Конфликты в католической общине Санкт-Петербурга в первой половине XVIII в.

Одной из особенностей повседневной жизни католической общины Санкт-Петербурга в рассматриваемый период являлись периодически вспыхивавшие в ней конфликты. Эти кон­фликты получили освещение в той или иной мере в работах дореволюционных и современных отечественных, а также зарубежных авторов: Н.Д.

Первым крупным конфликтом, взбудоражившим жизнь католической общины города, стал раздор между францисканцами и капуцинами за право управлять церковью в Греческой слободе. Его причиной послужила несогласованность действий российского правительства и римской Конгрегации пропаганды веры. После изгнания из России в 1719 г. иезуитов Петр I пригласил для душепасторской работы в Петербурге капуцинов, однако Конгрегация направила также и францисканцев. Дело в том, что Миссионерская коллегия, перед тем как направить в город священников, произвела территориальный раздел между двумя орденами, которые долж­ны были обосноваться в России. Она рассматривала р. Неву как своего рода разграничительную линию: регионы, которые располагались ближе к Ингрии и Ливонии, должны были отойти к францисканцам, в то время как капуцинами должны были отойти Москва, Астрахань, Казань и другие города. При этом оба ордена должны были иметь свои резиденции в Санкт-Петербурге: один на правом, а другой - на левом берегу реки. Принимая это решение, Миссионерская кол­легия исходила из следующего: предполагалось, что в городе имеется несколько церквей^[612]. Однако, как уже было сказано выше, была только одна церковь, в Греческой слободе, и одна небольшая католическая часовня на Васильевском острове, при которой не было хосписа, необ­ходимого для проживания священников.

По прибытии в столицу францисканцев и капуцинов о. Патрик Медиоланский, возгла­вивший приход после изгнания иезуитов, был обязан оставить управление церковью и удалить­ся в Астрахань. Однако, по-видимому, он почувствовал удобный момент для того, чтобы удер­жать церковь за капуцинами, ввиду чего он начал самостоятельно действовать, чем создал сложности. Еще в ноябре 1719 г. архитектор Н. Микетти отмечает первые трудности, связанные с личностью патера^[613]. В сложившейся ситуации священники и местные католики начали ак­тивную переписку - как с российскими правительственными учреждениями, так и с Ватиканом. Сразу после приезда священников на действия о. Патриция стали жаловаться в письмах Н. Ми­кетти, М. Змаевич и о. Крушала. Если поначалу Миссионерская коллегия, признавая справедли­вость обвинений по отношению к о. Патрицию, рекомендовала сторонам прийти к любовному согласию, то уже в августе 1720 г. вынесла ему строгое порицание за его амбиции и предписала немедленно выехать из столицы^[614]. Видимо, с этим моментом связаны дальнейшие действия священника. Игнорируя распоряжение Конгрегации, 2 сентября 1720 г. он подал на имя Петра I донесение, в котором жаловался на францисканцев и мирян, которые пытались удалить его от церкви, ссылаясь на его «неученость»^{[615] [616], чинили «козни». Поэтому он просил монарха подтвер­дить «всемилостивейшим своим указом» легальность положения капуцинов, чтобы «супротив­ники их не дерзали более в духовные и дела вмешиваться»611. На его донесение Петр I дал рас­поряжение Коллегии Иностранных дел издать указ об оставлении о. Патриция и капуцинов при церкви (указ был дан 14 сентября 1720 г.)[617].}

Тем временем обвинения в адрес священника не прекращались и даже стали распростра­няться на капуцинов в общем, а францисканцы были вынуждены отправить часть священников в другие города для осуществления пасторской деятельности (о. Доминик Центавский, о. Бо- навентура Цежиньский и о. Фаустин Шиманьский).

Очередной виток конфликта начался после приезда 12 апреля 1721 г. в Санкт-Петербург амбициозного швейцарского капуцина о. Аполлинария фон Вебера. К маю 1721 г. капуцины отстранили о. Джакомо да Оледжо с товарищами от церкви, и те были вынуждены жить и про­водить богослужения в частных домах, а также в капелле во Французской слободе^[620].

В этот период происходила постепенная эскалация конфликта. Обе враждующие сторо­ны «заваливали» Конгрегацию как взаимными обвинениями, так и совместными обвинениями в адрес о. Петра Кайо^[621]. Непосредственную поддержку францисканцам оказывала Конгрегация пропаганды веры во главе с кардиналом Джузеппе Сакрипанти: она пыталась добиться послу­шания со стороны о.

В данной ситуации, явно не складывающейся благоприятно для капуцинов, последние начали действовать вопреки воле Миссионерской коллегии, обращаясь за помощью в недавно созданный Синод, а также добиваясь покровительства П.А. Толстого и даже Петра I, провоци­руя тем самым действия российского бюрократического аппарата против францисканцев^[627].

Тем не менее, в декабре 1722 г. о. Патриций был вынужден повиноваться Конгрегации и отправиться в Москву, так как получил письмо, в котором ему угрожали каноническим судом в случае отказа. Однако это не решило проблему. Отстаивать права капуцинов продолжал о. Аполлинарий фон Вебер вместе с Н. Микетти: их совместные действия должны были располо­жить петербургских католиков к капуцинам и убедить Миссионерскую коллегию в том, что ка­пуцины являются «personagrata» при императоре.

В результате в распри стали активно втягиваться члены римско-католической общины. Сложившаяся ситуация разделила общину на два противоборствующих лагеря. Н. Микетти и о. Аполлинарию удалось предоставить в Конгрегацию прошение в пользу капуцинов, подписан­ное более чем сотней католиков⁶²⁹.

Впрочем, францисканцы и их сторонники в общине не бездействовали.

Таким образом, на стороне францисканцев выступала достаточно сильная и авторитет­ная группа прихожан, на что также обратила внимание Миссионерская коллегия: она вела пе- репискуне только с Н. Микетти, но и с Д. Трезини, М. Змаевичем, Дж. Мариотти и Г. Кьявери, а также в неё подавались коллективные прошения в пользу францисканцев⁶³³.

Обращает на себя внимание тот факт, что уже в прошении поляков наблюдается тенден­ция, которая ярко проявится в более поздний период, а именно желание мирян в проведении богослужений на родном языке, что вызывало конфронтации внутри общины. В данном случае ^{[628] [629] [630] [631] [632] поляки требовали, чтобы до церкви был допущен францисканец о. Бонавентура Шульц, един­ственный из священников, находившихся в то время в Петербурге, говоривший по-польски[633].}

Синод обратил внимание на это дело, и поэтому для дальнейшего разбирательства в ян­варе 1724 г. о. Джакомо был вызван в Канцелярию, где был допрошен. Из допроса следует, что он был отправлен в Петербург служить совместно с о. Патрицием, что и продолжалось некото­рое время, пока последний не бил челом в Коллегию Иностранных дел (видимо, речь идет о прошении о. Патриция в сентябре 1720 г.), по решению которой церковь отдавалась капуцинам. После чего о. Патриций якобы стал ставить при церкви в Греческой слободе солдат, которые заставили францисканцев покинуть ее. В свою очередь прихожане требовали, что быименно о. Джакомо возглавил приход^[634].

Учитывая политическую подоплеку, а также то, что на стороне францисканцев выступи­ли виднейшие представители католической общины города, Святейший Правительствующий Синод по указу от 7 февраля 1724 г. велел передать петербургскую римско-католическую цер­ковь на четыре года (с 1724 по 1728 г.) в распоряжение францисканцев: четырех человек, знав­ших четыре языка (о. Джакомо со своими двумя товарищами и патер о. Петр Кайо). Кроме того, по одному священнику направлялось в Ригу и Кронштадт^[635], а капуцины вовсе бы удалялись. О. Аполлинарию и его товарищу о. Теодозию от церкви было отказано^[636]. На решение Синода по­влияли следующие факторы: во-первых, по указу 1705 г., на который ссылались капуцины^[637], им было позволено вести службы только в Москве; во-вторых, доказывая свое право быть при церкви, о. Аполлинарий ссылался на указ Его Императорского Величества от 1720 г., по кото­рому он якобыдолжен быть при церкви неотлучно, однако в ходе разбирательства выяснилось, что в указе упоминается имя о. Патриция, а об о. Аполлинарии не говорится ни слова; в- третьих, миряне требовали себе для отправления церемоний о. Джакомо да Оледжо; в- четвертых, по указу императора от 29 июля 1723 г., в католической церкви при Санкт- Петербурге для отправления духовных церемоний должны были требовать священников- францисканцев; наконец, в-пятых, о. Теодозий, без ведома Синода ездил за границу, а вернув­шись, стал жить при церкви без ведома прихожан^[638].

Таким образом, дело было решено в пользу францисканцев, и осталось лишь вызвать ка­пуцинов в Канцелярию Святейшего Синода в Санкт-Петербурге для того, чтобы они ознакоми­лись с ним. Однако 6 марта 1724 г. вместо священников в Синод явились капитан-командор га­лерного флота Лука Дамиани и при флоте астраханский полковник Николай фон Хольм, сооб­щившие, что о. Теодозий в данный момент находится в Москве, а о. Аполлинарий болен. Впо­следствии за последним посылали еще раз, но он вновь проигнорировал распоряжение, в ре­зультате чего было принято решение объявить указ в церкви, всенародно, и добиться от о. Аполлинария подписи, для чего были отправлены синодский подканцелярист Дементий Титов и переводчик подканцелярист Василий Козлов^[639].

В донесениях Титова и Козлова, поданных в Канцелярию Синода 19 марта 1724 г., гово­рится, что 15 марта они отправились в церковь для исполнения распоряжения. Войдя в церковь при окончании службы, подозвали к себе старосту Д. Трезини с просьбой, чтобы тот вместе с теми, «кто у них в кирхе старшие», объявил прихожанам, чтобы они после службы не расходи­лись и выслушали бы императорский указ. Трезини объявил об этом Луке Дамиани и стоящим рядом с ним Николаю фон Хольму, «морского флота порутчику» Константину Барбаричо, Фра- новитку и «купецкому человеку французу Бермату»^[640]. После этого обстановка в церкви нака­лилась: французы требовали прочесть указ, а о. Аполлинарий с «группой поддержки» (Л. Дами­ани и прочие) не давали его читать, в свою очередь ссылаясь на имеющийся у них именной указ Его императорского величества, якобы разрешающий быть при этой церкви о. Аполлинарию. Патер и его сторонники сильно шумели, требовали именного указа Его Величества, заявляя, что синодский указ не только исполнять, но даже слушать не желают^[641]. Неизвестно, какие аргу­менты приводили уполномоченные Синода, однако через четверть часа им удалось прочитать указ, после чего от капуцинов потребовали ответа. На это сторонники капуцинов сказали, что подадут в Синод донесение по этому вопросу, и о. Аполлинарий с товарищами отказались под- писываться^[642]. Позиция капуцинов понятна, так как, подписавшись под указом, они фактически признали бы власть францисканцев, чего не хотели, а отказавшись это делать, они получили возможность опротестовать решение. Однако интересно то, как изменилось их отношение к Синоду и его распоряжениям: если еще в 1721-1722 гг. они явно искали его поддержки в борь­бе с францисканцами, то, понимая, что «чаша весов» перевесила в сторону их противников, стали публично заявлять, что не считают указы и распоряжения Синода необходимыми к ис­полнению.

22 марта 1724 г. о. Аполлинарий фон Вебер вместе с о. Петром Хризологом явились в Канцелярию Святейшего Правительсвующего Синода. И, понимая, что дело уже решено в пользу о. Джакомо и его товарищей, потребовали, предварительно получив разрешение от По­лицмейстерской канцелярии, чтобы им было позволено взять от церкви колокола и отправлять службу в новой строящейся церкви^[643]. Однако им запретили это делать, ссылаясь на то, что им­ператорский указ о строении нового храма должен пониматься в том смысле, что новая церковь строится вместо старой, и что у католиков должна быть только одна церковь. Также было ска­зано, что им запрещено окормлять Петербургскую католическую общину^[644].

Таким образом, на этот раз верх одержали францисканцы: у капуцинов изъяли церков­ную утварь и кельи, предварительно проведя их опись, для чего был послан подканцелярист Дементий Титов^[645]. Однако один нюанс мешал поставить точку в этом деле: в указе 7 февраля 1724 г. не было уточнено, куда было необходимо ехать и где быть капуцинам, поэтому они остались при церкви. Более того, в сложившейся ситуации священникам просто негде было жить, поэтому 24 марта 1724 г. Л. Дамиани и о. Аполлинарий подали прошение о том, чтобы о. Петр Хризолог временно отправлял службы в доме Дамиани, а о. Аполлинарию был выдан пас­порт на проезд в Москву. Однако им было запрещено и то, и другое^[646].

На данном этапе конфликта в дело вмешался французский посол Ж. де Кампредон^[647]. 25 апреля 1724 г. он подал меморию в Коллегию иностранных дел, где ходатайствовал за капуци­нов, и уже 4 мая об этом доложили Петру I, который повелел до прибытия его самого в Санкт- Петербург оставить церковь за капуцинами, о чем Коллегия донесла Синоду. В свою очередь 2 июня 1724 г. вышел синодский указ, согласно которому храм передавался капуцинам^[648], и 15 июня он уже был отправлен в Синодальную канцелярию Санкт-Петербурга^[649].

22 июня 1724 г. этот указ был заслушан в канцелярии Синода в Санкт-Петербурге, в ре­зультате чего было принято решение оставить при церкви капуцинов. Но, согласно император­скому указу от 29 июня 1723 г., также решили оставить служить с ними францисканца, францу­за о. Петра Кайо. Для объявления решения в синодальную канцелярию были вызваны предста­вители обоих орденов^[650]. 23 июня туда явились для объявления указа о. Аполлинарий, о. Петр Хризолог, о. Бонавентура Шульц и о. Доминик Центавский и сообщили, что о. Джакомо болен, а о. Патриций в Москве, поэтому подписались под решением только присутствовавшие свя-

щенники^[651].

Однако до прибытия императора не было определено, что францисканцам делать даль­ше, и это доставляло всяческие неудобства, особенно капуцинам. Так, опять встал вопрос не­хватки площади для проживания, также им приходилось содержать за свой счет о. Кайо и о.

Джакомо^[652]. В свою очередь, о. Джакомо да Оледжо подал в защиту миссии францисканцев че­лобитную Петру I, а также добился дополнительного распоряжения папы римского Бенедикта XIII и Конгрегации о передачи церкви францисканцам. Данное распоряжение Рима было пуб­лично зачитано и передано капуцинам о. Джакомо да Оледжо. Однако капуцины, объясняясь в сентябре 1724 г. перед о. Джакомо о причине нарушения данного распоряжения, ссылались на императорский указ от 26 июня 1724 г., согласно которому они должны были остаться при церкви. По словам о. Апполинария фон Вебера, они подписались под указом, что должны были следовать положениям этого указа и быть послушны, а решение папы они не могли выполнить без соответствующего указа русского императора^[653].

В сложившейся ситуации церковные старосты (Д. Трезини, Дж. Мариотти, Б. Растрелли, П. Салуччи, Л. Каравак и др.) 29 сентября 1724 г. подали на имя Петра I челобитную, подпи­санную 15 прихожанами (в том числе старостами), в которой, ходатайствуя за францисканцев, они акцентировали внимание монарха на том, что ими была выстроена упомянутая церковь и снабжена утварью^[654].

20 октября Кампредон вновь подает меморию в защиту капуцинов. В свою очередь, 4 нобяря прихожане пождают новую челобитную, подписанную 10 старостами и «строителями» церкви в Греческой слободе. В данной челобитной было подчеркнуто, что до прибытия фран­цисканцев в 1720 г. капуцины завладели церковью и церковною утварью самовластно без санк­ции на то собрания мирян. Кроме того, они сообщили о незаконной смене руководства общины, которое было осуществлено капуцинами: скрывая информацию от старост, те собрали «особое сборище» за закрытыми дверями и через своих посредников и протекторов избрали новых ста­рост и завладели приходом, что вызвало раскол в католической общине^[655].

В ноябре того же месяца прихожане подали еще одну коллективную челобитную, подпи­санную уже 173 мирянами, в которой дали подробное описание проведенных работ, затрат и всяческих материальных вложений общины (в первую очередь её старост) по организации цер­ковных богослужений и строительсву церковных сооружений в городе в период с 1705 г.

Учитывая экскалацию конфликта, 10 ноября 1724 г., в бытность Петра I в Коллегии иностранных дел, ему донесли о непрекращающихся распрях между петербургскими католика­ми. Император повелел вызвать капуцинов в Коллегию и подробно допросить, но капуцины ни­чего внятного сказать в свою защиту не могли. Поэтому, согласно указу Его Императорского Величества от 13 января 1725 г., было решено пригласить для служения при петербургской римско-католической церкви доминиканцев, а пока, до их приезда, оставить при церкви двух францисканцев - тех, кого выберут сами прихожане, а капуцинам о. Аполинарию и о. Петру Хризологу покинуть пределы страны^[656]. Прихожане выбрали о. Джакомо да Оледжо и о. Фау- стина Шиманьски^[657].

Стоит отметить, что в борьбе за право окормлять петербургских католиков доноситель­ством занимались не только капуцины. Францисканцы также не гнушались подобным методом борьбы. Так, о. Джакомо в 1724 г. донес на о. Петра Хризолога асессору Спасо-Ярославкого монастыря архимандриту Афанасию. Суть доноса состояла в том, что тот, приехав в Крон­штадт, сказал о. Доминику Центавскому, что императрица рекомендовала ему великого князя Петра Алексеевича^[658]. Разбирательство по этому доносу началось в 1725 г. параллельно с су­дебным разбирательством о нарушении о. Хризологом распоряжения выехать из страны. Дело в том, что этот священник, вместо того, чтобы уехать из России, остался в Ревеле, якобы по при­чине того, что его уговорили на это местные католики, так как у них не было священника^[659]. Он в свою очередь, через своих благодетелей в Петербурге добивался разрешения императрицы Екатерины I остаться в стране^[660].

Заметим, что существенную роль в разрешении данного конфликта сыграли в том числе и действия Конгрегации пропаганды веры: на своем заседании в декабре 1724 г. она принимает решение воздействовать на французского посла Ж. де Кампредона посредством кардинала М. де Полиньяка, запретив ему вмешиваться в данный вопрос.

Уже в письме от 15 января 1725 г. о. Джакомо докладывал в Конгрегацию, что капуцины покинули церковь, а в письме от 6 июля заявил, что они отправились в Москву. В результате чего на заседании 20 июля 1725 г. Миссионерская коллегия официально констатировала завер­шение конфликта^[661].

Впрочем, после изгнания капуцинов спокойствия в общине не настало. Наибольшие сложности у оставшихся францисканцев были с немецкой частью общины. Высылка немецко­говорящих священников вызвала всплеск недовольства среди немцев, поэтому уже в начале февраля 1725 г. о. Джакомо пишет варшавскому нунцию Винченцо Сантини, что церковные старейшины настаивают на отправке одного или двух немецких священников, так как о. Фау- стин Шиманьский не владел немецким на том уровне, чтобы удовлетворить запросы немцев. По словам префекта, они были настолько одержимы идеей хороших проповедей, что предпочитали

Слово Божие святой мессе и прочим церковным обрядам^[662]. Удовлетворяя требования немцев, Миссионерская коллегия приглашает в 1726 г. для окормления общины о. Антония Брукенталя, а в 1727 г. назначает еще двух германоговорящих священников: о. Йозефа Вегелера и о. Бенве­нуто Брайниха.

Свои интересы в общине отстаивали также и французы: он требовали допустить до церкви своего священника о. Петра Кайо. 23 февраля 1725 г. представители петербургских французов-католиков подали донесение о. Джакомо да Оледжо с просьбой допустить до прове­дения проповеди их священника для подготовки к Пасхе, как это делалось для представителей других наций (немцев, поляков и итальянцев).

Выше уже говорилось, что до 1725 г. французы проводили свои богослужения в часовне на Васильевском острове (при этой церкви, собственно, и служил о. Петр Кайо), но по указу Петра I все католики были обязаны посещать только одну церковь^[663]. В свою очередь, данный факт и вынудил французов-католиков обратится к супериору с просьбойдопустить их до общей церкви.

Однако уже 12 марта того же года французы подают в Синод коллективное прошение на имя Екатерины I, в котором сообщают, что на их просьбу о. Джакомо ответил отказом, объяс­няя это тем, что против данного решения выступают немцы. Поэтому французы просили импе­ратрицу, чтобы супериору, немцам, итальянцам и полякам был дан указ, по которому им бы да­ли свободно читать проповеди о. Кайо, а также дали ему возможность жить при церкви. При этом они обращали внимание на то, что в их контрактах была прописана свобода вероиспове­дания, гарантированная еще Петром I. Ввиду этого они просили в случае недопущения их свя­щенника до церкви, разрешить им проводить религиозные обряды «в близости французов», т. е. опять же неподалёку от Французской слободы^[664].

В этот же день Синод рассмотрел это прошение и распорядился допустить о. Кайо до церкви, однако с непременным условием, что священник не будет своими действиями провоци­ровать ссоры и распри в общине. Также требовалось о том послать указ о. Джакомо из Сино­да^[665]. Таким образом, зная о буйном нраве священника, Духовная коллегия, удовлетворяя просьбу французов, хотела получить гарантии, что его действия не дадут повода для очередно­го раздора.

Тем не менее, конфликта все-таки не удалось избежать. 23 марта 1725 г. французы в оче­редной раз подали донесение, в котором сообщали, что за день до этого, 22 марта, при попытке послушать проповедь о. Петра Кайо, церковные старосты, итальянцы Дж. Мариотти, П. Салуч- чи и Д. Трезини не допустили священника в церковь. В данной ситуации просители, вновь об­ратив внимание на содержание своих контрактов, просили разобраться в данном вопросе^[666]. Необходимо подчеркнуть, что еще 21 марта в Синод было прислано письмо от архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Афанасия, в котором было приказано, чтобы о. Петр Кайо не служил в церкви. Следовательно, к решению конфликта был подключен тот же самый архи­мандрит, которому в предыдущем году о. Джакомо да Оледжио донес об о. Петре Хризологе. Т.е. префект миссии для решения очередного конфликта снова привлек административные ре­сурсы. В результате началось дело против о. Петра Кайо, которое закончилось в 1726 г. реше­нием о высылке священника из страны^[667]. Интересным представляется тот факт, что Конгрега­ция приняла резолюцию об отзыве «дебошира» в Рим еще в 1724 г.^[668], однако священник его не выполнил.

Представляется, что действия о. Джакомо и старост общины против о. Кайо стоит объяс­нять не игнорированием воли французов-католиков, а именно несносным характером этого миссионера. Очевидно, что префект прекрасно понимал необходимость и важность чтения про­поведей для французов, и в период конфликта он пытался выйти из сложившегося затрудни­тельного положения. Так, в апреле 1725 г. он договорился с французским посольством в России о том, чтобы ему позволили пригласить в Петербург одного францисканца из Франции, о чем он сообщил в Конгрегацию уже в конце того же месяца. По мнению о. Джакомо, священник должен был быть из ордена реколлетов или реформатов и обладать такими добродетелями как благоразумность и скромность. В конце июля Конгрегация приняла решение обсудить данный вопрос с генералом ордена. В результате выбор пал на реколлета о. Андеола Монте, однако священник так и не доехал до России: по дороге он встретил возвращающегося Кампредона и сопроводил его обратно до Парижа. И хотя священник был вновь назначен в миссию в марте 1727 г., из этого предприятия вновь ничего не вышло. Поэтому в августе того же года предпри­нималась попытка назначить на данную должность францисканца-реформата о. Бернарда Ме- рейера, но его кандидатуру не утвердили в связи с его слабым здоровьем и почтенным возрас­том, поэтому в Петербург отправили о. Бенвенуто Брайниха, владевшего не только немецким, но и французским языками^[669].

Вместе с тем, противоречия в общине проявились вновь сразу после смерти префекта миссии о. Джакомо да Оледжо. О. Венгелером, опиравшимся на немецкую часть общины, была предпринята попытка назначить в качестве его преемника о. Антония Брукенталя, однако Мис­сионерская коллегия назначила на эту должность амбициозного итальянца о. Микеланджело да

Вестинье. Именно в период его руководства миссией произошел очередной виток конфронта­ции в общине, в основе которого лежал в том числе антагонизм французов и немцев. Немцы были самой многочисленной «нацией» в общине, поэтому требовали организовывать проведе­ние церковных богослужений в церкви по своему усмотрению: они хотели, чтобы воскресная месса всегда проводилась в 10 часов с проповедью и церковными песнопениями на немецком языке. Французы, напротив, предпочли бы в это время французскую проповедь и сократили бы немецкие песнопения. Итальянцы же разделились на две партии: одни поддерживали немцев, другие - французов^[670].

О. Микеланджело, стремившийся унифицировать богослужения, занял сторону францу­зов и части итальянцев, их поддерживавших, и разделил проповеди (каждая нация в среднем раз в месяц слушала проповедь), сменил немецкие церковные песни григорианским хоралом и провел ряд реформ в миссии. Данные действия префекта вылились в конфликт с немецкой пар­тией, за которой стояли о. Б. Брайних и о. Й. Венгелер.

Выступив против нововведений префекта, немцы обратились за помощью к автрийскому посланнику графу Вратиславу фон Митровицу, который отправил префекту письмо и ругал его за разногласия с общиной, но священник продолжал проводить реформы^[671]. Немцы энергично протестовали против них, и, если верить словам о. Венгелера, когда уже ничего не помогало, некоторые из них шли на немецкие проповеди в протестантские церкви^{[672] [673]. В результате после долгого противостояния, несмотря на покровительство австрийского посланника, а также друга о. Венгелера, генерал-фельдмаршала Б.К. Миниха, к апрелю 1733 г. о. Брайних и о. Венгелер были удалены из миссии, хотя это и вызвало бурю негодования среди немцев. Поэтому уже ле­том того же года о. Микеланджело просит прислать для смягчения конфликта о. Килиано Ку-}

~ 674

майзера.

Тем не менее, действия префекта вызвали только озлобленность немецкой партии, кото­рая начала интриги против него. В период войны за польское наследство они обвинили о. Ми­келанджело в том, что он был сторонником Станислава Лещинского. Поводами для подозрений стали два факта: священник являлся подданным короля Сардинии, а также за отсутствием франкоговорящего миссионера читал проповеди французам. Связав эти факты, немцы обвини­ли префекта в том, что он устроил заговор против русско-австрийского союза на тайной конфе­ренции у польского посла. Хотя священник все отрицал, он все-таки указал в своем письме в

Конгрегацию в конце марта 1735 г., что данные обвинения стали одной из главных причин, по­чему он покинул миссию^[674].

В период руководства миссией всеми любимого о. Карло да Лука (1735-1752) конфлик­ты в общине, казалось бы, сошли на нет, однако, как показала практика, желание немцев гла­венствовать было еще живо. После смерти о. Карло они попытались поставить в качестве главы миссии своего священника о. Сабиниана Поффа. Однако на должность был выбран итальянец о. Антонио Франческо да Торино. Как оказалось, данная кандидатура не устраивала не только немцев, но и французов. В мае 1753 г. каждая из партий обратилась в Рим с просьбой поставить в качестве префекта уважаемого при дворе о. Поффа. Однако не будучи услышанными, 17 июня 1753 г. немцы посылают очередное письмо главе Конгрегации пропаганды веры кардиналу Сильвио Гонзага Валенти, в котором вновь просят поставить в качестве префекта о. Сабиниана Поффа. В качестве аргументов они приводили следующее: во-первых, священник находился на хорошем счету у Елизаветы Петровны; во-вторых, он обладал достаточным опытом, чтобы воз­главить миссию; в-третьих, итальянцы, представителя которых Миссионерская коллегия в оче­редной раз собиралась поставить в качестве супериора, находились в общине в меньшинстве (петербургское общество состояло в основном из немцев, французов, поляков и итальянцев); в- четвертых, итальянские священники, хотя и обладали бесценным опытом, вели себя крайне неуживчиво^[675]; в-пятых, о. Сабиниано был уважаем всей католической общиной. При этом они обвиняли итальянских супериоров в том, что в период их руководства запрещались не только песнопения, но даже службы на немецком языке^[676].

В конце ноября 1753 г. о. Антонио да Торино добился от Конгрегации решения отстра­нить о. Поффа от миссии^[677]. После этого новый префект начал интриговать против еще одного немецкого священника, о. Гелазия Фёдерля. В этой ситуации последний обратился за помощью к вице-канцлеру М.И. Воронцову, однако у о. Антонио также оказались влиятельные заступни­ки при дворе, а именно великий князь Петр Федорович и его жена Екатерина Алексеевна^[678]. Кроме того, на сторону префекта встали итальянцы и несколько французов, среди которых бы­ли лица, обладающие влиянием при дворе, например: художник Джузеппе Валериани, архитек­тор Франческо Бартоломео Растрелли, Шарль Дескригни и др. В июне 1756 г. они отправили письмо в конгрегацию, в котором защищали о. Антония и критиковали прежних немецких мис­сионеров о. Поффа и о. Фёдерля. Тем не менее, в конце августа 1756 г. о. Антонио да Торино был смещен с поста префекта миссии^[679]. При этом священник отказывался подчиняться реше­нию конгрегации о его выезде из города. Благодаря поддержке великого князя Петра Федоро­вича и его жены Екатерины Алексеевны священника удалось оставить в городе: он покинул хоспис и стал жить у своих соотечественников, и в 1761 г. ему даже было возвращено звание апостольского миссионера^[680].

Следовательно, конфликты в римско-католической общине Санкт-Петербурга носили многоуровневый характер: их анализ раскрывает противоречия во взаимоотношениях между Ватиканом и российским правительством, отношения Ватикана и петербургских миссионеров, взаимоотношения между католическими орденами, оказавшимися с миссией в России позицию Рима и российской бюрократии по отношению к петербургским католикам, а также внутренний «микроклимат» в многонациональном приходе.

Очевидно, что те или иные меры по разрешению раздоров в общине принимались во многом в зависимости от политической конъюнктуры. Российское правительство в подавляю­щем большинстве случаев принимало решения о передаче приходской церкви без какой-либо консультаций с Конрегацией пропаганды веры. Такая позиция вполне укладывалась в общую канву взаимоотношений Ватикана и российской монархии: на территории страны римско­католическая церковь и все её структуры ставились в подчиненное положение. При вынесении своих резолюций монархи опирались на прошения и донесения самих священников, прихожан и влиятельных светских бюрократических и дипломатических кругов, поддерживавших ту или иную партию. В свою очередь, Миссионерская коллегия принимала решения, основываясь на разнящихся донесениях священников, докладах нунциев и информаторов, оказавшихся в городе в период конфликтов (например, о. Крушала), а также на письмах и прошениях старост и влия­тельных прохожан. Обращает на себя внимание тот факт, что в подавляющем большинстве случаев обе руководящие структуры принимали окончательные решения в пользу той стороны, которая имела наибольшую поддержку у общины, в первую очередь у её старост, а также имела влиятельных покровителей в российских светских бюрократических кругах.

Многонациональный состав общины крыл в себе возможность появления враждующих между собой национальных группировок, на которые могли опираться священники в борьбе за руководство миссией, что и получило яркое проявление в конфликтах, рассмотренных выше. Кроме того, позиция российских властей, предпочитавших минимальное вмешательство Рима в дела католиков, проживавших в стране, взращивала в последних идеи получения большей неза­висимости от Ватикана. Следует заметить, что данная позиция была характерна не только для мирян, но и для петербургских миссионеров: оказавшись в Петербурге, они часто игнорировали распоряжения Миссионерской коллегии, пытаясь снискать протекции со стороны российских правительственных учреждений и влиятельных светских лиц, не гнушаясь при этом доносами и интригами. Более того, из-за споров между собой священники пытались также добиться под­держки той или иной партии в общине, влиятельных прихожан и старост, чем ставили себя в зависимость от них и от общины в целом.