Б. В. ДУБИН, А. И. РЕЙТБЛАТ О СТРУКТУРЕ И ДИНАМИКЕ СИСТЕМЫ ЛИТЕРАТУРНЫХ ОРИЕНТАЦИЙ ЖУРНАЛЬНЫХ РЕЦЕНЗЕНТОВ (1820-1978 гг.)

Изучение социального бытования литературы - перспективная, быстро развивающаяся область научных исследований. По этой проблематике в последнее двадцатилетие был проведен ряд содержательных эмпирических исследований, посвященных главным образом изучению читателя.

150

вует как результат множества взаимодействий вокруг письменных и печатных текстов и, соответственно, структурируется связанными между собой ролевыми позициями участников этого взаимодействия — от автора до читателя[46]. Вместе с тем эмпирическое исследование функционирования литературы как социального института невозможно без учета реального многообразия действующих в рамках этого целого групп. Системное соединение институционального и группового планов анализа открывает возможность истолковать обращение книги и литературы в обществе как литературный процесс, увидеть его социально-структурные (статусные, ролевые) и культурные (мировоззренческие, идейные) аспекты, обнаружить как направления динамики исследуемых взаимодействий, так и механизмы поддержания их устойчивости, способы воспроизводства их принципиальной структуры (9).

В данной работе предложенная концепция развивается и уточняется применительно лишь к одной из функциональных позиций в рамках социального института литературы — обобщенной фигуре журнального рецензента.

Эмпирическое изучение рецензионной работы велось достаточно плодотворно в конце 20-х — начале 30-х гг.; тогда же увидели свет статьи, в которых рассматривались особенности теории и практики рецензирования художественной литературы (2, 4, 5, 11).

Попыткой прояснить некоторые закономерности рецензирования текущей художественной литературы, критерии, структуру и механизм критической оценки является проведенное в 1979—1982 гг. в секторе книги и чтения Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина эмпирическое исследование, по результатам которого подготовлена данная статья. Стремление выявить стабильные структуры рецензионной деятельности, с одной стороны, и ситуативные компоненты, меняющиеся со временем, — с другой, обусловило ретроспективно-сопоставительный характер работы.

Авторы стремились проследить структуру и динамику литературных авторитетов рецензентов, воспользовавшись для этого специфическим материалом — упоминаниями в журнальной рецензии на беллетристическую новинку имен тех авторов, которые значимы для рецензента как образец в том или ином отношении2. При этом литература понималась как слож

ная система, существующая на основе соотнесенности различных социальных ролей (писатели, издатели, книгопродавцы, читатели и т. д.). Представители каждой роли, исходя из характера своей деятельности и своих профессиональных интересов, с одной стороны, и понимания своей принадлежности к той или иной литературной группе, соотносящейся с иными группами, — с другой, по-своему видят литературу, в своей смысловой перспективе „выстраивают” различные литературные явления.

Осознание разрыва между неупорядоченной современностью с ее конкурирующими групповыми интересами, с одной стороны, и искомым в прошлом или будущем состоянием согласованности представлений о литературе — с другой, стимулирует возникновение на определенном этапе литературной жизни нового времени специфических ролей — литературного критика и рецензента. С этим же общим процессом формирования социального института литературы связано складывание такой устойчивой формы межгрупповой литературной коммуникации, ориентированной на соединение традиционных литературных представлений с новыми проблематическими значениями, как литературный журнал, обязательно содержащий отделы критики и библиографии.

Необходимо пояснить, как понимается в данной работе апелляция к авторитетным образцам. Подобная конструкция представляет собой сопоставление двух компонентов. Оценивая литературную новинку, рецензент называет значимые для него имена, демонстрируя и подкрепляя тем самым значимость собственного суждения, то есть собственную значимость. Иными словами, литературные авторитеты рецензента — символы его авторитетности. Тем самым в оценке, литературного произведения, в конструкции литературного факта появляется возможность увидеть механизмы и элементы самоопределения рецензента. Однако сколько-нибудь общезначимым суждением (и в этом смысле — признанным социальным фактом) данная оценка может быть лишь при потенциальном учете точек зрения других участников литературного взаимодействия в их возможном многообразии, при включении этих референтных персонажей в саму структуру выносимой оценки. Тогда в подобном суждении о литературной новинке можно видеть еще и систему адресации рецензента, точнее — символы его адресатов, значимых для него именно в множественности и разнокачест- венности потенциальных партнеров по взаимодействию. В таком случае правомерно трактовать отсылку к значимому имени как символ значимых для рецензента других — иных ролей (издатель, писатель, читатель) или иных групп участников литературного процесса (соратников, партнеров, конкурентов и т. п.). Возникает возможность аналитически разложить конструкцию рецензионного сравнения, видя в степени обобщенное™ „упоминания” (отсылки к имени того или иного автора, который персонифицирует норму литературного качества) указание на различный характер ориентаций рецензента — внутригрупповой, межгрупповой, инстату-

152

циональный. Границы значимости оцениваемого образца (и выносимой ему оценки) можно определить в таком случае, измерив символический потенциал называемого имени — богатство его связей с другими (количество одновременно упоминаемых имен), его ценностный ранг (местом в иерархии по количеству упоминаний), ценностный масштаб (символический возраст упоминаемого автора).

Устойчивую совокупность значимых для рецензентов имен и воспроизводящуюся их смысловую структуру мы трактуем как достояние социального института литературы, институциональную традицию, тогда как изменчивые компоненты литературных ориентаций рецензентов соотносим с их групповой принадлежностью, видим в них символы группового самоопределения. Пределом всеобщности литературных значений (согласованности координат литературного взаимодействия) так или иначе выступает „прошлое” (хотя степень его „глубины” может меняться). Соответственно, настоящее при этом трактуется как область относительного разнообразия ценностных позиций и содержательных определений литературы, и тут правомерно судить о мере согласованности этих определений или о характере их соотнесения (конкуренция, диалог и т. д.). Таким образом, можно говорить о трех различных уровнях литературных значений, кодируемых упоминаемыми в рецензиях именами: 1) всеобщих институциональных ценностей и символов (устойчивая классика); 2) групповых норм и авторитетов (динамический „средний состав” кандидатов в классики); индивидуальных образований (единичные упоминания представителей проблематической инновации). Переход значений одного уровня на другой (смена ориентаций обобщенного рецензента, переадресация к иным партнерам, в нелитературные инстанции — системы социального контроля, социализации и другие) в данном случае и составляет собственно реальное содержание литературного процесса.

Исследуемая конструкция рецензионного сравнения может тогда быть типологизирована по степени обобщенности, абстрагированности второго, эталонного компонента. Нижний предел в таком случае составляет сравнения нового автора (или произведения) с автором (или произведением) того же уровня значимости (например, с авторами того же возраста). Их можно интерпретировать следующим образом. На начальной стадии консолидации литературной группы средством демонстрации

153

принадлежности к ней для рецензента выступает указание на наличный состав направления, школы, кружка, либо столь же конкретная адресация к литературному противнику (тогда меняется „знак” отсылки). В той мере, в какой можно с достаточной жесткостью связать состав отсылок с наличным составом данной группы, не упоминаемой другими рецензентами, можно говорить о стадии „заявок” группы на признание и авторитет. Возрастание значимости отдельных имен (в том числе для оппонентов) тогда будет означать переход этой литературной группы на стадию демонстрации достигнутого признания, а далее — на стадию расширения области влияния (при этом значимые фигуры из состава группы все более жестко связываются с авторитетами прошлого). Стало быть, степень разнообразия упоминаемых современных авторов можно считать показателем напряженности взаимодействия множества течений и групп, а все большую согласованность списка избранных авторитетных имен современников — указанием на преобладание авторитета со стороны той или иной группы.

Поскольку настоящее выступает для рецензентов неоднозначным и проблематичным, они предпринимают специальные действия по определению этого настоящего, так сказать, по закреплению его образа. Это осуществляется посредством апелляции к предшествующему состоянию, наделяемому посредством соотнесения с ценностью — статусом авторитетного образца и выступающему, в свою очередь, ценностным критерием „действительности настоящего”. Разнородные актуальные значения при этом упорядочиваются в очерченных границах через соотнесение их с так или иначе обобщенными или даже „всеобщими” точками отсчета.

Утверждение через соотнесение с уже имевшими место явлениями образует устойчивую конструкцию литературных оценок и самооценок, групповых манифестов и индивидуальных творческих программ, то есть отлаженную и эффективную культурную форму, лежащую в основе практически любого взаимодействия в рамках социального института литературы. Выделяемая с ее помощью „высокая классика” является центральным компонентом актуальной литературной культуры, задавая ей на каждый данный момент общую для участников взаимодействия систему координат и обеспечивая их тем самым сознанием принадлежности к социальному институту литературы.

Можно полагать, что набор писательских имен, представляющих классику, должен быть довольно жестко замкнут и длительное время постоянен, ибо ему предписана способность соотносить и связывать в принципе неисчерпаемое многообразие все увеличивающихся в объеме значений и образцов, служить средством их перевода друг на друга, то есть способом поддержания границ социального института литературы.

Чем более отвлеченным от непосредственной литературной борьбы (стало быть — обобщенным и многозначным) является приравнивающий компонент отсылки, тем в большей мерgt;е можно говорить .о символическом, собственно культурном самоопределении референтной группы рецензента: оно задается теми или иными ценностями, идеями литерю-

154

туры. Апелляция к сверхавторитету может быть раскрыта как указание на ту позицию, с которой становится обозримой и понимаемой вся полнота смысловой реальности (включая современность), и, соответственно, на предельно широкие рамки рассмотрения и оценки. Символический сверхавторитет — это тот, кто мог бы наилучшим и исчерпывающим образом выразить все происходящее как осмысленное целое. Отсылка к подобного рода символу со стороны той или иной конкретной литературной группы представляет собой возвышение своей позиции над современностью и вынесение ее в историю, то есть апелляцию к внелитературным инстанциям и критериям. Расширение же спектра имен прошлого, не ограничивающегося избранными сверхавторитетами, будет означать указание на множественность культурно самоопределяющихся групп, готовых к сосуществованию и диалогу, а не к конкуренции и доминированию.

В данной статье фигура рецензента принята за „единое условно действующее лицо”. Иначе говоря, имеется в виду лишь социальная позиция рецензента в рамках литературной системы, то есть исключительно нормативные компоненты его литературных ориентаций. Принимаемый нами здесь усредненный способ описания представляется наиболее удобным как раз для позиции рецензента. Последний, как правило, исходит именно из общих норм, безымянных и „естественных” правил поведения в системе литературы, что, видимо, связано с основной функциональной нагрузкой его роли — обращенностью к внешним (межгрупповым, надситуативным) контекстам и подсистемам, которые он либо представляет, либо имеет в виду как адресата, и которые, наконец, инструментально используют его оценку. Примечательно, что и сам рецензент в большинстве случаев как бы анонимен: важна его оценка, а не ее автор или критерии, которые полагаются общеизвестными.

Понятно, что при таком понимании рецензентом может быть любой носитель основных стандартов литературной культуры при наличии минимума соответствующих технических навыков. С этим связана и высокая „текучесть кадров” ft сфере рецензирования, и фактическое отсутствие хотя бы каких-нибудь форм обсуждения и обобщений оснований работы рецензента, кроме, может быть, чисто технических.

Характерно, что подобные инструктивные материалы относятся к сфере журналистики, либо им обучаются просто „на ходу”: для самих рецензентов их деятельность есть социализация к литературной современности и потому не включает методических указаний относительно управления этой социализирующей деятельностью (не может быть рационализирована „изнутри”).

Исходя из этого, приводимые далее эмпирические данные следует понимать как характеристики постоянно воспроизводящейся системы литературных координат обобщенного рецензента. Те или иные отклонения от этой базовой структуры при данном способе рассмотрения трактуются лишь в самом общем смысле — именно как отклонения. Не будучи подвергнуты анализу в своей исторической конкретике, они принимаются за симптом какого-то изменения нормативного согласия. Эти изменения

155

будут связываться с ситуациями умножения культурных позиций в воззрениях на литературу (соответственно — увеличения группового разнообразия) .

Поскольку журнальный рецензент размечает литературный поток и дает оценки новинкам на основе определенных представлений о литературе, то через производимые им сопоставления можно реконструировать систему его „литературных координат”. Рецензент находит новинке место на „литературной карте”, показав ее соотношение (сходство или отличие) с другим, менее проблематичным авторитетным произведением. Идею анализа „литературных координат” рецензентов выдвинул известный шведский социолог литературы К. Э. Розенгрен в своих работах о динамике шведской литературной системы в XIX—XX вв.; он же дал статистико-математическое обоснование возможности их изучения на основе рецензий на новые книги. (14, 15, изложение концепции см. в: 12, с. 83-90). В СССР близкую по характеру работу (на материале энциклопедий, то есть, на более высоком „этаже” литературной системы) провел В. А. Конев (8).

Нами на основе модифицированного варианта методики К. Э. Розен- грена было осуществлено эмпирическое исследование структуры литературных авторитетов журнальных рецензентов XIX—XX вв. С этой целью учитывались все упоминания в рецензиях московских и петербургских (петроградских, ленинградских), выходивших не чаще трех раз в месяц, литературных журналов (приложения не обследовались) за двухгодичный срок с двадцатилетним интервалом — с 1820 г. до наших дней (то есть 1820—1821 гг., 1840—1841 гг. и т. д.). Начальной точкой отсчета был принят г. В силу ряда обстоятельств, были сделаны два небольших отступления от указанного принципа (1939—1940 гг. - чтобы получить более „чистую” картину развития литературы в довоенной ситуации и 1977— 1978 гг. — так как исследование было проведено в 1979—1982гг.).Кроме того, позднее, с целью уточнения характера развития советской литературы, был проведен дополнительный замер по 1930—1931 гц.

В качестве координат анализа изменений в стр|уктуре рецензионных авторитетов в работе были использованы универсальные оси организации культуры: „пространственные” характеристики (имеется в виду не географическое пространство, а пространство культуры) — „отечественное — иностранное” и особенно „временные” параметры (имеется в виду не хронологическое, а „культурное” время) — „старое — новое” или, иначе, „классическое — современное”[47].

Объем статьи не позволяет в равной степени охарактеризовать все уровни литературных авторитетов рецензентов, выделенные во вводной части данной работы. Основное внимание было уделено наиболее общим литературным ориентациям рецензентов (классика и т. п.); сфера групповой борьбы и групповых авторитетов почти не затрагивалась, что должно составить предмет дальнейшей работы над темой.

Основные фактические итоги проведенного исследования суммированы в виде таблиц, помещенных в приложении к статье.

Анализ зафиксированных упоминаний позволил сделать ряд обобщений, касающихся характера работы рецензента. Так, выяснилось, что отсылка рецензента к тому или иному авторитету — неотъемлемая характеристика его ориентаций и содержится не менее чем в одной пятой части рецензий (1840—1841 гг.), и может присутствовать более чем в половине их (1930— 1931 гг.). ?ыло также установлено, что в каждом замере среди упоминаемых писателей преобладают авторы, упоминаемые в данный период впервые: они составляют от 77% (в 1840-х гг.) до 55% (в 1900-х гг.). Иначе говоря, литературный горизонт рецензентов приближен к настоящему и задан ценностями современности. Даже если отсылки следуют к писателям прошлого (а доля их даже среди упомянутых лишь в этот период и далее „забытых” составляет от немногим более половины - в 1820-х гг., до 6% — в 1930-х гг.), они „авторизованы” современностью, актуализированы рецензентами по собственным основаниям.

Об ориентации на современность свидетельствует и тот факт, что от четверти (в 1860-х гг.) до половины (в 1930-х гг.) авторов, упоминаемых в данный период, не „переживают” его границ и далее не упоминаются.

Фактически с 1860-х гг. базовая структура ориентаций рецензентов при всех изменениях в наборах конкретных авторских имен остается постоянной. Она сосредоточена на отечественных авторах, причем в большинстве - это писатели старших возрастных групп: классики и .^кандидаты” в классики. Утвердившиеся на протяжении первых двух-трех замеров лидеры упоминаний далее не выпадают из совокупности памяти рецензентов, не сменяются другими их современниками. Вновь вводимые авторы получают истолкование в перспективе предшественников. Ретроспективного переструкТирования системы авторитетов, иных версий отечественного прошлого и иных представлений о прошлом как форме подобной преемственности сознание рецензента, видимо, не отмечает.

Охарактеризуем теперь специфику каждого изучавшегося периода. В качестве исходной точки отсчета в исследовании были взяты 1820— 1821 it., поскольку именно в этот период в русской литературе складывается система регулярного рецензирования новых произведений. В этом периоде общее количество рецензий чрезвычайно невелико (в сравнении с последующими замерами — минимально), место их в журнале четко не определено, а по форме они представляют собой то литературно-критическую статью, то письмо читателя, то информацию о факте выхода и содержании книги. Характерно, что необходимость обосновать литературную оценку ссыпкой на авторитет уже достаточно высока (здесь насыщенность рецензий упоминаниями — самая высокая за все годы), но набор значимых имен достаточно однороден: упоминаются, и при этом с положительной оценкой, лишь представители „настоящей” литературы прошлого, причем различия между ними не настолько принципиальны, чтобы вызвать дисквалификацию того или иного образца, равно как и выдвинуть пред-

157

ставление о сверхавторитетном образце. Иначе говоря, повышенная ценность литературы, особенно литературы национальной, в качестве регулятивного принципа при оценке литературы еще не настолько осознается, чтобы имеющиеся групповые разногласия перешли в открытую литературную борьбу. Хотя среди лидеров упоминаний преобладают отечественные авторы, принадлежащие как „старой” (И. Дмитриев), так и „новой” (К. Батюшков, В. Жуковский) словесности, в целом для рецензентов более значима иностранная литература — старинные, античные образцы (Гомер, Вергилий), авторы эпических поэм более позднего времени (Т. Тассо, Д. Мильтон, Г. Клопшток). Можно говорить о преобладании ориентаций на более давнюю словесность: в среднем доля упоминаний наиболее „старых” авторов (126 лет и более) в данные годы максимально высока — 41%, тогда как в другие периоды она никогда не превышает 26%. Примечательно и то, что лидеры упоминаний этого периода никогда впоследствии не входили в лидирующую группу. Это свидетельствует о том, что в дальнейшем структура литературных авторитетов рецензенте® претерпела кардинальные изменения.

В период 1840-1841 гг. мы имеем дело с принципиально иной, в сравнении с предыдущим замером, литературной ситуацией. Значительно расширяется литературный горизонт рецензентов, теперь в поле их внимания попадает почти вся печатающаяся художественная литература (в эти годы было опубликовано в девять раз больше рецензий, чем в 1820— гг.), существенно выросло и количество упоминаемых писателей. По-видимому, из-за ориентации рецензента на широкого читателя, ожидающего от литературы завлекательности и интересности, лищь одна пятая рецензий содержит упоминания литературных авторитетов (самый низкий показатель по всем замерам).

Почти полностью меняется (по сравнению с 20-ми гг.) набор наиболее часто упоминаемых писателей, причем на первое место выходит А. С. Пушкин. Однако, как и в предыдущем периоде, значимость зарубежной словесности для рецензентов чрезвычайно высока. Две трети упомянутых в этот период писателей — зарубежные, но теперь в поле зрения рецензентов входит именно современная словесность: почти половина рецензируемых книг принадлежит иностранным авторам (уровень, который в дальнейшем уже никогда не был достигнут). Значимы для рецензента не только новые авторы, но и новые литературные регионы: Америка, Скандинавия, Восток. Среди наиболее часто упоминаемых авторов абсолютное большинство — иностранцы, прежде всего, представители романтизма. Видимо, в этом замере мы фиксируем формирование столь значимой и впоследствии уже практически не исчезающей установки рецензентов на „современность” (в предшествующий период доля упоминаний писателей не старше 50 лет составляла лишь 18%, в 40-е гг. она достигает 33%, увеличивается и в последующем замере).

В итоге можно характеризовать данный период как время значительного разнообразия литературных установок, широты сосуществующих вкусов

и программ, что, отметим, находит выражение в частых упоминаниях

158

(пуст^ и с отрицательной оценкой) немалого числа писателей, уже и в то время ^причислявшихся к „низкой” литературе (П. де Кок, А. А. Орлов, М. Комаров), а также в возможности иронической или отрицательной оценки многих совсем еще недавно причисленных к авторитетам (Сумароков! Державин). С этим, видимо, связано и присутствие в этот период на литературном горизонте рецензентов ряда „современных” авторов, значимостк которых подтверждена и последующими поколениями. С этой же тенденцией к выявлению многообразия возможных определений литературы связана и высокая (высшая для всех замеров) доля авторов, упоминавшихся лишь в эти годы и никогда более не упомянутых.

Характетжым примером выборочного отношения к прошлому может быть деятельность рецензентов в период 1860-1861 гг. Образ литературы в сознании вецензентов в эти годы крайне единообразен и нормативно упорядочен. В результате значительная часть имеющегося литературного потока вообще не рецензируется, поскольку оценивается лишь то, что достойно быть введенным в литературу (общее количество рецензий минимально в сравЦрнии с последующими замерами). Литература теперь понимается прежде (сего как литература отечественная: рецензируются в подавляющем большинстве книги русских писателей, их имена абсолютно преобладают и сре)|и упоминаний. Среди восьми чаще всего упоминаемых писателей нет              эстранного.              Представления об отечественных

литературных

высокой степени согласованы: число их в

целом невелико, |а средняя частота упоминаний каждого, напротив, гораздо выше, чеМ повеем другим замерам.

Рецензенты ориентируются преимущественно на современную словесность: 81% упоминаний составляют имена писателей, родившихся не более 70 лет назад. Только в этом замере лидером по количеству упоминаний выступает активно Действующий в литературе писатель — И. Тургенев (он же, что примечательно, лидирует и по количеству рецензий на его произведения в эти годи). Кроме того, стоит заметить, что Тургенев — „новый” авторитет, введенный лишь в данном замере и впоследствии постоянно присутствующий на литературном горизонте рецензентов.

В целом можно считать, что именно в этот период наиболее отчетливо проступили характеристики и тенденции, базовые для отечественной литературной культуры. В этом смысле сконструированный тогда образ русской литературы служил далее ценностным масштабом при оценке литературного потока рецензентами, и, вероятно, он чаще всего и имеется в виду, когда говорят о русской литературе XIX в.

Сформировавшиеся в предшествующий период конститутивные нормы литературной культуры рецензентов сохранили свою значимость ив 1880— 1881 гг. Однако, рутинизируясь, они несколько потеряли свою отчетливость, уменьшилась необходимость предъявления литературных авторитетов при оценке нового (снизилась доля рецензий с упоминаниями), повысилась значимость зарубежной литературы (выросла доля рецензий на произведения иностранной словесности и доля зарубежных авторов в общем корпусе упоминаний). Основная совокупность авторитетов этих

лет — авторы, значимые и в предыдущие периоды (характерно, что в среднем упоминаемые писатели несколько „постарели”, доля упоминаний писателей в возрасте до 70 лет уменьшилась с 81 до 69%, тогда кАк доля их среди авторитетных лишь в это время возросла с 65 до 81%, т/е. большинство позднее не авторитетных имен принадлежит писателям, действующим в этот период в литературе).              I

В 1900—1901 гг. структура литературных авторитетов рецензентов также не претерпевает принципиальных изменений - преобладает ориентации на отечественных писателей, отмеченных как авторитеты в двух предыдущих замерах (стабильной остается как их доля в общем ^ассиве упоминаний, так, в основном, и набор конкретных имен). Данный период можно, с определенной мерой условности, считать временем наиболее выраженных классикалистических ориентаций в отношении к отечественной словесности. Для рецензентов этой эпохи вполне устанавливается нормативный состав высокозначимой русской литературы прошлого, оценки и средства ее интерпретации согласованы, „система координат” позволяет рецензенту без особых проблем классифицировать и оценивать поток текущей словесности. „Окостенению” набора классических авторитетов (58% упоминаний приходятся на писателей, родившихся более 70 лет назад) сопутствует сравнительно низкая авторитетность большинства современных авторов (37% упомянутых в этом замере писателей больше никогда не упоминалась, что существенно выше, чем в двух предыдущих замерах), ни один из которых не вошел в число лидеров упоминаний. Многие современные писатели, ставшие символами данного периода для последующих поколений, малоавторитетны (А. Чехов, М. Горький и В. Короленко не входят в число лидеров, а И. Бунин вообще не упомянут). Для этого периода характерно явственно выраженное расхождение между списками лидеров рецензий (наиболее проблематичными, спорными писателями) и лидеров упоминаний (наиболее авторитетными, бесспорными именами). Тем самым можно диагностировать наличие в рамках устоявшейся системы ориентаций рецензентов своего рода „очага” проблематичности, то есть симптома вероятных перемен. Останавливает на себе внимание и довольно резкий рост склонности рецензентов сопоставлять новинки отечественной словесности с иностранными авторитетами (вдвое чаще, чем раньше). Если же сказать, что среди подобных авторитетов чаще других встречаются такие „новые” и проблематичные фигуры, как

Э.              По, Г. Флобер, Ги де Мопассан (к ним, видимо, близок уже известный рецензентам Э. Золя), Д’Аннунцио, М. Метерлинк и другие, то можно с большой обоснованностью утверждать, что система литературных координат рецензентов находится в данный период накануне возможных перемен.

Первый из рассматриваемых в статье периодов развития советской литературы, 1920-1921 гг., можно характеризовать как состояние разлома литературной системы, порожденное произошедшими социальными изменениями и нашедшее свое выражение в неустойчивости социально-организационного обеспечения литературного производства, в трансфор-

160

мацияА состава писателей и литературных критиков, в проблематичности литературного самоопределения писателей. Это проявилось в резком снижений числа выходящих книг, недолговечности журналов и, соответственно, уменьшении количества рецензий (почти втрое меньше, чем 20 лет назад) и упомянутых в них писателей. В целом можно говорить об „упрощении” социального института литературы — разрушении существующей иерархии ¦ сложившейся системы связей литераторов, о синхронном существовании нескольких литературных групп, не принимающих друг друга во внимание и занятых преимущественно внутренней консолидацией.

Несмотря на преобладание явственно антиклассикалистских установок различшго содержания, объединенных общим пафосом жизнестрои- тельства, „прЬрыва” сквозь наличную культуру в будущее, ив этот период апелляции к\ авторитетным литературным образцам, маркированным достоинством» осуществившегося прошлого, составляли основание литературного взаимодействия.

Понятно, 4г° ожидать появления упоминаний, тем более литераторов далекого и „чужого” прошлого, в рецензиях, написанных представителями тех групп, которые ориентировались исключительно на настоящее или будущее, вряд тп возможно, кроме, пожалуй, отсылок к единомышленникам, соратниками т. п. Ориентации на литературу так или иначе поддерживались либо в связи с задачами сохранения традиции, либо с потребностями в ее создании, вьятчая освоение, переоценку, отбор уже авторизованного (иными группами! в других обстоятельствах и по иным поводам) прошлого. Обе эти ориентации дали в совокупности резкий рост количества рецензий, содержащих апелляцию к предшественникам, по сравнению с рубежом веков (более чем!в полтора раза; в среднем каждая третья рецензия отсылала произведение текущей словесности к тому или иному авторитету). При этом наиболее актуальной оказалась эпоха „начала” русской литературы (ее „золотой век”, и прежде всего, А. Пушкин). Как и во всех последующих случаях, Пушкин выступал, с одной стороны, „горизонтом” и пределам в истолковании последующей литературы (ссылки на „пушкинские Традиции” оказывалось достаточно), с другой же — самым ее центром, т?к что вокруг его имени всякий раз выстраивалась новая традиция, его же именем скрепляемая с целостностью русской литературы, да и литературы как таковой. Упоминание именно Пушкина характерно в данном случае еще одним: возглавляемый им вместе с А. Блоком список лидеров упоминаний состоит по преимуществу из поэтов. В первые революционные годы литературный поток состоял почти исключительно из лирики и драматургии, что, видимо, вообще характерно для эпох, осознающих и подчеркивающих свою актуальность, „новизну”. Блок, явственно опережающий по количеству упоминаний современников, выступал, очевидно, символом искомого единства „старого” и „нового”, классической традиции и революционной современности. Примечательно, что В. Шекспир — практически единственный представитель зарубежной словесности среди лидеров упоминаний. Набор упоминаемых иностранных авторов в этот период вообще резко сокращается, как и количество

161

рецензируемых произведений зарубежной литературы (также издаваемой иностранной словесности): доля зарубежных авторов в общем/объеме упоминаемых писателей »в этот период самая низкая за все исследуемые периоды. Можно полагать, что это „замыкание” традиций вокруг Символов национальной культуры связано как с представлением об уникальности актуальных проблем и задач, стоящих перед литературной системой и перед национальным сообществом в целом, так и с обстановкой культурной изоляции, характерной для периода войны и революции.

К 1930-1931 гг. ситуация в литературе по сравнению с 20-ми гг. существенно изменилась. Ориентации рецензентов стали повышенно „литературными” (доля рецензий, содержащих отсылки к литературным авторитетам, наибольшая за все замеры), резко выросло и количество упоминаемых писателей. Другой характерной чертой этого периода/является повышенная значимость современников: писатели в воэрасте/до 50 лет составляли 64% всех упоминаемых, в то время как в начале 10-х гг. — 35%, а в конце 30-х — 36%. Еще показательнее данные по самой молодой когорте упоминаемых — авторах до 30 лет: обычно доля их колеблется на уровне 3-5%, а в этот период они составили 16% упомшиемых литерато- рюв. Стоит, впрочем, отметить, что почти половина упомжнаемых авторюв больше не встречается в упоминаниях последующих периодов. в сравнении с концом 30-х гг. в группе лидеров упоминаний разитехьно преобладают писатели-современники, причем это авторы, как правшю, не упоминавшиеся в 20-х гг. Можно сказать, что лидирующая группа фактически полностью обновилась, за исключением В. Маяковского, р конце же 30-х гг. среди лидеров уже нет ни одного действующего в литературе автора.

Таким образом, сложившуюся на рубеже 20—30-х jr. ситуацию можно характеризовать как наиболее антиклассическую в Iистории советской литературы. Авторитет литературной классики и традиции вообще предельно низок и определяется не историческим понимжием ее значимости или наличными традициями в истолковании классических текстов, а, прежде всего, актуальными задачами отдельных rpjfin современных деятелей литературы.              j

Стабилизация системы литературных координат) рецензентов, фиксируемая в замере 1939-1940 гг., нашла, в частности, выражение в количестве упоминаемых авторов: если за 20-е гг. число их выросло почти втрое, то за 30-е оно осталось на том же уровне. Однако внутри самого массива упоминаемых авторов произошли существенные изменения. Так, доля „молодых” авторов в общем объеме упоминаемых писателей сократилась, особенно это коснулось самых молодых — до 30 лет: их число сократилось сравнительно с 20-ми гг. более чем вдвое. Вместе с тем значительно выросла доля наиболее „старых” классиков — условно говоря, гоголевской и предыдущих эпох, равно как возросла и доля зарубежных писателей, приближаясь к половине всех упоминаемых авторитетов (особенно это касается авторов XIX и предшествовавших веков). Меняется и значение поэзии как формы представления ценностей и идеалов, но это находит свое выражение в обращениях к поэзии прошлого, причем к наиболее бесспорным

162

авторитетам — А. Пушкину, Н. Некрасову, М. Лермонтову; новую классику знаменует В! Маяковский.

Показательно изменение списка лидеров. Из первой десятки лидеров 30-х гг. сохранили свое ведущее положение лишь четыре автора — Л. Толстой, А. Чехов, М. Горький, В. Маяковский. Весьма примечательно, что два первьк места в списке принадлежат (и это — единственный раз за исследуемый период) Горькому и Маяковскому - советским писателям, выдвинувшемся и приобретшим высокий авторитет и статус еще до революции, принявшим ее и активно присоединившимся к строительству новой культуры. Современники, отметим, в этот период не входят в лидирующую группу упоминаемых — ее составляют исключительно писатели прошлого, ныне не действующие в литературе.

Таким образом, описываемый период приходится характеризовать, с одной стороАл, как время стабилизации литературной культуры, с другой же — как эпоху ее повышенной литературности. Как видим, в этот период практически нА происходит выдвижения новых литературных авторитетов. Скорее, осуществляется перестановка и закрепление уже ранее отмеченных и оценежшх писателей, которые сами по себе не проблематичны: они осознаются ¦ принимаются как „естественная” традиция, „наследие”. Поэтому ведущим аспектом литературного поведения становится демонстрация правильности, в том числе прямого и законного владения традицией. Помимо тег о, демонстрируется именно литературное поведение, важным для рецензентов становится подчеркнуть, что речь идет именно о литературе. Так1в этот период количество рецензий с упоминаниями весьма значительно \доля их наибольшая за все периоды исследования. Высока насыщенность ккждой рецензии упоминаниями и частота упоминания каждого писателя в Аре днем (она также наивысшая за все периоды).

Начало 60-х гг.\(1960-1961) условно можно назвать ангиклассиче- ским периодом, хотА и в эти годы авторитетность определенных традиций в литературе прошлого оставалась значительной. В целом здесь можно зафиксировать сдвиг литературы в сторону „жизни” с заметным понижением значимости собственно литературных оценок. Это нашло свое выражение в резком паденш| доли рецензий, содержащих упоминания. В конце 30-х гг. их можно было встретить в каждой второй рецензии, теперь же они встречаются лишь в каждой четвертой. При этом весьма заметную, гораздо более выраженную, чем во все другие периоды, долю упоминаемых авторов составляют писатели, активно действующие в литературе, современники, люди до 70-летнего возраста. На их долю приходится почти две трети упоминаемых литераторов, что сопоставимо, пожалуй, лишь с 60-ми гг. прошлого столетия (в другие периоды доля современников приближается лишь к половине всего корпуса авторитетных фигур)'. Характерно, что доля писателей, вошедших в литературу между началом 30-х и началом 60-х гг. (то есть современников и ближайших предшественников), в этот период наибольшая из всех известных по другим замерам, что также близко к ситуации 60-х гг. прошлого столетия, тогда как значимость авторов, введенных в литературу ранее, в целом снижается, а авторитет до- и

163

пушкинской эпохи (и самого Пушкина) в это время минимален./Вместе с тем примечательно, что установка литературы в этот период на обновление, актуальность, саму жизнь, ведя к „омоложению” корпуса авторитетов, сказывается, видимо, и на его устойчивости: доля писателей, упоминаемых лишь в этот период, также оказывается весьма высока и приближается к половине всех упоминаемых (эти данные близки к характеристикам начала 30-х гг.).              J

Ряд писателей прошлого практически выпал в эти годы из круга актуальной современности, причем можно утверждать, что испытание на устойчивость определенных традиций в чисто культурном плане было одним из наиболее радикальных. Горизонт упоминаний существенно снизился. Так, в первой десятке авторитетов нет ни одного писателя, умершего или завершившего свой творческий путь в XIX в. Однако иаэтого отнюдь нельзя сделать вывод, что падает значимость системы литературных координат. Видимо, определения литературы в терминах жизненной правды попросту приглушают на время значимость альтернативных определений и традиций, в том числе традиций, функционально предназначенных представлять литературу в целом (а также целостность кулиуры, нации, народа и др.).              /

Завершая рассмотрение эмпирического материала концом 70-х гг. (1977-1978), полагаем необходимым отметить следующее: характеристика современности осложняется тем фактом, что исследователь имеет дело в данном случае с „открытой” ситуацией и не может —/в том числе и технически — отделить в ней стабильные черты от подвихлых. Включенность в рассматриваемую ситуацию дает, казалось бы, возможность опереться на всякого рода неявное знание, но вместе с тем затрудияет выход за сферу прямой практической оценки участника. Поэтому жлеет смысл ограничиться в описании современности лишь моментами, подчеркивающими ее близость к прошлому либо расхождение с ним, те есть истолковывать ее в терминах прошлого, заняв как бы классицистическую позицию относительно нынешнего дня. Это соответственно сужает и набор характеристик, которыми может располагать исследователь, j

Объем и границы системы литературных авторфетов в конце 70-х гг. в целом стабилизируются, что видно из усредненносф показателей. Однако дело не только в этом: высока и сама степень согласия относительно ведущих авторитетов, сглажены черты различия между ними (каждый из них истолковывается в терминах другого). В целом усиливается ориентация на собственно литературных предшественников, хотя она и не приближается к степени, достигнутой в конце 30-х гг. Менее подчеркнутой становится апелляция к современности, в то время как ретроспективистские тенденции усиливаются. Понятно, что значение классики (и особенно „высокой”, общепринятой и бесспорной) возрастает. В качестве обоснования убедительности литературных оценок используется отсылка не к будущему или настоящему, а, скорее, к традиции и авторитету. Наряду с устойчивым „ядром” общей литературной культуры, прорисовывается „размытая” область многочисленных направлений, течений и традиций, знаменуемых

164

малоу^оминаемыми именами отечественных, а еще чаще — зарубежных авторов. Плюрализм литературных ориентаций в этой сфере демонстрируется множеством имен (общее их количество более чем вдвое превышает данные во двум предыдущим эпохам), что особенно характерно для специализированной работы в области оценок иностранной литературы. В этом последней случае многообразие вводимых национальных литератур и традиций опознается рецензентами-специалистами в терминах национальных же авторитетов, а не символических фигур русских или советских классиков (как э^о было, скажем, в 60-е гг.). Но при большом объеме собственно зарубежный писательских имен в число лидеров иностранные писатели в эти годы !не попадают, более или менее выражена авторитетность лишь таких символических фигур, как Шекспир и Гете. В целом литературная культура в этот период сконцентрирована все же на отечественном прошлом. Общую классикализацию литературных ориентаций можно было бы продемонстрировать на двух показателях, обычно чутких к этому процессу: авторитетности поэзии прошлого (в сравнении с современной прозой) и значимости Пушкина. По обоим этим показателям рассматриваемый период существенно превышает начало 60-х и приближается к концу 30-х гг.

В целом об этом же свидетельствует и состав группы лидеров. В ней, как и в период конца 30-х гг., практически отсутствуют активно действующие авторы. Лидирует (и с большим преимуществом) Пушкин, за ним следует Л. Толстой. Далее идут советские классики поэзии (Маяковский) и прозы (Горький). Ориентация на отечественную традицию дополняется столь же сверхавторитетными именами Блока, Достоевского, Гоголя и Чехова.

Подробное рассмотрение изменений в ориентациях рецензентов с течением времени показывает, что они проявляются шавным образом в „омоложении” когорты упоминаемых писателей. Ключевыми периодами здесь являются 60-d гг. прошлого столетия и 30-е гг. нынешнего, когда треть и более упоминаний относится к 30—40-летним авторам, а в целом доля, упомянутых в Ьозрасте до 50 лет составляет около двух третей когорты. Эта характеристика — динамика наличных сил, выходящих на литературную арgt;ену — и' есть основная независимая переменная в работе системы: данный процесс сопровождается повышением доли суждений от авторитета (количества рецензий с упоминаниями) и снижением доли упоминаний зарубежных авторов. Связь трех этих показателей — по крайней мере между сороковыми годами прошлого и нынешнего столетий — остается постоянной, а направление изменений по ним согласованным: чем выше доля упоминаний „молодых” авторов, тем выше и доля упоминаний отечественных писателей при возрастающей же доле рецензий с упоминаниями в общем массиве откликов (литературность). И наоборот, „постарение” авторитетов обычно сопровождается делитературизацией системы (падением доли рецензий с отсылками) и возрастанием значимости зарубежной словесности (исключение составляет лишь замер 1960— 1961 гг., когда усиление ориентации на старшие возрастные категории — ч              165

авторы в возрасте более 50 лет — и делитературизация тем не менее сопровождаются возрастанием авторитета отечественной литературы).

Ориентация на иностранную словесность, вообще преобладающая лишь в первых двух замерах, в дальнейшем не дает столь значимых колебаний. Уменьшаясь по мере роста авторитетности молодых отечественных авторов, она в остальные периоды гораздо стабильнее, чем другйе показатели, то есть представляет собой постоянно действующий фактор, нормативный „фон” оценки.              /

Доля зарубежной словесности в общем массиве упоминаний между 80-ми гг. прошлого и 70-ми гг. нынешнего столетий вообще оставалась бы практически неизменной (около 36%), если бы не два исключения — замеры 1930—1931 и 1960—1961 гг., когда она снижается. Но это именно те периоды, когда идет бурное — в первом случае и более мягкое — во втором, „омоложение” авторитетов. Изменения же в других случаях относятся не к совокупному авторитету зарубежной словесности, а к именам ее представителей (наличие в первой десятке лидеров в замерах 1880—1881 гг. — Золя и Диккенса, 1900—1901 — Ибсена и Золя, 1920-1925 - Шекспира, 1930—1931 — Ремарка, 1939—1940 гг. — Хемингуэя) и не меняет общего положения дел.

В целом доля писателей, введенных в структуру литературных авторитетов, после 60-х гг. прошлого столетия от периода к периоду уменьшается. Незначительные отклонения от общей тенденции здесь относятся к 1939— 1940 гг., когда несколько растет доля авторов, включенных в упоминания в 1880-1881 гг., и к 1977-1978 гг., когда увеличивается доля писателей пушкинской эпохи. В целом это согласуется с общей реставрирующей тенденцией системы в эти периоды и с тем, что некоторое ретроспективное повышение оценки отечественного прошлого наблюдается на нашем материале лишь применительно к эпохе Пушкина и Толстрго — Достоевского. Так, доля упоминаний отечественной сверхклассики (авторов в символическом возрасте более 125 лет) среди всего массива отсылок вообще невелика, а для более старших возрастных групп еще ниже. Отклонения от этой общей тенденции — замедление спада в 1939—1940 гг., некоторое повышение в 1960—1961 гг. и более значительное в 1977-1978 гг.-{относятся, как легко видеть (табл. 3), именно к этим двум референтным периодам.

Подводя итоги проведенного исследования, отметим, что, несмотря на известную неполноту (слишком большой интервал между замерами, затрудняющий локализацию периодов „сдвигов” в литературной системе), оно позволило зафиксировать ряд важных закономерностей динамики рецензионного авторитета и в результате глубже понять характер и функции рецензионной работы, реконструировать критерии, которыми руководствуется рецензент при оценке литературных новинок, и т. д.

Перспективой дальнейшего изучения является вторичное „погружение” в материал с использованием уже полученных итоговых данных, сопровождаемое учетом контекстов употребления различных отсылок, но подобная работа весьма трудоемка и возможна лишь для частных разработок по определенному периоду, писателю, литературной группировке.

166

Думается, что исследовательские разработки в предложенном направлении должны быть продолжены. Анализ динамики литературных авторитетов (с использованием иных исследовательских техник) на более высоком „этаже” литературы (литературоведение) и на более низком (рядовые читатели) позволил бы создать целостную картину изменений „образа литературы”, фиксирующего как совпадения, так и расхождения у представителей различных „этажей” литературной системы. Это дало бы возможность изучать пути вхождения в литературу нового образца (произведения, темы, сюжета и т. п.), направления и сроки его передвижения с „этажа” на „этаж”, дальнейшее „укоренение” либо исчезновение. Осуществление подобной работы способствовало бы выявлению ряда закономерностей развития литературы и построению ее эмпирически обоснованной теории. Однако не менее важна эта работа для издательской и библиотечной практики, поскольку позволяет решать актуальные задачи социологического изучения динамики читательских потребностей.

Работа над статьей завершена в 1985 г.