Введение

Российское государство исторически сложилось как полиэтничное, и в его административных границах сосуществовали народы, различающиеся по целому ряду социально-экономических, этноконфессиональных, культурно-исторических и прочих характеристик.

Административное освоение Кавказа Российской империей растянулось более чем на столетие. Анализируя этот процесс, необходимо иметь в виду, что во многом его специфику определял характер российской государственности, сочетавшей несовместимые по своей природе принципы: коллегиальной административной модели, позаимствованной в Европе, и неограниченной авторитарной власти, являвшейся неотъемлемым атрибутом российского самодержавия. Известная степень милитаризации российского административного аппарата (свойственная, по замечанию исследователей, всем абсолютистским режимам[1]), наряду с внешне- и внутриполитическими обстоятельствами обусловила широкое распространение на Кав

казе военно-административных форм управления. С другой стороны, особенности хозяйственно-политического развития местных социумов наложили заметный отпечаток на конкретные проявления этого процесса, во многом определив формы и методы управления, значительно менявшиеся во времени в зависимости как от социально-политического контекста, так и внутриполитической конъюнктуры.

На первых этапах административного утверждения Российской империи на северокавказской периферии имели место, скорее, контакты различных субъектов политического действия, смысл которых сводился к выработке определенных принципов и норм взаимоотношений и конкретизации перспектив на ближайшее будущее. Оформление этих норм определялось различным социальным «весом» контактировавших субъектов и проводилось поначалу по сценарию развития феодального государства: в виде вассальной зависимости с обозначением специально оговоренного круга обязательств с обеих сторон - Россия выступала в роли сюзерена-охра- нителя, обязующегося обеспечивать безопасность границ территории проживания своего вассала; вассальные владетели, в свою очередь, обязывались всячески содействовать российским интересам на своей территории, давать заложников-аманатов и т.п. Легализация этих отношений происходила путем выдачи сюзереном жалованных грамот и ответными верноподданническими присягами со стороны вассалов.

оформлялись «открытыми листами»[2] и присягами на верность[3].

Проникновение России на территорию Центрального Кавказа в это время не отражалось на внутренних основах общественного устройства местных народов. Главными причинами, не позволявшими сразу включить регион в российскую государственно-административную систему, являлись факторы геополитического и социального порядка. Необходимость считаться с извечными соперниками России на Кавказе - Ираном и Турцией, а также рассогласованность интересов различных социальных и этнических групп местного населения, выливавшаяся порой в открытое неприятие российской администрации в крае[4], требовали от Петербурга особой осторожности и последовательности в реализации собственных планов. Изменившиеся в связи с окончанием русско-турецкой войны 1768-1774 гг. и подписанием в 1774 г. Кючук-Кайнарджийского мирного договора внешнеполитические условия, наконец, позволили России вплотную заняться административным обустройством края.

Особенности администрирования на северокавказских территориях обнаружились уже на начальном этапе становления здесь государственно-административного аппарата, хотя в общих чертах в институциональном плане управление соответствовало обще

российскому, основанному на губернском правлении, которое было введено Екатериной II в 1775 г. и играло основную роль в провинциальном устройстве. Губернский принцип организации административной системы был положен в основу управления новообразованным Кавказским наместничеством, учрежденным мая 1785 г. (док. №1). В то время наместничество представляло собой одну из специфических форм территориально-административного устройства на окраинах империи, по сути мало отличаясь от таких образований, как губернии центральных областей. Кавказское наместничество поначалу включало Астраханскую область и появившуюся на карте империи Кавказскую губернию.

выгоду в причислении под российское управление и даже смогут участвовать «в оном выбором судей по званию и состоянию». Территориальные границы Кавказского наместничества не были определены, и принадлежность местного населения к определенному центру также не оговаривалась.

Первые административные шаги Российской империи в регионе отличала крайняя щепетильность, что объяснялось необходимостью закрепления на стратегически и экономически значимых территориях. Особые инструкции регламентировали принципы обращения представителей российской военной администрации на Кавказе с местными народами, от которых следовало добиваться доверия и расположения. Приводя местных жителей в «некоторый род зависимости от Высочайшего престола», их рекомендовалось всячески «обращать к пользам Империи и их собственным и распространять убеждением благоустройство и законы наши, кои мы им дать готовы к их собственному спокойствию, тишине и благоденствию» (док. №3). Правительство поощряло стремление горцев к переселению на равнинные земли, поближе к укрепленным российским поселениям, вокруг которых простирались угодья, уже обращенные в казенное ведомство.

Управленческая деятельность в новоприобретен- ной окраине сразу же начала выстраиваться по образцу общероссийских административных учреждений.

лит устранить «безначалие, вкореняющее беспорядки, наглость и хищничество как в большой, так и в малой Кабарде», учредить там «по числу родов Суды для владельцев под именем Кабардинский такого-то рода Суд, а для узденей родовые Расправы, составя и те и другие из лучших людей, выбранных самими ими, не примешивая к оным никого из наших офицеров...» (док. №3). Верхний пограничный суд предназначался для рассмотрения уголовных дел «всех вообще азиатцев, под зависимостью военного губернатора в сей (Кавказской - Е.К.) губернии обитающих», и стал высшей апелляционной инстанцией для кабардинских родовых судов, где производство дел велось по «их обрядам». Введение российского законодательства для «азиатцев» мотивировалось тем, «дабы чрез сей предмет колико можно приблизить их к познанию и повиновению правам российским.»7 Уже через год к подсудности этого учреждения были отнесены также «тяжебные и жалобные дела», возникавшие как среди кабардинцев, так и среди других народов, обитающих вблизи Кавказской военной линии, в том числе и осетин (см. док. №13).

Однако опыт использования в практике Верхнего пограничного суда российских установлений оказался крайне неудачным, наглядно продемонстрировав принципиальную несовместимость российского судопроизводства с традиционной юридической практикой северокавказских народов, поскольку изъятие из подсудности посреднического суда дел «кровомще- ния» и причисление их к разряду уголовных, каковыми они представлялись в соответствии с российским законодательством, не только предусматривало иную систему наказаний, несвойственную обычно-правовым

механизмам регулирования подобных конфликтов, но и отнимало у традиционного суда одну из важнейших функций защитника гражданских прав общинников.

Уже через десять лет существования Кавказского наместничества оно, в соответствии с указами от 12 и 31 декабря 1796 г., преобразовывается в Астраханскую губернию, увеличившуюся за счет части территории бывшей Саратовской губернии (док. №4). «Кавказской дивизии инспектором, Астраханским Военным Губернатором и начальствующим гражданскою частью» назначается генерал-лейтенант К.Ф. Кнорринг. В августе 1800 г. с целью облегчения командующему на Кавказе «бремени управления» вводится гражданская должность главного пристава, на которую именным указом коллегии иностранных дел был назначен коллежский советник Макаров (док. №6).

Выступая с протекционистских позиций, Петербург поначалу в своей деятельности исходил из необходимости «мягкого» административного воздействия на местное население, с достаточной осторожностью приглядываясь к местным условиям. Эта установка провозглашалась и в наставлении главному приставу горских народов, данном Коллегией иностранных дел 30 сентября 1800 г., в котором признавалось право «азиятских народов» как подданных российской монархии «наравне с прочими россиянами требовать нужной себе защиты и ограждения законами»[7]. Самому же приставу надлежало «личным обращением... и правдивыми поступками... снискивать всякую от них (горских народов. - Е.К.) доверенность и любовь и по возможности удаляться от причин, повод к ненависти и остуде подающих... следовательно никаких обид, огорчений и насилия отнюдь никому не чинить, взяток не брать и других к тому не допускать, под опасением суда и законного взыскания»[8]. В столице прекрасно осознавали, что невмешательство в общественный и хозяйственный быт горцев - единственный пока путь добиться спокойствия и «благонамеренности» с их стороны[9].

Компетенцию главного пристава составило управление кавказским населением Астраханской губернии и так называемыми «залинейными» жителями, оказавшимися за пределами укрепленной линии, - кабардинцами, абазинцами и др., кроме того, он осуществлял общее руководство деятельностью приставов, состоявших при кабардинцах, а также кочевых народах Предкавказья, которые ранее находились в непосредственной за-

висимости от командующего Кавказской линией. Главный пристав получил довольно широкие полномочия: он имел право самостоятельно подбирать кандидатуры частных приставов и представлять их на утверждение в Государственную коллегию иностранных дел, регулировать отношения и споры, возникающие между местными народами и русскими поселенцами, а также разбирать тяжбы и наиболее значимые конфликты между самими горцами соответственно «прежним их правам и обыкновениям»11, передавая иски по уголовным делам в Астрахань на рассмотрение военного или гражданского губернаторов, где судебное разбирательство опиралось уже на общероссийские законоположения.

Однако на практике эта модель управления «зали- нейными» жителями оказалась довольно неудобной: двойственность их подчинения наряду с необходимостью обращения к главному приставу в случае возникновения обстоятельств, неразрешимых в рамках обычно-правовых процедур, только усложняла и затягивала вынесение окончательного решения. И вскоре из подчинения главному приставу «залинейные» жители были изъяты и переданы в непосредственное ведение астраханского военного губернатора (док. №8). Этот шаг вернее отвечал целям кавказского руководства, стремившегося к упорядочению управленческой деятельности в предгорном и горном районах Центрального Кавказа в усложнившихся внешнеполитических обстоятельствах, связанных с нависшей угрозой войны с Ираном. Решая двойную задачу не только закрепления результатов, достигнутых в административном освоении края, но и расширения сферы своего политического влияния, Петербург стремился к централизации

разных аспектов управления в регионе, избегая при этом возможных осложнений с местной социальной элитой. Поэтому российско-северокавказские отношения на начальном этапе административного освоения региона строились на принципах вассалитета, обеспечивавшего неприкосновенность общественной жизни местного населения (док. №7); само же управление горцами сводилось преимущественно к полицейскому надзору со стороны ближайших «кордонных начальников» - комендантов укреплений Кавказской военной линии, выстроенных в предгорной зоне и в горах вдоль Военно-Грузинской дороги.

Присоединение Грузии, имевшее следствием заметную активизацию политики России на Кавказе, побудило правительство к разработке более конкретных мер по управлению Северным Кавказом. В соответствии с именным указом от 15 ноября 1802 г. Астраханская губерния, «по причине пространства оной», вновь распадается на два территориально-административных образования: собственно Астраханскую и Кавказскую губернии, каждую из которых составил ряд уездов (док. №9). Губернское правление во вновь образованных территориально-административных единицах учреждалось на основании общих для России положений. С введением должности главноуправляющего, соединившей военную и гражданскую власти, получила дальнейшее развитие идея централизации управления всем Кавказом. Исполняющим должность «Главноуправляющего Грузиею и пограничными Кавказского края делами, Астраханским и Кавказским Военным губернатором» был назначен генерал от инфантерии князь П.Д. Ци- цианов. Рескриптом от 26 сентября 1802 г. главноуправляющему было указано, что вверенные его управлению

народы «разделены быть могут на два рода: одни живущие внутри линии и в совершенном подданстве России находящиеся; другие в горах обитающие и независимые или в наружности временно подвластными России почитающиеся»[10]. Соответственно отношению народов к российскому подданству рекомендовалось избирать и методы управления, однако «приноравливаясь» к нравам и обычаям каждого народа[11].

Возросшее значение Закавказья повысило для России и стратегическую значимость Центрального Кавказа - обитающие здесь народы поручались непосредственному наблюдению самого главноуправляющего[12]. По мнению правительства, успешное управление горцами было возможно при определенной степени невмешательства в их внутренние дела[13], что могло бы обеспечить поддержание должной стабильности в этом регионе. В действительности же непосредственное управление горскими общинами оказывалось весьма затруднительным и к тому же было чревато нежелательными осложнениями с местной социальной элитой, с которой кавказское руководство изначально стремилось найти общий язык, видя в них социальную опору для дальнейшего политико-административного упрочения в крае. Власти откровенно покровительствовали «лучшим людям народа сего», поощряя поступление представителей горской знати на русскую службу[14].

Во многом реализации правительственных планов должно было способствовать переселение определенного числа «залинейных» жителей в пределы Кавказской губернии. Выступая с протекционистских позиций, правительство всемерно содействовало процессу переселения горцев на равнинные земли, поближе к границам Кавказской губернии, поскольку это заметно облегчало осуществление административного контроля. Все, что имело отношение к переселению горцев, находилось в поле зрения самого императора, поручившего кавказскому начальству разработку соответствующих мер. Власти готовы были выделять переселенцам земли «в выгодных местах», оказывать поддержку зерном и денежными пособиями для обустройства[15], впрочем, на некотором удалении от границы[16]. Как подчеркивалось в высочайше конфирмованном докладе от 23 ноября 1806 г., «водворение в Кавказской губернии пере- селенцов и назначение им вспоможения предоставлено распоряжению гражданского под главным наблюдением военного губернатора», для чего, например, в 1807 г. было ассигновано 30 тыс. руб.[17]

Таким образом занимались пустующие земли по р. Куме до границ Моздокского уезда[18], на которых расселяли кабардинцев, «изъявляющих негодование свое на владельцев их и узденей за причиняемые им притеснения»[19]. Активное переселенческое движение охватило и осетин. Так, к примеру, в 1810 г. командующий Кавказской линией генерал от инфантерии

С.А. Булгаков докладывал императору о переселении на приграничные равнинные земли «двухсот шестидесяти девяти душ со всем имуществом и скотом» осетин, «дигорцами именуемых, исповедающих веру христианскую». Мотивация к поощрению подобных действий сводилась к поддержке «страдающих под игом неверных и порабощенных кабардинским владельцам»[20], для подкрепления которой из казенных средств тогда же в распоряжение гражданского губернатора «для водворения осетинцов» было выделено «двадцать тысяч шестьсот семьдесят шесть рублей сорок три копейки с половиною»[21]. Переселенцы из горной Осетии, основавшиеся на равнинных землях, по распоряжению Н.Ф. Ртищева, главноуправляющего в Грузии с 1812 г., состояли в ведении военного начальства и поручались «заведыванию» кабардинского пристава, «в недальнем от них расстоянии в селении Прохладном находящегося»[22].

Особое внимание линейного командования к Военно-Грузинской дороге требовало урегулирования отношений с тагаурцами, заселявшими Дарьяльское ущелье, через которое пролегала эта важнейшая транспортная магистраль. Антирусские выступления тагаур- цев во главе с Ахметом Дударовым необычайно затрудняли связи России с Грузией[23]. Военное командование не раз направляло в Тагаурию воинские отряды для

усмирения «неспокойных» тагаурцев[24], недовольных нововведениями администрации, регламентировавшими «поборы с проезжих» по Военно-Грузинской до- роге[25]. Другой составной частью российской политики в Тагаурии было привлечение лояльно настроенных местных владельцев (см. док. №10), которых одаривали чинами, жалованьем и пожизненной пенсией[26] и которым, позволяя селиться на плоскостных землях со своими кавдасардами и фарсаглагами, отводили значительные земельные площади[27].

На фоне волнений в районе Военно-Грузинской дороги население удаленных Куртатинского и Ала- гирского ущелий для властей «представляло довольно надежный оплот, препятствовавший соединению кабардинцев и тагаурцев для враждебных действий против русских...»[28] Но несмотря на сочувствие жителей горной Осетии русским[29], российское влияние здесь не приобрело еще четко выраженных административных форм, ограничиваясь простым покровительством и поощрением (док. №11).

В этот период управление населением Осетии осуществлялось в зависимости от места расселения ее

жителей: в горах ближайшие к военно-пограничной линии поселения контролировались российскими военными офицерами; осетины же, осевшие на равнине в пределах линии, подчинялись комендантскому управлению в составе полиэтничного населения укреплений. В непосредственной близости от населенных пунктов, основанных куртатинцами и дигорцами вне пределов пограничной линии, выстраивались редуты, бывшие местом пребывания «начальников русских», которые, по просьбе самих жителей, нередко разбирали «их дела и жалобы»32.

В начале XIX в. наступил некоторый «застой» в деле административного освоения Центрального Кавказа, что объяснялось неблагоприятной для России политической обстановкой, сложившейся вследствие обострившихся отношений с Ираном и Турцией, вылившихся в затяжные русско-иранскую (1804-1813 гг.) и русско-турецкую (1806-1812 гг.) войны. Помимо этого, мероприятия правительства по укреплению оборонных сооружений (строительство Кисловодского укрепления, восстановление Владикавказской крепости, устройство новых военных крепостей, редутов, форпостов вдоль Военно-Грузинской дороги и пр.), которые проводились с привлечением труда горцев и сопровождались злоупотреблениями правительственных чиновников на Кавказе, провоцировали глухое брожение в горской среде. Положение особенно обострялось антироссийской деятельностью турецких и иранских агентов, которые активно действовали в горах Центрального Кавказа, добиваясь скорейшего восстания

против России и обещая всевозможные льготы от шаха и султана[30].

Победоносно закончившиеся войны и последовавшая затем мирная передышка позволили, наконец, российскому правительству заняться кавказскими делами вплотную. Наступила следующая фаза административного подчинения региона, отмеченная попытками внедрить в общинный быт горцев принципы, определявшие деятельность по управлению низовыми административно-территориальными единицами в центральных российских губерниях, однако с учетом местной специфики.

Активным проводником нового политического курса стал А.П. Ермолов, рескриптом Александра I от 6 апреля 1816 г. назначенный на высшую военно-административную должность на Кавказе. Практически сразу же главноуправляющий предложил программу административного переустройства Осетии, вызванного «необходимостью обуздания осетин» и «воздержания» их «от шалостей». Разработанный А.П. Ермоловым план волостного управления Осетией (док. №12) рассматривался им как начальный, «подготовительный» этап окончательного административного обустройства Осетии, в ходе которого горцы получат некоторые навыки повиновения твердой российской власти[31]. Состав волостных управ должен был формироваться из выборных «старейших и более уважаемых» лиц, сфера полномочий которых ограничивалась решением внутренних вопросов, касавшихся хозяйственной жизни

осетин: урегулированием тяжб между односельчанами, подворной раскладкой повинностей и контролем над их исполнением. Проведение в жизнь административных мер в Осетии было предложено возложить на кавказского гражданского губернатора, а непосредственное их исполнение - на владикавказского коменданта. Проект А.П. Ермолова стал пробным шагом на пути формирования в регионе низовых звеньев государственно-административного аппарата, адекватных общероссийским.

В бытность А.П. Ермолова главноуправляющим на Кавказе были проведены новые территориально-административные преобразования, необходимость которых диктовалась потребностями управления, «более сообразного местным обстоятельствам». Согласно указу Правительствующему Сенату от 24 июля 1822 г.

об              изменении кавказской административной системы, Кавказская губерния преобразовывалась в область (док. №15), оказываясь с Грузией в одном главном управлении, находившемся в Тифлисе. Указом узаконивалась верховная власть в области начальника Кавказской военной линии, который сменил на посту главы областной администрации гражданского губернатора и наследовал все его полномочия. Верхний пограничный суд в Моздоке упразднялся, и все дела передавались в уездные суды. Гражданское судопроизводство «зали- нейных народов», оставленных под военным управлением, было предписано вести «на основании прежних их обычаев» (под контролем специально назначаемых российских чиновников), уголовные дела передавались в военный суд. В целом указ официально закреплял приоритет военного управления над гражданским, одновременно обозначив тенденцию на централизацию

управления в регионе, что нашло отражение в последующих государственно-правовых актах.

Утверждение нового порядка управления Северным Кавказом, последовавшее вслед за указом 1822 г., произошло уже после отставки А.П. Ермолова, когда главноуправляющим стал генерал от инфантерии, граф И.Ф. Паскевич. 6 февраля 1827 г. Николай I утвердил «Учреждение для управления Кавказской областью» (док. №17). Принимая этот законодательный документ, в Петербурге признавали, что предлагаемая административная модель может корректироваться под воздействием реальных социально-политических обстоятельств (док. №16). Реализовать правительственные распоряжения поручалось генералу Г.А. Эммануэлю как главному должностному лицу в кавказской администрации; ему указывалось также обо всех «неудобствах и затруднениях в исполнении оного (Указа. - Е.К.) представлять Сенату замечания с его заключением»35.

Кавказская область учреждалась в границах бывшей Кавказской губернии и делилась на четыре округа; окружные управления учреждались в Ставрополе, Георгиевске, Моздоке и Кизляре; этим же положением к Кавказской области причислялись земли войска Черноморского. Общее административное руководство Кавказской областью осуществлялось из Тифлиса - места расположения главного управления Кавказской областью и Грузией. Высшая власть в области принадлежала главноуправляющему, предметом ведения которого определялся «надзор над правильным и успешным движением всех подчиненных управлений». Главноуправляющий наделялся военными (на правах командира Отдельного Кавказского корпуса),

административными, хозяйственными и судебными полномочиями и подчинялся непосредственно правительствующему Сенату, порядок отношений с которым регламентировался общим положением о губерниях. Областное управление препоручалось областному начальнику - воинскому чиновнику, находившемуся в подчинении главноуправляющего. Основная обязанность областного начальника состояла в обеспечении «внешней безопасности» Кавказской области; под его управление также передавалась часть «залинейных инородцев» («по усмотрению главноуправляющего»), поскольку на них не распространялись административные порядки, введенные с учреждением областного и окружного управлений, и они оказывались в ведении линейных воинских начальников безотносительно к административно-управленческому аппарату, созданному в области и округах. Округа, в которые преобразовывались уезды, возглавлялись окружным начальником - комендантом окружного города, находившегося в подчинении командующего на Кавказской линии. «Дела до горских народов относящиеся, сношения с ними и меры осторожности в окрестностях города» составляли один из важнейших предметов ведения начальника округа. В его ведомстве находились также дела соседних с округом горских народов.

«Учреждением» были предписаны особые меры по закреплению государственных административных порядков среди народов, населяющих Центральный Кавказ. Кроме того, все уголовные преступления, совершаемые «внешними инородцами», подлежали рассмотрению в воинских судах; во всех остальных случаях им оставлялось право «разбираться на основании древних обычаев и законов их». Впрочем, линейное

начальство также получало возможность исполнения судейских полномочий, но только когда сами горцы обратятся к нему с подобной просьбой. Более эффективное управление горцами, по мнению правительства, было возможно посредством полицейского надзора, который должен был осуществляться воинской стражей.

Проведенные преобразования рассматривались как мера, более или менее адаптированная к местным условиям, но не гарантировавшая полного и окончательного утверждения администрации в горах. Поэтому всемерное способствование всем желающим к переселению на внутреннюю сторону Кавказской линии, в пределы области, сохраняло свое значение в качестве одного из ведущих направлений российской политики по отношению к горцам. Важность этого направления подчеркивалась тем обстоятельством, что регулирование процессом переселения горцев находилось в компетенции самого главнокомандующего. Правительство полагало, что в результате планируемых мероприятий Кавказская военная линия окажется лишь «временным учреждением» и перестанет быть «действительною границей» между Россией и Кавказом.

В целом административные преобразования конца второго десятилетия XIX в. обозначили тенденцию на нивелирование различий, существовавших в системах управления «внешними» и «внутренними» «инородцами». Важным шагом на этом пути явилось учреждение в 1828 г. Владикавказского инородного суда, предназначенного для разбора гражданских дел в осетинских и ингушских обществах и находившегося в ведении кавказской администрации. Как предполагалось, суд должен был функционировать на основе единых для

всех судебных учреждений Северного Кавказа правил, в разрешении же гражданских дел необходимо было исходить из установлений адата, адаптированных по возможности к российскому законодательству[32]. Работа Владикавказского инородного суда должна была осуществляться постоянным судейским составом, сформированным из «почтеннейших владельцев» и старшин горских обществ, избиравшихся на один год. В отдельных случаях разбирательства допускалось и участие «народных депутатов» - представителей низших сословий, но обладавших лишь правом совещательного голоса. Председательствовать в суде назначался владикавказский комендант.

Учреждая этот судебно-административный орган, правительство решительно следовало уже наметившемуся в системе управления «внешними инородцами» курсу на подчинение всех аспектов жизнедеятельности горцев официальному контролю. Окончательный же отказ от ранее провозглашенных принципов «невмешательства» и «постепенности» произошел после карательных экспедиций в Ингушетию и Осетию генерал-майоров И.Н. Абхазова и П.Я. Ренненкампфа. Их определяющими результатами стали введение в Осетии приставского управления и признание необходимости учреждения окружного суда, о чем главноуправляющий И.Ф. Паскевич уведомлял военного министра 12 декабря 1830 г. (док. №18).

Введение института приставов в Осетии стало началом осуществления правительственных планов по внедрению государственного административной системы

на всем Центральном Кавказе с целью «приучить понемногу необузданных горцев к повиновению и приготовить их к принятию гражданского устройства»37. Новую управленческую структуру, учрежденную в северной части Осетии и в Ингушетии, возглавил главный пристав, должность которого исполнял российский офицер. За подчиненными ему четырьмя помощниками, назначаемыми из местной, «преданной Российской империи», социальной элиты, состоявшей на российской воинской службе, закреплялись разные осетинские общества. Под управлением помощников главного пристава оказались горная и равнинная территории Тагаурии и Куртатинское ущелье. Пока еще недостаточно прочная административная база не позволяла включить в систему общего приставско- го управления алагирцев, которые продолжали подчиняться назначенному властями «управляющему» - старшине, наделенному всеми полномочиями пристава, и дигорцев, которые по-прежнему оставались в ведении кабардинского пристава. Так же обстояло дело и с назрановцами, которыми ведал назначенный к ним собственный пристав. Территория южной части Осетии также была разделена на четыре приставства под управлением представителей грузинского дворянства, один из которых состоял в подчинении управляющего горскими народами по Военно-Грузинской дороге, а три - Горийского окружного начальника (док. №22). Намереваясь в будущем объединить всю Осетию под одним особым управлением, кавказское руководство рассчитывало, что таким образом «прочное владычество наше в Осетии решительно разрежет хребет гор Кавказских на две части, тогда как ныне одна лишь

Военно-Грузинская дорого пересекает сообщения между полу-покоренными и враждебными нам народами».

В 1831 г. произошла реорганизация Владикавказского инородного суда в окружной (док. №20, 21). Теперь к ведению суда относились не только гражданские дела «народов Куртатинского, Тагаурского, Джераховско- го, Кистинского и Галгаевского», при разборе которых указано было руководствоваться правилами, изложенными в «Учреждении о губерниях» 1775-1780 гг., но и уголовные правонарушения (см. док. №19). Этот шаг наряду с назначаемостью судей и должностным оформлением судейских полномочий радикально изменил и характер самого судопроизводства, предназначенного для разбора дел местных народов, положив начало внедрению в традиционную горскую среду формальнобюрократических начал. В результате Владикавказский окружной суд превратился в государственный судебноадминистративный институт и стал централизованной судебной инстанцией, в которой все этапы судопроизводства были приведены в соответствие с российскими судебно-процессуальными порядками. Именно это обстоятельство и предопределило провал предпринятого правительством мероприятия по утверждению у горцев «прочного... гражданского образования»38, отчего высшая кавказская администрация уже в 1837 г. вынуждена была отказаться не только от этого учреждения, но и от самой идеи перевода местного судопроизводства на общероссийскую законодательную базу (док. №23). Исполнение судебных функций возлагалось на приставов, а судопроизводство предписано было вести в соответствии с понятиями и обычаями горцев; «наиболее же выдающиеся дела» передавались

коменданту Владикавказа, в чьем ведении оказалось также непосредственное руководство деятельностью приставов и их помощников. Административные же функции упраздненного Владикавказского окружного суда отошли к специально созданной в 1837 г. Горской канцелярии, разбиравшей не только сугубо административные вопросы, но и «дела азиатцев» гражданского характера: земельные, имущественные, арендные, наследственные, межсословные, дорожно-строительные и пр.[33] Через 20 лет, в 1856 г., дела Канцелярии по управлению мирными горцами вместе с делами Управления начальника Владикавказского военного округа были переданы в Штаб войск Левого крыла Кавказской линии, в ведение Управления командующего войсками Левого крыла[34].

Одновременно с упразднением окружного суда была реформирована и система приставства. Теперь для управления «народами Куртатинским, Тагаур- ским, Джераховским, Кистинским и Галгаевским» назначался один пристав с четырьмя помощниками; пристав назначался и к алагирцам; назрановские ингуши оставались в ведении своего пристава. Приставские управления переходили в подчинение владикавказского коменданта, обязанности и права которого, как и должностные обязанности самих приставов, оговаривались особой инструкцией. У приставов сосредоточивалась вся полнота исполнительной власти на местах: в их обязанности входило «приводить в исполнение все требования и распоряжения начальства, доносить по команде о всех замыслах неблагонамеренных, охранять общественное спокойствие, производить уравнитель

ную раскладку повинностей по аулам, вести перепись аулам, саклям и жителям, взыскивать за маловажные проступки по народным обычаям и в качестве домашнего исправления арестовывать и представлять по начальству уличенных в важнейших преступлениях»[35].

Таким образом, начиная с 30-х гг. XIX в. можно говорить о включении Осетии в административную систему Российской империи и начале нового этапа становления в регионе государственного управленческого аппарата. Этот этап ознаменовался коренными изменениями в российской политике на Кавказе в целом, которую определяла установка на политическое освоение края и включение его не только в административно-экономическое, но и в политико-правовое поле империи. В основу административного управления Северным Кавказом оказались положены принципы централизма, определившие правительственную политику на Кавказе к концу первой трети XIX в.

Внутриполитические условия в регионе, связанные с развертывавшимся движением под руководством Шамиля, представляли серьезную угрозу «русскому делу» на всем Северном Кавказе. Укрепление административных позиций империи требовало совершенствования системы управления в неспокойном регионе. Сменивший Г.В. Розена на посту главноуправляющего Е.А. Головин, который до того был председателем правительственной комиссии внутренних дел Царства Польского, выступил с предложением сосредоточить в руках командующего войсками на Кавказской линии всю полноту как военной, так и гражданской власти в

Кавказской области и Черномории («без всякого участия главноуправляющего в Грузии»), предоставив ему все права военного губернатора; одновременно командира Отдельного Кавказского корпуса следовало наделить полномочиями главнокомандующего, который имел бы право распоряжения «по всем частям как военного, так и гражданского управления»42. Император принял некоторые замечания Е.А. Головина, указом от мая 1840 г. поручив управление гражданской частью в Кавказской области и в Черномории начальнику Кавказской области (док. №24), но управление «внешними инородцами» в области было оставлено «без изменения в непосредственной зависимости главноуправляющего Грузиею...»

Начало 40-х гг. XIX в. стало временем возросшей активности кавказской администрации, вплотную занявшейся поисками таких организационных форм и методов управления, которые бы наиболее, с точки зрения властей, соответствовали государственным политическим интересам в регионе и в то же время не слишком расходились с местной спецификой. В этот период возобновилась работа по сбору сведений об обычно-правовых основах жизнедеятельности горских обществ, результаты которой, как планировалось, должны были быть отражены в положении «по управлению мирными горцами»43. Необходимость более основательного ознакомления с обычно-правовой основой жизнедеятельности горских обществ имела под собой вполне рациональную подоплеку. Император был уверен: покорение Кавказа должно основываться «не на одной силе оружия, но также на употреблении политичес

ких средств». Высочайшим рескриптом на имя нового главноуправляющего А.И. Нейдгардта предлагалась «система действий» по покорению горцев, заключающаяся «в постоянном овладении всеми или большею частью способов, какие теперь имеют горцы к своему существованию, дабы стеснением в общественном и частном быте, до возможной степени, вынудить их к изъявлению покорности» (док. №25). А.И. Нейдгард- ту настоятельно рекомендовалось оказывать горцам покровительство «не только на словах, но и на самом деле» в целях сближения их с Россией, которое должно было обеспечить «не преждевременным введением форм управления и судопроизводства, настоящим понятиям их еще недоступных, но ограждением собственности и безопасности от внешних насилий, развитием торговли и промышленности и предоставлением существенных выгод...»

Годы правления А.И. Нейдгардта отмечены переустройством Кавказской военной линии, произведенном в 1843 г. в целях устранения существовавших неудобств в управлении и отвечавшем идее обеспечения единообразия в военно-административной и гражданской сферах деятельности (док. №26). В результате реорганизации все пространство, подведомственное ранее Владикавказскому коменданту, оказалось включенным в Центр Кавказской линии, в составе которого бывшее управление Владикавказского комендантства «с причислением к оному Дигории» стало именоваться Владикавказским округом; все исполнительные полномочия в нем передавались окружному начальнику, в чьем ведении находились как войска, так и управление «покорными племенами». Самому Владикавказскому коменданту оставлялось только «заведывание крепо

стью» и предписывалось «во всех отношениях» подчиняться Владикавказскому окружному начальству. В административных границах Владикавказского округа оказался также и горский участок, «состоящий из народов, по Военно-Грузинской дороге обитающих», - тага- урцев и их соседей со стороны Грузии и Ингушетии, - подведомственный главному приставству горских на- родов44. Гражданские дела местного населения округа разбирались в Канцелярии по управлению мирными горцами, состоявшей при Управлении начальника Владикавказского округа.

Изменения в системе управления на Центральном Кавказе сопровождались неудачами правительственной администрации в Закавказье и в военных мероприятиях против горцев на Северо-Восточном Кавказе. Кроме того, неудобства в практическом управлении, вызванные отдаленностью региона и одновременной зависимостью главноуправляющего в Грузии от центральных министерств привели Петербург к осознанию того, что отсутствие свободы действий у главы кавказской администрации и его зависимость от решений Кавказского комитета негативно влияют на развитие ситуации на Кавказе в целом. Острота «кавказского» вопроса вынудила Петербург предпринять решительный политический шаг, обособив Кавказ в административном отношении и передав весь комплекс функций управления региональным властям.

19 февраля 1844 г. учреждается Кавказское наместничество, а в ноябре того же года на должность наместника назначается опытный администратор М.С. Воронцов. В отличие от прежних главноуправляющих, наместник в пределах края пользовался всеми

правами, составляющими компетенцию соответствующих правительственных ведомств (док. №29, 30). Широкие исполнительно-распорядительные полномочия наместника должны были способствовать более эффективному проведению общегосударственной административной и экономической политики в регионе, видевшемся частью общероссийского культурно-экономического и политико-правового пространства. Исходя из этих установок, М.С. Воронцов произвел ряд преобразований, целью которых было стремление добиться максимальной адаптации края к империи с сохранением местных специфических особенностей.

Административные преобразования М.С. Воронцова в Закавказье и на Северном Кавказе проводились на основе все того же губернского принципа. В результате край был вновь поделен на губернии, именовавшиеся по названию главного города. 2 мая 1847 г. высочайшим указом Правительствующему Сенату Кавказская область «для соблюдения единообразия в общем наименовании разных частей государства» переименовывается в Ставропольскую губернию, а ее округа становятся уездами (док. №31). Владикавказский военный округ имел свое окружное управление, разместившееся во Владикавказе, и учрежденный наместником в 1847 г. Владикавказский народный суд для живущих в пределах округа горских народов, где разбирательство «тяжебных дел кровомщения» основывалось «на обычаях и законах давности, сохранившихся в предании»[36]. Свои народные суды имелись и в приставствах.

Произведенные трансформации подразумевали распространение в крае российских законоположений и административных порядков с разделением власти

на исполнительную и судебную. Однако наиболее существенные изменения коснулись преимущественно Закавказья, чему имелись свои причины, главная из которых заключалась в продолжающихся военных действиях на Северо-Восточном и Северо-Западном Кавказе и невозможности в связи с этим проведения ощутимых административных преобразований на Северном Кавказе, где прежде всего требовалось погасить пламя Кавказской войны. Кроме того, сказывалась и разница в уровне социально-политического и торгово-экономического развития Закавказья и Северного Кавказа, также влиявшая на темпы развития системы государственного управления в разных областях региона. Вследствие этих обстоятельств Северного Кавказа, в особенности его центральной части (и в частности Осетии), перемены коснулись еще не скоро, и вплоть до конца 50-х гг. XIX в. «осетинские поселения северного склона, в административном отношении, составляли... часть неопределенного, по своим границам, военного округа, центром которого была крепость Владикавказ»[37].

Важнейшим следствием административной деятельности М.С. Воронцова на посту кавказского наместника стало оформление т.н. военно-народного управления, в ведении которого находились все горские народы Северного Кавказа. Отличаясь от общегражданского управления Российской империи, система военно-народного управления тем не менее четко обозначила позиции правительства по отношению к региону, который представлялся уже неотъемлемой частью государства; окончательная же интеграция населения Северного Кавказа в общегосударственное политико-правовое и культурно-экономическое про

странство оставалась лишь вопросом времени. В своих общих чертах военно-народное управление просуществовало на Северном Кавказе вплоть до конца 60-х - начала 70-х гг. XIX в., когда край переживал Великие реформы.

В середине 50-х гг. правительство, всерьез обеспокоенное затянувшимися военными действиями по подавлению движения Шамиля, пришло к необходимости изменения общей стратегии кавказской политики в сторону ужесточения административных мер и усиления военного начала в управлении. Эта задача была возложена на опытного военачальника А.И. Барятинского, в 1856 г. назначенного наместником и главнокомандующим Отдельным Кавказским корпусом и сменившего на этой должности Н.Н. Муравьева. С именем А.И. Барятинского связана целая эпоха в развитии государственно-административной системы управления краем, ознаменовавшаяся напряженными поисками административных форм, наилучшим образом отвечавших основной политической задаче, вставшей перед империей в ходе Кавказской войны, - сохранения региона в составе России.

Первыми шагами нового наместника стали мероприятия по рассредоточению функций управления по отдельным ведомствам[38] (см. также док. №43), причем в стремлении упорядочить структуру военно-народного управления А.И. Барятинский напрямую экстраполировал основные институциональные формы центральной власти - как законодательной, так и исполнительной. В результате регион превращался в административную автономию со своей ведомственной

системой, в организационном и функциональном отношениях дублировавшей общегосударственные исполнительные институты.

Положения, утвержденные Александром II 2 декабря 1857 г. и 1 апреля 1858 г., изменили военно-административное устройство Кавказа, а Отдельный Кавказский корпус переименовывался в Кавказскую армию (док. №34). Вместо приставских управлений на Центральном Кавказе учреждалось военное управление, и весь комплекс военно-административных и распорядительных функций передавался командующим войсками в различных областях Кавказа. Вопросы гражданского характера, касающиеся местного населения, были отнесены к ведению Отделения по управлению горскими народами, созданного в соответствии с апрельским указом 1858 г. при Главном штабе Кавказской армии для согласования действий армейских властей на местах и сосредоточения дел при командующем войсками Левого крыла Кавказской линии. На самой Кавказской линии вводилась окружная система (док. №35): в границах ее Правого и Левого крыльев формировались округа, в числе которых был и Военно-Осетинский (на Левом крыле), делившиеся на при- ставства и участки (наибства); для управления округом назначался окружной начальник, облеченный «достаточной властию для устройства населения» (см. док. №43). Участковую администрацию возглавляли помощники начальника округа. В состав реорганизованного Военно-Осетинского округа вошли главное при- ставство горских народов бывшего Владикавказского военного округа, а также Куртатинское и Алагирское приставства. Территория Военно-Осетинского округа увеличивалась за счет участка Малой Кабарды, а в гор

ной полосе - присоединения в 1859 г. Нарского и Ма- мисонского ущелий[39], входивших до этого в Тифлисскую и Кутаисскую губернии[40].

Как считал наместник, проведенные преобразования должны были способствовать развитию «полной системы экономических мер для устройства народного благосостояния»[41]. А.И. Барятинский был совершенно уверен в том, что хотя «Положение о Кавказской армии» от 1 апреля 1858 г. «. не установило еще народного управления, но, разграничив районы по действительным племенным делениям и подразделениям, будет служить верною рамкою, в которую удобно уложатся особенности местных учреждений»[42]. Фактически же Положение от 1 апреля 1858 г. узаконило систему военно-народного управления, постепенно сложившуюся по мере вовлечения Кавказа в политико-административную систему Российского государства.

К концу 50-х гг. XIX в. в связи с близившимся окончанием Кавказской войны, отдельные вспышки которой переместились в северо-западную часть региона, на повестку дня выдвинулись вопросы, связанные с развитием гражданского управления в крае. В эти годы кавказская администрация проявила чрезвычайную активность, демонстрируя стремление как можно скорее достичь «мирных результатов»[43] в упрочении российских позиций на Кавказе. В связи с этим управ-

ление горскими народами выдвигалось теперь в качестве первоочередной задачи - так считал наместник А.И. Барятинский53, и эта установка определялась генеральной линией в кавказской политике Петербурга. Идея развития гражданских начал в управлении краем нашла выражение в упразднении в январе 1860 г. Кавказской военной линии, почти сто лет служившей отправной организационной формой административно-территориальных преобразований в крае. Из ее Правого и Левого флангов были образованы новые территориально-административные единицы - Кубанская и Терская области (док. №44). Вся территория Терской и Кубанской областей, а также Ставропольской губернии стала именоваться Северным Кавказом. Терскую область составили шесть округов, в числе которых был и Военно-Осетинский, и два наибства.

Реорганизации подверглись и существовавшие до того специальные ведомства по управлению местными народами. В июне 1860 г. Отделение по управлению «покорными горцами» было снова переименовано в Канцелярию по управлению кавказскими горцами, учрежденной при главном штабе Кавказской армии (док. №48). В предварительной переписке, возникшей между различными подразделениями Кавказской армии по поводу преобразования этой административной единицы, ведавшей исключительно делами горцев, основным фактором, мотивировавшим необходимость изменений, называлось прежде всего расширение круга действий по «управлению покорными туземцами» после водворения в крае «большего порядка и спокойствия» (док. №46). Ввиду важности вопроса он рассматривался в Главном штабе Кавказской армии. В резуль

тате уже спустя месяц новая структура, созданная для гражданского управления местным населением, стала называться Канцелярией по управлению горцами Терской области, войдя в качестве самостоятельного звена в штаб войск Терской области (док. № 50, 53).

Еще в ноябре 1859 г. наместник А.И. Барятинский обратился к председателю Кавказского комитета с просьбой ходатайствовать перед императором о разрешении преобразовать крепость Владикавказ, «сделавшуюся основным и главным пунктом прочного владычества России на Кавказе», в город (док. №41). Император счел доводы наместника убедительными, и 31 марта 1860 г., «в видах развития на Кавказе торговли и промышленности и водворения начал мирной гражданской жизни между покорными горскими племенами», крепость Владикавказ в соответствии с именным указом кавказскому наместнику была «обращена» в город, который по утвержденному тем же указом новому «Положению

об              управлении городом Владикавказом» выводился из системы комендантского управления и в порядке общего управления причислялся к ведомству командующего войсками Левого крыла Кавказской линии (док. №45). С этого времени Владикавказу, прежде служившему чрезвычайно важным пунктом в стратегическом отношении, отводилось «не менее важное назначение по водворению между покорными горцами начал мирной гражданской жизни». Временно («впредь до избрания особого штабс-офицера») исправляющим должность городничего был назначен поручик Циклауров, до того бывший полицмейстером Владикавказа (док. №47, 49).

Изменение статуса Владикавказа повлекло за собой учреждение в нем городового суда, который уже

июля 1860 г. «открыл свои действия» (док. №49, 52). Председатель городового суда, городничий, а также «непременные» (постоянные) члены суда назначались начальником Терской области генерал-адъютантом Н.И. Евдокимовым по представлению коменданта Владикавказа полковника Наумова. Два заседателя суда избирались на месте сроком на два года, и о результатах выборов докладывалось начальнику Терской области; самих заседателей предписывалось избрать из представителей «жительствующих во Владикавказе потомственных или личных дворян и одного из местных осетин, без которых суд не может рассматривать и решать гражданских и уголовных дел» (док. №51). В результате председателем городового суда стал «моздокский 1-й гильдии купец» Ефим Лебедев, заседателями «от дворян» утверждались отставной поручик Со- пин, а от местного населения - юнкер Беса (Василий) Коченов (Кочиев), избранный в Тагауро-Куртатинском участке аульными старшинами «в том внимании, что он хорошо знает русский язык» (док. №54). Все действия, структура и штат Владикавказского городового суда регламентировались установлениями свода гражданских законов (изд. 1857 г.), предназначенными для внутренних губерний России.

Местное горское население продолжало ведаться народными судами, в которых в разрешении гражданских дел использовались обычно-правовые нормы. Однако изменение общей стратегии управления Северным Кавказом требовало также и упорядочения судопроизводства, которое доныне фактически зависело «от личного расчета судей»[44]. Введенные 18 сентября 1858 г. «Первоначальные правила для управления

участками Осетинского округа» (док. №36) некоторым образом решали эту задачу, ведя к формализации судебного процесса и определенной унификации судебной системы: теперь вместо народных судов учреждался окружной народный суд; помощникам окружного начальника по участкам поручались судейские функции и предоставлялось право вынесения окончательного решения по поводу «немногосложных словесных жалоб». Произведенное участковым помощником словесное разбирательство требовалось зафиксировать в специальном журнале для введения «единообразного во всех участковых управлениях» образа действий.

Основой для судебного производства по мелким гражданским искам продолжало оставаться обычное право, к сбору норм и кодификации которого власти вновь приступили в начале 60-х гг. XIX в., предполагая со временем приспособить традиционную юридическую систему горцев Кавказа к законам Российской империи. С другой стороны, взаимная адаптация различных по своей социальной природе нормативных систем грозила затянуться, а вполне объективный временной фактор, вмешивавшийся в правительственные планы по «окончательному покорению» Кавказа, становился очевидной помехой в стремлении к скорейшему распространению «гражданственности» среди народов региона.

Примером форсированного подхода к распространению в горской среде государственных правовых начал может служить предпринятая в 1859 г. инициатива начальника Военно-Осетинского округа полковника М.А. Кундухова по отмене «вредных народных обыча

ев» и замене их новыми ввиду несоответствия прежних адатов «духу настоящего времени»[45].

Принятое М.А. Кундуховым радикальное решение вызревало в кавказских административных кругах довольно продолжительное время. Уже в самом начале 50-х гг. высказывались мысли о том, чтобы изменить существующие в горских обществах правовые нормы, связанные с обычаем устройства традиционных поми- нок[46]. Необходимость изменений аргументировалась тем, что обычай этот «крайне стеснителен для людей достаточных и совершенно разорителен для бедных»[47]. Председатель комитета по разбору сословных и поземельных вопросов генерал-майор И.А. Вревский в своей докладной записке доказывал полезность новых правил, которым «народ охотно покорится», если они будут введены правительственным распоряжением, и которые следует «объявить всем жителям на общих сходках. Приставам и старшинам, - считал барон, - строго наблюдать за исполнением сего и взыскивать с них за утайку подобного рода проступков»[48].

К концу десятилетия вопрос о приведении ряда норм, регулирующих брачно-семейную сферу жизни осетин, в соответствие с догмами христианской морали был поднят представителями православного духовенства в лице архиепископа Евсевия (Ильинского), экзар-

ха Грузии, который в октябре 1858 г. обратился к командующему войсками Левого крыла Кавказкой линии с просьбой «...2. об отобрании у христиан-двоеженцев лишних жен; 3. об отобрании у магометан, на основании положения Совета Главного Управления Закавказского края от 20 марта 1852 года, христианских женщин и о приказании осетинским христианам, живущим в браке, не благословленном церковью, обвенчаться» (док. №37). Необходимость ограничения пределов распространения норм обычного права (трактуемых как возврат к «язычеству» и потому «вредных» для христианской церкви) мотивировалась экзархом растущей опасностью исламизации населения, поскольку, с его точки зрения, ряд положений шариата легко мог прижиться на местной «языческой» почве при отсутствии контроля со стороны православного духовенства. Позиция архиепископа была поддержана в штабе войск Левого крыла, откуда на имя М.А. Кундухова поступает настоятельная рекомендация «о немедленном выполнении всех распоряжений, просимых отзывом Архиепископа Экзарха Грузии»59.

Несмотря на всю сомнительность нововведений, собственные колебания и разногласия по этому вопросу в участковых управлениях (см. док. № 38, 39, 42), М.А. Кундухов вынужден был отрапортовать о готовности «безропотно оставить навсегда соблюдаемый ими (осетинами. - Е.К.) до настоящего времени обычай и сохранить на будущее время требуемый как правительством, так и догматами христианской церкви. надеюсь, - обещает М.А. Кундухов, - до июля м-ца настоящего года (1859. - Е.К.) привести к окончательному устранению вредных для Церкви существовавших

в народе обычаев, и в то же время буду иметь честь доложить о том Вашему Превосходительству» (док. №40). В ходе этой кампании созывается «величайший народный сбор», на котором принимаются новые постановления, относимые преимущественно к уголовно-правовой сфере применения адатов. Заодно были пересмотрены и некоторые частные аспекты гражданско-правовых отношений, касающихся левирата, брачного выкупа, наследственного права (к примеру, в число наследников включались лица женского пола), поминальных расходов. С мероприятием М.А. Кунду- хова связывается начало практики созыва общинных сходов, получившей широкое распространение в пореформенные десятилетия при проведении в жизнь заведомо непопулярных административных решений.

Инициатива Кундухова вскорости была подхвачена в Ингушетии и Чечне, где на аналогичных «народных сборах» выносились решения о пересмотре ряда существующих обычно-правовых норм, регулирующих отношения кровной мести, размеры брачного выкупа и т.п.60. Однако относительно практики «многоженства», которая и послужила поводом к подобным кампаниям, положение в Военно-Осетинском округе существенно не изменилось, что заставило благочинного протоиерея Алексея Колиева в августе 1864 г. обратиться к начальнику Западного военного отдела Терской области генерал-майору В.В. Орбелиани (док. №74). Причиной, побудившей протоиерея к составлению документа, стал поступок Беса Коченова, бывшего членом народного суда во Владикавказе, взявшего себе вторую жену. Чтобы навсегда «искоренить это зло» среди осетин, протоиерей настаивал на применении «решитель-

ных административных мер» со стороны гражданской власти, что только и могло бы, по его убеждению, «вразумить» ослушников.

В действительности, управление столь сложным в этническом, правовом и конфессиональном отношениях регионом было сложной задачей, требовавшей особых подходов к его административному обустройству. К тому же, новые социально-политические обстоятельства, в которых Северный Кавказ оказался накануне его окончательного «замирения», определяли необходимость разработки иной стратегии управления, адекватно отвечающей как задачам «слияния» края с Российской империей, так и потребностям социально-экономического развития населяющих его народов. Схема административного деления Кавказского наместничества, сложившаяся к началу 60-х гг. XIX в., была установлена во время военных действий, во многом она носила случайный характер, не учитывая географических границ расселения народов и механически объединяя в пределах одной административно-территориальной единицы совершенно разные этносы, отличающиеся по языку, культуре, религии. К примеру, довольно пестрый по этническому составу Военно-Осетинскй округ населяли осетины, кабардинцы, ингуши и пр. - «9 различных народностей, живущих в горах и на плоскости, находились в ведении владикавказского коменданта»[49]. В то же время изменение прежней административной конфигурации региона привело к разрастанию чиновничьего аппарата и, как следствие, - уничтожению единства в управленческой практике.

В силу своего стратегического значения, а еще более ввиду возможности к сопротивлению властям со стороны местного населения Терская область служила объектом наиболее пристального внимания как кавказского руководства, так и центрального правительства. В январе 1862 г. командующий Кавказской армией Г.Д. Орбелиани представил военному министру Д.А. Милютину аргументы в пользу необходимости упорядочения управления в Терской области и приведения его административно-организационных форм в соответствие с реальными потребностями края (док. №56). Поручив генерал-майору Д.И. Святополк-Мир- скому при вступлении его в должность начальника Терской области (сентябрь 1861 г.) разработку соответствующего положения, Г.Д. Орбелиани рекомендовал за образец взять Дагестанскую область, управление которой вполне, на его взгляд, удовлетворяло «потребностям народа и видам нашего правительства».

Проект управления Терской областью Д.И. Свято- полк-Мирский направил на рассмотрение Г.Д. Орбе- лиани, снабдив документ пояснительной запиской, где представил собственное концептуальное видение управления краем (док. №58). Излагая свою точку зрения, новый начальник Терской области обстоятельно доказывал важность особого подхода к управлению областью, которая во многих отношениях отличалась как от Дагестанской, так и Кубанской областей, и настаивал на дифференцированном подходе к разработке положений для каждого из этих регионов. По сути, записка командующего войсками Терской области, хотя и касалась главным образом вопроса учреждения постоянной милиции в области, представляла собой программный документ, в котором на основе детального

анализа традиционной специфики горских обществ давалось системное обоснование необходимости учета в управленческой практике местных особенностей самоорганизации и соотнесения их с общеполитическими задачами империи в регионе.

Но подготовленный в региональной администрации проект управления Терской областью не был поддержан правительством. Разработанная кавказским руководством редакция «Положения об управлении Терской областью» была приведена в соответствие с «Положением» для Дагестанской области «как оказавшимся на опыте удовлетворительным»[50] и в таком виде утверждена 29 мая 1862 г. (док. №60). Одновременно было принято «Положение об учреждении в Терской области охранной стражи и земской полиции», в основе которого лежали соображения Д.И. Святополк-Мир- ского (док. №61).

«Положение об управлении Терской областью» вводило новый военно-административный порядок: область делилась на три военных отдела (Западный, Средний, Восточный), Отдельное управление военного начальника округа Кавказских Минеральных вод и Владикавказское городовое управление. Каждый отдел в свою очередь распадался на округа, в основу выделения которых был положен принцип «племенного различия жителей Терской области»[51]: Осетинский (вместо упраздненного Владикавказского), Кабардинский, Ингушский - в Западном отделе, Чеченский, Аргунский, Ичкеринский - в Среднем отделе, Кумыкский и Нагорный - в Восточном отделе (см. док. №68), причем округа получали наименование «большею частью по

народностям, их населяющим»[52]. Каждый из этих округов состоял из участков; в Осетинском округе, который вошел в состав Западного отдела, вместо прежних восьми приставств было создано три участка, являвшихся административными единицами Осетии «к северу от главного хребта»: Тагауро-Куртатинский, Алагиро-Ма- мисонский, Дигорский. Остальные административнотерриториальные единицы, состоявшие в ведении начальника прежнего Владикавказского военного округа, были преобразованы и переданы под начало других администраций: Малокабардинский участок снова переходил в ведение начальника Кабардинского округа (док. №63, 64, 65), а из Назрановско-Карабулакского и Горского участков формировался Ингушский округ (док. № 66, 67). Этой мерой, отвечавшей идее бюрократического практицизма, достигалось выравнивание округов в численном и территориальном отношениях.

«Положением» предусматривалось также учреждение во Владикавказе («для судебной расправы между туземцами») Главного народного суда Терской области. Однако в действительности формирование этой судебной структуры затягивалось, на что обратил внимание вступивший в марте 1864 г. в должность начальника Терской области генерал-лейтенант М.Т. Лорис-Мели- ков. Еще в 1863 г. он, оценивая общее положение области и тех дел, которые требуют скорейшего решения, сообщал о крайне неудовлетворительном состоянии местного гражданского управления, обусловленном прежде всего тем, что «в области нет никаких судебных учреждений, кроме плохо устроенного городового суда во Владикавказе», и жители, «ведающиеся закона-

ми Империи, число которых весьма значительно как во Владикавказе, так и в прочих местах области», вынуждены обращаться в палаты Ставропольской и Тифлисской губерний65. В апреле 1864 г. М.Т. Лорис-Меликов обратился к новому кавказскому наместнику, великому князю Михаилу Николаевичу, с обстоятельной докладной запиской, в которой представил проект устройства Главного Народного суда Терской области (док. №75). Главное, из чего исходил М.Т. Лорис-Меликов в обосновании своих предложений, - необходимость «полной соответственности этого учреждения как нуждам и требованиям населения, моему управлению вверенного, так и тому значению, которое желательно было бы сообщить этому учреждению в глазах народа». Им был предложен ряд принципов организации Главного народного суда: «подвижность местопребывания суда» - т.е. последовательные заседания во Владикавказе, Грозной и Хасав-Юрте, сменяемый состав депутатов, выбираемых отдельно в каждом из отделов области, выбор депутатов из разных сословий и т.п.

Вопрос об открытии во Владикавказе областного суда обсуждался в Совете наместника кавказского, куда была представлена соответствующая записка, составленная членом Совета, действительным статским советником князем И.К. Багратион-Мухранским. Владикавказский областной суд предполагалось устроить по примеру Дагестанской области, и эта идея была одобрена императором. Однако для того, чтобы дать делу ход, М.Т. Лорис-Меликов вынужден был лоббировать вопрос о скорейшем открытии областного суда во Владикавказе через начальника Главного управления на-

местника кавказского, статс-секретаря барона А.П. Ни-

колаи[53].

В результате настойчивых напоминаний М.Т. Ло- рис-Меликова Терский областной суд все же открылся, хотя и двумя годами позже времени официального введения в области новой модели управления. Предложения самого М.Т. Лорис-Меликова по организации суда приняты не были - деятельность суда должна была основываться на разработанном наместником проекте дополнений к «Положению об управлении Терской областью» в части, касающейся организации деятельности областного суда, который и удостоился утверждения в мае 1864 г.[54] 28 октября 1864 г. на основании высочайшего повеления Главный народный суд Терской области, наконец, открылся, о чем было объявлено специальным приказом областного начальника[55].

Это судебное учреждение, предназначенное для рассмотрения дел всего гражданского населения Терской области (в том числе ингушей, осетин, чеченцев, кабардинцев и кумыков), представлялось важнейшим звеном системы военно-народного управления, эффективность которого во многом зависела от быстроты принятия решений по конкретным вопросам, возникающим в среде местного населения. Поэтому в суде вводилась упрощенная система разбирательства, основанная на словесном судопроизводстве. Одновременно в округах учреждались окружные, а в участках - участковые народные суды. Подсудности окружных судов по Положению 1862 г. подлежали дела гражданского и религиозного характера, а также все те, которые посту

пали туда по распоряжению военных или окружных начальников. Работа окружных судов оценивалась на основании годовых ведомостей, составлявшихся начальниками округов Терской области (см., напр., док. №89).

«Для туземцев Терской области» определялся особый порядок, по которому их дела могли разбираться как по военно-уголовным законам, так и по адату, шариату и особым правилам, «постепенно составляемым на основании опыта и развивающейся в них потребности»; при этом границы между сферами применения уголовного законодательства и «народных обычаев», с одной стороны, и адатом и шариатом (для гражданских дел) - с другой, четко не оговаривались, будучи оставленными на усмотрение командующего войсками. Впрочем, территориально-административные преобразования 60-х гг. практически не затронули механизм судопроизводства в социальных структурах низового уровня, где продолжали функционировать посреднические суды, правда, со значительно урезанными полномочиями: под их юрисдикцию подпадали только гражданские дела, а уголовное разбирательство было в основном переведено на общероссийскую законодательную базу.

Таким образом, административный аппарат Терской области формировался на достаточно простых основаниях, что в целом отличало систему управления в регионе в течение всего периода существования наместничества, и допускал в свой состав представителей «туземного» населения, занимавших низовые посты. Эта идея, высказанная Г.Д. Орбелиани еще на этапе подготовки «Положения», аргументировалась целесообразностью разделения принципов назначения на

руководящие должности в местных администрациях исходя из «готовности» населения принять русских в качестве начальников: так, в Кабардинском, Осетинском, Ингушском и Кумыкском округах участковыми начальниками были поставлены российские офицеры, а начальниками ряда наибств, входивших в Восточный и Средний отдел, назначались представители местного населения, сами же наибства формировались по тей- пам[56]. Г.Д. Орбелиани объяснял свою позицию следующим образом: «...в тех местностях, жители которых уже привыкли к русской власти, где многие из них уже знают русский язык, я считаю полезным поставить русскую власть по возможности в ближайшие отношения к народу. В прочих округах, где население еще не довольно подготовлено к этому, туземцы в должностях участковых начальников будут полезнее»[57].

Основной задачей, поставленной перед окружной администрацией, было «содействие к скорейшему обрусению края» путем перехода от обычно-правовой основы жизнедеятельности обществ к государственноправовой и постепенного введения в Осетии русского общинного устройства[58]. Особая роль отводилась всемерному развитию образования и торговли вплоть до открытия в селах лавок, духанов и постоялых дворов. Новое управление официально именовалось «военногражданским» и призвано было «достичь цели другим, лучшим, сообразным с духом христианской цивилизации» образом[59], иначе говоря - путем приведения сис

темы управления горскими народами в соответствие с общероссийской.

Однако конкретных мер в указанном направлении «Положение об управлении Терской областью» не предусматривало - этому аспекту в документе посвящалось лишь несколько строк: «§ 24. Затем сельское управление учреждается в округах на основании особых положений, которые для сего имеют быть составлены» (док. №60). Впрочем, система администрирования определялась «Положением» лишь в самых общих чертах, и вопросы об управлении «туземными племенами», о порядке сельского управления, о деятельности народных судов и т.п. так и не нашли в нем должного разрешения, будучи отложенными до более подходящего времени. Введение положения об управлении только что созданной областью, видевшейся уже однозначно российской территорией, имело, скорее, символический смысл, означая безоговорочную победу российской власти в Кавказской войне и включение Терской области (хоть и в составе наместничества) в общегосударственное правовое поле.

Другая часть задачи сводилась к приданию области статуса административной единицы, которая управлялась бы по формально-бюрократическим правилам, единым для всей империи. Неслучайно несколькими годами позже, в 1865 г., кавказское руководство всерьез задумалось о возможности и целесообразности использования применительно к населению Северного Кавказа того административного опыта, который уже был приобретен в Оренбургском крае по поводу «соединения под одним управлением казачьего, гражданского и инородческого населения» (док. №76). Все последующие административные шаги, предпринятые в

течение 60-х - начале 70-х гг. XIX в., в действительности выполняли именно эту задачу, отражая ориентацию правительства на централизацию управленческой деятельности и бюрократизацию административного аппарата в регионе.

Новое «Положение об управлении Кавказским наместничеством», введенное именным указом от 9 декабря 1867 г. (док. №79), видоизменило систему высшего управления Кавказского и Закавказского края. С 1 января 1868 г. ведущая роль отводилась вновь созданному Главному управлению наместника кавказского, где были сосредоточены все ведомственные департаменты и официальные институты наместничества: администрация, суд, финансовое управление и т.д. Положение также меняло административно-территориальную карту наместничества за счет увеличения числа губерний (в Закавказье образовывалась новая, Елисавет- польская) и изменения границ уездов. Одновременно отменялись все правила, установленные кавказскими наместниками до 1856 г. относительно порядка управления в крае (док. №80).

Количество законодательных директив, совершенствующих административную структуру Кубанской и Терской областей, свидетельствовало об особом внимании правительства к только что «замиренным» регионам, где, несмотря на завершение Кавказской войны, все еще сохранялась опасность рецидивов военных конфликтов. Это обстоятельство, безусловно, влияло на все дальнейшие мероприятия по административному обустройству Северного Кавказа, что нашло соответствующее выражение в организационных формах управленческой деятельности на верхних уровнях административной иерархии. Учреждение в регионе

управленческих институтов, создаваемых по образцу общероссийских, шло с оглядкой на недавние военные события, память о которых заставляла администрацию не только держать здесь значительные военные силы, но и усилить прерогативы военного начальства.

Эти обстоятельства были учтены в очередных «предположениях» наместника об устройстве Кубанской и Терской областей, которые легли в основу Учреждения управления в Кубанской и Терской областях, утвержденного Указом Правительствующему Сенату 30 декабря 1869 г. (док. №86). Указом повеле- валось «признать за благо» преобразования в управлении областями, произведенные «соответственно современному их положению и тем изменениям, которые последовали в устройстве административных учреждений прочих частей империи Нашей... (курсив мой. - Е.К.)». Произведенные на этот раз территориально-административные преобразования в Терской области заключались в разделении ее на семь полицейских округов (одним из которых стал Владикавказский), включении в область г. Георгиевска (исключенного из Ставропольской губернии) и официальном назначении г. Владикавказа областным центром. Сама система управления в Кубанской и Терской областях формировалось на основе общего губернского учреждения, но должности начальника округа и наказного атамана Терского казачьего войска соединялись в одном лице; начальник округа подчинялся Главному начальнику Кавказского края: в гражданском отношении - как наместнику, а в военном - как главнокомандующему. За начальниками Терской и Кубанской областей оставлялись звания командующих войсками. При начальнике Терской обла

сти учреждалась должность помощника - «для облегчения его обязанностей как по гражданской, так и по военной части».

Таким образом, с 1 января 1870 г. в Терской области вводилось областное правление, узаконенное высочайшим указом в мае того же года (док. №90), а прежние моноэтничные округа (Осетинский, Ингушский) объединялись в пределах Владикавказского округа.

Активное строительство административной иерархии на ее верхних уровнях не снимало с повестки дня вопроса об организации управления горцами, который тесно увязывался с «крайне важным делом освобождения зависимых сословий», с одной стороны, и повышения эффективности участкового управления - с другой (док. №78). Бесконечные административные реформы в регионе, проводившиеся с конца 50-х и в течение 60-х гг. XIX в., до того времени почти не касались низовых участковых структур, где сложившаяся после 1862 г. система управления мало отвечала насущным потребностям администрирования, поскольку, ввиду соединения в лице участкового начальника судебной и административной власти, отличалась «неудобством», а участковые суды - «крайней несостоятельностью». По свидетельству начальника Терской области М.Т. Лорис-Меликова, по поручению самого наместника выступившего в качестве эксперта в данном вопросе (см. док. №81, 82), существовавшие сельские управления, «не имея никакой определенной организации, почти бездействуют и потеряли всякое значение в глазах народа, в особенности аульные суды; поэтому введение новых сельских управлений, составляя как бы первый шаг туземцев к некоторому самоуправлению, требует большого внимания и трудов со стороны мест

ной администрации, под непосредственным и бдительным руководством которой эти управления должны вводиться» (док. №83).

В Петербурге придавали столь серьезное значение этой стороне административной деятельности в Кавказском наместничестве, что обсуждение проекта общественного устройства местного населения предоставлялось центральным ведомствам: Главному комитету об устройстве сельского состояния и Государственному совету. Право окончательного утверждения новых положений император оставлял за собой. Однако специально разработанный для Терской и Кубанской областей проект общественного управления не удостоился высочайшего утверждения73 - вместо него уже упоминавшийся указ от 30 декабря 1869 г. (см. док. №86) предоставлял наместнику право самостоятельного определения времени выборочного применения на практике тех правил общего положения 1861 г., которые окажутся соответствующими «обычаям и нравам означенного населения». За наместником оставлялось также право разработки механизма «надлежащего устройства аульных обществ горского населения Кубанской и Терской областей и общественного их управления» и определения времени введения здесь «мировых учреждений на одинаковых основаниях с занятыми русским населением местностями (курсив мой. - Е.К.)».

И, по мнению наместника, великого князя Михаила Николаевича, к началу нового десятилетия «дело гражданского развития некоторых горских населений» продвинулось настолько, что стало возможным «подчинить их общим с русским населением гражданским административным учреждениям» (см. док. №91). Знаменательной вехой на этом пути стало принятие

в сентябре 1870 г. «Положения о сельских (аульных) обществах, их общественном управлении и о повинностях государственных и общественных в горском населении Терской области»[60], вводившего низовые административные институты, создаваемые на уровне села - сельские управления и сельские суды. Особые успехи в смысле «гражданственности» сделала Осетия, плоскостное население которой активно осваивало новые формы хозяйствования и землепользования. Как с удовлетворением отмечал в своем отчете начальник Осетинского округа полковник А.Ф. Эглау, «Осетинский округ находится в самых благоприятных условиях к развитию; народ трудолюбив, покорен, стремится к улучшению своего быта и начинает сознавать необходимость образования» (см. док. №85).

Особое место в деле распространения на Кавказе «русской гражданственности» отводилось судебной реформе. Ее основы закладывались еще в законодательных актах и соответствующих инструкциях конца 50-х - начала 60-х гг. XIX в. (см., напр., док. №36, 60), которые регламентировали порядок управления в кавказских провинциях и вводились по указаниям императора «в виде опыта», до «преобразования в Закавказье судебной части»[61]. Необходимость изменений в судебнопроцессуальной сфере была вызвана стремлением Петербурга к стандартизации всех аспектов управления в различных областях Кавказа. Реформированием судебной системы на Северном Кавказе власти занялись после проведения в России судебной реформы 1864 г. - в

1868-69 гг. (док. №87, 90). 1 января 1871 г. были одновременно открыты административные и полицейские учреждения в Терской и Кубанской областях, окружные суды во Владикавказе и Екатеринодаре, а также мировые суды во всех предназначенных для этого местах[62].

Впрочем, на Кавказе судебная реформа отличалась рядом существенных особенностей. Принцип разделения судебной и административной власти, на что, собственно, и была ориентирована реформа, здесь практически не соблюдался ввиду региональной специфики системы административного управления, высшим звеном в которой являлся кавказский наместник, сосредоточивший в своем лице все функции исполнительной власти в регионе. Кроме того, председателями окружных судов назначались начальники военных управлений (как, например, во Владикавказском окружном суде, во главе которого стал военный начальник Осетинского округа). Это действие отменяло принцип независимости судебной власти - один из основополагающих в судебной реформе 1864 г., - включенной в систему окружного военно-народного управления, что в целом отвечало правительственному курсу на сосредоточение всех аспектов деятельности региональной администрации в ее высших звеньях. Значительным пробелом в реформировании судебной системы на Кавказе оказалось и отсутствие суда присяжных заседателей: согласно указу «О введении Судебных Уставов 20 Ноября 1864 года в Кубанской и Терской областях и в Черноморском округе» от 30 декабря 1869 г. все уголовные дела, изъятые из ведения мировых судей, должны были производиться в окружных судах без участия представителей общества (док. №87).

Не менее серьезным отступлением от основной идеи реформы стало сохранение особых судебных учреждений для местного населения Кубанской и Терской областей - преобразования коснулись только организационных форм их деятельности. Так, на основании п.п. 5, 11 указа от 30 декабря 1869 г. вводились «Временные правила для горских словесных судов», утвержденные наместником великим князем Михаилом Николаевичем 18 декабря 1870 г. и распространенные исключительно на горское население края[63]. При этом «временность» их действия подразумевалась «впредь до полного введения Судебных уставов 20 ноября 1864 г.» и ставилась в прямую зависимость от «успеха гражданственности» в крае[64]. По сути, горские словесные суды задумывались как инструмент упорядочения организационной структуры и определенной унификации судопроизводства на низовых уровнях судебной системы. Со временем бытующие в горской среде традиционные юридические нормы предполагалось привести в соответствие с российским законодательством, что поручалось личному усмотрению наместника.

Практически одновременно с учреждением словесных судов вводились сельские (в Кубанской области - аульные) суды, ставшие одним из звеньев низовой администрации, учреждаемой в сельских обществах[65]. Еще до официального принятия соответствующего

положения в Алагиро-Наро-Мамисонском участке Осетинского округа в 1868 г. в «виде опыта» вводились сельские суды, сменившие участковый суд, причем в качестве образца был взят раздел Положения для Бакинской губернии80.

И хотя в ходе судебной реформы на Кавказе возникла довольно громоздкая в организационном отношении судебная система, в которую помимо окружного входили мировые, горские, слободские, станичные, сельские и почетные суды с различающимися пределами ведомств, неопределенностью законодательноправовой регламентации собственной деятельности и плохо проработанной правовой базой, произведенные преобразования привели к некоторой степени рационализации и унификации местной юридической практики, к чему и стремилась региональная администрация. А упразднение военно-народных округов и введение гражданского управления в начале 70-х гг. XIX в. привело к тому, что горское население Терской области формально слилось в гражданско-правовом отношении с остальным населением края.

Таким образом, созданием на Центральном Кавказе низовых управленческих структур завершилось формирование модели государственного управления в регионе. Дальнейшие ее модификации касались оптимизации административной деятельности на разных уровнях управленческой иерархии, будучи нацелены на решение главной политической задачи - интеграции региона и его населения в общероссийскую государственность. Несомненно, что в ходе этого сложного и неоднозначного процесса традиционные общественные структуры претерпели существенные трансформации, затронувшие не только формы общественной

организации местных народов, но и повлияв на всю систему сложившихся социальных связей и отношений. Недаром, подводя итоги деятельности кавказской администрации в 60-х гг. XIX в., великий князь Михаил Николаевич отмечал, что горцы Кавказа находятся в переходном положении, поскольку «старые вековые основы здания их общественного порядка и быта заменяются новыми, и самое здание подвергается последовательной и, нужно сказать, несколько поспешной перестройке» (см. док. №91). Вместе с тем, в высших эшелонах кавказской администрации были убеждены, что, несмотря на неизбежные затруднения в процессе предстоящих государственных преобразований в регионе, результаты усилий по «окончательному слиянию горских народностей с Россиею» уже не могут подвергаться сомнению.

Помещенные в настоящий сборник документы извлечены из фондов ЦГА РСО-А и специальных изданий, вобравших в себя законодательные акты Российской империи (ПСЗ, АКАК). Официальные документы, характеризующие правительственную административную политику применительно к Северному Кавказу, и материалы, отражающие взаимоотношения между различными звеньями государственного административного аппарата, позволяют отследить и проанализировать динамику судебно-административных преобразований на Кавказе, выявить основные тенденции и меняющиеся со временем приоритеты в законотворческой деятельности высших эшелонов государственной власти по отношению к местным народам.

То, каким образом происходило становление административной системы на Центральном Кавказе, с чем приходилось сталкиваться представителям власти, какие вызревали планы по поводу оптимизации общей

стратегии управления северокавказскими народами и конкретных тактических мероприятий, можно понять из отчетов разных лет, подготовленных региональной администрацией высшего и среднего звена. Публикуемый в сборнике отчетный материал не только содержит сведения по различным аспектам управления, но и позволяет судить о личностных установках того или иного руководителя, определяющих в целом методы и стиль руководства, оценить эффективность проводимых преобразований с точки зрения властей, увидеть события и возникающие в ходе управленческой деятельности проблемы глазами самих администраторов.

Высокоинформативные материалы фондов ЦГА РСО-А освещают разностороннюю деятельность региональных чиновников как по административно-территориальному устройству Центрального Кавказа, так и по организации различных сторон общественного быта проживающих там народов накануне и в период проведения реформ. Источники свидетельствуют о заметной активности кавказской администрации, озабоченной поиском адекватных насущным потребностям государства конкретных путей и форм администрирования.

Таким образом, материалы сборника в комплексе своем представляют опыт, накопленный российской властью в поиске путей наиболее эффективного и рационального устройства Кавказа в общем пространстве Российской империи в период с конца XVIII в. до 70-х гг. XIX в.