думы или конфисковать его земли. По указу об опричнине самодержец получил неограниченное право казнить любого своего «изменника» и отбирать у него вотчины без всякого совета с думой, по своему произволу. Это право распространялось не только на опричнину, но и на всю земщину. Указ об опричнине лишал думу ее законных прав и прерогатив. По существу, это был государственный переворот. Опасаясь того, что дума преодолеет минутное замешательство и откажется санкционировать подготовленный в Александровской слободе указ, Грозный 7 февраля отдал приказ о казни вождя думы князя А.Б. Горбатого. И только неделю спустя самодержец явился в столицу и обнародовал указ об опричнине37. Напуганная убийством Горбатого, дума не посмела протестовать против беззакония монарха. Вскоре после издания указа об опричнине власти вызвали в Москву всех дворян из Вяземского, Можайского, Суздальского и нескольких других уездов. Опричная дума во главе с Басмановым придирчиво допрашивала каждого о его происхождении, о родословной жены и дружеских связях. В опричнину отбирали худородных дворян, не знавшихся с боярами. Аристократия взирала на «новодельных» опричных господ с презрением. Их называли не иначе как «нищими и косолапыми мужиками» и «скверными человеками». Сам царь, находившийся во власти аристократических предрассудков, горько сетовал на то, что вынужден приближать мужиков и холопов. Впавшему впоследствии в немилость опричнику Василию Грязнову он писал: «...по грехом моим учинилось, и нам того какутаити, что отца нашего князья и бояре нам учали изменяти, и мы и вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды»38. При зачислении в государев удел каждый опричник клятвенно обещал разоблачать опасные замыслы, грозившие царю, и не молчать обо всем дурном, что узнает. Опричникам запрещалось общаться с земщиной. Они носили черную одежду, сшитую из грубой ткани, привязывали к поясу некое подобие метлы. Этот их отличительный знак символизировал стремление «вымести» из страны измену. Опричные дворяне получили ряд привилегий. Им полагались более высокие поместные оклады, чем земским дворянам. Опричное правосудие гарантировало членам «преторианской гвардии» полную безнаказанность. Опричнина явилась первым в русской истории воплощением самодержавия как системы неограниченного царского правления. Однако суждения о ней затруднены из-за крайней скудости источников и гибели всех опричных архивов. Одни историки видели в опричнине мудрую реформу, имевшую целью покончить с могуществом знати и упрочить объединение страны. В глазах других — это бессмысленная и кровавая затея, не оказавшая на политические порядки никакого влияния. Длительные споры о смысле и предназначении опричнины могут быть разрешены лишь с помощью новых фактов. В летописном отчете об учреждении опричнины перечислено всего несколько бояр, подвергшихся преследованиям и казням. При чтении летописи невольно возникает вопрос, почему Иван IV не мог расправиться с кучкой не угодных ему лиц, не прибегая к дорогостоящей опричной затее, ибо организация опричных владений, особого опричного правительства и войска, размежевание земель потребовали огромных расходов. В конце отчета официальный летописец кратко и невразумительно упомянул о том, что царь опалился (прогневался) на неких своих дворян, а «иных» (?) велел сослать «в вотчину свою в Казань на житье с женами и детьми»39. Разрядные записи говорят об этом эпизоде значительно определеннее: в 1565 г. «послал государь в своей государеве опале князей Ярославских и Ростовских и иных многих князей и дворян и детей боярских в Казань на житье...»40. Разрядная запись укрепила подозрение, что официальный московский летописец (напомним, что летопись была взята из земщины в опричнину и, вероятно, подверглась там редактированию) крайне тенденциозно описал первые опричные деяния и что за мимоходом брошенным замечанием о казанской ссылке, возможно, скрыты важные и не известные ранее факты. Архивные разыскания позволили обнаружить большой пласт неизвестных ранее документов, на первый взгляд не имевших никакого отношения к политической истории государства при царе Иване. Это налоговые описи Казанского края, датированные 7073 (1565-1566) г. Изучение этих описей или писцовых книг показало, что власти провели описание Казанской земли в связи с изданием указа об опричнине и наделением поместьями дворян, сосланных на поселение на восточную окраину государства41. В летописном изложении указа об опричнине нет никаких, даже косвенных, указаний на то, что Иван IV уже в самый момент учреждения опричнины решил наделить «изменников» землей в местах их поселения. По-видимому, такое решение было принято с некоторым опозданием. Земская казна была опустошена опричными контрибуциями и не могла изыскать средства на содержание ссыльных. Вследствие этого царь вместе с земской думой решили произвести раздел казанской землицы между поселенцами с тем, чтобы избавить земскую казну от дополнительных расходов. Из богатых вотчинников ссыльные князья превратились в мелких казанских помещиков. Даже самые знатные из них получили едва десятую часть своего поместного оклада. Тем не менее ссыльные дворяне все же были сохранены для службы. Казанская ссылка была первым опытом политической ссылки в России. В известной мере эта ссылка носила патриархальный характер. Царь не только пожаловал ссыльным поместья, но и вверил им управление Казанским краем. Вражда мусульманского населения к завоевателям была столь велика, что опасаться измены со стороны ссыльнопоселенцев не приходилось. Стремясь создать в Казанском крае авторитетную администрацию, царь распорядился назначить на воеводство в Казани, Свияжске и Чебоксарах самых видных лиц из числа опальных. Писцовые книги окольничего Н.В. Борисова 1565-1566 гг. зафиксировали размеры поместных дач и цену дворов «князей и детей боярских (новых жильцов), которым государь велел быть в Казани на житье»42. Данные писцовых книг, отличающиеся абсолютной достоверностью, позволяют составить точные списки лиц, отправленных в ссылку. Самую значительную группу среди них — до 80 семей — составляли князья Ярославские, Ростовские и Стародубские43. Для понимания сути и значения казанской ссылки решающим является тот факт, что все эти лица были выселены в Казанский край в царской опале, что повлекло за собой конфискацию их земель и имущества. Как значилось в указе об опричнине, «челобитье же государь... принял на том, что ему своих изменников, которые... в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити, и животы их и статки имати...». Официальный отчет о первых опричных репрессиях прямо указывает на реализацию этого пункта указа. «А дворяне и дети боярские, — значится в летописи, — которые дошли до государьские опалы, и на тех (царь. — Р.С.) опалу свою клал и животы их имал на себя»44. Сведения о конфискации всего имущества ссыльных находим во многих источниках документального характера, а также в мемуарах иностранцев. Фонд конфискованных ярославских княжеских вотчин был столь значителен, что царь счел необходимым упомянуть о нем в своем завещании, составленном и дополнявшемся в годы опричнины. Ярославские вотчины должен был получить младший сын Грозного. «А которые есми вотчины поймал у князей Ярославских, — писал царь, — и те вотчины сыну моему Федору, а сын мой Федор в том волен, хощет те вотчины за собою держать, хощет он отдать»45. Последнее распоряжение, очевидно, относилось ко времени, когда казна стала возвращать вотчины их прежним владельцам. Конфискация вотчин у ярославских князей вызвала яростный протест со стороны беглого боярина князя Курбского. По утверждению Курбского, царь погубил его родственников (князей Ушатых и т.д.), чтобы завладеть их земельными богатствами: «...Тех же княжат Ярославских роду погубил все- родне: понеже имели отчины великие, мню, негли ис того их погубил»46. Среди упоминаний о земельных конфискациях опричнины особого внимания заслуживает свидетельство английского посла Д. Флетчера. Учредив опричнину, рассказывает Флетчер, Грозный поставил целью подорвать влияние «удельных князей»: «Овладев всем их наследственным имением и землями, лишив их почти всех прав и проч. и оставив им одно только название, он дал им другие земли на праве поместном (как оно здесь называется), владение коими зависит от произвола царя и которые находятся на весьма далеком расстоянии и в других краях государства»41. Осведомленный современник, Флетчер весьма точно определил направленность земельных мероприятий опричнины. По мнению американского историка Р. Крами, казанская ссылка не оказала значительного влияния на судьбы российского боярства, так как среди титулованных и нетитулованных ссыльных дворян только 21 человек принадлежал к аристократическим кланам48. Исключение подавляющего большинства князей, отправленных в ссылку, из состава аристократии основано на недоразумении. Р. Крами тщательно классифицировал кланы, принадлежавшие к боярской элите в XVII в. Но положение московской аристократии в XVI в. было совсем иным. С начала XVII в. трон заняли Романовы, и суздальская знать утратила родственные связи с царствующей династией. Положение многих княжеских кланов было подорвано нараставшим процессом дробления родового землевладения. Точное представление о российской аристократии времен Ивана Грозного дают подлинные документы Государева двора середины XVI в. К знати принадлежали прежде всего те кланы, которые проходили службу при дворе по княжеским спискам и были представлены в Боярской думе. Можно установить, что в середине XVI в. четыре княжеских дома (Суздальский, Ростовский, Ярославский и Стародубский) имели 17 представителей в Боярской думе. 142 дворянина служили по особым княжеским спискам, а всего по дворовым спискам служили 289 лиц из названных фамилий49. Как полагают, землевладение старших суздальских князей исчезало не от опричнины, а «от прекращения мужских линий»; у ростовских князей не было родовых вотчин. Нельзя сказать, что главные удары опричнина обратила против суздальской знати — князей Суздальских-Шуйских и их родичей (В.Б. Кобрин)50. Понятие «суздальская знать» имеет широкое значение: оно объединяет потомков владимиро-суздальской великокняжеской династии, включая Шуйских-Суздальских, Ярославских, Ростовских и Стародубских князей. Как и правящая царская династия, все они вели свой род от Всеволода Большое Гнездо. Казнь А.Б. Горбатого и С. Ростовского и ссылка 80 княжеских семей не оставляет сомнения, против кого была направлена своим острием опричнина. Суздальские и ярославские князья владели обширными вотчинами, ростовские были значительно беднее. Но это не значит, что у ростовских князей не было родовых вотчин. Дворовые списки середины XVI в. четко делили князей ростовских на две категории. Те князья, которые сохраняли вотчины в родовых гнездах, проходили службу по княжеским спискам. Князья, утратившие родовые земли и перешедшие на поместья в другие уезды, служили вместе с уездными дворянами. Согласно дворовым документам 1550-1561 гг., восемнадцать ростовских князей проходили службу по княжеским спискам и более тридцати — по уездным51. Опричные судьи отправили в Казань подавляющую часть лиц, записанных в княжеский список, и лишь немногих из ростовских князей, служивших по уездным спискам. Среди ссыльнопоселенцев были князья И.Ю. Хохолков (записан первым в княжеском списке), А.И. Катырев (записан вторым), И. и М. Темкины (их отец Г.И. Темкин записан третьим) и пр. На поселение в Свияжск был отправлен боярин А.И. Катырев, который оставался единственным представителем Ростовского дома в Боярской думе накануне опричнины. Царский спальник И.Ю. Хохолков до ссылки занимал высокий пост наместника Нижнего Новгорода. В. Волк-Приимков служил воеводой в Мценске. Ссылке подверглись сыновья и племянники боярина Ю. Темкина, сын старицкого боярина В. Темкина, двое спальников Яновых, сын и племянник бывшего боярина С. Лобанова и др. Меры в отношении Ярославского дома подтверждают выявленную особенность опричной политики. В Казань попали 37 князей ярославских, их сыновей и братьев из фамилий, проходивших службу по княжеским спискам. Что же касается 77 князей, которые несли службу по городам, из них в ссылку отправились всего 7 человек. Царские репрессии были неотделимы от земельных конфискаций. Политика в отношении дома князей Оболенских служит тому подтверждением. Дворовые списки зафиксировали не только состав княжеских кланов, но и их положение на иерархической лестнице. В середине XVI в. князья Оболенские достигли внушительных успехов. При Елене Глинской государством правил ее фаворит И.Ф. Овчина-Оболенский, при молодом Грозном — глава Ближней думы князь Д.И. Курля- тев-Оболенский. Понятно, почему княжеский список Оболенских стоял первым в Тысячной книге 1550 г. и Дворовой тетради 1552-1561 гг., тогда как списки князей ростовских и суздальских стояли на втором месте. До момента падения Курля- тева 7 князей Оболенских носили боярский чин, а из 68 лиц, записанных в дворовые документы, подавляющая часть (56 человек) проходила службу по княжеским спискам52. Оболенские доминировали при дворе, но именно по этой причине они первыми подверглись гонениям. Репрессии против них имели в основе ту же схему, что и репрессии против суздальской знати. Пострадали прежде всего лица, составлявшие цвет княжеского рода и записанные в начале княжеского списка. Гонения почти не затронули князей, имена которых были занесены в конец списка (измельчавшие князья Долгорукие, Щербатовы и пр.) или в уездные списки. До опричнины опале подверглись двое сыновей Курлятева, Репнин, Кашин, Овчина. Их имена фигурируют в княжеском списке. В момент учреждения опричнины царь приказал казнить князя А.В. Ногтева-Оболенского, имя которого названо первым в княжеском списке. Его сыну Михаилу, также записанному в названный список, удалось бежать в Литву. Следом за Ногтевыми в списке фигурируют Щепины и Кашины. В первые же дни опричнины князь Д.Ф. Щепин-Ше- вырев был посажен на кол. Убит был Иван Кашин. Недавний любимец Грозного кравчий П.И. Горенский, член регентского совета Захарьиных, был повешен за попытку бежать в Литву. Его родной брат укрылся за рубежом. Все эти лица также значатся в княжеском списке. Видное положение при дворе занимал Д.И. Ерш Немого-Оболенский, родня царя, записанный в княжеский список Тысячной книги 1550 г.53 Он был заточен в монастырь. Из князей, не записанных в княжеский список, самым известным был боярин Ф.М. Черный-Оболенский. Двое его сыновей были казнены опричниками. Трое князей Тюфя- киных-Оболенских были отправлены в казанскую ссылку. Опричнина как бы мимоходом завершила разгром дома князей Оболенских. Клан князей суздальских отличался малочисленностью из- за слабой рождаемости в их роду. Благодаря этому их «великие вотчины» избежали дробления. В думе род Суздальских был представлен в середине века пятью боярами, в их княжеском списке числилось всего три человека. Ко времени опричнины старшее поколение князей Шуйских сошло со сцены. Видный боярин князь П.И. Шуйский погиб на литовской границе. Княжеский список Суздальских возглавлял ИА. Шуйский. Его отец был первым боярином, убитым по приказу несовершеннолетнего Ивана IV. ИА. Шуйский имел право на боярский чин. Но Грозный держал его на воеводстве во второстепенной крепости Великих Луках и не хотел допустить в думу. Впервые за много десятилетий семья Шуйских не имела ни одного представителя в Боярской думе. Представитель младшей линии Суздальского дома А.И. Ногтев-Суздальский не принадлежал к числу вождей думы и через год после учреждения опричнины был переведен на службу в удельное княжество Владимира Андреевича. Единственным представителем старшего поколения князей Суздальских-Шуйских оставался князь А.Б. Горбатый. Он завоевал славу покорителя Казани и пользовался огромной популярностью в государстве. Бельский лишь номинально возглавлял Боярскую думу, фактически же ее главным руководителем был Горбатый. Пока выдающийся воевода оставался в думе, самодержец не мог добиться от нее покорности. Опричная расправа с Горбатым была исключительно жестокой. Боярин был обезглавлен на глазах у сына, убитого вслед за отцом. Казнь единственного наследника сняла вопрос о возвращении в род огромных земельных богатств Горбатых. В своем завещании царь особо упомянул о вотчинах, ранее принадлежавших семье Горбатых. Казнь Горбатого стала вехой в политическом развитии России. Она положила конец эпохе всевластия и блеска боярской аристократии. Князья ростовские избежали участи Горбатых-Суздаль- ских. Царь велел казнить бывшего боярина князя С.Ростовско- го, но сохранил боярский чин А. Катыреву-Ростовскому, сосланному в Свияжск. Среди ярославских князей никто не был лишен жизни. Однако царь велел заточить жену Курбского и ее сына, родившегося после бегства боярина в Литву. В тюрьме и закончилась их жизнь. Раздор между главой монархии и высшим органом государства длился два года и был разрешен опричниной в пользу самодержца. Аристократия пользовалась политическим господством со времен раздробленности. Однако царь нисколько не сомневался в том, что Боярская дума лишила самодержца власти вследствие происков Избранной рады. Сильвестр с Адашевым, писал Иван IV Курбскому, мало-помалу «всех вас бояр в самоводство нача приводити, нашу же власть с вас (бояр. — Р.С.) снимающе и в супротисловие вас (бояр. — Р.С.) приводяще и честию вас мало не с нами ровняюще, молотчих же детей боярских с вами честью уподобляюще, и тако помалу сотвердися сия злоба»54. Грозный возлагал на вождей рады вину за возвышение не одних бояр, но и «молотчих» детей боярских. Сведения об опричных репрессиях дают ключ к пониманию приведенных слов. Грозный с редким упорством преследовал верхи титулованной знати — князей Суздальских, Ростовских, Ярославских, Стародубских, наконец, Оболенских, — и в первую очередь тех из них, кто проходил службу по княжеским спискам, т.е. сохранял наследственные родовые вотчины. В глазах «великого государя» эти люди были «молотчими» детьми боярскими. В действительности же они принадлежали к верхам титулованной знати, обладали правом на первоочередное получение высших думных титулов, на замещение высших воеводских и административных постов. Именно это имел в виду самодержец, когда утверждал, что рада уравнивала честью бояр с царем, а детей боярских — с боярами. Осуждая политику возвышения «молотчих» детей боярских, монарх имел в виду не массу рядовых служилых дворян, а верхний слой Государева двора, представительным органом которого была Боярская дума. Опричные репрессии обезглавили не только Боярскую думу, но другой важнейший институт в системе русской монархии — Государев двор. После поворота к репрессиям в 1564-1565 гг. княжеские списки, символизировавшие привилегии суздальской и обо- ленской знати, превратились в своего рода проскрипционные списки, служившие руководством для опричных судей. Князья, не числившиеся в этих списках, а также нетитулованная старомосковская знать почти не пострадали от опричных репрессий. При учреждении опричнины опале подвергся боярин В.В. Морозов, а несколько Шеиных-Морозовых были отправлены в Казань. В ссылку попали также окольничий М.М. Лыков и один из членов семьи Головиных. Наряду со знатью опричнина подвергла гонениям родню правителя А.Ф. Адашева — 20 человек Ольговых, Путиловых и Туровых. Более половины казанских ссыльных принадлежали к рядовому дворянству. Однако переоценивать этот факт не следует. При общей численности низшего дворянства в 20- 30 тыс. человек переселение сотни мелких помещиков на восток не имело большого значения. Конфискованные у рядовых дворян земли не шли ни в какое сравнение с богатствами, конфискованными у знати. По царскому указу в Казанский край было сослано никак не менее 140 дворян55. Могущество аристократии опиралось на ее земельные богатства. Наследственные удельные княжества были уничтожены в ходе объединения земель. При Грозном старшими удельными князьями были литовские выходцы, получившие свои владения из казны и зависившие от монарха. В списках удельных («служилых») князей числилось не более десятка лиц. Удельные государи не имели широкой опоры в среде коренного русского дворянства. Совсем иным было положение суздальской и оболенской знати, сравнительно рано попавшей в орбиту московского влияния. Они избежали катастрофы в момент присоединения их некогда независимых княжеств к Московскому государству. Потомки местных династий перешли на службу в Москву, сохранив значительные земельные богатства. Они окружили трон плотным кольцом. Монарх стал пленником аристократии, перешедшей на московскую службу. Казанская ссылка стала крупнейшей вехой в истории русской аристократии. Она ускорила процесс отчуждения родовых богатств суздальских князей. Царь Иван Грозный мог бы расправиться с неугодными ему лицами, не прибегая к такой экстраординарной затее, как разделение государства на две половины и организация опричного войска. Данные о казанской ссылке впервые проясняют вопрос о подлинных причинах подобного рода мер. Конфискация родовых вотчин, незаконная с точки зрения права, грубо нарушала материальные интересы верхов правящего боярства. Царь готовился вооруженной рукой раздавить сопротивление недовольных. Указ о казанской ссылке имел более широкие цели, чем принято думать. Новгородские экспроприации конца XV в. не отменили московскую традицию, в силу которой казна могла отобрать вотчину у боярина только с санкции Боярской думы. В опричнине Иван IV избавился от опеки думы, что позволило ему произвести массовую конфискацию княжеских вотчин. В случае успеха опричнины в стране должен был утвердиться новый порядок, при котором монарх получал право отчуждать в казну вотчины по собственному произволу. Следствием такого порядка было бы новое грандиозное расширение фонда государственной земельной собственности за счет частной собственности. Упразднение частной собственности поставило бы аристократию в полную зависимость от самодержца, «корона поглотила бы общество». Однако посягательство на частную собственность привело к единственному результату: опричная политика потерпела крушение. Опричные меры были призваны упрочить государственную земельную собственность, составлявшую основу военно-служилой поместной системы. Поместья были наследственными в семьях, исправно несших службу. Смена поколений вела к тому, что уже в середине XVI в. появилась тенденция сближения поместья с вотчиной. Дворяне рассчитывали на то, что им удастся закрепить за собой земли, полученные из казны. Однако опричнина развеяла их надежды впрах. По указу об опричнине все помещики, не принятые на опричную службу, должны были покинуть свои уезды. Отобранные у них земли были использованы для дополнительного земельного обеспечения привилегированной опричной гвардии. В нарушение закона и традиции царь отбирал поместья у дворян, верно служивших трону. Полагают, что опричные выселения разорили несколько десятков тысяч мелких и средних землевладельцев (С.Б. Веселовский)56. Книги Разрядного приказа позволяют уточнить эту цифру. Семь уездов могли выставить в поле в 1563 г. 2392 дворянина, после зачисления в опричнину — около 100057. Разрядные данные подтверждают тот факт, что указ об опричнине был выполнен и в пределах опричных уездов организовано дворянское войско, численностью в 1000 человек. Отсюда следует, что из этих уездов было выселено никак не менее полутора тысяч местных помещиков. Опричнина закрепила абсолютное преобладание государственной формы собственности в системе дворянского землевладения России. Эволюция землевладения оказала прямое воздействие на политический строй, ускорив формирование самодержавных порядков. Поспешив с учреждением опричнины, нетерпеливый самодержец явно переоценил свои силы. Возмущение сословия землевладельцев было столь велико, что Иван IV должен был признать провал своей затеи уже через год после введения опричнины. Он издал указ о «прощении» всех казанских ссыльных, вернул их из мест поселения и стал возвращать ранее конфискованные вотчины. Почему опричнина потерпела крах уже через год после ее провозглашения? В XVI в. государство не располагало ни регулярной армией, ни развитыми карательными органами, отделенными от феодального сословия. А потому монарх не мог проводить сколько-нибудь длительное время политику, грубо попиравшую материальные интересы верхов правящей знати. Нарушились традиционные взаимоотношения между монархией и господствующим сословием. Авторитет самодержца катастрофически упал. Тогда-то перед лицом всеобщего недовольства Иван IV и стал искать примирения со своими вассалами. Русское государство вело трудную войну с Речью Посполи- той из-за Ливонии, и правительство испытывало большие финансовые затруднения. В 1566 г. царь созвал Земский собор, рассчитывая добиться от земщины согласия на введение новых налогов. С помощью собора он надеялся переложить на плечи земщины все бремя Ливонской войны. Соображения подобного рода заставили правительство пригласить на совещание купеческую верхушку. На долю купцов приходилась пятая часть общего числа членов собора, но они составляли самую низшую курию. Развитие соборной практики связано было с поисками политического компромисса. Весна 1566 г. принесла с собой долгожданные перемены. Опричные казни прекратились, власти объявили о «прощении» всех казанских ссыльнопоселенцев. Амнистия привела к радикальному изменению опричной земельной политики. Казна вынуждена была позаботиться о земельном обеспечении вернувшихся из ссылки княжат и взамен утраченных ими родовых вотчин стала отводить им новые земли. Но земель, хотя бы примерно равноценных княжеским вотчинам, оказалось недостаточно. И тогда сначала в отдельных случаях, а потом в более широких масштабах Казна стала возвращать княжатам родовые земли, заметно запустевшие после изгнания их владельцев в Казань. Земельная политика опричнины утратила свою первоначальную анти княжескую направленность. Ослабление княжеской знати неизбежно выдвигало на политическую авансцену слой правящего боярства, стоявший ступенью ниже. К нему принадлежали старомосковские боярские семьи Челядниных, Бутурлиных, Захарьиных, Морозовых. Руководители земщины оказались в сложном положении. Роль, отведенная им опричными временщиками, явно не могла удовлетворить их. Грубая и мелочная опека со стороны опричной думы, установившийся в стране режим насилия и произвола с неизбежностью вели к новому конфликту между царем и боярством. Опричные земельные перетасовки причинили ущерб тем земским дворянам, которые имели поместья в Суздале и Вязьме, но не были приняты на опричную службу. Эти дворяне потеряли земли «не в опале, а с городом вместе». Они должны были получить равноценные поместья в земских уездах, но власти не обладали ни достаточным фондом населенных земель, ни гибким аппаратом, чтобы компенсировать выселенным дворянам утраченные владения. Земских дворян особенно тревожило то обстоятельство, что царь в соответствии с указом мог в любой момент забрать в опричнину новые уезды, а это неизбежно привело бы к новым выселениям и конфискациям. Земщина негодовала на произвольные действия Грозного и его опричников. Учинив опричнину, повествует летописец, царь «грады также разделил и многих выслаша из городов, кои взял в опричнину, и из вотчин и из поместий старинных... И бысть в людях ненависть на царя от всех людей...»58. Старомосковское боярство и верхи дворянства составляли самую широкую политическую опору монархии. Когда эти слои втянулись в конфликт, стал неизбежен переход от ограниченных репрессий к массовому террору. Но весной 1566 г. подобная перспектива не казалась еще близкой. Прекращение казней и уступки со стороны опричных властей ободрили недовольных и породили повсеместно надежду на полную отмену опричнины. Оппозицию поддержало влиятельное духовенство. 19 мая 1566 г. митрополит Афанасий в отсутствие царя демонстративно сложил с себя сан и удалился в Чудов монастырь. Грозный поспешил в столицу и после совета с земцами предложил занять митрополичью кафедру Герману Полеву, казанскому архиепископу. Рассказывают, что Полев переехал на митрополичий двор, но пробыл там всего два дня. Будучи противником опричнины, архиепископ пытался воздействовать на царя, «тихими и кроткими словесы его наказующе». Когда содержание бесед стало известно членам опричной думы, те настояли на немедленном изгнании Полева с митрополичьего двора. Бояре и земщина были возмущены бесцеремонным вмешательством опричников в церковные дела. Распри с духовными властями, обладавшими большим авторитетом, поставили царя в трудное положение, и он должен был пойти на уступки в выборе нового кандидата в митрополиты. В Москву был спешно вызван игумен Соловецкого монастыря Филипп (в миру Федор Степанович Колычев). Филипп происходил из очень знатного старомосковского рода и обладал прочными связями в боярской среде. Его выдвинула, по- видимому, та группировка, которую возглавлял конюший И.П.Челяднин и которая пользовалась в то время наибольшим влиянием в земщине. Соловецкий игумен состоял в отдаленном родстве с конюшим. Как бы то ни было, с момента избрания в митрополиты Филипп полностью связал свою судьбу с судьбой боярина Челяднина. Колычев изъявил согласие занять митрополичий престол, но при этом категорически потребовал распустить опричнину. Поведение соловецкого игумена привело Грозного в ярость. Царь мог бы поступить с Филиппом так же, как и с архиепископом Германом. Но он не сделал этого, понимая, что духовенство до крайности раздражено изгнанием Полева. На исход дела повлияло, возможно, и то обстоятельство, что в опричной думе заседал двоюродный брат Колычева. 20 июля 1566 г. Филипп вынужден был публично отречься от своих требований и обязался «не вступаться» в опричнину и в царский «домовой обиход» и не оставлять митрополию из-за опричнины59. Множество признаков указывало на то, что выступление Полева и Колычева не было единичным явлением и что за спиной церковной оппозиции стояли более могущественные политические силы. По крайней мере два источника различного происхождения содержат идентичные сведения о том, что в разгар опричнины земские служилые люди обратились к царю с требованием об отмене опричного режима. Согласно московской летописи, царь навлек на себя проклятие «земли» «и биша ему челом и даша ему челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему быти»60. По словам переводчика царского лейб-медика Альберта Шлихтинга, земцы выразили протест против произвола опричных телохранителей, причинявших земщине нестерпимые обиды. Дворяне потребовали немедленного упразднения опричных порядков. Выступление служилых людей носило внушительный характер. В нем участвовало более 300 знатных лиц земщины, в том числе некоторые бояре-придворные61. Протест против насилий опричнины исходил от членов созванного в Москве Земского собора. По свидетельству того же Шлихтинга, царь отклонил ходатайство земских дворян и использовал чрезвычайные полномочия, предоставленные ему указом об опричнине, чтобы покарать земщину. 300 челобитников попали в тюрьму. Правительство, однако, не могло держать в заключении цвет столичного дворянства, и уже на шестой день почти все узники получили свободу. 50 человек, признанных зачинщиками, подверглись «торговой» казни: их поколотили палками на рыночной площади. Нескольким урезали языки, а трех дворян обезглавили. Все трое казненных — князь В. Пронский, И. Карамышев и К. Бундов — незадолго до гибели участвовали в работе Земского собора. Антиправительственное выступление дворян в Москве произвело столь внушительное впечатление, что царские дипломаты вынуждены были выступить со специальными разъяснениями за рубежом. По поводу казни членов Земского собора они заявили следующее: про тех лихих людей «государь сыскал, что они мыслили над государем и над государскою землею лихо, и государь, сыскав по их вине, потому и казнити их велел»62. Такова была официальная версия: требования земских служилых людей об отмене опричнины власти квалифицировали как покушение на безопасность царя и его «земли». Благодаря вмешательству духовенства конфликт был потушен. По-видимому, Филипп выхлопотал у царя помилование для подавляющего большинства тех, кто подписал челобитную грамоту. После недолгого тюремного заключения они были выпущены на свободу без всякого наказания. Однако, сообщая обо всем этом, Шлихтинг делает важную оговорку: по прошествии непродолжительного времени царь вспомнил о тех, кто был отпущен на свободу, и подверг их опале. Это сообщение позволяет уточнить состав земской оппозиции, выступившей на соборе, поскольку вскоре после роспуска собора многие из его членов действительно подверглись казням и гонениям. В числе их оказался конюший боярин И.П. Челяднин-Федоров, к началу опричнины ставший одним из главных руководителей земской думы. По свидетельству современников, царь признавал его самым благоразумным среди бояр и вверял ему управление Москвой в свое отсутствие. На первом году опричнины Челяд- нин возглавил московскую семибоярщину. Боярин был одним из самых богатых людей своего времени, отличался честностью и не брал взяток, благодаря чему его любили в народе. Можно проследить за службой Челяднина месяц за месяцем, неделя за неделей вплоть до роковых дней роспуска Земского собора, когда в его судьбе наступил решительный перелом. Конюшего отстранили от руководства земщиной и отправили на воеводство в пограничную крепость Полоцк. Именно в этот момент польско-литовское правительство тайно предложило конюшему убежище, указывая на то, что царь желал над ним «кровопроливство вчинити». Участие конюшего в выступлении против опричнины едва не стоило ему головы. Царь был поражен не только масштабами земской оппозиции, но и тем, что протест исходил от наиболее лояльной части думы и руководства церкви. Грозный должен был наконец отдать себе отчет в том, что все попытки стабилизировать положение путем уступок потерпели неудачу. Социальная база правительства продолжала неуклонно сужаться. Попытки политического компромисса не удались. Надежда на трансформацию опричниных порядков умерла, едва родившись. Но эпоха компромисса оставила глубокий след в политическом развитии России. Озабоченное финансовыми проблемами, правительство пригласило на собор дворян, приказных и, наконец, купцов — подлинных представителей «земли». Собор впервые приобрел черты Земского собора. Члены собора пошли навстречу пожеланиям властей и утвердили введение чрезвычайных налогов для продолжения войны. Однако взамен они потребовали от царя политических уступок — отмены опричнины. Челобитье земских дворян разрушило все расчеты правительства. Новые насилия опричнины положили конец дальнейшему развитию практики земских соборов. После выступления членов собора власти не только не отменили опричнину, но и постарались укрепить ее изнутри. Царь забрал в опрични- ну Костромской уезд и устроил здесь перебор «людишек», в результате которого примерно 2/з местных дворян попало на опричную службу. Численность опричного охранного корпуса сразу увеличилась с 1 до 1,5 тыс. человек. Правительство не только расширяло границы опричнины, но и с лихорадочной поспешностью укрепляло важнейшие опричные центры, строило замки и крепости. Сначала царь Иван задумал выстроить «особный» опричный двор внутри Кремля, но затем счел более благоразумным перенести свою резиденцию в опричную половину столицы, «за город», как тогда говорили. В течение полугода на расстоянии ружейного выстрела от кремлевской стены, за Неглинной, вырос мощный замок. Его окружали каменные стены высотою в три сажени. Выходившие к Кремлю ворота, окованные железом, украшала фигура льва, раскрытая пасть которого была обращена в сторону земщины. Шпили замка венчали черные двуглавые орлы. Днем и ночью несколько сот опричных стрелков несли караулы на его стенах. Замок на Неглинной недолго казался царю надежным убежищем. В Москве он чувствовал себя неуютно. В его голове родился план основания собственной опричной столицы в Вологде. Там он задумал выстроить мощную каменную крепость наподобие московского Кремля. Опричные власти приступили к немедленному осуществлению этого плана. За несколько лет была возведена главная юго-восточная стена крепости с десятью каменными башнями. Внутри крепости вырос грандиозный Успенский собор. Около 300 пушек, отлитых на московском пушечном дворе, доставлены были в Вологду и свалены там в кучу. 500 опричных стрельцов круглосуточно стерегли стены опричной столицы. Наборы дворян в опричную армию, строительство замка у стен Кремля, сооружение грандиозной крепости в лесном вологодском краю на наибольшем удалении от границ и прочие военные приготовления не имели цели укрепления обороны страны от внешних врагов. Все дело заключалось в том, что царь и опричники боялись внутренней смуты и готовились силой подавить мятеж земских бояр. Будущее не внушало уверенности мнительному самодержцу. Призрак смуты породил в его душе тревогу за собственную безопасность. Перспектива вынужденного отречения казалась все более реальной, и царь должен был взвесить свои шансы на спасение в случае неблагоприятного развития событий. В частности, Иван стал подумывать о монашеском клобуке. Будучи в Кириллове на богомолье, царь пригласил в уединенную келью нескольких старцев и в глубокой тайне поведал им о своих сокровенных помыслах. Через семь лет царь сам напомнил монахам об этом удивительном дне. Вы ведь помните, святые отцы, писал он, как некогда случилось мне прийти в вашу обитель и как я обрел среди темных и мрачных мыслей малую зарю света Божьего и повелел неким из вас, братии, тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился, уйдя от мятежа и смятения мирского; и в долгой беседе «аз грешный» вам возвестил желание свое о пострижении: тут возрадовася скверное мое сердце со окаянною моею душой, яко обретох узду помощи Божия своему невоздержанию и пристанище спасения». Гордый самодержец пал в ноги игумену, и тот благословил его намерения. «И мне мнится, окаянному, что наполовину я уже чернец» — так закончил царь Иван рассказ о своем посещении Кириллова63. Грозный постарался убедить монахов в серьезности своих слов. Он пожертвовал крупную сумму, с тем чтобы ему отвели в стенах обители отдельную келью. Келья была приготовлена немедленно, но царю это показалось недостаточным. Он решил готовиться к монашеской жизни, не откладывая дело на будущее. Так родилась затея, которую современники не могли объяснить и посчитали сумасбродной. «Начальные» люди опричнины облеклись в иноческую одежду. Монашеский орден стал функционировать в Александровской слободе. Возвращаясь из карательных походов, опричная «братия» усердно пародировала монашескую жизнь. Рано поутру царь с фонарем в руке лез на колокольню, где его ждал «пономарь» Малюта Скуратов. Они трезвонили в колокола, созывая прочих «иноков» в церковь. На «братьев», не явившихся на молебен к четырем часам утра, царь-игумен накладывал епитимью. Служба продолжалась с небольшим перерывом от четырех до десяти часов. Иван с сыновьями усердно молился и пел в церковном хоре. Из церкви все отправлялись в трапезную. Каждый имел при себе ложку и блюдо. Пока «братья» питались, игумен смиренно стоял подле них. Недоеденную пищу опричники собирали со стола и раздавали нищим по выходе из трапезной. Так Иван монашествовал в течение нескольких дней, после чего возвращался к делам правления. Несмотря на все старания сохранить в тайне содержание кирилловской беседы, слухи о намерении царя дошли до земщины и произвели там сильное впечатление. Учреждение в слободе монашеского ордена подтвердило их серьезность. Влиятельным силам земщины пострижение Грозного казалось лучшим выходом из создавшегося положения. Они не питали более сомнений насчет того, что без удаления царя Ивана нечего думать об уничтожении опричнины. В действиях опричного правительства наметились признаки неуверенности и слабости. Неосторожными и двусмысленными речами в Кириллове царь дал богатую пищу для все- 11-1061 возможных толков в земщине. Всем памятно было первое отречение Грозного, и потому главным предметом споров в земщине стал вопрос, кто займет трон в случае, если царь оденет монашескую рясу. Противники царя не желали видеть на троне тринадцатилетнего царевича Ивана, при котором отец мог в любой момент вновь взять бразды правления в свои руки. После наследника наибольшими правами на престол обладал Владимир Андреевич, внук Ивана III. Этот слабовольный и недалекий человек казался боярам приемлемым кандидатом. Они рассчитывали при нем вернуть себе прежнее влияние на дела государства. Иван IV давно не доверял двоюродному брату и пытался надежно оградить себя от его интриг. Он заточил в монастырь его волевую и энергичную мать Ефросинью Старицкую, назначил в удел бояр, не вызывавших подозрений, и, наконец, отобрал у брата родовое Старицкое княжество, дав ему взамен Дмитров и несколько других городов. Родственники княгини Ефросиньи были изгнаны из Боярской думы. Один из них, боярин П.М. Щенятев, ушел в монастырь, но его забрали оттуда и заживо поджарили на большой железной сковороде. Опричные гонения покончили с партией сторонников Ста- рицкого в Боярской думе. Теперь князь Владимир не мог рассчитывать добиться царского титула при поддержке одних только своих приверженцев. В значительно большей мере судьба короны зависела от влиятельного боярства, возглавлявшего земщину. В периоды междуцарствий управление осуществляла Боярская дума, представителями которой выступали старшие бояре думы — конюшие. По традиции конюшие становились местоблюстителями до вступления на трон нового государя. Немудрено, что раздор между царем и боярами и слухи о возможном пострижении государя не только вызвали призрак династического кризиса, но и поставили в центр борьбы фигуру конюшего Челяднина-Федорова. Благодаря многочисленным соглядатаям Грозный знал о настроениях земщины и нежелательных толках в думе. В свое время он сам велел включить в официальную летопись подробный рассказ о заговоре бояр в пользу князя Владимира, который завершался многозначительной фразой: «...и оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем, а в боярех смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость»64. После Земского собора «смута и мятеж в боярех» приобрели более грозный, чем прежде, размах. Опасность смуты носила, видимо, реальный характер, поскольку опричная политика вызвала общее недовольство. Слухи о заговоре в земщине не на шутку пугали царя Ивана, и он стал подумывать об отъезде с семьей за границу. Подобные мысли приходили ему на ум и прежде, но теперь он перенес дело на практическую почву. В первых числах сентября 1567 г. Грозный вызвал в опричный дворец английского посланника Дженкинсона. Свидание было окружено глубокой тайной. Посол явился переодетым в русское платье. Его проводили в царские покои потайным ходом. Из всех советников Грозного один только Афанасий Вяземский присутствовал на секретном совещании. Поручения царя к английской королеве были столь необычны, а их разглашение чревато такими осложнениями, что посланнику запретили делать какие бы то ни было записи. Царь приказал Дженкинсону устно передать королеве «великие дела тайные», но посланник ослушался и по возвращении в Лондон составил письменный отчет о беседе с царем. Как следует из отчета, царь просил королеву предоставить ему убежище в Англии «для сбережения себя и своей семьи... пока беда не минует, Бог не устроит иначе»65. Грозный не желал ронять свое достоинство и настаивал на том, чтобы договор о предоставлении убежища носил обоюдный характер. Но дипломатическая форма соглашения не могла никого обмануть. Несколько лет спустя царь напомнил англичанам о своем обращении к ним и отметил, что поводом к этому шагу было верное предвидение им изменчивого и опасного положения государей, которые наравне с самыми низшими людьми «подвержены переворотам». Тайные переговоры с английским двором недолго оставались секретом. Благодаря частым поездкам английских купцов в Россию вести о них проникли в столицу. Когда слухи достигли провинции, они приобрели вовсе фантастический характер. Псковский летописец записал, что некий злой волхв (английский еретик) подучил царя избить еще уцелевших бояр и бежать в «Аглицкую землю»66. Малодушие Грозного вызвало замешательство опричников, понимавших, какая судьба уготована им в случае его бегства. Земские служилые люди, ждавшие упразднения опричнины, охотно верили любым благоприятным слухам. Между тем Грозный не оставлял своих завоевательных планов. С наступлением осени он собрал все военные силы земщины и опричнины для покорения Ливонии. Поход только начался, как вдруг царь отменил его, спешно покинул армию и на перекладных помчался в Москву. Причиной внезапного отъезда было известие о заговоре в земщине. Сведения о заговоре противоречивы и запутанны. Многие мемуаристы знали о нем понаслышке, и только двое—Г. Шта- ден и А. Шлихтинг— были очевидцами происшедших событий. Штаден несколько лет служил переводчиком в одном из земских приказов, лично знал главу заговора конюшего Челяд- нина и пользовался его расположением. Осведомленность его п* относительно настроений земщины не вызывает сомнений. По словам Штадена, у земских лопнуло терпение, они решили избрать на трон князя Владимира Андреевича, а царя с его опричниками истребить; они скрепили свой союз особой записью, но князь Владимир сам открыл царю заговор и все, что замышляли и готовили земские. Шлихтинг, подобно Штадену, также служил переводчиком, но не в приказе, а в доме у личного медика царя. Вместе со своим господином он посещал опричный дворец и как переводчик участвовал в беседах доктора с Афанасием Вяземским, непосредственно руководившим расследованием «заговора». Шлихтинг располагал самой обширной информацией, но, дважды касаясь вопроса о земском заговоре, он дал две противоположные и взаимоисключающие версии происшествия. В своей записке, озаглавленной «Новости», Шлихтинг изобразил Челяд- нина злонамеренным заговорщиком, а в более подробных «Сказаниях» назвал его жертвой тирана, неповинной даже в дурных помыслах. Историки заимствовали из писаний Шлихтинга либо первую, либо вторую версию в зависимости от своей оценки опричнины. Какой же из них следует отдать предпочтение? Ответить на этот вопрос можно лишь после исследования обстоятельств, побудивших Шлихтинга взяться за перо. Свои «Новости» он продиктовал сразу после перехода русско-литовской границы, кратко изложив наиболее важные из известных ему сведений фактического характера. Все это придает источнику особую ценность. «Сказания» были написаны автором позже по прямому заданию польского правительства. Оценив осведомленность Шлихтинга насчет московских дел, королевские чиновники решили использовать его знания в дипломатических интригах против России. Когда папа римский направил к царю посла с целью склонить его к войне с турками, король задержал папского посла в Варшаве и, чтобы отбить у него охоту к поездке в Москву, велел вручить ему «Сказания» Шлихтинга. Памфлет был переслан затем в Рим и произвел там сильное впечатление. Папа велел немедленно прервать дипломатические отношения с московским тираном. Оплаченное королевским золотом сочинение Шлихтинга попало в цель. В соответствии с полученным заданием Шлихтинг всячески чернил царя, не останавливаясь перед прямой клеветой. В «Сказаниях» он сознательно фальсифицировал известные ему факты о заговоре Че- ляднина. Однако, не желая жертвовать истиной вовсе, Шлихтинг незаметно попытался опровергнуть собственную ложь. При описании новгородского погрома он мимоходом бросает многозначительную фразу: «И если бы польский король не вернулся в Радошковичи и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено»67. Это замечание не имело никакого отношения к новгородскому походу 1570 г., зато оно непосредственно касалось заговора Челяднина 1567 г.: ведь именно во время прерванного похода царя в Ливонию 1567 г. король выступил в Радошковичи в ожидании того, что заговорщики выдадут ему царя, когда армии сойдутся. Слова Шлих- тинга неопровержимо доказывают, что и в «Сказаниях» он не отступил от первоначальной версии о заговоре в земщине. Историков давно занимал вопрос: мнимые или подлинные заговоры лежали у истоков опричного террора? Два современника, два непосредственных очевидца событий единодушно, как теперь выяснено, свидетельствовали в пользу подлинности заговора. Но можно ли доверять их словам? Не следует ли прежде выяснить, какими источниками информации пользовались эти очевидцы? Ответить на поставленный вопрос не так уж и трудно. Если Шлихтинг имел возможность черпать сведения в опричных кругах, где взгляд на события соответствовал сугубо официальной точке зрения, то Штаден отражал противоположную версию, которую передавали неофициальные источники земского происхождения. Их авторы в отличие от опричников утверждали, что заговора как такового в земщине не было, что все сводилось лишь к неосторожным разговорам: недовольные земские люди «уклонялись» в сторону князя Владимира Андреевича, лихие люди выдали их речи царю, и недовольные «по грехом словесы своими погибоша»68. Выяснить, где кончались крамольные речи и начинался заговор, никогда не удастся — историк в состоянии воссоздать ход событий лишь предположительно. Недовольство земщины носило вполне реальный характер. Исчерпав легальные возможности борьбы с опричниной и убедившись в том, что царь не намерен отменить опричный режим, земцы втайне стали обсуждать вопрос о будущем трона. Рано или поздно противники царя должны были посвятить в свои планы единственного претендента, обладавшего законными правами на трон, князя Владимира Андреевича. Последний, оказавшись в двусмысленном положении, попытался спасти себя доносом. Во время похода в Ливонию он передал царю разговоры, которые вели в его присутствии недовольные бояре. Царь увидел в его словах непосредственную угрозу для себя, начало боярской крамолы, которой он боялся и давно ждал. Не располагая уликами против «заговорщиков», царь прибегнул к провокации. По его приказу удельный князь Владимир посетил ничего не подозревавшего Челяднина и по-дружески попросил его составить список лиц, на поддержку которых он сможет рассчитывать. В списки Челяднина записалось 30 человек, старавшихся снискать расположение претендента на трон. Коварно «изобличив» недовольных, царь приступил к разгрому «заговора». Опричники начали с того, что взыскали с конюшего огромную денежную контрибуцию, а самого его сослали в Коломну. Многие его сообщники были тотчас же казнены. Начался трехлетний период кровавого опричного террора. Под тяжестью террора умолкли московские летописи. Грозный истребовал к себе в слободу текущие летописные записи и черновики и, по-видимому, больше не вернул их Посольскому приказу. Опричнина положила конец культурной традиции, имевшей многовековую историю. Следы русского летописания затерялись в опричной Александровской слободе. В истории России настала мрачная пора, от которой сохранилось совсем мало летописных известий. В Москве перестали вести официальную летопись. Записки иностранцев того времени можно сравнить лишь с кривыми зеркалами. Архивы с опричной документацией безвозвратно погибли. Все попытки найти новые документы и факты оказались безуспешными, и тогда пришлось сосредоточить все усилия на критической обработке имеющихся источников с помощью новейших источниковедческих методов. В конце жизни Иван IV объявил о прощении всех казненных им бояр и прочих лиц и пожертвовал на помин их душ огромные суммы. Перечни казненных были разосланы в десятки монастырей в качестве поминальных списков, или синодиков. Со времен Н.М. Карамзина историки охотно обращались к синодикам, но их использование затруднялось тем, что подлинники их не сохранились. Судить о синодиках можно было лишь по поздним, до неузнаваемости искаженным монастырским копиям. С.Б. Веселовский первым высказал предположение, что дьяки составили приказной список казненных на основе подлинных документов опричнины. Отказавшись от задачи реконструкции приказного списка, С.Б. Веселовский ограничился тем, что составил алфавитный список казненных. Его окончательный вывод сводился к тому, что синодик заключает в себе не хронологический и весьма не полный список опальных69. Применение новейших методов текстологии позволило реконструировать оригинал синодика на основе множества поздних испорченных монастырских списков. Трудности реконструкции заключались в том, что поздние списки очень мало походили друг на друга. В разных монастырях были утеряны разные страницы синодика, а уцелевшие страницы были перемешаны самым причудливым образом. К тому же монахи произвольно сокращали текст при переписке. Ключ к реконструкции синодика дало несложное текстуальное наблюдение: опальные с необычным именем записаны в разных списках в окружении одних и тех же лиц. Возникло предположение, что эти тождественные куски текста являются осколками оригинала, уцелевшими при утрате и перестановке страниц. Понадобилось немало времени, чтобы выявить сходные отрывки текста в двадцати известных ранее и вновь выявленных списках синодика. Самым важным был вопрос: в каком порядке располагались выявленные «осколки» в протографе? Решить его помог синодик нижегородского Печерского монастыря. Это единственный список, составленный еще при жизни Грозного. Но исследователи не придавали ему никакого значения по той простой причине, что в нем записаны одни имена (без фамилий), причем добрая половина из них — Иваны. Печерский синодик полностью подтвердил результаты предшествующей текстологической работы: выявленные по другим спискам тождественные отрывки строго соответствовали печерскому тексту. Таким образом, печерский список позволил завершить реконструкцию протографа синодика. По разным спискам удалось расшифровать фамилии всех опальных, кроме трех лиц, а также восстановить множество сведений о месте и обстоятельствах гибели многих из них. Проверка всех этих данных обнаружила поразительный факт: синодик заключал в себе полный хронологический перечень всех казненных за три года террора (1567-1570). Как объяснить этот факт? Список казненных был составлен явно не по памяти: дьякам пришлось идти в архив, чтобы выполнить приказ Ивана IV. Тогда опричный архив еще находился в полном порядке. Стержнем опричной политики в 1567-1570 гг. был грандиозный политический процесс об измене в пользу удельного князя Владимира Андреевича Старицкого. Дьяки старательно законспектировали документацию этого процесса, сохранив во многих случаях язык и цифры опричных судебных отчетов. Реконструкция оригинала синодика позволила решить сложную и важную источниковедческую задачу воскресить опричный архив, безвозвратно погибший после смерти Грозного70. Тем самым была создана основа для оценки самого темного периода в истории опричнины. События, связанные с эпохой террора, развивались следующим образом. После возвращения из неудавшегося ливонского похода царь казнил нескольких видных дворян — родственников Владимира Андреевича, скомпрометированных его доносом. Начавшиеся казни вызвали резкий протест со стороны высшего духовенства. Митрополит Филипп посетил царя и долго беседовал с ним наедине. Убедившись в тщетности увещеваний, он улучил момент, когда Грозный со своей свитой явился на богослужение в кремлевский Успенский собор, и при большом стечении народа произнес проповедь о необходимости упразднить опричнину. Кремлевский инцидент кратко и точно передан новгородским летописцем: 22 марта 1568 г. «учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати о оприш- нины»71. Благочиние церковной службы было нарушено. Не получив благословения, царь Иван в ярости стукнул посохом оземь и пригрозил митрополиту, а заодно и всей «земле» суровыми карами. «Я был слишком мягок к вам, но теперь вы у меня взвоете!» — будто бы произнес он. На другой день о столкновении царя с митрополитом говорила вся столица. Протест Филиппа стал симптомом окончательного падения престижа царя в земщине. Приспешники Грозного настоятельно убеждали его прибегнуть к насилию, поскольку в обстановке острого внутреннего кризиса всякое проявление слабости могло иметь для властей катастрофические последствия. Филипп нарушил клятву «не вступаться в опричнину» и должен был понести наказание. Опричники схватили «его бояр» и, водя по улицам Москвы, забили насмерть железными палицами. Очевидно, раздор с митрополитом побудил царя отдать давно подготовленный приказ о расправе с «заговорщиками». В соответствии с официальной версией конюший Челяд- нин готовился произвести переворот с помощью своих многочисленных слуг и подданных, будто бы посвященных в план заговора. Немудрено, что опричники подвергли вооруженную свиту конюшего и его челядь беспощадному истреблению. Царские телохранители совершили несколько карательных походов во владения Челяднина. Ближние вотчины конюшего разгромил Малюта Скуратов. Заслуги палача были оценены должным образом, и с этого момента началось его быстрое возвышение в опричнине. После разгрома ближних вотчин настала очередь дальних владений. Челяднин был одним из самых богатых людей своего времени. Ему принадлежали обширные владения в Бежецком Верху неподалеку от Твери. Туда царь явился собственной персоной со всей опричной свитой. При разгроме боярского двора «кромешники» посекли боярских слуг саблями, а прочую челядь и домочадцев согнали в сарай и взорвали порохом. Об этих расправах повествует следующая документальная запись синодика: «В Бежецком Верху отделано Ивановых людей 65 человек да 12 человек скончавшихся ручным усечением». Погром не прекращался в течение нескольких месяцев — с марта по июль. Летом опричники подвели своеобразный итог своей деятельности со времени раскрытия «заговора». «Отделано 369 человек и всего отделано июля по 6-е число» — читаем в синодике72. Примерно 300 человек из указанных в «отчете» были боярскими слугами и холопами. Непрекращавшееся кровопролитие обострило конфликт между царем и церковью. Следуя примеру митрополита Афанасия, Филипп в знак протеста против действий царя покинул свою резиденцию в Кремле и демонстративно переселился в один из столичных монастырей. Однако в отличие от своего безвольного предшественника Колычев отказался сложить сан митрополита. Открытый раздор с главой церкви ставил Грозного в исключительно трудное положение. Он вынужден был удалиться в слободу и заняться там подготовкой суда над Филиппом. Опричные власти поспешили вызвать из Новгорода преданного царю архиепископа Пимена. Специально подобранная из опричников и духовных лиц комиссия произвела розыск о жизни Филиппа в Соловецком монастыре и с помощью угроз и подкупа получила показания, порочившие бывшего игумена. Состряпанное комиссией обвинение оказалось все же столь сомнительным, что самый авторитетный член комиссии епископ Пафнутий отказался подписать его. Противодействие епископа грозило сорвать суд над Филиппом. Исход дела должно было определить теперь обсуждение в Боярской думе, многие члены которой сочувствовали Колычеву. Конфликт достиг критической фазы. 11 сентября 1568 г. Грозный отдал приказ о казни четырех бояр и окольничих. При разгроме «заговора» Челяднина пролилось значительно больше крови, чем в первые месяцы опричнины. На основании записей синодика можно установить, что с конюшим погибло до 150 дворян и приказных людей и вдвое большее число их слуг и холопов. Репрессии носили в целом беспорядочный характер. Хватали без разбора друзей и знакомых Челяднина, уцелевших сторонников Адашева, родню находившихся в эмиграции дворян и т.д. «Побивали» всех, кто осмеливался протестовать против опричнины. Недовольных же было более чем достаточно, и они вовсе не хотели молчать. Дворянин Митнев, будучи на пиру во дворце, бросил в лицо царю резкий упрек: «Царь, воистину яко сам пиешь, так и нас принуждаешь, окаянный, мед, с кровию смешанный братии наших... пити!»73 Тут же во дворце он был убит опричниками. Помимо дворян, пострадавших от опричных выселений, недовольство выражали казанские ссыльные, разоренные конфискацией родовых вотчин. Полоса амнистий безвозвратно миновала, и теперь некоторые из «прощенных» княжат были убиты. В числе их были трое Хохолко- вых, Ф.И. Троекуров, Д.В. Ушатый и Д.Ю. Сицкий. Расправы с княжеской знатью были осуществлены как бы мимоходом: большинство репрессированных принадлежало к нетитулованному дворянству. Самыми видными подсудимыми на процессе о «заговоре» в земщине были члены знатнейших старомосковских нетитулованных фамилий — ИЛ.Челяднин, Шеины-Морозовы, Сабуровы, Карповы, казначей Х.Ю. Тютин, несколько видных дьяков, атакже бывшие старицкие вассалы В.Н. Борисов, И.Б. Колычев, Ф.Р. Образцов. Невозможно поверить тому, что казненные были участниками единого заговора. Подлинные сторонники Старицкого уже покинули политическую сцену. Что же касается Челяднина,то он в дни династического кризиса 1553 г. выступал решительным противником князя Владимира и более всех других способствовал его разоблачению. Окольничий М.И. Колычев также доказал свою лояльность в деле Стариц- ких. Недаром он был послан в Горицкий монастырь для надзора за Ефросиньей Старицкой тотчас после ее пострижения. Обвинение насчет связей с «крамольником» князем Владимиром служило не более чем предлогом для расправы с влиятельными боярскими кругами, способными оказать сопротивление опричной политике. Пытки открыли перед властями путь к подтверждению вымышленных обвинений. Арестованных заставляли называть имена «сообщников». Оговоренных людей казнили без суда. Исключение было сделано только для конюшего И.П. Челяднина-Федорова и М.И. Колычева. Впрочем, их судили скорым судом. Царь собрал в парадных покоях Большого Кремлевского дворца членов думы и столичное дворянство и велел привести осужденных. Конюшему он приказал облечься в царские одежды и сесть на трон. Преклонив колени, Грозный напутствовал несчастного иронической речью: «Ты хотел занять мое место, и вот ныне ты великий князь, наслаждайся владычеством, которого жаждал!»74 Затем по условному знаку опричники убили конюшего, выволокли его труп из дворца и бросили в навозную кучу. Фарс, устроенный в Кремле, и вымыслы по поводу того, что конюший домогался короны, показали, что опричному правительству не удалось доказать выдвинутые против него обвинения. Главные «сообщники» Че- ляднина — нарвский воевода окольничий М.М. Лыков, свияж- ский воевода боярин А.И. Катырев и казанский воевода Ф.И. Троекуров — были казнены без судебной процедуры. Как правило, следствие проводилось в строгой тайне, и смертные приговоры выносились заочно. Осужденных убивали дома или на улице, на трупе оставляли краткую записку. Таким образом «преступления заговорщиков» доводились до всеобщего сведения. Гибель Челяднина решила судьбу Филиппа. Вернувшаяся с Соловков следственная комиссия представила боярам материалы о «порочной жизни» митрополита. Оппозиция в думе была обезглавлена, и никто не осмелился высказать вслух свои сомнения. Покорно следуя воле царя, земская Боярская дума вынесла решение о суде над главою церкви. Чтобы запугать Филиппа, царь послал ему в монастырь зашитую в кожаный мешок голову окольничего М.И. Колычева, его троюродного брата. Филиппа судили в присутствии Боярской думы и высшего духовенства. Филипп отверг все обвинения и попытался прекратить разбирательство. Он объявил о том, что слагает с себя сан по своей воле. Царь отказался признать отречение. Он не забыл пережитого унижения и желал скомпрометировать опального главу церкви в глазах народа. Филипп вынужден был служить службу после того, как соборный суд вынес ему приговор. В середине службы в Успенский собор ворвались опричники. При общем замешательстве Басманов огласил соборный приговор, порочивший митрополита. С Колычева содрали клобук и мантию, бросили его в простые сани и увезли в Богоявленский монастырь. Признанный виновным в «скаредных делах», Колычев по церковным законам подлежал сожжению, но Грозный заменил казнь вечным заточением в монастырской тюрьме. Смолкли голоса недовольных в земщине. На страну опустилась мгла. Не только мнимых заговорщиков, но и всех заподозренных в сочувствии им постигала суровая кара. Вожди опричнины торжествовали победу. Но ближайшие события показали, что их торжество было преждевременным. Прошел год, и усиливавшийся террор поглотил не только противников опричнины, но и тех, кто стоял у ее колыбели. Из-за раздора с митрополитом Грозный покинул столицу и переселился в Александровскую слободу, затерянную среди густых лесов и болот. Так он жил затворником за прочными и высокими стенами вновь выстроенного «града». Подступы к слободе охраняла усиленная стража. Никто не мог проникнуть в царскую резиденцию без специального пропуска — «памяти». Вместе с Иваном IV в слободе обосновалась вся опричная дума. Там «кромешники» принимали иностранных послов и вершили важнейшие дела, а в свободное от службы время монашествовали. Перемены в московском правлении были разительными, и царские дипломаты получили приказ объяснять иноземцам, что русский царь уехал в «село» по своей воле «для своего прохладу», что его резиденция в «селе» расположена вблизи Москвы, поэтому царь «государство свое правит и на Москве и в слободе». В действительности Грозный не «прохлаждался», а прятался в слободе, гонимый страхом перед боярской крамолой. Под влиянием страха царь велел сыновьям передать очень крупные суммы денег в Кириллов монастырь на устройство келий. Теперь в случае необходимости вся царская семья могла укрыться в стенах затерянного среди дремучих лесов монастыря. Во время очередного посещения Вологды Иван IV распорядился ускорить строительство опричной крепости. Одновре- мснно он успешно завершил переговоры с послом Рандольфом о предоставлении его семье убежища в Англии. Тщательно наблюдая за положением дел в стране, Грозный и его приспешники повсюду видели признаки надвигающейся беды. Царь был уверен, что лишь случай помог ему избежать литовского плена. Между тем король с помощью эмигрантов продолжал вести тайную войну против России. В начале 1569 г. немногочисленный литовский отряд при загадочных обстоятельствах захватил важный опорный пункт обороны на северо- западе— неприступную Изборскую крепость. Глубокой ночью изменник Т. Тетерин, переодевшись в опричные одежды, велел страже открыть ворота Изборска. После освобождения этой крепости опричники объявили изборских подьячих сообщниками Тетерина и предали их казни, что засвидетельствовано синодиком. Изборская измена бросила тень на всю приказную администрацию и жителей Пскова и Новгорода. Возникло подозрение, что Псков и Новгород последуют примеру Изборска. Чтобы предотвратить измену, опричные власти отдали приказ о выселении всех неблагонадежных лиц из новгородской и псковской земли. В результате было выселено 500 семей из Пскова и 150 семей из Новгорода. В изгнание отправилось примерно 2- 3 тысячи горожан, считая женщин и детей. Затеянное Грозным переселение напоминало аналогичные меры его деда. Но если Иван III подверг гонениям привилегированные новгородские верхи, то Иван IV обрушился на средние и низшие слои. Незадолго до выселения горожан царь Иван получил от своих послов подробную информацию о перевороте в Швеции, в результате которого его союзник Эрик XIV был свергнут с престола. Шведские события усилили собственные страхи царя. Сходство ситуаций было разительным. Эрик XIV, но словам царских послов, казнил много знатных дворян, после чего стал бояться «от своих бояр убивства». Опасаясь мятежа, он тайно просил царских послов взять его на Русь. Произошло это в то самое время, когда царь Иван втайне готовился бежать в Англию. Полученная в Вологде информация, по-видимому, повлияла на исход изборского следствия. Псковские впечатления причудливо сплелись со шведскими в единое целое. Послы уведомили царя, что накануне мятежа Эрик XIV просил находившихся в Стокгольме русских послов «проведывати про сте- кольских (стокгольмских) людей про посадских измену, что оне хотят королю изменити, а город хотят здати королевичем», т.е. королевским братьям. В конце концов измена стокгольмского посада погубила шведского короля. Руководители опричнины, напуганные изборской изменой, стали исходить из предположения, что посадские люди Пскова и Новгорода готовы последовать примеру Стокгольма и поддержать любой антиправительственный мятеж. Роль мятежных шведских герцогов должен был сыграть на Руси князь Владимир Андреевич. Он и его отец держали в Новгороде двор-резиденцию, имели там вассалов и, будучи соседями новгородцев, пользовались их симпатиями. Подозрения насчет сговора Старицкого с Новгородом подкреплялись и тем, что некоторые новгородские помещики были незадолго до того казнены как сообщники конюшего И.П.Челяднина-Федорова. Подозрения и страхи по поводу изборских событий и шведские известия предрешили судьбу Старицких. Царь вознамерился покончить раз и навсегда с опасностью мятежа со стороны брата. Такое решение выдвинуло перед Иваном некоторые проблемы морального порядка. Братоубийство считалось худшим преступлением, и царь не без колебаний решился на него. Прежние провинности князя Владимира казались недостаточными, чтобы оправдать осуждение его на смерть. Нужны были более веские улики. Вскоре они нашлись. Опричные судьи сфабриковали версию о покушении князя Владимира на жизнь царя. Версия нимало не соответствовала характерам действующих лиц и поражала своей нелепостью. Современники, наблюдавшие процедуру «шельмования» собственными глазами, замечают, что к расследованию были привлечены в качестве свидетелей ближайшие льстецы, прихлебатели и палачи, что и обеспечило необходимый результат. После гибели конюшего Челяднина князь Владимир был отослан с полками в Нижний Новгород. Опричники задались целью доказать, будто опальный князь замыслил отравить царя и всю его семью. Они арестовали дворцового повара, ездившего в Нижний Новгород за белорыбицей для царского стола, и обвинили его в преступном сговоре с братом царя. При поваре «найден» был порошок, объявленный ядом, и крупная сумма денег, якобы переданная ему Владимиром Андреевичем. Уже после расправы со Старицкими власти официально заявили о том, что Владимир с матерью хотели «испортить» государя и государевых детей. Инсценированное опричниками покушение на жизнь царя послужило предлогом для неслыханно жестоких гонений и погромов. Грозный считал тетку душой всех интриг, направленных против него. Неудивительно, что он первым делом распорядился забрать Ефросинью Старицкую из Горицкого монастыря. Многолетняя семейная ссора разрешилась кровавым финалом. По-видимому, из-за отсутствия доказательств причастности Ефросиньи к новгородскому «заговору» Иван IV велел отравить опальную угарным газом во время ее доставки на речных стругах по Шексне в слободу. Князь Владимир в те же самые дни получил приказ покинуть Нижний Новгород и прибыть в Александровскую слободу. На последней ямской станции перед слободой лагерь Владимира Андреевича был внезапно окружен опричными войсками. В шатер к удельному князю явились опричные судьи Ма- люта Скуратов и Василий Грязной и объявили, что царь считает его не братом, но врагом. После короткого разбирательства Владимир Андреевич и его семья были осуждены на смерть. Из родственного лицемерия царь не пожелал прибегнуть к услугам палача и принудил брата к самоубийству. Безвольный Владимир, запуганный и сломленный морально, выпил кубок с отравленным вином. Вторым браком Владимир был женат на двоюродной сестре беглого боярина Курбского. Мстительный царь велел отравить ее вместе с девятилетней дочерью. Царь, однако, пощадил старших детей князя Владимира — наследника княжича Василия и двух дочерей от первого брака. Спустя некоторое время он вернул племяннику отцовский удел. Записи синодика опальных помогают воссоздать картину гибели Старицких во всех подробностях. Синодик показывает, что главные свидетели обвинения, повар Молява с сыновьями и рыболовы, якобы участвовавшие в нижегородском заговоре, были убиты до окончания суда над удельным князем. Источники, таким образом, опровергают версию опричников Таубе и Крузе, будто свидетели с самого начала вошли в тайный сговор с опричными судьями и их лишь для вида брали к пытке. Вместе со свидетелями обвинения палачи казнили новгородского подьячего А. Свиязева, показания которого положили начало более широкому расследованию новгородской измены. Как видно из дела, хранившегося в царском архиве, Свиязева погубил донос из земщины. Донос был доставлен в опричнину земским дьяком В.Степановым, который пережил Свиязева всего на полгода. Учиненный после казни Старицких разгром Новгорода ошеломил современников. Мало кто знал правду о причинах трагедии: с самого начала новгородское дело окружено было глубокой тайной. Опричная дума приняла решение о походе на Новгород в декабре 1569 г. Царь созвал в Александровской слободе все опричное воинство и объявил ему весть о «великой измене» новгородцев. Не мешкая, войска двинулись к Новгороду. В январе 1570 г. царь прибыл в древний город. На Волховском мосту его встречало духовенство с крестами и иконами. Но торжество было испорчено в первые же минуты. Царь назвал местного архиепископа Пимена изменником и отказался принять от него благословение. Будучи человеком благочестивым, царь не пожелал пропустить службу. Церковники должны были служить обедню, невзирая на общее замешательство. После службы Пимен повел гостей в палаты «хлеба ясти». Коротким оказался этот пир. Возопив гласом великим «с яростью», царь велел страже схватить хозяина и разорить его подворье. Опричники ограбили Софийский собор, забрали драгоценную церковную утварь и иконы, выломали древние «Корсунские врата». Грабя Софийский дом, Иван IV как бы завершил вековую борьбу с новгородским своеобразием православия, которую начали московские иерархи после завоевания Новгорода. Новгородская епархия была древнейшей на Руси. Предания о корсун- ских древностях должны были подкрепить претензии новгородских владык на особое место в русской церковной иерархии. Князь Владимир Киевский крестился в Корсуни. Там началась «Святая Русь». Согласно новгородскому преданию, первый епископ прибыл в Новгород из Корсуни и оттуда же была привезена одна из самых знаменитых софийских реликвий — «Корсунские врата». (В действительности врата были изготовлены в Магдебурге в 1153 г. и привезены в Новгород из Западной Европы.) Отбирая у Софийского дома «Корсунские врата» и некоторые старинные иконы, царь стремился искоренить доказательства древности и самобытности местной церкви. После разграбления главного храма опричники арестовали слуг архиепископа и многих должностных лиц Новгорода и увезли их в царский лагерь на Городище. Последующие расправы подробно описаны неизвестным новгородцем, автором «Повести о погибели Новгорода», сохранившейся в составе новгородской летописи. Немецкий источник о разгроме Новгорода, составленный на основании показаний очевидцев и опубликованный уже в 1572 г. во Франкфурте- на-Майне, рисует картину опричных деяний, в деталях совпадающую с летописной. Опричные судьи вели дознание с помощью жесточайших пыток. Согласно новгородскому источнику, опальных жгли на огне «некоею составною мукою огненною». Немецкий источник добавляет, что новгородцев «подвешивали за руки и поджигали у них на челе пламя». Оба источника утверждают, что замученных привязывали к саням длинной веревкой, волокли через весь город к Волхову и спускали иод лед. Избивали не только подозреваемых в измене, но и членов их семей. Связанных женщин и детей бросали в воду и заталкивали под лед палками. Летописец весьма точно определяет круг лиц, привлеченных к дознанию на Городище. Опричники допросили архиепископских бояр, многих новгородских служилых людей — детей боярских, а также гостей и купцов. Жертвами судилища стало примерно 200 дворян и более 100 домочадцев, 45 дьяков и приказных и столько же членов их семей. Суд над главными новгородскими «заговорщиками» в царском лагере на Городище явился центральным эпизодом всего новгородского похода. По-видимому, суд на Городище продолжался три—четыре недели и завершился в конце января. С этого момента новгородское дело вступило во вторую фазу. Описав расправу на Городище, местный летописец замечает: «По окончании того государь со своими воинскими людьми начат ездити около Великого Новгорода по монастырям». Считая вину черного духовенства доказанной, царь решил посетить главнейшие из монастырей в окрестностях города не ради богомолья, а для того, чтобы самолично присутствовать при изъятии казны, заблаговременно опечатанной опричниками. Сопровождавший царя Г. Штаден писал: «Каждый день он поднимался и переезжал в другой монастырь, где давал простор своему озорству»75. Опричники забирали деньги, грабили кельи, снимали колокола, громили монастырское хозяйство, секли скотину. Настоятелей и соборных старцев били по пяткам палками с утра до вечера, требуя с них особую мзду. В итоге опричного разгрома духовенство было ограблено до нитки. В опричную казну перешли бесценные сокровища Софийского дома. По данным новгородских летописей, опричники конфисковали казну у 27 старейших монастырей. В некоторых из них Грозный побывал лично. Царский объезд занял самое малое несколько дней, может быть, неделю. Участники опричного похода и новгородские очевидцы единодушно свидетельствуют о том, что новгородский посад жил своей обычной жизнью, пока царь занят был судом на Городище и монастырями. В это время нормально функционировали городские рынки, на которых опричники имели возможность продавать награбленное имущество. Положение изменилось после окончания суда и монастырского объезда. Внимательное чтение источников опровергает традиционное представление, будто опричники пять-шесть недель непрерывно громили посад. На самом деле царь закончил суд над монахами за несколько дней до отъезда в Псков. В эти дни опричники и произвели форменное нападение на город. Они разграбили новгородский торг и поделили самое ценное из награбленного между собой. Простые товары, такие, как сало, воск, лен, они сваливали в большие кучи и сжигали. В дни погрома были уничтожены большие запасы товаров, предназначенные для торговли с Западом. Ограблению подверглись не только торги, но и дома посадских людей. Опричники ломали ворота, выставляли двери, били окна. Горожан, которые пытались противиться насилию, убивали на месте. С особой жестокостью царские слуги преследовали бедноту. Вследствие голода в Новгороде собралось множество нищих. В сильные морозы царь велел выгнать их всех за ворота города. Большая часть этих людей погибла от холода и голода. Опричные санкции против посада преследовали две основные цели: пополнить опричную казну и терроризировать низшие слои городского населения, чтобы ослабить опасность народного возмущения. В истории кровавых «подвигов» опричнины новгородский погром был самым отвратительным эпизодом. Бессмысленные и жестокие избиения ни в чем не повинного населения сделали самое понятие опричнины синонимом произвола и беззакония. Разделавшись с новгородцами, опричное воинство двинулось к Пскову. Жители этого города поспешили выразить полную покорность. Вдоль улиц, по которым должен был проследовать царский кортеж, стояли столы с хлебом-солью. Царь не пощадил Пскова, но всю ярость обрушил на местное духовенство. Печерскому игумену, вышедшему навстречу царю с крестами и иконами, отрубили голову. Псковские церкви были ограблены дочиста. Опричники сняли с соборов и увезли в слободу колокола, забрали церковную утварь. Перед отъездом царь отдал город на разграбление. Но опричники не успели завершить начатое дело. Во времена Грозного ходило немало легенд относительно внезапного прекращения псковского погрома. Участники опричного похода сообщали, будто на улицах Пскова Грозный встретил юродивого Николу и тот подал ему совет ехать прочь из города, чтобы избежать большого несчастья. Блаженный будто бы поучал царя «ужасными словесы, еже ирестати от ве- лия кровопролития и не дерзнути еже грабити святыя Божия церкви». Не слушая юродивого, Иван велел снять колокола с Троицкого собора. В тот же час под царем пал конь. Пророчества Николы стали сбываться. Царь в ужасе бежал. Полоумный псковский юродивый оказался одним из немногих людей, осмелившихся открыто перечить Грозному. Его слова, возможно, ускорили отъезд опричников: царь Иван был подвержен всем суевериям своего времени. Псков избежал участи Новгорода по причинам, которые долгое время ускользали от внимания историков и открылись лишь после реконструкции текста синодика опальных царя Ивана Грозного. Незадолго до опричного похода власти выселили из Пскова несколько сот семей, заподозренных в измене. Этих переселенцев опричники застали под Тверью и в Торжке. По приказу царя опричники устроили псковичам кровавую баню, перебив 220 мужчин с женами и детьми. Царя вполне удовлетворила эта резня, и только потому он пощадил прочих жителей Пскова. Из Пскова Грозный уехал в Старицу, а оттуда в слободу. Карательный поход был окончен. Кто был повинен в ужасной трагедии? Об этом даже многие очевидцы и участники событий имели смутное представление. Новгородцы, несмел винить благочестивого государя, сочинили легенду о зловредном бродяге Петре Волынце. Некто Петр Волынец задумал отомстить новгородцам и для того сочинил ложную грамоту об их измене. Получив от него донос, царь предал город разграблению. Новгородцы, которым предъявлена была грамота Петра, растерянно сказали: «От подписей рук наших отпереться не можем, но что мы королю польскому поддаться хотели или думали, того никогда не было»76. Так излагал события поздний летописец, который мало что знал и не мог отличить вымыслы от действительности. Но записанные им новгородские предания все же хранили в себе крупицу истины. Как раз в дни новгородского разгрома в Москву прибыл венецианец аббат Джерио, которому удалось собрать ценные сведения о происходивших тогда событиях. По словам аббата, царь разорил Новгород «вследствие поимки гонца с изменническим письмом»77. Нетрудно усмотреть аналогию между известием современника о поимке гонца и поздним преданием о бродяге Петре, литовском лазутчике из Волыни. Можно указать еще на один источник, указывающий на «измениую грамоту». Это подлинная опись царского архива 70-х гг. XVI в. Она говорит о некоем загадочном документе — отписке «из Новгорода от дьяков Андрея Безсонова да от Кузьмы Румянцева о польской памяти»78. Итак, новгородские дьяки сами известили царя о присылке им из Польши письма — «памяти» и вскоре приняли смерть за мнимую измену в пользу поляков. Тотчас после расправы с новгородцами Посольский приказ составил подробный наказ для русских дипломатов в Польше. Если поляки спросят о казнях в Новгороде, значилось в наказе, то на их вопрос должно отвечать ехидным контрвопросом: «Али вам то ведомо?» и затем: «Коли вам то ведомо, а нам что и сказывати? О котором есте лихом деле с государскими изменниками через лазутчиков ссылались и Бог ту измену государю нашему объявил и потому над теми изменниками так и сталось»79. Как видно, лазутчики доставили в Новгород «изменническое» письмо (польскую «память»), дьяки поспешили донести об этом в Москву, но подозрительный царь увидел во всем этом доказательство неверности своих подданных. Посольские наказы обнаруживают всю степень его ослепления. Становится очевидным, что Грозный и его окружение стали жертвой беспримерной мисти- фикации. Усилия литовской секретной службы, имевшие целью скомпрометировать новгородцев с помощью подложных писем, увенчались полным успехом. Утратив доверие к подданным, царь использовал войска, предназначенные для войны с Польшей, на то, чтобы громить свои собственные города. Чтобы окончательно развязать себе руки, он спешно заключил перемирие и через своих послов самонадеянно заявил полякам, что ему сам Бог открыл их сговор с новгородцами. По иронии судьбы имя главнейшего из новгородских «заговорщиков» кануло в Лету. Из всех современников Грозного один Шлихтинг ненароком обмолвился о нем. Но его рассказ не слишком определенен. Вкратце он сводится к следующему. У некоего Василия Дмитриевича (фамилии его Шлихтинг не знал) служили литовские пленники пушкари. Они пытались бежать на родину, но были пойманы и под пытками показали, будто бежали с ведома господина. Опричники вздернули на дыбу Василия Дмитриевича, и тот повинился в измене в пользу польского короля. Шлихтинг описал гибель безвестного Василия Дмитриевича как вполне заурядное происшествие. Однако русские документы позволяют установить, что автор «Сказаний» умолчал о самом важном. Первые указания на этот эпизод можно обнаружить в подлинной описи царского архива 70-х гг. XVI в. Среди прочих сыскных дел в архиве хранилась отписка «ко государю в Васильеве деле Дмитриева о пушкарях о беглых о Мишках»80. Архивная отписка вполне удостоверяет версию Шлихтинга. Из отписки царь впервые узнал о поимке беглых пушкарей — слуг Василия Дмитриевича. Дорисовать картину помогает синодик опальных, в котором Василий Дмитриевич записан среди лиц, казненных опричниками во время суда на Городище под Новгородом: «Василия Дмитриевича Данилова, Андрея Безсонова дьяка, Васильевых людей два немчина: Максима литвин, Роп немчин, Кузьминых людей Румянцева» и пр. Приведенная запись синодика вводит нас в самое сердце грандиозного политического процесса, получившего наименование «новгородского изменного дела». Она позволяет установить, что главной фигурой этого процесса был Василий Дмитриевич Данилов, выдающийся земский боярин периода опричнины. В синодике его окружают главный новгородский дьяк А. Безсонов, слуги второго новгородского дьяка К. Румянцева и, наконец, люди боярина Данилова — беглый литовский пленник Максим, в русской транскрипции «пушкарь Мишка». Его донос погубил земского боярина, но и сам он разделил участь своей жертвы. Внимательное сличение источников обнаруживает многие неизвестные ранее факты. Мифический бродяга Петр Волынец принужден уступить место знаменитому боярину Данилову. По существу, новгородское дело, как можно теперь установить, повторило в более широких масштабах дело о заговоре Челяд- нина. В одном случае удар обрушился на головы митрополита и конюшего, в другом — на архиепископа новгородского и боярина В.Д. Данилова. Как и в делеЧеляднина, когда правительство искало заговорщиков преимущественно в среде нетитулованной старомосковской знати, в Новгороде погибли А.В. Бутурлин, Г. Волынский, несколько Плещеевых. Вопреки целям и стремлениям инициаторов опричнины опричная политика окончательно утратила первоначальную антикняжескую направленность. Участников «заговора» боярина Данилова обвинили в двух преступлениях. Они будто бы хотели «Новгород и Псков отдати литовскому королю, а царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси хотели злым умышлением извести, а на государство посадити князя Володимера Ондреевича». Нетрудно заметить, что официальная версия объединяла два взаимоисключающих обвинения. Если новгородцы надеялись посадить на трон угодное им лицо — двоюродного брата царя Владимира Андреевича, то, спрашивается, зачем надо было им «подаваться» в Литву под власть католического государя? Подобный простой вопрос, видимо, не особенно затруднял тех, кто руководил розыском, — Малюту Скуратова и его друзей. Современники утверждали, будто в новгородском погроме погибло то ли 20, то ли 60 тысяч человек. Историки попытались уточнить масштабы трагедии. Поскольку, рассуждали они, опричники избивали в день в среднем тысячу новгородцев (эту цифру сообщает летописец), а экзекуция длилась пять недель, значит, погибло около 40 тысяч человек81. Приведенная цифра лишена какой бы то ни было достоверности. В основе расчета лежат ошибочные исходные данные. Сведения летописи о гибели тысячи человек в день, очевидно, являются плодом фантазии летописца. Помимо всего прочего, опричники не могли истребить в Новгороде 40 тысяч человек, так как даже в пору расцвета его население не превышало 25—30 тысяч. Ко времени погрома из-за страшного голода множество горожан покинуло посад либо умерло голодной смертью. Самые точные данные о новгородском разгроме сообщает синодик опальных царя Ивана Грозного. Составители синодика включили в его текст подлинный «отчет», или «сказку», Ма- люты Скуратова, главного руководителя всей карательной экспедиции. Запись сохранила грубый жаргон опричника: «По Малютине скаске в ноугороцкой посылке Малюта отделал 1490 человек (ручным усечением), ис пищали отделано 15 человек». В большинстве своем «отделанные» Малютой «православные христиане» принадлежали к посадским низам. Их имена опричников не интересовали. К дворянам отношение было более внимательным. В синодике значатся имена и прозвания нескольких сот убитых дворян и их домочадцев. Суммируя все эти данные, можно сделать вывод о том, что в Новгороде погибло примерно 3 тысячи человек. Опричный разгром не затронул толщи сельского населения Новгорода. Разорение новгородской деревни началось задолго до нашествия опричников. Погром усугубил бедствие, но сам по себе он не мог быть причиной упадка Новгородской земли. Санкции против церкви и богатой торгово-промышленной верхушки Новгорода продиктованы были, скорее всего, корыстными интересами опричной казны. Непрекращавшаяся война и дорогостоящие опричные затеи требовали огромных средств. Государственная казна была между тем пуста. Испытывая финансовую нужду, власти все чаще обращали взоры в сторону обладателя самых крупных богатств — церкви. «Из- менное дело» послужило удобным предлогом для ограбления новгородско-псковского архиепископства. Но опричнина вовсе не ставила целью подорвать влияние церкви, она не осмелилась наложить руку на главное богатство церкви — ее земли. Полагают, что погром Новгорода был связан с необходимостью для государства покончить с последними форпостами удельной децентрализации (АА. Зимин)82. Едва ли это справедливо. В период ликвидации Новгородской «республики», в конце XV в., московское правительство экспроприировало вотчины всех местных землевладельцев (бояр, купцов и «житьих людей») и водворило на их место московских дворян-помещи- ков. Ко времени опричнины в Новгородской земле прочно утвердились московские порядки. Москва постоянно назначала и сменяла всю приказную и церковную администрацию Новгорода, распоряжалась всем фондом новгородских поместных земель. Влияние бюрократии на местное управление значительно усилилось после упразднения новгородского наместничества в начале 1560-х гг. Местный приказной аппарат, целиком зависевший от центральной власти, служил верной опорой монархии. То же самое можно сказать и относительно новгородской церкви. В годы опричнины новгородский архиепископ Пимен оказал много важных услуг царю и его приспешникам. Однако, несмотря на безусловную лояльность новгородской администрации по отношению к опричнине, царь Иван и его сподвижники не очень доверяли новгородцам и недолюбливали Новгород, что объяснялось разными причинами. По мере того как углублялся раскол между опричниной и земщиной, опричная дума с растущим беспокойством следила за настроениями новгородской «кованой рати» — поместного ополчения, по численности вдвое превосходившего всю опричную армию. Политическое влияние новгородского дворянства было столь значительным, что при любом кризисе боровшиеся за власть группировки старались добиться его поддержки. В годы боярского правления новгородцы в массе не поддержали Старицкого, и его мятеж был подавлен. Несколько лет спустя новгородцы «всем городом» выступили на стороне бояр Шуйских, которые смогли осуществить переворот и захватить в свои руки бразды правления. Царь закрыл новгородцам доступ на опричную службу, и они испытали на себе произвол опричнины. Неудивительно, что уже в первых опричных процессах замелькали имена новгородцев. Одной из причин антиновгородских мероприятий опричнины было давнее торговое и культурное соперничество между Москвой и Новгородом. Но несравненно более важное значение имело обострение социальных противоречий в Новгородской земле, связанное с экономическим упадком конца 60-х гг. В жизни некогда независимых феодальных «республик» Новгорода и Пскова социальные контрасты проявлялись в особенно резкой форме. Московские выселения конца XV в. вовсе не затронули основной толщи местного посадского населения, «меньших» людей, оставшихся живыми носителями демократических традиций новгородской старины. В этой среде сохранился изрядный запас антимосковских настроений, питаемых и поддерживаемых злоупотреблениями власть имущих. «Сказание о градех», известный памятник новгородского происхождения XV в., сообщает о всевозможных непорядках, самый большой из коих — непослушание и буйство «меньших» людей: бояре в Новгороде «меньшими людми наряжати не могут, а меньшие их не слушают, а люди сквернословы, плохы, а пьют много и лихо, только их бог блюдет за их глупость». Подобные обличения не утратили актуальности и ко времени опричнины. Голод, охвативший Новгородскую землю накануне опричного нашествия, усилил повсюду элементы недовольства. Опричные власти, сознавая опасность положения, обрушили на низы террор. В дни новгородского разгрома Грозный уведомил митрополита Кирилла об «измене» новгородского архиепископа. Митрополит и епископы поспешили публично осудить жертву опричнины. Они отправили царю сообщение, что приговорили «на соборе новгородскому архиепископу Пимену против государевы грамоты за его бесчинье священная не действовати». Пимен был выдан опричнине головой. Но высшее духовенство переусердствовало, угождая светским властям. В новом послании Кириллу царь предложил не лишать Пимена архиепископского сана «до подлинного сыску и до соборного уложения». Хотя Иван IV и не ждал противодействия со стороны напуганного духовенства, все же накануне суда он предпринял шаги, которые послужили предостережением для недовольных церковников. Опричники обезглавили рязанского архимандрита и взяли под стражу еще нескольких членов священного собора. Всем памятно было, что Пимен председательствовал на соборе, осудившем Филиппа. В дни похода на Новгород царь просил Филиппа благословить расправу над новгородским владыкой. Получив отказ, Мал юта задушил опального митрополита. После разгрома Новгорода высшие иерархи церкви лишили новгородского архиепископа сана и заточили в небольшом монастыре под Тулой, где он вскоре же умер. Арестованные в Новгороде «сообщники» Пимена в течение нескольких месяцев томились в Александровской слободе. Розыск шел полным ходом. Царь делил труды с Малютой Скуратовым, проводя дни и ночи в тюремных застенках. Опальные подвергались мучительным пыткам и признавались в любых преступлениях. Как значилось в следственных материалах, «в том деле с пыток (!) многие (опальные) про ту измену на новгородского архиепископа Пимена и на его советников и на себя говорили». Кровавый погром Новгорода усилил раздор между царем и верхами земщины. По возвращении из новгородского похода Грозный имел длительное объяснение с государственным печатником Иваном Висковатым. Выходец из низов, Вискова- тый сделал блестящую карьеру благодаря редкому уму и выдающимся способностям. С первых лет Казанской войны дьяк возглавлял Посольский приказ. Иван IV, как говорили в Москве, любил старого советника, как самого себя. Печатник отважился на объяснение с Грозным после того, как опричники арестовали и после жестоких пыток казнили его родного брата. Он горячо убеждал царя прекратить кровопролитие, не уничтожать своих бояр. В ответ царь разразился угрозами по адресу боярства. «Я вас еще не истребил, а едва только начал, — заявил он, — но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось!»83 Дьяк выразил вслух настроения земщины, и это встревожило Грозного. Оппозиция со стороны высших приказных чинов, входивших в Боярскую думу, явилась неприятным сюрпризом для царских приспешников. Чтобы пресечь недовольство в корне, они арестовали Висковатого и нескольких других земских дьяков, объявив их «советниками» Пимена. Так новгородский процесс перерос в «московское дело». Суд над московской верхушкой завершился в течение нескольких недель. 25 июля 1570 г. осужденные были выведены на рыночную площадь, прозывавшуюся в народе Поганой лужей. Царь Иван явился к месту казни в окружении конных стрельцов. Приготовления к экзекуции и появление царя с опричниками вызвали панику среди столичного населения. Люди разбегались по домам. Такой оборот дела озадачил Грозного, и он принялся увещевать народ «подойти посмотреть поближе». Паника понемногу улеглась, и толпа заполнила рыночную площадь. Обращаясь к толпе, царь громко спросил: «Правильно ли я делаю, что хочу покарать своих изменников?» В ответ послышались громкие крики: «Живи, преблагой царь! Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их!»84 Всенародное одобрение опричной расправы было, конечно, фикцией. Стража вывела на площадь примерно 300 опальных людей, разделенных на две группы. Около 180 человек были отведены в сторону и выданы на поруки земцам. Царь великодушно объявил народу об их помиловании. Вслед за тем дьяк стал громко «вычитывать вины» прочим осужденным, и начались казни. Печатника Висковатова привязали к бревнам, составленным наподобие креста. Распятому дьяку предложили повиниться и просить царя о помиловании. Но гордый земец ответил отказом. «Будьте прокляты, кровопийцы, вместе с вашим царем!» — таковы были его последние слова. Печатника разрезали на части живьем. Государственный казначей Никита Фуни- ков также отказался признать себя виновным и был заживо сварен в кипятке. Затем палачи казнили главных дьяков московских земских приказов, «бояр» архиепископа Пимена, новгородских дьяков и более 100 человек новгородских дворян и дворцовых слуг. Казнь московских дьяков была лишь первым актом московского дела. За спиной приказных людей маячила боярская знать. Висковатый и Фуников получили свои чины благодаря покровительству бояр Захарьиных, сосредоточивших в своих руках управление земщиной и распоряжавшихся при дворе наследника царевича Ивана, их родственника по материнской линии. Опричники готовились учинить в Москве такой же погром, как и в Новгороде. В день казни Висковатого царь объявил народу с Лобного места, что в мыслях у него было намерение погубить всех жителей города, но он сложил уже с них гнев. Перспектива повторения в столице новгородских событий пугала руководителей земщины. Возможно, Захарьины пытались использовать свое влияние на наследника, чтобы образумить царя и положить предел чудовищному опричному террору. Отношения между царем и наследником были натянутыми. Вспыльчивый и деспотичный отец нередко поколачивал сына. Между тем царевичу исполнилось семнадцать лет, и он обладал нравом не менее крутым, чем отец. Грозный давно не доверял Захарьиным и боялся, как бы они не впутали сына в придворные распри. Подозрения царя насчет тайных интриг окружавшего царевича боярства зашли столь далеко, что за месяц до московских казней он публично объявил о намерении лишить сына прав на престол и сделать своим наследником «ливонского короля» Магнуса. Достаточно проницательные современники отметили, что царь хотел лишь нагнать страху на земских бояр и припугнуть строптивого сына. Однако его опрометчивые заявления, сделанные в присутствии бояр и послов, вызвали сильное раздражение в окружении наследника. В памяти народа сохранилось предание о том, как и почему грозный царь разгневался на сына. Из уст в уста передавали народные сказители историю о том, как царь Иван Васильевич вывел измену из Пскова и из Новгорода и призадумался над тем, как бы вывести измену из каменной Москвы! Малюта — злодей Скуратов сказал тогда царю, что не вывести ему изме- нушку до веку, пока сидит супротивник (сын) супротив него. Поверив Мал юте, Грозный велел казнить наследника, но за него вступился боярин Никита Романович: «Ты, Малюта, Малюта Скурлатович! Не за свой ты кус примаешься, ты етим кусом подавишься!» Благодаря заступничеству дяди царский сын был спасен. В основе «сказов» лежали реальные факты. Бежавший в Польшу слуга царского лейб-медика, осведомленный обо всех дворцовых тайнах, сообщил полякам, что после новгородского похода в царской семье начался глубокий раздор: «Между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв, и многие пользующиеся авторитетом знатные люди с благосклонностью относятся к отцу, а многие к сыну, и сила в оружии!»85 Так как сила была на стороне царя, он подверг сторонников сына жестоким гонениям. Боярин С.В. Яковлев-Захарьин состоял в родстве с наследником. Опричники убили его вместе с малолетним сыном Никитой. Московское дело скомпрометировало земского боярина В.М. Юрьева-Захарьина. Сам Юрьев несколько лет как умер, но царь выместил гнев на членах его семьи. Он велел убить дочь Юрьева и его внука и не позволил похоронить их тела по христианскому обычаю. Для царевича Ивана казнь троюродной сестры должна была послужить уроком. На рубеже 1560-1570-х гг. в России воцарилась разруха. Причиной ее были стихийные бедствия, приведшие к двухлетнему неурожаю. Голодная смерть, а затем эпидемия чумы косили население городов и деревень. Соседи использовали ослабление России. В 1571 г. крымский хан со своей ордой вторгся в русские пределы и сжег дотла Москву. В следующем году татары попытались захватить русскую столицу, но были наголову разгромлены объединенным земским и опричным войском в многодневном сражении у села Молодив в Подмосковье. Стихийные бедствия и татарские набеги приносили неописуемые беды. Но опричники были в глазах народа страшнее татар. Царь оправдывал введение опричнины необходимостью искоренить «неправду» бояр-правителей. Как говорят очевидцы, земские суды получили от царя распоряжение, которое дало новое направление всему правосудию. Распоряжение гласило: «Судите праведно, наши виноваты не были бы». Следуя таким указаниям, судьи перестали преследовать грабителей и воров из числа опричников. В годы опричнины процветали, как никогда, политические доносы. Опричник мог подать жалобу на земца, будто тот позорит его и всю опричнину. Земца в этом случае ждала тюрьма, а его имущество доставалось доносчику. В разоренной чумой и голодом стране, где по дорогам бродили нищие и бродяги, а в городах не успевали хоронить мертвых, опричники безнаказанно грабили и убивали людей. Разумеется, царь Иван и его приспешники не поощряли прямой разбой, но они создали опричные привилегии и подчинили им право и суд, возвели кровавые погромы в ранг государственной политики. Следовательно, на них лежала главная вина за беззакония опричнины. Историческое значение опричнины определялось тем, что она ускорила становление самодержавных порядков в России. Ее террор нанес большой ущерб экономике и культуре страны. От казней Грозного пострадали прежде всего города, являвшиеся центрами средневековой цивилизации. Кровавый кошмар наложил печать на все стороны политической жизни русского общества. Существенным следствием опричной политики было расширение фонда государственной земельной собственности в России. Важное значение имели также массовые выселения помещиков из опричных уездов. Вотчина существовала на Руси в течение столетий. Традиции и правовые нормы вотчинной земельной собственности, разработанные значительно лучше, чем нормы поместного права, оказывали прямое воздействие на поместную практику. Помещики стремились превратить поместье в традиционную наследственную форму собственности. Однако преодолеть сопротивление государства им не удалось. Опричнина с ее насильственными массовыми переселениями помещиков из одних уездов в другие стала важнейшим этапом в формировании государственной земельной собственности в России. Опричные насилия явились веским доказательством того, что после столетнего существования поместной системы казна сохранила реальное право собственности на все поместные земли и распоряжалась ими, нисколько не считаясь с правами временных держателей земли — помещиков. В поместной практике уже в XVI в. появились черты, сближавшие ее с вотчинной формой землевладения. Но процесс сближения поместной и вотчинной собственности резко усилился лишь в XVII в. Нарастание самодержавных тенденций в XVI в. было неразрывно связано с образованием и расширением колоссального фонда государственной земельной собственности. Новгородское дело вызвало страх и замешательство среди вождей опричнины, сохранивших способность сообразовывать свои действия со здравым смыслом. Афанасий Вяземский тайно предупредил новгородского архиепископа Пимена о грозившей ему опасности. Открыто возражать против планов царя Вяземский не решился. Только поэтому он и смог сопровождать Грозного в новгородском походе. Но в опричном правите. 1ьстве были люди, значительно более независимые в своих суждениях и поступках, чье влияние основывалось на подлинных заслугах. К их числу принадлежал выдающийся воевода боярин АД. Басманов, не участвовавший в карательном походе. Когда царь дознался, что Вяземский поддерживал тайные сношения с Пименом, он окончательно убедился, что измена проникла в его ближайшее опричное окружение. Воображение рисовало Грозному картину грандиозного заговора, объединившего против него всех руководителей земщины и опричнины. Падение старого опричного руководства, несомненно, было следствием интриг со стороны руководства сыскного ведомства опричнины — Малюты Скуратова-Бельского и Василия Грязнова. Эти люди были типичными представителями низшего дворянства, выдвинувшегося в годы опричнины. В отличие от Басмановых и Вяземского они не играли никакой роли при учреждении опричнины. Лишь разоблачение новгородской «измены» позволило им получить низшие думные чины, а затем устранить старых и наиболее авторитетных вождей опричнины и захватить руководство опричным правительством. Те, кто затеял опричный террор, сами стали его жертвами. Боярин АД. Басманов был умерщвлен собственным сыном, послушно выполнившим царский приказ. Оружничий Вяземский умер в тюрьме, ясельничий Зайцев был повешен на воротах собственного дома. Среди высших дворцовых чинов уцелел один постельничий Дмитрий Годунов. Его выручил свояк Ма- люта Скуратов. Падение старого опричного руководства разрушило круговую поруку, связывавшую членов опричной думы. Состав думы пополнился земцами, многие из которых испытали злоупотребления опричнины. Члены новой опричной думы, по- видимому, стали сознавать опасность деморализации охранного корпуса. Опричники, повествует Штадеи, творили в земщине такие беззакония, что сам великий князь объявил наконец: «Довольно!» Казнь Басманова ознаменовала конец целой полосы в истории опричнины. Подвергнув опале тех, кто создал опричнину, царь велел подобрать жалобы земских дворян и расследовать самые вопиющие преступления опричников. Московские князья пролили немало крови, чтобы сокрушить великокняжеские столицы и Новгородскую «республику». К1569 г. Иван IV собрал в опричнине почти все великокняжеские столицы Владимиро-Суздальской земли — Суздаль, Ярославль, Ростов. Осенью 1571 г. в опричнину была зачислена половина Новгорода Великого. Опричнина все более напоминала некую антимосковскую коалицию, противостоящую оплоту боярской крамолы — столице. Царь отменил опричнину в конце лета 1572 г. При этом он сохранил «двор», включавший «дворовую думу» и реорганизованный охранный корпус. Желая предотвратить критику сумасбродной затеи, самодержец запретил подданным упоминать самое название опричнины. После отмены опричнины виднейшие руководители «двора» и многие «дворовые» дети боярские отказались от поместий в опричных уездах и получили обширные поместья в земских пятинах Новгорода. В начале 1574 г. в Литве стало известно, что Иван IV посадил наследника «на царство на Новгороде Великом». Пожалование носило скорее всего формальный характер, но оно возвело царевича Ивана в ранг соправителя отца. Грозный не забыл, что его отец Василий III получил сначала новгородский, а затем московский трон. В 1573 г. Малюта Скуратов погиб под стенами ливонской крепости Пайда. Иерархию дворовых чинов возглавил В.И. Умного-Колычев, ставший «дворовым» боярином. Первое по- слеопричное правительство просуществовало около трех лет. Борьба в недрах «дворовой» думы разрешилась кровью. Одержав верх, В. Бельский, Нагие и Годуновы послали на эшафот В.И. Умного. Розыск о «заговоре» дворовых чинов вылился во второе новгородское дело. В измене были заподозрены лица из ближайшего окружения наследника царевича Ивана. Как правитель Новгорода царевич был тесно связан с должностными лицами города. В конце опричнины в Новгород был прислан архиепископ Леонид, а опричную администрацию Новгорода возглавил А. Старого-Милюков. В 1575 г. Леонид был арестован и умер в заточении, а Милюков казнен. Несколько позже царь приказал убить П.В. Юрьева-Захарьина, троюродного брата наследника престола. Страх перед множившейся изменой преследовал царя, как кошмар. «Двор» утратил в глазах мнительного самодержца значение надежной военной силы. В. Бельский и другие ближние люди настаивали на возрождении опричнины. Но Иван IV не мог учредить опричнину без санкции Боярской думы. Чтобы сохранить видимость законности в Русском государстве, царь прибегнул к мистификации. Он отрекся от трона в пользу служилого татарского «царя» Симеона Бекбулатовича. Однако вместо царского титула хан получил лишь титул великого князя. Вслед за тем князь «Иванец Московский» обратился к Симеону со смиренной просьбой разрешить ему выкроить себе «удел» и «перебрать людишек». Переход в удел сопровождался введением в государстве чрезвычайного положения. Санкция на это была получена не от Боярской думы, а от «великого князя», фиктивно возглавившего земщину. В удел попали древний Ростов, Псков, Дмитров, Старица, Зубцов, Ржев. Большая часть удельных владений не была в опричнине. Отбор земель в удел выразил недоверие царя к бывшим опричникам. Сформировав удельное войско, Иван IV произвел аресты и казни в земщине. Репрессии вновь обрушились на высший орган монархии — Боярскую думу. Казни подверглись старейший член думы князь ПА. Куракин, боярин И.А. Бутурлин, окольничие ДА. Бутурлин и Н.В. Борисов, трое высших чинов из приказов. Отрубленные головы были подброшены на двор к митрополиту Антонию, подворья Мстиславского и Шереметева. На Романовых-Юрьевых был наложен огромный штраф. Большинство казненных ранее успешно служили в опричнине. Вторая опричнина просуществовала год, после чего самодержец «свел» Симеона из Москвы на великое княжество Тверское. Учреждение удела не привело к массовой резне и погромам. Трагедия обернулась фарсом. Опасаясь остаться без преторианцев, самодержец сохранил реорганизованный «двор» до последних дней жизни. Массовые конфискации поместий и перемещения помещиков из уезда в уезд при «удельном» правительстве дали дво- рянам-землевладельцам новые доказательства того, что казна не намерена поступиться своими правами в качестве реального собственника всего фонда государственных поместных земель. Организация поместной системы помогла преодолеть кризис боярского сословия в XV в. Но процесс дробления имений, породивший этот кризис, не прекратился в последующее время. Данные новгородских писцовых книг показывают, сколь быстро дробились и мельчали поместья в 1500-1540-х гг. Кризис поместной системы был усугублен «великим разорением» 1570-1580-х гг., вызванным крупными стихийными бедствиями, военным поражением и другими причинами. Разорение не только приостановило рост поместных земель, но и привело к резкому сокращению поместного фонда. Между тем естественный процесс увеличения численности дворянских семей оставался во второй половине XVI в. столь же интенсивным, как и в первой половине. Число мелких поместий в Новгороде, почти удвоившееся в первой половине столетия, должно было еще раз удвоиться во второй половине. Но этого не произошло. Массовое разорение измельчавших поместий привело к тому, что к началу 1580-х гг. в Новгороде запустело более 40% всего поместного фонда86. Некоторые помещичьи семьи стали жертвами опричных казней и выселений. Но репрессии затронули прежде всего знатных помещиков, численность которых была сравнительно невелика. Многочисленное мелкопоместное дворянство Новгорода пострадало не столько от террора, сколько от экономических бед. Превращение государственной (поместной) собственности в ведущую форму землевладения изменило систему налогообложения в стране. Казна реализовала право собственника земли через установление высоких платежей и повинностей. Чрезмерный рост податей стал одной из главных причин упадка деревни во второй половине XVI в. Судя но новгородским материалам, крестьяне в последней трети столетия резко сократили свои пашенные наделы, не имея средств для уплаты податей. В старину единицей обложения было одно крестьянское хозяйство (обжа). Теперь в обжу закладывали 2, 3, 5 и более крестьянских хозяйств. Собрать деньги с карликовых наделов было практически невозможно. Казна повышала поборы, а крестьяне сокращали запашку. В итоге и государство, и подданные несли огромные убытки. Царь Иван был одним из первых правителей, стремившихся всемерно развивать торговые связи со странами Западной Европы через Белое и Балтийское моря. В ходе Ливонской войны 1558-1583 гг. Россия предприняла попытку завоевать земли Ливонского ордена в Прибалтике. Однако в конфликт были вовлечены Литва и Польша, Швеция и Дания. Польский король Стефан Баторий в ходе трех военных кампаний нанес поражение России. Оставшись без союзников, царь не смог вести одновременно войну с Речью Посиолитой, Швецией и степными ордами. Поражение в Ливонской войне и изгнание русских из Прибалтики положили начало крушению империи. Лишь на Востоке Россия добилась ряда успехов. В середине XVI в. сибирский хан Едигер признал себя вассалом царя, завоевавшего Казань. Благодаря этому обстоятельству богатые купцы-солепромышленники Строгановы, не встречая сопротивления со стороны сибирского хана, утвердились в Приуралье, построив там укрепленные городки. Сибирь порвала вассальные отношения с Россией после того, как Еди- гер был изгнан из своей столицы ханом Кучумом, выходцем из Бухары. Воспользовавшись катастрофическим поражением России в конце Ливонской войны, Кучум попытался изгнать русских с Урала. Войска Кучума пришли на помощь местным племенам, восставшим против власти русских. Строгановы послали гонцов на Волгу и наняли на службу атамана Ермака Тимофеевича с отрядом вольных казаков. Получив отпор со стороны казаков, сибирские татары покинули владения Строгановых и устремились на север, где приступили к осаде города Чердынь. В Сибири не осталось крупных воинских сил, и Ермак поспешил использовать это обстоятельство. Бросив Строгановых на произвол судьбы, он отправился за Урал, рассчитывая захватить там богатую добычу. Согласно летописям XVII в., Ермак покорил Сибирь в 1581 г. Со времен Н.М. Карамзина эта дата стала аксиомой. Критический анализ писем Грозного к Строгановым за 1581-1582 гг. позволяет выяснить происхождение ошибки Н.М. Карамзина. Ермак отправился в поход на легких речных судах. Поход начался 1 сентября 1582 г., а уже 26 октября казаки захватили столицу Кучума Кашлык. Ермак не был послан в Сибирь ни царем, ни Строгановыми. Ввиду неудач на западных границах Иван IV пытался избежать войны с Кучумом и отправил вслед Ермаку приказ прекратить поход за Урал. Однако приказ запоздал. Пять казачьих сотен нанесли поражение Сибирской орде, так как Кучум не имел сил для обороны. Вся его армия в момент нападения Ермака была занята осадой Чердыни. Захватив Кашлык, казаки не имели возможности покинуть Сибирь с добычей, так как наступила зима и реки покрылись льдом. После зимовки казаки объявили Сибирь владениями царской короны и обложили местные племена даныо. Завоевание Сибири положило начало продвижению русских в глубь великого Азиатского континента. Влияние личности Ивана Грозного на события его времени было неодинаковым в разные периоды. Будучи человеком душевно неуравновешенным, легко поддающимся внушениям, царь постоянно подчинялся влиянию фаворитов. Без их совета он не мог обойтись при решении как политических, так и личных дел. Сильвестр был первым учителем в жизни Ивана. Адашев увлек его замыслом обширных реформ. Алексей Басманов, один из лучших воевод XVI в., внушил ему мысль об опричнине — правлении, основанном на неограниченном насилии. Но сколь бы долго ни подчинялся Грозный влиянию временщиков, он в конце концов безжалостно уничтожал их. Предки Грозного принадлежали к древним аристократическим фамилиям. Среди них были варяжский конунг Игорь, ви- зантийская императорская династия Палеолог, ордынские «цари» Чингизиды, литовские князья и сербские владетели. К XVI в. четко обозначились признаки вырождения московской династии. Брат Ивана IV был глухонемым от рождения идиотом, его старший сын страдал сильной неврастенией, средний — слабоумием, младший — эпилепсией. В дни отречения от престола царь пережил сильное нервное потрясение, вызвавшее тяжелую болезнь. Внезапные вспышки ярости, невероятная подозрительность, мстительность и нечеловеческая жестокость свидетельствовали о каком-то нервном заболевании. По мнению ряда историков, Иван IV с юности страдал паранойей, и именно развитие недуга привело к террору. Такое суждение вызывает сомнение. Во-первых, судить о царской болезни достаточно трудно ввиду отсутствия «истории болезни». Черпать сведения о психическом состоянии Грозного приходится из памфлетов, написанных его противниками. Во-вторых, террор имел свои стадии, и они не соответствовали фазам заболевания монарха. Кровавые репрессии достигли апогея за 14 лет до смерти Ивана. Симптомы же заболевания проявились в конце жизни царя, когда казни прекратились. Жестокость Г розного объяснялась не одними только патологическими причинами. Вся мрачная, затхлая атмосфера средневековья была проникнута культом насилия, пренебрежения к достоинству и жизни человека, пропитана всевозможными грубыми суевериями. Царь Иван Васильевич не был исключением в длинной веренице средневековых правителей-тираиов. Немало мифов было порождено многочисленными браками Ивана IV. Суждения о личности российского самодержца были бы неполными без учета этой стороны его жизни. Первую свадьбу царь отпраздновал в шестнадцать лет. Правительство провело перепись невест по всей стране, но те не успели собраться в Москву на смотрины. Ивану сосватали сироту боярышню Романову. Первый брак Грозного был но-своему счастливым и, во всяком случае, самым длительным. Он продолжался тринадцать лет. Царица родила в браке шесть детей, четверо из них умерли в младенческом возрасте. Второй брак Ивана IV продолжался восемь лет. Мария Тем- рюковна Черкасская родила сына, но тот умер в младенчестве. Две первые жены Грозного умерли, не дожив до 30 лег. Едва Иван IV вторично овдовел, в государстве провели новую перепись невест. Нисколько не считаясь с волей родителей, гонцы свезли в Александровскую слободу 2000 девушек. Страну захлестнул террор, который смел все моральные запреты в поведении Грозного. Богоданный государь растлевал девственниц, затем выдавал их замуж за своих опричных слуг. В результате смотрин невестой царя стала 16-летняя коломенская дворянка Марфа Собакина. После обручения Марфа внезапно заболела, но царь «положился на Бога» и сыграл свадьбу. Так и не став фактической женой государя, Собакина умерла. Свахами Марфы были жена и дочь Малюты Скуратова. Видимо, обер-палач сосватал Грозному свою родственницу и тем самым породнился с царской семьей. Скуратов внушил Ивану IV мысль, что Марфу отравили «изменники». Четвертым браком монарх был женат на Анне Колтовской, пятым — на Анне Васильчиковой. Оба брака были непродолжительными. Царицы были насильственно пострижены и закончили жизнь в монастыре. Некоторое время царь жил с вдовой дьяка Василисой Мелентьевой, которую он искренне любил. Василиса вскоре же умерла. Новый фаворит А.Ф. Нагой сосватал Грозному свою племянницу Марию. Невзирая на рождение сына Дмитрия, Иван IV готовился расторгнуть брак с Нагой, чтобы жениться на английской принцессе. Смерть помешала очередному браку благочестивого монарха. Характерной чертой Грозного была его склонность к юродству и покаянию. В письмах к духовным пастырям самодержец признавался во всевозможных грехах — пьянстве, блуде, прелюбодействе, убийствах, грабежах, всяком злодействе. Случалось, что на пирушках в кругу друзей Грозный бахвалился грехами. Если верить английскому современнику Гор- сею, пользовавшемуся доверием царской семьи, Иван IV хвастался тем, что «испортил» тысячу девственниц и лишил жизни тысячи своих незаконнорожденных детей. Известно, что монарх в порыве гнева избил наследника царевича Ивана и его беременную жену Елену (Шереметеву). Сноха разродилась мертвым сыном, а царевич от нервного потрясения умер. Грозный не желал смерти наследника. Незаконнорожденных детей он губил вполне сознательно, считая их порождением греха и зла. Завоевательные войны Грозного заложили основы Московского царства — Российской империи. Опричнина определила внутренний строй самодержавной монархии. Россия пережила первую в своей истории эпоху террора, который оказал огромное влияние на ее политическую культуру и традиции. Грозный верил в свою исключительную миссию на земле. Он «сам для себя стал святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического самообожания в виде ученой теории своей царской власти» (В.О. Ключевский). Доктрина Грозного не была плодом исключительной его фантазии и высокомерия. Для массового сознания средневековья характерна была вера в священный характер власти монарха и святость его особы. Все искусство той эпохи было связано с литургией и бо- 12 1061 гословием. Этим определялась роль монарха и его двора в художественном творчестве своего времени. Великий государь стоял в центре всех церковных церемоний и пользовался высшим авторитетом в религиозных делах. Казна располагала средствами, без которых невозможно было осуществить крупные культурные и художественные проекты. Инициатива таких проектов исходила в XVI в. чаще всего от царского двора, действовавшего вместе с церковным руководством. В период раздробленности церковная жизнь в разных землях утратила единообразие. В княжествах появились свои святые и житийная литература, свой круг церковного чтения, возникли черты своеобразия в обрядах. Московские власти были озабочены тем, чтобы привести страну к единой вере. Подчинившись Москве, Новгород остался крупнейшим культурным центром России. С Новгородом связан один из самых значительных проектов XVI в., ставивших целью преодоление разобщенности в церковной жизни страны. Будучи архиепископом, Макарий взялся за составление полного собрания всех «святых книг, которые в Русской земле обретаются». Прежде ежемесячное чтение — «Минеи четьи» — включали почти исключительно «Жития святых» и некоторые поучения. Макарий объединил усилия книжников, переводчиков и писцов, чтобы собрать из разных мест, перевести и «исправить», переработать или сочинить заново десятки и сотни слов, житий, посланий. В предисловии к «Минеям» Макарий сообщал читателю, что собирал «святые великие книги» двенадцать лет. Первый экземпляр был изготовлен в Новгороде для Софийского дома. После избрания Макария на митрополичью кафедру работы по составлению «Миней» приобрели более широкий размах. Проект заинтересовал царя Ивана, и он заказал том «Миней» для себя лично. Еще один том был изготовлен для Успенского собора в Кремле. О значении Новгорода как центра книжной культуры свидетельствует тот факт, что основная работа над так называемыми московскими томами «Миней» была проведена в новгородских книжных мастерских, а в столице названные тома «Миней» лишь получили окончательное оформление. Первые московские иерархи, присланные в Новгород на епископство, стремились навязать новгородцам культ московских святых. Митрополит Макарий первым осознал необходимость создания единого пантеона чудотворцев ради объединения церкви. В 1547 и 1549 г. Макарий провел два церковных собора, учредивших культ 39 чудотворцев (старых было немногим более двадцати, не считая местных святых). Среди вновь канонизированных чудотворцев самую большую группу составляли новгородские подвижники (5 новгородских епископов, 3 игумена и юродивые из Новгородско-Псковской епархии). При своей жизни почти все они выступали как сторонники независимости Новгорода и противники Москвы. Канонизировав их, руководство московской митрополии совершило мудрый шаг. В 1551 г. в Москве собрался церковный собор, на который съехалось духовенство со всех концов России. Роль этого собора в истории московского православия отдаленно напоминала рольТридентского собора в истории католического мира. Царь Иван IV обратился к собору со ста вопросами, резко и без обиняков указывая на церковные непорядки. Духовенство дало ответ на царские вопросы в ста главах, отчего и сам собор получил наименование Стоглавого. Новгород выступил с инициативой объединения церковных традиций и святынь, поэтому и царские вопросы, и ответы духовенства пестрят ссылками на новгородские обряды и новгородскую старину. Однако примирение новгородской и московской старины оказалось делом сложным. Москвичи крестились двумя перстами и пели «Аллилуйю» дважды в отличие от новгородцев, которые осеняли себя троеперстным знамением и возглашали тройную «Аллилуйю». Будучи на архиепископстве в Новгороде, Макарий всецело признавал обряды новгородцев. Однако, оказавшись в Москве на митрополии, он должен был отступить от новгородского канона. При решении вопросов об обрядности московское духовенство не сочло необходимым обратиться к греческим уставам и практике греческой церкви. Постановления Стоглавого собора доказывали, что Русь все больше отходила от византийского наследства. Местная русская старина энергично вытесняла греческие предания. Стоглавый собор без обсуждения принял постановление о дво- еперстном знамении, видимо, вследствие вмешательства светских властей. Превращение России в Святорусское царство усилило зависимость церкви от государства. Поведение самодержца и его ближайшего окружения само по себе стало эталоном религиозного благочестия. Никакие преступления и грехи не могли поколебать репутацию Грозного как великого и благочестивейшего государя. Ориентация общества на русскую старину приобретала многообразные формы. В середине XVI в. любимец царя Сильвестр составил «Домострой» (наставления для домашней жизни). Идеал «Домостроя» — расчетливый хозяин, который властно вершит семейные дела в соответствии с христианскими нормами морали. «Домострой» требовал почитания главы семьи, царя земного, а более всего царя небесного, ибо «сей (царь) времен, а небесный вечен». Сочинения Сильвестра превратились со временем в символ патриархальности Московской Руси. 12* Приход на митрополию Макария и его реформы благоприятствовали оживлению церковной мысли. После двадцатилетнего заточения получил свободу Максим Грек, вновь взявшийся за перо. Ратуя за духовное возрождение общества, Максим выступил с яркой обличительной проповедью против монастырских стяжаний, ростовщичества, лихоимства. Ученики Нила Сорского, затаившиеся после расправы с Вассианом Патрикеевым в своих скитах на Белоозере, подняли голову. Их признанным вождем стал Артемий из Порфирьевой пустыни. По инициативе сторонников реформ Артемий был вызван с Белоозера и занял пост игумена Троице-Сергиева монастыря. Монастырь был одним из крупнейших землевладельцев страны, и из-за разногласий с монахами старцу пришлось вскоре покинуть свой пост. Вслед за своим учителем Нилом Сорским Артемий осуждал мысль о греховности чтения Евангелия простыми людьми, не видел еретичества во всякой вольной мысли, стремящейся познать истину. Артемий не признавал авторитет учителя осифлян Иосифа Волоцкого, настоявшего па сожжении еретиков в 1504 г. В кругу учеников Артемий выражал сомнения по поводу вины казненных вольнодумцев. Выступления Артемия воскресили давний конфликт между нестяжате- лями и осифлянами. Конфликт имел принципиальное значение для судеб русской духовной культуры. Победа нестяжате- лей обеспечила бы более свободное развитие русской мысли. Однако верх одержали осифляне, организовавшие суд над московскими вольнодумцами Матвеем Башкиным и знатными дворянами Борисовыми. Поборник Евангелия Башкин отстаивал идеи любви к ближнему и равенство людей. Подобно Максиму Греку, Ивану Пересветову и Сильвестру Башкин заявлял о недопустимости рабства (холопства). Он освободил своих холопов и призывал других сделать то же. На суде Башкина и Борисовых обвинили в том, что они «развратно» толковали Евангелие, «хулили» Христа, утверждая его неравенство с Богом-от- цом, называли иконы «идолами окаянными», считали баснословием «все божественное писание». Получив донос на Башкина, царь решил поручить розыск о ереси Максиму Греку и Артемию. Однако те отказались быть судьями. Тогда за розыск взялись осифляне. Не выдержав пыток, Башкин признал себя виновным и сказал, что принял «злое учение» из Литвы. Осифляне были недостаточно осведомлены о взглядах протестантов и поспешили объявить Башкина и его учителей «латинника- ми» (католиками). Однако Курбский называл русских вольнодумцев лютеранами. Взгляды Башкина и Борисовых были эхом Реформации, бушевавшей в Европе. Во время суда и розыска Артемий без ведома царя уехал из столицы на Белоозеро. За такое самовольство он был арестован и доставлен в Москву под стражей. Артемий не считал злоумышленником Башкина, не признавал его толкования Евангелия еретическими, а потому его самого сочли единомышленником еретика. С обвинениями против Артемия выступили игумен Кирилло-Белозерского монастыря Симеон, бывший игумен Ферапонтова монастыря Нектарий и др. Заволжские старцы лишились поддержки северного центра русской духовности — Кирилло-Белозерского монастыря, что и предопределило судьбу нестяжательства в целом. Артемий был отлучен от церкви и сослан на Соловецкие острова. Власти арестовали также «сообщника» Артемия Феодосия Косого. Беглый холоп Феодосий подвергал самой решительной критике институт рабства и с позиций рационализма критиковал священное писание: отвергал догмат о Троице, видел в Христе не Бога, а человека, отрицал бессмертие души, не верил в чудеса. При Иване III разоблачение вольнодумцев завершилось их сожжением на костре. Иван IV, увлеченный идеями реформ, воспротивился казням. Башкин попал в тюрьму, старец Артемий — в Соловецкий монастырь. Большинству осужденных удалось впоследствии бежать в Литву. Некоторые из них примкнули к Реформации. Один из русских еретиков заслужил в Литве прозвище «второго Лютера». В Москве его должны были сжечь на костре, но, по словам еретика, царь отменил смертный приговор. Процесс Башкина воздвиг барьер на пути западных культурных влияний, шедших на смену византийской традиции. Показательна история введения на Руси книгопечатания. Иван IV начал хлопотать о заведении типографии в Москве после своей коронации и первых церковных реформ. В 1548 г. по его поручению саксонец Г. Шлитте взялся нанять на царскую службу и привезти из Германии в Москву печатника, гравера, переплетчика и бумажного мастера. Два года спустя Иван IV просил датского короля Кристиана III прислать ему мастера для заведения типографии. В мае 1552 г. король известил Ивана, что направляет в Россию Богбинтера с книгами, предназначенными для перевода и издания в Москве. Мастер прибыл в Россию не позднее осени 1552 г., подтверждением чему служат слова русских первопечатников о том, что в Москве начали «изыскивати мастерства печатных книг» (начали учиться типографскому делу) в 7061 г. от сотворения мира. Названный год начинался как раз осенью 1552 г. Король писал, что Богбинтер может напечатать несколько тысяч экземпляров книг, а следовательно, у мастера были с собой все необходимые принадлежности. Однако попытка основать типографию в Москве на первых порах не удалась. Датчанин явился в Москву с Библией и двумя другими книгами, «в коих (как сообщал Кристиан III) содержится сущность нашей христианской веры»87. Ознакомившись с датскими книгами, русское духовенство убедилось, что христианская вера короля весьма далеко отстоит от православной веры. Будучи лютеранином, Кристиан III надеялся увлечь царя идеей борьбы с католицизмом. Но его надежды не оправдались. Московские власти категорически воспротивились переводу и публикации протестантских книг. Введение книгопечатания на Руси было надолго задержано процессом Башкина 1553 г., показавшим, что протестантская ересь уже проникла на Русь и дала обильные всходы. Датского печатника не изгнали из Москвы, но и не приняли на царскую службу, невзирая на королевскую рекомендацию. Богбинтер получил возможность работать, видимо, как частное лицо. По общему правилу иностранным мастерам вменяли в обязанность учить русских учеников. Прошло три-четыре года, и в Москве появились первые русские «мастера печатных книг». Самые первые московские издания носили, по-видимому, пробный характер. В книгах не было указано, где, кто и по чьему благословению издал их. Без прямого участия зарубежных мастеров московские книги никогда бы не вышли в свет. Но духовенство не желало, чтобы в православных книгах значилось имя печат- ника-иноверца. Благодаря пробным изданиям московские печатники получили подготовку, отвечавшую европейскому уровню. Типография в России не могла быть основана без крупных казенных субсидий. Правитель Алексей Адашев проводил реформы под флагом ортодоксальной веры. Он был предан постам и молитвам и оставался равнодушным к достижениям европейской цивилизации. Лишь после его отставки казна наконец выделила субсидии на типографию. Первопечатник Иван Федоров писал с полной определенностью, что его типография была учреждена вследствие покровительства и щедрости царя, тогда как гонителями печатников выступили «многие начальники и священнона^альники», подозревавшие книжных мастеров во «многих ересях»88. Духовенство решительно воспротивилось тому, чтобы принять из рук еретиков изобретение европейской цивилизации. Однако защитники книгопечатания нашли способ обойти затруднение, прибегнув к посредничеству единоверцев-греков в Константинополе. Итальянский купец Барберини своими глазами наблюдал за работой Федорова на Печатном дворе в 1564 г. и принял от него заказ на бумагу и краску. Барберини записал, что русские привезли печатный станок из Константинополя. Свидетельство самого Ивана Федорова подтверждает слова Барберини. При заведении типографии в Москве, утверждал первопечатник, царь был одержим мыслью, «како бы изложити печатные книги, якоже в Грекех и в Венецыи и во Фригии и в прочих языцех». Московские печатники должны были следовать образцу православных греческих и итальянских мастеров, прежде всего мастеров Венеции. Слова Федорова находят себе объяснение. Давно замечено, что русские печатники употребляли термины (штанба-типография и пр.) итальянского происхождения. По-видимому, Москва закупила у греков оборудование итальянского производства. Поскольку греки выступили посредниками, учреждение типографии приобрело характер сугубо ортодоксального начинания. Иван IV распорядился отвести место в центре столицы и на нем построить Печатный двор, выделил щедрое жалованье печатникам. Первым известным по имени московским печатником был Нефедьев. Но он так и не смог реализовать своих знаний и навыков. В качестве главного мастера на Печатный двор был приглашен кремлевский дьякон Иван Федоров. Его помощником стал Петр Мстиславец. Федоров, очевидно, прошел хорошую школу у приглашенных в Москву иностранных мастеров. Ко времени вступления в должность он был уже зрелым мастером. 19 апреля 1563 г. первопечатники приступили к печатанию «Апостола», а 1 марта 1564 г. завершили дело. По своим полиграфическим качествам «Апостол» значительно превосходил ранее изданные московские книги. Федоров принадлежал к числу наиболее образованных русских людей своего времени и ставил целью издать исправленный текст «Апостола», для чего надо было привлечь различные рукописные списки, устранить ошибки, уточнить перевод. Исправление древнерусского канонического текста по греческим оригиналам вызывало яростные споры в Москве со времен суда над Максимом Греком. Иван Федоров продолжил традицию Максима, что вызвало подозрения ревнителей старины. После смерти Макария ортодоксы из числа бояр и иерархов стали, по признаний) печатников, притеснять их. Тем временем Иван IV учредил опричнину и наложил контрибуцию на земщину. Земская казна опустела, и Печатный двор надолго лишился субсидий. Иван Федоров уехал за рубеж, где продолжал печатать книги. Свой отъезд первопечатник оценил как изгнание. Вину за изгнание он всецело возлагал на бояр и официальное руководство церкви. Что касается царя Ивана IV, он проявлял неустанный интерес к западным новшествам в разных областях культуры и военной техники. После отъезда Федорова в Литву московская типография продолжала свою деятельность. В 1568 г. мастера Невежа (Андронник) Тимофеев и Никифор Тарасиев издали «Псалтырь». Тимофеев использовал те же шрифты, что и Федоров, но он отказался от принципов исправления текста, которым следовал его предшественник. После опричнины Иван IV распорядился перевести типографию из Москвы в свою бывшую опричную резиденцию Александровскую слободу. Невежа Тимофеев смог в 1577 г. переиздать в слободе «Псалтырь» в новом варианте, имевшем явные признаки возврата к стилю Ивана Федорова (А.И. Рогов). Введение книгопечатания стало крупной вехой в развитии русской культуры XVI в. С образованием империи —- Святорусского царства летописные работы в Москве приобрели грандиозный размах и одновременно изменился самый характер русского летописания. Составление летописей было передано Посольскому приказу. Вместе с послушной монарху бюрократией в работе над летописью участвовала также митрополичья канцелярия. Местные летописные центры окончательно пришли в упадок. Самым выдающимся летописным памятником времени Ивана IV и митрополита Макария был Никоновский Лицевой свод (его называют так по имени патриарха Никона, которому принадлежал один из списков свода). Летопись имеет более 10 тысяч листов и 16 тысяч миниатюр (летопись «в лицах», отсюда «Лицевой свод»). Первые тома посвящены библейской истории, далее следует хронограф (всемирная история), а затем летопись, посвященная собственно русской истории. Авторы свода создали обширную компиляцию, включив в его текст большое количество различных повестей и сказаний. Стремясь подчинить изложение единой цели, составители произвольно исправляли ранние летописные тексты. Свод эпохи Грозного выделяется среди прочих летописей своей крайней тенденциозностью. Составители свода использовали византийские источники, чтобы соединить историю Византии и Руси. Возникновение Российского царства они старались представить как закономерный итог всемирно-исторического процесса. Царь Иван IV был в их глазах прямым потомком и преемником римских и византийских императоров. Вместе с Макарием составлением летописных сводов, ставших своего рода исторической энциклопедией Московии, руководил правитель Алексей Адашев. После отставки Адашева просмотром и исправлением летописи занялся Иван IV. Его правка на полях «Царственной книги» и черновиков лицевой летописи имела целью оправдать идеологию и практику самодержавия. Существует мнение, что Грозный занимался летописями в последние годы жизни (С.О. Шмидт)89. Такое представление нуждается в уточнении. Официальная история царствования Ивана IV доведена лишь до 1567 г. Иначе говоря, монарх не позаботился о том, чтобы осветить события последних шестнадцати лет своего правления. Таким образом, в конце жизни он просто утратил интерес к летописям. Будучи детищем Посольского приказа, официальное летописание процветало до той поры, пока на бюрократию не обрушились удары опричного террора. Но первые симптомы упадка летописания обнаружились раньше. Когда митрополит Афанасий без разрешения самодержца ушел в монастырь, это немедленно сказалось на летописании. Царские дьяки перестали включать в свою летопись официальные церковные материалы — речи митрополитов при посвящении в сан и пр. Суд над Филиппом Колычевым окончательно разрушил традиционный порядок составления московской летописи. В разгар опричнины Грозный отстранил от работы над летописью церковное руководство, а затем приказал изъять приготовленные летописные материалы из земского Посольского приказа. «Арестованные» летописные материалы были увезены в опричную Александровскую слободу и подвергнуты там редактуре. В опричнине не нашлось людей, подготовленных для продолжения летописных работ. Казнь дьяка Ивана Висковато- го, ведавшего летописным делом, довершила катастрофу. Культурная традиция, насчитывавшая много веков, подверглась уничтожению. Реформам XVI в. сопутствовал расцвет общественной мысли. Крупнейшими публицистами того времени были Иван Пе- ресветов и Ермолай Еразм. Бежавший из России князь Андрей Курбский положил начало русской эмигрантской литературе. Польская реформация не поколебала религиозных убеждений Курбского, но неизмеримо раздвинула его интеллектуальные горизонты. Наблюдая за тем, как протестантские идеи и католическая пропаганда теснят православие на Украине и в Белоруссии, Курбский убедился в том, что православным, чтобы отстоять свою веру, необходим более высокий уровень образованности. «Мы неискусны, и учиться ленивы, а вопрошати о неведомых (неизвестных вещах) горды», — писал он. Творениями «наших учителей чуждые (иноземцы) наслаждаются, а мы гладом духовным таем (худеем от духовного голода), на свои (богатства) зряче». Царь Иван IV относился к успехам западной культуры и цивилизации прагматически. Он старался привлечь в страну английских купцов, выписывал в Москву иноземных мастеров и врачей, радел о приобретении гаваней на Балтийском море и развитии торговли со странами Западной Европы. Но его доктрина и бесконечные завоевательные войны неизбежно вели к изоляции России от западного мира. Курбский недаром упрекал царя, что тот «затворил» Русь «как бы во адове твердыни». Считая свое царство главным и последним оплотом истинной веры во вселенной, Иван IV с недоверием относился к западной латинской премудрости. Курбский не уступал ему в ортодоксальности, но относился к Западу совсем иначе. Из сочинений Максима Грека князь уяснил, что после падения православного Византийского царства многие бесценные творения отцов церкви были увезены оттуда в Италию и переведены там на латинский язык. Именно в Италии Курбский пытался искать латинские переводы греческих книг в целях возрождения византийской традиции. Будучи уже немолодым, писатель засел за изучение латинского языка. Православные, писал князь, плохо знают святоотеческую литературу по причине лености и из-за отсутствия славянских переводов. От своего учителя Максима Грека Курбский унаследовал восприимчивость к влиянию византийско-итальянского просвещения и гуманизма. Оказавшись в Литве, Курбский стал собирать вокруг себя «бакаляров» (ученых людей) и составил обширную программу переводов, включавшую «все оперы» Иоанна Златоуста, сочинения Дама- скина, Кирилла Александрийского и др. Некоторых «бакаляров» он отправил в Италию для ознакомления с «вышними» (высшими) науками. Через Дамаскина Курбский пришел к изучению философов, среди которых первое место занимал Аристотель. Князя привлекали также сочинения Цицерона. Собравшимся за рубежом русским людям удалось осуществить лишь небольшую часть намеченных планов. Они перевели сборник Поучений Иоанна Златоуста под названием «Новый Маргарит», начали перевод «Богослова» и других сочинений Дамаскина. Судя по подбору сводов и текстов, Курбский и его помощники основательно готовились к прениям с польскими антитринитариями (арианами). Дух веротерпимости и религиозной свободы, царивший в польском обществе, благоприятствовал деятельности православных писателей и богословов. Крупным событием явилось издание полного славянского библейского свода — Острож- ской библии (1580 г.). В основу свода была положена новгородская Геннадиева библия, выписанная из Москвы. Однако в отличие от новгородских текстов, сверенных с латинскими текстами, Острожская библия основывалась на греческих сочинениях. Среди других в Остроге трудился московский первопечатник Иван Федоров. Князь Острожский, руководивший работой над библейским сводом, использовал греческие рукописи, привезенные из Италии, греческих, болгарских и сербских монастырей. Наметившийся возврат к византийской традиции, имевший место па Украине, со временем оказал значительное влияние на развитие московской православной культуры. Подавление местных духовных центров, торжество самодержавных порядков, отход от византийского наследия не могли не сказаться на развитии русского искусства в эпоху Грозного. Покорение Казани явилось апогеем завоевательных войн Грозного. В честь этого события был сооружен храм Покрова Богородицы в Китай-городе подле главных ворот Кремля. Церковь именовали также Троицким собором ввиду того, что мусульманская Казань после взятия была освящена в честь православной Троицы. Первоначально на Красной площади была построена деревянная Троицкая церковь, на месте которой в 1555-1561 гг. воздвигли каменный собор. Руководили строительством зодчий Барма и псковский мастер Постник Яковлев. Храм, получивший позднее наименование Василия Блаженного, объединял воедино девять храмов-столпов, из которых центральный был увенчан высоким шатром, а восемь храмов-приделов — куполами. Решающее значение в строительстве приобрели пристрастия Ивана IV, определявшиеся опричниной. Покинув Москву, государь решил сделать своей новой опричной столицей Вологду, затерявшуюся в северных лесах. Он лично наблюдал за строительством вологодского храма Святой Софии (1568-1570). Построенный в подражание Успенскому собору Кремля, этот храм должен был затмить главную московскую святыню. В эпоху Московского царства идеи государственности приобрели в живописи особое звучание. Одним из самых значительных произведений московской живописи середины XVI в. была большая, в четыре метра длиной, картина «Благословенно воинство небесного царя», известная также под названием «Церковь воинствующая». Ее тема — завоевание Казани и прославление победителя неверных Ивана Грозного. Во главе войска государь возвращается из победоносного похода. Перед ним скачет на красном коне предводитель небесного воинства Архангел Михаил. Православное воинство направляется к «Горнему Сиону» (Москве), перед которым восседает Богоматерь с младенцем на коленях. Позади воинства — огненный «Содом» (горящая Казань). На заднем плане — в торжественном шествии движутся православные предки царя от Владимира Святославича до Александра Невского и Дмитрия Донского с конными и пешими полками. Старые фресковые росписи Кремля были уничтожены грандиозным пожаром 1547 г. Работы по их восстановлению развернулись в 1547-1552 гг. Красочными фресками были покрыты стены царского дворца — Золотой палаты Кремля. По желанию царя росписью палаты руководил Сильвестр. За мастерами присматривал митрополит Макарий, который сам владел кистью и писал иконы. Митрополит и Сильвестр постарались привлечь в Москву лучших псковских и новгородских мастеров. Стоглавый собор указал на московскую традицию как образец для подражания в живописи. Ссылки на Рублева содержали в себе косвенное осуждение манеры, преобладавшей в новых московских росписях. На большее члены собора не могли решиться, так как роспись Золотой палаты была одобрена самим царем. Однако в Москве нашлись люди, не побоявшиеся вслух выразить сомнения, возникшие у многих московских ортодоксов. Дьяк Иван Висковатый, талантливый и образованный дипломат, три года «возмущал народ» против вновь написанных икон. Особое негодование у дьяка вызвала четырехчастная икона, принадлежавшая кисти псковских мастеров Остани и Якушки. Икона иллюстрировала догмат воплощения Христа и предназначалась для семейного храма царя — Благовещенского собора. Висковатый отстаивал московскую художественную традицию. Но главный спор касался не художественной, а богословской стороны. Давнее расхождение между новгородско- псковской религиозной культурой, более открытой для западных влияний, и московским ортодоксальным православием вновь дало о себе знать. Через два года после Стоглавого собора московские власти осудили за принадлежность к западной ереси дворянина Башкина. Воспользовавшись этим, дьяк Висковатый открыто заявил, что новые псковские иконы и роспись Золотой палаты заражены той же ересыо. Дьяк усомнился в каноничности изображения Христа в виде воина, сидящего на кресте, или нагого ангела, укрытого крыльями. Ему претили аллегории в виде нагих и полунагих фигур, а равно и жанровые картинки, низводившие «божественное» на бытовой уровень. Висковатому казалось недопустимым помещать поблизости от фигуры Христа аллегорическое изображение «блуда» в образе «женки» (женщины), которая «спустя рукава, кабы (как будто) пляшет». (Парадные русские платья имели длину рукава, превышающую длину рук.) Висковатого обычно считают защитником косной старины. Однако, как отметил Г. Флоровский, смысл спора об иконах был шире и глубже, чем принято думать. XVI в. был временем перелома в русском иконописании, и раньше всего этот перелом сказался в Новгороде и Пскове. Наметился распад старого иконного письма. Икона стала изображать скорее идеи, чем лики. Висковатый уловил перемену и решительно восстал против нее. Дьяка ужаснули не столько новизна, сколько замысел новой иконографии, возвращение от евангельской истины к Ветхому Завету, к пророческим образам. «Не подабает, — говорил Висковатый, — почигати образ паче истины». В отступлении от византийских образов дьяк усматривал «латинскую ересь», т.е. влияние западных образцов живописи90. При Грозном в художественных мастерских Кремля были изготовлены новые царские регалии. Среди них наибольшей известностью пользуется так называемая «шапка Мономаха». Историю этой короны традиционно связывают с историей «шапки золотой», принадлежавшей московским князьям. Уже Иван I Калита завещал наследнику парадные одежды («порты») — кафтан, расшитый жемчугом, и «шапку золотую». В раздробленной Руси старшим государем считался великий князь Владимирский, унаследовавший регалии от Владимира Мономаха. Но московские князья могли распоряжаться только своей короной, так как Владимирским княжеством распоряжалась Орда. Василий II завещал Ивану III крест Петра Чудотворца и «шапку», которую он в отличие от всех своих предков не назвал «золотой». Иван III впервые мог распорядиться русской короной без оглядки на хана. Но он благословил Василия III крестом Петра, ни слова не упомянув об отцовской «шапке». Как видно, вопрос о регалиях не приобрел актуальности в начале XVI в. Завещание Василия III не сохранилось, но известно, что короной ему служила «шапка Мономаха». По словам австрийского посла, она была нарядно убрана золотыми бляшками, которые колыхались, извиваясь змейками. Неясно, была ли это московская или владимирская корона. Во всяком случае, она была скроена по восточному, а не византийскому образцу. Лишь при Иване IV получила официальное признание легенда о византийском происхождении царской короны. В своем завещании царь благословил наследника «шапкой Мономаха», присланной византийским императором Константином из Царьграда. На царской «шапке Мономаха» полностью отсутствовали золотые бляшки, что мешает отождествить ее с «шапкой Мономаха» Василия III. Хранящаяся в Оружейной палате корона носит на себе следы многократных переделок. Ее основа была изготовлена приблизительно в XIV в. в Средней Азии или на арабском Востоке (по некоторым предположениям, в Византии, что менее вероятно). Эта древняя часть шапки состоит из 8 золотых пластин, украшенных тончайшим сканым узором с зернью. Много позже к древней основе была добавлена вершина с золотым крестом, украшенным крупными жемчужинами.
<< | >>
Источник: Скрынников Р.Г.. История Российская. IX-XVII вв.. 1997

Еще по теме Глава 8 Эпоха террора:

  1. МАЛЕНЬКАЯ НАДГРОБНАЯ РЕЧЬ У КОЛЫБЕЛИ КОСМОПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭПОХИ
  2. социальная ХИРУРГИЯ -массовый ТЕРРОР
  3. Промежуточная глава II ВТОРАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
  4. ГЛАВА 7. ПЕРСПЕКТИВА И АЛЬТЕРНАТИВА ИДЕОЛОГИИ «МОНДИАЛИЗМ» В РОССИИ
  5. Глава 3 Неправедный суд.
  6. Глава 5 Истинная причина травли “черносотенцев”.
  7. Глава восьмая НАЦИОНАЛЬНЫЕ МНЕНИЯ ВО ФРАНЦИИ
  8. 4. Эпоха эллинизма
  9. Глава вторая ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ ДЕЙСТВИЙ ЯПОНИИ В КРИЗИСНЫХ СИТУАЦИЯХ
  10. XIV. Идеология и террор
  11. ГЛАВА XII АНГЛИЯ В 1832—1848 гг. ЧАРТИЗМ
  12. Глава 9. Игра в поддавки.
  13. Глава 5. Сказка о добрых и злых большевиках.
  14. Глава 1. Пути русского исторического самосознания
  15. Глава 8 Эпоха террора
  16. Эпоха Ивана Грозного
  17. Глава 6. Какой быть новой концепции истории осетинского народа?
  18. Глава третья СУДЬБЫ РУССКОГО ЕВРЕЙСТВА ПОСЛЕ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
  19. Глава шестая ПРИХОД НАЦИСТОВ К ВЛАСТИ В ГЕРМАНИИ И ГЕНОЦИД ЕВРОПЕЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ГОДЫ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
- Альтернативная история - Античная история - Архивоведение - Военная история - Всемирная история (учебники) - Деятели России - Деятели Украины - Древняя Русь - Историография, источниковедение и методы исторических исследований - Историческая литература - Историческое краеведение - История Австралии - История библиотечного дела - История Востока - История древнего мира - История Казахстана - История мировых цивилизаций - История наук - История науки и техники - История первобытного общества - История религии - История России (учебники) - История России в начале XX века - История советской России (1917 - 1941 гг.) - История средних веков - История стран Азии и Африки - История стран Европы и Америки - История стран СНГ - История Украины (учебники) - История Франции - Методика преподавания истории - Научно-популярная история - Новая история России (вторая половина ХVI в. - 1917 г.) - Периодика по историческим дисциплинам - Публицистика - Современная российская история - Этнография и этнология -