Наша конечная цель заключается в том, чтобы попытаться применить сформулированную и верифицированную в предыдущих разделах концепцию к анализу уже не того или иного конкретно-исторического общества, а сегодняшнего состояния и возможных путей эволюции современного мира в целом. Мы отдаем себе отчет в том, насколько рискованной может показаться и насколько на самом деле является таковой подобная попытка: мало найдется примеров занятия столь неблагодарного, как, основываясь на опыте прошлого и том или ином понимании настоящего, делать прогнозы на будущее - история социологии изобилует поучительными примерами несбывших- ся пророчеств. Однако скептическое epoche, воздержание от суждения, есть хотя и самая безопасная, но не слишком продуктивная исследовательская позиция; если уж из своего настоящего мы беремся анализировать прошлое, то в то же время не можем не прогнозировать будущее, и здесь даже не так важно дать абсолютно правильный ответ, как попытаться сформулировать сам вопрос. Чтобы понять, кто мы, нужно знать не только, откуда мы идем, но и куда мы движемся, и обоснованные сомнения в истинности этого знания лишь стимулируют все новые и новые предположения. И наше предположение заключается в том, что распространившая свое влияние на весь мир евро американская цивилизация находится сегодня на том отрезке социокультурной эволюции, на котором оппозиция «свои - чужие» сменяется оппозицией «высшие - низшие ». Чтобы доказать последнее, для начала необходимо показать первое; так вот, глобализация в последние годы является одним из наиболее широко обсуждаемых феноменов, посвященная соответствующей проблематике литера тура растет, как снежный ком, и чтобы ознакомиться хотя бы с сотой частью этого массива, надо затратить столько времени, за которое он может вырасти еще на порядок, а то и больше". Однако наше положение существенно облегчается тем, что в ракурсе данной работы глобализация представляет собой предмет отчасти пропедевтического интереса, поэтому, воздержавшись от бесконечного плавания по бумажным морям и электронным океанам, мы можем обрисовать предмет всего в нескольких словах (и цифрах). Прежде всего, речь идет о том, что в последние десятилетия такие сферы, как экономика, финансы и связь, активно интегрируются в структуры общемирового - глобального - характера. Международные рынки, эти «центральные институты сегодняшнего социального мира»1, имеют пока еще региональные масштабы, но на их основе уже идет формирование глобального рынка, где действуют организованные по сетевому принципу транснациональные и многонациональные корпорации, которым принадлежит около 70% мировой торговли и до 30% мирового производства. На сегодняшний день на долю 500 крупнейших ТНК приходится более четверти общемирового производства товаров и услуг, их доля в экспорте промышленной продукции достигает 1/3, а в торговле технологиями и управленческими услугами - 4/5. Сто крупнейших корпораций имеют около 6 млн. работников по всему миру, осуществляют 1/3 всех продаж ТНК и МНК, т.е. свыше 1/5 мировой торговли, контролируют около 20% вкладов за рубежами, доминируют в ряде важнейших отраслей промышленности и энергетики2. Еще выше степень глобализации финансовой сферы, базирующейся на электронных средствах связи, которые, собственно, и превращают мировую экономику в специфически глобальную, т.е. функционирующую «как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты»3. М. Кастельс констатирует: «Новые технологии позволяют за очень короткое время переводить капитал из одной экономики в другую, так что капитал, а следовательно, сбережения и инвестиции взаимосвязаны по всему миру, от банков и пенсионных фондов до фондовых и валютных бирж. А так как валюты взаимозависимы, то и экономики стран тоже взаимосвязаны между собой»4. Действительно, мировые финансы превратились в системное целое, так что изменения в любой ячейке этой глобальной сети оказывают влияние на все остальные, даже непосредственно не связанные с первой. Это факт чрезвычайной значимости, так как международный фондовый рынок давно виртуализовался, оторвался от реальной, «вещной» экономики: уже в последние годы XX века объем ежедневных операций на фондовом рынке достигал в среднем 1,3 трлн. долларов, что в 30 раз превышало объем продаваемых товаров и услуг5. С одной стороны, фантастические объемы финансового капитала делают глобальные финансовые группы даже более сильными и влиятельными, чем обычные ТНК и МНК, а с другой стороны, данная ситуация представляет собой перманентную угрозу, ибо изменение расположения духа нескольких сотен биржевиков в течение считанных дней или даже часов способно привести к разрушению почти любой национальной экономики6. Глобальная циркуляция сотен миллиардов долларов, впрочем, реально выглядит всего лишь как бегущая строка на мониторе. Но этого нельзя сказать о перемещении людей и товаров, которое на современном уровне развития наземного, морского и воздушного транспорта достигло поражающих воображение масштабов. Только в США в течение года прибывают 475 млн. человек, 125 млн. средств передвижения, 21 млн. импортных поставок через 3 700 терминалов в 301 порту7. В свою очередь, среднее место между мгновенным, но почти невидимым перемещением капиталов и в полном смысле слова очевидным, но не столь быстрым передвижением людей и товаров, занимают процессы информационного обмена, играющего не меньшую роль в процессе глобализации, так как телекоммуникации и Интернет впервые действительно объединили мир не только в пространстве, но и во времени, превратив извечный аддитивный агломерат локальных хронотопов в тотальную синхронную целостность. Информация превращается в важнейшее средство производства: М. Кастельс даже вводит понятие «информациональной» экономики, преобразующей все исторически известные системы производящего хозяйства8. Однако все эти и многие другие процессы, составляющие единый мегафеномен глобализации, имеют отнюдь не одно и то же значение для разных субъектов мирового социально-экономического развития; скорее, можно сказать, что одни акторы играют роль субъектов глобализации, а другие - роль объектов последней. Источником и заинтересованной стороной во всех глобализационных процессах выступает небольшая группа высокоразвитых государств Запада во главе с США, а все остальные страны и народы не столько получают, сколько теряют в результате реализации инициатив этой группы. На протяжении последних десятков лет наблюдается усиливающееся неравенство, разрыв в уровнях развития богатых и бедных стран; львиная доля передовых технологий, капиталов, торговых обменов приходится на несколько наиболее развитых и богат ' стран мира, в то время как уровень благосостояния в развивающихся странах не увеличивается, а снижается. При этом мир «золотого миллиарда» с его популярными идеологемами «открытого общества» на самом деле становится все более и более закрытым и обособленным, что касается не только иммиграции, но и торговых и инвестиционных потоков9. С другой стороны, нельзя не обратить внимание, что по мере того, как этот «Запад» или «Север» все больше обособляется от остального населения планеты, в нем самом усиливаются дезинтеграционные и фрагментационные процессы. Проявляется это прежде всего в регенерации этнических и конфессиональных идентичностей, что ведет к усилению конфликтного противостояния как локальных, так и транслокальных субъектов. Этноконфессио- нальный ренессанс, обращение к традиционным (часто искусственно сконструированным) типам идентичности, неизбежное в силу транзитивного характера постмодер на10, как правило, сопровождаются вспышками насилия, вполне закономерными в ситуации ослабления легитимных политических институтов. В странах Западной Европы и Северной Америки, в отличие от многих других регионов мира, широкомасштабного насилия пока удается не допускать, однако это не значит, что те же самые процессы не развиваются и на заповедной территории «золотого миллиарда». Как показывают социологические опросы, с миром в целом или континентом отождествляют себя 11% респондентов, со страной - 29%, а с провинцией или городом - 57%, т.е. региональная идентичность доминирует, в то время как европейская или в целом западная испытывает кризис11. Тот факт, что из примерно 180 современных государств лишь менее чем в двух десятках стран этнические меньшинства составляют не более 5%12, приобрел сегодня особую значимость ввиду того, что сама Западная Европа вдруг стала все больше и больше выглядеть не системой нескольких крупных монолитных блоков наций-государств, а пестрой мозаикой этнорегиональных групп. Европа национальных государств постепенно превращается в Европу этнических регионов: в Бельгии, Италии, Испании, Великобритании, даже в традиционно централизованной Франции усиливаются регионалистские движения, некоторые из которых пытаются уже поднять суверенный статус того или иного региона (Шотландия, Ломбардия, Каталония и др.) вплоть до уровня субъекта международного права и международных отношений13. Очевидно, что между глобализацией и интенсификацией этнических и региональных конфликтой существует какая-то связь, при этом постмодерный национализм лишь формально похож на традиционный - новые сообщества в этом случае используют старые концепты, неадекватно осмысляют себя и окружающий мир14. Здесь более важны не категории, в которых строится дискурс, а сам факт возникновения новых социальных субъектов, новых акторов, конституирующихся таким образом, что формат существующих политических единиц оказывается для них непригодным. Даниел Белл указывает: «Старые социальные структуры дают трещину, потому что политические масштабы не соответствуют масштабам хозяйственной деятельности. В сфере экономики усиливается тенденция к интеграции, а в сфере политики идет обратный процесс»15. Оборотной стороной экономической интеграции оказывается политическая дифференциация, и вообще, глобализация предстает не универсализацией и гомогенизацией, а фрагментацией и локализацией - этот факт отмечают многие аналитики16. Интеграция и фрагментация выступают не просто одновременными и взаимосвязанными процессами, а, скорее, разными аспектами единого метапроцесса «фрагмеризации»17. А.Г. Володин даже предложил понятие «глобальный парадокс» для обозначе ния этого внешне противоречивого явления, суть которого в том, что «глобализация реализует свои потенции через регионализацию, т.е. через децентрализацию мирового пространства и последующее повышение жизнеспособности составляющих это пространство территориальных (экономических, политических) образований. Происходит одновременное соединение разнонаправленных тенденций - интернационализации и регионализации, глобализации и локализации»18. Этот парадокс объясняют как «диалектическое взаимодействие разнонаправленных процессов, между которыми существует неустойчивое равновесие», указывают на то, что «целостный образ современного мира обладает множеством граней»19, и т.д. Нам представляется, что взаимозависимость интеграции и фрагментации есть ни противоречие, ни парадокс, а норма всякого эволюционного развития: внешнее объединение предполагает внутреннее раздробление, и гомогенизация по одному параметру оборачивается гетерогенизацией по другому. Как мы видели, совершенно аналогичные или, лучше сказать, логически эквивалентные процессы происходили в античной истории, когда интеграция полиса имела своей обратной стороной дезинтеграцию ойкоса, а объединение гражданских общин в составе территориальной монархии вело к разрушению полисной автаркии. Когда полисы объединялись в суперполисные структуры, внутри них развивались структуры субполисные, ибо снятие внешних оппозиций предполагает возникновение внутренних. Тот же самый процесс внешней интеграции/внутренней фрагментации лежит в основе и нынешней «фрагмеризации», только масштабы его неизмеримо выросли, и вместо городов-госу- дарств объединяются/дробятся теперь нации-государства. 1.