<<
>>

XI

Русский литературный язык донациональной эпохи в двух своих типах, а затем и трех стилях был подчинен разным нормам. Степень обязательности этих норм была различна. Она была сильнее и крепче в славянизированном типе языка и его стилевых оттенках или разновидностях.
Но изменения ее здесь были более медленными, хотя иногда и более многообразными. Вызывались они не только внутренними тенденциями развития этих видов литературной речи, но и влиянием народно-литературного языка и его стилей, более близких к общенародному разговорному языку, а также южнославянских языков и языка византийско-греческого. Нормализация же простой речи была гораздо более тесно связана с процессами формирования произносительных и грамматических, а отчасти иле-ксико-фразеологических норм общенародного разговорного русского языка. Здесь колебания норм до образования национального языка были особенно широкими и вольными.

Одной из важнейших задач истории русского литературного языка является всестороннее изучение того процесса, в результате которого развитие и взаимодействие двух типов древнерусского литературного языка — книжно-славянского и народного олитературенного, обработанного — привело к образованию трех стилей с единым структурно-грамматическим и словарным ядром, но с широкими расходящимися кругами синонимических и иных соответствий между ними — звуковых, грамматических и лексико-фразеологических.

В русских риториках начала XVII в. уже намечаются функциональные разновидности литературной речи, «роды речей» (например, научающий, судебный, рассуждающий и показующий). Описываются отличия риторической украшенной речи от речи простой, естественной, деловой.

В связи с этим риторика противопоставляется диалектике. «Диалектика простые дела показует, сиречь голые. Риторика же к тем делам придает и прибавляет силы словесные, кабы что ризу честну или некую одежю» 209.

Глава «О тройных родах глаголания» в Риторике 1620 г.

свидетельствует, что в русском литературном языке второй половины XVI—начала XVII в. уже обозначились общие контуры системы трех стилей, трех «родов глаголания». «В 1706 г. Феофан Прокопович включил эту главу в расширенном виде в свою Риторику. Ломоносов на основе этих материалов разработал свое известное учение о трех „штилях"»210.

209 Д. С. Бабкин. Русская риторика начала XVII в., стр. 333.

210 Там же, стр. 853.

В этой Риторике 1620 г. уже явственно выступает учение о трех стилях языка. Риторика заканчивается главой «О тройных родах глагола-ния». В ней перечисляются три рода: смиренный, высокий и м е р-н ы й. Смиренный род соответствует простому слогу, или «низкому штилю» в системе стилей русского литературного языка XVIII в. «Смиренный род» — это речь, которою пользуется народ в повседневной жизни. «Род смиренный есть, — пишет автор Риторики, — который не восстает над обычаем повседневного глаголания» 2И.

«Род высокий» — это система искусственной, украшенной речи, далекой от обиходного языка. «Род высокий есть, — учит Риторика, — который хотя большею частию содержится свойственным гласом, и потом паки еще часты имеет метафоры и от дальных вещей приятых, доста-точну размножает. И придав всяких видов, что от разума своего объявляет и показует украшение глагола». К мерному роду относятся обработанные формы письменной речи, послания, грамоты и публицистические произведения: «... таков есть Овидиуш и письма, грамоты и глаголы Кикероновы» 212.

Любопытно, что в компилятивной обработке старых риторик в конце XVII в. выделяются также три рода речей — смиренный, средний и высокий.

Полное раскрытие процесса образования трех стилей русского литературного языка невозможно без соотносительного изучения истории обоих типов русского литературного языка в их сложном движении и взаимодействии. Самая связь и взаимодействие их, формы и виды соотношений и взаимовлияний были обусловлены не только внутренними законами их развития, но и социально-историческими причинами.

Так, на развитие народно обработанного типа литературного языка оказали огромное влияние процессы, связанные с формированием языка великорусской народности, с переходом центра литературного и культурного развития с юга в Северо-Восточную Русь. В период феодальной раздробленности этот народно-литературный тип языка подвергался сильным воздействиям территориально диалектных разветвлений русского языка. В этом сказывались его связи и с диалектными .разновидностями письменно-деловой речи. В той мере, в которой диалектная дифференциация отразилась на стилях народно-поэтического творчества, она и в этой своеобразной форме сказалась в развитии народно-литературного типа языка. Вообще на народно-литературном типе языка в гораздо большей степени, чем на книжно-славянском, отражалось влияние окружающей этнографической массы.

Основным фактором, определившим дальнейшие судьбы Восточной Европы в XIV—XV вв., выступило Московское государство, преодолевшее удельную раздробленность, спаяв великорусские силы вокруг одного политического центра. В конце XV в. (с 1480 г.) Москва становится суверенным, самодержавным в полном смысле этого слова государством, сметая последние черты «улуса» татарского.

В конце XV—в начале XVI в. удельные княжества одно за другим поглощаются Московским государством (в 1463 г. — Ярославль, в 1474 г.— Ростов, в 1485 г. — Тверь, в 1517 г. — Рязань; теряют свою вольность и становятся областями Московского царства вольные севернорусские «народоправства»: Новгород — в 1478 г., Вятка — в 1485 г., Псков — в 1510 г.).

211 Там же, стр. 348.

212 Там же.

Таким образом, в начале XVI в. из феодального союза в известной степени самостоятельных областей образовалось Московское государство. В письменном языке этого государства еще долго сказывались следы областного разъединения, которые сгладились только в XVII в. Например, Новгород до половины XVI в. сильно влиял на московскую культуру, поставляя Москве и литераторов, и живописцев, и ученых, а иногда и политических деятелей.

Московское государство, естественно, должно было насаждать в присоединенных областях свои нормы общегосударственного письменного языка, языка правительственных учреждений московской администрации, бытового общения и официальных сношений.

Феодально-областные диалектизмы не могли быть сразу нейтрализованы московской приказной речью.

В 1675 г. (от 25 марта) был даже издан указ, которым предписывалось: «... будет кто в челобитье своем напишет в чьем имени или в прозвище не зная правописания вместо о а, или вместо а о, или вместо ъ ъ, или вместо ъ е, или вместо и I, или вместо о у, или вместо у о, и иные в письмах наречения подобные тем, по природе тех городов, где кто родился, и по обыклостям своим говорить и писать извык, того в бесчестье не ставить и судов в том не давать и не разыскивать» («Полное собрание Законов Российских», 1, 1830, № 597, стр. 960).

В XVI в. происходит объединение территорий, занимаемых великорусской народностью. В конце XVI—в начале XVII в. завершается государственное устройство великорусской территории со строго централизованной и вместе с тем разветвленной системой местного управления, вытеснившей целиком права верховной власти местных феодалов. Создаются исторические предпосылки для преобразования великорусской народности в нацию и для образования единой системы национального общенародного разговорного языка. Об этом процессе у нас сложилось такое — чересчур общее и неясное — представление: «Русский национальный язык не есть новый язык по отношению к языку русской (великорусской) народности — он есть лишь дальнейшее развитие, обусловленное развитием самой народности в нацию» 213.

Для истории русского литературного языка и прежде всего его олитературенного народного типа особенную важность представляют вопросы: как и в каких отношениях на нем сказалось влияние ростово-суздаль-ского диалекта и в известной мере связанной с ним ростово-суздальской деловой речи и относящегося к этому феодальному государству народнопоэтического творчества? Какие изменения в структуру и стилистическую систему народно-литературного типа языка внесли перемещения центра великорусской культурной жизни во Владимир, а затем в Москву?

Вопрос о роли Москвы и ее речи в процессе образования и закрепления языка великорусской народности тесно связывается еще со времен Ломоносова, но особенно глубоко — в теории исторического процесса развития русского языка, выдвинутой А.

А. Шахматовым, с вопросом образования среднерусских или средневеликорусских говоров 214.

213 Р. И. Аванесов. К вопросам образования русского национального языка.— ВЯ, 1953, № 2, стр. 49.

214 Ср.: В. В. Иванов. Некоторые вопросы формирования русского национального языка. «Сб. статей по языкознанию. Профессору МГУ акад. В. В. Виноградову». М., 1958, стр. 164—174; Он же. Обсуждение вопросов формирования русской

Повторяя мысли А. А. Шахматова, Р. И. Аванесов писал недавно: «...не подлежит сомнению, что образование средневеликоруоских говоров представляет собой один из важных объективных признаков образования русского (великорусского) языка в нашем современном понимании. ..» 215.

В иной форме ту же шахматовскую мысль повторяет П. С. Кузнецов: «Поскольку Москва как центр привлекала к себе выходцев из разных мест Русского государства, поскольку в ней сталкивались представители различных наречий, московский говор окончательно сформировался также как один из переходных» 216.

Впрочем сам А. А. Шахматов представлял процесс образования языка города Москвы гораздо сложнее, так как допускал здесь и классовое или сословное различие в речи «верхов» и «низов» московского общества. Отражением и восприятием взглядов А. А. Шахматова является и следующее утверждение Р. И. Аванесова в его статье «К вопросам образования русского национального языка»: «В XIII—XV вв. в Москве, вероятно, говорили и на северном и на южном диалекте, причем в более древние эпохи безусловно доминировал северный диалект (окающий), а южный (акающий) постепенно расширялся в своем употреблении, уже в XVI веке заметно укрепив свои позиции и лишь к началу XVII в. завоевав господствующее положение» 217.

К исходу XVI—к середине XVII в. общенародный разговорный и письменно-деловой язык, оформившийся на базе средневеликорусских говоров с руководящей ролью говора Москвы, приобретает качества общерусской языковой нормы. Это — яркое свидетельство начальных процессов образования общенационального разговорного языка.

Закрепленный на письме и обработанный на основе предшествующей традиции развития народно-литературного типа языка, такой общенародный язык постепенно расширяет свои не только государственные, но и общественные и литературные функции, воспринимая и перерабатывая как любые влияния диалектов, особенно в сфере словаря, так и книжно-литературную стихию. И здесь важную роль посредника между народно обработанным типом литературного языка и живой .народно-разговорной речью сыграл приказно-делоявой стиль Московского государства.

Однако до середины XVII в. деловая речь московских приказов в сущности еще не играла особенно значительной роли в структуре стилей ни художественной, ни тем более философской и научной литературы в собственном смысле. Только с середины XVII в. эволюция русского литературного языка решительно вступает на путь сближения с московской приказно-деловой и живой разговорной речью образованных слоев русского общества, ломая систему славяно-русского типа языка.

В тесной связи с вопросами о народно-областных, фольклорных и народно-поэтических элементах в составе русского литературного языка

народности и нации. — ВЯ, 1954, № 3; Р. И. Аванесов [Рец. на учебник]: П. С. Кузнецов. Русская диалектология. «Советская книга», 1952, № 6; Он же. К вопросам образования русского национального языка; Он же. Общенародный язык и местные диалекты на разных этапах развития общества. М., 1954 и мн. др.

215 Р. И. Аванесов. Вопросы образования русского языка в его говорах. «Вестник МГУ», 1947, № 9, стр. 144.

216 П. С. Кузнецов. Русская диалектология. М., 1951, стр. 116.

217 Р. И. Аванесов. К вопросам образования русского национального языка, стр. 39—60.

находится и вопрос об общерусском разговорном народном словесном фонде. Само собой разумеется, что грани между областным, диалектным и «общим» в кругу лексики являются подвижными. Словарные особенности отдельных племенных говоров восточного славянства затем смешивались в системах крупных поместно-территориальных наречий средневековья. А многое из того, что было свойственно лишь местным письменным диалектам феодальных государств — княжеств, позднее получило общенациональное признание, стало общерусским. С другой стороны, трудно сомневаться в том, что некоторые слова и выражения, некогда бытовавшие в литературной речи и, следовательно, претендовавшие на народную всеобщность, оказались за пределами общерусского языка и стали областными, местными идиоматизмами. Некоторые из них позднее вновь включены были в систему общерусского языка (например, такие слова, как смерч, притулиться, тризна и мн. др.).

Литературный язык даже в его народной основе — явление не столько историко-диалектологическое, сколько культурно-историческое. Поэтому изучение диалектных истоков и влияний не определяет общих закономерностей развития народного обработанного типа литературного языка. Гораздо существеннее наблюдения над всем многообразием движения этого типа языка в XIV—XVII вв., как оно отражается в памятниках литературы этой эпохи.

Различия в условиях развития народно-разговорного и литературного языков по-разному зависят от конкретно-исторических своеобразий народной жизни.

Например, белорусский народный язык со свойственными ему основными звуковыми, грамматическими, а отчасти и лексическими чертами (аканье, дзеканье, цеканье, твердое р и др.) сформировался уже в XVI в.218 «В эпоху литовского владычества, — писал Е. Ф. Карский, — выработались окончательно... особенности белорусского наречия, как они сохраняются до сих пор в устах народа» 219. Элементы белорусского народного языка все шире проникали и в язык письменности; с XVII в. родной язык начал закрепляться в белорусской литературе. Историки белорусского народа утверждают, что «формирование белорусской народности завершилось уже в XVII в.», что тогда «налицо были необходимые потенциальные возможности для превращения белорусской народности в нацию. Однако эти возможности не могли превратиться в действительность ни в XVII, ни в XVIII в.» 220. Только в конце XVIII в. и особенно в начале XIX в. «сложились экономические предпосылки формирования белорусской буржуазной нации. Но процесс формирования белорусской нации был длительным, он охватил весь XIX в. Это объясняется тем, что Белоруссия оставалась экономически отсталой окраиной России. ..» 221. Нормы же белорусского национального литературного языка устанавливаются лишь на протяжении XIX и начала XX в.

В истории развития народно-литературного типа русского языка особенный интерес представляют изменения, происходившие в нем со второй половины XVI и особенно в XVII в. (возрастающее взаимодейст-

218 См.: К. К. Крапива. Працы I. В Сталина у галше мовазнауства i задачы бела- рускай совецкай лггаратуры. Мшск, 1951, стр. 13.

219 Е. Ф. Карский. Белорусы, т. I. Вильна, 1904, стр. 118; ср. также стр. 341—343.

220 Е. И. Корнейчик. Экономические предпосылки формирования белорусской бур- жуазной нации. «Вопросы истории», 1955, № 8, стр. 96.

221 Там же, стр. 104.

вие его стилистики и деловой речи, новые волны влияний стилей фольклора, а особенно народно-эпической поэзии, изменившееся отношение народно-литературного языка к книжно-славянскому типу, сближение с ним и пародирование его стилей и т. п.). Любопытно, что в это же время происходят своеобразные процессы изменений и в книжно-славянском типе русского литературного языка.

М. Н. Сперанский, присоединяясь к выводам И. В. Ягича (в его труде «Рассуждения южнославянской и русской старины о церковнославянском языке». СПб., 1896), констатировал: «На основании разысканий Ягича об источниках наших старых грамматических руководств мы получаем новое подтверждение наших на другом материале сделанных наблюдений о смене иноземных влияний в нашей письменности: до XVI века ясно и на частном случае находит себе подтверждение наблюдаемое влияние греко-византийское (ср. стр. 812—813), иногда преломляющееся предварительно, в эпоху так называемого „второго" югославянского течения, в среде югославянской (русские отзвуки трудов Константина Ко-стенческого, стр. 534 и след.); уже с конца XV столетия появляется в этой области новый источник — латино-западный, — намечая таким образом начинающуюся и в других областях русской литературы смену старого течения новым; показателем этого и был перевод латинской грамматики Доната. ..» 222.

«Первые переводы произведений западноевропейских литератур, сделанные несомненно в Московской Руси, относятся ко второй половине XV века и принадлежат по преимуществу Новгороду» 223. В начале второй четверти XVI в. новгородские переводы сходят со сцены (Дм. Герасимов умер в 1530 г.). Переводная деятельность сосредоточивается в Москве.

Перелом в истории русского литературного языка с середины XVI в. имеет своим следствием утрату интереса к старым южнославянским переводам— как древнейшим (IX—X вв.), так и более поздним (XIII—XV вв.). Но с того же времени появляются — и чем ближе к концу XVII в., тем все в большем количестве — новые переводы и с греческого, и особенно с латинского, польского и немецкого языков. Переводная литература усиливает процесс «обмирщения» славянского типа языка и сближает его с народно-литературным типом языка и при-казно-деловой речью на основе теории трех стилей. Так закладывается база сложного процесса формирования единых норм русского национального литературного языка — процесса, охватывающего период с конца XVII в. до 20-30-х гг. XIX в.

Некоторые историки русской литературы связывают с литературно-стилистическими движениями XVII в. процесс зарождения русской национальной художественной литературы в современном смысле этого слова. Так, В. П. Адрианова-Перетц заявляет: «... к 40-м годам XVII в. собственно художественная литература уже выделилась из книжности настолько ясно, что в сознании читателей она отчетливо противостояла „душеполезному" чтению» 224. В первой половине 40-х годов XVII в.

222 М. Н. Сперанский. Жизненный труд и историко-литературная деятельность И. В. Ягича. «Изв. ОРЯС», 1933, т. XXVIII, стр. 361-362.

223 А. И. Соболевский. Переводная литература Московской Руси..., стр. 39.

224 В. П. Адрианова-Перетц. К вопросу о начальном периоде формирования нацио- нальной русской литературы. «Акад. В. В. Виноградову к его шестидесятилетию. Сб. статей», стр. 23.

стольник Иван Бегичев в своем обличительном послании жалуется на предпочтение «божественным книгам» «баснословных повестей» и «смехотворных писем» 225. Новая светская литература носит ярко выраженный демократический характер. В ней обнаруживается и осуществляется «энергичное воздействие формирующегося национального разговорного языка на литературный. Вместе с тем в стилистику широкой волной вливаются и элементы устно-поэтической речи. На данном этапе нацио-

идеологию демократических слоев населения, выступает как одна из типичных их черт» 226.

Литература в это время, по мнению В. П. Адриановой-Перетц, «прочно становится на путь художественного познания действительности, освобождается от своего „делового назначения"». «Литература как область искусства решительно стремится к обособлению от письменности практического назначения».

<< | >>
Источник: В.В.ВИНОГРАДОВ. ИСТОРИЯ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА. 1978

Еще по теме XI: