Смысл реалии, значение любого и всякого феномена, т.е. содержание, структура, функции, активность и т.д. определяются путем рассмотрения его как части некого превосходящего целого (в статике) или примера реализации более общей закономерности (в динамике). Materia tractanda нашего исследования - феномен оппозиции «свои - чужие»; соответственно, трактовать эту материю автору следует не из нее самой и не из самого себя, а как некую часть в пределе целого, очертить приблизительные границы которого нам поможет традиционный обзор литературы. Оппозиция «своих» и «чужих» по определению предполагает противопоставление множеств, совокупностей, групп. Однако множества и группы состоят из единиц и индивидов, и встает вопрос, что от чего производно - единица от множества или множество от единицы, индивид от группы или группа от индивида? Вопросу этому без малого две с половиной тысячи лет: переходя из модальности в модальность, он неизменно остается камнем преткновения в спорах реалистов и номиналистов Античности, Средневековья, Нового, Новейшего и Нашего времени, как бы сторонники той или иной позиции в данную эпоху не назывались и в каких бы понятиях, в каких бы сферах и на каких бы примерах они не вели свой бесконечный агон. И по сей день начинающий социальный исследователь, как несчастный asinus Buridani, стоит между, условно говоря, полем Дюркгейма и полем Вебера, рискуя своим интеллектуальным здоровьем в ситуации сколь теоретически невозможного, столь и практически неизбежного выбора. «Я - Ты» или «Мы - Они» - вот в чем вопрос. Не спускаясь в хронологические глубины вплоть до Платона и Стильпона и не поднимаясь в теоретические высоты вплоть до Витгенштейна и Уайтхеда, проиллюстрируем положение более близкими к нашей теме примерами". Через позиционирование оппонента в ситуации «Я и Ты» вопросы восприятия Другого не раз поднимались в рамках феноменологии, герменевтики и экзистенциализма1. В качестве примера возьмем концепцию Ортеги-и-Гас- сета, у которого межиндивидуальное, личностное отношение противопоставляется отношению социальному, но при этом второе весьма интересно выводится из первого. Испанский философ говорит (в книге «Человек и люди»), что человек в своем принципиальном одиночестве подобен лейбницевой монаде: он существует в противопоставленности к абсолютно чуждому и инородному миру. Причем «человек появляется не в одиночестве - хотя одиночество его конечная истина, - а в сообществе с Другим, обоюдно реагируя Один на Другого». «Другой, то есть абсолютно незнакомый мне человек, своим появлением вынуждает меня готовиться к худшему, к возможным враждебным действиям с его стороны попросту потому, что я ничего не знаю о нем и о том, как он себя со мной поведет», - пишет Ортега-и-Гассет, причем даже дальнейшее знакомство лишь уменьшает, но не ликвидирует заключенную в Другом опасность - «другой Человек по сути своей опасен, и это его свойство, ярче всего проявляющееся, когда речь идет об абсолютно незнакомой личности, постепенно ослабевая, сохраняется и когда он превращается для нас в Ты и, строго говоря, никогда не исчезает полностью». «Другой» может быть и другом, и врагом, поэтому «любое общество, общность - это, в той или иной мере, также и разобщенность, совместная жизнь друзей и врагов»; «общество по самой сути своей - больная, ущербная реальность». «Другой» становится «Ты» в «Мы», поэтому «отношение - Мы - есть первичная форма социаль- ' Возможно, читателю покажется непривычной центоноподобная манера изложения взглядов того или иного исследователя, но такова позиция автора как культуролога: дать возможность говорить своим голосом тому самому другому, будь то современный ученый или античный поэт, мне кажется предпочтительнее пересказа, пусть это иногда и выходит за рамки научного бон- тона. Как говорил Монтень, все мы пишем глоссы на полях друг у друга, и если ссылка есть благое пожелание пишущего читающему, то цитата - предъявленное благодеяние; да не убоимся кавычек. - Здесь и далее комментарии автора. ных отношений, социальности». Но там, где есть Мы, неизбежно присутствуют и Они: «Ты как единственная в своем роде человеческая особь появляется для меня именно в сфере совместной жизни, в отношениях, обозначаемых словом “мы”. При этом практически во всех случаях “он” и “они” остаются вне объединяющих нас отношений близости. Я, ты и тебе подобные составляем единство, внеположное и в каком-то смысле противоположное другим лицам. Мы не только провозглашаем единство, но и прежде всего признаем, что мы - Другие, другие, чем Они»2. Таким образом, отправившись вместе с представителем социального номинализма от оппозиции «Я - Ты», мы быстро пришли к оппозиции «Мы - Они»; если же нам по какой-то причине симпатичнее социальный реализм, то и ходить никуда не надо - мы сразу попадаем на то же место. Как известно, по мнению Дюркгейма и его последователей, социальная группа представляет собой некое психическое, эмоциональное единство, стремление к обретению которого и влечет индивидов к объединению; в этом свете даже самые непосредственные психические и эмоциональные состояния индивида имеют в своей основе групповое, социальное содержание и форму выражения3. С данной точки зрения, «Я» производно от «Мы», самосознание индивида - от самосознания группы (что в плане филогенеза до некоторой степени подтверждается этнографическими наблюдениями4); соответственно, перенося центр тяжести из экзистенциально-психологического в социально-исторический план, мы не можем не убедиться в первичности оппозиции «мы - они» и вторичности оппозиции «я - ты». Наиболее убедительным в этом плане (равно как и оригинальным) из отечественных исследователей является, конечно, Б.Ф. Поршнев. Он считает, что оппозиция «мы - они» первична по отношению к оппозиции «я - ты» (личность начинается не с «я», а с «он» - точки соприкосновения «мы» и «они»), причем «мы» и «они» неразрывно связаны друг с другом: «Представим себе две первобытные группы - родовые или племенные. Если бы они никогда не встречались друг с другом, каждый индивид в группе “А” и не ощущал бы, что он принадлежит к какой-то общности. Для того, чтобы появилось субъективное “мы”, требовалось повстречаться и обособиться с какими-то “они”». Это обособление лежит в основе культурных и прежде всего языковых различий, ибо группы взаимно отталкиваются друг от друга, стараются быть непохожими друг на друга и изначально стремятся не к взаимопониманию, а к взаимонепониманию: «Как видим, множество существующих на земле языков и диалектов по праву привлекает внимание социальной психологии. Это сплошная сеть “мы” и “они”. Ребенок вместе с языком получает от родителей не только средства общения, но и защиту от речевого воздействия огромного числа других людей - защиту в форме “непонимания” их речи». Непонимание «их» обеспечивает взаимопонимание среди «нас», взаимное отталкивание стабилизирует группы, делает их более прочными, внутренне едиными: «отличение во вне стимулирует уподобление внутри; негативизм по отношению к “ним” стимулирует контагиозность среди “нас”». Отношения между «мы» и «они» неизбежно носят характер взаимного отрицания, так как только «путем отрицания “их” формируется “наше”». «Они», «чужие» - это абсолютное зло, это от «них» приходит все плохое, включая саму смерть - и наоборот: «приятное - это соответствующее “нашему” (наличному или потенциальному), неприятное - “чужому”». «Нам» лучше отселиться от «них», вообще держаться от «них» подальше, ибо «они» - не люди: «В первобытном обществе “мы” - это всегда “люди” в прямом смысле слова, т.е. люди вообще, тогда как “они” - не совсем люди. Самоназвание множества племен и народов в переводе означает просто “люди”», - констатирует Б.Ф. Поршнев. Но, если «мы» - это люди, а люди - это «мы», то кто же такие «они»? Здесь автор выдвигает смелую гипотезу: «Не означает ли это исходное, можно сказать, исконное психологическое размежевание с какими-то “они” сосуществование людей на Земле с их биологическими предшественниками - палеоантропами (неандертальцами)? Именно их могли ощущать как недопускаемых к общению и опасных “нелюдей”, “полулюдей”. Лишь по мере вымирания и истребления палеоантропов та же психологическая схема стала распространяться на отношения между группами, общинами, племенами, а там и всякими иными общностями внутри единого биологического вида современных людей»0. Поршнев выделяет между обезьянами и людьми отдельное семейство троглодитид, в которое входят австралопитеки, археоантропы, палеоантропы, гигантопитеки и мегантропы. Эти троглодитиды, включая неандертальцев, - абсолютно не люди; все они были некрофагами - питались мертвечиной и костным мозгом, извлекаемым из костей, раскалываемых при помощи каменных орудий6. Очевидно, что общение с «ними» не было приятной стороной человеческой жизни: «Нет более выпуклого “они”, чем эти животнообразные предки, отталкиваясь от которых мы становились людьми. Если собрать все то, что у нас вызывает омерзение, окажется, что это свойства тех обезьянолюдей, от которых мы отвернулись и тысячелетиями уходим»7. Омерзительными же «они» были не в последнюю очередь потому, что, по мысли Поршнева, только что «отшнуровавшиеся» от палеоантропов и еще не превратившиеся в отдельный вид популяции неоантропов находились с ними в весьма специфическом «адельфофа- гическом» симбиозе - отдавали на съедение первым часть своего «приплода» и служили для них чем-то вроде скота - источником мясной пищи8. Гипотеза, конечно, чрезвычайно экстравагантная, а потому мало кем поддерживаемая; однако для нас важнее другое. Интересующая нас оппозиция «свои - чужие» по своей природе, очевидно, ближе к «мы - они», нежели к «я - ты»: нас привлекают не столько межиндивидные, сколько межгрупповые отношения. При этом наиболее понятное различие оппозиций «мы - они» и «свои - чужие» заключается в позиции наблюдателя: в первом случае он безусловно отождествляет себя с группой, в другом помещает себя несколько в иной плоскости, переводя противопоставление в сопоставление. Эта местоименная логика ведет к тому, что для «я», выбравшегося из «мы», и «свои», и «чужие» сливаются в «они», так что мы теряем не только «мы», но и сам предмет своих экзерцицнй, что нас, разумеется, никак не устраивает. Для нас предпочтительней осмыслить упомянутое различие не как дихотомическое, а как родо-видовое, причем так, что «мы» может противостоять «они» не только по критерию свойскости - чужести, но и по разнообразным иным, т.е. объем этого понятия больше объема понятия «свои». Конечно, местоимения - это не понятия, ради семантики мы перетасовали логику с грамматикой, лишь бы цель оправдала средства: на наш взгляд, оппозиция «свои - чужие» выступает вариантом инвариантной оппозиции «мы - они», и мы скорее можем понять первую из второй, чем наоборот. Джеймсу Фрэзеру, чтобы объяснить по методике выведения конкретного из общего один древнеримский обряд, потребовалось тридцать лет и двенадцать томов; авторские желания и возможности куда скромнее, но и нам для того, чтобы разобраться с проблемой, необходимо представить ее частью целого. Данное целое, правда, не слишком целостно - скорее, это конгломерат, континуум, бескрайнее проблемное поле и бездонное море литературы, но мы все же попытаемся наметить основные или, по крайней мере, выделяющиеся подходы и позиции к решению вопросов, связанных с оппозициями «свои ~ чужие» и «мы ~ они», а затем уже будем формулировать собственную гипотезу. И если в этом кратком прологе автор каким-то не очень рефлективным образом спустился от философии к антропологии и даже биологии, то, предварительно постулируя, что интересующие нас оппозиции имеют биологический генезис, психологическую природу, реализуются в поведении, структурируют взаимодействие социальных групп и семантизируются в идеологических схемах, сам обзор мы будем строить в противоположном порядке, поднимаясь от происхождения к осмыслению.