Грамотность п образованность в мещанской среде. Социальная активность мещанства

Изучение образовательного уровня мещанства существенно важно как в_понимании его потенциальных возможностей, так и реального участия в оошественнб- 1сультурно~й и политической жизни страны.

' В силу своего «срединного» положения в социальной структуре города мещанство объективно могло в известной степени нивелировать «культурные контрасты», выражавшиеся, в частности, в «разрыве» между элитарной и народной традиционной культурой. Новации в материально-технической сфере, системе образования появлялись и распространялись прежде всего в городе. Мещанству, составлявшему большинство горожан в развитии этих новаций, могла принадлежать значительная роль.

По уровню грамотности, как уже отмечалось, город опережал губернии в целом уже к середине XIX в. Грамотных горожан в это время было около 4% (при среднем показателе по стране не более 1%); в городах столичных губерний процент грамотных был около 3,5%, центрально-промышленных достигал 5-9%[465]. К концу столетия грамотных в городах Европейской России в среднем было уже 48,7%, причем этот процент был выше, чем по губерниям в целом. Особенно по сравнению с дореформенным временем выросла грамотность в столицах и городах столичных губерний (см. табл. 9,10 на с. 234, 235). Таким образом, основной слой грамотного населения появился после реформы и был сосредоточен в го

родах. Грамотность в этот период была распространена в более молодых по возрасту (до 40 лет) группах населения[466]. Город, как уже отмечалось, сосредоточивал и основной слой людей со средним образованием.

В городе, как, впрочем, и в деревне, в последние предреформенные годы появляется новое отношение к образованию среди демократических слоев населения. У русского человека всегда было сильно сознание того, что, прежде всего нужно овладеть каким-нибудь ремеслом, а потом уже и книги читать. П.В. Анненков, путешествуя по провинции в начале 50-х гг.

В конце 50-х гг., как отмечалось в упоминаемых «Материалах», «многие крестьяне считают грамоту совершенно лишней для мужика, но, несмотря на это, не препятствуют сыновьям своим учиться»; «городские жители чувствуют для детей своих потребность в знании грамоты и начальных оснований арифметики»; «теперь устранено одно из главных препятствий к распространению грамотности между простым народом: ослабело предубеждение, которое имели родители против учебы своих детей»[469]. В 80-е гг. «необходимость/>широкого распространения образования в городском населении», ощущение «потребности в образовании беднейшим классом городских обывателей» отмечались многими публицистами, учеными. При описании изменения в жизни уездного городка Мокшаны Пензенской губернии в пореформенное время автор одного из воспоминаний писал: «...Стремление к образованию росло стихийно; под влиянием журналов “Современник”, “Отечественные записки”, которые получали некоторые обыватели, молодежь из среднего класса рвалась к свету знания»156. Профессор Московского университета, известный экономист и общественный деятель А.И. Чупров был убежден, что «единственный путь борьбы с бедностью... знание и образование; грамота — основное орудие для распространения идей»157.

В пореформенное время грамотных и образованных людей среди городских сословий, в том числе и мещанства, стало больше158.

Таблица 12

136 Быстрин В.П.

Наряду с очевидным ростом учащихся гимназий и реальных училищ из городских сословий обращает на себя внимание факт сокращения гимназистов из демократических слоев города и деревни в 90-е гг. Вероятно, оно было следствием правительственных мер и прежде всего циркуляра 1887 г., получившего в обществе название «О кухаркиных детях» в котором права средних городских слоев на получение гимназического образования были сильно ограничены. В реальных училищах учащихся из мещан, купцов, разночинцев было больше, чем в гимназиях, и рост этот не прерывался во второй половине 80-х годов.

Однако И.Д. Делянов, министр народного просвещения и автор печально известного циркуляра «О кухаркиных детях», предложил провести реформу реальных училищ, которые должны были стать подготовительными отделениями для поступления в средние технические училища. Идея проекта состояла в ограничении доступа в вузы среднему классу, прежде, всего мещанству. Ho Государственный совет в 1886 г. не утвердил представленный проект[470]. Реальные училища продолжали оставаться наиболее распространенной формой получения образования средними слоями города, из которых в первую очередь формировалась разночинская техническая интеллигенция.

Во второй половине 70-х гг. свыше половины учащихся городских школ Москвы были детьми мещан; в середине 90-х гг. — около 40%. Некоторое уменьшение лиц мещанского сословия среди учеников в значительной степени — как отмечалось в источнике — должно быть объяснено усилением за последнее время «крестьянского элемента в населении Москвы»[471]. Грамотные преобладали среди мещан Серпухова. В 70-е гг. семейные списки, составлявшиеся мещанским старостой, зафиксировали около 300 чел.

На протяжении второй половины XIX в. увеличивается число студентов — выходцев из мещан. Такие

данные, в частности, содержат отчеты Московского университета. В 1835 г. из мещанского сословия в университете обучались 12,5% студентов, в 1860 г. — 11,5%, в 1880 г. — 19,5% (вместе с разночинцами), в 1905 г. — 22,9%, в 1913 г. — 23,3%, т.е. около четверти всех студентов[473]. В конце XIX в. больше всего студентов из мещан училось на медицинском факультете: их число увеличилось с 13,2% в 1835 г. до 31,9% в 1895 г. Примерно OtV5 до V4 составляли студенты из мещан на других факультетах (21,5% — на историко-филологическом, 21,1% — на юридическом, 26,2% — на физико- математическом)[474]. Мещанская прослойка среди студенчества Московского университета выглядит особенно внушительной в сравнении с числом студентов из крестьян (в 1904 г., например, студентов из мещан, включая разночинцев, было 23,4%, а из крестьян — только 5,6%).

Эти показатели по сословному составу студенчества Московского университета соотносятся с общими данными по университетам, имеющимися в литературе[475].

Таблица 13

В конце XIX — начале XX в. происходило увеличение демократических элементов в студенческой среде ряда технических вузов[476].

Таблица 14

Рост мещанской прослойки в учебных заведениях может служить показателем формирования в городе среднего культурного слоя. Образование, таким образом, становилось одним из путей размывания сословий и увеличения разночинской интеллигенции.

В первой половине XIX в. разночинец обозначал «простолюдина». Однако этот термин имел более определенное юридическое и конкретно историческое содержание[477].

Главным смыслообразующим элементом в понятии «разночинец» является образование, получение которого давало право исключения из податного состояния. «Ho окончании курса учения, — отмечалось в Своде законов, — лица получат особые преимущества, освобождающие их от обязанности приписываться в податное состояние». Окончание университетского курса, как отмечалось выше, также было условием получения почетного гражданства людям из мещанской среды. Перепись 1897 г. содержит сведения о распространении в России в конце XIX в. сферы промысловых и непромысловых занятий, профессий, связанных с интеллектуальным трудом, общественными

потребностями, гражданской службой. Интересные данные о профессиональной ориентации мещан, также основанные на материалах переписи, приводят авторы монографии о сословно-классовой структуре России в конце XIX — начале XX в. Сравнительный анализ этих данных (в процентах) представлен в таблице[478].

Таблица 15

Помимо общеизвестного положения о преобладании в экономике России аграрного сектора эти данные подтверждают более широкое по сравнению со всеми другими сословиями участие мещанства в мелком торгово-промыш- ленном предпринимательстве (обрабатывающая промышленность, торговля, трактирный промысел).

Мещанство, таким образом, в конце XIX в. становилось более активным участником процессов в экономической и общественно-культурной жизни, начинало входить в сферу интеллектуальных занятий, присущих среднему классу. В современном европейском и американском обществоведении профессионализация рассматривается как фактор формирования среднего класса, важная составляющая успешной социально-экономической модернизации общества. В меньшей степени на эту проблему обращается внимание в отечественных историко-социологических исследованиях[480]. Между тем тезис авторов сборника — «средний класс в позднеимперской России состоял из профессионалов, а не исключительно из предпринимателей», — верен (об этом пишет автор рецензии). В России мещанство прежде всего через профессионализацию, повышение своего общеобразовательного уровня могло становиться средним классом.

Однако в жизни это проявлялось лишь как тенденция, далекая от широкого распространения. Современники оценивали уровень образования и просвещения в целом среди мещан невысоко. «Недостаток начальных школ и в особенности так называемых городских училищ сильно тормозит развитие образования в среде мещан — в этом многочисленном классе коренных городских жителей. Между тем никто так не нуждается в образовании, как наши мещане, которые отстали в этом отношении от других городских»[481].

alt="" />Сдерживающим фактором в распространении образования в широких городских слоях продолжала оставаться политика правительства. Особенно это проявлялось в 80-е гг. в бытность министра народного просвещения И.Д. Делянова. При нем, как известно, был принят циркуляр, ограничивавший доступ к среднему образованию детям низших и средних сословий. По мнению министра народного просвещения (I), «при соблюдении принятых правил гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одаренных гениальными способностями, вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию»[482].

Сословные различия при приеме в учебные заведения сохранялись даже в конце XIX в. В одном из выступлений в Русском техническом обществе отмечалось, что обучение в высшем учебном заведении «имеет то последствие, что человек старается бросить свою среду. Выведение человека из низшей среды, стремление обеспечить ему хорошее положение в другой среде всегда рискованно». В воспоминаниях С.В. Дмитриева упоминается такой факт: ему, еще мальчику, студенты, снимавшие угол в квартире его матери, помогали в учебе,

давали читать книги, но не рекомендовали «держать куда-нибудь экзамен», так как «вам как податному сословию, говорили они, широкой дороги нигде не дадут и по сословию, и по протекции»[483].

«Всероссийским университетом» для большинства мещанских детей оставалась работа «в мальчиках», приказчиками в домах купцов, зажиточных мещан. Многие из распространенных в городе профессий — портных, сапожников, столяров, счетоводов — получали «студенты этого университета». Как шло обучение детей в мещанских семьях? «До 8 лет меня никто не обучал, — вспоминал И.А. Белоусов, сын московского ремесленника, имевшего свою мастерскую, — да и обучать было некому — отец был полуграмотный, а мачеха совершенно неграмотная (речь идет о 70-х гг. XIX в. — Л.К.)... отец отвел меня к дьяку... обучение шло сначала по церковно- славянски, а потом уже учили гражданскую грамоту... Обучившись кое-как читать и писать, я был отдан на учебу к дьячку нового типа — псаломщику из семинаристов. Псаломщик должен был подготовить к поступлению в Городское училище». Автор воспоминаний описывает и обучение в портновской мастерской отца. «Хозяин брал на выучку на 5~6 лет. В это время он обязывался содержать ученика, в год давать ему пару сапог и какую-нибудь одежонку осенью. По окончании учебы хозяин награждал ученика 15-20 р. и справлял приличную одежду»[484].

Наказания во время обучения были нередки. И.А. Александров, из крепостных, но достаточно высоко поднявшийся по социальной лестнице: член Московской ремесленной управы, старшина ремесленного сословия, гласный Московской городской думы, впоследствии известный портной, клиентом которого был М.Н. Катков, писал в воспоминаниях: «...портняжное мастерство почему-то плохо давалось мне. Побои и другие наказания были в обычае того времени (конец 50-х гг. XIX в. — Л.К.), а потому я немало перенес таковых; но

хозяин считал меня за порядочного и часто наказывал потому только, что “я поумнее других", как он говаривал»[485].

Поэтому справедлива оценка такой «учебы», которую дает автор уже упоминавшихся воспоминаний — С.В. Дмитриев. «Меня приучили (он пишет о своей работе «мальчиком» в доме ярославских купцов Огня- новых. — Л.К.) к религии и ее обрядам, приучили к чистоте и аккуратности... приучили чуть ли не к роскоши, по крайней мере по понятиям среды, к какой я принадлежал, и не дали ничего практического — чем и как доставать средства на такую аккуратную и безбедную жизнь»[486]. По окончании «работы в услужении» ученик получал своеобразный аттестат-характеристику, в которой хозяин отмечал не уровень полученных профессиональных знаний, а прежде всего поведение ученика: «Вел себя честно, порядочно, в законопротивных поступках не замечен»[487]. В этом заключался критерий ценности работника. В результате подобного обучения мещанская среда не вырабатывала активной социальной позиции, в ней не было стремления поиска средств для материального улучшения жизни, тем более ее изменения и преобразования.

Домашнее обучение преобладало даже среди общественно активной части мещанства, к которой можно отнести гласных Московской городской думы. Среди избранных гласных от мещан (всего 11 чел.) по Городовому положению 1892 г. 8 чел. имели домашнее образование, по I чел. окончили военную прогимназию, уездное училище, сельскую школу. Среди гласных в Московской городской думе на протяжении всего пореформенного времени упоминается только один, Холмский Александр Степанович, окончивший в 1881 г. Московский университет[488]. В подавляющем большинстве гласные из мещан имели элементарное начальное образование.

Одна из причин такого положения состояла в том, что в силу недостаточно длительного существования в России буржуазной эпохи (немногим более полустоле- тия), непоследовательности и осторожности правительства в отношении распространения просвещения в массе народа, недостаточном финансировании народного образования процесс демократизации культуры, результатом которого и должно было стать появление среднего культурного слоя, не мог быть достаточно глубоким. На это требовалось более длительное время, которого у общества не оказалось. Как отмечал К.Д. Кавелин, в России (имеются в виду 70-е гг. XIX в.) «отсутствовала капитализация труда, знаний и культурных привычек»178.

Одной из форм участия мещанства в общественной жизни была работа гласными в Московской городской думе. Обобщенные и представленные в таблице за 60-90-е гг. достаточно информативны179.

Таблица 16

178 Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории культуры. М., 1989. С. 314. i79Cm.: Писарькова Jl.Ф. Указ. соч. Приложение 4. С. 354-55, 361-362, 367-368, 395-405, 430-441. (Подсчеты мои. - Л.К.).

В 60-е гг. 100 выборщиков от каждого сословия избирали равное число гласных — 35 чел. Отсюда одинаковое количество гласных от мещан в думе. В Мещанской курии группа «старых» в составе выборных была минимальной: три раза (1863, 1866, 1869 гг.) из 100 выборщиков мещан избирались только 12 чел. (для сравнения: купцы — 28 чел., дворяне — 28 чел. из 100 выборщиков)[489]. В приведенной выше таблице указаны данные о переизбрании в думу гласными конкретных людей из общего числа избранных гласных. Наименьшее число постоянных выборных от мещан по сравнению с другими сословиями свидетельствует о слабой «укорененности» общественной активности среди мещанства. Они проявляли наименьшую заинтересованность в городских делах: в заседании думы участвовали обычно менее '/4 всех гласных этой курии[490]. В одной из работ 60-х гг. XIX в. отмечалось, что из купеческого сословия выделялось «весьма немного деятельных и способных к общественному делу лиц; из мещанства еще менее»[491]. Причина этого усматривалась в недостаточном уровне образования среди представителей этих сословий.

Главным критерием избрания гласными в думу было наличие недвижимой собственности. Этот факт существенно сдерживал участие в выборах мещанства. В 60-е гг. необходимым имущественным цензом обладали менее трети мещанского сословия Москвы (для сравнения: в 1866 г. среди купцов имущественным цензом, позволявшим участвовать в выборах в городскую Думу, обладали 43,5%)[492]. Городовое положение 1870 г., введя имущественный ценз как главный критерий при избрании гласных, сразу ограничило их число из мещан. Имущественный ценз как выразитель бессословности, по существу, сокращал возможность участия мещанства, и без того не очень активного в общественной жизни. М.П. Щепкин, московский гласный в 1860-1890-х гг., писал, что «сословия существуют в действительной жизни и

то, что Городовое положение 1870 г., вводя имущественный ценз, не считается с этой реальностью общественной жизни, делает его в известной степени оторванным от жизни»[493].

В начале 80-х гг. проводились сенатские ревизии, материалы которых послужили основой работы Комиссии по составлению проектов местного управления под руководством М.С. Каханова (так называемая Kaxa- новская комиссия). Она высказалась за допуск квартиронанимателей в число избирателей в городские органы управления, но при условии уплаты в пользу города высокого квартирного налога. Реформа 1892 г., повысив имущественный ценз, также значительно ограничила участие в выборах демократической части горожан. Таким образом, политика правительства в 80-90-е гг. в отношении города не поощряла привлечение к общественной деятельности через участие в городском управлении недостаточно обеспеченных слоев горожан, среди которых мещанство преобладало.

Одним из широко обсуждавшихся вопросов по улучшению системы городского управления после введения в жизнь реформы 1870 г. был вопрос о большем привлечении к числу избирателей образованной части горожан из числа интеллигенции[494]. Участник сенатских ревизий С.А. Мордвинов, работавший в составе Кахановской комиссии, разделяя мнение многих городских голов относительно роли городской интеллигенции в работе городского управления, писал: «Власть в городах до сего времени (т.е. начала 80-х гг. — Л.К.) находится в руках необразованного, а в уездных городах весьма еще грубого купеческого сословия, к тому же и весьма равнодушного к городским интересам; большее участие образованных классов в городском самоуправлении вызывается как справедливостью, так и пользою самих городов»[495]. Одним из тех, на мнение которых

ссылался Мордвинов, был городской голова Тамбова, заявивший: «Образованное население города — учителя средних и низших учебных заведений, чины судебных и других ведомств, врачи, адвокаты устраняются от участия в выборах, а между тем все эти лица получили высшее или среднее образование, живут в городах десятки лет и, конечно, при своем умственном развитии могли бы оказать значительную пользу городским учреждениям»[496].

В 90-е гг. недостаток образованных людей в городских органах власти стал более ощутимым. Харьковский городской голова И.О. Фесенко считал, что «при выборах гласных в городскую думу одним из существенных условий должен быть образовательный ценз. Традиционно при этих выборах учитывалось лишь экономическое положение кандидата»[497].

Образование становилось востребованным для человека из бывших податных сословий, необходимым для участия в общественной жизни, определения в ней своего места.