§2. Нормативная база жестов как основа возможности коммуникации
Как мы видели, наши жесты не являются ни случайными, порождёнными исключительно конкретной ситуацией; ни зависящими только от индивидуальных личностных качеств, опыта тела и его пластики. Жесты во многом предзаданы социумом: и общая манера держать тело, и техники тела, и символические жесты, и то, как выглядит тело, варьируется от социума к социуму. Это даёт нам возможность говорить о характерном для социума языке жестов. Действительно, каждый социум имеет свой язык жестов и отличается им от других социумов. В язык жестов входят все особенности, касающиеся телесного поведения членов этого социума, а именно: 1) внешний вид тела, 2) техники тела - незнаковые телодвижения, 3) символические жесты, которые приняты, одобряемы и запрещены в социуме, 4) характерная для данного социума пластика тела, манера держать тело, двигаться. Этот язык жестов создаёт внешнее своеобразие социума, некий «окрас», который выражает его внутреннее своеобразие. Подделать этот «окрас» невозможно: он проникает как в самые торжественные, сакральные общественные практики и институты, так и в повседневную жизнь, в её наиболее простые проявления, домашний обиход. К примеру, актёры и режиссёры знают, как трудно изобразить на сцене или на экране жесты дворян XIX - начала XX века из-за того, что соответствующих образцов телесной деятельности сейчас нет, и современное искусство вынуждено, преодолевая себя и свой жестовый язык, очень непохожий на исчезнувший дворянский, ориентироваться на неполные сведения из книг. Как правило, результат разочаровывает: «Несколько лет назад в клубе критиков ленинградского Дома кино обсуждали фильм Е. Мотыля «Звезда пленительного счастья». По ходу разговора встал вопрос и о степени достоверности, с которой воссоздаются на экране люди и события 1820-х годов. Многие говорили с раздражением, что опять наши актеры как ряженые в этих мундирах и бальных платьях, что у «кавалергардов» манеры воспитанников ПТУ, а «светские дамы» кокетничают как продавщицы мороженого и т. д., пока один историк не поинтересовался, кто из присутствующих рискнул бы появиться в аристократическом салоне XIX века? Присутствующие примолкли... Историк напомнил, что К. С. Станиславский, который, как говорится, не на конюшне воспитывался, готовясь к роли Арбенина в лермонтовском «Маскараде», ходил к А. А. Стаховичу, славившемуся своими безукоризненными манерами аристократу, обучаться тонкостям «хорошего тона». Сегодня же нашим артистам с этой целью ходить не к кому, и потому спрашивать с них нечего. Мой научный руководитель, известный пушкинист Н. В. Измайлов, прекрасно помнил дореволюционное русское общество. Когда по телевидению демонстрировался многосерийный фильм - экранизация романа А. Н. Толстого «Хождение по мукам», я спросила у него, насколько похожи герои фильма на офицеров царской армии? «Нисколько не похожи, - твердо сказал Николай Васильевич. - То были интеллигентнейшие люди, а эти... Лица, манеры...» Я примирительно заметила, что все- таки актрисы, играющие Дашу и Катю, очень красивы. Старик равнодушно пожал плечами: «Хорошенькие гризетки...» Конечно, актеры не виноваты: они не могут сыграть людей, которых никогда не видели»215. Язык жестов предполагает наличие жестовых сценариев для каждой конкретной ситуации. Для ситуаций пребывания в институции, межличностного общения, в том числе его интимных форм, сакральных практик, всего широкого поля повседневности существуют свои жестовые сценарии, то есть правила относительно того, какие жесты должны/могут быть использованы в конкретной ситуации. Жестовые сценарии задаются как явным образом, когда им сознательно обучают при помощи правил поведения в институциях, этикетных установлений, дресс-кодов и т.д., так и неявным образом, через мимесис, через традиции социума, в которые оказывается вписанным каждый его член. Так, например, для русских прямой взгляд в глаза собеседника - это обязательное условие установления уважительных, доверительных и тёплых отношений, в то время как многими восточными народами он оценивается как невежливость и дерзость216. Разумеется, любой жест содержит в себе, кроме социальной, ещё и личностную компоненту. Даже институциональные, уже сформированные жесты не уничтожают индивидуального стиля движения, пластики, творческой свободы тела. Однако в данном случае речь идёт о том, что существуют правила, регламентирующие использование жестов и что эти правила покрывают всю социальную жизнь. Мы знаем о наличии жестовых сценариев по нашему повседневному опыту, к примеру, опыту пребывания в институциях: такие институции, как суд, больница, школа требуют употребления определённых жестов (жестов почтения, тактичности, внимания, вовлечённости) и санкционируют случаи пренебрежения ими: «Требованием исполнять специфические для институции жесты заявляется их претензия на власть. При совершении этих жестов институциональные ценности и представления вписываются в тело членов коллектива или адресатов институции и благодаря повторяемому «исполнению» получают подтверждение своей действительности. ... Если эти жесты не исполняются, то представители институции воспринимают это как критику социальной и общественной легитимации своей институции»217. Точно также инсценируются, воспроизводятся и миметически усваиваются жесты, характерные для социальных общностей: гендерных, классовых, профессиональных, возрастных и других. Однако часто мы не осознаём того, что исполняем в конкретной ситуации полагающийся жестовый сценарий. Наши тела исполняют его как нечто само собой разумеющееся, благодаря тому, что они социализированы, и в них вписан существующий в социуме язык жестов. Наличие жестового сценария становится очевидным тогда, когда мы его нарушаем. Г. Гарфинкель в «Этнометодологии» говорит о наличии привычных ситуаций - повседневных и привычных моделей поведения, далеко не всегда осознаваемых индивидами (в понятие привычных ситуаций Гарфинкеля входит наше понятие жестового сценария). Для того, чтобы осознать их наличие, он предлагает совершить непривычные, противоречащие ожиданиям, жесты: например, во время разговора начать приближать своё лицо к лицу собеседника, ничего при этом не объясняя ему218. Вне зависимости от того, осознаём мы их наличие или нет, социальная жизнь пронизана жестовыми сценариями. Отдельные ситуации (институции, практики) нам кажутся более свободными от необходимости исполнять жестовые сценарии, но на самом деле они предполагают просто радикально другие жестовые сценарии: «Людей приучили думать, будто правила приличия в таких священных учреждениях, как церкви, сильно отличаются от правил, действующих в обыкновенных заведениях. Но из этого совсем не следует, что нормы в местах, где проходят священнодействия, многочисленнее и строже норм в рабочих учреждениях. В церкви женщине дозволено сидеть, мечтать и даже дремать. Однако от нее же как продавщицы в магазине готового платья может потребоваться все время стоять, быть внимательной, воздерживаться от употребления жвачки, постоянно сохранять на лице улыбку, даже если она ни с кем не разговаривает, и носить одежду, в которой ей не по себе»219. Неисполнение жестового сценария, таким образом, ведёт к разрушению коммуникации. Это означает, что для того, что коммуникация состоялась успешно - не важно, на уровне межличностном или социальных институтов, - необходимо следовать сценариям жестов. Эта же идея встречается у родоначальника символического интеракционизма, американского социолога Джорджа Мида. В своей программной работе «От жеста к символу» он рассуждает о том, что социальная жизнь предполагает эффективную коммуникацию на всех её уровнях, от межличностного до уровня социальных институтов. При этом особое значение приобретает межличностная коммуникация, так как именно на её основе, по мнению Мида, строятся все остальные виды коммуникаций. Межличностная коммуникация - это понимание и приспособление друг ко другу конкретных людей, которые, в свою очередь, конституируются за счёт жестов. Индивид исполняет жест, другой осознаёт его смысл, и тем самым они создают для себя единое пространство смыслов и действия. Смысл жеста Мид понимает вполне прагматически: это указание жеста на то, как его исполнитель будет вести себя дальше. Отдельный жест, таким образом, - это мельчайший элемент социального действия или ситуации (как говорит Мид, «мельчайшая фаза действия»). Он всегда включён в более общее социальное действие: «Жесты, если проследить их вспять до той матрицы, из которой они исходят, всегда оказываются вовлеченными или включенными в более широкое социальное действие, фазами которого они являются»220. Более того, именно жест и создаёт социальное действие. Если бы не было изначального понимания друг друга на уровне жестов, то не было бы никакой коммуникации, а потому никакой социальной жизни. По Миду, слово, как и всякий символ вообще - это усовершенствованный жест. В данном случае для нас неважно, насколько это является верным. Даже если мы разводим слово и жест, считая первое - способностью человека к связи с трансцендентным, способностью выхода за свои пределы благодаря некоему духовному усилию, а второе - естественным свойством тела выражать смысл, служить символом, то есть даже если мы не согласимся с Мидом относительно генезиса слова из жеста, то жест всё равно лежит в основе - и исторической, и онтологической, всей социальной коммуникации, внося в неё порядок и иерархию. Таким образом, исполнение жестовых сценариев - это основа единства коммуникации, основа понимания и приспособления индивидов, то, что вносит порядок и скрепляет общество. Жесты тем самым играют социообразующую роль в обществе.