Если говорить о связях книги и общества, то состояние сегодняшней печати, книгоиздания, литературной культуры определили, по-моему, два процесса 90-х годов. Один, структурный, развернулся в первой половине десятилетия и пришел к завершению во второй: это деэтатизация печати, фактический уход государства из сферы издания и распространения газет, журналов и книг. Если в 1991 году книжная продукция негосударственных и вневедомственных издательств составляла лишь 8% всей российской по названиям выпущенных книг и 21% по их общему тиражу, то уже к 1996 году она достигла 43% по названиям и 68% по тиражам (а в 2002 году и вовсе 66% и 87% соответственно)3. Другой процесс, идеологический, начал все более явно проступать во второй половине 90-х и в полной мере обнаружился сегодня. Это отход печати, массмедиа, литературы (а точнее, большинства стоящих за ними и претендующих на влияние и авторитет в обществе групп) от идей либерально-демократических перемен, от символов и фигур, их олицетворявших (подробнее см.: Гудков, Дубин 2000; Гудков, Дубин 2001а). Для «серьезной» печати и литературы в России, т.е. для литературно-образованной, ангажированной интеллигенции, составлявшей и корпус авторов, и слои их читателей, это имело самые глубокие последствия. Независимо от первоначальной перестроечной эйфории по поводу того, что «начальство ушло» (по выражению В. Розанова), оба указанных процесса были, в конце концов, осознаны интеллигенцией как угроза «настоящей» литературе и культуре. К тому же именно данный социальный контингент в его массе наиболее болезненно пережил экономические сдвиги 90-х годов, острей других осознал свое финансовое оскудение, утрату значимой роли в обществе. Ослабление внутри- и межгрупповых связей, разрыв печатных коммуникаций между центром и периферией общества (крах централизованной системы книжного распространения, значительное удорожание почтовых расходов, резкое сокращение финансирования государственных библиотек, включая самые массовые, заметное обеднение их журнальных и книжных фондов) сделали данный процесс принудительной маргинализации интеллигентского слоя, прежнего читательского сообщества — фракции первых читателей всех выходящих новинок и групп их поддержки - еще ощутимей. Все это переопределило функциональную роль печати и литературы в российском социуме второй половины 90-х годов, зафиксировав разрыв между литературным сообществом (фактически — кругами столичных литераторов, издателей, менеджеров), с одной стороны, и различными слоями сегодняшних читателей, плюс представляющих их интересы библиотечных работников - с другой (см.: Стельмах 2003). Их отношения для обеих сторон — к кругу участников здесь следовало бы добавить еще школьных преподавателей литературы, а также соответствующую номенклатуру министерств образования и культуры — стали весьма неопределенными и глубоко проблематичными. В частности, это выразилось в расхождении между сферами журнальной и книжной коммуникации, что для общества (и изучающего его социолога) крайне важно. Область действия журналов - это поле групповых заявок на свой образ мира и межгрупповой конкуренции, полемики по поводу этих образов при мобилизации слоев читательской поддержки, причем в актуальном времени. Книжная же сфера - это область воспроизводства культурных ресурсов соответствующих групп на индивидуальном уровне и уже в межкополенческом временном измерении. Иначе говоря, журнал — средство прямой коммуникации, книга - устройство опосредованной памяти (не случайно личные библиотеки состоят по преимуществу из книг и лишь изредка включают журналы либо самодельные сборники извлечений из них). За 90-е годы разнообразие книжных образцов значительно выросло: число названий книг, выпускаемых за год. увеличилось на 46% (более или менее постоянный рост количества выпускаемых книг отмечается после i991-1993 годов также в Чехии. Польше, Венгрии4). Но тиражи книг при этом последовательно со- 4 кращались: средний тираж одной книги за десятилетие См Воск 2003 При этом _ доля новинок художественной уменьшился В ПЯТЬ раз. То есть круг культуропроизводя- литературы в Чехии и Поль ЩИХ Групп ширился, а круг значимости производимых ИМИ линейно сокращается образцов, читающей публики сужался. Противоположный процесс - сокращение числа названий выпускаемых нови- Доля переводных книг в этих HOK И увеличение средних тиражей В 2001-2002 годах - с фанах (ПО названиям) со- „ 1 „ ставляет от 30 до 24%. в Чехии связан прежде всего с репрессивной фискальной ПОЛИТИ- ома за гюследние годы некой государства. До четверти суммарного ГОДОВОГО тиража Сколько сокращается, в Вемг- книг в 2002 году выпущено за счет допечатки уже апроби- рии ~~ немного растст рованных изданий, пользовавшихся сверхпросом покупателей. Прежде всего это относится к продукции крупнейших издательств: так «Росмэн» сократил объем новинок до 21% издаваемых книг, на треть сократилась доля новых изданий в продукции ЭКСМО и т.д. Отсюда же сокращение объемов (числа названий и тиража) переводных книг, количества названий новых книг для детей — художественных, научно-познавательных и проч. — в деятельности издательств среднего уровня (питерские «Амфора», «Алетейя», «Азбука» и др.)5. Фактически государство, его ведомства, чиновники принуждают издателей к той усредняющей массовизации культуры, против которой сами же выступают в идеологических заявлениях. При этом названная массовизация носит именно тот характер, который она имела в позднесоветский, брежневский период: сокращение числа названий (прежде всего за счет новых книг) и увеличение их тиражей, по преимуществу беллетристики и учебной книги. Изменения в сфере журнального производства и обращения происходили иначе. Общее число изданий здесь почти не изменилось за го лет (уменьшилось на 3%), тогда как среднегодовой тираж журналов сократился более чем в 8 раз6, а для ведущего типа советских и российских журналов 1950-1980-х годов, толстого литературно-художественного и общественно-политического журнала. - даже в 30 и 40 раз (сегодня тираж одного номера колеблется между 3 тыс. и го тыс. экз.) (подробнее см.: Гудков. Дубин 20026). Так или иначе, динамика в общественном потреблении печати и литературы связывается сегодня в России не с журналами, а с книгами. Это не могло не повлечь за собой кардинальные изменения в социальном статусе, культурном авторитете и формах работы литературной критики, системе мотиваций и референций критика, риторике его публичного самоопределения7. Стали складываться новые оси структурации пишущего и читающего сообщества, новые механизмы динамики в нем (премии, рейтинги), равно как и новые способы его символической интеграции («тусовка», «презентации» книг - кандидатов на ту или иную премию). Появились новые социальные роли (писатель-профессионал, «звезда» массового успеха, сетевой рецензент-рекламист, издатель с собственным именем-брендом, менеджер, книготорговец, владеющий крупным магазином или сетью магазинов и проч.). А уже эти процессы известной коммерциализации и деидеологизации книжного обращения задним числом вызвали защитные действия некоторых фракций прежней интеллигенции, определенных структур государственного управления культурой и образованием по символической и практической защите «высокой» культуры от «засилья рынка». Отмечу, что похожий процесс «вторжения улицы в литературу» уже разворачивался в России, например, I870-I880-X годах в связи с повышением грамотности и урбанизированности общества, расширением обращения тонких журналов, а потом газет при соответствующем ослаблении позиций толстого журнала. Позже, уже в на рубеже XIX-XX веков, это вызвало на более элитарных этажах культуры расцвет конкурирующих коммуникативных форм - альманахов и сборников (подробнее см.: Дубин, Рейтблат 2003а). В ускоренном и сокращенном виде примерно та же типовая ситуация, фиксирующая взаимодействие «верхов» и «низов» культуры, была пройдена в 1920-1930-х годах, а затем отозвалась в культурном обиходе 1960-1970-х годах. Каждый раз масштаб происходящего становился все шире, вовлекая все более отдаленные от «верха» и «центра» слои публики, но соответственно и снижая «высокие» позиции кандидатов в элиту, ограничивая силу и авторитетность их защитной риторики.