Формирование руководящих органов и институтов цензуры

Новый строй стал возводить в систему тотальную слежку и охрану интересов советской власти, мощную и жестокую, как сама власть.

В. И. Ленина, должен был противопоставить партийную печать и литературу, основным условием существования которых стало фактическое уничтожение оппонента в лице буржуазной прессы. Мероприятия были решительными: 28 января 1918 г. был принят декрет «О революционном трибунале печати», по которому за «контрреволюционные выступления» в прессе должны были применяться меры наказания от денежного штрафа и временной приостановки издания до уголовной ответственности, лишения свободы и политических прав2. Понятно, что этим актом декларации декрета «О печати», о том, что ограничение в свободе слова «имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлению нормальных условий общественной жизни»3, отодвигались на неопределенный срок4. Все последующие действия власти по отношению к оппозиционным изданиям были не менее решительными и жестокими, в духе чрезвычайки. Так, 18 марта 1918 г. СНК принял решение5 о закрытии московской буржуазной печати и применении к редакторам и издателям «самых суровых мер наказания», в связи с чем было дано специальное поручение Ф. Э. Дзержинскому6.

К лету 1918 г. положение обострилось, популярность новой власти резко падала даже среди «революционных масс», поэтому репрессии против прессы, публиковавшей оппозиционную властям информацию, приняли массовый характер. Показательно следующее, достаточно рядовое для тех дней, решение исполнительной власти.

Внутреннее и внешнее противостояние советской власти, вылившееся в гражданскую войну и иностранную интервенцию, обусловило организацию военной цензуры. Решающим шагом в процессе ее становления явилось учреждение 23 декабря 1918 г. по указанию ЦК РКП(б) отдела военной цензуры в структуре Реввоенсовета10. Однако в докладе Реввоенсовету Республики11 начальник Отдела военной цензуры Я. Грейер утверждал, что впервые при советской власти военная цензура начала действовать 20 января 1918 г., когда приказом народных комиссаров по военным делам и почт и телеграфов было учреждено Петроградское областное управление военно-почтово-телеграфного и пограничного контроля12. Так закончился первый этап в истории складывания цензурной системы, — этап так называемой «декретной цензуры».

Управление, в дальнейшем переименованное в Военный контроль приказом Наркомата по военным делам13, было создано путем преобразования Центрального военно-почтово-телеграфного контрольного бюро. Заметим, что Бюро было открыто после расформирования Петроградской военной цензурной комиссии, работавшей во время Первой мировой войны с 19 июля 1914 г.

Организационно военная цензура была отделом регистрационного управления Реввоенсовета, которому подчинялись цензурные подотделы при отделах военного контроля губернских военных комиссариатов и местные военные цензоры. В обязанности Отдела цензуры входило немедленное введение военной цензуры на всей территории страны; информирование правительственных учреждений и высылка заинтересованным советским органам сведений, могущих быть полезными в борьбе со злоупотреблениями, наносящими вред интересам страны; руководство и контроль подведомственными учреждениями и лицами; издание руководящих инструкций; рассмотрение жалоб, поданных по поводу неправильных действий местных органов цензуры и их отдельных работников. Полномочия органов цензуры были практически без граничны. Так, лица, виновные в издании произведений печати и других материалов без разрешения цензуры, подлежали, по предоставлению цензуры, суду военного трибунала. В местах, где действовало военное положение, такие лица подвергались различного рода взысканиям и наказаниям, вплоть до судебно-административных15.

Таким образом, военной цензуре с первых дней ее существования было отведено в управленческой системе место ведомственного контроля. Созданная как сугубо военно-охранный орган, цензура сразу же была ориентирована на более широкие задачи. На нее возлагался предварительный и последующий контроль над всеми произведениями печати, фото- и кинематографическими снимками, рисунками, всякого рода приказами, официальными сообщениями и прочими материалами. Органы цензуры проводили предварительный контроль международных и, по мере надобности, внутренних почтовых отправлений, телеграмм, а также всех произведений печати, вывозимых за границу.

г. говорится, что при обсуждении в Коллегии Наркомпроса вопроса об обязательной доставке типографиями экземпляров всех изданий Отдела Книжной палаты в «учреждение, ведающее цензурою книг», было признано, что в «Советской Республике существование цензуры на книги является вообще нежелательным», что требует постановки на повестку одного из ближайших заседаний СНК вопроса об отмене цензуры на книги17. Однако это предложение в дальнейшем не получило развития и больше на заседаниях СНК не обсуждалось.

Не требует специального объяснения тот факт, что в функции военной цензуры не входил морально-нравственный контроль над литературой. Между тем летом 1918 г. по ходатайству Отдела печати Моссовета организуется цензура порнографической и уголовно-лубочной литературы: из состава Отдела военной цензуры командируется специальная бригада (5 человек) для проверки литературы на предмет выявления криминала18.

Деятельность Военно-цензурного отделения заключалась главным образом в просмотре уже вышедших газет (фактически цензурировались только две газеты: «Известия Наркомвоена» и «Известия В.

Характерной особенностью военной цензуры являлось то, что она действовала без ясного определения ее функций и задач, состав ее сотрудников часто менялся, финансовое положение было неопределенным. Попытки реорганизовать работу отдела, введя новое Положение о военной цензуре19, натолкнулись на серьезные трудности: отсутствие надежных и профессионально подготовленных сотрудников, противостояние журналистов. Большинство сотрудников военно-цензурных учреждений, особенно на почте и телеграфе, были «беспартийными» и не испытывали симпатии к советской власти. Как считал Я. Грейер, «основательную чистку» необходимо было провести в Москве и Петрограде, но делать это следовало осторожно, чтобы «не нарушить правильности работ». Петроградское отделение серьезно обновило свой кадровый состав: на треть состояло из коммунистов (главным образом на руководящих постах), остальные — сочувствующие, с солидными партийными рекомендациями. По такому же приблизительно принципу было сформировано Московское окружное отделение. Во главе Петроградского окружного отделения был поставлен Плотников, «идейный и деловой работник». Довольно дипломатично были установлены отношения с Союзом журналистов, который даже «выделил 4-х товарищей для активной работы в цензуре»20.

В соответствии с Положением от 23 декабря 1918 г. порядок осуществления военной цензуры на всей территории Советской Республики заключался в следующем: «первым долгом проводится всеобщая цензура печати, во всех военных Округах организуются Окружн[ые] Военноцензурные] отделения, которые в свою очередь вводят таковую в губерниях и уездах по мере надобности. Что касается Цензуры почтовой корреспонденции, то вначале вполне будет достаточно сосредоточить ее в Москве и в Петрограде.

Грейер также высказал уверенность, что цензура не должна быть ради цензуры, а «при меньшей затрате сил и средств должна принести возможно больше пользы нашему Социалистическому отечеству»22. По его мнению, цензуру нельзя рассматривать «как орган, стесняющий свободу печати и прикрывающий недостатки нашего молодого государ- ственнаго механизма, а наоборот, помимо недопущения к оглашению и распространению сведений, могущих вредить боевой мощи Республики, нащупывающий эти недостатки и дающий указания соответствующим учреждениям и лицам для уничтожения таковых»23.

В секретном циркуляре Отдела военной цензуры регистрационного управления Полевого штаба Реввоенсовета Республики от 12 августа 1919

г., посланном всем начальникам военно-цензурных пунктов при полевых почтовых конторах, говорилось о том, что на упомянутые военноцензурные пункты возлагалось следующее: «1. Обязательный просмотр всей проходящей через данную полевую почтовую Контору корреспонденции из Красной Армии; 2. Временно до получения соответствующего распоряжения от Воєнно-Цензурного Отделения Реввоенсовета данной Армии проходящей через полевую почтовую контору корреспонденции, адресованной в Красную Армию; 3. Перлюстрация всей корреспонденции по секретным указаниям, получаемым из Отделения при Реввоенсовете 1-

й Армии; [...] 6. Весь материал, полученный от просмотра почтовой корреспонденции, т. е. меморандумы (в 3-х экз.) с соответствующими письмами... ежедневно направлять в Отделение Военной Цензуры при Реввоенсоветах Армий...»24.

В 1919 г. объем работы цензурных органов в центре и на местах был очень велик. Об этом свидетельствуют в том числе данные штатного расписания: Отдел военной цензуры Реввоенсовета Республики насчитывал 107 человек; Московское отделение военной цензуры почт и телеграфов — 253 человека; Петроградское военноцензурное отделение — 291 человека; отделения военной цензуры почт и телеграфов на местах — 100 человек; при реввоенсоветах армий состояло 30 человек. Численность цензоров на местах определялась по количеству просмотренных почтовых отправлений и печатной продукции25. Наиболее тревожные с точки зрения настроений в действующей армии письма посылались в ЦК РКП(б). При этом соблюдалась строжайшая конспирация. Цензоры-перлюстраторы в специальных сопроводительных письмах просили «не объявлять заинтересованным лицам, откуда добыты...

сведения, т. к. Военная Цензура существует конспиративно». Благодаря этой конспирации, в ЦК становились известны факты, свидетельствующие о полном беспределе, творящемся в Красной Армии26:

«Писано 1 января 20 г,

84 полевая почтовая контора Рев. Триб. 13 арм. Следователь В. Гришин — Особый пункт Особого отдела XIII ар[мии] Заведующему ] т. Кондрашеву.

В твоем письме я прочел подтверждение о смерти Василия Сергеевича. Я еще раньше слышал, что его где-то в Южфронте расстреляли. Велика была печаль у меня. Ведь товарищ Березовский был хороший товарищ и друг, да и при том старый Коммунист с 1903 года, рабочий и верный честный работник. Я уверен, что здесь произошла ошибка. Борец за свободу и процветание Коммунизма пал, пал жертвой недоразумения от своих же товарищей по борьбе. Не будем их обвинять: здесь виноват рок судьбы, всегда преследующий тов. Березовского. Будем Шура надеется, что дети его простят товарищам их отца по борьбе, за их слепой и роковой шаг. Вечная память Коммунисту В. Березовскому, погибшему безславно и от рук же наших и его товарищей. Его имя должно Шура не забываться, как и его дела на пользу Коммунизма. Тяжело такие истории переносить и чем больше будет таких явлений, тем хуже для всех нас»21.

О полной неразберихе «на местах» свидетельствует перехваченное Пермским отделением военной цензуры письмо из Верхнеудинска от 7

августа 1920 г.:

«Пишу из Верхнеуды. Ну и люди здесь. Это прямо черт знает что такое. Партия запутана — левоэсеровщина. Как остров среди моря сидишь. Надо вести широкую партийную работу — сбить с позиции старое. В это же время надо вести профессиональную], работу — копаться с тарифами. Всего не перескажешь. Людей много, а человеков нет. Нет ни рабочих, нет маломальских наших рабочих середняков. Кругом мещане с потугом на либерализм. Коммунисты с российским узким патриотизмом — слепым мещанским. Вот таковы наши дела. Да, это не Урал! Если нам не дадут поддержки из России, едвали выдержим. Кругом чиновники»28.

Такого же характера и письмо артиллериста Мартышко29 посланное военной цензурой для информации в Деревенский отдел ЦК РКП(б) и ВЧК. В нем говорилось:

«...Грабежа всюду и везде полно. Все основано на грабеже и насилии. За кого же теперь пропадают люди. За тех, кто хорошо живет, а если скажет кто за бедняка, так как раз бедняк давно стонет от ихнего декретного обеспечения. Декрет обеспечивает сирот и семей красноармейцев, а в сущности идет у них отборка всего, что попадет на глаза этим освободителям угнетенных. Если вы хотите проехать по железной дороге на народном поезде, то вас обыскивают, обирают, обстреливают, вот это называется проведением в жизнь «социализма» несмотря на то что декрет или конституция говорит — только по доброй воли. Вот всю правду, которая осуществляется ложью и обманом. Здесь ожидается вос- тание против сига», которое лежит на нас в настоящее время, сколько плакат всюду порасклеивали, а если разобраться, то получается, что на крестьянах так еще никто не ездил (кроме крепостного права) а теперь уже едут и велят сопротивляться, а только должны симпатизировать власти. Лучше бы они ничего не показывали»30.

Совершенно очевидно, что авторы писем излагали свои политические взгляды на происходящее, на поведение новой власти и констатировали ее явный кризис; в письмах не разглашаются сведения, подпадающие под ограничительный Перечень охраны военной и государственной тайны. Информирование высших партийных органов и ВЧК о настроениях в народе, сведения о которых были получены путем перлюстрации переписки, преследовало цели политического сыска (о судьбе авторов писем можно только догадываться). Вероятно, что информация, полученная из разных источников, в том числе и с помощью перлюстрации, свидетельствующая о «прозрении» даже тех, кто выступал на стороне большевиков, и о массовой непопулярности советов в народе, сыграла не последнюю роль в смене политико-экономического курса и выработке новой экономической стратегии.

Военная цензура дозировала информацию о положении на фронтах, которая публиковалась в газетах и передавалась в радиосводках. Были установлены дисциплинарные санкции, вплоть до закрытия газет и журналов, ареста редакторов и имущества, в случае невыполнения порядка подачи материалов в органы цензуры. В цензурных сводках упоминаются случаи применения подобных санкций, возникшие из-за непредостав- ления гранок на просмотр, помещения вычеркнутых цензурой гранок, публикации конкретных аналитических материалов без просмотра и т. д.31 Иногда такая строгость была вполне обоснованной: нужно было урезонить и охладить пыл журналистов, стремящихся в своих статьях опережать события и раздувать успехи советской власти на военном и хозяйственном фронтах. Распоряжение Председателя Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкого начальнику военной цензуры от 17 октября 1920 г. по поводу публикации в газетах «телеграммы тов. Гусева без визы Полевого Штаба и задержки телеграммы тов. Каменева, также направленной непосредственно в газеты» содержало вполне справедливые претензии к прессе в условиях военных действий. Троцкий предлагал редакциям газет не печатать никаких военных телеграмм, кем бы они ни были присланы, без согласия военной цензуры, а военной цензуре — строго следить за тем, чтобы газеты не сеяли неуместного оптимизма и не провозглашали побед, которые еще только нужно одержать32.

Следующий этап истории военной цензуры был связан непосредственно с деятельностью органов внутренних дел, которые в этот период функционировали как структуры чрезвычайного характера.

В январе 1919 г. для борьбы с контрреволюцией и шпионажем в Красной Армии был организован Особый отдел ВЧК, преобразованный в дальнейшем во 2-й спецотдел Управления особых отделов НКВД, занимавшихся военной цензурой, а именно перлюстрацией военных писем, свидетельствовавших о настроениях солдат по ту и эту стороны фронта3*. Вместе с тем практически все управления, включая хозяйственные, занимались «агентурной разработкой» (мероприятия по сбору информации о подозреваемом лице через своих агентов, посредством наружного наблюдения и специальных технических средств), арестами и следствием по делам сотрудников той или иной отрасли. На языке чекистов это называлось «оперативным обслуживанием»34.

В связи с окончанием Гражданской войны и укреплением советской власти, на основании постановления IX Всероссийского съезда Советов от 28 декабря 1921 г. и постановления ВЦИК от 6 февраля 1922 г., ВЧК была реорганизована в Государственное политическое управление (ГПУ) при НКВД РСФСР. По своим задачам и структуре ГПУ в целом не отличалось от упраздненной ВЧК. После образования СССР на базе ГПУ было создано Объединенное государственное политуправление (ОГПУ) СССР. 28 марта 1924 г. ЦИК СССР утвердил Положение о правах ОГПУ в части административных высылок, ссылок и заключений в концентрационный лагерь людей, обвиняемых в контрреволюционной деятельности, шпионаже, контрабанде, спекуляции золотом и валютой. Согласно этому документу, ОГПУ получило право без суда ссылать обвиняемых на срок до трех лет, заключать их в концентрационный лагерь и высылать за пределы государственной границы СССР. Решения о ссылках принимало особое совещание в составе трех членов Коллегии ОГПУ, а вопросы о высылке за границу и заключении в лагерь входили в компетенцию особого совещания при ОГПУ. Эти чрезвычайные и практически неограниченные права значительно увеличили оперативную работу органов, которые создавали соответствующие подразделения для сбора информации и доказательств.

В связи с новой политической обстановкой несколько изменилось и положение цензуры. Сначала контроль над почтово-телеграфной корреспонденцией, а затем и все функции военной цензуры были переданы в ведение ВЧК: на заседании МСНК35 Реввоенсовету Республики было поручено передать с 1 августа 1921 г. военную цензуру в ВЧК36. Этим завершился второй этап истории формирования системы, когда военная цензура находилась в составе Наркомпочтеля и РВС, продолжавшийся с 1918 до 1 августа 1921 г.

Освоение нового цензурного дела в ВЧК шло с трудом, поэтому потребовалось в приказном порядке «разъяснять» «одну из очень важных возложенных на ВЧК задач». В специальном Приказе ВЧК № 127 от 11 мая 1921 г. с осуждением констатировалось, что «Особый отдел смотрит на Отделения Военной Цензуры как на излишний и чужой придаток, мало интересуется постановкой их работы и использованием в своих целях» и не оказывает должной кадровой и технической поддержки. Приказывалось: «1. Считать Военно-цензурные Отделения равноправными составными частями органов ВЧК, снабжать их всеми необходимыми средствами наравне со всеми Отделами и Отделениями. 2.

Председателям и начальникам ЧК и Особотделов обратить должное внимание на правильную постановку работы и максимальное использование сведений Военной Цензуры. 3. Не позже 15-го июня всем Председателям и Начальникам ЧК и Особотделов представить свои соображения о самом целесообразном использовании Отделений В.Ц. при осуществлении возложенных на ВЧК задач»37. Передача и прием дел военной цензуры в аппарат ВЧК окончательно завершились в течение августа, после того как Приказом ВЧК № 249 от 11 августа 1921 г. были слиты все органы Управления военной цензуры Штаба РККА с отделениями военной цензуры Наркомпочтеля. В центральном аппарате ВЧК был образован Подотдел военной цензуры (начальник И. Я. Верба) в составе Информационного отдела на базе бывшего Управления военной цензуры Штаба РККА, 6-го отделения Организационного отдела и Отделения военной цензуры Информотдела ВЧК38.

По положению СНК о военной цензуре ВЧК от 21 октября 1921 г., «в целях сохранения военной тайны, предупреждения разглашения сведений о преступной деятельности шпионских контрреволюционных сил и ограждения политических, экономических и военных интересов РСФСР», помимо печатных произведений и почтово-телеграфных корреспонденции должны были подвергаться контролю «радиотелеграфные сношения»; более четко был определен предварительный и последующий контроль. Центральным органом объявлялся Подотдел военной цензуры Информационного отдела ВЧК. Новым, по сравнению с прежними положениями, являлось обязательное представление «на цензуру» всех видов печатной, фотографической, кинематографической и иной продукции, а также почтово-телеграфной, телефонной и радиотелеграфной корреспонденции для просмотра (по соглашению ВЧК с Наркомпочтелем). Исключением для предварительной цензуры являлись только оперативные сведения39.

Таким образом, можно говорить о том, что с первых же дней существования советской власти был введен контрольно-репрессивный порядок военного образца, с помощью которого осуществлялась партийная диктатура во всех без исключения интеллектуальных сферах. Определяющими в реализации идеологии были высшие партийные органы — Центральный комитет и его структурные подразделения, принимающие важнейшие решения, — Политбюро, Секретариат, Оргбюро; функциональные отделы, занимающиеся вопросами идеологии и культуры. Идеологизация культуры шла постепенно, но последовательно. Культура, как ее понимали большевики, была важнейшей частью идеологии, наиболее доступной пониманию народных масс. Поэтому вопросам культуры и идеологии уделялось огромное внимание. Об этом свидетельствует, прежде всего, анализ повесток дня заседаний ЦК, содержание которых говорит о преобладании культурной проблематики.

Об этом же говорит и развитие структуры ЦК РКП(б), на заседаниях которого вопросы культуры занимали важное место: в его составе множились отделы и сектора этого направления.

5 марта 1919 г. из состава ЦК партии было избрано Политбюро, которое мыслилось Лениным как мозговой центр партии и руководитель всей ее жизни — политической, экономической, культурной. Для текущей работы образуются Оргбюро и Секретариат, на заседаниях которых готовятся и принимаются важнейшие решения, осуществляются кадровые назначения и реорганизация учреждений. В 1920 г. в структуре ЦК был образован Отдел агитации и пропаганды (Агитпроп), призванный вырабатывать стратегию и тактику общественно-политической и культурной жизни партии и страны. Агитпроп пережил несколько этапов реорганизации: в 1920-1924 гг.; 1924-1928 гг.; 1929-1933 гг.; 1934-1935 гг.; 1935-1939 гг. и в 1939-1947 гг. Эти реорганизации, различные по значимости, были следствием тех изменений в политической структуре власти, которые требовали перестройки идеологической работы. Наиболее разветвленной структурой ЦК отличался в период с 1935

по 1939 г., когда существовали пять его самостоятельных отделов: партийной пропаганды и агитации, печати и издательств, культурнопросветительной работы, науки, школ. Именно в моменты наиболее жестоких политических схваток на пути к полной концентрации власти И. В. Сталиным шло значительное расширение и специализация функциональных отделов ЦК. Значение самостоятельных направлений приобретают проблемы образования, культурно-просветительной работы, издательской политики, науки. Все многочисленные преобразования в структуре ЦК ВКП(б) логически завершились в 1939 г., когда выполнение основных идеологических функций сконцентрировалось в Управлении политагитации (УПА) ЦК.

Важнейшим элементом в системе советской политической цензуры на раннем этапе ее существования, ее ядром и опорой являлись чрезвычайные, возникшие в целях охраны завоеваний революции, а впоследствии постоянные репрессивные органы. Уже указывалось на организационную связь цензуры с ВЧК / ГПУ / ОГПУ. Давление на интеллигенцию осуществлялось не только с помощью таких «невинных» мер, как подкуп, шантаж, запугивание, организуемые травли, но и путем прямых репрессий. О жуткой и невыносимо тягостной обстановке постоянной опасности арестов ОПОЯЗовцев, Серапионов, завсегдатаев Дома искусства в Ленинграде вспоминает в «Эпилоге» В. Каверин. Б. Эйхенбаум в своем дневнике от 20 августа 1921 г. пишет: «В городе аресты (Лосский, Лапшин, Харитонов, Волковысский, Замятин)»40.

Позднее репрессивные меры применялись по отношению к членам гонимых литературно-художественных обществ, например ВОЛЬФИЛ. В 1926 г. Е. Васильева за свои занятия антропософией была арестована и отправлена в ссылку, где и умерла в 1928 г.41

О роли и месте ГПУ в разворачивающейся борьбе с внутренними идеологическими врагами свидетельствует докладная записка 1921 г. особоуполномоченного ГПУ Я. Агранова председателю ГПУ Ф. Дзержинскому «Об антисоветских группировках среди интеллигенции». В ней говорится об опасности консолидации буржуазных и мелкобуржуазных сил в обстановке нэпа: «Антисоветская интеллигенция широко использует открывшиеся ей возможностью организации и собирания своих сил, созданной мирным курсом Советской власти и ослаблением деятельности репрессивных органов»42. При этом главным тревожным симптомом, по мнению Агранова, являлось образование всевозможных творческих, свободных объединений и организаций (научных, экономических, религиозных и др.), которые на самом деле вели контрреволюционную борьбу, выбрав для нее ареной высшие учебные заведения, различные общества, печать, всякого рода ведомственные съезды, театр, кооперацию, тресты, торговые учреждения, религиозные организации. Автор записки указал два основных направления «антисоветской борьбы»: первое — борьба за «автономию» высшей школы и второе — за улучшение материального положения профессуры и студенчества. Борьба за «автономию», считал он, является не чем иным, как борьбой против влияния в высшей школе коммунистической партии и классового принципа — в школе. «“Контрреволюционные” элементы в высшей школе создают благоприятную почву для воспитания студенчества в антикоммунистическом и антисоветском» настроениях, используя это в «качестве орудия политической борьбы». Главное обвинение было направлено против руководства и профессуры Московского университета и Высшего технического училища43.

Подобным обвинениям подверглись общественные организации и объединения (научные, торгово-промышленные, культурные и проч.), которые, по мнению того же ГПУ, являлись убежищами для «уцелевших от разгрома революции антисоветских элементов», «не проявивших себя активно в первые годы советской власти и потому нетронутых карательными органами»44. Отмечалась смена настроений и позиций в этих организациях, которые, как, например, Пироговское общество, существующее полуофициально, имели «тенденцию играть традиционную роль искусно прикрытой оппозиции против советской власти»45. При этом специально подчеркивалось, что главная беда — «в отсутствии порядка и неразбериха регистрации частных обществ: в то время, как одно Ведомство не разрешает открытие какого-либо общества, другое регистрирует то же общество»46. Это положение было вскоре изменено. 3 августа 1922 г. было принято постановление ВЦИК и СНК «О порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли, и порядке надзора за ними», а также инструкция о подготовке документов к регистрации, проводившейся НКВД совместно с ОПТУ47. Отрицательно характеризовалась деятельность частных издательств и периодической печати (журналы «Экономист», «Экономическое возрождение», «Летопись Дома литераторов», журнал Пироговского общества и др.), которые дали, по выражению автора записки, «в руки антисоветской интеллигенции могучее орудие борьбы, которым она не преминула воспользоваться». Подчеркивалось, что частная печать дает возможность объединяться вокруг печатных органов определенным антисоветски настроенным кругам: в «издательстве “За друга” члены партии к.-с. Мельгунов, Мякотин, Пошехонов, в издательстве “Берег” — члены ЦК партии кадетов, бывшие члены тактического центра, национального центра, совета обществ, привлекавшиеся к суду в 1920 г., издательство “Книга” находится в руках меньшевиков. Это приводит не только к определенной их активизации, но и “наводняет рынок антикоммунистической литературой, поповско-мистическими изданиями и разного рода порнографией”»48. Подверглись обвинениям в антисоветских выступлениях также такие центральные ведомства, как Наркомзем и Наркомздрав. Ведущим оплотом контрреволюции были названы кооперация, где «слишком мало коммунистов» и слишком много материальных средств, и религия, в вопросах которой «высшая черносотенная интеллигенция, как духовная, так и из числа верующих мирян, заметно оживилась и подготовляет почву для создания фронта по борьбе с атеизмом» и изъятием церковных ценностей49.

Контроль партии над церковной жизнью и давление на нее с каждым годом усиливались, более организованной становилась антирелигиозная пропаганда. Созданной 13 октября 1922 г.50 при АПО ЦК Комиссии по антирелигиозной пропаганде, в состав которой были включены Менжинский от ГПУ и Смидович — председатель Комиссии по сектантским делам, были даны полномочия «как по ведению дел церковной политики (связь с церковными группами, с ВЦУ), так и [по] выработке директив по печатной и устной пропаганде и агитации»51. Комиссии также было дано указание установить тесную и постоянную связь с ГПУ, Церковным отделом Наркомюста и АПО ЦК52. Главполитпросвету было поручено ЦК РКП(б) и Наркомпросом53 руководить «государственной пропагандой коммунизма»54.

В первой половине 1920-х гг. главную идеологическую опасность репрессивные органы видели в независимых общественных организациях; в атмосфере, царившей в высших учебных заведениях; в деятельности трудноконтролируемых частных издательств; в характере социального состава служащих ряда ведомств, в которых было мало коммунистов и работали «спецы»; в кооперации и религии.

В дальнейшем сложившаяся система взаимодействия главного идеолога — ЦК партии — с исполнителями — государственными цензурными и полицейскими органами постоянно обогащала свои возможности все новыми и новыми средствами давления и воздействия. Для этого создавались новые бюрократические объединения и структуры, призванные и контролировать конкретные направления общественной и культурной деятельности. Так, на созданные по инициативе ГПУ в 1920-е гг., при АП О ЦК постояннодействующие комиссии возлагалась задача курирования соответствующего направления идеологической работы. В связи с дальнейшим усилением идеологического контроля на заседании СТ ЦК55 в начале июня 1924 г. было решено создать при Агитпропе ЦК постояннодействующую комиссию для осуществления контроля над работой киноорганизаций в составе С. И. Сырцова, Л. Н. Мещерякова, В. Н. Яковлева, Сенюшкина56.

Регулярное отслеживание политической направленности частной издательской деятельности осуществляла специально созданная комиссия ОБ ЦК РКП(б), результаты работы которой оформлялись в виде «совершенно секретного» бюллетеня специально только для членов ОБ. Контролируемые издательства были распределены по следующим основным группам: зарубежные «сменовеховские», частные издательства в Москве, с партийной окраской и предпринимательского характера, частные издательства в Петрограде. Подробный анализ издаваемой литературы имел ярко выраженную критическую направленность, для оценок использовались такие определения, как «кадетские и новокадетские», эсеровские и политиканствующие издания57. Не наладив еще как следует работу в Главлите, центральный идеологический аппарат сам, непосредственно выполнял функции, отошедшие потом к государственной цензуре. Параллельно эту работу выполняли руководители и члены комфракций литературных группировок 1920 — начала 1930-х гг. Они также осуществляли контроль над литераторами и информировали ЦК об их идеологических настроениях. Так, в одной из записок А. Воронского Л. Троцкому от И ноября 1922 г. дается краткая, но вполне исчерпывающая характеристика писателей:

«1) Настоящая фамилия Дон-Аминадо — ШКОЛЯНСКИЙ. Раньше сотрудничал в “Сатириконе” и в других изданиях. Никакого отношения этот псевдонім к Ив. Бунину не имеет. 2)

О . Мандельштам ни к какой группировке сейчас не принадлежит. Начинал с акмеистами. Охотно сотрудничает в Советских] изданиях. Настроен к нам положительно. Пользуется большим весом, как хороший знаток стиха, талантлив. Стихи индивидуалистичны. К Замятину никакого отношения не имеет. 3)

Лидин — состоит членом правления Всероссийского Союза писателей. К определенным литературным группировкам не принадлежит. Год тому назад боялся участвовать в Советских] изданиях. Теперь идет охотно. В литературном настроении замечается тоже перелом: советский быт в последних вещах (“Ковыль Скифский", “Мышиные будни’’ — еще не напечатанные) выглядит приемлемо. Раньше писал под Бунина, теперь копирует Пильняка. К Замятину тоже отношения, по-моему, не имеет и, кажется, его не любит. 4)

“Островитяне” — небольшое издательство в Петрограде. Ник [олай] Тихонов — серапионовец. Был в красных гусарах. Ему 23 года. Чрезвычайно талантлив (книга стихов “Орда", поэма о Ленине “Сами" в “Красной Нови’’). Об Алпатьеве сведений не имею, полагаю, что “ Островитяне” просто небольшое и недоходное издательство»5^.

Для максимальной централизации издательской деятельности накануне образования Госиздата была создана специальная Комиссия ЦК РКП(б) по объединению издательств (Еремеев, Луначарский, Бонч- Бруевич, Данилов, Ангарский, Клингер, Ионов), которая разрабатывала организационные основы этого объединения. Во главе всего книжноиздательского дела была поставлена Центральная редакционная коллегия с отделами по социально-научной, агитационно-политической литературе, научных сочинений, научно-популярной, изящной, учебнопедагогической и детской литературе, критике и истории литературы, а также Центральная издательская коллегия и Центральная коллегия по распространению литературы59.

Одним из важнейших завоеваний в области идеологического контроля над издательским делом стало огосударствление всего издательского дела в стране60. Под демагогическими лозунгами о массовом издании книг для народа определение и реализация издательской политики сосредоточились в руках монополиста Госиздата. Ему предоставлялось право субсидировать периодические и книжные издания, признаваемые общественно полезными61. Осуществляя определенный отбор, государство тем самым становилось владельцем интеллектуальной собственности, присваивая себе доходы от изданий. Бесправие авторов и государственный грабеж были узаконены. В дальнейшем это явление распространилось на все виды искусства и средства массовой коммуникации — кино, радиовещание, телевидение и др.

В мае 1919 г. было создано Государственное издательство Наркомпроса РСФСР (Госиздат, ГИЗ), положение о котором было утверждено 21

мая ВЦИК РСФСР. В него вошли издательства ВЦИК, Наркомпроса РСФСР, «Коммунист», издательства Петроградского и Московского Советов, а также некоторые кооперативные издательства. Они и составили основу Госиздата. Издательская деятельность отдельных наркоматов и учреждений была прекращена. Старые издательства продолжали свою работу по заданиям Госиздата и Наркомпроса. Немногочисленные, не вошедшие в Госиздат частные и кооперативные издательства испытывали огромное давление с его стороны. Они были вынуждены обращаться к Наркомпросу и другим органам управления культурой для того, чтобы как-то защитить свои интересы и интересы огромной части разнообразной писательской среды, которая в результате деятельности Госиздата была отрешена от читательской аудитории. Об этом свидетельствует письмо Бюро конференций кооперативных объединений писателей от 18 октября 1921 г. (П. Сакулин, В. Львов, А. Эфрос, С. Мельгунов, Н. Одинцов), адресованное А. С. Енукидзе, в котором говорится о разрушительной политике Госиздата:

«Что непонятнее всего, — это политика Госиздата в отношении издательских кооперативов самих писателей. Мы выдержали три года борьбы за существование только для того, чтобы теперь потерять и эти последние возможности создать русскую писательскую книгу: ныне закрывают наши издательства, отбирают наши последние запасы бумаги, запирают наши типографии, прекращают набор рукописей, аннулируют уже данные разрешения на издания, даже отказываются от контрактов, которые органы власти, в качестве представителей государства, заключали с писательскими коллективами и с издательствами на потребу самого государства... Об опасном или вредном характере кооперативных издательств не приходится говорить, поскольку вся их работа протекает под контролем государственных органов... Работая в самых тяжелых условиях, они бросили в русскую читательскую массу по крайней мере десять миллионов экземпляров книг — зерен общечеловеческой культуры. У каждого из них выработаны и выношены планы дальнейших посевов... Но главное не в этом. Главное в том, что монополизировать все издательское дело, как простую индустриальную промышленность, нельзя. Издательство и творчество неразрывно связаны друг с другом, и режим издательский неизбежно превращается в режим творческий»62.

Однако позиция государства и, главное, партии по отношению к независимым издательствам была неизменной, на фоне борьбы «Центральной Периодической Печати с проявлениями возродившейся буржуазно-интеллигентской публицистики, беллетристики и бульварщины»63. Не позднее 27 февраля 1922 г. объединенным совещанием Коллегии Агитпропа ЦК РКП(б) было принято решение считать материальную и техническую поддержку частных и кооперативных издательств делом политическим, а потому недопустимым. Наряду с этим назывались некоторые литературные группировки, достойные, с точки зрения высшего идеологического органа, создания самых благоприятных условий для творческой и издательской деятельности, например «Серапионовы братья», группа Маяковского, группа Боброва и др. Издательство Главполитпросвета вообще освобождалось от налогов, ему предоставлялись по льготным ценам резервы бумаги, которая в то время была большим дефицитом. Признавалась необходимость группировки вокруг Госиздата «дочерних» издательств, продукция которых делилась на научную, учебную и основную политическую. Кроме этого, «для борьбы с враждебной идеологией» в Госиздате создавался отдел материалистической философии, и организовывалось издание популярных иллюстрированных сборников, журналов (типа «Нива»).

Но даже книжная продукция Госиздата вызывала неудовольствие партийных лидеров. Типичен и по форме, и по содержанию один из многочисленных отзывов В. И. Ленина от 7 августа 1921 г.:

«Из новых книг я получил от Госиздата: Сем. Маслов “Крестьянское хозяйство" 1921 г. 5-ое изд. (или 4-ое изд.). Из просмотра видно, что насквозь буржуазная пакостная книжонка, одурманивающая мужичка показной буржуазной “ученой” ложью. Почти 400 страниц и ничего о советском строе и его политике, о наших законах и мерах перехода к социализму и т. д. Либо дурак, либо злостный саботажник мог только пропустить эту книгу. Прошу расследовать и назвать мне всех ответственных за редактирование и выпуск этой книги лиц»64.

Разворачивающиеся внутри партии дискуссии по экономическим и политическим вопросам выплескивались на страницы книг и журналов. Особенно острая полемика возникла после перехода к нэпу. В этой связи на заседании Секретариата ЦК было принято решение об усилении через Политотдел Госиздата политической цензуры литературы, выпускаемой частными издательствами. Говорилось также о специальной функции Политотдела Госиздата, сильно напоминающего будущий Главлит65. Политотдел ГИЗ и политотделы его местных органов были призваны противостоять проникновению враждебной идеологии и обеспечить «идеологическую чистоту» книжной продукции. Отделы также ведали выдачей разрешений на ввоз книг из-за границы и заключений на покупку книг у кооперативных и частных издательств. Об идеологизации системы свидетельствуют структурные изменения как по вертикали, так и по горизонтали. Например, в аппарате Госиздата в 1919 г. существовали три подразделения, курирующих по различным направлениям агитационно-пропагандистскую работу в издательствах. В 1920 г. к ним добавились еще три самостоятельные структуры, а в 1921 г. были созданы специальные коллегии агитационная и по марксистской литературе. Кроме этого, был организован Агитпропотдел в центральном управлении, а также секция политической цензуры. И это помимо того, что каждый отдел Госиздата по соответствующему направлению самостоятельно осуществлял предварительный идеологический контроль издательской политики. Особенно строго эта процедура проходила в отделе учебников: тотальный идеологический контроль осуществлялся еще на стадии подготовки учебной литературы66. Только образование Главлита в июне 1922 г. повлекло за собой ликвидацию Агитационнопропагандистского отдела. Незадолго до организации Главреперткома в 1923 г. в Музыкальном секторе Госиздата возник Политотдел, который был ликвидирован лишь после образования подобного подразделения в Главреперткоме.

Особую роль в становлении системы управления культурой, в том числе органами цензуры, сыграл Наркомпрос РСФСР, созданный наряду с другими наркоматами на заседании I Всероссийского съезда Советов 8 ноября 1917 г.67 Структура НКП РСФСР соответствовала его задачам и была определена Декретом ВЦИК и СНК РСФСР 12 ноября 1917 г. «Об учреждении Государственной Комиссии и Народного комиссариата просвещения РСФСР»68. Наркомат состоял из 17 отраслевых и функциональных отделов, каждый из которых был создан для осуществления одной или нескольких актуальных задач культурной революции. На Комиссию по просвещению возлагалось общее руководство народным образованием в стране. Позже, а именно 26 июня 1918 г., Декретом СНК РСФСР функции НКП РСФСР и Государственной Комиссии по просвещению были разделены. К ведению комиссии относилась выработка общих принципов организации и устройства народного образования по единому плану. НКП РСФСР, в свою очередь, заведовал непосредственно научными и учебными вопросами, в том числе и конфликтами, возникающими между отдельными учреждениями образования и культуры. Кадровый дефицит приводил к тому, что многие сотрудники Комиссии по просвещению являлись одновременно и сотрудниками НКП РСФСР, поэтому как только в конце 1919 г. последний окреп, было принято решение о ликвидации комиссии с передачей ее функций в НКП69. В результате этого в НКП РСФСР был сосредоточен обширный штат, занимавшийся всеми без исключения вопросами культуры, образования, науки и искусства, а также вопросами социального воспитания и политико-просветительной работы.

С конца 1918 по 1920 г. структура НКП РСФСР сильно изменилась. Так, например, 19 сентября 1919 г. в составе этого наркомата был создан Центральный театральный отдел70, задачей которого было общее руководство театральным делом в стране, создание нового театра в связи с «перестройкой государственности на началах социализма». 26 августа 1920 г. Театральный отдел был преобразован в Центральный театральный комитет (Центротеатр) в системе НКП РСФСР71. Но уже к ноябрю 1920 г. Центротеатр был ликвидирован, а его функции распределены между Управлением государственных академических театров и Художественным подотделом Главполитпросвета72. 18 сентября 1919 г. постановлением НКП РСФСР на основании Декрета СНК РСФСР от 27 августа того же года в системе НКП был создан Всероссийский фотокинематографический отдел (ВФКО)73. Отдел был образован для использования кино и фотографии в агитационно-пропагандистских и учебных целях, а также для централизации производства и распределения в кинопромышленности. Однако его деятельность сначала не дала желаемых результатов. Так, Комиссия по обследованию деятельности наркоматов РСФСР при ВЦИК отметила в докладе о работе отдела в 1920

г., что кинокартины, выпускаемые под руководством ВФКО, не отвечают своему назначению, «в 95% они негодны в смысле растлевающего своего влияния на массы; показательные кинотеатры не отвечают своему назначению»74.

В 1921 г. произошла первая общая реорганизация НКП РСФСР. Декрет СНК РСФСР от 11 февраля 1921 г. «О народном Комиссариате просвещения» предусматривал новую структуру наркомата75. Основными его структурными подразделениями стали Организационный центр, Академический центр, а также четыре главных управления. Академический центр осуществлял общее теоретическое и программное руководство научными и художественными учреждениями РСФСР, а каждое из главных управлений занималось определенной отраслью образования и культуры. Разнообразие возложенных на НКП РСФСР функций обусловило сложность и неустойчивость его структуры. В первые 13 лет своего существования он претерпел несколько общих реорганизаций, а в промежутках между ними — структурные изменения.

Система государственного управления культурой менялась в соответствии с линией партии. Так, уже 28 октября 1920 г. Политбюро ЦК76 вынесло решение о руководящей роли партии во всей работе НКП77. Наркомпрос второй половины 1920-х гг. по концентрации власти можно сравнить только с НКВД 1930-х гг. Дальнейшее рассредоточение его функций по различным управлениям отнюдь не ослабило контроль, а только сделало его более изощренным и запутанным. Многочисленные отделы и управления постоянно выясняли между собой отношения, распределяли функции. Например, в течение двадцати лет безуспешно велись переговоры и принимались решения о разделении функций между Главлитом и Главреперткомом.

После окончания Гражданской войны, в условиях кризиса экономического устройства и политического сознания общества, возникла необходимость в новых методах управления. В целях самосохранения власть шла не только на идеологические компромиссы с собственной доктриной (нэп), но и на применение явно репрессивных мер по отношению к устойчивой оппозиции («философский пароход»). Все это, а также необходимость централизации ведомственной цензуры потребовало создания государственных органов цензуры. 15 марта 1922 г. Президиум Коллегии НКП РСФСР78 рассмотрел вопрос об объединении цензуры, рассредоточенной по различным учреждениям. Первоначально единый комитет по делам печати предполагалось создать при Наркомвнуделе79. Однако 27 марта 1922 г. на заседании Политбюро80 было принято следующее решение: а) признать необходимым объединение всех видов цензуры в одном центре (при Наркомпросе), с выделением и оставлением под руководством ГПУ наблюдения за типографиями; б) во главе всей цензуры поставить одно лицо, назначенное Наркомпросом, с помощниками от военного ведомства и ГПУ; в) поручить комиссии в составе

Луначарского, Рыкова, Уншлихта и представителя военного ведомства, разработать в недельный срок на основании вышеуказанного, проект положения и провести решение через советские органы (созыв комиссии был закреплен за Рыковым); г) принять предложение Мещерякова и коллегии Агитпропотдела ЦК об освобождении от цензуры Госиздата, партийно-советской печати, Главполитпросвета, ЦК РКП(б) и Коминтерна81.

Третий этап истории развития системы политической цензуры завершился почти через три месяца, 6 июня 1922 г., когда Декретом СНК СССР было учреждено Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит) при Наркомпросе РСФСР и его местные органы, объединившие все виды цензуры82. На органы Главлита возлагался предварительный просмотр предназначенных к опубликованию или распространению как рукописных, так и печатных периодических и непериодических изданий, снимков, рисунков, карт и др.; выдача разрешений на право издания отдельных произведений печати, запрещенных к продаже и распространению; издание правил, распоряжений и инструкций по делам печати, обязательных для всех органов печати, издательств, типографий, библиотек и книжных магазинов.

Аналогичные декреты об учреждении органов Главлита были приняты правительствами Украины (29 августа 1922 г.)83, Туркестана (11 декабря 1922 г.)84, Белоруссии (5 января 1923 г.)85, Азербайджана (22 апреля 1923 г.)86, Киргизии (25 апреля 1923 г.)87.

Однако не стоит думать, что в отношениях центра с республиками по вопросу о создании государственной цензуры не было проблем. Большинство республик считало решение о создании республиканских органов Главлита прямым посягательством на свой суверенитет, о чем свидетельствует протест члена Коллегии, Уполномоченного НКП УССР при НКП РСФСР Гадзинского, направленный в СНК 27 июня 1922 г. В нем говорилось, что «в Положении о Главном Управлении по делам литературы и искусства “Главлит”, напечатанном в газете “Известия ВЦИК” от 23 / VI 22 г. за Вашей подписью есть статья, в которой некоторые абзацы не соответствуют основным положениям Советской Конституции, касающиеся не объединенных комиссариатов советских республик, в частности в данном случае, касающиеся Наркомпроса Украины, как, например: редакция положения № 7 предлагает организовать Главное Организационное Управление на местах в Киеве и Харькове, которые считаются за не объединенным Комиссариатом Просвещения Украины. Принимая во внимание, что НКП УССР в своем положении работает вполне самостоятельно, этот абзац является крупной фактической и политической ошибкой, которая вообще может быть понята в нежелательном для нас смысле и создать ненужное настроение в кругах, очень внимательно следящих за каждым политическим шагом советской власти»88. В заключении протеста Гадзинский просил «в сроч ном порядке дать ответ, является ли это положение обязательным для Украины или нет»89.

Вопрос был решен по-существу волевым путем: по рекомендации Наркомюста было принято специальное решение на Президиуме ВЦИК, после чего инцидент с попыткой отстоять свою самостоятельность в принятии важнейших идеологических решений был исчерпан. 29 августа 1922 г. Главлит УССР был организован по образу и подобию центрального аппарата Главлита.

Что же именно в тот период новая власть считала невозможным для массового распространения? Прежде всего, произведения печати, содержащие «агитацию против советской власти», разглашающие «военные тайны республики», возбуждающие «общественное мнение путем сообщения ложных сведений», возбуждающие «националистический и религиозный фанатизм, материалы порнографического характера»90. По новому положению в обязанность цензуре вменялась не только охрана военных и государственных тайн, но и политический контроль над печатью в самом широком смысле. От политического контроля освобождались лишь партийные, официальные (советского правительства) и некоторые ведомственные издания наркоматов.

Возглавляли Главлит начальник и два его заместителя, назначаемые Наркомпросом по согласованию с Реввоенсоветом республики и ГПУ. Первым начальником ведомства был П. И. Лебедев-Полянский91. На органы ГПУ возлагалась борьба с распространением произведений, не разрешенных органами Главлита, а также надзор за типографиями, таможенными и пограничными пунктами, борьба с подпольными изданиями и их распространением, с привозом из-за границы не разрешенной к обращению литературы; наблюдение за продажей русской и иностранной литературы и изъятие книг, не разрешенных органами Главлита. Списки не подлежащих распространению произведений печати, издаваемые Главлитом, были обязательны для всех.

Руководители полиграфпредприятий под страхом судебной ответственности обязывались неуклонно следить за тем, чтобы подготовленные к изданию произведения имели разрешительную визу представителя Главлита; они должны были обязательно представлять в органы цензуры по 5 экземпляров всякого рода печатаемых произведений, после изготовления тиража. Например, имеются сведения, что уже в 1922 г. стихотворный сборник И. Шишова, члена правления литературного кружка «Вторники на Кузнецком» («Артифекс»), в обязательном порядке был разослан по учреждениям, в числе которых на первом месте — Главлит, ГПУ и Дом печати92.

С 1922 г. положение о цензуре пересматривалось не один раз. Главлит переходил из одного подчинения в другое, постепенно охватывая политической цензурой все новые и новые сферы общественной жизни и даже общественного сознания. Театральные и зрелищные мероприятия, грамзаписи, лекции, радиовещание, кинематограф всех жанров, учебнометодические материалы, ведомственные научные издания, афиши и открытки, театральные программы и множительная продукция — все это всасывалось органами Главлита, отфильтровывалось и проштамповывалось разрешительным штампом. Естественно, что в связи с этой тенденцией аппарат Главлита и его местных органов усложнялся, разрастался и множился, превращаясь в некоего монстра.

Анализируя собственные функции, Главлит подчеркивал свою роль идеологического наставника и надсмотрщика. В записке В. М. Молотову начальник Главлита П. И. Лебедев-Полянский писал, что «цензура наша также должна иметь ведомство с идеологическим уклоном. Можно и должно проявлять строгость по отношению к изданиям с вполне оформившимися буржуазными тенденциями литераторов. Необходимо проявлять беспощадность по отношению к таким художественнолитературным группировкам, которые являются фактическим центром сосредоточения меньшевистско-эсеровских элементов...»93

В социалистическом государстве, имеющем плановую экономику, все было подчинено заранее определенным нормам, даже цензура. В первые годы их существования органами Главлита, по соображениям охраны военных и государственных тайн, а также по политико-идеологическим мотивам, в результате предварительной цензуры запрещалось к публикации от 0,3 до 1% всех контролируемых материалов. И это при том, что практически все типографии находились в руках государства и выход буржуазных изданий был прекращен. Именно в эти ничтожные, на первый взгляд, проценты входили произведения Б. Пильняка, М. Булгакова,

А. Платонова. В декабре 1922 г. были запрещены цензурой рассказы Б. Заходера («Ты» и «Рассказ») и Бахрушина («Жертва»), входящих в то время в уже упоминавшееся литературное объединение «Вторники на Кузнецком» («Артифекс»)94. Понятно, что в связи с дальнейшим «осложнением международной обстановки и обострением классовой борьбы» процент запрещенных изданий рос, а критерии цензурной экспертизы усложнялись и расширялись.

В основе осуществляемого Главлитом контроля над литературой, ввозимой из-за границы, лежали критерии политической и идеологической целесообразности. Исходя из них, например, в 1926 г. было запрещено распространять 5,5% поступивших в страну книг и 7,8% газет и журналов95.

Большое место в работе Главлита в 1920-1930-х гг. занимал контроль над издательской деятельностью. Главлит выдавал разрешения на открытие издательств и периодических изданий, утверждал их руководство, вмешиваясь тем самым во внутренние дела печатных органов, приостанавливал их выход и закрывал их. Руководящие инструкции Главлита формировались в соответствии с указаниями партийных органов. Характерна в этом смысле резолюция Ленинградского област- ного комитета ВКП(б) по вопросу о частных издательствах, принятая в 1926 г. Отметив резкое снижение продукции частных издательств до 17-15%, Ленинградский обком ВКП(б) счел нецелесообразным расширение сети частных издательств и наметил программу мер по «удушению» уже существующих. В частности, процедура их регистрации теперь напрямую зависела от «выяснения их физиономии», частным издательствам фактически запрещалось выпускать общественнополитическую литературу, рассчитанную на широкие массы читателей. Государственным издательствам запрещалось передавать в частные руки заказы; распространение продукции частных издательств всячески осложнялось. Для них устанавливался лимит на бумагу96. Понятно, что в условиях «конкуренции» с такими монополистами, как Агитпроп ЦК и Госиздат, частные издательства к концу 1920-х гг. прекратили свое существование.

Реализацию «плана Троцкого», в частности, в отношении критики, можно проследить на протяжении всех 1920-х гг. Суть плана состояла в том, что критика должна была выполнять роль последующего оценщика произведений — благодетеля или палача. Характерно, что организация положительных или отрицательных откликов прессы была обычным приемом не только для пролетарских писателей, но и для литературных группировок самого различного направления. Так, на очередном заседании литературного кружка «Вторники на Кузнецком» (или «Артифекс») 2 января 1923 г. Шишов, Заходер, Судейкин, Бахрушин и другие специально рассматривали вопрос «о переговорах с редакцией “Известий” и журналом “Печать и революция” по поводу положительной критики на книги собственного издательства»97. В дальнейшем этот стиль стал одним из элементов сложного механизма советской политической цензуры, одним из методов поощрения или расправы.

Продолжая говорить о функциях Главлита и объектах его контроля, следует сказать, что сначала в его ведении находились все зрелищные мероприятия: спектакли театров, в том числе и академических, эстрадные представления, концерты, лекции и др. Короткий четвертый этап истории складывания системы цензуры, с 1922 по 9 февраля 1923 г.98, был связан именно с окончательным определением круга функций Главлита и выявлением тех участков работы, которые не были охвачены его деятельностью. Для более эффективного проведения этой работы в недрах самого Главлита был образован Главрепертком — Комитет по контролю за репертуаром. Идея создания такого органа возникла и была воплощена в аппарате Главполитпросвета (ГПП) еще задолго до образования самого Главлита: И января 1922 г. на заседании ГПП99 было утверждено Положение о Репертуарном комитете при ТЕ О ГПП100. Положение о Главреперткоме обсуждалось и было поддержано 30 ноября 1922 г. на президиуме Коллегии НКП101, а утверждено постановлением СНК СССР 9 февраля 1923 г., в котором говорилось о структуре и обязанностях Главреперткома (ГРК). Он должен был состоять из трех членов: председателя, назначаемого Наркомпросом по Главлиту, и 2-х членов, из которых один назначался Наркомпросом по Главполитпросвету, а другой — Наркоматом внутренних дел. При нем создавался Совет из представителей ведомств, в т. ч. НКП, ГПУ, ПУР, Госкино, ЦК РАБИС. Основные функции Главреперткома сводились к разрешению постановки драматических, музыкальных и кинематографических произведений; составлению и опубликованию периодических списков разрешенных и запрещенных к публичному исполнению произведений. 28 ноября 1924 г. на Секретариате ЦК был утвержден следующий состав ГРК: Пельше — заместитель председателя ГРК, Исаев (ВЦСПС), Мальцев (Агитпроп ЦК), Колесников (Агитпроп ЦК), Козырев, Гончаров (МК) — члены ГРК102. Для осуществления указанных выше функций на Главрепертком возлагались следующие обязанности: а) контролировать репертуар всех зрелищных предприятий и издавать инструкции о порядке осуществления упомянутого контроля; б) принимать необходимые меры и закрывать, через соответствующие административные и судебные органы, зрелищные предприятия, в случаях нарушения ими его постановлений. Надзор за деятельностью зрелищных предприятий «с целью недопущения постановки неразрешенных произведений» и наблюдение за проведением в жизнь постановлений Главреперткома возлагались на НКВД и его местные органы. Контроль за репертуаром на местах выполняли в пределах губернии гублиты, а в пределах уезда — заведующие УОНО103.

С этого момента ни одно произведение не могло быть допущено к публичному исполнению или демонстрации без специального разрешения Главреперткома или его местных органов. Более того, за рассмотрение этих произведений взимался особый сбор, на основании правил, устанавливаемых по соглашению Наркомфина с Наркомпросом.

Для осуществления контроля над исполняемыми произведениями все зрелищные предприятия должны были отводить по одному постоянному месту, не далее 4-го ряда, для представителей Главреперткома и Отдела политконтроля ГПУ, «представляя им для этого бесплатную вешалку и программы». Публичное исполнение и демонстрация произведений без надлежащего разрешения в помещениях, принадлежащих зрелищным предприятиям, карались отныне по ст. 284 Уголовного кодекса РСФСР104.

Работа закипела. За шесть месяцев работы Главрепертком связался со всеми гублитами и обллитами, проводящими линию, намеченную им105. В центре ГРК взял под свое наблюдение репертуар ПУРАа (пьесы, киноленты и т. д.) и заключил с ним соглашение о координации контроля над репертуаром воинских частей по всей территории СССР, кроме Украины, Грузии и Армении. Было известно, что там отдельные запрещенные произведения исполнялись, однако некоторое уважение к самостоятельности этих республик в то время еще сохранялось. Главной задачей театрально-зрелищной цензуры была «чистка» эстрады. Эстрадный репертуар (юморески, частушки, импровизации и т. д.), по мнению ГРК, «больше всего содержал элементы контрреволюционности, порнографии, шовинизма и т. п.». Особенно много было сделано, чтобы «выкорчевать этот эстрадный репертуар, который содержал в себе издевательства над национальными меньшинствами (евреями, татарами, грузинами и т. д.)»106

Второй задачей Главреперткома была «расчистка кино», которая состояла в централизованном просмотре фильмов в Москве, откуда они направлялись затем в провинцию. Контроль был налажен в местах импорта — в Петрограде и Владивостоке. Однако отсутствие идеологического надзора на этапе предварительного контроля приводило к тому, что цензорам приходилось часто запрещать уже закупленные ленты, вырезать из них куски и т. д. и тем самым наносить «громадный материальный ущерб конторам, а тем самым, в значительной мере, и жизни»107. Следовало применить кадровую политику, усилить киноконторы «дельными коммерческими директорами-коммунистами» и «работниками, направляющими идеологическую сторону, которые должны следить, чтобы заграничные покупки соответствовали бы нашим идеологическим запросам, чтобы монтаж (переделка фильма) производился бы в нужном направлении»108.

Что касается театров, то на момент начала работы ГРК они были часто целиком предоставлены сами себе, влияние губполитпросветов было весьма незначительно, так как в большинстве случаев они выступали как «хозяйственный» орган, эксплуатируя театры и не желая, по финансовым соображениям излишне нажимать на кассовую заинтересованность арендатора. О какой-либо «линии», какой-либо «политике» в области репертуара говорить еще было рано. По свидетельству ГРК, афиши пестрели такими названиями, как «Трильби», «Казнь», «Хамка», «Стрелянная совесть», «Дни нашей жизни», «За монастырской стеной», «Сестра Тереза», «В горах Кавказа» и т.п., с редкой прослойкой Островского.

Любопытно, что «рыночные отношения» периода нэпа наложили свой отпечаток на театральную цензуру. В провинции при чистке местного репертуара она стала более гибкой, не ставя «перед собой демагогических задач искусственного идеологического форсирования». ГРК не отстаивал жестко свою точку зрения как при утверждении плана театральных постановок, так и при разрешении отдельных пьес, учитывая обстановку и среду. Для этого была разработана категорийность, в результате чего цензура применяла дифференцированный подход. В зависимости от различных показателей весь «ходкий» репертуар был классифицирован на три категории.

Первая категория включала пьесы, разрешенные для всех театров; вторая категория — разрешенные, но не для рабоче-крестьянской аудитории. Во вторую категорию входили пьесы, которые по общим цензурным условиям хоть и являлись допустимыми, но не могли быть рекомендованы для широкой аудитории. Сюда же были отнесены и «мещанские пьесы, пьесы болезненно-индивидуалистического характера» и т. п. Третья категория включала запрещенные пьесы. Сюда входили контрреволюционные, ярко-мистические, шовинистические и т. д. произведения, а также все то, что «по современным условиям: считалось несвоевременным».

Особая ситуация сложилась с академическими театрами, которые в силу традиций наиболее активно сопротивлялись новой власти с ее весьма сомнительными идеологическими критериями. Однако власть считала, например, оперный репертуар Большого театра «обветшалым», а балетный — «дворянско-классическим с культом добрых королей и волшебных фей». Особые нарекания вызвал Театр Революции, находящийся «в особых благоприятных условиях: на полном госснабжении» (академические театры субсидировались только частично). Во главе Театра Революции был Политсовет в составе О. Каменевой, С. Богуславского,

В. Мейерхольда и др. Нарекания были вызваны появлением на сцене этого театра пьесы «Озеро Люль», «где хотя и показан разлагающийся капитализм, но противопоставленные ему революционеры выявлены как бандиты». Постановлением президиума Коллегии Наркомпроса эта пьеса была признана «идеологически неприемлемой»; было принято решение о «партийном воздействии на Политсовет театра с тем, чтобы предотвратить в будущем подобные постановки, дорого обходящиеся государству»109.

Неудовлетворенность партии постановкой театральной цензуры выразилась в специальной резолюции, принятой на заседании ОБ ЦК РКП(б) 23 октября 1926 г. В ней подчеркивалось, что театр, являясь одним из мощных орудий общественно-культурного и политического воспитания масс, до сих пор крайне мало использован и не поставлен на службу пролетариату и трудящемуся крестьянству. «Неизбежны попытки буржуазии и мелкой буржуазии использовать театр как одну из форм советской общественности, через которую возможно проводить свое влияние на массы. Это выражается в заполнении театрального репертуара чуждым пролетариату содержанием, возрождении явно антисоветских, сменовеховских и упадочных постановок, засилье в провинциальных и местных рабочих театрах бульварного репертуара и механической переделке старого репертуара под советский...» Далее отмечалось, что «советизация» репертуара является одной из основных задач советского театра. Но, независимо от достижений в деле создания своего репертуара, необходима более решительная борьба с попытками протащить на сцену всякого рода контрреволюционные, сменовехов ские, религиозно-мистические, националистические и т.п. постановки, а также с проникновением бульварщины, порнографии и пр. Отделу печати ЦК и Агитпропу поручалось инструктировать центральную прессу относительно мер, направленных к поднятию качества газетных отделов «критики театра и кино», указано на необходимость привлечения к участию в работе этого отдела рабкоров и селькоров.

В резолюции также предлагалось реформировать Главрепертком. Его существование как междуведомственного органа, составленного по принципу представительства различных органов и учреждений, было сочтено нецелесообразным. Предлагалось сосредоточить в руках ГРК все контрольные функции, как текстуальные, так и художественные, по театру и кино, дав ему право требовать от театров не только текста любой постановки, но и, в случае необходимости, проекта ее художественного оформления и режиссерской трактовки110. Это решение означало существенное усиление цензурного контроля одного из наиболее тонких и очень популярного у аудитории вида искусства — театрального.

Таким образом, несмотря на сопротивление театров и других учреждений культуры, определенные сложности в выработке методов контроля над репертуаром имели место. Главрепертком постепенно создавал централизованную систему, от бдительного ока которой не мог скрыться ни один гастролер. Так, в письме Главреперткома в Ленинградский гублит от 12 июля 1927 г. говорилось: «На Ваш запрос от 31 /Vo “Синей птице” в постановке МХАТ 1, телеграммой ГРК от 1 / VI постановка была разрешена без “Лазурного царства”111. Между тем, по дошедшим сведениям, сцена эта, во время только что закончившихся гастролей МХАТ 1, исполнялась. Просим срочно представить объяснения112». Исключение составляли только заслуженные и народные артисты, которым предоставлялось право выступать без предварительного цензурирования репертуара113. Однако такое положение просуществовало до организации Главискусства в 1928 г.

Осуждению подвергались не только одиозные и «чуждые советскому строю» современные танцы, шимми и фокстрот, но и классические произведения, запрещенные к публичному исполнению по соображениям высоких инстанций. Многими эти распоряжения рассматривались как проявление невежества и воинствующего революционного карьеризма. Тем не менее 13 августа 1927 г. в адрес Ленинградского гублита пришло следующее распоряжение Главреперткома:

«До сведения ГРК дошло, что 1. VIII в “Саду Отдыха” была исполнена с Вашего разрешения увертюра Чайковского “1812 год". Произведение это принадлежит к роду программной музыки, программа которого, иллюстрируемая темами “Спаси Господи” и “Боже Царя Храни”, является, конечно, абсолютно неприемлемой для нас. Что касается музыкальных достоинств, то эта увертюра является с этой стороны одним из слабейших произведений данного композитора. Ввиду этого, увертюра “1812 год” Чайковского подлежит запрещению для публичных исполнений^14.

Новый этап в истории политической цензуры, связанный с острой политической борьбой и усилением внимания партии к вопросам культуры и роли творческой интеллигенции в социалистическом строительстве, охарактеризовался более требовательным отношением к цензурным органам и эффективности их работы. Поэтому деятельность Главреперткома и Главлита была подвергнута резкой критике. В связи с этим 14 ноября 1925 г. Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение115 о создании Комиссии Политбюро по проверке деятельности Главлита и Главреперткома. В состав комиссии вошли Скворцов-Степанов, Сырцов, Варейкис, Луначарский, Марецкий, Лелевич, Воронский, Рязанов, Сенюшкин, Яковлева116. Комиссия провела работу по проверке Главлита, итогом которой стала справка о его деятельности, представленная на заседании ОБ ЦК 7 марта 1926 г.117 В ней основные задачи Главлита определялись следующим образом: идеологически-политическое наблюдение и регулирование книжного рынка (статистический учет выходящей литературы, разрешение и закрытие издательств, утверждение издательских программ, издателей и редакторов, регулирование тиража); предварительный и последующий просмотр литературы (идеологически-политического характера и на предмет сохранения экономических и военных тайн); изъятие с книжного рынка и из библиотек «вредной» литературы, выходившей в дореволюционные годы и последующий период. В качестве оперативных задач назывались охрана военной и экономической тайны и регулирование деятельности частных издательств; эти задачи были определены в резолюции Политбюро ЦК ВКП(б) «О мерах воздействия на книжный рынок»118.

Если постановляющая часть справки комиссии носила скорее формально-обязательный характер, то подготовительные материалы содержали подробный анализ новых тенденций, появившихся в работе Главлита в новой политической обстановке. В записке П. И. Лебедева- Полянского, подготовленной специально к заседанию Оргбюро, подробно раскрываются наиболее характерные методы и формы деятельности цензуры и ее взаимоотношения с партийными органами, важные с точки зрения понимания проблемы вертикали власти и выявления механизма принятия решений. Отметим, прежде всего, утверждение, что Главлит находится в тесной связи с центральными партийными органами, в частности с Агитпропом, Отделом печати ЦК, работники которого входят в Коллегию Главлита, снабжают его директивами и «получают от него спорадическую и ежедневную отчетность». В развитии этого взаимодействия руководитель Главлита предлагал предоставлять Отделу печати ЦК, помимо текущих отчетов, «специальные, содержащие идеологически-политическую характеристику отдельных видов литературы»119. Как мы убедимся, в последствии этот «жанр» стал постоянным. С помощью таких отчетов осуществлялось информирование Главлитом идеологических отделов ЦК о культурной ситуации в стране. При общей характеристике книжного рынка в СССР говорилось, что, несмотря на отдельные достоинства, заметно преобладание книг отрицательного характера: «русская беллетристика страдает чаще такими недостатками — бульварный характер, низкопробный эротизм и порнография, идеалистические тенденции, отсутствие классовой установки, необоснованная патетика, бесплодная фантастика, неубедительное изображение положительных героев, психологизм не первого сорта, идеологическая путаница, неясность политических воззрений»120. Давалась отповедь изданиям, вышедшим в частных издательствах, особенно ленинградских. Однако, справедливости ради, Главлит констатирует, что «из 179 прорецензированных книг только 11 можно отнести к определенно плохим, главным образом по литературным качествам»121. Общее количество запрещенных рукописей, прошедших через Главлит и Мосгублит, по всем частным издательствам — 47, что составляло на тот момент 3,4% от всех запрещенных рукописей по всем издательствам вместе. Ленгублитом было запрещено 68 рукописей частных издательств, что составляло 4,1% от всех запрещенных Ленгублитом рукописей122. О ситуации в частном секторе говорилось, что в ближайшее время он «захиреет» и станет послушнее, «преследуя не столько идеологические цели, сколько коммерческие». Цинизм, с которым чиновники рассуждали об удушении частных издательств, в дальнейшем распространился и на все проявления самостоятельности в идеологии и культуре (например, в сферах кинодела и радиодела), при этом как инструмент воздействия государство использовало финансовые и технические средства.

Основными пороками художественной литературы в материале П. И. Лебедева-Полянского назывались порнография, нездоровый эротизм, матерщина, халтура и бульварщина, извращение советской действительности, изображение ОПТУ как застенка, «явная контрреволюция». В качестве примеров проявления явной контрреволюционности приведены повести М. Булгакова «Роковые яйца», «Записки на манжетах», «Собачье сердце», «проскользнувшие в печать по недосмотру», «Повесть непогашенной луны» Б. Пильняка и др. Ограничения переводной литературы носили облегченный характер, поскольку к ней имела доступ очень ограниченная часть читателей. Общее количество книг и периодических изданий, разрешенных в 1925 г. с исправлениями по Главлиту и Ленгублиту, продемонстрировано в таблице 1.

Таблица 1 Ведомственная принадлежность изданий По политическим и идеологическим соображениям По перечню Наркоматские 26 150 Учреждений наркоматов 37 128 Местно-советские 21 12 Партийные (РКП(б)) 22 64 Других партий 3 Профессиональные 62 116 Кооперативные 8 25 Частные 255 19 Прочие 14 13 Итого 448 527 Источник: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. ИЗ. Д. 271. Л. 141.

Книжно-издательская продукция, запрещенная в 1925 г. Главлитом и Ленгублитом

Данные наглядно демонстрируют, что чаще всего жесткому контролю и запрету подвергались ведомственные и частные издания. Однако эти показатели значительно увеличились бы, но, как указывалось Главлитом, огромная часть литературы вообще не подвергалась цензуре (Госиздат, партийная литература). Поэтому «наиболее сомнительные рукописи передавались этим издательствам и там печатались», что вызывало справедливое недоумение у писателей: «почему у власти две мерки». Главлитом подчеркивалось, что двойственность проявлялась в «бережном воспитательном отношении к писателям», скорее «меценатском отношении некоторых партийных товарищей к обиженным Главлитом писателям», во враждебном изображении Главлита, который «лес рубит без разбора направо и налево», в недостаточном информировании Главлита со стороны партийных органов, дававших весьма противоречивые директивы. Так, например, при разрешении к печатанию беллетристической литературы предписывалось не считать препятствием к этому описание темных сторон современного советского быта в том случае, если эти произведения в целом не были враждебны советской власти123. «Педагогический уклон» цензуры заключался в следующих установках: «можно и должно проявлять строгое отношение только по отношению к изданиям со вполне оформившимися буржуазными художественными тенденциями», «необходимо также проявлять беспощадность по отношению к таким художественно-литературным группировкам, которые являются фактическим центром сосредоточения меньшевистско-эсеровских элементов, и бережное отношение к таким произведениям и авторам, которые хотя и несут в себе бездну всяких предрассудков, но явно развиваются в революционном направлении». При этом главной задачей цензуры, как подчеркивалось в постановлении ПБ от 6 мая 1923 г.124 являлась попытка «свести автора с товарищем, который действительно компетентно и убедительно сможет разъяснить ему реакционные элементы произведения с тем, что если автор не убедится, то его произведение печатается (если нет действительно серьезных доводов против его напечатания), но в то же время появляется под педагогическим углом зрения написанная критическая статья»125.

Подводя итоги, П. И. Лебедев-Полянский заключает: «Работа Главлита исключительно трудная. Приходится все время ходить по лезвию бритвы. Сохраняя равновесие, невольно уклоняешься то в одну, то в другую стороны. Все время печатно и устно [нас] упрекали в неразумной жестокости, эта обстановка вынуждала Главлит иногда быть мягче, чем он находил нужным. Но в общем он стоял на позиции, не нарушая культурных интересов страны, не принимая внешне свирепого вида, не допускать того, что мешало бы советскому и партийному строительству. В практическом проведении этой линии Главлит считал, лучше что-либо лишнее и сомнительное выдержать, чем непредвиденно допустить какой-либо прорыв со стороны враждебной стихии. Необходимо:

а) более приблизить Главлит к Центральным партийным органам;

б) передать Главлиту предварительный и последующий просмотр всей литературы, до сих пор изъятой из его ведения»126.

Таким образом, руководство Главлита отмечало двойственность и неопределенность в идеологических установках партии, следствием чего были нерешительная, вынужденно «педагогическая» позиция цензуры и потребность непосредственного участия центральных партийных органов в выработке запретительных критериев. Оно высказывало требование более жесткого отношения к писателям без либеральных проявлений, говорили о необходимости введения всеобщей предварительной и последующей цензуры Главлита, без исключения для Госиздата и партийной литературы.

В целях совершенствования управления печатью и издательским делом 23 августа 1926 г. Оргбюро ЦК приняло специальное постановление. В нем констатировалось, что вследствие неразграниченности функций Отдела печати ЦК и советских органов, ведающих вопросами печати, Отдел печати ЦК перегрузился вопросами советского порядка (по линиям организационно-хозяйственной, производственной и финансовой) в ущерб его основной задаче — осуществлению идеологического руководства. Для усиления идеологического руководства печатью, обеспечения хозяйственного регулирования производства и распространения про дукции в издательской сфере было признано необходимым размежевать работу Отдела печати и советских органов, ведающих вопросами печати, и уточнить их функции на следующих основаниях: а) вопросы идеологического руководства сосредоточить в Отделе печати ЦК; б) вопросы административного регулирования печати в соответствии с политикой советской власти сохранить за НКП; в) вопросы хозяйственного регулирования производства и распространения произведений печати сосредоточить в соответственно реорганизованном Комитете по делам печати. Для Отдела печати были определены следующие задачи: 1) выявление идеологических запросов рабоче-крестьянских масс и всех прослоек советской общественности; 2) содействие своевременной постановке новых вопросов и проблем и способствование правильному их разрешению в партийной печати; 3) привлечение печати к активному участию в проведении решений партии и наблюдение за правильным проведением печатью (во всех видах) политики партии; 4) осуществление контроля, обеспечивающего идеологическую выдержку и необходимое качество печати и исправление ее недочетов127.

Позиция Агитпропа ЦК по отношению к работе Главреперткома основывалась на прекрасной информированности о ситуации в цензурных учреждениях, с одной стороны, и в учреждениях культуры, а также среди драматургов, сценаристов, либреттистов и прочих деятелей культуры — с другой. Поэтому записка заместителя заведующего Агитпропа Мальцева имела реалистичный и информативный характер, в ней были указаны следующие недостатки в работе цензуры: «1) отсутствие проведения на местах директив Главреперткома: там часто ставятся пьесы, запрещенные ГРК, самовольно переделывают их или переносятся из литера “а” в “б” и т. д.; 2) отсутствует ясность организационных взаимоотношений между ГРК, с одной стороны, и коллегией Наркомпроса и Главлита с другой; 3) нет точности в определении функций Главреперткома по отношению к авторам, дающим ему на просмотр свои произведения, и по отношению к театральным постановкам. Неясно, должен ли Главрепертком только запрещать или разрешать те или иные вещи, объясняя мотивы своего разрешения, или же может также указывать, как, по его мнению, нужно исправить; 4) разделенность киноцензуры между Главреперткомом и Художественным советом по делам кино при Главполитпросвете128; 5) случайность состава членов ГРК, большинство которых никакого участия в работе не принимает; 6)

слабость состава сотрудников Главреперткома в центре и на местах; 7)

отсутствие руководства местными уполномоченными ГРК как со стороны органов Наркомпроса, так и партийных комитетов»129. При этом предлагались коренная реорганизация работы и проведение курса на идеологизацию и решительную «чистку» репертуара.

После обсуждения этого вопроса на Оргбюро ЦК 23 ноября 1926 г. было принято решение о роспуске Главреперткома в данном составе, о подборе квалифицированных кадров в количестве 7 человек130. 20 января 1928 г. на Секретариате ЦК131 был утвержден новый состав коллегии Главреперткома: Ф. Ф. Раскольников — председатель, Р. Ф. Пиккель, Н. А. Рузер-Нирова, П. А. Бляхин, И. Г. Лазьян — члены коллегии132. Также было принято решение организовать Совет по репертуару в составе 30 человек133, который в дальнейшем получил название Художественно-политического совета134. Его основная деятельность проходила уже в новых условиях развития государственной цензуры театральнозрелищного репертуара в системе Главискусства, с созданием которого 14 апреля 1928 г. завершился пятый этап истории складывания системы управления цензурой.

Определившаяся тенденция в области идеологического руководства культурой, постоянная неудовлетворенность работой цензурных органов и Наркомпроса привели к созданию еще одного управленческого звена, призванного объединить все виды искусств. Выявленные архивные документы позволяют проследить как в течение шести лет вызревала идея создания Главискусства «для централизации общего идеологического руководства и управления жизнью искусства в РСФСР». Впервые эта идея прозвучала на заседании ГУС НКП 23

октября 1922 г.135 В дальнейшем этот вопрос ставился и обсуждался на самых различных уровнях. Пожалуй, трудно найти управленческую структуру, которая бы прошла такой тернистый путь с момента своего зарождения. И это вполне объяснимо. Окончательно признать существование государственного органа управления неуправляемым — искусством — было непросто даже для большевиков. Эта позиция отражала еще не сформировавшееся отношение партии к ее роли в руководстве творческим процессом. Создание Главискусства сопровождалось бурной полемикой в самом Наркомпросе РСФСР и на страницах печати. Статья А. В. Луначарского «Нужно ли нам Главискусство?» вызвала дискуссию, в которой приняли участие П. И. Коган, А. И. Свидерский, Н. Я. Марр. Известно, что Н. К. Крупская занимала по этому вопросу отрицательную позицию. Только 14 апреля 1928 г. постановлением СНК РСФСР в составе Наркомпроса РСФСР утверждается специальный «орган идеологического руководства в области литературы и искусства» — Главискусство136, который вырабатывал директивы по всем направлениям и областям искусства, а также сообщал «наверх» в ЦК о тревожных симптомах в искусстве. Однако структурное оформление этого органа не было завершено сразу. Долгое время обсуждались положение, на основе которого он должен был действовать, штатное расписание Главискусства, его функции и их разделение. Противоречия, возникшие с самого начала деятельности нового управления, не исчезли и в последствии, что вызывало частую смену его руководства. Главискусство попеременно возглавляли А. И. Свидерский, Ф. Ф. Раскольников, Ф. Я. Кон, М. П. Аркадьев.

Таким образом, к 1928 г. сложилась разветвленная сеть государственных учреждений с параллельными функциями идеологического контроля. Основными звеньями в ней были система Госиздата, функциональные отделы Наркомпроса РСФСР (ИЗО, МУЗО, ТЕО и др.), прежде всего Главлит и Главрепертком, Главполитпросвет. Причиной возникновения и существования столь расточительной в финансовом отношении политики являлась не столько бюрократическая неразбериха, царившая в 1920-е гг., сколько система взаимопроверки и конкурентного ажиотажа, существовавшая именно в связи со стремлением каждого элемента системы доказать свою самостоятельность и эффективность. Параллельно с доносами друг на друга шло постоянное уточнение и разграничение функций между тремя основными контролирующими органами — Главлитом, Главреперткомом и Главискусством. Так, в течение двадцати лет безуспешно велись переговоры о разделении функций между Главлитом и Главреперткомом, которые начались буквально с первых дней существования последнего. 16 марта 1923 г. ГРК в целях разъяснения своих взаимоотношений с Главлитом циркулярно сообщал следующее: «а) Комитет по контролю за Репертуаром является организацией, автономной в пределах, предоставленных ей компетенций, координирующей, однако, всю свою работу с Главлитом, поскольку перед обоими организациями стоят общие цели и задачи. Члены Комитета непосредственно назначаются Коллегией Наркомпроса, а посему существование Комитета при Главлите следует понимать не “внутри Главлита” (то есть не как Отдел Главлита), а рядом с Главлитом; б) в связи с этим Комитет по контролю за Репертуаром ведет непосредственные сношения с другими организациями (помимо Главлита), имеет свою особую печать и т. д.; в) к этому нужно прибавить, что штаты Комитета должны быть заполнены высококвалифицированными работниками, требующими сравнительно высокой оплаты, и что вообще органы контроля должны быть материально лучше обеспечены»137.

Между тем, судя по штатным расписаниям Наркомпроса, ГРК долгое время не мог избавиться от опеки Главлита, находясь непосредственно в его структуре. 23 ноября 1926 г. ЦК вынужден был даже принять специальное решение о «признании Главреперткома не межведомственным органом, а органом НКП»138. Кроме этого, было принято решение о концентрации киноцензуры в Главреперткоме и ликвидации в связи с этим Художественного совета по делам кино в Главполитпросвете139. Даже включение ГРК в 1928 г. в систему Главискусства не смогло существенно изменить этого положения, что ставило под сомнение целесообразность существования двух параллельных цензурных органов. Похожие ситуации возникли у ГРК с функциональными отделами Главискусства, которые, в свою очередь, также осуществляли идеологический контроль. Так, уже 10 января 1929 г. на закрытом заседании НКП РСФСР140 рассматривался вопрос о разграничении функций между Главреперткомом и отделами театра и кино Главискусства141, а 28 января этого же года Коллегией НКП РСФСР142 было принято постановление об изменении проекта инструкции о порядке контроля за репертуаром зрелищных предприятий в связи с разграничением функций этих учреждений143. Этой проблеме было посвящено специальное постановление Оргбюро ЦК «О работе советских органов, ведающих вопросами печати (Комитет по делам печати, Главлит, Книжная палата и пр.), организационной увязке этого дела и размежевании функций с Отделом печати ЦК ВКП(б)»144. Между тем понятно, что никакие инструкции и постановления не могли ликвидировать ту путаницу, которая навсегда прописалась в кабинетах Главлита, Главреперткома и Главискусства этих трех главков, находящихся друг с другом в сложных иерархических и функциональных отношениях.

Возвращаясь к вопросу о создании Художественно-политического совета Главреперткома в составе Главискусства, следует подчеркнуть, что он формировался по сугубо идеологическому признаку. Представители художественной интеллигенции «попутнических» взглядов в его состав не вошли. 4 мая 1928 г. на заседании Секретариата145 и 7 мая на заседании Оргбюро146 был утвержден состав Совета ГРК, в который вошли: И. М. Беспалов, Б. С. Ольховский, Н. Н. Мандельштам (Агитпроп ЦК), Д. М. Ханин (ЦК ВЛКСМ), Т. С. Костров («Комсомольская правда»),

Н. О. Кучменко (НК РКИ), Е. М. Ярославский (ЦКК), Н. К. Крупская, П. М. Керженцев, Р. А. Пельше (Главполитпросвет), В. С. Попов- Дубровский («Правда»), Н. Н. Евреинов (ВЦСПС), Ю. М. Славинский (ЦК Рабис), С. Г. Дулин (МГСПС), В. Ф. Плетнев (Пролеткульт), Л. Л. Авербах (ВАПП), В. М. Киршон (А. Р. К.), Я. С. Агранов (ГПУ), Я. Р. Гайлис (Мосгублит) и т. д.147 Структура ГРК была следующей: Комитет из 4 членов, которые назначались Коллегией НКП, и Политикохудожественный совет из 45 человек. Возглавлял ГРК в составе Главискусства председатель.

Между тем не прошло и немногим более года, как деятельность Главискусства вызвала явное неудовольствие Агитпропа ЦК, о чем свидетельствует докладная записка заместителя заведующего АППО П. М. Керженцева148. Главным «обвиняемым» стал А. И. Свидерский, первый председатель Главискусства, под руководством которого, как выяснилось, Главискусство отстаивало «враждебный, сменовеховский репертуар, в частности пьесу М. Булгакова “Бег”»149. Свидерскому инкриминировались: 1) разрешение к постановке пьесы «Бег», несмотря на запрет Главреперткома и его Совета; 2) разрешение Камерному театру постановки пьесы Левидова «Заговор равных», снятой из репертуара; 3)

разрешение МХАТ 1 постановки «Братьев Карамазовых» без купюр («он заявил руководителям театра, что пьеса должна итти целиком, добавив, что “не нужно было считаться с постановлением Политикохудожественного совета и снимать постановку с репертуара”150; 4)

разрешение Камерному театру постановки пьесы М. Булгакова «Багровый остров», которую даже немецкая консервативная печать («Дойче Альгемейне Цейтунг») называла «пьесой, возбуждающей в публике антикоммунистические чувства», от постановки которой «должны ликовать все мыслящие люди страны». Позиция же Наркомпроса и Главискусства была более чем сдержанна. В письме В. Н. Яковлевой от 5 января 1929 г. говорилось, что «пьеса в окончательном виде не дает поводов для снятия». Таким образом, руководство Наркомпроса и Главискусства вошло в противоречие с позицией АППО ЦК и Главреперткома, а «А. Свидерский начал дискредитировать это учреждение (Главискусство. — Т. Г.)», заявив: «Мы имеем репертуарные планы, но они пока остаются невыполненными. Если пьесы и пишутся, то Главрепертком их не пропускает». 15 октября 1928 г., на заседании Главискусства в присутствии беспартийных актеров МХАТ 1 и газетных корреспондентов он сказал: «Главрепертком душит творчество авторов и своим бюрократическим методом регулирования обостряет репертуарный кризис»151. Однако Свидерский решил пойти дальше своих публичных заявлений и подготовил проект о фактической ликвидации Главреперткома, который был «внесен в советские органы без согласования с партийными инстанциями».

Интересно отметить, что привлеченная к проверке работы Сектора искусств НКП рабочая бригада завода им. Лепсе, после неоднократных заседаний на заводе и в секторе, пришла к тому же выводу и вынесла вердикт: ликвидировать Главрепертком как совершенно ненужную структуру, сократить штаты Сектора искусств НКП152. Список «преступлений» А. Свидерского можно было бы продолжить. Здесь и попытка ликвидировать ГОСТИМ оплот пролетарского искусства, и пренебрежительное отношение к ВАПП и АХРР, и «недооценка низовой художественной работы», и отсутствие руководства литературой, кинематографом, радиовещанием и пр., и пр. Главный вывод всех идеологических инстанций не вызывал никаких сомнений: «отсутствие четкой классовой линии в руководстве»153. Разумеется, решение было принято незамедлительно: А. Свидерский был снят с работы. Эта, казалось бы, нереальная ситуация, когда руководитель одного из ведущих учреждений мог проводить в течение года либеральную политику и свободно высказывать крамольные мысли о вредности цензуры, свидетельствует о наличии противоречий и порой диаметрально противоположных подходов к руководству искусством, о еще не законченном формировании вертикали власти, которая впоследствии больше не допускала подобной «самостоятельности».

После кадровой и структурной реорганизации атмосфера в Главискусстве резко изменилась: она была приведена в соответствие с новыми идеологическими задачами. Культурная жизнь страны, со всем ее многообразием, уместилась в принятые Госпланом контрольные данные пятилетки художественной работы154. В докладной записке Главискусства в Секретариат Коллегии НКП о проделанной работе по выполнению постановления Коллегии НКП от 13 сентября 1929 г. по вопросу о пропаганде пятилетки в области художественной работы155 рапортовали, что по линии ГРК созданы рекомендательные списки пьес, в которых затронуты вопросы и проблемы пятилетки («до настоящего времени ни одной пьесы на эту тему через ГРК не проходило»); по линии кино созданы просветительные кинофильмы и кинохроники; по линии изо организованы выставки на индустриальные темы, проведены конкурсы на плакаты и лубки; по линии театра идет в основном шефская работа и т. д.156

Структурная и качественная перестройка коснулась также и репрессивных органов. К 1927 г. в состав Секретно-оперативного управления (СОУ) входили следующие отделы: Секретный, Контрразведывательный, Особый, Информационный, Транспортный, Восточный, Оперативный и Отдел центральной регистратуры. В 1931 г. Секретный и Информационный отделы были объединены в единый Секретнополитический отдел. В 1932 г. прошла общая реорганизация ОГПУ, и его структура стала еще более централизованной, а уже созданные в 1930 г. ГУЛАГ и Особый отдел во многом поглотили функции СОУ.

Изменения политической обстановки в стране, установление тоталитарного режима, утверждение монополизма на идеологию и культуру потребовали от Главлита выполнения новых задач, подчиненных всей системе подавления. Соответствующей реорганизации этой структуры предшествовала ее обстоятельная проверка. Для этого была создана Комиссия по обследованию и чистке аппарата Наркомпроса. В апреле 1930

г. выводы рабочей бригады при этой комиссии НК РКИ (председатель Бауэр) были готовы и содержали анализ структуры, организации и методов цензурирования.

В 1930 г. структура Главлита включала Русский, Военно-экономический, Иностранный и Огранизационно-плановый отделы. Разумеется, основную работу вел Русский отдел, который осуществлял 1) предварительный политико-идеологический контроль над выходящей русской литературой и радиовещанием; 2) последующий контроль над русской литературой и радиовещанием; 3) предварительный и последующий политико-идеологический контроль над выставками произведений искусства; 4) выдачу разрешений на лекции и диспуты; 5) составление литературных обзоров; 6) руководство местными органами цензуры. Эта грандиозная по объему работа проводилась одним заведующим и 12 политредакторами. Все сотрудники были коммунистами, что не исключало «склочной атмосферы» в Главлите.

Для того чтобы представить как проводился предварительный контроль над выходящей литературой, обратимся к работе. Сотрудники

Русского отдела просматривали продукцию следующих издательств: ЗМФ, «Федерация», «Молодая гвардия», «Недры», РАНИОН, «Ком. Академия», «Никитинские субботники», «Жизнь и знание», МОДПИК, «Центросоюз», издательства НКТорга и другие, а также все местные издательства беллетристики. Однако 65% литературы, выпускаемой на рынок, составляла продукция ГИЗа, который от идеологического контроля был освобожден и имел уполномоченных при издательствах. Политредакторы, в большинстве ответственные старые партийцы, просматривали рукописи и давали им те или иные отзывы, которые передавались старшему политредактору или заведующему отделом для окончательного решения. Заведующий имел право согласиться или же не согласиться с выводом политредактора. Такое положение вызывало обострение взаимоотношений между заведующим отделом и остальными политредакторами. Широкую известность в узких кругах получила склока вокруг бывшего заведующего отдела Гришина и пришедшего на его место Мордвинкина, т. к. его «демократический» метод обсуждения рукописей с политредакторами привел к множественным конфликтам.

Излишняя политизированность при просмотре рукописей приводила к тому, что разрешалось издание книг, откровенно пошлых и не представляющих художественной ценности. Таких, например, как книги Алексеева «Ресторан на Арбате» и «Любовь голубая», Сергеева- Ценского «Блистательная жизнь», Гумилевского «Игра в любовь» и др. Выяснилось также, что в ряде случаев книги, запрещенные политредакторами, оказывались тем не менее опубликованными.

Системы последующего контроля в Русском отделе не существовало. Обычно эту роль выполняла пресса, отдельные организации и лица. Продолжалась практика, когда запрещенная Главлитом рукопись разрешалась местными литами. Таким образом, причины появления в печати «вредной и бесцветной литературы» заключались, по мнению комиссии НК РКИ, в следующем: отсутствие руководства со стороны главка, распыленность ответственности, а отсюда — почти безответственность политредакторов, некоторая слабость и притупленность внимания самих политредакторов.

Аналитическая функция Главлита также практически не реализовывалась. Обзоры разрешенной и запрещенной литературы составлялись 2

раза в год в виде бюллетеня и рассылались ограниченному кругу лиц и учреждений. В них содержалась весьма скудная информация и не было полной картины состояния литературно-книжного мира страны. В обзорах полностью отсутствовала та литература, которую издавал ГИЗ, они готовились с большим запозданием и быстро устаревали.

Выполнение разрешительно-регистрационной функции Главлита, осуществляемой Организационно-плановым отделом, также страдало серьезными недостатками. Результатом этого были постоянные конфликты с Комитетом по печати, неутвержденные планы издательств, которые вынуждены были выпускать литературу в счет будущих планов, чтобы не останавливать деятельность вовсе.

Комиссия отметила низкий уровень работы уполномоченных, которые занимались побочными приработками, не имели специальных помещений (кроме радиоуполномоченных, уполномоченных при издательствах «Работник просвещения» и «Огонек»), слабое руководство со стороны Главлита, которое ограничивалось выдачей мандатов и высылкой перечней и циркуляров. Все это усугублялось конфликтом между Лебедевым-Полянским и Самохваловым, вышедшим за рамки личной неприязни и отражавшимся на служебном взаимодействии руководителя и его заместителя. Поэтому выводы Комиссии по чистке аппарата Наркомпроса носили решительный характер. В условиях «ожесточенной классовой борьбы, в том числе и на идеологическом фронте», предлагалось еще более остро ставить вопрос об укреплении Главлита в правовом и организационном отношении, говорилось, что «новые повороты революции и условия социалистического строительства требуют новой организации Главлита (курсив мой. — Т. Г.), но никак не распыления его функций, что дало бы возможность идеологически чуждым элементам подрывать наше строительство»157.

По докладу НК РКИ комиссия подготовила проект постановления СНК РСФСР, в котором констатировался низкий политикоидеологический уровень контроля в РСФСР. Причины сложившейся ситуации были следующие: а) недостаточная организованность аппарата как в центре, так и на местах; б) слабое руководство аппаратом, особенно на местах; в) слабость самой работы по осуществлению политико-идеологического контроля; г) низкая квалификация поли- тредакторов; д) раздробленность работы по составлению промфинплана издательской промышленности и редакционно-издательских планов между Главлитом, Комитетом по делам печати, Бумсиндикатом и другие. Результатом всего этого был разрыв между идеологическим регулированием и планированием издательского дела. Для исправления существующего положения предлагалось ликвидировать Главлит в структуре Наркомпроса и создать единый орган по управлению печатью, объединяющий функции Главлита при НКП РСФСР и Комитета по делам печати с добавлением функций контроля над плановой, хозяйственной и редакционной деятельностью издательств158. Таким образом, возник бы планово-контрольно-хозяйственный гигант. С одной стороны, в его руках сосредоточилась бы неограниченная власть, но ослабилась бы, в силу собственной кровной заинтересованности, цензурная функция — с другой. Этот проект не получил поддержки, хотя в своей констатирующей части он лег в основу реорганизации Главлита. Особенно это касалось увеличения количества объектов цензуры в результате лишения Госиздата и партийных издательств права внутреннего рецензирования рукописей.

Одним из принципиальных результатов работы Комиссии НК РКИ РСФСР явилось признание необходимости выделения Главлита из структуры и подчинения НКП РСФСР159. На заседаниях Секретариата160, Оргбюро161 и Политбюро ЦК ВКП(б)162 были рассмотрены и утверждены основные принципы реорганизации Главлита163. Реорганизация объяснялась потребностями перестройки издательского дела в центре, ростом низовой печати и радиовещания, необходимостью улучшения контроля над литературой, радиовещанием, лекциями, выставками. Для повышения качества контроля предлагалось освободить центральный аппарат Главлита от всяких оперативных работ по предварительному просмотру печатного материала как с точки зрения политико-идеологической, так и с военно-экономической. Предлагалось также сохранить за аппаратом Главлита функции общего объединения всех видов цензуры; общего руководства и инспектирования подчиненных органов и уполномоченных; последующего контроля за выходящей литературой как с политико-идеологической, так и с военно-экономической точек зрения; разрешения и запрещения издания и издательств; издания правил и распоряжений для обеспечения требований партии и правительства в области цензуры; рассмотрения апелляций на решения органов и уполномоченных Главлита; выработки совместно с другими ведомствами перечней сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной; составления обзоров литературы и происходящих в ней явлений; привлечения к ответственности виновных в нарушении требований Главлита и его органов в области цензуры.

Одним из ключевых звеньев реорганизуемого Главлита в области предварительного контроля становился институт уполномоченных, который должен был проводить весь предварительный просмотр печатного материала в издательствах. При этом издательства обязаны были обеспечить содержание необходимого штата уполномоченных Главлита или осуществлять это по совместительству. Кроме этого, подчеркивалось значение организации политконтроля над радиовещанием164. 5

октября 1930 г. было принято постановлении СНК СССР «О реорганизации Главного управления по делам литературы и издательств (Главлита)», в котором основные функции этой структуры определялись следующим образом: контроль над деятельностью по опубликованию или распространению произведений как печатных, так и рукописных, снимков, рисунков, картин и т. п., над радиовещанием, лекционной деятельностью осуществляется в виде предварительного и последующего контроля, который проводится уполномоченными Главлита при государственных и общественных организациях, при телеграфных агентствах, на почтамтах и таможнях. Назначение, смещение и число уполномоченных при каждом учреждении устанавливалось Главлитом, но содержание уполномоченных осуществлялось за счет предприятий, учреждений и организаций, при которых они состояли165.

Эти изменения нашли отражение также и в Положении о Главлите, утвержденном постановлением СНК РСФСР от 6 июня 1931 г.166, которым был установлен обязательный порядок предварительного контроля всей продукции издательств, входящих в систему ОГИЗа, осуществляющегося заведующими этих издательств — уполномоченными Главлита.

Не находит объяснения тот факт, что к постановлению СНК РСФСР № 643 от 6 июня 1931 г. об утверждении Положения о Главлите 14 июня была принята поправка об исключении из вводной части этого положения ст. 2, в которой говорилось об утрате силы Положения о Главлите от 1922 г.167 Осталась неизменной и прежняя ведомственная принадлежность Главлита Наркомпросу РСФСР. Зато обновлению подверглось руководство Главлита: после почти десятилетнего правления П. И. Лебедева-Полянского на заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б)168 8

и 10 июня 1931 г. заведующим Главлитом и членом коллегии НКП РСФСР был утвержден Б. М. Волин169. Эти изменения явились рубежом очередного этапа построения государственного механизма цензуры.

В соответствии с изменившейся ситуацией в стране и соответствующими обновленными требованиями к цензуре расширился перечень запрещенных по политическим мотивам сведений. Теперь в открытой печати и по радио не разрешалось сообщать о стихийных бедствиях и эпидемиях, случаях самоубийства, в том числе на почве голода и нищеты, террористических актах170. В 1930 г. инструкция для районных цензоров содержала запретительные статьи, относящиеся к какой-либо информации об антисоветских выступлениях и восстаниях, забастовках, фактах протеста «кулацких и под кулацких элементов»171.

Особая роль в системе двойного контроля отводилась политредакто- рам, которые осуществляли предварительный контроль в соответствии с инструктажом Главлита:

«а) На каждую рукопись, вызывающую те или иные сомнения, требующую значительных изменений или поправок, или запрещаемую к печати, политредактор составляет мотивированты, а также указываются места, подлежащие изъятию или переработке, или мотивы запрещения. Политредактор несет всю полноту ответственности за точность анализа рукописи и, в случае последующего обнаружения в напечатанной рукописи политически или идеологически вредных моментов, в отзыве не отмеченных, привлекается к ответственности перед советским судом и партийным контрольным органом.

б) Составленный политредактором отзыв предоставляется вместе с рукописью на утверждение уполномоченного Главлита или его заместителя, работающего в области политконтроля. Если выводы о рукописи у уполномоченного Главлита (или его заместителя) совпадают с выводами политредактора, разрешительную карточку на рукопись подписывает политредактор. Если рукопись или отзыв внушают сомнение, уполномоченные или его заместители сами знакомятся с содержанием рукописи.

В тех случаях, когда выводы о произведении расходятся, и политредак- тор не согласен с разрешением уполномоченного или его заместителя, последние, наложив на отзыв надлежащую резолюцию, сами подписывают разрешительную карточку»ш.

О том, к каким последствиям приводило функционирование созданной системы взаимоконтроля печатной и непечатной продукции свидетельствует следующий пример. 27 мая 1933 г. Главлит обращал внимание начальника Леноблита Орлова на эпизод с № 2-3 журнала «Литературный современник», который был задержан Леноблитом из-за стихотворения «Лирика» П. Антокольского. Признавая, что «Лирика» могла и должна была быть снята в порядке предварительного контроля, как вещь, не отвечающая политическим задачам журнала, Главлит тем не менее еще большей ошибкой цензора Тарасенкова называл распоряжение вырезать стихотворение из уже напечатанного журнала, что повлекло задержку номера и перепечатку страницы. Отмечалось, что, «борясь со всей решительностью с политической близорукостью и гнилым либерализмом в работе отдельных политредакторов, необходимо также предостерегать их от применения политики «перестраховки», так как грубые цензурные перегибы могут дискредитировать советскую цензуру в глазах советских писателей, подрывают доверие к ней, затрудняют работу партии по перевоспитанию писателей, стоящих на платформе советской власти»173. Оставляя за пределами нашего анализа стиль и содержание этого образца административного «творчества» чиновников, из которого так и не ясно, правильно или нет поступил цензор Тарасенков, отметим, что подобные «разборки» профессиональных качеств цензоров и политредакторов проводились ЦК и Главлитом регулярно в качестве показательных кампаний, а результаты их широко рассылались по системе Главлита и Госиздата.

Как мы уже отмечали, деятельность Главлита была тесно связана с работой органов государственной безопасности. Между Главлитом и ОГПУ шел постоянный обмен информацией, результатом чего были персональная слежка и доносительство. Постановлением ЦИК СССР от 10 июля 1934 г. на базе ОГПУ был образован НКВД СССР, в состав которого почти полностью вошли управления и отделы ОГПУ. Так, СПО174 вошел полностью175 сначала в НКВД, а затем в созданное в его структуре Главное управление государственной безопасности, наряду с Оперативным176 и Специальным отделами177. Работой этих подразделений руководил фактически сам нарком Г. Г. Ягода.

Именно в этот период началось наиболее активное взаимодействие репрессивных органов с цензурными на политических процессах, часто в качестве вещественных доказательств фигурировали печатные и рукописные тексты, которые по различным критериям подпадали под запретительные статьи Перечня Главлита. Так, 20 марта 1933 г. начальник Ленинградского облгорлита Орлов и заведующий Иностранным отделом Л. Грюнберг сообщали полномочному представителю ОГПУ в Ленинграде Медведю о том, что «10 марта на имя Кибальчича (литературный псевдоним: Виктор Серж) был прислан из-за границы (Бельгия) пакет, содержащий несколько номеров выходящего в Бельгии журнала [...]178, в котором помещено письмо Виктора Сержа о поэзии и поэтах в СССР», написанное в «тонах, явно нам враждебных и искажающих действительное положение вещей на поэтическом фронте в СССР». К служебной записке прилагался перевод письма Кибальчича вместе с номером французского журнала, изъятого из пакета с помощью перлюстрации (остальные экземпляры были направлены адресату), а также рецензия на книгу179 Кибальчича, вышедшую во Франции180.

Материалы, подготовленные совместно Главлитом и ОГПУ, являлись основой для партийных решений, которые становились основополагающими идеологическими ориентирами в тот или иной момент. Так, подробная записка Главлита в Оргбюро ЦК ВКП(б) от 7

декабря 1931 г., посвященная подведению итогов литературной периодики в 1931 г., больше походила на военную сводку и содержала беспощадную критику целого ряда произведений, опубликованных на страницах московских и ленинградских журналов, «работающих самотеком (резкое невыполнение данных партийно-пролетарской общественности обещаний), далеко не выполняющих своих большевистских обязанностей на литературном участке идеологического фронта». Вот что гласил этот «литературный обзор»:

«“Красная Новь”. В №3 была напечатана кулацкая повесть Платонова “Впрок". Номер журнала изъят. В № 10-11 напечатан роман Мугуев-Хаджи-Мурата “Три жизни", где полностью идеализировано белое юнкерство и особенно любовно описан Деникин, и сверхпошлая, политически вредная повесть Б. Левина “Одна радость", где, между прочим, одна из вставных глав объективно идеализирует контрразведку. Номер конфискован... В “Красной Нови” были напечатаны также отрывки из запрещенной Главлитом повести Яновского “ Четыре сабли”; философски-идеалистическая вещь Пастернака “Охранная грамота” (проза о смерти Маяковского); крайне идеалистическая, индивидуалистическая “Повесть о страданиях ума” Буданцева; очерк Тарловского “На полюсе Востока”, где есть реакционные места по отношению к национальным меньшинствам.

“Октябрь”. В № 4-5 напечатаны очерки Киша и Чарного. Первый очерк — художественно обобщенный поклеп на нашу партию. Второй очерк — крайне двусмысленная оценка Н. Н. Суханова на суде, с.-д. центра. Номер журнала конфискован. Кроме того, в “Октябре" была напечатана явно упадническая и троцкистская повесть Б. Левина “Жили два товарища".

“Новый Мир”. В ряде номеров дан роман А. Яковлева “Повороты”, где царь, царица, дети крайне очеловечены — “до жалости”. Крепкий большевик верхисетский рабочий там даже плачет, узнав, что вместе с царем будет расстрелян и царенок. Печатание этого романа прекращено Главлитом...

“Ленинград”. В №67 напечатана повесть Правдухина “Гугенот из Териберки” — откровенно кулацкая антисоветская повесть, глорифици- рующая кулака — потомка гугенотов в Архангельске, до конца борющегося против советской власти. Повесть эта до того к изданию отдельной книгой не была пропущена Главлитом. Номер журнала конфискован.

“Молодая Гвардия”. Помещена клеветническая повесть Шведова “Два окна”. (Издательство “Молодая гвардия" пыталось выпустить эту повесть отдельной книгой. Главлит ее задержал.) На протяжении всего года печатался роман Бутковского “Девятьсот тридцатый”, полный “левацкой” практики, извращения линии партии по коллективизации, художественного смакования злоупотреблений при раскулачивании. Как и в ряде молодежных романов (писанных, между прочим, коммунистами: Митрофанов “Июнь-июль", Левин “Жили два товарища"), главный герой романа Ветров кончает самоубийством, не найдя никакого выхода из положения.

“Звезда”. Ведущими авторами в журналах являются правые попутчики. Отдельные произведения свидетельствуют о дальнейшем сдвиге вправо некоторых из них (Тынянов, Каверин, Воронский). Несомненная ошибка помещение повести Тынянова “Восковая персона” (восковая скульптура Петра I, пугающая всех, как символ продолжения петровской диктатуры). То же следует сказать о романе Каверина “Художник неизвестен", откровенной апологетике идеалистических принципов художественного творчества, противостоящих, по автору, советской действительности. Политически вредной вещью того же автора является повесть “Пролог", явно извращающая подлинный характер строительства и работы зерносовхозов. Повесть Воронского “Глаз урагана”, где февральско-октябрьские события 1917 г. и Кронштадта, поданные лирически-размагниченно и пессимистично, сочетаются с банальной историей некой “демонической” женщины. Здесь же в этой пошлой повести выведен и образ Фрунзе...

“30 Дней”. В ряде номеров печатался “Золотой Теленок" Ильфа и Петрова — пасквиль на Советский Союз, где банда жуликов совершенно безнаказанно обделывает свои дела. Дальнейшее печатание этого пасквиля, искажающего советскую действительность, было прекращено Главлитом. Редакция ответила на это помещением на всю страницу портретов авторов и возмутительной статьей Луначарского, где, между прочим, восхваляется сатирическое творчество Замятина. В одном из последних номеров напечатана часть повести Правдухина, где говорится о посылке ленинградским рабочим на ноябрьские праздники акульего мяса...»ш.

Проведенная Главлитом работа не пропала даром. Все указанные в сводке провинившиеся были уволены или получили серьезные взыскания. На заседании Оргбюро ЦК, подготовленном Культпропом (А. Гусев и А. Стецкий), 5 января 1932 г. было принято постановление «О журналах», в котором были даны не только общие оценки и директивы на будущее, но и определены конкретные мероприятия: были сняты с работы главные редакторы следующих журналов: «Красной Нови» (А. Фадеев), «Нового Мира» (В. Полонский), «Звезды» (Белицкий). Журнал «Ленинград» решено было укрепить партийными кадрами; журнал «Пролетарский авангард» прекращал свой выход. Остальным журналам было указано обновить состав редакционных коллегий и организовать покаянные выступления с критикой опубликованных в 1931 г. произведений182.

Приход к власти в Германии Гитлера заставил руководство СССР предпринять определенные меры по укреплению обороны и безопасности государства. Новая политическая и международная обстановка породила новые обстоятельства, приоткрылись неожиданные факты, подтверждающие подготовку СССР к потенциальной войне183. В связи с этим 15 сентября 1933 г. Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривает проект постановления «Об усилении охраны военных тайн»184, что, по сути, положило начало новому этапу в деятельности цензурных органов. В проекте постановления Политбюро говорилось о назначении Б. М. Волина уполномоченным СНК СССР по охране военных тайн в печати, о выделении группы Главлита по военной цензуре в самостоятельный отдел при уполномоченном СНК СССР, о создании таких же отделов в союзных республиках при начальниках республиканских главлитов и о пересмотре персонального состава цензурных работников, имеющих отношение к охране военных тайн (проект был внесен Стецким)185. Уже через месяц, 14 октября, это постановление было принято на Оргбюро ЦК, но несколько в иной интерпретации. Пожалуй, только последний, пункт 5-й постановления остался полностью без изменений: «Весь личный состав отделов по охране государственных и военных тайн считать состоящим на действительной военной службе». Во всех остальных пунктах термин «военная» по отношению к цензуре был заменен на «государственная»186. Однако это в целом не изменило цель и пафос документа. Общий настрой в учреждениях цензуры стал почти военно-фронтовым. Тем более, что инициаторами воссоздания военной цензуры по образу и подобию таковой времен Гражданской войны стали военачальники. Об этом свидетельствует записка заведующего Культпропотделом ЦК ВКП(б) Стецкого, в которой он, в свою очередь, ссылается на инициативную записку заместителя Наркомвоенмора Тухачевского, поставившего эту проблему перед ЦК187.

В результате организации военной цензуры Главлит в этой части своей деятельности стал подотчетен СНК СССР. Постановлением

Совнаркома СССР в ноябре 1933 г. было утверждено «Положение об уполномоченном СНК СССР по охране военных тайн в печати и об отделах военной цензуры». Руководство делом охраны военных тайн в печати на территории всей страны осуществлялось уполномоченным СНК СССР, который одновременно являлся начальником Главлита. При уполномоченном был создан самостоятельный Отдел военной цензуры (ОВЦ), работающий под его непосредственным руководством. В союзных республиках военную цензуру осуществляли отделы при начальниках главлитов республик. Все мероприятия и реорганизации в структуре Главлита были прежде всего направлены на то, чтобы вся предварительная цензура проводилась только сотрудниками этого ведомства.

Такое изменение стало очередной попыткой руководства Главлита вырваться из структуры Наркомпроса, подняться на более высокий уровень. Оно объяснялось также и тем, что после реорганизации НКП в 1933 г. вопросы искусства, театра, руководства художественной жизнью страны были окончательно изъяты из его ведения. Из Сектора искусства и литературы было выделено Управление театрально-зрелищными предприятиями, которое осуществляло руководство театральным искусством, в том числе театральными учебными заведениями. Была создана Главная инспекция по музыке и изобразительному искусству, в систему которой входили Государственная филармония, консерватории, Российская академия художеств. Расширились функции Главреперткома, что отразилось в слегка изменившемся названии этого органа — Главное управление по контролю за репертуаром и зрелищами188. Постановлением СНК СССР вместо Союзкино было создано Главное управление кинофотопромышленности при СНК СССР189. Руководство Наркомпроса художественными учреждениями осуществлялось теперь только административно, через цензурные и полуцен- зурные органы — ОГИЗ, Главлит, Главрепертком, Управление театральными и зрелищными предприятиями. Главной сферой деятельности Наркомпроса стало образование и просвещение.

Этот процесс завершился постановлением ВЦИК и СНК СССР от 17 января 1936 г., согласно которому был образован Всесоюзный Комитет по делам искусств (ВКИ) при СНК СССРт. Ему НКП РСФСР должен был передать управление художественными предприятиями и функции управления искусством автономных республик. Более того, в осуществлении деятельности по управлению предприятиями и органами, расположенными на территории РСФСР, НКП РСФСР подчинялся ВКИ при СНК СССР. В ведение Комитета был также передан Главрепертком. В постановлении говорилось, что Комитет образуется «в связи с ростом культурного уровня трудящихся и необходимостью лучшего удовлетворения запросов населения в области искусства и в целях объединения всего руководства развитием искусства в СССР». На ВКИ возлагалось руководство всеми видами искусства, с подчинением ему театров и других зрелищных предприятий, кино- и фотоорганизациями, музыкальными, художественноживописными, архитектурными, скульптурными и другими учреждениями и организациями культуры, учебными заведениями, а также промышленными предприятиями отрасли. ВКИ должен был осуществлять государственный контроль за репертуаром всех театров, кино, цирков, концертных и эстрадных программ, звукозаписью, а также контроль за зрелищными и культурными мероприятиями, организуемыми различными учреждениями. Помимо осуществления прямой цензуры Комитет мог проводить цензурную политику посредством следующих предоставленных ему функций: присваивать почетные звания, организовывать выставки, олимпиады, смотры, конкурсы, осуществлять руководство издательской деятельностью и проводить закупки художественных произведений, устанавливать цены на билеты и организовывать зарубежные показы советского искусства и гастроли отечественных артистов и художественных коллективов. Совершенно очевидно, что важнейшие творческие и финансовые вопросы решались только в комплексе с идеологическими характеристиками деятелей культуры и искусства. Первым председателем Комитета был назначен П. М. Керженцев, опытный пропагандист, сотрудник ленинских газет «Звезда» и «Правда», основатель РОСТА. Этот новый качественный виток завершает очередной этап структурного развития, продолжавшийся с 1933 г. до образования 17 января 1936 г. ВКИ при СНК СССР мощного цензурно-контрольного управляющего ведомства.

Политика, которую стал проводить Комитет по обустройству театрального дела, показывает его безоговорочное следование генеральной линии партии и правительства в области культуры. Так, например, было проведено закрепление театров в качестве стационарных учреждений, «паспортизация» и составление списков театров по категориям, перевод всех театров на госдотацию. Была отработана типовая квота для областного центра три театра: драматический, музыкальный и Театр юного зрителя (ТЮЗ); в национальных республиках и округах добавлялись национальные драматические и музыкальные театры. Понятно, что в условиях подобной бюрократизации была ликвидирована частная антреприза. Все актеры, начиная с выпускников театральных вузов, прикреплялись к определенным театрам и не имели права перейти в другой без разрешения соответствующих органов управления. Репертуар каждого театра утверждался на год вперед, все пьесы должны были иметь гриф Главреперткома о категории и разрешении к постановке. Пьесы, в которых в качестве действующего лица фигурировал В. И. Ленин, были на особом учете, разрешение на их постановку давалось не всем театрам, а только по утвержденному списку. «Удостоенный» театр посылал в руководящий орган характеристики на актеров, которые должны были играть роль Ленина, а также их фотографии в гриме Ленина на утверждение191. Именно по приказам КПДИ СССР192 были ликвидированы ГОСТИМ193 и Камерный театр.

Успешно проводилась политика «кнута и пряника». На фоне репрессий по отношению к одним театрам, щедро поощрялись привилегированные театры и театральные «генералы», получающие фантастические оклады в 2000-3000 рублей (по сравнению с 600-700 руб. в управленческом аппарате). Таким образом, можно сказать, что новая управленческая структура стала осуществлять функции политической цензуры в сочетании с специфическими методами воздействия на культурную среду.

В 1930-е гг. концентрация усилий в области политикоидеологического контроля над всеми произведениями печати, радио и литературой, ввозимой из-за границы и вывозимой из СССР в другие страны, достигла своего апогея. Советское государство практически не скрывало того, что оно готовится к неизбежной военной схватке с фашистской Германией, воздвигало «железную стену» между двумя идеологиями и режимами. В связи с этим был принят ряд мер: введено дополнение к Перечню на военное время, расширяющее объем вопросов, составляющих государственную тайну; иностранным подписчикам было запрещено выписывать многотиражки, районные, городские, областные и краевые газеты. По данным за 1938 г., контролю органов цензуры по всему СССР подверглись: 8550 газет, 1762 журнала, 39 992 книги общим тиражом 69 2700 тыс. экземпляров, 74 вещательных радиостанции, 1200 радиоузлов, 1176 типографий, 70 000 библиотек. Достаточно сказать, что только за 9 месяцев 1939

г. органами Главлита в результате предварительной цензуры было выявлено 12 588 сведений, не подлежащих оглашению, и 23 152 различных политико-идеологических искажений. Кроме того, цензуре была подвергнута литература, прибывшая из-за границы: 24 0000 бандеролей, 1500 книг и 1050 тонн всевозможных печатных произведений194.

Это был поистине титанический труд, если учитывать также глобальную очистку всего ранее изданного от «политически вредной литературы», содержащей какую-либо информацию о лицах, подвергшихся репрессиям в годы сталинского террора. В связи с массовыми изъятиями, «вымарываниями» портретов и надписей из библиотечных фондов, «исправлениями» кинопродукции, диафильмов и тому подобными операциями, ЦК ВКП(б) 9 декабря 1937 г. принял специальное решение, которым предписывалось подключить к этой работе весь имеющийся штат работников соответствующих учреждений195. В свою очередь, с начала 1940 г. Главрепертком был подключен к контролю за массовым изготовлением скульптурных моделей и изображением Ленина и Сталина: представитель ГУРК был введен в Центральную комиссию196.

Все эти мероприятия проводились на фоне кадровой и структурной перестройки НКВД. 26 сентября 1936 г. генеральный комиссар госбезопасности Г. Г. Ягода был освобожден от занимаемой должности, а 13 марта 1938 г. — приговорен к расстрелу. 26 сентября 1936 г. наркомом внутренних дел был назначен Н. И. Ежов, главной задачей которого, как он сам говорил, стала очистка кадров НКВД от предателей и контрреволюционеров. В этот период были репрессированы практически все бывшие начальники отделов ГУГБ — А. X. Артузов (Ино), Г. И. Бокий (Спецотдел), М. И. Гай (ОО), JI. Г. Миронов (ЭКО и КРО), Г. А. Молчанов (СПО), который был обвинен «в позорном провале органов безопасности в борьбе с зиновьевцами и троцкистами».

25 декабря 1936 г. отделам ГУГБ НКВД СССР в целях конспирации были присвоены номера. В результате всех изменений структура получила следующий вид: 1-й отдел (Отдел охраны), начальник — К. В. Паукер; 2-

й отдел (Оперативный отдел — Оперот), начальник — Н. Г. Николаев- Журид; 3-й отдел (Контрразведывательный отдел — КРО), начальник — Л. Г. Миронов; 4-й отдел (Секретно-политический отдел — СПО), начальник — В. М. Курский; 5-й отдел (Особый отдел — ОО), начальник — И. М. Леплевский; 6-й отдел (Отдел транспорта и связи), начальник — А. М. Шанин; 7-й отдел (Иностранный отдел — ИНО), начальник — А. А. Слуцкий; 8-й отдел (Учетно-регистрационный отдел — УРО), начальник — Е. Цесарский; 9-й отдел (Специальный секретно-шифровальный отдел — Спецотдел), начальник — Г. И. Бокий; 10-й отдел (Тюремный отдел), начальник — Я. М. Вейншток.

Массовые репрессии 1937-1938 гг. затронули весь государственный аппарат. В Наркомпросе, Комитете по делам искусств при СНК СССР, Главлите и Главреперткоме шли постоянные кадровые чистки. 3

апреля 1937 г. был освобожден от работы много лет занимавший должность начальника Главреперткома О. С. Литовский197, вошедший в историю как прообраз ненавистного критика Мастера в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»198. Назначенный на эту должность В. Н. Василевский199 был уволен уже 1 июня 1938 г., а на его место назначен И. А. Бурмистренко200. В КПДИ СССР руководящие сотрудники высшего и среднего звена удерживались в должности не более полу- года, после чего следовали громкие увольнения с последующими арестами. Поразительно, но документы свидетельствуют, что образовательный и профессиональный уровень сменявшихся в течение этих страшных лет чиновников не снижался, а оставался до начала войны высоким.

Главлит не стал исключением в отношении массовой борьбы с «врагами народа», которые проникли в «святая святых». Вот каким увидел Главлит его новый руководитель Н. Г. Садчиков через четыре месяца после вступления в должность201 уполномоченного СНК СССР по охране военных тайн в печати в связи с массовыми репрессиями в 1938 г. в аппарате Главлита:

«Органы Главлита были засорены троцкистско-бухаринскими, буржуазно-националистическими шпионами и вредителями. Достаточно сказать, что в 1937 и 1938 гг. из общего количества 144работников цент- рольного аппарата изъято органами НКВД 44 человека, причем все они были расставлены на самые ответственные и ведущие участки Главлита: военный, иностранный отделы, отдел кадров и спецчастъ. По политическим и деловым соображениям должны быть отстранены от работы 14 цензоров центральных газет.

Такое же приблизительно положение и на местах. Во главе некоторых органов Главлита сидели враги народа, разваливавшие органы цензуры. Наркомвнутделом были разоблачены как враги народа бывшие начальники Главлитов Союзных республик: Украинской, Грузинской, Азербайджанской, а также Главлитов автономных республик: Татарской, Башкирской, Марийской и других. Разоблачен был как враг народа нач-к Леноблгорлита. По политическим мотивам местными парторганизациями сняты с работы 14 начальников крайобллитов.

Фашистские шпионы использовали органы Главлита для разглашения государственных и военных тайн. За 1936 и 1937 годы в общей печати по Союзу ССР было пропущено совершенно секретных сведений 2428, в том числе раскрыто: 195 гарнизонов, из них 29 авиационных, 21 автоброневых и 15 военных строительств. Вместе с этим раскрыта большая часть гидротехнических сооружений, электростанций и рассекречены схемы связи в пограничных районах; разглашена мощность по синтетическому каучуку, азоту и метиловому спирту; раскрыты все строящиеся в СССР радиостанции; опубликованы сведения относительно всех железнодорожных станций, производящих операции с взрывчатыми грузами. В одном только 1937 г. обнаружено разглашение в печати: 713 случаев военных частей, 272 случая оборонных предприятий и 330 случаев других объектов оборонного значения. В самом Главлите украдено 3 экземпляра совершенно секретных списков заводов оборонной промышленности с их дислокацией и характеристикой производства; исчезли также 5 экземпляров “Перечня сведений, составляющих военную тайну". Один из них даже попал в литовское посольство.

Не лучше дело обстоит и на местах. Так, например, утерян “Перечень сведений, составляющих государственную тайну” в Архангельске, в Краснодаре, в Киргизии (3 экземпляра), в Таджикистане (4 экземпляра). Если теперь ко всем этим фактам учесть затраченные государством средства на переброску раскрытых воинских частей в другие места расположения, изменение системы связи в пограничных районах и т. д., становится ясным, какой большой политический и материальный ущерб нанесен нашей родине.

Враги народа всячески подрывали и разваливали работу органов цензуры. Об этом свидетельствует нижеприведенная таблица задержки и изъятия книг и версток только лишь в центральных издательствах города Москвы, пропущенных в печать цензорами Главлита».

Результаты карательной цензуры. 1936-1938 гг. Сколько названий задержано и изъято готовой продукции, разрешенных цензурой к печати 1936 1937 1938 (янв.-май) 744 книг и журналов 1037 книг и журналов 171 книг и журналов Главлиту требовалась поддержка и помощь высоких инстанций в проведении совершенно неотложных мероприятий, которые повысили бы статус цензуры. Н. Г. Садчиков ходатайствовал об ускорении принятия СНК СССР решения о переподчинении Главлита Совнаркому СССР202 и его реорганизации в Главное управление по делам цензуры. Наряду с этим, Садчиков просил улучшить материальные условия новым работникам Главлита, пришедшим на места «вычищенных из органов цензуры». Для них должны были быть выделены квартиры и зимние дачи за городом203.

Как видно, ни перемены в кадровом составе руководства, ни смена обстоятельств не влияли на общие тенденции в стремлении Главлита обрести могущество власти и привлекательные материальные привилегии.

В рассматриваемый период осуществлялись решительные действия по реорганизации и усилению репрессивных органов. Эта кадровая и структурная «чехарда» способствовала приходу к власти Л. П. Берии. 9

июня 1938 г. была объявлена очередная новая структура оперативночекистских управлений НКВД СССР204: Управление государственной безопасности (1-е управление), начальник — М. П. Фриновский; Управление особых отделов (УОО, или 2-е управление), начальник — Н. Н. Федоров; Управление транспорта и связи (3-є управление), начальник — Б. Д. Берман. В свою очередь, в структуру 1-го управления входили оперативные отделы охраны правительства, ОО, КРО, СПО, ИНО и др. Принципиальное значение имело решение Президиума Верховного Совета СССР, объявленное приказом НКВД СССР № 370 от 11 июня 1938 г., о передаче Центрального архивного управления из ведения ЦИК СССР в ведение НКВД. Несколько месяцев (с 17 апреля по 29 сентября 1938 г.) продлилось пребывание акционерного общества «Интурист» в составе НКВД СССР. 22

августа 1938 г. первым заместителем наркома внутренних дел СССР был назначен первый секретарь ЦК ВКП(б) Грузии Л. П. Берия, который уже через месяц стал начальником ГУГБ. Одновременно 29 сентября 1938 г. структура НКВД была вновь реорганизована. 24 ноября 1938 г. Политбюро удовлетворило просьбу Н. И. Ежова об освобождении его от должности наркома из-за целого ряда ошибок и промахов, а 25 ноября Указом Президиума Верховного Совета СССР он был освобожден от этой работы, на которую был назначен Л. П. Берия. Берия после проведения чистки ежовских кадров как в центре, так и на местах, приступил к собственному строительству органов НКВД. Стал стремительно разрастаться центральный аппарат, появились новые управления, отделы и подведомственные отрасли. Так, 22 декабря 1938

г. была организована Следственная часть (Следчасть), начальником которой стал по совместительству один из начальников отдела ГУГБ Б. 3. Кобулов. Уже через полгода Следчасть разделилась на два подразделения, входящих в ГУГБ и ГЭУ, которые непосредственно вели дела выявленных оперативными отделами «врагов народа».

При Л. П. Берии окончательно оформились функции ГУГБ. Так, по штатному расписанию на конец 1939 г., в котором были определены структура и функции подразделений, 2-й отдел ГУГБ (Секретно-политический) имел разветвленную внутреннюю структуру, которая соответствовала основным направлениям агентурной деятельности (борьба с антисоветскими формированиями среди академической, научно-технической, гуманитарной, медицинской интеллигенции, работников искусств и литературы, советского управленческого аппарата, агентурно-оперативная работа среди молодежи). Среди одиннадцати его отделений как минимум четыре имели отношение к политической цензуре, поскольку занимались агентурной разведкой и разработкой всей интеллектуальной элиты советского общества: 5-е отделение занималось литераторами и другими деятелями искусства, а также органами печати и издательствами, 6-е отделение — Академией наук, НИИ и научными обществами; 7-е отделение — учащейся молодежью, всей системой Наркомпроса и детьми репрессированных; 10-е отделение — борьбой с церковью205.

Всего на 1 января 1940 г. в центральном аппарате по штатам числилось 32642 человека. Только в секретариате служило 200 человек, 233 сотрудника числились в СПО и 394 сотрудника — в ОО ГУГБ.

Процесс роста репрессивного аппарата продолжался. Указом Президиума Верховного Совета СССР 3 февраля 1941 г. НКВД был разделен на два наркомата: НКВД СССР (нарком — Л. П. Берия) и НКГБ СССР (нарком — В. Н. Меркулов). Такое положение продлилось недолго, и в связи с началом войны 20 июля 1941 г., они были вновь объединены в единый наркомат (нарком — Л. П. Берия, первый заместитель — В. Н. Меркулов). По новому штатному расписанию 3-

є управление (Секретно-политическое) возглавил Н. Д. Горлинский, а Управление ОО В. С. Абакумов. В связи с объединением двух наркоматов (10 тыс. человек в НКВД и И тыс. в НКГБ) и началом войны численность сотрудников составляла около 9 тыс. человек; 33 тыс. человек сотрудников и членов их семей были эвакуированы.

Этот период ознаменовался усилением цензуры, которое проявилось не только в ужесточении санкций за нарушение существующих правил, но и в принятии различного рода новых инструкций и распоряжений, регламентирующих многоступенчатый контроль на стадиях предварительной и последующей цензуры. Последняя осуществлялась введенным повсеместно институтом политредакторов (инструкция 1938 г.), которые проверяли работу цензоров и должны были выборочно отсматри- вать всю продукцию учреждения с точки зрения соответствия Перечню и идеологическим нормам206. Понятно, что власть политредакторов была, по существу, безграничной, и то, что могло миновать око предварительного цензора, попадало в поле зрения бдительного политредакто- ра, который всеми правдами и неправдами должен был оправдывать свое существование.

Как попытку упорядочить и разграничить сферы деятельности многочисленных цензурных органов и органов управления культурой можно расценить передачу киноцензуры Комитету по делам кинематографии207. Одновременно эту же работу, т. е. «просмотр и утверждение планов и сценариев кинокартин и готовых кинокартин», осуществлял Отдел культуры и пропаганды ЦК, ранее эту работу проводила помимо Главреперткома, специальная Комиссия по кино и радиовещанию208. Однако и эта «перестройка» не ликвидировала параллелизм в деятельности Главреперткома и органов управления культурой и Главлитом, что вызывало неудовольствие всех сторон.

Л

Редким для того времени явлением была открытая критика идеологических органов в прессе. В феврале 1938 г. в «Правде» была опубликована статья В. Евгеньева209 «Перестраховщики из Главреперткома». В письме председателя Главреперткома В. Н. Васильевского в адрес СНК СССР и КПДИ СССР, написанном после публикации этой статьи давались пространные объяснения о положении с контролем репертуара. Интересно, что на тексте письма имеется помета председателя КПДИ СССР А. И. Назарова: «Выходит, что в Главреперткоме все в порядке?!», что свидетельствует о неудовлетворенности начальства оборонительной позицией цензоров210. 20 января 1939 г. в «Правде» была опубликована статья С. А. Трегуба211 «Павел Греков», в которой также резко критиковалась работа Главреперткома. Обсуждению этой статьи было посвящено общее собрание сотрудников управления 26 января 1939 г., на котором были высказаны предложения по реорганизации всей системы контроля за произведениями искусства212. Тем не менее все осталось без изменений, поскольку, как мы можем судить из штатного расписания на 1939 г., в состав Главреперткома входили следующие отделы театров и драматургии; эстрады, музыки и цирка; изобразительного искусства; художественного радиовещания, а также организационноинструкторский отдел213. Их деятельность по-прежнему сталкивалась с деятельностью управленческого аппарата или перекрывалась ею. Например, по Положению о Комитете по делам искусств при СНК СССР от 25 сентября 1939 г. Главное управление театрами занималось рассмотрением репертуара театров союзного подчинения и представлением его на утверждение Комитета, Главное управление музыкальными учреждениями занималось организацией и формированием музыкального и эстрадного репертуара, а Главное управление изобразительных искусств утверждало проекты памятников и т. д. И все это параллельно с ГРК214.

В определенном смысле кампанией по усилению политического контроля можно назвать ряд мероприятий конца 1930-х гг. по упорядочению кадровых назначений уполномоченных Главреперткома. Так, приказом КПД И СССР № 646 от 8 декабря 1938 г. было запрещено всяческое перемещение на другие должности работников системы государственной цензуры и совмещение цензурных функций с другими обязанностями215. Вслед за этим приказом были изданы повторные гневные предупреждения республиканским и областным органам цензуры, основанные на конкретных примерах216. Так, 29 ноября 1939 г. КПДИ был издан приказ № 534, в котором ставилось «на вид начальнику Управления по делам искусств при СНК БССР тов. Озирскому и зав. Сталинградским отделом по делам искусств тов. Беляниной в связи с нарушением приказа КПДИ СССР от 8 февраля 1939 г., запрещающего начальникам управлений и отделов искусств без согласования с Главным управлением по контролю за зрелищами и репертуаром смещать уполномоченных ГУРК и начальников реперткомов (был уволен уполномоченный РУРК по Сталинградской области Пенкин)»217. Этих мероприятий оказалось недостаточно, и 25 сентября 1940 г. на заседании Художественного совета КПДИ СССР было принято решение «провести централизацию органов Главреперткома, изъяв уполномоченных Главреперткома из подчинения местным органам, укрепив при этом состав аппарата новыми кадрами»218.

Еще не достаточно охваченной цензурой зоной, с точки зрения управленцев219, являлись курортные города, в которых культурная жизнь бурлила, особенно летом. Поэтому приказом КПДИ СССР № 139 от 24

марта 1939 г. «Об усилении репертуарно-зрелищного контроля на курортах» при учреждениях культуры (концертно-эстрадные, цирковые, развлекательные) были утверждены должности уполномоченных Главреперткома (Сочи — Мацеста — 1 человек, Крым — 2 человека, Кавказские Минводы — 1 человек), которые должны были содержаться этими же организациями220. Для упорядочения выполнения финансовых обязательств 3 мая 1939 г. был издан дополнительный приказ № 208 «Об оплате расходов по контролю за зрелищами и репертуаром в районах», которым начальникам управлений и отделов искусств (рассылка 118 адресатам) вменялось в обязательном порядке выделить средства для оплаты расходов по осуществлению уполномоченными Главлита и Главреперткома своей деятельности в районах и городах, где нет освобожденных работников221.

Согласно Положению о КПДИ при СНК СССР от 25 сентября 1939 г. Комитет осуществлял организационное и идеологическое руководство всеми видами искусства в СССР, за исключением кинематографии. Новая структура КПДИ была разработана222 в соответствии с поставленными перед ним партией грандиозными задачами, которые кроме управленческих функций предполагали и цензурные. Цензурные функции были сформулированы следующим образом: 1.

Направлять и контролировать репертуар художественнозрелищных предприятий республиканского и местного значения. 2.

Рассматривать и утверждать проекты памятников выдающимся общественно-политическим деятелям, деятелям науки, техники и искусства, проекты архитектурных и скульптурных сооружений, посвященных крупным историческим событиям, и т. п. 3.

Наблюдать за деятельностью организаций, объединяющих работников различных отраслей искусства (Союз советских композиторов, Союз советских художников, Союз советских архитекторов, Театральное общество, Всекохудожник и др.). 4.

Осуществлять контроль над зрелищами и репертуаром (театр, музыка, эстрада, цирк), зрелищной рекламой, художественно-звуковой записью, художественным радиовещанием, над произведениями живописи и скульптуры. 5.

Осуществлять методическое руководство художественной самодеятельностью и координировать деятельность профсоюзных и общественных организаций в области художественной самодеятельности223.

Своего рода бюрократическим апофеозом системы советского полит- контроля явился План развития искусства на 1940 г. Творческий процесс в СССР предполагалось развивать не только в системе строжайшего контроля и отчетности, но и в плановом режиме, как и все отрасли народного хозяйства. План был представлен в правительство 20 октября 1939

г. исполняющим обазянности председателя КПДИ при СНК СССР М. Б. Храпченко. В краткой объяснительной записке к плану говорилось, что в основу его разработки «положена задача повышения идейного и художественного уровня произведений искусства и дальнейшее увеличение и улучшение обслуживания населения, путем развития сети новых предприятий и учреждений искусства, расширения объема существующих и поднятия качества их работы». Далее давалась подробная «раскладка» по театрам, циркам, как это ни парадоксально, музыке, изоискусству, специализированным учебным заведениям. И всюду было

« 994

заложено увеличение и рост количественных показателей искусства2 .

Последний раз изменить свой статус Главлит попытался в августе 1940

г. В очередном ходатайстве в СНК РСФСР, отмечалось следующее: «...Хотя Главлит юридически до сего времени и числится при Наркомпросе, фактически уже свыше двух лет из этой системы вышел; финансируется по союзному бюджету и все директивные указания получает непосредственно от СНК СССР и Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)»225. Официально выход Главлита из Наркомпроса произошел только после войны, фактически же приправительственного статуса этот орган добился к 1940 г. На этом в основном завершилось формирование системы политико-идеологического контроля и цензуры в СССР.

Таким образом, можно сделать следующие выводы.

С первых дней существования советской власти в стране был введен контрольно-репрессивный порядок чрезвычайного военного образца, осуществлявший идеологическую диктатуру во всех без исключения интеллектуальных сферах. Важнейшими и определяющими в выработке идеологического курса инстанциями были высшие партийные органы — Центральный Комитет и его Политбюро, Секретариат, Оргбюро, а также функциональные отделы, занимавшиеся вопросами идеологии и культуры.

Культура, в понимании большевиков, была важнейшей частью идеологии, мощнейшим инструментом внушения и манипуляции народными массами. Идеологизация культуры, всех ее областей шла последовательно. Постепенно тенденция к минимизации свободы в идеологии охватила все этажи власти, идеократия стала стержнем господства большевиков.

Партия ни на минуту не ослабляла свого внимания к вопросам руководства культурой; именно она определяла не только издательскую, но и кадровую политику в этой области. В 1922 г. Л. Троцкий в письме ЦК изложил план «укрощения искусств». Он был реализован, в частности, в последовательно проводимой политике в отношении литературно-художественных группировок. Кроме реализации «плана Сталина — Троцкого» (подкуп, шантаж, запугивание, травля, организуемые выступления критики), давление на интеллигенцию осуществлялось путем прямых репрессий, в подготовке и проведении которых главную роль играли органы госбезопасности, внутренних дел и цензуры. Характерным проявлением системы являлась организационная и функциональная связь цензуры с репрессивными органами. Вначале военная цензура, а затем и другие структурные подразделения ГПУ — НКВД стали осуществлять цензурный надзор во взаимодействии с Главлитом, в том числе и перлюстрацию. К концу 1938 г. ГУГБ паутиной опутало практически всю интеллектуальную элиту советского общества, используя в своих целях любые незаконные методы, в том числе и политическую цензуру.

Параллельно с возникновением ведомственной цензуры (военной, иностранной и пр.), шло складывание государственной системы управления культурой, которая была призвана осуществлять прежде всего функции идеологического контроля. По степени концентрации власти наркомпрос 1920-х гг. можно сравнить только с НКВД 1930-х гг. Рассредоточение функций политической цензуры по различным управ лениям отнюдь не ослабило контроль, а только сделало его более изощренным и запутанным.

Главлит был создан изначально как идеологический орган, в целях объединения всех видов цензуры для борьбы с идеологическими противниками. С 1922 г. Положение о цензуре пересматривалось не один раз. Главлит переходил из одного подчинения в другое, постепенно распространяя политическую цензуру на все новые и новые сферы общественной жизни. История складывания государственного цензурного аппарата имеет свою периодизацию: с 28 октября 1917 («Декрет о печати») до 20 января 1918 г. — «декретная цензура» (учреждено Петроградское областное управление военно-почтово-телеграфного и пограничного контроля); с 20 января 1918 до 1 августа 1921 г. — военная цензура в составе Наркомпочтеля и РВС; с августа 1921 г. до 6

июня 1922 г. — военная цензура в составе ВЧК — ГПУ до образования Главлита; с июня 1922 по 9 февраля 1923 г. — организация Главреперткома; с февраля 1923 до 14 апреля 1928 г. — создание еще одного контролирующего органа — Главискусства; с середины апреля 1928 г. до 6 июня 1931 г. — чистка и реорганизация Главлита; с июня 1931

г. по 14 октября 1933 г. — Положение об уполномоченном СНК СССР по военной цензуре; с середины октября 1933 г. по 17 января 1936

г. организация Всесоюзного Комитета по делам искусств (ВКИ) при СНК СССР; 1936-1938 гг. — период массовых репрессий в аппарате Главлита и других управленческих структурах; 1939-1940 гг. — фактический выход Главлита из состава Наркомпроса и его переподчинение СНК СССР.

В результате сложилась разветвленная сеть государственных учреждений с параллельными функциями идеологического контроля, куда входили система Госиздата, функциональные отделы Наркомпроса РСФСР (ИЗО, МУЗО, ТЕО и др.), прежде всего Главлит и Главрепертком, Главполитпросвет, Главискусство и др. Новая управленческая структура ВКИ при СНК СССР, имея возможность применять специфические методы воздействия на культурную среду, стала осуществлять параллельные функции политической цензуры.

Идеологическое руководство художественной культурой и контроль над ней как главная особенность функционирования системы политической цензуры (на примере политики по отношению к литературным группировкам 1920 — начала 1930-х гг.)

Богатейшая палитра русской культуры начала XX в. была представлена разнообразием направлений, эстетических и национальных традиций, художественных форм, методов и приемов. Литературнохудожественная элита, несмотря на свою малочисленность, оказыва ла колоссальное влияние на общественно-политическую атмосферу, зачастую определяя ее градус. Разнообразие вкусов и пристрастий, порождающее бурные дискуссии в художественной среде, находило свое выражение в создании многочисленных литературных кружков, обществ, союзов, художественных салонов, вокруг которых группировались единомышленники. В первые годы после революции они продолжили свою деятельность, появились новые группировки в основном с пролетарским акцентом. Вначале государство никак не ограничивало их деятельность, отсутствовал официальный порядок их регистрации. В основном деятельность этих общественных образований состояла в обсуждении профессионально-творческих вопросов; в некоторых случаях они, наподобие профсоюзов, решали проблемы социальной защиты своих членов. Финансовой основой их существования были членские взносы и издательская деятельность, что делало жизнь членов этих организаций, независимой от государства, хотя и небогатой.

Политика партии первое время касалась общих принципов протекания культурного процесса. Как и другим областям культуры, литературе было отказано в праве полной автономии или свободы. А. В. Луначарский подчеркивал, что «государство обязано влиять на искусство и оно может делать это в определенном смысле, может определенным образом руководить искусством»226. Во второй половине 1920-х гг. литературе отводилась существенная роль в процессе всеобщего распространения образования и воздействия на народ наряду с агитационными видами искусства и печатью. Такая позиция объяснялась, с одной стороны, особенностями культурного наследия, которое досталось новому господствующему классу, с другой стороны, наличием огромной массы рассеянных на огромных территориях малообразованных людей. Однако концепции о соотношении определяющей роли партийной идеологии и степени ее влияния на литературно-художественную жизнь не существовало, а вопросы политической цензуры носили дискуссионный характер. Это было связано с тем, что у большевистских лидеров, в прошлом профессиональных революционеров, не было практического опыта управления страной. Они не владели механизмами этого многосложного процесса и поэтому стремились укрепить свои позиции прежде всего на идеологическом фронте.

Нетипичным, с точки зрения демонстрации внутренней технологии проведения культурной политики, является письмо А. В. Луначарского Н. К. Крупской (август-ноябрь 1920 г.), в котором он цинично и откровенно излагает скрытые мотивы линии поведения по отношению к Пролеткульту: «...я буду вести такую линию, что де мы признаем импонирующую силу объединения полмиллиона пролетариев и считаем необходимым в нашей культурной работе опереться на это объединение, а для этого считаю нужным ввести по одному официальному представителю в Главполитпросвет и в Художественный сектор с целью, с одной стороны, связать таким образом Наркомпрос с самой крупной пролетарской культурной организацией, а с другой стороны, влить в эту организацию те многочисленные силы культурного характера, которые имеются в НКП, и сгладить нелепую границу между государственной культурной работой рабочего государства и рабочей же внегосудар- ственной культурной работой. Сделаю это так, что им покажется отчасти и это признанием их заслуг и значения, на деле же будет знаменовать собою подчинение Пролеткульта контролю соответствующих органов Наркомпроса. Впрочем, наиболее умные из сепаратистов поймут в чем дело и, м[ожет] б[ыть], будут даже возражать, но мы операцию подчинения Пролеткульта государственному] внешкольному делу должны выполнить во что бы то ни стало. Приблизительно такую линию в общих чертах наметил мне вчера Владимир Ильич...»227. Далее мы убедимся, что этот план был успешно реализован на практике.

Надо сказать, что большую часть творческой интеллигенции всерьез заботили идеи просвещения и она искренне пыталась помочь и поддержать новую власть своим участием в просветительстве и творчестве. Учредители литературно-философского объединения ВОЛЬФИЛ (А. Блок, Р. В. Иванов-Разумник, А. Штейнберг, К. Эрберг) в 1918 г. в положении об этом обществе писали:

«Русская Революция открывает перед Россией и перед всем миром новыя широким и всеобъемлющих перспективы культурного творчества. Впервые из идеи Единого Человечества делаются практические выводы. Мечта о соборном строительстве единого здания мировой культуры может, наконец, осуществиться в действительности и должна принять характер конкретной организационной попытки. Этому делу хочет посвятить себя ВФА. Она связывает словом Академия память о первых источниках европейской культуры, когда науки, искусства и общественность еще были связаны вольностью и законченностью античного миросозерцания. Академия, видящая в свободе общения и преподавания ту естественную атмосферу всякого творчества, в которой только и могут зарождаться и развиваться существенные культурные начинания; Академия относится к философии, как к той хранительнице заветов единства, без которого нет ни единого Человечества, ни единого Общечеловеческого Идеала. В этом именно смысле вся работа академии должна протекать в духе философии и социализма»228.

Однако неприятие насильственных методов диктатуры пролетариата многими интеллигентами, с одной стороны, и судорожные усилия большевиков, стремившихся удержать власть силой, с другой стороны, приводили к неоправданным репрессиям против тех, кто недавно так горячо приветствовал крах самодержавной империи и победу революции.

Часто для того, чтобы вывести то или иное общество из-под критики, или защитить его от угрозы ликвидации, на его спасение бросались авторитетные партийные и государственные деятели, которые организовы вали составление и отправку в соответствующие инстанции рекомендательных писем. «Похлопотать» о судьбе отдельного человека или целой организации — прием, который был широко распространен в советской среде. Патронирование стало одной из отличительных черт советской партийно-государственной элиты. Главным защитником культуры был А. В. Луначарский, к которому поступало огромное количество жалоб не только на притеснения цензурного характера, но и на действия ВЧК229. Такими же жалобами был завален секретариат СНК, руководители которого считали необходимым прекратить преследования литераторов. Так, 12 декабря 1919 г. управляющий делами СНК РСФСР обратился к заведующему комиссариатом внутренних дел в Петрограде О. Равичу с просьбой защитить представителей Дома литераторов, который оказывал материальную поддержку полутора тысячам человек — преимущественно старым и больным писателям, ученым и артистам. Из письма ясно, что местное ЧК третировало Дом литераторов для того, чтобы «выбить» из его руководителей верноподданнические признания в лояльности к советской власти230.

Однако не все писатели уклонялись от сотрудничества с партией или сопротивлялись ей. Полную готовность служить своим творчеством целям политической агитации и пропаганды в области искусства выразила группа футуристов и пролетарских писателей231. 7 июня 1920 г. ЛИТО Наркомпроса сообщал, что пролетарские писатели отправлены на фронт для агитации среди солдат. Партия и руководители Наркомпроса с одобрением относились к пропагандистской деятельности футуристов,

TV?

которая находила выражение в плакатах и стихотворных лозунгах^ .

Мы уже останавливались на позиции Троцкого и Сталина233 в отношении вопросов политической цензуры. Только к концу 1920-х гг. окончательно сформировалась концепция литературной политики, о которой в 1927 г. А. В. Луначарский говорил как о наиболее уязвимом месте в позиции партии, где она чувствует себя неуверенно. Эта неуверенность проявилась в том, что литературная политика проводилась неровно — часто непоследовательно и импульсивно. Луначарский писал: «...разумеется, у нас в Наркомпросе не обязательно имеется единая линия; возможно, это объясняется отчасти отсутствием ясных партийных директив»234.

Л. Д. Троцкий вмешался в полемику о литературной политике, разгоревшуюся между напостовцами и партией, своей книгой «Литература и революция», вышедшей в 1923 г. Он писал: «Партия руководит пролетариатом, но не историческим процессом. Есть области, где партия руководит непосредственно и повелительно. Есть области, где она контролирует и содействует. Есть области, где она только содействует. И есть, наконец, области, где она только ориентируется. Область искусства не такая, где партия должна командовать. Она может и должна ограждать, содействовать и лишь косвенно руководить... Однако ведь и культурничество, т. е. усвоение азбуки допролетарской культуры, предполагает критику, отбор, классовый критерий? Еще бы! Но это критерий политический, а не отвлеченно-культурный»235. Еще более приближенными к практике жизни выглядят его рассуждения о формуле политической цензуры: «У партии нет никаких решений относительно стихотворных форм, развития театра, обновления литературного языка, архитектурных стилей и т.п., и она не может принять подобных решений — точно так же, как и в другой области у нее нет, например, решений относительно вида удобрений, наилучшей организации транспорта, более совершенной модели пулемета — таких решений нет и не может быть... В области искусства вопрос одновременно и проще, и сложней. Если речь идет о политической роли искусства или о помехах со стороны врагов, здесь у партии достаточно опыта, чутья, твердости и средств...»236 Эта схема, по мнению Троцкого, должна была определять характер взаимоотношений между партией и литературой, а особенно цензуры, отношение к различным литературным группировкам пролетарского и попутнического толка.

В связи с этим Л. Д. Троцкий требовал, чтобы цензура судила обо всем с точки зрения интересов революции. Тех же взглядов придерживался и А. К. Воронский. А. В. Луначарский публично, последовательно и с пылом выступал против тех цензоров, для которых основным аргументом при принятии запретительных или карательных решений было то, что данный писатель не коммунист. «Нельзя запретить то, что прекрасно, — писал Луначарский в 1923 г. — ...Это главным образом относится к тем случаям, когда речь идет о произведениях искусства, не соответствующих целям нашей агитации, но тем не менее правдиво отражающих действительность и проникнутых революционными тенденциями, то есть в той или иной степени полезных и в агитационном смысле; их следует непременно “поддерживать”». А. К. Воронский вторил ему: «...политическая цензура в литературе вообще очень сложное, ответственное и очень трудное дело и требует большой твердости, но также и эластичности, осторожности и понимания... Прежде всего нашим тов[арищам] цензорам следует перестать вмешиваться в чисто художественную оценку произведения, затем нужно понять, что нельзя от беспартийных промежуточных писателей требовать коммунистической идеологии, тем более четкой»237, в 1924 г. он обращал внимание на «явные несуразности и излишества со стороны» цензурных политотделов238. По мнению К. Аймермахера, если сравнить эту позицию с литературной политикой партии в конце 1920-х годов, то станет ясно, что в это время цензуру поправляли, чтобы избежать снижения художественного уровня произведений239. Политическая цензура конца 1920-х гг. выдвигала куда более конкретные требования: не только не писать ничего негативного, но и писать только позитивное о советской действительности. У партийной верхушки созрело мнение, что для того, чтобы «защитить» писателей от мелких придирок цензоров, надо «дать четкую определенную линию относительно того, какими правилами должен пользоваться марксистский цензор»240. Еще в 1920 г. ЦК РКП(б) обратился с письмом «О пролеткультах», в котором давались оценки буржуазным взглядам пролеткультовцев, прикрываемым пролетарскими лозунгами, и высказывались требования о необходимости «сближения» деятельности Пролеткульта с работой Наркомпроса241. Такова краткая предыстория резолюции «О политике партии в области художественной литературы» 1925 г.242, которая подвела итог дискуссиям о месте литературы в идеологической работе партии и заявила ее руководящие права в отношении всех без исключения литературных вопросов, включая вопросы формы и содержания.

Широко известна реакция многих писателей на эту партийную инициативу243. В этой связи интересно подобострастно-льстивое письмо А. М. Горького Н. И. Бухарину от 17 июля 1925 г.

«Резолюция ЦК “О политике партии в области художественной литературы” — превосходная и мудрая вещь, дорогой Николай Иванович! Нет сомнения, что этот умный подзатыльник сильно толкнет вперед наше словесное искусство. Молодежь осмелеет в своем отрицании старого быта, получит возможность отринуть беспощадно его ядовитую пыль и грязь в “комнванстве” и с большей энергией начнет искать и создавать “героя”, — человека, в совершенстве воплощающего в себе инстинкт и дух массы, влекомой историей к жизни поистине новой... Очень хорошо, что “Прожектор” будет издавать книжки и в их числе издает рассказы Романова о деревне. Это — весьма хорошие рассказы, особенно если противопоставить их возрождающемуся сентиментальному народничеству, столь ярко выраженному в “Сахарном немце” поэта Клычкова и в гекзаметрах Родимова “Деревня”. Надо бы, дорогой товарищ, Вам или Троцкому указать писателям-рабочим на тот факт, что рядом с их работой уже возникает работа писателей-крестьян и что здесь возможен, даже, пожалуй, неизбежен конфликт двух “направлений". Всякая “цензура" тут была бы лишь вредна и лишь заострила бы идеологию мужикопоклонников и деревнелюбов, но критика — и неудобная — этой идеологии должна быть дана теперь же.

Талантливый, трогательный плач Есенина о деревенском рае не та лирика, которой требует время и его задачи, огромность которых невообразима. Хотелось бы, чтоб Козин и Тихонов скорее поняли это...

...сам вижу кое-кого — очень хорош наш рабочий, Ник[оклай] Иванович! Большой это человек. Вот где его надо бы взять для романа, для рассказа. Люди моего поколения одолеть эту дьявольски простую, а потому дьявольски трудную тему — не могут. Нам дано добить старое, но у нас нет сил для изображения нового в том грандиозном объеме, как его выдвигает жизнь. А потому и своевременно, и мудро приласкать несколько моло дых, воодушевить их, как это и сделано в резолюции ЦК. Город и деревня должны встать и ближе лоб в лоб. Писатель рабочий обязан понять это. Крепко жму Вашу руку. Здоровья и бодрости! А. Пешков. 13-VII. 25»ш.

Несмотря на то что все идеологи новой культурной политики, включая и самого В. И. Ленина, воспитывались на классической русской реалистической литературе, их официальные политические симпатии вынуждены были сосредоточиться на пролетарской литературе и искусстве, которые особенно ярко воплотились в Пролеткульте. Процесс выработки методов руководства литературой растянулся на целое десятилетие и коснулся группировок различных направлений, которые исчислялись десятками. Их самостоятельность и самобытность, особенно в первые послереволюционные годы, заставляли партноменклатуру изобретать все новые и новые рычаги контроля и политической цензуры245.

Руководство литературными группировками прежде всего затронуло правовые вопросы их организации. До 1922 г. эта проблема не была урегулирована: общества и союзы возникали и юридически оформляли свое существование в различных местностях по-разному. 1922 г. стал рубежным в культурной жизни страны. После организации Главлита было принято постановление ВЦИК и СНК от 3 августа 1922 г. «О порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли, и порядке надзора над ними»246. С этого момента работу по утверждению и регистрации обществ и союзов, а также надзору за их деятельностью осуществлял НКВД. Прежде всего, это касалось организаций всероссийского масштаба или объединений, по масштабу своей деятельности выходящих за пределы одной административнотерриториальной единицы, края или губернии. Кроме того, НКВД регистрировал объединения всесоюзного масштаба и наблюдал за ними, их уставы утверждал СНК СССР. По сведениям на 13 января 1929 г., за весь период с 3 августа 1922 г. до конца 1928 г. через НКВД прошло 386 заявлений об утверждении обществ, из них было утверждено 107 обществ всероссийского значения247.

Порядок утверждения обществ был следующим. НКВД предварительно согласовывал вопрос о целесообразности утверждения того или иного объединения с заинтересованными ведомствами; все без исключения организационные вопросы обсуждались с ОГПУ и как правило все вопросы — с Агитпропом ЦК ВКП(б). Помимо заключений ведомств, обращалось внимание на состав учредителей, главным образом на то, имеются ли в числе учредителей члены ВКП(б). По директиве ЦК ВКП(б) 1924 г. существовал порядок испрошения учредителям — членам ВКП(б) согласия партийных органов на право участия в этом процессе, но впоследствии эта процедура перестала существовать, поскольку ее сочли излишним и формальным моментом. Кроме того, было замечено, что учредители использовали авторитет «видных партийных товарищей в момент утверждения обществ» путем «вербовки их в члены учредителей» или получения «лестных отзывов с просьбой утвердить устав или ускорить утверждение». При этом партийные патроны сразу же забывали о существовании этих обществ и членстве в них. Например, Луначарский фигурировал в 9-ти обществах, Семашко — в 6-ти, а Каменев — в 4-х.

Фактическим руководством деятельностью обществ занимался НКП и его подразделения. Знаменательным является первый крупный факт, подтверждающий слияние государственной организации с общественной формой литературной жизни. В 1921 г. группа писателей Пролеткульта выделилась из него и вошла в ЛИТО НКП как структурное подразделение, в качестве подотдела пролетарской литературы, стала получать госзарплату. Впоследствии в рамках ЛИТО было учреждено издательство «Кузница», а в 1922 г. под таким же названием — Всероссийское общество пролетарских писателей.

Однако было бы неверно оценивать отношения между властью и интеллигенцией односторонне по принципу «жертвы и злодеи». Очень многие инициативы шли «снизу», от интеллигенции, которая стремилась найти компромисс с властью, чему имеются многочисленные подтверждения именно в документах о деятельности литературных группировок248. Безусловно, мы не можем оценивать ситуацию, опираясь только на обращения, резолюции, протоколы литературных организаций и письма отдельных литераторов, которые по стилистике больше напоминают политические доносы, стенограммы обвинительных процессов, кухонные склоки. При изучении этих документов возникает вопрос: что было делать цензуре в условиях добровольного и массового стремления участников забега оттолкнуть соперников и первым прорваться к кормушке? Объективности ради необходимо подчеркнуть, что все усилия литературных организаций были направлены на достижение чисто материальных целей: литераторы, входящие в группировки пролетарского направления, находились на регулярном финансировании государства (на зарплате) через органы управления культурой (Наркомпрос РСФСР). Поэтому желание «вписаться» в официально признанные объединения было обусловлено не столько победой одного литературного направления над другим, сколько чисто прагматическими стремлениями выжить в сложной идеологической и экономической обстановке249. Первопричиной этого морального разложения был страх, разъедающий души даже самой лучшей части общества. Конечно, страх 1920-х гг. отличался от страха начала 1930-х гг. и страха 1937-го года.

В середине 1930-х гг. конформизм и беспринципность стали уже привычными для творческой интеллигенции. Газеты тех лет пестрели гневными статьями и «публицистическими произведениями» Д. Бедного, А. Суркова, М. Кольцова и других. Интеллигенция хорошо себе усвоила, что без благосклонности высшего политического руководства и членства в соответствующем творческом союзе она будет обречена на молчание и безызвестность и даже исчезновение и уничтожение. В наши дни опубликованы стенограммы и протоколы обсуждений с обличительными речами писателей против своих товарищей по цеху, сказано много горьких слов в адрес советской образовательной среды, но полного и до конца осмысленного понимания причин нравственного падения поколения «детей революции» не приходит. Слишком велики соблазны наложить современные представления на психологию людей переходного периода.

Итак, основными проблемами, которые решались в результате узаконения литературной деятельности через зарегистрированные объединения, были: государственное финансирование, издательская деятельность (включая реализацию книжной продукции), взаимодействие с партийными и цензурными органами по идеологическим вопросам, в том числе и организация положительной критики (например, даже «Артифекс» не смог избежать соблазна организовать переговоры с Д. Бедным о его рецензии на сборник «Вторники на Кузнецком» 26 декабря 1922 г.250). Наиболее вожделенным для писателей являлось обеспечивающее достойное существование государственное финансирование творческой деятельности, которого добивались всеми возможными и невозможными способами. Об этом правдиво пишет в своем дневнике 5 марта 1928 г. А. Я. Закушняк, автор и исполнитель «Вечеров рассказа»: «Наркомфин выпустил новое положение о налоге подоходном. Ты знаешь, как мне приходится трудиться, чтобы жить и, главное, иметь возможность приготовить новый репертуар, а тут выходит так, что все равно — сколько ни работай, еще хуже выходит. Мое дело не шаблонное, и потому ни под какой закон не подведешь. И потому так трудно. Это меня нервит, не дает покоя. Юрьев устраивает мне свидание с Луначарским — пусть хоть Наркомпрос сделает меня, что ли, государственным, чтобы легче дышалось»251.

Другим привлекающим фактором близости к власти являлись безграничные издательские возможности, которые гарантировались лояльным литераторам и литературным группировкам. Так, решения о финансировании и «режиме полного благоприятствования» принимались в отношении пролетарских или околопролетарских группировок. Государство медленно и коварно подготавливало единственно возможную форму существования литературы — государственную, обязательно лояльную и подконтрольную. Здесь следует подчеркнуть, что собственно творческие вопросы редко являлись предметом обсуждения на многочисленных заседаниях обществ и союзов, кроме тех случаев, когда авторы или их произведения удостаивались поддержки или подвергались резкой критике по идеологическим соображениям. При этом следует сказать, что организации так называемых литераторов-попутчиков или непролетарских направлений были гораздо более озабочены непосредственно литературным процессом, чем пролетарские организации. Здесь в качестве примера опять приведем «Артифекс» (Б. Жидков, Б. Заходер, Ю. Бахрушин, В. Судейкин), который, в отличие от других обществ, рассматривал на своих заседаниях, отраженных в протоколах, и чисто литературоведческие вопросы, например, о задачах словотворчества, не говоря уже об оригинальной форме, в которую была заключена деятельность общества (главные организующие — главный мастер, хранитель печати, мастерская, капитул, конституция). Манера общения между собой членов общества «Артифекс» существенно отличалась от уже утвердившейся в писательской и иной творческой среде манеры, сводившейся к взаимному неприятию или корпоративному подхалимажу. В письме главного мастера «Артифекса» В. И. Авдиева И. Ф. Шишову от 1 октября 1920 г. (по старому стилю) говорилось: «Любезный Игорь Федорович! Разрешите мне обратиться к Вамъ, как къ хранителю печати сообщества “Artifex”, съ нижеследующимъ офищальным заявлетемъ. Будучи избраннымъ другомъ сообщества, я, как Вамъ это, наверное, поведали, принялъ с благодарностью это зваше, не могь его не принять, т. к. въ душе моей связь съ “Artifex-ом” не порвалась, а только ослабилась. Теперь же, когда, по словам Алексея Николаевича, от моего возвращения на постъ гл [авного] мастера зависит само бьгпе общества, я, ни минуты не колеблясь и даже жертвуя въ некоторой степени своимъ самомнениемъ, иду на Вашъ зовъ и согласен продолжить начатое мною,

959

и такъ некстати прерванное, дело202».

В обращениях же и декларациях групп пролетарских писателей и поэтов ВАПП клеймились все, не поддерживающие активно пролетарские лозунги, выражающие традиционные российские эстетико-философские воззрения. При этом стиль и тон обвинений не предполагали дискуссии и обсуждения. Так, в канун отплытия эпохального «философского парохода» в обращении ВАПП ко всем литераторам говорилось: «В последнее время замечается появление произведений пролетарских писателей на страницах чуждых, а зачастую даже враждебных классовым задачам пролетариата. ВАПП, являясь преемницей и носительницей лучших заветов первых литературных объединений рабочего класса, возникших задолго до 17 г., не может обойти молчанием подобных явлений, грозящих разрушением единого фронта пролетарской литературы и ведущих к вольной или невольной измене делу всемирного пролетариата... Исходя из этого, Правление ВАПП требует от своих членов незамедлительного выполнения следующих пунктов:

«1. Члены ВАПП не должны состоять членами лит[ературно]- худ[ожественных] организаций, союзов и кружков. 2.

Безусловное неучастие членов ВАПП в органах печати, чуждых пролетарско-коммунистической идеологии. 3.

Выступления пролет[арских] писателей на литературных и других вечерах с писателями враждебных нам групп должны иметь своей целью борьбу с последними.

ВАПП предпринимает немедленную чистку своих рядов в целях удаления тех писателей, которые, ввиду отсутствия классового сознания и твердого коммунистического воззрения, неспособны проводить намеченную линию. Правление ВАПП объявляет перерегистрацию, добавляя, что впредь в члены ее будут приниматься только те товарищи, которые безоговорочно примут и выполнят все вышеуказанные требования.

Вл. Кириллов, Мих. Герасимов, Ив. Филипченко, С. Обрадович, С. Родов, С. Малашкин, А. Дорогойченко, П. Яровой, Гр. Санников, А. Безыменский, П. Низовой, Н. Полетаев, В. Козин»253.

Некоторые из литературных группировок ставили перед собой не только идеологические, литературно-творческие и узко цеховые задачи: они считали необходимым внести свой вклад в развитие экономики страны и в определение ее хозяйственной политики. К таким следует отнести группу поэтов-конструктивистов (ЛЦК). Как документ эпохи технического романтизма можно рассматривать «Технический кодекс» об идеологической платформе ЛЦК 1924 г.:

«Общая часть. Ст. 1. Бытие определяет сознание (Фейербах).

Ст. 2. Анархическая стихия хозяйства буржуазного общества с его непроизвольными размерами производства, нездоровой системой обмена и специфическим характером распределения материальных благ — приводила к систематическим промышленным кризисам, периодичность которых была замечена буржуазными и полу буржуазными идеалистами (Джевонс, Левеле, Ценблар, Миллье, Сисмоней, фон Кауфман, Родбертус, Турган-Барановский), но объяснения природы их, в силу опасения этих учета вскрыть противоречия капиталистического строя, — были разноголосны, противоречивы и научно неудовлетворительны...

Ст. 3. Социальная революция с 1-го ее момента силою обстоятельств поставила революционное общество перед? “быть или не быть". У отчаяния один метод: напряжение всех сил, отсюда отстранение всего, кроме насущного задания, на которое должны быть переброшены все силы и средства, хотя бы в ущерб остальным интересам, имеющим 2-ое значение. Этим знаком определилась эпоха военного коммунизма с его лозунгам “Даешь” — будь то перекопское заграждение или продрасверстка.

Ст. 4. Отхаркавшись оптацией и прелиминарными условиями мира с Польшей в 1920 г. ~ революция в итоге гражданских войн и бандитизма имела в активе: тиф, голод, разруху и пароксическую жажду животной жизни — печки, бани, хлеба без примеси, свежего белья, половой любви.

Ст. 5. Отсюда Метод: нужно срочно сделать переброску всех частей на борьбу с разрухой, на восстановление хозяйственной структуры, однако батарейный погром, лихой кавалерийский рейд и пехотные походы — бессильны перед этой задачей — бой по хозяйственному фронту должен был разрешить проблемы: а) во-первых: промышленные (централизация, или хозрасчет, вопрос о концессиях, о частном капитале, о взаимоотношениях крупной, мелкой и средней производ. системы, об экстенсивности или интенсивности аграрной культуры), б) во-вторых, — финансовые (стабилизация валюты и след., значит и сокращение эмиссии, и налажение налоговой системы, установление бюджета, учет; вопрос о кредитном аппарате; вопрос об обоих займах и т.п.), в) в-третьих, — коммерческие (учреждение фондовой и товарной биржи, институт синдикатов, вопросы кооперации, характер и размеры импорта и экспорта), г) в-четвертых, — транспортные — (вопросы протекционистического тарифа, распоряжений подачи подвижного состава по ударным ценам акционерных транспортных средств, д) в-пятых, — юридические — в смысле установления прочных норм гражданского оборота, т.е., короче говоря, установления своеобразной капиталистической системы в рамках и при контроле Социалистического Союза.

Эта колоссальная задача требовала тонких методов разрешения, выяснения потребностей, постоянного учета наличности и распределения силы не по количеству штыков и шашек, а по квалификации, стажу, по качественному отбору; отсюда болезненно острое стремление революционного общества к организационности как единственного способа овладения хозяйственной аппаратурой»254.

Такой нетрадиционный подход к роли литературы в социалистическом строительстве вызывал первоначально одобрение, особенно в среде молодых партийцев. Тем не менее конструктивисты были подвергнуты критике со стороны лидера ВЛКСМ А. Косырева, который требовал, чтобы они меньше занимались идеологией, а больше хозяйственными вопросами. Поводом для этого послужили сборник «Бизнес» и статья К. Зелинского «Конструктивизм и социализм»255.

По-разному складывались судьбы обществ: одни, не успевали развернуть свою работу или не получали права на существование, другие подвергались неоднократному шантажу и, после выполнения условий, получали долгожданную регистрацию. Примером может служить история с отказами в регистрации устава общества «Литература и быт» в связи с мнениями ЦК, ОГПУ по поводу антисоветски настроенных учредителей общества256 или история нерегистрации НКВД устава «Общества Чехова и его эпохи» также в связи с наличием антисоветских настроений его членов — С. А. Детинова и Ю. В. Соболева257. Все эти события относились к 1928 г. Но так или иначе, рано или поздно, конец у всех обществ был один. Но в 1925 г., а затем в 1928 г. мало кто об этом догадывался в пылу бурных политических боев за место около партии.

Интересна в этом смысле история так называемого слияния московского и ленинградского обществ драматургов и писателей Модпик и Драмсоюза (ленинградского общества драматургов). Неповиновение и самостоятельность последнего явились причиной этого «слияния» иод лозунгами комфракции Союза Революционных Драматургов (СРД). В одном из писем новоиспеченного «революционного» союза в ЦК РКП(б) от 29 октября 1925 г. откровенно предлагается план уду шения Драмсоюза, который предполагал объединение драматургов и композиторов под идеологическим руководством СРД, с целью создания мощной, единой во всероссийском и всесоюзном масштабе, организации с широкими культурно-общественными задачами, с материальной базой, заключающейся в монополии этих организаций на сбор и распределение авторского гонорара под контролем и руководством соответствующего правительственного органа в тесном контакте с НКП союзных республик. В качестве мер по легальной ликвидации Драмсоюза предлагалась его «дискредитация в целях лишения его общественного авторитета, вскрытия его реакционных тенденций и лишения его покровительства органов НКП». При этом рекомендовались методы материального давления, административного наказания258 и морального воздействия — блокирования Драмсоюза даже ценой запрета Всероссийской конференции авторов малых форм, где предполагались выступления мятежных ленинградцев259. Примечательно, что весь конфликт, конечной целью которого было создание управляемой структуры, инспирировался и развивался ГПУ / ОГПУ.

К этому времени начались не только традиционные цензурные ограничения, но и прямые репрессии, направленные против писателей, которые не вписывались ни в одну из групп, созданных естественным и искусственным образом. При этом вопросы любых отклонений рассматривались на самом высоком уровне. Так, проект решения СТ ЦК о «Молодой гвардии»260, сохранившийся в рукописном варианте, позволяет убедиться в том, какое значение придавалось вопросам цензуры высшим политическим руководством: документ был подписан И. Сталиным, В. Молотовым и Л. Кагановичем261. Редакции «Молодой гвардии» был объявлен строгий выговор за помещение в № 5 «Молодой гвардии» «полурассказа» Артема Веселого «Босая правда», представляющего «однобокое, тенденциозное и в основном карикатурное изображение советской действительности, объективно выгодное лишь нашим классовым врагам». Также было принято решение пересмотреть состав «Молодой гвардии» «в направлении, гарантирующем партию и комсомол от таких нежелательных случаев»262.

Тремя годами раньше литературный мир потрясла история с публикацией повести Б. Пильняка «Повесть непогашенной луны», также пропущенной предварительной цензурой и опубликованной в «Новом мире». По этому поводу Политбюро ЦК ВКП(б) вынесло решение263 об изъятии пятой книги «Нового мира» в связи с тем, что это произведение Пильняка «является злостным, контрреволюционным выпадом против ЦК и партии». Было решено также «поставить на вид» членам редакционной коллегии «Нового мира» Луначарскому и Скворцову-Степанову, а Полонскому, как члену редколлегии, ответственному за художественный отдел, «объявить строжайший выговор». Воронскому264 письмом в редакцию «Нового мира» предлагалось «отказаться от посвяще ния Пильняка (последний посвятил свою повесть Воронскому. — Т. Г.), с соответствующей мотивировкой, которая должна быть согласована с Секретариатом ЦК». Покаяться предлагалось и всей редакции и, что совершенно естественно, самому Б. Пильняку, который был не только исключен из списка сотрудников журналов «Красная новь», «Новый мир» и «Звезда» (Ленинград), но и лишен всех договоров с Госиздатом. Досталось и Вороненому, ему был объявлен строгий выговор именно за то, что некоторые детали из истории болезни М. Фрунзе, использованные в повести, стали известны Б. Пильняку именно из его рассказа265.

Б. Пильняк о себе сказал так: «Мне выпала горькая слава быть человеком, который идет на рожон. И еще горькая слава мне выпала — долг мой — быть русским писателем и быть честным с собой и Россией»266. Немного, наверное, произведений в мировой и отечественной литературе, появление которых вызвало бы такую бурную негативную реакцию со стороны властей, немного произведений, которые, будучи официально запрещенными, вернулись к читателю через несколько десятилетий. «Повесть непогашенной луны» Пильняка поразила современников своей горькой прозорливостью. Трагическая судьба повести предопределила и трагическую судьбу писателя. Повесть увидела свет в майской книге «Нового мира» за 1926 г., и сразу же началась ожесточенная травля автора. Значительная часть тиража журнала была конфискована и к подписчикам не поступила. Срочно был выпущен другой вариант майского номера тиражом 15 тыс., в котором повесть Б. Пильняка отсутствовала. Резко отрицательно отозвался об этой повести, написанной, по его мнению, уродливым языком, М. Горький. «Удивительно нелепо поставлены в нем хирурги, да и все в нем отзывается сплетней»267, — писал он А. К. Воронскому. В №6 журнала за июнь 1926 г. было опубликовано гневное письмо А. К. Воронского, в котором он публично отказался принять посвящение ему Б. Пильняком повести; мотивируя свое решение так: «...подобное посвящение для меня, как коммуниста, в высокой степени оскорбительно и могло бы набросить тень на мое партийное имя...» И далее в письме был сделан убийственный для автора вывод: «Подобное изображение глубоко печального и трагического события является не только грубейшим искажением его, крайне оскорбительным для самой памяти тов. Фрунзе, но и злосчастной клеветой на нашу партию ВКП(б)»268. В этом же номере журнала его редакция, состоящая из А. В. Луначарского, В. П. Полонского и И. И. Скворцова-Степанова, поспешила признать факт публикации повести на страницах своего журнала «явной и грубой ошибкой»269.

Возвратившись в Москву из-за границы и узнав о случившемся, Пильняк ищет поддержки, обращается к тем, кто, по его представлению, может помочь. В № 1 журнала «Новый мир» за 1927 г. было напечатано его «покаянное письмо»270. В этом письме писатель попытался опровергнуть все обвинения сразу. Он писал: «...я понял, как моя “Повесть непогашенной луны”, напечатанная в майской книге “Нового мира” за 1926 год, возмутительнейше была использована контрреволюционной обывательщиной. Обыватель, искажая мои замыслы, вкладывает в повесть содержание, клевещущее на виднейших работников партии и революции, противное моему писательскому существу. При таких обстоятельствах мне совершенно ясно, что появление повести есть несомненная бестактность. Это тем более печально для меня, что я сознаю себя художником революции, рожденным революцией и связанным с революционной — здоровой — общественностью»271. Однако в письме А. И. Рыкову он был более откровенным, объясняя причину случившегося именно тем, что написал повесть о том, «как машина человеческого коллектива подчиняет себе человеческие индивидуальности, и о том, как благие пожелания в нашей российской действительности очень часто превращаются в катастрофические непоправимости». Уже на этапе обсуждения повести в редакции «Нового мира» выявились разные мнения, и тогда было принято решение, чтобы Б. Пильняк написал к ней предисловие, в котором он исключал возможные ассоциации и параллели. «...Где кончается ответственность автора, и, при наличии политцензуры, начинается ответственность редактора?»272 — вопрошал он, говоря о том, что его «теперь отринут от прессы». Однако в этот раз Пильняк уцелел: на его письме появились две пометы, определившие его судьбу. Первая — В. Молотова: «С месяц тому назад я передал Отделу печати ЦК, чтобы Пильняка с год не пускали в основные три журнала, но дали возможность печататься в других». Вторая принадлежит И. Сталину: «Думаю, что этого довольно. Пильняк жульничает и обманывает нас»273. Это было время, когда компромат только собирался, расплата пришла позднее. Но история, происшедшая с Б. Пильняком, а затем с Замятиным и Веселым, стала наглядным уроком для всего литературного мира и всех, кто еще не сделал выбор в пользу монополии и оставался на позициях человеческой и художественной шдивидуальности274.

Этапным для литературных организаций явился поворотный в идеологии период 1928-1929 гг., который начался с призыва рабочих- ударников в литературу, «ускоряющего неслыханно сроки и повышение темпов борьбы за гегемонию пролетариата в культуре», «ибо по-новому ставится вопрос о нэпе, о классах, о темпах строительства, о смычке, о политике партии» (Сталин). Для того, чтобы создать правовую основу для ликвидации литературных группировок попутнического толка, сначала было утверждено новое «Положение об обществах и союзах, не преследующих целей извлечения прибыли». Постановлением ВЦИК — СНК РСФСР от 6 февраля 1928 г. впервые были определены правоспособность руководителей и других должностных лиц этих обществ: выборные должности могли занимать только лица, не лишенные избирательных прав, а также ограничены цели обществ: они не должны были противоречить общим целям социалистического государства275. Все ранее принятые и утвержденные уставы и положения общественных организаций отменялись, а перерегистрация поручалась НКВД. Суть этой перерегистрации предельно ясно была изложена в специальном постановлении ОБ ЦК от 27 мая 1929 г. «Об итогах обследования ряда добровольных обществ»276 (обследование проводилось НКВД) 277:

«1. Проводимую НКВД перерегистрацию добровольных обществ использовать для:

а) ликвидации обществ, фактически не работающих или не имеющих базы для своей работы;

б) ликвидации обществ, существование которых нецелесообразно по политическим соображениям (засорение антисоветскими элементами и т. п.);

в) слияния обществ, ставящих аналогичные цели, в тех случаях, когда подобные слияния целесообразно по политическим соображениям;

г) оформления вывода из сети добровольных обществ тех организаций, которые представляют собой, по характеру их деятельности, кассы взаимопомощи или другого рода экономические организации. 2.

Подтвердить директиву ЦК от 1924 г. о необходимости согласия местных парткомитетов на участие членов партии в качестве учредителей вновь возникающих добровольных обществ, а также признать необходимым, чтобы члены партии, выступающие членами-учредителями обществ, несли фактическую ответственность за дальнейшую деятельность общества и чтобы члены партии, входящие в исполнительные органы добровольных обществ, фактически участвовали в работе этих исполнительных органов. 3.

С целью усиления партийного влияния в научных, литературных и т. п. обществах предложить фракциям соответствующих профорганизаций провести работу по вовлечению в эти общества членов партии, ведущих работу в соответствующих областях. 4.

При регистрации новых обществ предложить НКВД учитывать, на основании данных соответствующих органов, налиме базы для работы общества и целесообразность их работы с почки зрения задач социалистического строительства. 5.

Установить фактическое руководство и ответственность заработай добровольных обществ соответствующих советских (Главнаука, Главискусство, НКЗдрав, НКСобез, ЗСНХ, НКЗем) и профсоюзных (ИТС союзов, секция научных работников, НКПроса, ЦК Рабис и т. п.) организаций, путем:

а) выделения в этих организациях работников, фактически отвечающих за работу обществ;

б) вовлечения в научные общества молодых научных сил;

в) фактической проверки работы обществ. 6.

Допускать пребывание лишенцев в составе членов научных обществ или обществ, объединяющих деятелей искусства, только в том случае, если тот или другой лишенец представляет действительную ценность с точки зрения науки и искусства. 7.

Предложить НКВД не допускать коммерческой деятельности обществ, не отвечающей целям и задачам общества»278.

Для проведения перерегистрации в ГПП и НКВД были организованы специальные отделы регистрации клубов, кружков и других организаций. Тем самым были созданы легальные условия и механизм ликвидации попутнических организаций. Партия и правительство взяли курс на уничтожение существовавшего небольшого разнообразия в идейнохудожественных направлениях и эстетических вкусах, решив, что это поможет сохранить основные литературные организации-монстры. Это не оправдало первоначального расчета и вызвало даже некоторое злорадство у руководителей литературных объединений пролетарской направленности впоследствии те же приемы удушения были применены властью и к ним.

Результат перерегистрации был внушительный. С одинаковой формулировкой «ознакомление с деятельностью общества, обнаружившее его замкнутый характер, отсутствие — базы для развертывания работы в массовом масштабе» — были не перерегистрированы Всероссийское литературно-драматическое общество им. А. Н. Островского279, Коллектив писателей им. А. С. Неверова280, Кружок памяти Валерия Брюсова281 и др.

Немногим ранее был ликвидирован Всероссийский Союз поэтов (ВСП, однако бюрократическая волокита, связанная с проверкой Союза, многочисленными комиссиями и протестами, отсутствием серьезных причин для его закрытия, по всей вероятности, и натолкнула на мысль о централизованной перерегистрации. Никакие протесты и массовые кампании не рассматривались и не учитывались. Зато вот какую красочную картину из окололитературной жизни Москвы рисует в своей записке в НКВД председатель ВСП И. Аксенов (12 октября 1927 г.):

«ВСП, основанный в 1918 г. является одной из старейших, если не самой старейшей литературной организацией РСФСР. В период гражданской войны и блокады, при крайне ограниченных возможностях типографского распространения поэтических произведений, Союз давал своим членам, в число которых входили все наличные поэтические силы Москвы, возможность ежедневных устных выступлений перед аудиторией, организовал столовую бесплатного питания как для своих членов, так и для нуждающихся литераторов вообще и, несмотря на все трудности того времени, издал ряд сборников стихов. Помимо этого, Союз из выручки столовой выдавал московским поэтам безвозвратные ссуды и предоставлял отапливаемое помещение при столовой для литературной работы тем из поэтов, которые находились в наиболее тяжелых жилищных уело - виях. Все это давало базу разрозненным поэтам-одиночкам для создания крепких групп и организаций внутри Союза.

С 1922 г., параллельно эстрадным исполнительным вечерам, Союз организовывает еженедельные «академические вечера» с обсуждением творчества писателей, обменом мнений, дискуссиями. Т. о., поэты, не имеющие возможности опубликовать свои произведения, смогли получить свою аудиторию и выслушать мнение о своем творчестве.., через эстраду и академические вечера прошли практически все имеющиеся в стране поэты, получили путевку в жизнь И. Сельвинский, А. Жаров и мн. др.

Не получая субсидий и, ввиду материальной необеспеченности своих членов, не имея возможности существовать на членские взносы, В СП вынужден был покрывать своих расходы из средств, добываемых от так называемых подсобных предприятий при Союзе, которые организовывались согласно его устава, утвержденного НКП и регистрированного в НКВД. Этими подсобными предприятиями служили по очереди кафе- столовая при клубе ВСП, кинематограф и столовая. В данное время подсобные предприятия ликвидированы, ввиду полной невозможности ведения их без наличия оборотных средств...

Что касается до жилищных обстоятельств ВСП, то они определенно ненормальны с тех пор, как в середине зимы 1926 г. Комендант Дома Герцена, гр. А. И. Свирский, без предупреждения правления ВСП и без полномочия от Правления Союза Писателей, выселил правление ВСП из занимавшейся ими комнаты и передал эту комнату другой литературной организации. При этом имущество ВСП было частью уничтожено, частью присвоено иными литературными организациями. Путем переговоров с Правлением ВСПисателей было достигнуто получение новой худшей комнаты в Доме Герцена, которая, однако, была вновь отобрана летом 1927 г., оставшееся имущество частью уничтожено путем засыпки негашеной известью, а пишущая машинка передана в пользование Месткома писателей.,>ш

Особая роль — роль «буфера» между литераторами и властью отводилась создаваемой на переходном этапе Федерации писателей. Однако, если на начальной стадии создания ФОСП речь шла о защите профессиональных и социальных прав «мастеров пера», то в дальнейшем все большее место в ее работе стали занимать вопросы «проработки» и наказания провинившихся литературных организаций и их отдельных членов. Казалось бы, Федерация была призвана объединять и защищать интересы писателей, создавать им благоприятную творческую атмосферу. На самом деле она превратилась в некий «товарищеский суд» над всеми, кто отклонился от генеральной лини и не вписался в новые реалии. Разумеется, деятельность этой «общественной» организации щедро поощрялась, огромные суммы были выделены по специальному решению ПБ ЦК ВКП(б)283. Своеобразной демонстрацией истинных целей и задач деятельности Федерации является «внутрен- ний» по происхождению документ, а потому откровенный вплоть до цинизма, — рабочие тезисы В. А. Сутырина 1929 г. В них излагаются «идеи» Федерации: «Инструмент партии для работы с одним из отрядов (особым и важным) интеллигенции. Федерация проблема переработки попутчиков... 3. Возможности федерации. Пильняковско-Замятинская история, как показатель значения и возможностей ФОСП... 6. Период реконструкции и писательские настроения (попутчиков)». Отмечая свои успехи в «деле» Пильняка и Замятина, ФОСП предвидела, что должна стать «органическим соединением», т. е. средоточением, классовой борьбы, происходящей в литературе, и задача фракции виделась в том, чтобы добиваться исхода этой борьбы «в области художественной литературы...»284. Таким образом, была создана еще одна контролирующая и регулирующая бюрократическая структура, предтеча Союза писателей и Литфонда, которые помимо осуществления централизованного политконтроля, выполняли роль большой «кормушки» — источника привилегий.

В связи с массовой ликвидацией литературных организаций и ограничением их издательской деятельности создалась тяжелая социальная обстановка в литературной среде. Протокол Всесоюзного совещания горкомов писателей при ЦК Союза бумажников и печатников от 21

июля 1932 г. свидетельствует, что «многие писатели из-за необеспеченности идут в бухгалтеры, переводчики и т. д., писателей также посылают на посевную, нет даже средств на их отправку, на курорт нет путевок»285. Вся идеологическая атмосфера, а также невыносимо тяжелые материальные условия и социальная незащищенность — все эти факторы, как мы убедились, искусственно создаваемые главными руководителями из Политбюро, практически подготовили почву для появления эпохального постановления от 23 апреля 1932 г. «О перестройке литературно-художественных организаций» и создания единого Союза советских писателей. Понятно, что к тому времени единственно возможным откликом на это со стороны самих писателей могло быть либо коллективное одобрение, либо глухое молчание. В приветствии Всероссийского Союза советских писателей (ВССП) ЦК ВКП(б), посланном из Дома Герцена 26 апреля, в ответ на постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 г., говорилось:

«Накануне второго пятилетия социалистической стройки это историческое постановление о создании единого мощного творческого объединения советской литературы обязывает каждого писателя к напряжению всех творческих сил в борьбе за писательские кадры, идущие рука

об руку с пролетариатом, строящим бесклассовое общество. Мы горячо приветствуем постановление ЦК именно в силу того, что оно эту перестройку литературных организаций связывает с серьезнейшим моментом: с наступлением развернутого социалистического строительства на основе навсегда укрепленных уже достигнутых успехов стройки.

Констатировать обусловленного этими успехами качественного роста литературы и искусства в СССР, является для нас радостным итогом и возложением на нас огромной ответственности. Чувствуя каждым биением сердца значение наших обязательств перед страной, мы, входя в новое объединение советских писателей, обязуемся бороться за высокое мастерство. Мы будем осуществлять в писательской работе лозунги высокого качества, под которыми идет гигантская стройка второй пятилетки. Пусть в дет совершения культурной революции работа советского писателя найдет свое место и значение не только в выполнении актуальных задач нынешнего дня, но и в оценке будущих поколений бесклассового общества.

Да здравствует ударная бригада мировой социалистической стройки, Коммунистическая Партия!

Да здравствует ЦК ВКП(б)!

Да здравствует вождь партии товарищ СТАЛИН!»286

Так закончилась одна и началась другая эпоха в литературной жизни страны. В этой новой истории стали возможными резолюции, в которых выносились приговоры ученым и писателям, инженерам и режиссерам, приводившие сначала к утрате профессиональной реализации творческих возможностей, а затем и физическому устранению. Эта атмосфера возникла сразу после появления постановления ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций»287 и письма И. Сталина в журнал «Пролетарская революция»288, которые стали сигналом для развязывания «классовой борьбы» на культурном фронте. Одним из первых результатов этой разворачивающейся борьбы, на которые так рассчитывали ее организаторы, была зловещая по своему содержанию резолюция объединенного собрания партийно-комсомольской организации НИЯЗ, в которой говорилось, что в лингвистической литературе имеются факты явно антимарксистских, антипартийных выступлений. К таковым относилось, например, выступление Поливанова, представителя теории фашистско-буржуазного индоевропеизма и его книга «За марксистское языкознание» (по сравнительному языкознанию). Назывались и такие идеологические враги: «учебные руководства, где говорится о наличии у нас государственного языка (Шапиро); словарь синонимов — Павлова, Шишкина и Стефановского...», подчеркивалось что «есть книги, в которых кондратьевско-чаяновские контрреволюционные установки сочетаются с троцкистским лозунгом о бюрократическом характере нашего литературного языка». Далее разбиралась книга Аптекаря с его «языковым строительством в вопросах литературного языка» и «языковым строительством в вопросах орфографии», работы Худякова, проводящего теорию о «национальной по языку и пролетарской по содержанию культуре» и академика Марра, «отрицающего существование пролетарской культуры и пролетарской литературы, основоположника яфетидологии, одной из теорий языкознания, пытающейся заменить собой марксизм». Вместо подлинной науки о языке и его объективных законах, предлагалась формула «марксистко-ленинской лингвистики, которая возникает как результат рабочего революционного движения пролетариата в условиях возникновения и развития научного коммунизма — диалектического материализма, основные методологические установки которой имеются в работах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина».

Далее следовали конкретные предложения провести репрессивные мероприятия — уволить, снять, проверить и пр., а также «усилить критику и контроль по отношению к изданиям института — при сдаче в печать практиковать проверку их путем обсуждения на бригадах, систематически проверять работу аспирантов, ускорить выпуск ленинской хрестоматии по языку; поставить перед Райкомом ВКП(б) вопрос о необходимости консолидации марксистских и партийных сил путем организации общества марксистов-лингвистов; развернуть самокритику среди языковедов коммунистов»289.

«Перестройка», начавшаяся с критики и ликвидации творческих союзов и обществ и разворачивающейся истерии обвинительных акций, была направлена на «выстраивание» всех писате-лей290; художников, архитекторов, музыкантов в «шеренги» всесоюзных творческих союзов, закрепление за ними таких понятий как «советский писатель», «советский художник», «советский композитор» и пр. Дальнейшая унификация и централизация политической цензуры в ходе подготовки первого съезда Союза писателей, создания Литературного института (1933), выработки постановления ЦИК и СНК СССР от 7 июля 1933 г. об улучшении жилищных условий писателей291 и в процессе создания единого художественного метода советской литературы — соцреализма, насаждением и внедрением которого были призваны заниматься Союз писателей, партийные и цензурные органы, которые использовали весь арсенал партийной критики.

Так завершился один из важнейших этапов монополизации литературной жизни, было создано единоначалие в писательских организациях. Союз советских писателей явился одним из главных звеньев в системе политической цензуры и ее подсистемой, поскольку непосредственно подчинялся Агитпропу ЦК ВКП(б). Вся дальнейшая жизнь Союза проходила под бдительным руководством ответственных за его деятельность партийных структур. Все вопросы, начиная от выборов руководящих органов Союза и кончая кадровыми, издательскими и социальными, решались только с ведома и при непосредственном участии ЦК ВКП(б). В первый период возникла даже такая ситуация, когда ВССП взял на себя функции Главлита, фактически определяя не только тиражи и пути их реализации, но и саму возможность издания тех или иных литературных произведений. Несмотря на то что после неоднократных протестов Главлита ВССП признал необходимость ограничения своих функций, его деятельность всегда была направлена на осуществление контрольно-запретительных мер и реализацию монопольного права определения художественно-эстетических и идеологических приоритетов.

Исходя из вышесказанного, можно сделать следующие выводы.

В первые годы после революции многочисленные и разнообразные группировки и объединения продолжили свою деятельность, кроме того, их численность возросла в связи с появлением новых группировок в основном пролетарского толка. Деятельность общественных образований в основном сводилось к обсуждению профессионально-творческих вопросов и проблем социальной защиты. Вначале государство никак не ограничивало их деятельность, поскольку политика партии по отношению к культуре, по крайней мере на первом этапе, касалась лишь ее общих принципов. В новой общественно-политической обстановке, сложившейся после Гражданской войны, литературе отводилась существенная роль в процессе всеобщего распространения образования и воздействия на народ. Жесткой позиции в соотношении определяющей роли партийной идеологии и степени ее влияния на литературно-художественную жизнь не существовало, а вопросы политической цензуры еще носили дискуссионный характер. В первой половине 1920-х гг. цензуру «поправляли», чтобы избежать снижения художественного уровня произведений. Политическая цензура конца 1920-х начала выдвигать куда более конкретные требования: не только не писать ничего негативного о советской действительности, но и писать только позитивное.

Усилия большевиков удержать власть и неприятие насильственных методов многими интеллигентами, приводили к неоправданным репрессиям против тех, кто недавно так горячо приветствовал крах самодержавной империи и победу революции. Однако не все писатели уклонялись от сотрудничества с партией или сопротивлялись ей.

Несмотря на то, что все идеологи новой культурной политики, включая и самого В. И. Ленина, воспитывались на классической русской реалистической литературе, их официальные политические симпатии вынужденно сосредоточивались на так называемой пролетарской литературе и искусстве. Выработка методов руководства писателями, не принадлежащими к пролетарскому направлению, растянулась на целое десятилетие. Многочисленность различных литературных группировок (они исчислялись десятками), их самостоятельность и самобытность, особенно в первые годы, заставляла партноменклатуру изобретать все новые и новые рычаги контроля и политической цензуры. Прежде всего это коснулось правовых вопросов организации и ликвидации общественных организаций, поскольку именно такой статус имели многочисленные литературно-художественные группировки.

1922 г. стал рубежным в культурной жизни страны. После организации Главлита было принято постановление ВЦИК и СНК от 3 августа 1922 г. «О порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследу ющих цели извлечения прибыли, и порядке надзора над ними». С этого момента работу по утверждению и регистрации обществ и союзов, а также надзор за их деятельностью осуществлял НКВД.

Нельзя оценивать отношения между властью и интеллигенцией по принципу «жертвы — злодеи». Очень многие инициативы шли «снизу», от интеллигенции, стремившейся к компромиссу с властью. Усилия литературных организаций, главным образом, были направлены на достижение чисто материальных целей: регулярного государственного финансирования через органы управления культурой (Наркомпрос РСФСР), гарантированной издательской базы (включая реализацию книжной продукции), организации положительной критики. Поэтому желание «вписаться» в официально признанные объединения было обусловлено не столько победой одного направления над другим, сколько чисто прагматическими соображениями выживания в сложной идеологической и экономической обстановке.

Этапным для литературных организаций явился поворотный в идеологии период 1928-1929 гг. Для того чтобы обеспечить правовую основу для ликвидации литературных группировок попутнического толка, сначала было утверждено новое «Положение об обществах и союзах, не преследующих целей извлечения прибыли». Согласно постановлению ВЦИК — СНК РСФСР от 6 февраля 1928 г. выборные должности в таких объединениях могли занимать только лица, не лишенные избирательных прав, цели обществ не должны были противоречить общим целям социалистического государства. Для проведения перерегистрации в ГПП и НКВД были созданы специальные отделы. Сначала с помощью перерегистрации избавились от попутнических организаций, уничтожив и без того небольшое разнообразие в идейно-художественных направлениях и эстетических вкусах, сохранив основные литературные организации-монстры.

Своеобразным «буфером» между литераторами и властью должна была стать Федерация писателей. Однако если на начальной стадии создания ФОСП речь шла о защите профессиональных и социальных прав «мастеров пера», то в дальнейшем все большее место в ее работе занимали вопросы «проработки» и наказания «провинившихся» литературных организаций и их отдельных членов. Разумеется, деятельность подобной «общественной» организации щедро поощрялась, морально и материально. Таким образом была создана еще одна контролирующая и регулирующая бюрократическая структура, предтеча Союза писателей и Литфонда.

В результате ограничения издательской деятельности литературных организаций и их массовой ликвидации в литературной среде создалась тяжелая обстановка. Так была подготовлена почва для эпохального постановления 1932 г. «О перестройке литературно-художественных организаций» и создания единого Союза советских писателей. Эта «перестройка» была направлена на унификацию и централизацию политической цензуры.