Российская модернизация в контексте глобализации. Прогноз и перспективы
13 декабря 2000 «Трагедия российской истории заключается в том, что объективные потребности реформирования страны входят в противоречие с абсолютной него- > товностъю к этому реформированию». Толстых В.И. Проблему глобализации мы обсуждаем в связи с темой выхода России из кризиса, ее будущего, ближайшего и далекого. Рассматривать реформу или процесс переустройства или модернизации в России невозможно без сопряжения этой проблемы с темой и феноменом глобализации. Так что модернизационный процесс в XXI веке претерпевает серьезную трансформацию, можно сказать, происходит модернизация самой модернизации. Сегодня говорить о догоняющей модернизации или о вестернизации в их чистом виде не имеет смысла уже потому, что каждая страна, вступающая на путь модернизации, вынуждена, хочет она этого или нет, решая свои национальные проблемы, искать ответ на вызовы глобального характера. В роли ведущих выступают наш гость Михаил Геннадиевич Делягин, доктор экономических наук, директор Института проблем глобализации, а также Валентина Гавриловна Федотова, которая темой модернизации занимается давно и имеет много публикаций по данной проблеме. Делягин М.Г. Я буду в основном говорить о глобализации, потому что модернизацией России я на практике пытался заниматься девять лет, и это отдельная тема. Обычно под глобализацией понимают взрывное формирование единого финансово-информационного пространства, которое началось в 90-х годах. Хотя есть разные точки зрения, и некоторые авторы выводят глобализацию чуть ли не из времен Великих географических открытий. Можно сказать, что глобализация — если и не высшая, то, во всяком случае, современная стадия интеграции. В этом плане все атрибуты, которые привлекают наиболее пристальное внимание — Интернет, глобальное телевидение, всемирные СМИ, — являются не более чем инструментом для чего-то более важного, более фундаментального. Мне представляется, что главным отличием феномена глобализации от предшествующих эпох является то, что современные информационные технологии впервые в истории дали возможность в массовом порядке формировать сознание человечества. И не только формировать: благодаря такой возможности формирование сознания превращается в коммерчески наиболее эффективный вид бизнеса. Это революция, последствия которой до сих пор не осознаны, так как познание само становится объектом воздействия. Если человечество раньше, на протяжении всей своей истории (по крайней мере, письменной), развивалось за счет воздействия на окружающую среду и преобразования окружающей среды, то теперь антропогенная нагрузка человека на природу приблизилась к некоторой критической черте, и человечество начинает само изменять, формировать себя. Понятно, что формированием сознания занимались все государства на протяжении всей истории человечества, но только современные информационные компьютерные технологии сделали это достаточно дешевым, достаточно выгодным бизнесом и наиболее эффективной формой деятельности. Это в корне изменило все международное взаимодействие, повысив эффективность экономики и создав достаточно большое количество качественно новых угроз. Самая первая угроза — это профессиональная болезнь пиарщиков, соблазн решать все возникающие реальные проблемы «промывкой мозгов». В более широком плане это угроза самопрограммирования, ибо, пытаясь сформировать чье-то сознание, вы неминуемо формируете и свое сознание тоже. По закону «действие равно противодействию»: пытаясь в чем-то убедить других людей, вы неминуемо убеждаете в этом сами себя. В результате система управления, которая базируется на наиболее эффективных инструментах, то есть на формировании индивидуального и коллективного человеческого сознания, начинает программировать себя сама, и это грозит со временем потерей адекватности, что видно на примере некоторых коммерческих фирм и даже государственных институтов. Вторая опасность — это резкое падение ответственности, своего рода инфантилизация системы управления, вызванная, в об- щем-то, технологическими причинами. Ведь когда вы работаете над формированием сознания, вы имеете дело не с реальной жизнью, а со своего рода телевизионной картинкой, неминуемо забывая, что за этой картинкой стоит реальная жизнь. И забываете о своей ответственности перед людьми. Это, к сожалению, опять-таки технологически обусловлено. Если дополнить это тем, что технологии формирования сознания качественно повышают вашу эффективность и ваше могущество и при этом формирование сознания — это творческий труд, когда вы получаете огромное количество удовольствия на единицу времени, намного большее, чем все остальные люди, то ваша деятельность становится моделью для подражания всего общества, даже его неинформатизированных слоев. В результате получается страшная вещь: общество, не имеющее доступа к технологиям формирования сознания, может заимствовать у вас вашу безответственность. Вирус безответственности поражает не только управляющие системы, но и все общество в целом, становится своего рода модой. Третья опасность — это ограничение демократии. Дело в том, что при управлении обществом за счет формирования его сознания вам не нужно воздействовать на все общество в целом. Вам достаточно влиять на сознание тех, кто называется элитой, то есть людей, которые участвуют в принятии решения и являются как бы образцом для подражания. Поскольку вы длительное время и целенаправленно воздействуете на сознание этих людей, у них меняется тип сознания, и они начинают думать иначе, чем остальное общество. В результате возникает разрыв в мировоззрении, в системе ценностей. Элита и общество начинают говорить на разных языках и о разных вещах. В результате этого возникает парадокс: в авторитарных обществах идеи и представления, которые зарождаются внизу социальной пирамиды, все-таки могут пробиваться по различным капиллярным каналам на самый верх, а в демократическом обществе, при наличии всех формальных атрибутов и признаков демократии, но в котором длительное время формирование сознания выступает как инструмент управления, идеи снизу пробиться наверх не могут просто потому, что существуют два разных типа сознания и разницу между ними перейти ни в одном направлении в принципе невозможно. Формирование двух типов сознания внутри одного и того же общества создает достаточно серьезную социальную базу протеста, которую мы видели на примере протестов против глобализации. Это вызвано тем, что люди, которые не допущены к информационным технологиям, а вернее, допущены к ним только как потребители, справедливо чувствуют себя обделенными, помимо этого, они ощущают себя еще и объектом всевозможных манипуляций. Информационная элита человечества постепенно концентрируется в наиболее развитых странах мира. В ре зультате между развитыми и всеми остальными странами мира возникает технологический разрыв, ибо развивающиеся страны просто лишаются возможности иметь критическую массу специалистов, достаточную для того, чтобы участвовать в технологической гонке хотя бы на вторых ролях. Этот технологический разрыв закрепляется двумя качественно новыми вещами. Во-первых, появлением так называемых метатехнологий, смысл которых заключается в том, что если вы их используете, то тем самым лишаетесь возможности конкурировать с теми, кто разрабатывает эти технологии. Появление этих технологий означает, что деньги начинают терять значение и технологии постепенно становятся все более важной частью общественной жизни. Еще одна причина, в силу которой возрастает технологический разрыв между различными странами, состоит в том, что новые технологии ведут к достаточно сильному изменению основных ресурсов развития человеческих обществ. Раньше основным ресурсом развития было производство, которое было достаточно жестко закреплено за теми или иными территориями, и чтобы осваивать ту или иную территорию, вы вынуждены были физически развивать какое-то производство, а значит, приносить туда какую-то цивилизацию. Поэтому политический и экономический колониализм был все-таки развивающим колониализмом. А сейчас наиболее важным ресурсом развития становится не само по себе производство, а интеллект и финансы. Это вещи исключительно мобильные и не привязаны к той или иной территории. Поэтому чтобы освоить ту или иную территорию, вам нужно привлечь имеющиеся там интеллектуальные и финансовые ресурсы, что снижает уровень стабильности или вообще дестабилизирует ситуацию. В результате появление новых информационных технологий метает модель освоения менее развитых территорий с относительно созидательных (традиционный колониализм) на относительно разрушительные. В наиболее яркой форме это проявилось в освоении ресурсов Советского Союза. Таким образом, разрыв между развитыми странами и остальным миром становится очень жестким, возможно, он уже непреодолим, и в связи с этим изменяется сама роль конкуренции. Если раньше конкуренция играла своего рода — это не экономический термин, я приношу извинения, — воспитательную роль, то теперь, в условиях глобализации, она приобрела всеобщий характер и стала небывало острой. Приведу любимый пример: если десять лет назад, копаясь на своем огороде, вы боролись только со своей ленью, то сейчас вы боретесь с сотнями миллионов крестьян по всему миру, и если делаете что-то хуже, чем они, или в худших по сравнению с ними условиях, то вы просто упускаете прибыль, если не несете прямой убыток. Таким образом, небывалое обострение конкуренции, с одной стороны, и очень жесткий технологический разрыв между странами — с другой, приводит к тому, что сегодня конкуренция вырождается и становится в значительной степени не механизмом воспитания, но' орудием уничтожения слабых. Деньги теряют значение — соответственно растет роль технологий, потому что сейчас в ряде случаев невозможно купить технологию ни за какие деньги, а даже если и удается купить или украсть ее, то использование невозможно по вполне объективным причинам: просто нет ресурса для этого. Новая роль технологий, с одной стороны, и беспрецедентная жесткость конкуренции, с другой, привели к тому, что возникают или уже возникли глобальные монополии, то есть монополии, которые существуют не на уровне отдельных локальных рынков, а на уровне глобального рынка, который формируется в пределах всех развитых стран и человечества в целом. Судя по некоторым признакам, эти глобальные монополии уже начали загнивать. Один из этих признаков — кризис 1997—1999 годов, который стал первым кризисом глобальной экономики. По инерции он почему-то именуется «азиатским фондовым кризисом», хотя на самом деле он коснулся всего мира, фактически всех стран, кроме США, и не только фондовых рынков. Этот кризис, в полном соответствии со всеми классическими примерами, закончился войной, правда маленькой, в Косово. Вторым признаком того, что монополии начали загнивать и сложившаяся модель развития потихонечку исчерпывает свои возможности, является то, что рост богатства в 90-е годы перестал вести автоматически к решению аксиоматических проблем человечества. Этот вывод был сделан в докладе ООН, подготовленном к саммиту тысячелетия, в котором детально анализируются все основные проблемы, стоящие сейчас перед человечеством. В частности, там отмечалось, что рост богатства в 90-е годы перестал автоматически снимать остроту этих проблем. То есть старая парадигма развития в значительной степени себя исчерпала. Каковы способы борьбы с монополизмом, который явно загнивает? Традиционный способ, наиболее цивилизованный и наиболее управляемый, — расширение рынков, то, что применили Тэтчер, Рэйган и другие, — сейчас уже не работает, так как рынок уже стал глобальным и его некуда больше расширять. Остается другое — резкий технологический рывок, который, однако, неясен, разрушителен и принципиально неуправляем. Фиксируя прошлый технологический рывок подобного масштаба, Маркс писал, что холмы Индии были покрыты костями ткачей, умерших от голода, потому что в далекой Англии изобрели ткацкий станок. Тем не менее запас технологий, который может прорваться на поверхность, существует. Это так называемые «закрывающие технологии», которые обеспечивают кардинальный рост производительности труда. Они накапливались с начала этого века. Впрочем, существуют и другие технологии, массовое применение которых является потенциально разрушительным, потому что резкий рост эффективности делает ненужным значительное количество существующих сегодня производств и, соответственно, значительное количество людей, занятых в них. Простой пример — способ лазерного упрочнения рельсов, который в два-три раза продлевает срок их службы при увеличении себестоимости процентов на десять. Если рассматривать позицию России в этой ситуации, то она выглядит достаточно плохо. Утратив значительную часть производств, которые составляли основу нашей экономики, мы входим в мировую технологическую пирамиду двояко. С одной стороны, мы, как и Соединенные Штаты и отчасти Англия, остаемся единственной страной в мире, которая по-прежнему в достаточно больших масштабах вводит принципиально новые технологические принципы. Правда, в отличие от развитых стран у нас этот процесс затухает и его хватит еще лет на пять. С другой стороны, мы входим в мировое разделение труда как сырьевой придаток. При этом нужно понимать, что Россия изначально обречена на избыточно большие издержки производства, хотя бы из-за климатических условий. К тому же у нас очень плохая система управления, которая не меняется в исторически короткие сроки, что связано с психологией людей. Таким образом, при попытках сконцентрироваться на относительно простых производствах мы обязательно проиграем в мировой конкурентной гонке и будем обречены на банкротство, потому что у нас будут объективно более высокие издержки. Нашим единственным способом участия в мировой конкуренции является концентрация на сложных интеллектуалоемких производствах, чтобы за счет положительной интеллекту альной ренты компенсировать отрицательную климатическую и управленческую ренты. Но сейчас для нас этот путь практически закрыт. Во-первых, вследствие общей деградации всего, что связано с человеческим фактором — и здравоохранения, и образования, и науки, и государства, которое все это должно организовывать. Во-вторых, в Советском Союзе развивались в основном капиталоемкие направления науки, которые сейчас невозможны не только из-за отсутствия денег (деньги как раз можно найти), но, прежде всего, потому, что нет навыков управления значительными суммами, направляемыми на исследования. Если мы даже выделим 10 миллиардов долларов, результат будет нулевой или близкий к нулевому — в силу исторически сложившейся системы управления наукой в целом. Таким образом, теперешняя Россия не может участвовать в мировой конкурентной гонке на протяжении сколь-нибудь длительного промежутка времени. Сегодня у нас есть единственный ресурс развития — это те самые «закрывающие технологии», которые в значительной степени были наработаны в Советском Союзе, поскольку социалистическая система хозяйствования позволяла осуществлять непроизводительные затраты денег и проводить исследования, которые в обозримом будущем не могли окупиться. В рыночной системе это практически невозможно, в системе грантов тоже. Поэтому если мы сумеем использовать этот «ящик Пандоры» и научимся управлять распространением ее содержимого, то мы, безусловно, сможем заработать большие и достаточно надежные деньги и таким образом добиться серьезного влияния в мире. К сожалению, вопрос о том, возможно ли это в принципе, сейчас открыт, ибо соответствующие технологии в той степени, в которой они сохранились и не были проданы на Запад, существуют лишь в коммерческих структурах. А коммерческие структуры в силу своего положения не могут управлять распространением этих технологий без прямой помощи государства, которое находится сегодня в критическом состоянии и полностью недееспособно. Надежда есть, но предсказать, сможем ли мы ее использовать, и станет ли это рабочим вариантом или еще одной возможностью, которая будет упущена, сейчас вряд ли можно. Федотова В.Г. Предшествующий доклад был очень информативен и заставил меня на ходу перестраиваться. Я хотела бы сразу заметить, что глобализация — это не вопрос о том, хотим мы ее или нет, будет она или нет. Она есть, как бы мы к ней ни относились, какое бы место в ней ни занимали. Я тоже считаю, что она возникла из взрывного, лавинообразного распространения информации и мирового рынка и, грубо говоря, из победы капитала над национальными интересами. Глобализация положила начало разрушению «Вестфальской системы» наций-государств и распространению транснациональных форм деятельности. Приведу примеры. Интернет дает возможность передать любые технологии и любые ноу-хау, любые идеи прямо всему человечеству. Когда кто- то спрашивает, открывать ли ему свой сайт в Интернете, то ответ может быть только один: если тебе есть, что сообщить человечеству сейчас, если ты хочешь повысить свой рейтинг и найти группу единомышленников, то, конечно, его надо открывать. Но этой информацией будут владеть все, а не только ты, и если ты претендуешь на авторство, то лучше этого не делать. В экономическом плане тоже произошли колоссальные изменения. Прежде всего, таможенные тарифы, торговые барьеры с 60 процентов перед Второй мировой войной уменьшены сегодня до 5 процентов. Совершенно изменились условия работы фирм в других странах. Вот, например, говорят: шведские фирмы чего-то хотят от нас. А разве непонятно, чего они хотят? Они не хотят платить гигантский налог в своей стране и хотели бы открыть производство у нас, где налог минимальный и рабочая сила дешевая. Если раньше английская фирма, желавшая разрабатывать нефть в Иране, должна была испрашивать разрешения у своего правительства, то теперь ей этого делать вовсе не обязательно. Я была свидетелем в 90-м году в Турции, как наши ги- гантоманы-бизнесмены заказали туркам три тысячи печей для производства хлеба в России. Турки обливались потом, замирая от волнения и счастья. От волнения — потому, что им надо было просить разрешения своего правительства, а от счастья — потому, что они никогда не получали такого большого заказа. Сейчас турки полностью монополизировали, по крайней мере в 90-е годы, наш текстильный рынок, хотя это мы создали им текстильную промышленность, и им не надо было для этого спрашивать разрешения правительства. Мир стал открытым, капитал идет туда, где выгоднее производить, где дешевле рабочая сила, где легче обеспечить производство. Именно в этом смысле капитал одержал верх над национальными интересами, и для этого создаются транснациональные пространства. Сформировался особый клуб чемпионов развития, которые способны производить совершенно по-ново му. Это своего рода мировой «Сиэтл», олимпийские игры мира в области экономики и информатики. Эти игры порождают невероятный разрыв в уровне жизни и шансов развитых и менее развитых стран, высокотехнологичных и менее технологичных. ООН опубликовал специальный документ, который называется «Глобализация с человеческим лицом», в котором контраст между развитыми и развивающимися странами по мере глобализации выглядит так. Если в 60-м году разрыв между пятью богатейшими и пятью беднейшими странами был 30:1, то в 80-м — 50:1, в 90-м — 74:1. В этом документе приводятся фантастические факты, что три самых богатых человека мира — вдова хозяина магазинов Вулворт, Билл Гейтс и король Брунея — владеют капиталом, равным совокупному валовому продукту пяти беднейших стран. В этом отношении, конечно, глобализация противоположна модернизации. Потому что модернизация настраивала на то, чтобы незападные страны могли догнать Запад, хотя бы немножко. Запад индустриализован — стройте индустрию. Он производит автомобили — производите и вы. Но на примере Румынии мы сегодня можем видеть, что наличие собственных автомобилей, танков и даже самолетов не делает ее страной глобальной экономики, потому что никому не нужны ее автомобили, ее танки, ее самолеты. Равно как и грузинское вино — а грузины очень на него надеялись! — совершенно не в состоянии конкурировать с винами Франции, Испании, Италии и Германии. И все эти попытки догнать, произвести нечто подобное, обречены. В глобальную экономику могут войти только те, кто сумел создать свой особенный, уникальный продукт для мирового рынка или сумел произвести некий крайне необходимый продукт по самой дешевой цене. Сегодня в литературе указывается, что среди незападных стран в этот клуб избранных вошли Бразилия, Индия, ЮАР, Турция, Польша, Китай, Мексика, Индонезия, Таиланд, Малайзия. Россия не вошла, как не вошла и Саудовская Аравия с ее гигантскими нефтяными запасами, потому что это не энергетическое вхождение, а вхождение за счет технологического прорыва, за счет исключительной творческой возможности гениев, которые создают такой прорыв. Поэтому ситуация кажется безнадежной. Для России она была безнадежна в коммунистический период, и сейчас говорят, что коммунизм распался из-за неспособности ответить на глобальный вызов по причине политической и информационной закрытости. Тут спорить не приходится. Но и сегодня мы опять не можем попасть в уже существующую глобальную экономику по причине экономической слабости и разрушения науки. К технологиям, которые упоминал Михаил Геннадиевич, я бы еще добавила биотехнологии, потому что сегодня передний фланг изменений — это генетически преобразованные растения, продовольствие, открытие генома человека. При участии российских ученых изобретен «золотой рис», который может расти где угодно, чуть ли не на Северном полюсе. Российские ученые работают в Америке по программе генетического изменения арахиса и прочих растений, которые плесневеют. Идет целая волна биотехнологических инноваций, к которой в Европе относятся очень прохладно, полагая, что они экологически опасны. Но наша страна пока никак своего отношения к этому не выражает. Ситуация в России действительно кажется уже необратимой, страна отстала навсегда. Третьей чертой глобализации, о которой странным образом никто не говорит, является распад коммунистической системы. Ведь только после распада коммунистической системы постиндустриальные страны могли считать, что им наконец удалось разрушить все зоны, препятствующие распространению капитала и информации. Это объясняет, почему Запад был столь нечувствителен к социальной субстанции нашего капитализма. Когда мы говорили, что у нас дикий капитализм и что у нас анархия вместо демократии, то не было никакой реакции. А если была, то такая: «Зато у вас не будет коммунизма». Почему они были против коммунизма? Ведь очень многие наши коллеги покаялись в своем антикоммунизме (например, Александр Ципко), публично заявив, что они не заметили, как под флагом критики коммунизма проходила критика России, русской культуры и что в этом сказалась антирусская, антироссийская направленность политики Запада. Я совершенно уверена, что главная причина связана как раз с тем, чтобы глобализировать функцию капитала и информации, довершить процесс глобализации, который увековечивает неравенство, создает возможности сохранения мира на условиях статус-кво, которые удовлетворяют Запад. И что получилось? В результате этого разрушения коммунизма как препятствия глобализации мы получили капитализм, социальные субстанции которого совершенно неадекватны цивилизованному капитализму. Мы получили антивеберовский капитализм, основанный на грабеже, наживе, войне, — все прямо по Веберу, с приставкой «анти», и это не требует, мне кажется, доказательств. Оказалось, что Запад, заинтересованный в глобализации, как бы потерял цивилизующую миссию капитала. В условиях, когда весь мир вступил в капиталистическую глобальную эпоху, Запад отказался отвечать за цивилизованное состояние новых капитализмов. Сегодня они говорят: «А вы сами- то где были, а вы что, не видели, что это криминальный капитализм, что это анархия вместо демократии? Вы этого не видели? Вы этого не знали? Почему вы на нас равнялись?» Идет сплошная критика нашего капитализма — и Глинский, и Реда- вей, и Бжезинский, и кто угодно другой, целые потоки литературы. Можно взять любой американский журнал, там нас вообще давно смешали с грязью. Но я полагаю, что мы не можем винить в этом Запад, потому что, добившись глобализации, он действительно снял с себя цивилизующую миссию, функцию помощи в строительстве капитализмов, адекватных его собственной природе. Раньше он, в той или иной мере, ставил подобную задачу. Даже вестернизация — поверхностное культурное приспособление для создания потребительского слоя, тоже не меняющее социальную субстанцию, все же рассматривалась как предпосылка и движение к более цивилизованному состоянию. Модернизация была как раз тем процессом, который требовал смены формулы идентичности, изменения социальных структур в пользу создания структур цивилизованного капитализма. Она требовала, скажем, рекультуризации, чтобы немец, который не всегда был частью Запада, или китаец и русский в своих оценках и поведении были похожи на американца. Этот жесткий нажим сегодня сохранился, мне кажется, только на словах; хотя у нас была провозглашена в последнее десятилетие догоняющая модернизация, мы видим, что произошло. С одной стороны — глобализация, которая требует каких-то особых усилий по прорыву в мировую экономику (в глобальном мире мы уже находимся), а не развития вдогонку. Кстати, что такое прорыв? Вот Польша, чем она таким прорвалась? В Познани построены заводы «Фольксваген». Квалифицированная и образованная дешевая польская рабочая сила, немецкие инженеры. Вот Польша и входит в мировую экономику с этим «фольксвагеном», потому что дешево, потому что дает технологически высокое качество мирового уровня. И у каждого участника глобальной экономики есть что-то свое. У нас есть потенциал для такого прорыва. Скажем, если бы в биотехнологиях мы действительно поставили, например, задачу выяснения, в какой мере эта генетическая инженерия опасна, каковы ее границы предела, мы непременно заняли бы свое место в этой сфере. Или, допустим, стали бы лидерами технологии генетически измененных растений. Или, наоборот, заявили, что мы никогда не будем их генетически менять, то есть вырвались с каким-то особым предложением. Я просто привожу примеры для иллюстрации, я совершенно не знаю ничего про то, в каких именно областях мы можем прорваться, но я уверена, что отсутствие средств всегда делало нас людьми творческого труда, мысленного научного эксперимента, который всегда производил нечто новое, завоевывал нам славу креативной нации. И даже сейчас имеется этот ресурс. Интерес к проблеме развития есть. Так, для того чтобы войти в клуб избранных, поехать в Сиэтл, необходимо найти уникальные прорывы в технологиях, необычные решения, которые обнаружат наш творческий гений. Но чтобы решать проблемы общества, разрушенной социальной субстанции, нам еще очень долго придется заниматься локальными проблемами нашего развития с точки зрения наших собственных интересов, а не с позиций вхождения в глобальную экономику. Интересно то, что сегодня количество моделей, которые могут быть применены в разных странах, не только не уменьшается при обсуждении, а лавинообразно увеличивается. Критикуется вестернизация, но есть модели неоколониализма (депендентизма) в Латинской Америке. Их смысл — давайте не лицемерить — в том, что мы никогда не войдем, никогда не прорвемся, что мы согласны на зависимое развитие, неоколониализм. Только Россия (и Эфиопия, Таиланд в особом смысле) никогда не были колонизованы. И сегодня Россия не пойдет на это. Догоняющая модернизация подвергается суровой критике, но что характерно — в логике догоняющей модернизации. Оказывается, мы не можем догнать страны глобальной экономики и информатики, потому что отстали, но мы можем догнать присущий Западу этап позднего капитализма, то есть догнать предшествующую стадию. Если это так, то, значит, модель функционирует. Развитие на основе собственной идентичности — японская модель, например, — критикуется, но при этом продолжают искать какой-то путь достижения модернизации в обход модернити, на основе собственных традиций, государства развития и так далее. Возник разительный контраст между «оторвавшимся клубом избранных» и остальными странами, которые стоят не перед про блемой вхождения в этот клуб, а хотят превращения своего общества в приемлемое для жизни людей, в котором действуют цивилизованные нормы быта, такие, как гигиена, образование, здравоохранение, приличный уровень жизни, обеспеченность жильем, пенсиями и так далее. Сопротивление глобализации происходит по разным причинам. Во-первых, из-за упомянутых выше задач развития, которые стоят внутри страны и не совпадают с задачами вхождения в глобальную экономику. Даже в США растет изоляционизм, который обсуждает опасность гегемонизма или критикует США за то, что они не ставят данную проблему для всего человечества. Одна из больших опасностей названа в разговоре главы «Хьюлет Паккард» с главой компании «Майкрософт Сан», где он спрашивает: «Сколько на самом деле человек должно работать на вашей фирме?» Ответ: «Шесть-восемь». — «А сколько у вас работает?» — «Шестнадцать тысяч». — «А зачем вы их держите?» — «Они составляют резерв рационализации». То есть штучные, индивидуальные творческие личности сегодня определяют нормальность и реальность вот такого вхождения в экономику. Это совершенно новая проблема — неработающие рабочие. Вопрос о российском прорыве в глобальную экономику — это вопрос, который возникает в связи с нашим историческим прошлым и не дает нам права считать себя страной третьего мира, как о нас теперь говорят. Мы и не должны считать себя страной третьего мира, и у нас действительно есть ресурс для прорыва. Поэтому я скорее пессимистично смотрю на то, что будет внутри страны, чем на наше вхождение в глобальную экономику. Попадем! У нас есть мозги для того, чтобы прорваться в отдельных областях, хотя они хуже работают, чтобы сделать наше общество нормальным и цивилизованным. Михайлов И.А. Процесс глобализации — это процесс стихийный. И глобализация находится в противоречии с деятельностью государства. На ваш взгляд, можно ли этот процесс сделать управляемым или нет? Федотова В.Г. Сегодня у нас намечаются какие-то авторитарные шаги и меры. Если бы наш капитализм не был таким диким, нецивилизованным, наверное, мы могли бы критиковать Путина. Но посмотрите, что делали в такой ситуации западные «олигархи». Построили дороги, Манхэттен, музеи, университеты, концертные залы и т. д. Что делают наши? Где эти центры, библиотеки, университеты, концертные залы или Логовазы, по строенные Березовским, Гусинским? Мне кажется, что ситуация, в которой мы оказались, делает нас демодернизирующей- ся страной, феодализирующейся. Но, надеюсь, что это временно и по мере усиления властных отношений начнут происходить и модернизационные процессы. Шевченко В.Н. В ситуации, которая складывается в современном мире, мы вынуждены — здесь было верно сказано — самоопределяться заново. История действительно становится все более и более управляемой. И думаю, найдется выход из сложившейся ситуации. Но вопрос заключается в том, произойдет ли это с нашим участием или без него. Наша современная философская мысль в этом отношении чрезвычайно несамостоятельна. Куда ни приедешь, везде обсуждается навязчивая идея о воссоединении имперского и либерального, а недоучет внешнего фактора становится просто поразительным на фоне тех изменений, которые происходят. В книге Михаила Геннадиевича Делягина верно говорится о региональной интеграции как возможном выходе из этой ситуации. Когда мы говорим, что проблема развития на локальном уровне обостряется, это верно лишь отчасти. Другая сторона вопроса — даст ли такая страна, как Соединенные Штаты, которая вышла на высший этап формационно-технологического развития, кому-либо развиваться на локальном уровне. Мы же живем в ситуации внешнего управления, и хотя в колонии можно жить вполне приемлемо, но только ценой потери самостоятельности. В историческом плане это катастрофа, а не поиск приемлемого решения. Другая проблема. Идеей, которая могла бы объединить треугольник «Россия—Китай—Индия», может быть только идея социализма. Китай не чужд идеи социализма, как я понимаю, Индия тоже не чужда идеи социализма, и тогда это региональное объединение может противостоять Соединенным Штатам Америки, всему западному обществу не на базе прагматизма или рациональной организации экономики, а принципа справедливости, противостояния угнетенного мира миру богатых. Но идея социализма, выдвинутая как интернациональная идея, в практическом плане пока преждевременная и не реализуемая, она проходит пока этап национальных социализмов. Очередь за идеей регионального социализма, но и в этом отношении вряд ли великие азиатские страны будут с нами сотрудничать. Трагедия российской истории заключается в том, что объективные потребности реформирования страны входят в противоречие с абсолютной неготовностью к этому реформированию. Наша сего дняшняя политическая борьба представляется каким-то анахронизмом по сравнению с теми задачами, которые ставятся перед нами. Я не разделяю оптимизма, который был здесь высказан, что нам удастся решить проблему вхождения в глобальный мир стремительно. Мне кажется, что Россия, как Атлантида, медленно погружается под воду, и мы сегодня балансируем на грани исторического небытия, и нет ни одного проекта, который бы базировался на реальных основаниях решения наших проблем. Тут все основывается на благих желаниях и предположениях, а не на реальной действительности. Ерасов Б.С. Я всегда душой и сердцем принимал формулировки, которые высказывала Валентина Гавриловна, особенно поразило меня название одной из ее статей — «Всем нам уехать из России некуда». Я попытался уехать в Китай, потому что в нашей стране действительно жить невозможно. Мне это не удалось сделать по ряду причин, и я вынужден наблюдать и анализировать этот процесс, оставаясь здесь. Занятие утешительное, особенно когда почитаешь Тойнби или Эдварда Гиббона о крушении Римской империи. Масса параллелей, знаете ли! И такие универсалии обнаруживаются, что просто удивительно, почему до сих пор нет основательных работ по этому поводу. Но на этот раз я хотел бы оспорить некоторые тезисы Валентины Гавриловны, которые прозвучали для меня несколько сомнительно. Первый тезис сводится к тому, что глобализация — процесс, свершившийся для всего мира, и задача других стран, в данном случае России, состоит в том, чтобы примкнуть к этому процессу или, как сказал Михаил Сергеевич Горбачев, чтобы войти в мировую цивилизацию. Второй тезис сводится к тому, что необходим некоторый прорыв и задача состоит в том, чтобы выявить потенции, перспективы такого прорыва. Почему-то он, правда, формулируется преимущественно в технологическом плане. Третий тезис, с которым я целиком согласен, это то, что Запад не несет ответственности. Нет, пожалуй, и его тоже можно поставить под сомнение. Судя по настроению некоторой части западной молодежи, они понимают, что идут не туда. Бесчинства, которые они устраивают то в Праге, то в Гётеборге, свидетельствуют о том, что даже молодое поколение начинает понимать, что это путь «не туда». На самом же деле реальность, по-моему, гораздо более сложна и проблематична. Насколько несомненен сам процесс глобализации? По-моему, глобализация имеет тройственную структуру, имеет три составные части и три источника, по знаменитой формуле. Первая составная часть — это преуспевающий Запад. Ее источник — эксплуатация мировых ресурсов, всяких ресурсов, в том числе интеллектуальных. Вторая составная часть — это противостоящая часть глобального мира, то есть Индия, Китай, исламский мир. И в этих странах «глобализация» (я столкнулся с этим в научной аудитории) такое же грязное слово, как для нас «демократия». С пеной у рта представители этих стран начинают произносить филиппики против глобализации, почему-то не против демократии, особенно в Индии, которая, в об- щем-то, более открыта, чем Китай. В Китае это слово вообще неприемлемое. И в исламском мире глобализацию рассматривают как затею Запада. Отсюда опора на самобытные цивилизационные структуры, на культурное наследие, способность выстоять в тотальном столкновении цивилизаций. Есть и третья составная часть и третий источник. Это те общества, и структуры, которые не имеют органического цивилизационного строения и подвергаются интенсивному сжатию И разрушению, целеустремленной деструкции, если этот процесс хорошо отрефлексирован. Почитайте Бжезинского, и вы узнаете, как происходит хорошо скоординированный процесс разрушения того, что ему поддается. Поддается не только Африка или Латинская Америка, но и Россия, где ставленники западного капитала, наши квислинги и петены управляют Россией от имени Мирового валютного фонда и центральных органов мировой власти. И очевидно, что существует определенный интерес в эксплуатации всех этих ресурсов для нужд первого мира. При таком обороте событий у России перспективы сохраниться и выжить нет никаких, а в цивилизационном плане это уход в небытие, о чем уже было сказано предыдущим оратором. Если попытаться говорить в более позитивном плане, опираясь на некоторые архетипы выживания и сохранения, то это возможно только путем возрождения своей собственной цивилизационной основы. Духовный потенциал — высокий и хорошо сформулированный — имеется в этом духовном пространстве. Другое дело, что он не укоренен в общественном сознании, он старательно замалчивается и изничтожается всеми антипророками уничтожения. Поэтому картина вырисовывается достаточно безнадежная. Необходим прорыв не в технологическом плане, а прежде всего в интеллектуальном и духовном. Необходима некоторая харизма, которая сомнет натиск разрушительных интеллектуальных источников и проявит свой позитивный, созидательный характер. Келле В.Ж. Хочу обратить внимание на то, что это наше последнее заседание во втором тысячелетии. Как мы входим в мир третьего тысячелетия, в мир глобальный? Я думаю, что сейчас Россия переживает период, когда у нее есть шанс. И надо, чтобы она им воспользовалась. О каком шансе идет речь? Меня порадовали нотки оптимизма, которые прозвучали в выступлении Валентины Гавриловны, я с нею согласен и вот что хочу добавить к сказанному. Когда у нас начались реформы, то первые слова были «рынок», «приватизация», «либерализация». Это были ключевые слова, и они означали, что акцент в политике и в общественном сознании был сделан на перестройку экономики, на создание рыночной экономики как более эффективной, чем экономика плановая. Что из этого получилось — мы знаем. На следующем этапе, когда мы начали постепенно катиться вниз более быстрыми темпами, чем хотелось бы, у нас появились уже другие ключевые слова — «инфляция», «кризис» и «стабилизация», хотя все делалось во имя экономического роста и создания более эффективной экономической системы. Теперь, на втором этапе, у экономического роста появилась функция не только улучшения благосостояния народа, но и выхода, вытягивания страны из кризиса на путях экономического роста. В последние годы ельцинского правления все застыли в ожидании, когда наконец этот человек уйдет и что- то начнет делаться в России. Думаю, уход Ельцина психологически очень важен, поскольку создает новую ситуацию — и в психологии людей, и в жизни общества, когда можно строить планы, вырабатывать какую-то стратегию дальнейшего развития. Без такой стратегии мы действительно потеряем эту возможность, опять упустим время, как «профукали» десять лет с точки зрения развития России. Здесь возможны различные сценарии. Хотел бы обратить внимание на то, что все эти годы проблемы интеллектуального потенциала страны, проблемы технологические были на десятом плане. На первом плане все-таки была экономика, финансы, инфляция, стабилизация. Сейчас на первый план выступают два аспекта — технологический и социально-экономический, которые должны быть органически связаны. Экономика в современных условиях может обеспечить какое-то повышение производства и потребления, если она будет органично связана с технологией, которая является инфраструктурой экономического прогресса. Вот для этого и должен быть задействован интеллектуальный потенциал страны, на ко торый до сих пор не обращали внимания. Не случайно сейчас понятия «инновация», «инновационное развитие» стали чаще употребляться. Они и должны стать ключевыми словами нашего развития. Что такое интеллектуальный потенциал? Это наука и ученые, это образование всего населения и уровень профессионального образования. И наконец, технология, которая интегрирует три составляющие всякого инновационного процесса — науку, образование, технологию. Сейчас проблема развития, укрепления и реализации интеллектуального потенциала страны выходит на первый план. Но для этого нужно изменить стратегию, отношение ко всем трем компонентам. И конечно, наиболее оптимальная стратегия в этом смысле для России — это именно стратегия инновационного развития. И если мы еще не потеряли надежды, то именно потому, что у нас есть какой-то интеллектуальный потенциал — не все уехали, не все разграблено и уничтожено, — есть надежда на то, что, задействовав его, мы сможем каким-то образом вытянуть Россию из той ямы, в которую она попала. Обычно у нас особенность России связывают с ее духовностью, духовной культурой, которую, конечно, сбрасывать со счетов нельзя, как и национальный характер, менталитет. Нужно обратить внимание именно на те моменты, которые связаны с развитием интеллектуального потенциала страны. Для этого нужно изменить отношение к умственному, интеллектуальному труду, чего власть до сих пор не понимает. Эта тема и мысль отсутствует в программе Грефа, да и Путиным эта тема не затрагивалась всерьез. В 1993 году у нас был опубликован в полузакрытом виде доклад экспертов Эй-Си-Ди. Они были призваны нашим Министерством науки для того, чтобы оценить состояние российской науки. Кроме множества выводов, которые они сделали, мне особенно запомнился один: Россия должна отказаться от претензий на технологический авангардизм, ей никогда не догнать «семерки». Так вот, если мы с этим согласимся, мы и в самом деле станем страной второго или третьего уровня. Сироткин В.Г. Я бы хотел сочетать некоторые общие теоретические вопросы с некими наблюдениями, поскольку вчера я вернулся из Болгарии, куда ездил по поводу 123-й годовщины русско-турецкой войны, причем за одну неделю удалось посмотреть и страну. Начну с личных наблюдений. Гигантское количество заводов, построенных в период СЭВа с помощью советских специалис тов, начиная с атомной электростанции Козлодуй, кончая десятками металлургических, нефтеперегонных и прочих заводов, — все стоит. Центральная фигура современной Болгарии, условно говоря, — это Валентин Иванович, пасущий трех овец, двух коров и десяток гусей. Вот за счет этого все и кормятся, особенно в малых городах. Это как бы возврат к османскому игу середины XIX века. При всем при том огромное количество автомашин и очень неплохие дороги. В дороги, кстати, вкладывает деньги Европейский Союз, потому что нужны транзитные линии в Турцйю, на Ближний Восток и так далее. Собственно, и строятся-то только автострады и бензоколонки плюс какие-то кафе при них. Вы знаете, что в Болгарии, как и у нас, все то же самое — Немцовы, Новодворские, Хакамады, с одной стороны, именуемые «синие», то есть Болгарская демократическая партия. А с другой стороны — «красные», интеллектуальные славины, то есть болгарская социалистическая партия. И они по очереди у власти. Сейчас у власти находятся «синие», а до этого были «красные». Общее отношение к ним примерно одинаковое: и те воровали, и эти воруют. Выборы состоятся в следующем году, многие рассчитывают, что будет красно-синее коалиционное правительство. Лично у меня впечатление такое, что глобализация понимается как прием в Европейский Союз. Болгары, люди разумные, отвечали, что их, конечно, примут, но лишь к середине следующего века и вместе с румынами. И тем не менее, вновь очевиден поворот к России, точнее, к СЭВу. Мы все равно не войдем в это мировое пространство, ни в глобальное, ни в европейское. Мы действительно отстали. Так давайте воссоздадим свое экономическое пространство. Что делается конкретно? Переносится центр управления энергетикой из Праги в Софию. Помните, была такая система электроэнергии «Мир»? У болгар большой потенциал атомной электростанции, которую хотели закрыть «синие», но теперь все снова развивается. Это первое. Второе. Обмен, конечно, не эквивалентен. Болгарам мы поставляем примерно на один миллиард долларов нефти, газа, всего. А они нам на тридцать тысяч долларов консервы — горошек, томаты и прочее. В то же самое время их продукцию и близко не подпускают к Европейскому Союзу — не соответствует европейским стандартам по всем позициям. Они как бы варятся в собственном соку. Основная масса выживает за счет шести соток, то есть пятнадцати овец, двадцати гусей, четырех коров как ми нимум. И появилась ностальгия. Хотят поставить памятник То- дору Живкову, который обеспечивал курами. Оказывается, жили хорошо. Все очень хвалят Людмилу Живкову — помните, вопросами культуры ведала? И действительно, они ведь очень многое восстановили. Каков мой вывод? Я хорошо информированный оптимист. Думаю, нас не пустят не то что в мировое, но даже в европейское экономическое пространство. Что делать? Или автаркия, как, скажем, при Николае I — расширили колею железной дороги, по которой ничего не пускаем. Либо все же попытаться восстановить экономические связи того самого бывшего восточно-европейского социалистического рынка. Вроде бы и надежда какая-то есть, а вместе с тем — грустно. Шахназаров Г.Х. Методологическое замечание. Мы знаем, что у философов один подход к вещам, у экономистов другой. Мне кажется, что никогда еще, по крайней мере на моем веку, не было такого разброда в отношении к предмету, как сейчас к глобализации. Философы в основном исходят из общей теории и где-то из марксистского тезиса о процессе интернационализации как неизбежном результате общественного развития. Экономисты — те больше сводят глобализацию к последним двум десятилетиям информатики, к появлению транснациональных корпораций и так далее. Получается, что это злокозненный проект Соединенных Штатов для того, чтобы подчинить себе мир, оставив всех остальных за бортом прогресса. Я хочу сказать, что мы зациклены на глобализации. Мода на нее настолько разрослась, что почти любой процесс и любое явление в мире воспринимается только под этим углом зрения, будто нет других процессов. А они идут. Вот, скажем, экология. Забыли о том, что есть глобальная экологическая проблема, а она может обрушить мир и произвести всякие изменения гораздо быстрее, чем будет развиваться процесс глобализации. Или полностью выключена из нашего сознания и обихода социальная тема в широком плане, скажем, проблема разрыва между развитыми и слаборазвитыми странами, которая может привести к революционному взрыву в мировом масштабе. Поэтому надо немножко приглушить эту глобализационную шумиху, и я думаю, что это вскоре и произойдет. Я перехожу к самому важному моменту. Мне очень понравился доклад Михаила Геннадиевича, и особенно его интересная книга. Чувствуется совершенно свежая голова, масштаб, язык. Мы все думаем только об одном: а как России вырваться? И все согласны, что наука — единственное наше спасение. Наука, мозги, этим мы славны. А вот что касается сырья, то оно трудно добывается, но на этом долго не выедешь. Получается совершенно безнадежная ситуация. Большинство среди нас — пессимисты. Многие в ходе конференций, «круглых столов», которые мы проводили в рамках нашего проекта «Самоопределение России», говорили, что России не вырваться, ей не подняться, она обречена на постепенное умирание, на национальную трагедию. Но при этом совершенно не учитывали фактор изменений в мировом масштабе. Кстати, тот же Михаил Геннадиевич, который довольно мрачно обрисовал перспективы России, пишет в книге «Крах доллара» о том, что американские ученые, специалисты называют 2008—2010 годы как самые вероятные годы распада Соединенных Штатов. А наши теоретики считают, что это произойдет в 2025 году. Есть и признаки каких-то очень существенных перемен в Японии. Японцы потеряли темп, они начинают отставать по сравнению с американцами и европейцами. Почему мы вообще не видим, что возможны самые «крутые» перемены на мировой арене, что они изменят всю конфигурацию, в том числе и в экономике, роль наций на мировой арене и прочее? Этот фактор мы как бы отбрасываем, исходим из того, что другие рванули вперед и будут стремиться все дальше, а мы будем постоянно отставать и пытаться их догнать. Вот говорят, в том числе и Делягин, что единственная наша надежда — крупное вливание иностранного капитала, инвестиции. Об этом говорят многие: и наши экономисты, и правительство, и Путин тоже ездит по миру, уговаривая вкладывать капитал в Россию. Никаких весомых результатов нет. Думаю, их и не будет, потому что Россия — не слишком благодатное поле вложения капитала для получения больших прибылей после того, как произошло разворовывание советского наследства. Мне кажется, что надежды на науку в этом плане абсолютно нереалистичны. Каким образом наша наука помогала в 20—30-е годы совершить скачок и модернизировать страну? Она сумела это сделать благодаря тому, что о ней проявлялась исключительная забота государства, и уж мы-то знаем, как это было. Академикам давали огромные участки земли, дарили дачи, они были абсолютно обеспечены, большие деньги выделялись на лаборатории, на технику, на приобретение литературы. Это был привилегированный класс, привилегированная сфера, и она отвечала на эту заботу конкретными результатами. А сейчас наша наука неуклонно катится к упадку. То, что в ней еще есть хорошего, она выбрасывает, ученые разъезжаются по миру, правда, процентов двадцать из них возвращаются, наверное, не самые удачливые, потому что удачливые как раз остаются там. Что делать? У нас есть программа, и есть возможность через науку прорваться. Но для этого нужны деньги. Так я подхожу к главному своему тезису, который не устаю повторять все это время. Единственное, что мы реально можем сделать, за счет чего мы действительно можем выпрыгнуть и влиться в мировую информационную, экономическую и прочую глобальную сеть, — это национализация наших недр. В этом году, по некоторым данным, от ста до ста пятидесяти—двухсот миллиардов долларов доходов будет получено от нефти, газа и цветных металлов. Из этих денег наверняка половина будет разворована и вывезена за границу. Когда я заговорил о национализации у нас на симпозиуме, экономисты стали говорить: да нет же, опять вы хотите предложить возврат к старой экономике... Ничего подобного, я вовсе не имел в виду конец рынка. В конце концов, национализация угольной промышленности проводилась в Англии после Второй мировой войны, не миновали этот процесс и многие другие страны. У нас же это понятие вообще исчезло из языка. Даже Зюганов и еще сто депутатов, которые выступили с соответствующим проектом, постеснялись произнести слово «национализация». Почему, спрашивается? Это практика цивилизованных государств в трудное время. Вопрос заключается в том, как национализировать. Ни в коем случае, конечно, не революционным способом, просто взяли и отняли, как это было в 20-х годах. Национализация должна быть проведена за компенсацию, равную тем суммам, за которые эти господа-владельцы приобрели нефть, газ, драгметаллы. Вот сколько господин Березовский вложил денег в то, чтобы приобрести Сибнефть, столько и надо ему отдать. Выяснится, что, может быть, там вообще никаких денег не было. «Подарили». Думаю, нам надо в последующих своих размышлениях на эту тему немножко приземлиться. Мы все время витаем где-то в облаках и все время уговариваем себя, что Россия всегда щедра на таланты, русская земля еще не оскудела и так далее — это все хорошо звучит. А нам нужны деньги для того, чтобы потратить их на науку, на образование. Вот так действительно можно будет решить проблему модернизации России в глобализирующемся мире. Семенов B.C. У меня два вопроса по модернизации и глобализации. Но прежде — собственная точка зрения. Первое. За по следние пятнадцать лет в СССР—России никакой модернизации не было. Почему? Модернизация — это реформирование, это эволюция. Второе — это всегда движение от более низкого уровня и качества к более высокому и развитому. Ни того, ни другого не было. Модернизация — это переход от традиционного общества к современному. Мы пошли, наоборот, от цивилизации к варваризации. Был переходный период без модернизации, с переделом власти и собственности, краткая контрреволюция. Двухтысячный год, нынешний, заканчивается. Остается переходный период, но он меняется, я вас уверяю. Это будет не откат от капитализма к социализму, но развитие, на мой взгляд, которое пойдет по двум линиям. Первая — от разрушения к созиданию, вторая — от упадка к подъему. Теперь по глобализации. Здесь много было споров, а я просто приведу точки зрения двух лауреатов Нобелевской премии по экономике из США — Джеймса Тобина и Лоуренса Клайна, недавно опубликованные. Что такое, по их мнению, глобализация? Во-первых, это высшая ступень интернационализации, база ее, а не суть. Да, верно, это электроника, компьютерная техника, информационность. А содержание глобализации сводится к четырем моментам. Первое — финансовая сфера, обмен капитала в мире, транснациональный, интернациональный. Второе — торговля, потоки товаров во всем мире. Третье — обмен услуг. И только на четвертом месте обмен технологиями и информацией. Теперь вопрос о социальной сущности глобализации, в чем ее проблематика для мира и для нас. Во-первых, какая это глобализация, кто ее породил, откуда она идет и поэтому кто в ней заинтересован. Она идет, ясно, с Запада, из США, то есть из самых развитых стран, они и заинтересованы в ней прежде всего. Второе — это противоречивое явление. С одной стороны, это интернационализация и высшая ступень интеграции, что, конечно, прогресс. Во-вторых, это зависимость стран, особенно малых и неразвитых. Отсюда все протесты антиглобалистов. Третье — социальная составляющая. Она проводится не на равных. Идет просто порабощение целого ряда стран. Отсюда Сиэтл, сейчас Прага. Наконец, вопрос: включатся ли эти страны в глобализацию? Я приведу краткие их оценки. Джеймс Тобин спрашивает: глобализация, глобальная экономика, а кто у руля? Он же отвечает: это группа семи ведущих капиталистических стран, их президенты и премьер министры, поддерживаемые министрами финансов и руководителями центральных банков. Другой лауреат Нобелевской премии, Лоуренс Клайн, пишет о том, что если в нее включаться, то нужно выполнить целый ряд условий для стран, которые в нее хотят войти. Это прозрачность информации, которой нет, затем нужно ликвидировать незаконную торговлю, которая существует, и так далее. Лучше других проблему глобализации раскрыл директор представительства Международного валютного фонда в Женеве Алан Тейт в статье под названием «Глобализация: угроза или новые возможности для Европы?». Он перечислил угрозы, которые глобализация с собой несет. Первая угроза — распределяются преимущества глобализации неравномерно и ясно, в чьих интересах. Второе — она ведет к деиндустриализации экономик менее развитых стран. Третья угроза — разрыв уровней заработной платы, который изначально устанавливается между странами. Четвертая угроза — страны более развитые переводят свои производственные мощности в страны с низкой оплатой труда. И пятая угроза — свобода перемещения рабочей силы. Эта свобода приводит к тому, что лучшая квалифицированная сила идет в развитые страны, а худшая остается в других странах, куда они и переводят свои производственные мощности. Так что же глобализиция дает и что с собой несет — новые возможности или угрозу? Вывод: и то, и другое. Мое заключение по этим вопросам. Ясно, что глобализация — процесс объективный. Вести себя как Китай, который ни в какую глобализацию не устремлен, у которого нет открытой финансовой системы для обмена и который не участвовал в финансовом кризисе, поразившем азиатские страны, где все находится под контролем государственного регулирования? Или избрать путь самостоятельного, российского развития, используя современную технологию, лучшие стороны глобализации? Или активно включаться в глобализацию, которая несет большие прогрессивные плюсы, но с определенными условиями и учитывая угрозы, которые перечислил Алан Тейт. Думаю, надо включаться в реальный процесс, но с учетом своей линии развития и своих интересов, о чем Георгий Шахназаров уже сказал, сделав упор на науку и на новые технологии. Данилов-Данильян В.И. Когда экономисты, социологи, политологи говорят о глобализации, они имеют в виду ряд новых явлений, требующих очень внимательного анализа. Но многое в рассуждениях о глобализации совсем не ново. Возьмите книгу Гильфердинга об империализме (1910 года, по ней еще Ленин изучал этот предмет), и вам не раз покажется, что вы читаете кого-то из современных авторов, пишущих о глобализации. Прак тически все, что было процитировано из свежей статьи Лоуренса Клайна, можно найти в работах выдающихся экономистов Пребиша (Аргентина) и Фуртаду (Бразилия), а также других представителей теории периферийной экономики — это конец 1940-х—1960-е годы. В их трудах прекрасно, в деталях разобрано, как из развитых стран переводят в развивающиеся экологоемкие, ресурсоемкие, энергоемкие предприятия, как ищут регионы, где самая дешевая рабочая сила, и так далее. Все это было до появления самого слова «глобализация». С точки зрения эколога, процессы, которые правомерно называть глобализационными (или волнами глобализации), происходят на протяжении миллиона лет. Первая волна глобализации состояла в том, что вид homo sapiens распространился по всей территории суши — единственный высокоразвитый вид, который живет от Арктики до Огненной Земли и Новой Зеландии абсолютно везде. Этот прорыв произошел в материальной сфере. Не зная о его результатах, Аристотель пытается понять, до каких границ простирается ойкумена — территория, заселенная человеком. Эту попытку вполне правомерно считать началом глобализации в ментальной сфере. Великие географические открытия дали ответ на вопрос Аристотеля, в коллективном разуме произошло осознание истинных размеров Земли и ее заселенности человеком — завершился еще один этап, прошла еще одна волна. Начался раздел этого — географического — мира, завершившийся к началу XX века. В этом ряду и другие хорошо известные процессы, которые с конца XVIII века проходили одновременно, несомненно должны быть квалифицированы как глобализационные. Я не собираюсь сейчас вдаваться в исторические подробности, отмечу только два момента, особенно важных для эколога. В цикле работ 1980—1990-х годов Виктор Георгиевич Горшков установил, что еще на рубеже XIX-XX веков человек превысил предел допустимого воздействия на биосферу, она перешла в возмущенное состояние, и нет сомнений в том, что такое глобальное событие также надо рассматривать как этап глобализации. В возмущенном состоянии биосфера не может пребывать долго, причем долго именно по человеческим масштабам. Либо человек сумеет нормализовать свое воздействие на биосферу, то есть опустить его ниже порога возмущения — тогда можно будет констатировать завершение еще одного этапа глобализации, либо нас ждет экологическая катастрофа и исчезновение — тут уж не до глобализации. И наконец, в 1980-е годы было констатировано (Ян Тинберген, Герман Дэйли и др.), что в ресурсно-экологическом аспекте земное экономическое пространство больше нельзя считать незаполненным — оно заполнено в том смысле, что дальнейшие вложения в ресурсную базу и неэкологичные производства вызывают такое «сопротивление среды», что существенно уступают по эффективности вложениям в сферы, связанные с высокими технологиями, информатизацией, всем тем, что в первую очередь соотносится с глобализирующимся хозяйством. Итак, если глобализацию рассматривать в очень широком контексте начиная с доисторических времен, то становится ясно, что еще предстоит решить серьезную проблему — разобраться, что особенно специфичного мы наблюдаем именно сейчас. На мой взгляд, это отнюдь не те процессы, которыми достаточно давно занимается экономическая наука — финансы, торговля, услуги, миграция капитала, транснациональные корпорации, технологии, именно они были названы в цитате из Лоуренса Клайна. Лишь после этого указывалось на информацию, а как раз она для современного этапа глобализации, на мой взгляд, имеет первостепенное значение, здесь (как и во многом другом) я согласен именно с первым из сегодняшних докладчиков. Информацию, информатизацию при этом надо понимать в самом широком смысле, и очень важен сделанный Делягиным акцент на ту роль, которая отводится им в воздействии на менталитет, на общественное сознание. Как представляется, на современном этапе глобализации экологический фактор играет роль главного стимула к преобразованиям — ведь именно ограниченность, именно исчерпанность каких-либо привычных ресурсов всегда выступает как главный двигатель развития, а сейчас такой ресурс — прежде всего, экологический (не путать с природным сырьевым, это совсем не одно и то же). Информатизация же выступает как главное средство решения возникающих проблем, но, как всякое средство, она может быть использована по-разному, в том числе может привести к обострению той самой проблемы, в решение которой могла бы внести решающий вклад. Так что глобализация должна рассматриваться в более широком контексте, чем делается обычно. Вот в этом отношении Клайн прав, хотя для реализации этого призыва в его работах предложено немного. Теперь о некоторых наших отечественных подробностях, здесь не раз затрагивавшихся. Очень распространен тезис, что у нас за последние десять лет сформировался криминальный ка питализм. С какой стороны ни посмотри на этот тезис, надо признать его полную несостоятельность и попросту наивность. Что у нас, собственно, стало с советской экономикой? Говорят, контрреволюция произошла за последние десять лет. Нет, ползучая контрреволюция началась примерно с 1960 года. К 1985 году во всех основных секторах советской экономики фактически произошла теневая приватизация. Теневая! Перестройка — это попытка выхода приватизации из тени на свет. А потом оказалось, что выйти на свет с приватизацией, — это еще не все. Надо еще вытаскивать на свет и сами экономические и финансовые операции, которые производятся на приватизированных предприятиях. И вот тут уже началась та криминализация, о которой постоянно говорят как о результате действий, предпринимавшихся после 1991 года. Но она была абсолютно неизбежным, детерминированным следствием того, что происходило, начиная с 60-х годов. Был такой анекдот, как раз на рубеже 60-х—70-х, если не ошибаюсь. Грузин едет в Москву, поступать в ВПШ. В родном городе ему говорят: «Зачем ты туда едешь? Чего ты там не видел? У тебя тут жена, дети, у тебя замечательный дом в городе, у тебя на побережье дворец, у тебя два завода, зачем тебе ВПШ?» — «Ничего, — отвечает он, — когда вернусь, я, может, горком куплю». Анекдот этот — чистая правда! Так что называть революцией события последних десяти лет можно только от некоторой невнимательности к предшествующим тридцати годам развития нашей экономики. Спрашивают, что нас могло бы объединить? Может быть, культурная идея? Да не такой у нас культурный уровень народа, чтобы это стало возможно. Включаю я в воскресенье телевизор — позвольте мне теоретические рассуждения мешать с воспоминаниями и впечатлениями, как многие делали здесь до меня, — включаю телевизор и вижу «футбольную тусовку» Савика Шустера. Я не интересуюсь футболом, но смотрю, у него на тусовке сидят Познер, Евгений Киселев и вообще какие-то не очень «футбольные» люди. И о чем они говорят? О гимне! И некий представитель массовой культуры, который, наверное, музыкальной семилетки не кончил, но на электрической гитаре играет и, «проглотив» микрофон, поет, заявляет: «Я как профессионал с полной достоверностью объявляю вам, что Александров гораздо лучше Глинки». Профессионалам с консерваторским дипломом после таких слов, наверное, стоило бы покинуть эту аудиторию. Но не находится ни одного человека, который сказал бы: «Простите, как это у профессионала язык поворачивается объявлять такое?» Нет, все молчат, и более того, говорят: «Да-да, ты профессионал, мы тебя знаем, мы тебе как профессионалу доверяем». Остается только еще сказать — Александров вообще лучше всех, не только Глинки. Поверьте, я говорю не о политике, только о восприятии музыки, об адекватности представлений о ней. А вместе с тем — о восприятии культуры. Культуры без музыки, мне кажется, нет (естественно, речь не о субкультурных суррогатах). Пессимисты уверены, что надежда наша только на случай, на бросание некой «исторической» кости. Потому что, как давно уже замечено, невозможно сказать, кто из богатых завтра разорится, а кто из бедных разбогатеет, и почему — тоже невозможно сказать. Какое возрождение СЭВа, глубокоуважаемый профессор Сироткин, может быть, когда в этот СЭВ уже абсолютно невозможно затащить ни Польшу, ни Чехию, ни Венгрию, о ГДР и упоминать не надо! Толстых В.И. Но ведь есть Украина, Белоруссия... Прибалтика. Данилов-Данильян В.И. А это не СЭВ! Это бывший Советский Союз. Румыния тоже не примкнет к этому содружеству. А Прибалтика скоро окажется там же, где Польша и Чехия! Очень скоро, практически она уже там. Нам необходимо решить экономические проблемы, тогда и выпадение «исторической» кости перестанет нас волновать. Говорят о начавшемся в России экономическом росте, но если посчитать макропоказатели с учетом экологических факторов и оценкой расхода природных ресурсов (в соответствии с принципами так называемой энвайронментальной экономики), то ожидаемый результат за 2000 год — в лучшем случае минус 10 процентов. Решение экономических проблем требует компетентности, искусства управления, целого ряда политических и иных условий, и получается, что в этом состоит ключевая проблема. И пока совсем не похоже, чтобы мы продвигались к ее решению. Если так, то очень велика вероятность остаться на обочине глобализации, пока мы будем повторять «СЭВ, СЭВ...» и голосовать на разъезде, этот экспресс пронесется мимо. Доронин С.В. Кризисное состояние России уже осознано подавляющим большинством людей как в самой России, так и за ее пределами. Люди, неравнодушные к судьбе России и мира, обязаны задать себе и ответить на два основных вопроса. Пер вый: куда выходить из этого кризиса? Второй: как выходить, какими средствами? Не все отдают себе отчет в том, кто кризис России — составная часть, конкретная форма проявления глобального, мирового кризиса. Речь идет о глобальном экологическом кризисе. Необходимо уточнить, что, по сути, экологическая природа глобального кризиса не имеет ничего общего с загрязнением окружающей среды. Это кризис разумности человеческой деятельности, принявшей глобальный характер. Это кризис самой формы выживания вида homo sapiens. Вопрос о том, куда выходить из нынешнего кризиса, требует научного решения, а не идеологического. Предшествующее развитие российской научной и философской мысли уже родило форму российской модернизации в условиях глобализации. Это ноосфера. Учение о ноосфере не идеология, а результат осознания логики естественноисторического процесса носителями естественнонаучного знания. Путь сознательного формирования ноосферы, перевод человеческой практики из сферы биологической борьбы за существование в сферу разумной деятельности — это научно обоснованная и нравственно неуязвимая перспектива. Выход России из исторического кризиса невозможен иным путем, кроме как открытием для всего человечества выхода в ноосферу интеллектуальными силами России. Других научных идей выхода из кризиса нет. Все остальные не обеспечивают исторически прогрессивного развития человека и общества. Вопрос о форме выхода из кризиса — это вопрос организационный. Руководители трех частных компаний учредили в марте 1998 года Организационное бюро открытой научной ассоциации «Ноосфера». Эта инициатива является актом понимания необходимости практических шагов для организации выхода из кризиса, опираясь на интеллектуальный потенциал. Оргбюро обратило внимание на работу вашего Клуба. Вы привлекаете интеллектуальные силы и создаете трибуну для обсуждения трагически сложных проблем не только России, но и других стран. Это чрезвычайно полезное дело. Однако абсолютно необходимым в нынешних условиях является переход от наблюдения за историческим процессом, от его описания к активному участию и определению формы и направления исторического процесса. Вы сможете определять и глобализацию, и модернизацию степенью собственного участия. А это переход от позиций наблюдателей на позиции делателей истории как формы бытия. Поскольку вы являете собой гума нитарное знание, форма вашего участия, на наш взгляд, в решающей степени скажется на гуманизации научно-технической практики. Сейчас мы имеем дело с негуманизированной формой науч- но-технического развития. Разработка современных технологий происходит без нашего участия. Мы только наблюдаем за тем, что наделали работники естественных и технических наук. А они делают то, что могут. Потенциал и достижения гуманитарного знания организационно не включены в практику науч- но-технических работ. Судьба России и форма выхода из кризиса зависят от того, смогут ли интеллектуальные силы, мыслящие индивиды, мы с вами, выработать форму объединения, которая позволит начать процесс интеллектуальной интеграции людей. Магарил С.А. В послании стране и Федеральному собранию президент Путин со всей отчетливостью сформулировал один из основных тезисов своего правления: «Речь идет о собирании всех ресурсов государства, с целью реализации стратегии развития страны». Фактически речь идет о необходимости очередного модернизационного рывка. Отсюда с неизбежной логикой следует политика подавления альтернативных центров присвоения и паразитического потребления ресурсов, включая олигархов и региональные элиты. О том, что характер потребления именно таков, свидетельствует предельная поляризация в обществе: размеры вывоза капитала из России, с одной стороны, и масштабы нищеты ее граждан — с другой. Приведение к лояльности олигархов и резкое ужесточение финансового контроля над элитами — звенья в цепи реализации обнародованной стратегии. Капиталы тем и другим могут быть сохранены, при условии работы на цели национальной модернизации. Однако речь идет не только о финансово-экономических ресурсах. К концу XX века знания стали непосредственной производительной силой, и потому не менее значима мобилизация интеллекта нации. Это непосредственно затрагивает проблему востребованности и роли интеллигенции в реформах, начатых верховной властью. Конечно, способность полуголодной интеллигенции выступать в качестве коллективного психотерапевта нации весьма проблематична. Но сама постановка вопроса об исторической ответственности образованного сословия за судьбы России абсолютно правомерна. Интеллектуалы проиграли и проигрывают государственной бюрократии состязание за умы сограждан, так и не сумев пре одолеть традиционный антиинтеллектуализм российской действительности. С позиций социокультурного анализа, в ходе многовековой народной самоорганизации в России не удалось: — сформировать экономику, способную производить все необходимое для жизни «большого общества»; — создать адекватную такой экономике политическую систему; — вырастить необходимую критическую массу национальной элиты, чьи интеллектуальные и нравственные качества позволили бы избежать национальной катастрофы начала XX века и найти адекватный ответ на вызов истории в конце столетия. Выбор простой: либо интеллигенция — действительно интеллектуальный лидер общества, либо ее претензии необоснованны и неправомерны. Гаман-Голутвина О.В. Я бы хотела затронуть очень конкретный, локальный аспект безбрежной темы. А именно: соотношение и роль различных ресурсов в качестве факторов успешной модернизации в контексте глобализации. Сегодняшняя проблемная ситуация заключается в следующем. Дело в том, что довольно длительное время, на протяжении нескольких исторических эпох, моделью модернизации России была модель экстенсивного освоения территориального ресурса посредством сверхинтенсивного использования ресурса человеческого. Итогом стало значительное исчерпание человеческого ресурса, прежде всего психологического. Для того чтобы понять истоки этой ситуации, приведу несколько цифр. Со времени воцарения Ивана Грозного, с конца XVI века, российская территория удвоилась в размере. А в период между серединой XVI века и концом XVII Россия приращивала каждый год по территории современной Голландии. И все это, между прочим, еще до экспедиций Петра. О том, во что это обходилось, говорят следующие цифры. Скажем, в период своих приращений Петр тратил на свои военные экспедиции, по данным Ключевского, три четверти, 75 процентов бюджета. Лишь за один 1705 год военные экспедиции Петра, направленные на расширение территориального ресурса, обошлись и вовсе в 96 процентов государственных доходов. Поэтому Ключевский и пишет, что, если бы даже Петр завоевал не только Ингрию с Ливонией, а и Швецию, и даже пять Швеций, упадок переутомленных сил народа не окупился бы. Отсюда, как мне кажется, берут свои истоки дискуссии между сторонниками взвешенного подхода к проблеме расширения территории и сторонниками безбрежного территориального экс- тенсионизма. Не буду останавливаться на этих дискуссиях, приведу только еще один характерный пример, который живописует проблемную ситуацию, не утратившую свое значение и поныне. Владлен Георгиевич упоминал о русско-турецкой войне 1877—1878 годов. Известно, что война велась вне пределов территории России за освобождение славянских народов от османского гнета. Так вот, ни много ни мало, расходы в этой войне стоили двух годовых бюджетов Российской империи. Сложности управления такой супергромоздкой машиной уже тогда были очевидны. Издержки такого безбрежного территориального расширения в период советской империи стали избыточными, они явились одной из причин крушения всей этой конструкции. К чему я это говорю? Сегодня идет спор о том, какие факторы способны обеспечить успех модернизации. Но сегодняшняя ситуация в России такова, что удельный вес ее в мировой экономике составляет около полутора процентов, меньше, чем удельный вес Южной Кореи. Госбюджет России чуть больше Норвегии, население которой всего четыре с половиной миллиона. При этом Россия — самое большое государство в мире по территории, имеющее 30 процентов природных мировых ресурсов и 3 процента населения. Но существует точка зрения, согласно которой эти традиционные факторы могущества и успеха в осуществлении модернизации сегодня падают. Главное — интеллектуализация как фактор конкурентоспособности. Но с другой стороны, есть пример Сингапура, где три миллиона населения проживает на такой маленькой территории, что землю пришлось отвоевывать у моря, намывая песок, причем удельный вес этой территории составляет 12 процентов от всей площади страны. А ресурсов настолько мало, что даже питьевую воду завозят из Малайзии. И тем не менее страна имеет 8 процентов прироста в год. В итоге с 1965 года, после обретения независимости, душевой доход с 500 долларов повысился до 30 000 долларов на душу населения в год, обогнав США. В США — 28 500! Возникает вопрос: какие же факторы обеспечивают подобный успех? Не вдаюсь в детальный анализ этого соотношения, но мне представляется, что идея рывка очень привлекательна, однако проблема заключается в ином: она в ограниченности психологических ресурсов населения. После реализации глобального, эсхатологического, масштабного проекта в XX веке и на протяжении предшествующих веков проекта форсированной модер низации за счет суперэксплуатации человеческого ресурса, этот ресурс уже больше эксплуатировать безнаказанно нельзя. Короче, не пора ли нам немножко пожалеть себя и свое население?! Михайлов И.А. Сегодня последнее тринадцатое число двадцатого века. О глобализации хотелось бы сказать следующее. Как бы Шахназаров ни говорил о том, что мы гиперболизируем эту проблему, она действительно волнует многих на Западе. Совсем недавно французский «Mond Diplomatique» опубликовал большую статью, где сказано, что глобализация представляет собой вторую капиталистическую революцию. Мне это кажется любопытным. Что касается XXI века, то совершенно очевидно, что это будет век транснациональных корпораций. ТНК, как известно, зародились после Второй мировой войны, но откуда они пришли? Они пришли не просто из Америки, они пришли вместе с американской армией в Европу. И стали активнейшим образом разрастаться, план Маршалла и так далее. Я думаю, что 1945—1946 годы — это начало глобализации нашего времени, а если взять общее количество транснациональных корпораций, то их сегодня двести штук. Из них около восьмидесяти находятся в Соединенных Штатах. Они контролируют 72 процента всего объема денежной массы, которую зарабатывают эти двести корпораций. Что мы получаем в остатке? Мы получаем однополюсный мир во главе с Соединенными Штатами, когда одна мощная военно-политическая держава держит в подчинении все властные структуры, в чем в прошлом году мы убедились на примере натовской операции в Югославии. Что касается глобализации транснациональных корпораций, то можно уверенно прогнозировать их агрессивность. Глобализация не будет протекать мирным, спокойным ходом. Конкуренция наступит внутри однополюсного мира: Европа не захочет мириться с диктатом Америки. Противоречие между ТНК и государством — это серьезнейшее противоречие, которое будет возрастать. Практически уже сегодня многие американские промышленники и капитал говорят: зачем, мол, нам Организация Объединенных Наций, мы будем создавать свои организации, которые начнут диктовать свои условия миру — и политические, и экономические. Испанский философ Фернандо Саватер охарактеризовал этот процесс как скандальную диспропорцию, больше всего подрывающую безопасность в мире. Он имеет в виду весь комплекс проблем, связанных с глобализацией. Что касается России, то сегодня она практически стоит на коленях. Расчет на инвестиции эфемерен: вот Польша запросто получила 30 миллиардов инвестиций, не говоря уже о Китае. Инвестиции, которые нам были обещаны, или оказались разворованы, или так и не поступили. На Западе появилась целая серия статей, где утверждается, что, условно говоря, триста миллиардов российских долларов очутились на Западе. Так кто кого инвестирует? Если бы эти доллары удалось вернуть, то на каком месте была бы Россия? Россия была бы в первой десятке, это очевидно. Как выйти из этого положения? Идет потеря времени, динамики в развитии. И нужен какой-то существенный скачок. Что можно было бы придумать? Никакой объединяющей идеи сегодня в России придумать невозможно. Идея не придумывается, она должна созреть в недрах народа и государства. Возможно, один выход есть. Это политика прагматизма, которую можно и нужно вести российскому государству при наведении порядка в стране. Примерно то же самое, что было в Японии тридцать лет назад, когда японцы поставили вопрос ребром: что выгодно для Японии? Тогда японцев избивали на научно-технических выставках, а они привозили в Японию различные секреты и внедряли их в свое производство. И не только это. Нужна политика прагматизма, политика примера и лучших внедрений зарубежных инноваций. Ничего другого придумать и предложить я не могу. Масарский М.В. Здесь прозвучало следующее предложение: в интересах российской модернизации надо мобилизовать ресурсы, причем в форме национализации природных ископаемых. Относительно национализации сказано было, что даже КПРФ не решается выдвинуть этот лозунг. Конечно, не решается! Потому что это нелепый лозунг. У нас, согласно Федеральному закону о недрах, все недра неотчуждаемо принадлежат государству. Речь может идти только о деприватизации материального права недропользования, осуществляемого на условиях гослицензирования. Теперь несколько количественных сопоставлений, чтобы понять, где же находится Россия в этом процессе. Цифра первая. В 1994—1995 годах суточный оборот валютных фьючерсных контрактов на московской товарной бирже достиг 150 миллионов долларов. Это четвертое место в Европе. Казалось, есть причины для ликования. Я сам принимал участие в формировании этого рынка. Но ликвидность этого рынка и, главное, устойчивость его была невелика. И стоило произойти двум событиям, двум не очень масштабным событиям — введению валютного коридора Центробанком и схлопыванию двух банков, где Расчетная палата до этого держала свои средства, и все рухнуло в одночасье. Я пока не делаю выводы. Второе. Рыночная капитализация всех российских корпоративных акций, имеющих котировку на международных фондовых рынках, включая и Газпром, и РАО ЕЭС, и МПС, составляет 40 миллиардов долларов. Для сравнения, это рыночная капитализация одной крупной компании. Далее. Общий объем всех коммерческих российских банков, за исключением Сбербанка, Внешторгбанка и Росзагранбанков, составляет сумму, в 130 раз меньшую, чем уставный капитал одного японского Бэнк оф Токио Мицубиси. И где же тут источник того оптимизма, который излучает уважаемый Валентин Иванович? Я сейчас вам продемонстрирую его. Дело в том, что из всех разговорных жанров самый оптимистический — это тост. И я произнесу этот тост: так выпьем же за то, чтобы издержки глобализации обернулись российским достижением. А теперь доказательства. Во всем мире объем де- ривативного капитала... Неэкономистам поясняю: дериват — это условное производное фондовых ценностей, от слова деривация — отклонение. Фьючерс — от фьючерсных контрактов, вторичный фьючерс от первичных фьючерсов. Но фьючерсы — будущее, контракт на будущие котировки, например, доллара. Так вот, оказывается, в прошлом году мировой объем дерива- тивного капитала был в несколько раз больше всего капитала финансового, производственного, товарного оборота, а суточный оборот (деривативный капитал очень быстро оборачивается, в отличие от валютного и тем более товарного) на два порядка ниже оборота суточного деривативного капитала. А валютный оборот на два порядка выше, чем товарный оборот. Так вот, неразвитость и незначительный объем деривативного российского капитала и есть источник нашего оптимизма. На нас не влияют эти издержки. Потому что у нас крайне недооценены корпоративные акции того же Газпрома. У нас есть запас для роста. Прозвучали сетования по поводу того, что мы малолюдная цивилизация, примененная к гигантским пространствам. Это правда, Оксана Викторовна, я подтверждаю ваши цифры. И более того, могу сказать, что это началось в конце XV века, при Иване III. Потом рухнула Орда, и мы стали хапать по одной Гол ландии, по 305 тысяч квадратных километров ежегодно. И перенапрягли наши цивилизационные возможности. Но теперь все-таки мы вступили в другую фазу, где сопоставляются не материальные ресурсы, а механизм соединения рассеянных ресурсов и рассеянной информации. Конечно, мы можем включить могучий ресурс — науку. Профессор Келле назвал три, но не назвал четвертый — институт инноваций. Он назвал науку, образование и технологии. Рынок по Хайеку — это наиболее эффективный способ соединения рассеянных ресурсов и рассеянной информации. Разве мы не можем подключиться к этому механизму? И последнее сопоставление. Здесь говорили об Индии. Да, индусы сейчас экспортируют своих программистов. Но я знаю, чего стоят индийские программисты. Это чернорабочие этого рынка. Говорят, что у них выпускников средней школы столько же, сколько у нас в России. Но цена или, точнее, качество выпускника по тому, что называется тезаурусом, такова, что они не могут усвоить многие базовые понятия нынешнего состояния того же программирования. Поэтому они говорят просто — специалист по программированию. Дело в том, что существует определенный уровень, которого просто нельзя достичь в одночасье. Это как английский газон — долго надо поливать и подстригать. В России было избыточное воспроизводство очень образованных людей. Той же интеллигенции. И это теперь наш недостаток. Этот недостаток обернется достоинством. Вот и ресурс. И наконец, последнее. Я не считаю, что источником нашего оптимизма будут наши невостребованные природные ресурсы. На конференции по оценке национального богатства академик Львов привел поразительные цифры, которые повергли меня просто в дикий восторг. Назывались какие-то тридцать пять триллионов, кто-то оценил наши национальные богатства и в двести триллионов долларов, но это смотря как считать. Ничего подобного! Ресурс капитала — это ресурс в динамике. Мало ли что у нас там закопано! Это надо еще выкопать. Мало того, надо определить, где что лежит. Это еще не освоенные ресурсы. Да они сгорят, прежде чем мы их используем, прежде чем построим к ним дороги. Потому не на это нужно делать ставку — не тут источник нашего коллективного оптимизма, — а на то, что мы можем на этом витке, никого не догоняя, выскочить за счет обмена природной ренты на интеллектуальную, как однажды здесь говорил Глазьев, и я с ним согласен. Славин Б.Ф. Глобализация есть следствие перерастания производительных сил мирового сообщества из национально ограниченной формы использования. Отсюда вытекают две проблемы. Первая проблема государственная: как, например, использовать в интересах России глобальное развитие современных производительных сил? Существуют по меньшей мере две тенденции ее решения. Одна с уклоном в национализм, в «ура-патриотизм», вторая — социальная с интернациональным уклоном. Представители первой тенденции предлагают России отгородиться от западного влияния и мирового рынка и сделать упор на ее национальную самобытность. Мне она кажется тупиковой, ибо изолирует Россию от прогресса и мировой культуры. Представители второй тенденции предлагают России полностью открыться, выйти на мировую арену, полностью подчинившись господствующей капиталистической форме глобализации. Здесь я согласен с Валентиной Гавриловной Федотовой в том, что современную глобализацию следует понимать как новейший этап капитализации мира. Последствия такой тенденции очевидны: их хорошо описал Бжезинский в работе «Великая шахматная доска», а Зиновьев в книге «Глобальный человейник». По их сценариям будущий мир будет господством некой Железной пяты, которой подчиняется весь мир. На роль этой Железной пяты сегодня претендуют Соединенные Штаты Америки как доминирующей центр однополярного мира, которому подчиняются абсолютно все страны и народы, оказавшиеся на периферии общественного развития. Эта модель общества фактически ставит их в положение новых рабов глобализации. Нетрудно понять, что России в этом случае объективно отведена роль периферии или колонии. В чем я вижу оппозицию этой тенденции? В реальном сопротивлении ей. Без реальной борьбы и сопротивления этой уродливой форме глобализации ничего хорошего в современном мире не будет. Мало того, она может окончательно сойти с арены истории как некогда развитая и великая держава. Здесь не помогут ссылки на наш интеллектуальный потенциал, громадные природные ресурсы, национальную гордость и т. п. Все это, конечно, в России есть, с этим нельзя спорить, но это лишь некие объективные предпосылки и условия возможного прорыва в будущее, которые никогда не реализуются, если будет продолжаться то, что продолжается сегодня. А что сегодня происходит? Во-первых, произошло уничтожение такого гигантского ТНК, как Советский Союз. Соединен ные Штаты Америки и ориентированные на Запад пробуржуаз- ные силы в СССР сделали все от них зависящее, чтобы ликвидировать мощного восточного конкурента. Это отрицательно сказалось не только на положении российского народа, но и всего трудового населения мира. С исчезновением СССР резко упала относительная стоимость рабочей силы во всех развитых странах, что привело к падению их жизненного уровня. Какой же есть выход из сложившейся ситуации? Если мы посмотрим на ту борьбу, которая сегодня идет в мире, то мы увидим Сиэтл, Ниццу и Прагу, то есть открытый интернациональный процесс сопротивления жесткой капиталистической форме глобализации. В нем участвуют разные силы, но они одинаково не приемлют диктат США и подконтрольных им международных организаций МВФ, Всемирного банка, ВТО, стремящихся превратить многие народы и страны в безропотную дойную корову. К сожалению, российский народ не участвует в этом, по сути дела революционном процессе, и здесь мы должны учиться у Запада, у новых социальных движений, выступающих против глобализации по-американски. Думаю такому участию должно предшествовать социально- политическое самоопределение России, в ходе которого она могла бы взять под свой сознательный контроль современные процессы глобализации. Без этого самоопределения все будет выглядеть утопией, включая реализацию высказанных здесь идей Вернадского и Тейяра де Шардена. Вопрос один: кто, какой субъект будет отстаивать эти идеи в политике? Кто будет проводить национализацию ТЭКа, о которой не устает говорить Георгий Шахназаров? Неужели ему это разрешат делать Масар- ский, Березовский или Потанин? Без кристаллизации такого массового революционного субъекта ничего в России хорошего не будет. Судя по нашей интеллигенции, которая сегодня «кто в лес, кто по дрова», судя по имеющейся неолиберальной или национал-оппортунистической политической элите, у нас в ближайшее время ничего хорошего не произойдет. И логика истории снова показывает, что наш брат только тогда проснется от спячки, когда его здорово прижмет. Значит, еще не совсем сильно прижали. Правда, есть и первые ласточки такого пробуждения. Мы постепенно избавились от эйфории быстрого вхождения в мировую цивилизацию и приходим к осознанию, в том числе и с помощью клуба «Свободное слово», что никакого светлого капиталистического рая в России не будет, что наконец народ должен взять свою судьбу в собственные руки. Нам не хватает сегодня ясной и аргументированной стратегии будущего развития страны, если хотите, политической самоорганизации и консолидации наиболее сознательных элементов общества и их соединения с массами трудящихся. Без такого практического соединения ничего у нас не получится. Нынешние коммунисты, воскрешая сталинизм и «державность», выступают как глубоко консервативная сила, уводящая народ в сторону от прогрессивного развития общества. Что касается нынешних неолибералов, заведших страну в тупик, то они могут только одно — плестись в хвосте проамериканской политики глобализации, превращая Россию в новую колонию. Отсюда вывод: нельзя выйти на дорогу социального прогресса, не изменив существующей социально-политической парадигмы развития, не придав ей социал-демократического измерения. Вряд ли следует возлагать надежды на нового царя или вездесущего Деда Мороза, который к нам придет и сразу наведет порядок в стране. Пока мы сами не самоорганизуемся и не заставим политическую власть работать в интересах большинства, а не отдельных кланов общества, мы не сможем освоить позитивные процессы глобализации, связанные с освоением новейших производительных сил человечества, и нейтрализовать ее негатив, навязанный уродливой капиталистической формой их освоения. Городецкий А.Е. Я выскажу несколько тезисов. Собственно, по глобализации. Я думаю, что здесь нужно развести фактуру и модель: что глобализация есть объективно и каковы модели, в которых сегодня глобализация выражена. Да, сегодня она протекает на неолиберальной основе и в моноцент- ричной форме. Да, сегодня глобализация формирует новый, абсолютно новый контекст и новую структуру со знакомыми нам процессами интернационализации и углубления взаимозависимости мира. Отсюда не только проблема вхождения в глобализацию, но и проблема национального развития. Для каждой страны и региона выбор модели развития в условиях глобализации — это совершенно новая проблема. Отсюда и вопрос о модернизации. Дело не только в том, хороша или плоха догоняющая модернизация. Однозначно плоха. Она хороша только для тех, у кого есть шанс, что их включат в транснациональную элиту. Проблема не в том, догоняющая или не догоняющая модернизация. Она здесь вообще другая. И это тоже проблема. Россия. Вошла она в глобализацию или не вошла? Я выскажу парадоксальное мнение: по-моему, вошла. Но как? Как нет то-экспортер ресурсов, капитала и интеллектуального ресурса, как нетто-экспортер лучших, новейших вооружений, которые не может получить российская армия, как, увы, нетто-экспортер самой передовой и авангардной мафии и криминала в мире. Это говорит о том, что мы по-своему, в том контексте, в котором мы сегодня развиваемся, вошли в глобализацию. Весь вопрос в том, как легализовать и цивилизовать наше нахождение в этом самом глобальном сообществе. Приведу маленький пример того, как мы вошли в это глобальное сообщество. Мы говорим о глобализации совершенно бессубъектно, забывая о том, что это структура и новое субъектное поле. Это не только ТНК, это национальные государства и их интеграционные союзы, региональные союзы. Это международные многонациональные организации, которые взаимодействуют, это сплетение и комплекс интересов. Как действуют государства там? Они нормально взаимодействуют в ТНК, потому что даже у ТНК есть страны базирования и приоритетные интересы. Как действуем мы? У нас две или три транснациональные корпорации, и руки чешутся их демонополизировать. Единственная удачная корпорация — Газпром. Вот уже много лет его пытаются реструктурировать. Про РАО ЕЭС я и не говорю. Мы, в конце концов, являемся в определенной степени членами МВФ. Но как мы с ним контактируем? Выдумали себе какой-то новый Госплан на международном уровне. Этот список, конечно, можно продолжить. Итак, я думаю, мы вошли в глобализацию и в принципе все эти десять лет, несмотря ни на что, строили рыночные структуры, рыночные институты, и в общем, рыночная экономика у нас устоялась. Но задачи модернизационные, постмодернизацион- ные и глобализационные все еще ждут своего решения. И последний вопрос: кто это будет делать? Самый важный вопрос: кто будет субъектом модернизации, глобализации и так далее. Конечно, пусть бизнес делает свое дело, но и государство как субъект модернизации, глобализации должно делать свое дело. До тех пор, пока государство в нашей стране, в России, будет таким, каким оно сформировалось на ельцинской стадии развития, до тех пор для нас глобализация будет именно той, какой она стала, а мы будем говорить, что народ наш быдло, его не свяжешь никакой культурой, что элита у нас не способна выражать национальные интересы, что бизнес у нас не способен нормально работать и каждый год нас будут посещать «черные» дни календаря, и так далее. Федотова В.Г. Начну с согласия с Вадимом Сергеевичем Семеновым по поводу того, что модернизация не состоялась, а состоялась демодернизация. А что же произошло? Тут я хотела бы поспорить с Виктором Ивановичем Даниловым-Данильяном, который говорит, что мы стали такими только потому, что прежде были советскими. Фиксируя возникший капитализм как невеберовский, мы должны себя спросить: а какой он? Я думаю, что определения «дикий», «криминальный», «нецивилизованный» малопродуктивны. Я бы сказала так, как говорил Вебер, — автохтонный, местный капитализм. Местный капитализм, возникший на местной культурной основе. Тогда скажут, что культурная основа была плохой, это она не позволила сформировать нормальный капитализм. Думаю, Виктор Иванович так скажет. А Борис Ерасов скажет, что культурная основа была хорошей, но капитализм не получился. Я согласна с Ерасовым в том плане, что автохтонный капитализм возник из-за несоответствия программ модернизации наличной культуре общества. Радикальный неолиберализм, требование рекультуризации населения выкорчевывали уже достигнутые модернизационные результаты, опуская население его все ниже и ниже в архетипиче- ские структуры своего прошлого. И поэтому получилась кланово-корпоративная, сверху донизу, форма выживания, анархическая самопомощь. Все те отношения, которые были реанимированы из глубин русской культуры, свидетельствуют только о неадекватности проекта модернизации культуре населения. Культура такая, какая она есть. Я работала в Турции, и однажды во время праздника Байрама на моих глазах девочка, которая только что давала баранчику травку, через минуту тянула вместе с отцом шкуру с убитого барана. Я была в шоке, муж в отчаянии. Но пришла студентка и сказала, что нравы народа не подлежат обсуждению. Проекты модернизации должны учитывать эти нравы, как с целью трансформации, так одновременно и с целью их рассмотрения в качестве предпосылок модернизации. Поэтому есть культура нашей страны, такая как есть, и я не собираюсь ее обсуждать с оценочных позиций. Она — плод и результат истории... Данилов-Данильян В.И. Никакого проекта модернизации не было! Федотова В.Г. Проекта не было, но ни один проект, может быть, кроме проекта Ататюрка, не носил характера продуманной программы. И здесь не было научного проекта, но здесь бы ла воля преобразовать национальную культуру, считаясь с ее особенностями. Радикализм, который высмеивал культуру, все ее традиции и начала, он-то и привел нас к автохтонизации, к тому, что старые, древние пласты культуры вылезли на поверхность. С чем я не согласна с Семеновым, так это с оценкой ситуации в Китае. Америка постоянно критикует Китай за отсутствие демократии, а нас в свое время хвалила. Но она открыла Китаю свой рынок. По международным данным, китайцы являются самыми большими потребителями Интернета (другое дело, что они берут в Интернете — порнофильмы для распродажи), а сто тысяч китайских студентов учатся в Америке. Кроме того, Китай — страна, вошедшая в глобальную экономику. И снова о глобализации. Конечно, существуют различия в толковании термина «глобализация», который появился лет двадцать тому назад для характеристики нового витка транснациональных связей в экономике и информатике. Сегодня видно, что сходные процессы были в XIX веке, но коренное отличие, которое определяет сегодняшнюю глобализацию и не позволяет о ней говорить («надоело», как сказал Шахназаров): мы здесь еще не были. Новым является то, что начинает трансформироваться «Вестфальская система» наций-государств, которая была основой миропорядка в течение более чем трех столетий. И Филадельфийская система, провозгласившая демократию, тоже трансформируется. Прозелитический экспорт демократии Запад осуществлял только на словах. Кто, например, озаботился демократией в России? Да никто. Сейчас можно сказать, что в сравнении с XIX веком глобализация углубилась, дошла до своего логического предела, когда исчезли всякие препятствия для международного функционирования капитала и информации, включая распад коммунистической системы. Поэтому сказать «надоело» мы, конечно, можем, но это событие произошло и нами еще не освоено. Но, сказав, что оно произошло, я вовсе не хотела сказать, что оно навсегда будет таким, что это судьба и другой судьбы нет. Поскольку глобализация осуществляется на западных основаниях и затрагивает очень небольшую часть мира, большинство людей, даже на Западе, находятся сейчас в ситуации, похожей на ту, в которой оказался средневековый человек. Он мог думать, что мир еще вернется в прежнюю колею, считать, что мир навсегда останется полуразрушенным, а мог и надеяться на лучшее. Когда мы сейчас ретроспективно смотрим и полагаем, что Запад неуклонно и стремительно шел к своему модернистскому будущему, мы глубоко заблуждаемся. Я приведу мысль одной замечательной исследовательницы, моей покойной подруги Людмилы Косаревой, которая говорила о том, что в любую переходную эпоху рядом с конструктивным началом всегда существует разрушительное, нигилистическое. Мировоззрением в XVI—XVII веках являлись, например, скептицизм, аристип- повский гедонизм, с его «все дозволено, лови миг наслаждения». Последний был помехой на пути к конструированию нового типа субъективности, ибо формировал плывущее фрагментарное сознание, безответственность, был принципиально чужд идеалам последовательности и твердости, выдвигаемым формационным учением. Аристипповский гедонизм дал мало конструктивного, отвергая старую средневековую деятельность и жизнь в привычном русле. Он санкционировал жизнь по течению, но уже подчиненную не диктату внешних социальных неприличий, а прихотям собственных эгоистических желаний человека. Мне кажется, что задачи российского развития состоят в том, что вот эту страсть к наживе, эту жизнь по инстинкту, надо привести в какое-то цивилизованное состояние, создать культурные образцы, которые общество ныне потеряло. Я полагаю, что глобализация встретит большое сопротивление. Но если в XIX веке и в начале XX это сопротивление имело организованные формы в виде коммунизма, фашизма и национализма, то сегодня это самые разнообразные разрозненные силы. И единственной действительно могучей антиглобализа- ционной силой является ислам. Он выступает как антиглобали- зационная сила со своим вариантом глобализации, с деревенской идентичностью, которая присуща исламу. Мне кажется, что это процесс нелинейный. У него могут возникнуть непредсказуемые точки бифуркации. Например, Оливер Стайн, который был одним из первых, кто ввел понятие «мир системы» и кого стали считать автором глобализационной теории в 1974 году, сегодня говорит, что мы видим постоянно растущее доминирование циклов развития на Западе над циклами упадка, что кондратьевский цикл А все время доминирует. Но он же и спрашивает: а какие у нас гарантии, что это будет всегда? Ведь по мере разрыва, который существует между Западом и не-Западом, возникает все большая опасность для самого Запада. Международные конфликты, терроризм, ВИЧ-инфекция, конфликты внутри самих стран, экологические проблемы и так далее. Даже в Америке поднимается волна изоляциониз ма, потому что считают, что удержать гегемонию на таком гигантском пространстве в течение столь долгого времени потребует перенапряжения сил и Америка вряд ли с этим справится. Поэтому мы должны понимать, что возможен вариант глобализации на антизападной основе, могут быть и новые эволюционные антиглобалистские образования, и есть просто антиглобалистская сила в виде люмпенизации и варварства, которая может сломать глобализм. Оливер Стайн говорит: до тех пор, пока США не расширит горизонт глобализации над человечеством в целом, до тех пор, пока человечество не начнет пожинать плоды глобализации, сам этот процесс стоит под вопросом. Имеются в виду плоды не только экономические, но и человеческие. Проблема в том, что о глобализации говорят преимущественно в технико-экономическом, информационном и научном плане, ибо ее социальный статус, кроме постоянно растущего конфликта, еще неизвестен. Хотя уже ясно, что сегодня социолог, экономист, философ должны иметь в виду не только отдельное национальное общество, но и все мировое сообщество. И его потенциал, способность превратиться в глобальное общество. Что мне кажется еще очень важным? Важно то, что вот эта нелинейность и сопротивление глобализации заставляет нас выбрать позицию и решить, кто нам ближе: глобалисты, гиперглобалисты, скептики, критики глобализации и трансформационалисты. Я причисляю себя к последним — к трансформационалистам. Полагаю, что это такой сложный процесс трансформации, который потом может оказаться иным, не таким, каким представляется нам сейчас. Что касается России, я восхищена выступлением Марка Ма- сарского, потому что действительно, пока идет такой технологический и информационный каток, который сулит большие разрывы в самих этих обществах, вполне может быть, что какие- то слабости России станут ее силой, как стали силой слабости Юго-Восточной Азии на этапе ее поздней индустриализации. Совершенно удивлена выступлением Шахназарова. Хорошо, что он упомянул 20-е годы. Его взгляд на науку полностью соответствует эпохе индустриализации, когда предложение собрать деньги со всех ТНК и национализировать нефть, чтобы дать ученым возможность сделать инновации, было бы единственно возможным. Сейчас это совершенно не так, особенно если посмотреть на Силиконовую долину, знаменитого производителя компьютеров, с ее низенькими ангарчиками, где работают, как я уже сказала, шесть-восемь человек, а остальные могли бы и не работать, поскольку это совершенно нефинансовоемкое производство. Это интеллектуалоемкое производство. И Жорес Алферов ни в каких деньгах не нуждался, чтобы стать лауреатом Нобелевской премии. В том-то и суть глобализации, что сегодня одна только интеллектуальная догадка может породить нечто такое, чего вообще не было. И это принципиально для России. Я полагаю даже, что кризис российской науки, который мы воспринимаем как трагедию, отчасти дал ей силу, потому что те, кто в науке был по другим соображениям — не из-за приверженности науке; не из признания, как говорил Вебер, а, скорее, случайно, — те давно покинули это богоугодное заведение, в котором ученым не платят, а они все равно работают. Разве можно назвать оплатой то, что мы получаем сейчас? Как в монастыре, как монастырские ученые. Мне кажется, что действительно важным выводом сегодняшнего обсуждения было то, что мы одновременно включаемся в глобализацию, но не путем прорыва в результате мобилизационной модернизации, а путем прорыва в отдельных инновационных достижениях. Думаю, что у Сингапура были уникальные условия. Это бывшая британская колония, в которой сложился западный тип человека, ориентированный на индивидуализм на самостоятельное принятие решений. В таких странах, где господствует индивидуализм и где он возник исторически, глобализация их устраивает. Она не устраивает те страны, где существует коллективный, культурный код, архетип совместной жизни, которая ей сопротивляется, потому что разрушает их культуры. Что касается исчерпанности ресурса населения, то мне кажется, что этот ресурс исчерпан не физически, он исчерпан из-за бессмыслицы. Он исчерпан потому, что людям сказали, что жизнь существует для того, чтобы выживать или обогащаться. Я считаю, что разрушен важнейший институт коллективных общих представлений, важнейший институт поддержки каких-то моральных способностей и свойств, возросло совершенно толерантное отношение к девиантному поведению. И в этом смысле я совершенно согласна с Борисом Сергеевичем Ерасовым, что факторы духовного развития имеют очень большое значение. И мы увидели их. Есть и иные точки зрения, так, например, господин Шанин, говорит: «Да будьте вы средними странами, живите хорошо, ешьте хлеб, чего вы все лезете?, Зачем вам этот глобальный мир. Ведь где-то там, в Куала-Лумпуре, наверное, нет никакого глобального мира, а на Сейшельских остро вах без него и вовсе хорошо». К сожалению или к счастью, но культура нашего народа не такова, и потому, наверное, этот вопрос и встает перед нами. По поводу сегодняшней ситуации. Фихте в 1800 году написал большой труд, «Замкнутое торговое государство», в котором утверждает, что в замкнутом торговом государстве существует порядок, а в разомкнутом торговом государстве царит анархия. Замкнутое торговое государство размыкается, порождает анархию, а анархия требует его замкнуть и снова порождает порядок. Вот так и будем колебаться, говорил он два века назад. И что же надо сделать, чтобы этого не было? Согласно Фихте, следует помыслить общество иначе. Я полагаю, что глобализация дает нам эту возможность. Толстых В.И. Жаль, что Михаил Геннадиевич не смог участвовать в заключительной стадии нашей дискуссии и мы не услышали его итоговых суждений. Мне жаль вдвойне, потому что я давний сторонник высказанного им в докладе мнения о глобализации как процессе радикального изменения сознания людей и сознательности общества под воздействием информационных технологий. Как верно было отмечено, это происходило и раньше, в частности, в эпоху образования и функционирования национальных государств, которые возникали и держались на плаву во многом благодаря господствовавшим в них мыслям, идеям, духовным ценностям и стереотипам. Скажем, индустриализм и капитализм своим становлением и победами явно обязаны феномену духовной реформации, появлению новой системы ценностей и мышлению. Еще неясно, к каким позитивным сдвигам и переменам в сознании приведет грядущая духовная реформация, но в негативном плане это уже сказалось в практике «промывания мозгов» и «пиар-технологий». В огромной литературе по глобалистике на это явление не обращают достаточного внимания, сосредотачиваясь, скорее, на инструментально-технологической, чем содержательной стороне проблемы. Поэтому подход и позиция Михаила Делягина заметно выделяется на фоне других интерпретаций и концепций. Хотелось бы отреагировать и на то, как мы оцениваем шансы России войти в глобальную цивилизацию. Наиболее неперспективными мне представляются ответы, которые точнее определяют ресурсы и потенции страны. Тут есть свои пессимисты и оптимисты, считающие себя реалистами. Но одни исходят из того, какой процент вносит Россия в мировой ВВП и каков ее экономический рост в данный период. А другие вполне резон но относят нынешнюю «провальную» ситуацию на счет политики и политиков, фиксируя, что Россия обладает одной шестой частью суши, одной пятой лесов, 18 процентами всех пашен мира, высокой образованностью и интеллектуальным потенциалом нации. Так чьи расчеты-прогнозы вернее и перспективнее?! Не случайно, что даже такой трезвый аналитик и практик, как Марк Масарский, склоняется к оптимистическому ответу — варианту участия России в глобальном процессе миростроительства. Мне кажемся, происшедший разговор дает пищу для серьезных размышлений и выводов.