В первой части настоящего исследования, анализируя проблему толерантности, мы приводили и комментировали мнение М. Уолцера о том, что древнейшим и наиболее долго существовавшим типом толерантного режима являлись многонациональные империи, где терпимые отношения между различными этнокультурными и религиозноконфессиональными группами, обладавшими той или иной степенью политико-правовой автономии, устанавливались и поддерживались равноудаленной от всех групп имперской бюрократией, выражавшей интересы господствующего и правящего класса; в отличие от этого, в либеральных и демократических режимах национальных государств господствует толерантное отношение к индивидам, но не к группам, к гражданам, но не к организованным меньшинствам. Исходя из этого, можно заключить, что распространение сегодня идеологии толерантности, политкорректности и мультикультурализма выступает не чем иным, как коррелятом эволюции от демократии к авторитаризму и от относительно минимально стратифицированного в политико-правовом отношении общества к социуму квазисословного типа. Дело в том, что в развитых западных странах, и прежде всего в СТТТА, наметился конфликт между правами человека и правами групп. Как понятие гражданина вытесняется понятием потребителя, а понятие свободы - понятием блага, так и понятие прав индивида вытесняется понятием групповых прав138; на наш взгляд, это является непосредственным следствием идеологии и политической практики мультикультурализма. Если согласно Всемирной декларации прав человека 1948 г. решение проблем групповой дискриминации (расовой, половой, языковой, религиозной) должно было обеспечиваться не посредством предоста вления особых прав этим виктимизированным группам, а посредством предоставления равных прав всем гражданам (т.е. каждому гражданину в отдельности как таковому, а не как представителю той или иной группы), то сегодня в США и, в несколько меньшей степени, в странах Западной Европы распространяется прямо противоположная практика. Расовые, этнические и прочие меньшинства выступают за предоставление им особых групповых прав и добиваются на этом пути значительных успехов, выражающихся во введении разного рода льгот, квот при получении образования, трудоустройстве, пропорционального представительства в органах власти и др. Этот коммунитаризм явно противоречит либеральной традиции, основывающей политическое устройство не на групповой, а на индивидуальной идентичности, и очевидно разрушает ее, так что нация-государство постепенно превращается в сегментированное общество, состоящее из юридически различающихся своими правами групп - т.е., фактически, сословий или квазисословий139. «Один из парадоксов конфронтации мульти- культурализма и поддержания макроидентичности по гражданству состоит в том, - указывает И. Мильчин, - что именно политика идентичности позволяет следовать классическим принципам либерализма, защищающим права индивида, в то время как мультикультурализм подчеркивает права групп и обособляет эти группы друг от друга»14получают сегодня такой ценностный статус, что уже можно, по аналогии с эпохой эллинизма, говорить о новой «туземной реакции». Расовые и этнические меньшинства, еще в 60-70-е гг. боровшиеся за равные права, т.е. за фактическую ассимиляцию, теперь выступают за предоставление им особых прав и возможностей - собственно, сословных привилегий. Американская, в целом европейская культура обвиняется в гегемонистских претензиях, и любое мнение о превосходстве западной христианской культуры над другими расценивается как опасная ересь; уже в середине 90-х гг. в американских школах на изучение истории и литературы африканских и латиноамериканских народов отводилось больше учебного времени, чем на изучение истории и литературы европейских стран. Более того, если раньше в тех же школах афроамериканцы вели борьбу против расовой сегрегации, то теперь снова появились расово сегрегированные школы, но уже не для белых, а для черных; несмотря на десятилетиями проводившуюся политику десегрегации (а, может быть, в какой-то мере и благодаря ей), и в школах, и в колледжах белые, афроамериканцы, латиноамериканцы, американцы китайского происхождения и др. объединяются в неформальные группы по расовым и этнокультурным признакам. В СМИ допускаются и фактически приветствуются, например, высказывания участников тех или иных музыкальных и прочих творческих коллективов, которые хотят развивать только афроамериканскую культуру. Однако, если хотя бы намек на нечто подобное прозвучит из уст WASP, он немедленно превращается в своего рода неприкасаемого и навсегда отлучается от любых средств массовой информации. В самой разнообразной продукции масс-медиа обязательным рефреном проходит негативное отношение к любым проявлениям белого расизма, в то время как о черном расизме упоминать вообще не принято. По прогнозу Бюро переписей США на март 1996 г., к 2050 г. белые станут в Америке меньшинством, а уже к 2030 г. они будут составлять менее половины населения в возрасте до 18 лет, но 3/4 населения в возрасте свыше 65 лет142; но эти данные фак тически не комментируются в СМИ, ибо, как замечал еще П. Холландер, о расовой проблеме в США невозможно говорить откровенно143. Расовая проблема загнана вглубь, подавлена, и сегодня социальные психологи фиксируют существование так называемого «скрытого расизма»: в повседневной жизни люди скрывают свои взгляды, предпочтения и стереотипы, опасаясь обвинений в расизме, однако в экспериментальных ситуациях, при исследованиях с помощью полиграфа и т.п. обнаруживается, что предубеждения по отношению к представителям других рас не исчезли, а просто оказались вытесненными из активной зоны сознания144. Еще Эрих Фромм обращал внимание, что в западном демократическом обществе педагогика направлена на то, чтобы подавлять у ребенка чувства враждебности и неприязни, учить его быть некритично дружелюбным, улыбаться и т.д.; «у нас воспитание и образование слишком часто приводят к уничтожению непосредственности и к подмене оригинальных психических актов навязанными чувствами, мыслями и желаниями», - писал Фромм145, и в отношении расовой проблемы дело обстоит именно так. Довольно часто высказывается мнение о том, что характерные в первую очередь для США толерантность и политкорректность внутри страны сменяются активным неприятием по отношению к потенциально опасным явлениям за ее пределами. В определенной степени с этим можно согласиться, однако это не что иное, как хорошо изученный в социальной психологии, конфликтологии и других науках системный эффект прямой пропорциональности между степенью внутренней гомогенности и внешней гетерогенности, и с его помощью трудно объяснить такое явление, как мультикультурализм внутри самого американского и западноевропейского обществ. А.К. Якимович высказывает мысль, что установки и идеологемы толерантности, политкорректности и мультикультурализма суть просто закамуфлированная позиция превосходства: «Отстаивать тезис о том, что ЧУЖОЙ не есть враг и нелюдь, а напротив, он близок НАМ, и он такой же человек, как и МЫ - это очень изощренная стратегия власти. Когда «“маска человека” надевается на ДРУГОГО, то получается мультикультурализм, то есть особо изощренная стратегия домина- ции. При этом МЫ разрешаем ДРУГОМУ быть тоже че ловеком и тем самым даем понять всем, что источником культурной легитимации являемся все-таки МЫ, а не ДРУГИЕ»146. Данная интерпретация, на наш взгляд, сама является чересчур изощренной и, хотя и раскрывает некоторые социально-психологические основания мультикуль- турализма, не объясняет соответствующей политической практики. Почему, например, если свыше 70% населения США выступает за двойное и тройное снижение иммиграционных квот, Америка по-прежнему принимает по миллиону иммигрантов в год и направляет 2/3 всех выплат по системе соцобеспечения этой 1/10 своего населения, на долю которой приходится 1/4 всех совершаемых в стране преступлений? Неужели все это только ради того, чтобы таким, действительно весьма изощренным, способом американцы могли почувствовать свое превосходство над «другими»? «Сторонникам массированной иммиграции необходимо найти ответ на фундаментальный вопрос о том, почему права иммигрантов должны быть приоритетными по отношению к правам местных жителей или хотя бы равными им, - пишет В.Л. Иноземцев. - Почему, например, все большая доля социальных пособий направляется в пользу тех, кто не принимал никакого участия в создании тех богатств, на долю которых претендует?»14' На эти вопросы трудно найти ответ, если исходить из традиционного представления о нации-государстве и о народе как источнике государственного суверенитета. Действительно, насколько демократической можно назвать политику, противоречащую интересам и желаниям большинства граждан? - а иммиграционная политика США и, в несколько меньшей степени, стран Западной Европы*, является именно такой. Не будет ли более логичным признать, что подлинно демократическими, т.е. соответствующими прямой, а не представительской электоральной демократии, являются программы, лозунги и действия ультраправых, националистических и расистских партий, движений и организаций? Нам представляется - и это мы уже продемонстрировали на историческом материале, - что интолерантность, ксенофобия, разнообразно артикулируемая и реализуемая в практическом действии И не только Западной, и не только Европы. неприязнь к «чужим» есть неотъемлемая принадлежность общества, позитивная социальная идентичность большинства членов которого базируется на идентификации себя как «своих» в противопоставление всем остальным, кате- горизуемым как «чужие». Такое общество неизбежно должно быть в сравнительно максимальной степени внутренне гомогенным, т.е., исходя из политической, объемноправовой стратификации как основного внутреннего группоинтегрирующего фактора, оно должно базироваться на предельно возможном равноправии своих граждан и, естественно, в той или иной степени соответствовать представлениям о демократии. Наоборот, для членов общества, относительно максимально стратифицированного в политико-правовом отношении - условно говоря, сословного общества, приоритетным типом позитивной социальной идентичности, которая всегда обеспечивается позицией превосходства какого-то «мы» над каким-то «они», является позиционирование себя в рамках оппозиции «высшие - низшие», и такое общество никак не будет демократическим. Очевидно, что если бы лица и группы, принимающие решения об иммиграционных квотах, социальных пособиях, квотах при получении образования и трудоустройстве и т.д., позиционировали себя как «свои» по отношению к «чужим», то эти решения были бы иными; в противном случае они неизбежно должны позиционировать себя как «высших» по отношению к «низшим», чем и объясняется недемократический характер тех самых решений”. Исходя из этого, нам представляется, что явления ряда толерантность-политкорректность-мультикуль- турализм, квалифицируемые в качестве нормативов межгрупповых отношений в современных развитых обществах, непосредственно связаны с антидемократическим, олигархическим или/и авторитарным характером большей части спектра политических институтов последних, и Вообще говоря, ближайшим аналогом ситуации, когда мигранты получают льготы и материальную поддержку, которых не имеет коренное население, является иммиграционная политика монархов XVIII века типа Екатерины II или Фридриха Великого, который в письме к Вольтеру сравнивал подданных со «стадом оленей, пасущимся в парке барона с целью увеличивать свою численность и наполнять отгороженное им пространство». наоборот, явления ряда нетерпимость-расизм-этноксено- фобия связаны с той частью политического спектра, которая соответствует прямой демократии. Некоторые авторы, в частности В.Н. Фуре, считают мультикультурализм идеологией нового мультинационального капитала148; мы бы не стали постулировать столь прямые и однозначные соотношения между глобализацией и мультикультурализмом, однако несомненно, что данная система взглядов является выражением социальнопсихологических и аксиологических характеристик господствующего класса, или по крайней мере значительной части интеллектуальной, финансово-промышленной и политической элиты. Этого вопроса в некоторой степени касается 3. Бауман, высказывающий мысль о том, что «горожане стратифицированы по степени, в которой они могут игнорировать присутствие чужаков и избегать опасностей, порождаемых этим присутствием»149; он дает столь примечательную характеристику отношений «свои - чужие» в условиях западного общества, что мы рискнем привести довольно пространную цитату. «Для некоторых жителей современных городов, безопасно чувствующих себя в защищенных от грабителей домах зеленых пригородов, в офисах-крепостях деловых центров, охраняемых многочисленными полицейскими, в машинах, напичканных средствами безопасности, на которых они ездят от дома до офиса и обратно, чужаки оказываются даже приятным зрелищем, как, например, морской прибой, и совершенно не воспринимаются как нечто угрожающее, - пишет 3. Бауман. - Иммигранты держат рестораны, обещающие неожиданные впечатления для гурманов, торгуют любопытными на вид таинственными вещами, способными стать предметом живых обсуждений на очередной вечеринке, предлагают услуги, до которых другие люди никогда бы не опустились или не рискнули бы предложить, перебрасываются мудрыми замечаниями, выгодно отличающимися от рутинных и скучных [мнений]. Все они - люди, которым вы платите за предлагаемые ими услуги и за право отказаться от таковых, если они более не доставляют вам удовольствия. Чужестранцы ничем не ограничивают вашу свободу как потребителя их услуг. Как турист, патрон или клиент, потребитель услуг всегда оказывается главной фигурой: он требует, устана вливает правила и, разумеется, решает, когда начнется или закончится его встреча с их производителями. В такой жизни чужаки выступают лишь в качестве поставщиков удовольствий. Их присутствие развеивает скуку. Надо благодарить Бога за то, что они существуют. Тогда к чему весь этот шум и крики? Шум и крики, следует заметить, исходят из других районов города, которых ищущие удовольствий потребители никогда не посещают, не говоря уже о том, чтобы жить там. Эти районы населены людьми, которым не дано выбирать, с кем и как часто им встречаться, и которые не имеют возможности платить за уважение к своему выбору; беспомощными людьми, которым мир кажется ловушкой, а не развлекательным парком; людьми, заключенными, как в тюрьму, в пределы территории, откуда для них нет выхода, но куда другие вправе заходить и уходить, когда пожелают. Поскольку денег - этих единственных знаков, на законных основаниях гарантирующих свободу выбора в обществе потребления, - у этих людей всегда очень мало, а иногда и вовсе нет, им приходится прибегать к тем источникам, которых всегда в достатке, чтобы произвести необходимое впечатление . Они в дикой, неистовой и безумной манере реагируют на опасности, представляющиеся вездесущими и трудноосязаемыми. Их враги, чужа- ки-пршпельцы, выглядя! такими сильными и могущественными благодаря их собственной обезоруживающей слабости; мнимые возможности и злая воля чужестранцев являются отражением их беспомощности. Именно собственное бессилие порождает в них ощущение внушающей страх силы чужаков»150. Действительно, на элементарном бытовом уровне получать разнообразные выгоды от присутствия «чужих» (речь идет не только о финансовых, но и о политических, психологических, символических и прочих преференциях) и при этом оставаться недосягаемыми для менее приятных последствий этого присутствия могут, по сути дела, лишь представители высшего и высшего среднего класса; тем более это характерно для нового интеллектуального класса и связанных с ним высокооплачиваемых групп в системе образования и масс-медиа, усилиями которых, собственно, и создаются соответствующие идеологемы. Конечно, это действительно самый элементарный уровень проблемы - хотя, впрочем, чрезвычайно значимый именно в социально-психологическом аспекте; очевидно, что при желании можно привести в пример сколько угодно богачей-расистов и бедняков-мультикультуралистов. Однако в целом это может служить еще одним подтверждением нашего тезиса о том, что практика мультикультурализма и идеология межгрупповой толерантности своим высоким и все более увеличивающимся влиянием обязаны антидемократическому вектору развития современного мира. В.Л. Иноземцев указывает, что «демократические институты, свойственные западному обществу, не могут эффективно функционировать в сегментированном обществе, состоящем из различных групп и ассоциаций»151, а так как процессы сегментации, становления и юридического оформления различающихся своими правами и обязанностями социальных групп налицо, то можно предположить, что их возникновение и развитие является непосредственным отражением возникновения и развития недемократических институтов. Особенность современной ситуации состоит в том, что отношения между квазисословными группами еще интерпретируются в духе «ложного сознания» как отношения между расовыми, этническими, конфессиональными и др. группами; более того, эти группы и отношения сегодня еще действительно в значительной степени больше являются последними, нежели первыми, - современный этап социокультурного развития характеризуется правовой неопределенностью, невыработанностью соответствующих систем культурной маркировки стратифицированных социальных групп, переходным характером господствующего типа социальной идентичности. Можно сказать, что мы находимся еще в самом начале пути, ведущего от оппозиции «свои - чужие» к оппозиции «высшие - низшие», однако мы уже движемся по нему. Представляется, что по мере развития процесса глобализации, когда все социально-политические институты «внешнего» предназначения будут приобретать «внутренний» характер, когда произойдет окончательная деактуализация и дереализация как национального, так и народного суверенитета, вертикальные структуры стратификации, вертикальные принципы социального объединения не могут не приобрести приоритет по отношению к горизонтальным группам, трансакциям и структурам. Автор не берется давать оценку данному направлению движения, ибо положительное отношение к равенству, демократии, нации-государству, народному суверенитету и т.д., и отрицательное отношение к иерархии, авторитаризму, глобализации, сословному строю и т.п., равно как и прямо противоположное, всегда обусловлены теми или иными преференциями, которые получает или рассчитывает получить оценивающий субъект в одной или другой ситуации, его позицией в той или другой системе и т.д. (возможно, что до некоторой степени сохранить объективность в этой ситуации нельзя иначе, как выступая в роли advocatus dia- boli). Кроме того, следует заметить, что в ходе социальной эволюции обычно не позитивное сменяется на негативное, или негативное - на позитивное, а одно положительное и одно отрицательное сменяются на другое положительное и другое отрицательное; несколько упрощая, можно сказать, что в нашем случае не демократия и толерантность сменяются авторитаризмом и интолерантностью, а демократия и интолерантность сменяются авторитаризмом и толерантностью. Наша цель - не оценка, а анализ; насколько убедительным он получился - судить читателю.