Общественный и домашний уклад жизни. Нравственные и культурные ценности

Запросы времени вносили в мещанскую среду понимание необходимости грамотности и образования, определяли появление новых веяний в общественном и домашнем быту, однако мещанство как сословие в целом на протяжении XIX в.

нию новых воззрений и держа в своей сильной опеке сознание массы»[499].

Связь мещанства с крестьянством по источникам формирования, характеру хозяйственной деятельности определяла многие общие черты мировоззрения, духовно-нравственной позиции этих сословий, их отношение к культурным ценностям, традиционным и новым, рожденным временем.

Изучение повседневности мещанства наталкивается на отсутствие сколько- нибудь значительных источников.

Относящееся к «безмолвному большинству», мещанство меньше всего ассоциируется с письменной культурой. Осталось мало свидетельств (письма, воспоминания), рассказывающих о жизни людей этого сословия и вышедших из его среды. Возможно, эти материалы разбросаны по местным архивам; изданные воспоминания насчитываются единицами. А между тем повседневность как одна из проблем социальной истории привлекает внимание современных исследователей. Здесь уместно вспомнить слова И.Е. Забелина, писавшего еще в середине XIX в., что «домашний быт человека есть среда, в которой лежат зародыши и зачатки всех так называемых важных событий его истории»[500].

Мещанство российских городов включало разные по экономическому и культурному уровню социальные слои. Из мещанской среды выходили люди образованные, оставившие след в истории просвещения, науки, художественной культуры или известные в среде коммерсантов и предпринимателей. И.А. Слонов, из коломенских мещан, который после окончания 4-классного училища в Коломне работал «в услужении мальчиком»

в доме купца, писал в своих воспоминаниях: «Я сумел превратиться из бедняка в богатого коммерсанта и московского домовладельца, а из коломенского мещанина — в потомственного гражданина»[501]. Начав заниматься башмачным делом, Слонов перешел затем к торговле золотыми, серебряными, бронзовыми художественными изделиями и стал крупным коммерсантом. Характерно, что уже в детстве он проявлял смекалку, продавая по 3-5 коп. собранный на улице битый хрусталь и фарфор. Были среди мещан, кто «заводил публичную библиотеку в Нижнем Новгороде», «открыл в Вологде училище по методе взаимного обучения»[502]. Выходцем из этого сословия был А.В. Ступин, живописец, организатор первой провинциальной художественной школы в Арзамазе (так называемая Арзамасская школа).

Однако большинство мещан относились к городской бедноте, вели достаточно замкнутый образ жизни. Более двух третей горожан сами считали себя неимущими. «Главная и самая существенная причина бедности народной массы, — писал М.Е. Салтыков-Щедрин, — заключается в недостатке сознания этой бедности; причина-же этого последнего явления, очевидно, скрывается в историй»[503].

А.Н. Островский, путешествуя по Волге, записал свой разговор с учителем в Твери: «Учитель сказывал мне, что здешние мещане очень богомольны, но говеют через год от бедности»[504]. Один из героев пьес Островского, часовщик, самоучка Кулигин, выходец из мещан, говорит: «В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности начальной, не увидите» (пьеса «Гроза», 1859 г.).

Наиболее типичная мещанская семья состояла из двух поколений и включала в среднем 5-6 чел.

г. Дмитров. Семья шорника. Фото. 1890-е гг.

бовательным в повседневном быту. «Жить по средствам, не давать расходам превысить доходы» были нормой жизни. «“Счастлив тот, кто малым доволен” — эта истина в те времена (имеется в виду дореформенное время. — JI.К.) признавалась неоспоримой... брали от жизни не больше, чем она может дать»[506]. Привычка к минимуму необходимых удобств, распространенная в крестьянско- мещанской среде, вызывала недоумение у мальчика, попавшего в богатый купеческий дом в 80-е гг. «Я никак не мог понять, для чего такие громадные комнаты, залы, гостиные, спальни, столовые. А в них было множество разных диковинных для меня предметов: часы бьют время, громадные картины, ковры мягкие большие... я все старался разъяснить сам себе: для чего нужно семье в 8 человек занимать такой огромный дом... Как же, мол, такое: мой дедушка Тимофей имел пять сыновей, из них четверо женатых, да трех дочерей, и вся эта семья жила в крестьянской избе? Непонятно было и необъяснимо!»[507]

Мещанская семья обычно жила в собственном небольшом деревянном доме. В большинстве губернских городов в 60-е гг. мещанам, отставным солдатам принадлежало до 75% домостроений, в уездных городах этот процент доходил до 90. По документам 1911-1912 гг., разрешающим строительство домов в уездном городе, средний мещанский дом по фасаду в три окна имел две комнаты, сзади располагалась кухня, в середине дома — печь. Вход в дом был сбоку, через сени[508].

Некоторые мещане владели двухэтажными домами, в которых часто жилая часть соединялась с лавкой, располагавшейся на первом этаже. Право производить «розничную торговлю под домом своим» мещане получили еще в 1824 году[509].

Сфера торговли в городе была достаточно развитой. В 60-е гг. в 20 среднеевропейских и поволжских губерниях не было ни одного даже уездного города, где бы не существовали стационарные лавки, магазины, иногда специализированные (кондитерские в Курске, Воронеже, Н.

В городе, таким образом, в отличие от деревни, питание семьи во многом базировалось на покупных продуктах. Однако при наличии огорода, сада заготовка продуктов своего подсобного хозяйства впрок, на зиму сохранялась. Поэтому погреба и подвалы были обязательным элементом городского жилища. В.Г. Белинский писал, что «самый бедный москвич, если он женат, не может обойтись без погреба и при найме квартиры более заботится о погребе, где будут храниться его съестные припасы, нежели о комнате, где он будет жить»[511]. Сдача квартир в наем была чисто городским явлением.

из мещан, имевшие собственные дома, сдавали комнату или половину дома чиновникам, учителям, врачам, крестьянам-отходникам. Широкое распространение в городах, где происходили ярмарки, получила «сдача внаем на короткий срок»; развивалась практика найма помещений «со столом» в городах, куда приезжали учиться в гимназии из деревни или маленького уездного городка. Небогатые горожане из мещан содержали иногда для таких учащихся пансион.

Питание горожан мало менялось на протяжении XIX в., во многом сохраняло характер деревенской еды. В одной из анкет, присланных в Географическое общество в 50-е гг., описывается неприхотливая еда мещан и крестьян г. Сурожа (Витебская губерния): «Пища весьма скудна и бедна... В скоромные будни бывает вареная сеченая полубелая капуста и четверть фунта свиного сала или фунт говядины на 5 человек и крупеник из ячменных круп... а в праздник прибавляют или кашу с салом по неимению масла коровьего или фунта два жаркого мяса или картофель жареный на сковороде. В постные дни — та же пища или с грибами, или с рыбою, или с о леем (растительное масло. —

Я.П. Гарелин, ивановский фабрикант, оставивший интересное описание города Иваново-Вознесенска, отмечал в 1857 г. «скудость питания простонародья». «Мясная пища здесь — роскошь, — писал он, — приберегаемая к храмовым праздникам, свадьбам, крестинам.

В начале XIX в. значительная часть нижегородского мещанства, например, «не пила чая и кофе», не употребляла картофеля, считая, что это «чертова похоть — поганая трава». Чаю не пили, потому что «добывается это зелье в Ханской земле» (имелся в виду Китай)[513].

Ho к середине века чаепитие распространилось в домашнем быту мещан; в семьях стали появляться самовары, ранее мало известные; «самоварная роскошь охватила всех поголовно». По сообщению одного из корреспондентов Русского географического общества в 50-е гг. в Медыни «мещане чай в будни не пьют, а по праздникам ходят пить чай в трактир»[514]. В конце XIX в. у мещанской семьи среднего достатка завтрак состоял из чая с белым хлебом; обед включал щи или картофельный суп и кашу; на ужин ели то, что оставалось. О достатке судили по тому, как часто на столе были печеные пироги.

Новации входили в быт горожан постепенно, особенно заметными они становятся в пореформенное время. Ho заведенные встарь порядки и обычаи отступали медленно. В Курске, большом губернском городе, в 40-е гг. в. «жизнь в семейном быту мало изменилась»; «все девицы, включая дворянок, ведут жизнь затворническую»; «старики по преданиям помнят, что Новый год

начинался с I марта, а потом I сентября. И когда по новому уложению стали считать Новый год с I января, простолюдины этого дня не празднуют»-07.

Одежда становилась прежде всего знаковым моментом появлявшихся новаций в быту горожан. Ho и здесь приверженность традициям не отступала. Так, в том же Курске «многие женщины из купеческого и мещанского сословия... одевались как и везде — в длинные платья, носят шляпки и чепчики; у мужчин есть нововведение — некоторые носят галстуки и подстригают бороды».

Однако в разных районах, возрастных группах горожан приверженность старине в одежде была далеко неодинаковой. Об этом достаточно красноречиво свидетельствуют ответы корреспондентов на анкеты Русского географического общества, относящиеся к концу 40-х гг. XIX в. В них отмечалось, например, что в Подмосковье, в Дмитрове, «сарафаны... юбки с золотыми цветами, телогрейки парчовые, кокошники — совершенно оставлены... носят обыкновенные платья из ситца, вместо капотов и шуб — нынешние салопы»; подобная картина наблюдалась к югу от Москвы, в Калужской, Орловской, Воронежской губерниях. Корреспондент из г. Кадникова (Вологодская губерния) писал, что к традиционной «крестьянской» одежде больше привержены пожилые женщины, а молодежь одевается «по-го- родскому». Подчеркивалось и то, что у мещан и купцов старинный праздничный наряд — длинный сюртук с широким воротником — сохранялся в большей степени. В городах начинали резче обозначаться социальные и возрастные различия: пожилые горожане в большей степени сохраняли традиционную одежду; молодежь, особенно из обеспеченных семей, одевалась в манто, салопы, носила новые, короткие с разрезом сзади сюрту

ки, шляпки, косынки[517]. Ho при всем при этом даже в среде именитого образованного купечества причудливо уживались новизна и старина. П.П. Боткин, сын известного чаеторговца II.К. Боткина, у которого покупал чай Л.Н. Толстой и брат не менее известного западника В.П. Боткина, шьет сюртук, пальто, брюки у модного в Москве портного, его жена выписывает наряды из Парижа, покупает в магазине на Лубянке французский сервиз. Ho в доме продолжала храниться в бочке вода, в семье любили квас, кадками солили на зиму огурцы и квасили капусту[518].

К концу XIX в. происходят изменения в изготовлении одежды. В деревнях это продолжает оставаться делом семьи, но «новое» платье приобретается уже на ярмарках, в магазинах. Иногда «справлять» наряд, приданое невесте ездили в город, часто в столицу.

В городах появляются модные портные, которые шили на заказ, имели богатых клиентов. Среди мещан было немало мастеров портновского дела. И.А. Александров, один из таких московских портных, шил костюм для М.Н. Каткова. В его дневнике есть запись в ноябре 1882 г.: «Михаил Никифорович Катков заметил мне, что платье, сделанное мною, он находит очень хорошим и потому желает, чтобы и для него сделать платье». Среди множества вывесок в губернском городе пешеход мог встретить объявление о приеме заказов на шитье платья от «иностранца из Парижа и Лондона» или «Аршавского портного» 2,2.

В Москве в 1895 г. собственную мастерскую открыла Н.П. Ламанова, первая в России художница-мо- дельер. Ее широкая известность относится уже к началу века[519].

В жизни города, начиная с губернского и кончая маленьким уездным городком, важную роль играла церковь. Собирая людей на церковные службы в обычные дни и большие праздники, она была одним из центров общения горожан, объединяя людей разных сословий. Таких мест, разрушавших достаточно замкнутый образ жизни городских обывателей, даже в пореформенном городе было немного. Исключение могли составлять столицы и немногие крупные губернские центры[520]. Священники следили за соблюдением церковных норм в повседневной жизни, при решении ответственных дел. Так, при венчании, поступлении на государственную службу была необходима справка от священника о «говении»[521]. Он выдавал своеобразные свидетельства- характеристики лицам, которых благословил на брак. Как правило, это были бедные мещане, нуждавшиеся в благотворительной помощи. Вот текст одного из таких документов, выданных московским священником: «Дано сие девице Дарье Макаровой в том, что она благословлена мною в замужество за московского цехового Василия Петрова, состояния она бедного, поведения хорошего... священник Цветков Петропавловской у Яузских ворот церкви»; в других подобных документах специально отмечалось: «состояния бедного... заслуживает христианской помощи», «крайне бедного состояния, нуждается в благотворительной помощи, дабы устроиться с приданым»[522].

На принципах религиозной нравственности и евангельских истинах строилось воспитание в мещанских семьях. А.В. Ступин писал: «Мне старались по своим понятиям дать приличное моему званию воспитание, особенно посеять во мне добрые семена христианства и

хорошей нравственности»[523]. Точно так же рассуждал один из героев Н.Г. Помяловского в повести «Мещанское счастье» — профессор, у которого воспитывался Егор Молотов, попавший к нему из бедной мещанской семьи. Открыв для своего воспитанника «новый мир, до тех пор неведомый», научив «любить науку», через которую «только можно стать человеком», он, умирая, завещал: «Честно живи, Егорушка... Богу молись... старших почитай»[524].

Несмотря на внешнее соблюдение обрядов, религиозность горожан не была глубокой. «При тогдашнем народном образовании и общественном развитии, — отмечал в воспоминаниях С.В. Дмитриев, — это и не было удивительно (речь идет о конце XIX в. — Л.К.)... Мать, например, молилась и в церкви, и дома очень усердно, но, кроме «Отче наш» и «Богородицы», никаких молитв не знала»[525]. Егор Молотов об отце: «Был он человек безграмотный; знал свое ремесло (был слесарем), несколько молитв на память и без смысла»[526]. Однако встречались среди мещан и глубоко верующие люди, к которым можно отнести уже упоминавшегося И.А. Александрова. В автобиографии он много пишет о посещении монастырей и храмов в Москве, «в которых находил утешение только»; паломничестве в 1866 г. пешком с другом детства в Воскресенский монастырь в Новом Иерусалиме[527]. Интересны сведения об участии московского мещанства и купечества в действиях правительства, направленных против раскольников. Это была одна из серьезных проблем церковной жизни. Выше уже упоминалось, что при записи в Мещанское общество в 80-90-е гг. была необходима расписка «о непринадлежности к раскольничьим и вредным сектам». Одно из средств борьбы с расколом светские и церковные власти видели в организации православных церковных братств. Первое

появилось в 1864 г.; через 15 лет, к 1880 г. в России было 63 православных братства[528]. В Москве заседание такого братства впервые состоялось в 1869 г. в доме купца А. И. Хлудова. Позднее открылось братство св. Петра митрополита Московского «для противодействия расколу и примирения раскольников с православием». Александров, сделав запись об этом в дневнике 21 июня 1872 г., продолжает: «По окончании литургии по этому случаю в Кремле, в доме А.И. Хлудова членам братства был предложен обед. Я везде присутствовал»[529].

Одной из сторон общественного быта горожан оставались досуг и развлечения. В конце XIX в. они сочетали сохранявшиеся традиционные формы и новые, особенно заметные к концу этого столетия.

Народные гулянья были распространенной формой досуга у мещан. Широко известны еще с дореформенного времени гулянья в Сокольниках в первых числах мая, под Новинским[530] на святой неделе после Пасхи.

Описание гулянья в Сокольниках в мае 1836 г. оставил в дневнике Н.А. Рамазанов, известный скульптор. «...Много слышал я про это гулянье, но его достоинства иревзошли все мои ожидания. Точно, это чудное место для народного гульбища! Роща наполняется публикой всех сословий... [однако] балаганы с плясками, музыкой и песнями простонародья отделены от красивых палаток аристократов и зажиточных людей... любопытного петербужца поражает колоссальный самовар, около которого пьют чай купцы»[531]. Эту особенность, «когда богатые люди веселятся отдельно от простонародья», отмечал автор заметки в журнале «Живописное обозрение» в 1838 г., описывая картину веселья под Новинским: «...если вы хотите видеть нынешнюю Русь,

со всем разнообразием ее коренных жителей, со всею разнохарактерностью ее образованности, вы должны взглянуть на гулянье под Новинским... нигде не найдете вы такое сближение всех состояний». Однако и «здесь есть аристократический уголок, предназначенный для посетителей лучшего общества. Прибежище черного народа — шатры, трактиры, палатки, цыганский приют»[532]. Конечно, сословное деление общества существовало, и, несмотря на эмоциональность описания народного гулянья, автор не скрывает этого.

Местом гуляний, базаров во время больших праздников в губернских и уездных городах становилась торговая площадь. Здесь устраивались катанья с гор, балаганы, аттракционы. В небольших городах еще в середине XIX в. пользовался успехом кукольный театр — «вертеп», во многом повторявший репертуар скоморохов («Цыган и лошадь», «Пьяницы»); к концу столетия все больший зрительский интерес в демократических городских слоях вызывал цирк.

Постепенно из жизни горожан или уходили, или сильно видоизменялись традиционные народные праздники, связанные с религиозным культом, сельскохозяй

ственным календарем. В 30-е гг. XIX в. «многообрядный» весенний праздник Семик, широко известный в России, превратился «в простое гулянье столичных и городских жителей»[533]. Сохранялся в городах обряд освящения воды — «иордань» — в день Богоявления или Крещения, означавший окончание святок. Ho во второй иоловине XIX в. он перестает быть массовым явлением. В Казани в 1875 г. во время этого обряда «окунаются в гордани (проруби. — JI.К.) человек пять, и те едут отогреваться водкой, как отмечалось в одной из анкет Русского географического общества — лет пять назад их было до 50, а еще раньше в гордани купались сотнями»[534].

К началу XX в. в городе практически исчезают хороводы как праздничная культура. Ho достаточно распространенными оставались вечеринки, близкие по способу проведения к «вечеркам», которые в осенне- зимний период устраивала крестьянская молодежь. Традиции крестьянского быта и досуга сохранились в мещанской, как правило, небогатой среде, в проведении девичьих посиделок — капусток или капустниц. Как и в деревнях, девушки ходили из дома в дом и помогали рубить капусту, а вечером в одном из домов проводили свою вечерку. Капустницы в первой половине октября чаще всего устраивала семья, в доме которой была невеста. Приходатш рубитъ кamp;иусту uoRpyrw. невесты, л вечерок на вечеринку приглашали холостых парней. В воскресенье и праздничные дни устраивались городские вечеринки, на которые молодежь приходила, получив специальное приглашение. Атмосфера на них была достаточно свободной — играли в колечко, флирт цветов, испорченный телефон, которые сопровождались поцелуями (в виде штрафов или фантов). Под гармонику танцевали модные современные танцы: вальс, польку, кадриль,

краковяк. Присутствие взрослых было необязательным и даже нежелательным на этих вечерах[535].

В 70-е гг. получает распространение городской романс — новый жанр русского фольклора, появившийся в городе. Темой его были, как правило, любовные, семейно-бытовые отношения. В мещанско-купеческой среде такие романсы пользовались популярностью, вероятно, были и свои поэты. Некоторое представление о таких поэтических опытах может дать стихотворение, найденное в отделе рукописей РГБ. Автор его — купец из города Болохова Орловской губернии. Судя по использованию в тексте античных образов, он был не лишен образованности. Стихотворение написано в конце 60-х гг. XIX в., обращено, вероятно, к женщине (конкретной или это стихотворная форма — неясно)[536].

Твои очи голубые Блещут фебовым лучом!

И улыбка так игрива!

Как роскошный цвет мильфлцр!

Ты соперница Минервы!

Древних греческих богинь!

С тобой в дружбе и Венера!

На Олимпе стала б жить.

Твой чертог! Величий зданье!

Архитектуры красот

Будь же, будь красы ты славой

Ты, достойная высот.

Пусть потомство отдаленно Благородный творит род,

В жизни счастье неизменно Вечно, вечно шлет вам Бог!

Традиционная культура начинала терять патриархальные черты прежде всего в зажиточных семьях мещан, которые стремились подражать «благородным». В этих семьях вечера молодежи не приурочивались к осенне

зимнему времени, а происходили в дни именин, праздники, не связанные с календарными работами. Опека старших на таких вечерах, как и в дворянских семьях, была обязательной. Делом престижа для обеспеченных мещан был выезд на дачу, распространившийся в среде интеллигенции и чиновничества в конце столетия. Формой досуга у этой части горожан, прежде всего мужчин, было посещение клубов, игра в бильярд, карты. В местах массовых гуляний в Москве, в Сокольниках, под Новинским, появились бильярд, кегельбан[537].

Событием в жизни небольшого уездного города становилось появление фортепьяно; «когда из окон квартиры вновь приезжего чиновника раздавался звук фортепиано, слушать неведомую доселе музыку собирался чуть ли не весь город» (это было в середине XIX в. в городе Мокшаны Пензенской губернии). В конце столетия среди зажиточных купцов, мещан считалось хорошим тоном иметь в доме фортепьяно, граммофон. Ho все же и в это время пианино оставалось «диковинной вещью» для мальчика, работавшего в купеческом доме в Ярославле[538].

В столицах, крупных губернских городах, где существовала более развитая, динамичная социокультурная среда, новации входили в повседневную жизнь мещанства. He случайно авторы воспоминаний, выходцы из мещанского сословия, были столичными жителями. На страницах своих воспоминаний они отразили и общественно-культурный динамизм городской жизни, и вовлечение в этот процесс наиболее образованных слоев мещанства. Воспоминания являются источником для изучения некоторых сторон повседневности людей этого сословия. В автобиографии и дневнике И.А. Александрова есть неоднократные записи посещения им Большого театра. В 1867 г. он впервые слушал в театре оперу «Аскольдова могила» (ему было 24 года); встретил новый, 1868 г. вечером в Большом театре — шла опера «Жизнь за царя»; в 1874 г. в январе был на бале/>те «Конек-горбунок» («Хорошо», — отметил он в дневнике), а в сентябре — слушал первый акт оперы «Травиата», один акт «Рогнеды»[539].

Встречается упоминание о Политехнической выставке 1872 г., которая была заметным явлением в общественно-экономической и культурной жизни Москвы. Ее посетил И.А. Александров. Запись о посещении выставки есть в дневнике Марии Николаевны Шустовой (в замужестве Калининой). «2 июня (воскресенье) в церкви не были. В 11 часов поехали на Политехническую выставку. Мы очень устали, так что буду завтра рассуждать, что мне понравилось»[540] (потом записи об этом в дневнике не появилось).

На Политехнической выставке работал народный театр. О посещении его «мастеровыми и рабочими людьми» писал И.А. Белоусов. Он упоминает также народный театр «Скоморох» в здании на Страстном бульваре, построенном для панорамы «Взятие Плевны». В репертуаре театра были пьесы Е.П. Карпова и С.Т. Семенова, мелодрамы, шла опера «Аскольдова могила». Публика впервые увидела на сцене этого театра «Власть тьмы» Л.Н. Толстого. Писатель присутствовал на представлении и смотрел пьесу с последнего ряда галерки[541].

Интерес к народному театру, туманным картинам, цирку, «усердно посещаемому средней публикой», был показателем появления в городе сферы массовой культуры, судьбы которой уже в следующем XX столетии оказались сложными и непредсказуемыми.

Мещанско-купеческая среда не отличалась большой общественной активностью. Многие важнейшие общественно-политические события в жизни страны не обсуждали, проходили незамеченными даже для образованной части представителей этих сословий. Н.А. Найденов, один из них, широко известный в торгово-промышленных кругах, тем не менее писал в воспоминаниях: «Я не могу ничего говорить о самой главной реформе того времени — об уничтожении крепостного права, так как

она не касалась близко той среды, к которой принадлежал я; а о том, что делалось в других слоях общества и приготовлялось со стороны правительства, в той среде было мало известно»[542].

Представления горожан о происходивших в стране событиях часто основывались на слухах, поскольку газета была нечастным гостем в мещанском доме. Если судить по воспоминаниям С.В. Дмитриева, «очень жарко и с большим патриотизмом» обсуждались события, связанные с крушением царского поезда в октябре 1888 г.; «искали и злой умысел лицеонеров (революционеров. — Л.К.), и железнодорожников, и продажных чиновников Министерства путей сообщения, не переменивших старых гнилых шпал на новые... Ho громко, так сказать открыто, обсуждать это событие боялись... Как обсуждали это событие в городе, я тогда не знал. He знал, и что писали в те времена в газетах, так как я и газет не видел»[543]. В воспоминаниях, выходящих из мещанской среды, можно встретить сожаление об уходящей патриархальной жизни, когда «обывателя на улице не давили трамвай и автомобили; лавочники не отравляли его фальсификацией различных продуктов, которые в прежнее время (автор имеет в виду 70-е гг. XIX в. — Л.К.) были баснословно дешевы»[544].

Обычного мещанина в газетах особенно интересовало «описание церемоний и изображение сверхестествен- ных происшествий: говорящая мышь, девица, проспавшая ровно пять лет и по пробуждении вдруг разрешившаяся от бремени. Об иностранных землях из тех же газет узнавал он тоже чудеса; упал камень с неба, чугунка под водой и под землей ходит»[545].

Немногочисленные мемуары мещан все же позволяют проследить развитие самосознание людей этого сословия, как правило, образованных и достаточно активных. Одним из них был А.И. Александров. Интересно проследить эволюцию взглядов человека из ме

щанского сословия на личность царствующего монарха. Освобождение крестьян в 1861 г. Александров считал «великими днями в жизни России»: «Имя царя- освободителя чтилось народом как святыня, — записал он в дневнике в 1867 г., — только враги блага отечественного строили козни» (автор явно намекает на Д. - Каракозова, который покушался на жизнь Александра II в 1866 г.). мая 1883 г. Александров присутствовал на коронации Александра III. «...Был в Кремле на площади, молился вместе с теми, кто стоял в Соборе. Сколько теплых слез лилось и какое выражение неподдельных чувств. Очень может только понять, кто сам чувствовал это»[546]. Ho уже другое впечатление он передавал, описывая коронацию Николая II: «...Настроение присутствовавших было более любопытным, нежели подобающее

священному Акту... От этого многое зависит: каким образ правления будет принят для столь обширного, стомиллионного народонаселения, состоящего из разных слоев. Государь был сосредоточен»[547].

Автор не прошел мимо трагических событий 18 мая 1896 г., отметив в дневнике, что «народный праздник на Ходынском поле снял весь блеск коронации». Ho состоявшийся через несколько дней в Дворянском собрании «бал в присутствии Высочайших особ был блистательным». При чтении этих дневниковых записей не покидает чувство, что автор внутренне раздражен действиями императора и его окружения. Это становится очевидным, когда Александров описывает отъезд Николая II из Москвы. «Мы, сословные представители, — ремесленные и мещанские — не удостоились хлеба-соли царя. Конечно, решено это по воле правителя Москвы или по другой причине — неизвестно. Ho это вопиющее пренебрежение (курсив мой. - Л.К.)gt;gt;[548].

Можно привести некоторые интересные факты об отношении мещанства к сохранению национального наследия, памяти о важнейших событиях российской истории. Когда в 1886 г. встал вопрос о восстановлении части стены Серпуховского кремля, председатель Археологического общества П.С. Уварова обратилась к городскому голове Серпухова с просьбой «похлопотать о сборе необходимых 3 тыс. рублей» (из нужной суммы в 9 тыс. руб. Министерство внутренних дел выделило 6 тыс. руб.). Ho из недостающих денег для реставрации стен Кремля общее собрание Купеческого и Мещанского обществ постановило «отпустить 600 руб. из сумм Купеческого общества и 400 руб. — Мещанского»[549].

Еще более «скупым» оказалось Мещанское общество Серпухова при пожертвовании денег на установку в 1911 г. в Нижнем Новгороде памятника Минину и Пожарскому. Сумма пожертвований составила только 25 р., несмотря на всю серьезность их обоснования — памятник должен быть воздвигнут «по случаю исполнявшихся в этом году 300 лет событий в жизни России,

когда русская народность северных областей двинулась во главе с Мининым и Пожарским к Москве спасать национальную независимость страны»[550].

Мещанская благотворительность распространялась прежде всего на «дела богоугодные»: помощь неимущим, сиротам, больным. В 1895-1896 гг. Мещанское общество Серпухова но просьбе Общества призрения неимущих выделяло помощь по 200 руб. ежегодно, в 1910 г. «неимущим в ночлежном доме» было пожертвовано 450 руб. Траты на благотворительные нужды входили в статьи расходов бюджета этих сословных организаций[551]. Однако не всегда эта помощь была бескорыстной. Существовала, например, практика отработки мещанами «в городских работах» в счет денег, внесенных Обществом за их лечение в больницах[552].

Пожертвование денег на благотворительность было частью духовных завещаний лиц мещанского сословия. Такие сведения, в частности, есть в делах Московской мещанской управы. Суммы, как правило, были небольшими — до I тыс. руб.; в 10-15 тыс. руб. — единичными. Деньги в качестве пожертвований предназначались Покровской богадельне Московского мещанского общества, на «призрение больных», «устройство коек имени родственников», для раздачи небольших сумм бедным семействам на приданое «девицам из мещанского сословия», к праздникам Пасхи и Рождества. Только однажды в завещании выборного от мещанского сословия М.И. Самарина сумма в 1200 руб. предназначалась на учреждение в Александро-Мариинском училище при Покровской богадельне стипендии его имени «на призрение одного мальчика». Ho лишь через два года (завещание относилось в 1898 г.) душеприказчик М.И. Самарина просил принять на эту стипендию сына одной мещанской вдовы. До этого времени на нее «никто не помещен», как

сообщили в Мещанскую управу из конторы Покровской богадельни[553]. Это был единственный случай, когда пожертвованные деньги должны были пойти на образование мещанских детей.

Ho участие мещанства в развитии образования не так однозначно. Мещанские общества оказывали поддержку профессиональной школе. Так, в связи с предполагаемым открытием в Серпухове ремесленного училища в память 300-летия царствования дома Романовых Мещанское общество постановило внести 1000 руб. в течение двух лет на организацию школы «ввиду крайней нужды в ремесленных училищах». Ho одновременно Общество отклонило просьбу Попечительского совета женской гимназии о материальной помощи «ввиду больших расходов и уменьшения доходов за последние два года». Однако на «призрение неимущих в Ночлежном доме в этом году было отпущено 450 руб.»[554].

Помощь бедным считалась более важной в сравнении с поддержкой школы. Причина этого, возможно, была связана с неизжитой до конца инертностью в мещанской среде к образованию как необходимому средству самоутверждения в жизни.

В последние десятилетия XIX в. у мещан появляются родовые фамилии и написание отчества с окончанием на вич. В этом общественно-культурном факте, несомненно, следует усматривать новое отношение к личности из «бывших податных состояний», постепенно входившее в общественное сознание и признаваемое властями.

В первой половине XIX в. крестьяне в письмах к своим господам употребляли часто слово «раб», купцы и мещане подписывались «мужик твой»[555], хотя еще в XVIII в. Екатерина II своим указом ввела в документах обращение «верноподданный», заменив им слово «раб». Написание отчества с окончанием на вич всегда составляло в России принадлежность княжеского достоинства, в XIX в. оно распространилось на все дво-

Фотография па память. Уличная сценка.

Рис.

А. Бальдингера. 1890-е гг.

рянство. В последние десятилетия новое написание отчества начинает входить в употребление у мещан, но еще редко. Как правило, эта новация появляется в среде образованных людей этого сословия. Так, в 1882 г. свидетельство на право торговли получил серпуховской мещанин Василий Егорович (так в документе) Васильев, занимавшийся «производством книг и картин»[556] (вероятно, он имел типографию и литографию). Чаще всего современное написание отчества встречается в документах, написанных чиновниками, в приглашениях на собрания членам Мещанского общества. В бумагах, исходящих от самих мещан, старое написание сохранялось.

В пореформенное время появляются фамилии у мещан, которые, как и крестьяне, не имели их ранее. Например, специально отмечалось, что причисленный к серпуховскому мещанству в 1883 г. временнообязанный крестьянин Василий Антонов Лебедев по ревизской сказке 1858 г. фамилии Лебедев не имел; «без фамилии по 10 ревизии» значился крестьянин Алексей

Кириллов Сафонов, принятый в Мещанское общество Серпухова в 1883 г. уже с фамилией Сафонов[557]. Проблема фамилии нередко была предметом обсуждения на собраниях Мещанского общества, и в некоторых случаях купцам и мещанам «разрешалось принимать и переменять фамилии». Иными словами, фамилия как фактор самоидентификации личности у мещан становилась родовой и передавалась (переменялась) следующим поколениям. В одном из документов конца 80-х гг. отмечалось: «Как обнаруживает практика... встречается множество лиц, не имеющих фамилий, то есть носящих так называемые фамилии «по отчеству», что вызывает существенные недоразумения и даже иногда злоупотребления. Ходатайства таких лиц о присвоении им фамилий являются вполне законным так как именоваться определенною фамилией составляет не только право, но и обязанность всякого полноправного лица». Фамилия «укреплялась» установленным в законе порядком. На основании определения Правительствующего сената 1888 г. лицам податного состояния, достигшим совершеннолетия, разрешалось избрать фамилию, которая после утверждения Казенной палатой указывалась в паспорте[558].

Казенная палата внимательно следила за правильностью законодательного оформления фамилии у лиц мещанского сословия. В 1894 г., например, дмитровский мещанский староста получил предписание: «Донести палате, по какому случаю мещанин Петров пользуется фамилией (в увольнительном свидетельстве, выданном Казенной палатой в 1893 г., он значился как Александр Петров Сбирунов. — Л.К.), когда был причислен в общество без нее; не была ли она укреплена за ним впоследствии, когда именно и каким присутственным местом». На другой такой же запрос Казенной палаты о мещанке Соловьевой староста сообщил, что «она пользуется своей фамилией на основании ее подписки о непринадлежности к вредным сектам». И только после этого разъяснения Казенная палата распорядилась «укрепить за Авдотьей Александровой и ее дочерью,

причисленной к дмитровскому мещанству, фамилию Соловьевы»[559]. * *

В современных исторических исследованиях, публицистике, выступлениях общественных и политических деятелей неоднократно затрагивался и затрагивается вопрос о гражданском обществе в России, его развитии как в XIX в., так и в современных социальных процессах. Нельзя не видеть связи между состоянием гражданского общества и присутствием в нем среднего класса. «Задатки развития гражданской свободы и самоуправления лежат в среднем торгово-промышленном классе, — это отмечалось уже в середине XIX в. — Только там, где он достиг соответствующего ему положения в государстве, свобода делается рано или поздно достоянием всего народа»[560]. Однако следует признать, что в России к концу XIX в. не было благоприятных условий для появления среднего класса, важнейшей основы социально-экономической стабильности и правовой культуры общества. Мещанство в силу своего материального положения, социальной «подвижности», приверженности к традиционной культуре

не могло стать таким средним классом. В.М. Бухараев в одной из своих статей также пишет, что «мещанству стать строителем гражданского общества и превратиться в полноценный средний слой мешала укорененность в традиционной культуре, имперском типе сознания»[561]. Однако автор не учитывает фактора влияния политики правительства на судьбы мещанства. Дело было не только в патриархальности этого сословия, но и в тех правовых, экономических условиях, в которых жило мещанство, существовало как носитель мелкого бизнеса. Представляется, что автор не избежал некоторого негативизма по отношению к этому сословию.

Политика правительства была серьезным фактором, тормозившим развитие в городе среднего культурного слоя, мещанского по своему социальному составу. На протяжении XIX в. сохранялось различное отношение к мещанству и купечеству как в сфере правовых норм, так и хозяйственно-экономической деятельности. К концу столетия правительство все более определенно вставало на путь поддержки крупного бизнеса в ущерб интересам мелкого предпринимательства, носителем которого было мещанство. Именно малый бизнес создает основу экономической, социальной стабильности и появления в обществе среднего класса как гаранта этой стабильности. Анализ различных аспектов жизни мещанства: изменения в правовом положении, рост заинтересованности в получении образования и конкретные успехи в его развитии, появление мещанской прослойки в среде специалистов общественно значимых профессий (юристы, учителя, врачи) — свидетельствует о наличии потенциальных возможностей мещанства в становлении среднего класса. И не вина, а беда этого «коренного слоя» горожан, что в социально-экономической жизни России этого не происходило.

Единственный путь борьбы с бедностью... знание и образование.

А.И. Чупров

Образование, развитое во всем народе, относится к числу требований, заявляемых сильнее всего в современной промышленности.

Д.И. Менделеев