В России трактовка повседневности вместе с ее оценкой, по преимуществу негативной, производна от других ценностных проекций слоя интеллигенции, т.е. собственно слоя образованных разночинцев, а далее — вообще людей с образованием и убеждениями («культурой»). В этом плане было бы любопытно сопоставить контрастирующие представления о повседневности — консервацию уходящего быта в так называемом «классическом русском романе» Тургенева, Гончарова — с идеями нового человека и нового быта у Чернышевского, его соратников и единомышленников (на будущее стоит отметить, что символическим фокусом проблематики как старого, так и нового быта выступают социальные роли молодой женщины). Характерно, что в толковом словаре Даля, по преимуществу ориентированном на более традиционную лексику и семантику, слов «повседневность» и «обыденность» в интересующем нас значении вообще нет, а «быт» понимается исключительно как традиционный — национальный, сословный — уклад коллективного существования («...обычай и обыкновения Быт крестьянский, дворянский быт английский, немецкий »). В этом качестве он и идеологизируется в России славянофильской мыслью — такова, в частности, одна из линий славянофильской канонизации гоголевских «Мертвых душ» как нового гомеровского эпоса народной жизни (К. Аксаков). Консервативно-романтическую линию славянофилов (сакрализация «народности» против «грамотности») в этот период продолжает Константин Леонтьев с его критикой Запада как «либерально-мещанской цивилизации». В дальнейшем семантика повседневности несет на себе следы, с одной стороны, романтического противопоставления реальности и идеала, а с другой — оппозиции общественного (идейного) и частного (приспособленческого, обывательского), деятельного и пассивного. Соответственно в дореволюционном интеллигентском обиходе образуются два плана противопоставлений быту: общественный (идейно ангажированная интеллигенция вплоть до Горького характеризует быт как «свинцовые мерзости») и творческий, художнический (символисты, особенно младосимволисты, с их позднеромантическим пафосом сверхреальности и в этом смысле «безбытности»). На пересечении этих тенденций складывается жертвенный, разрушительный и саморазрушительный пафос предреволюционной интеллигенции, в том числе в первые годы после Октября (Брюсов, Блок, Андрей Белый). Если разбирать средствами социологии знания оценочную конструкцию повседневности, быта в рамках интеллигентской идеологии, особенно на ее поздних исторических стадиях, ближе к рубежу XIX-XX веков, то можно сказать, что постоянная, системная двойственность при оценках быта определяется отнесением всего бытового к так называемому «народу», но уже взятому в этом плане со стороны его внеидеологизированного существования. Тем самым из семантики повседневности, с одной стороны, как бы удалены все позитивные оценки традиционных («народных») сторон быта, с другой — сам «народ» здесь выступает уже вне сферы просветительского воздействия ангажированной интеллигенции. Двойственность оценок быта — проекция напряжений и разрывов в системах самоидентификации образованных слоев недомодернизированного российского общества. Она всякий раз обостряется на стадиях очередной задержки модернизации после очередной же попытки ускорить ее по команде «сверху». Если утопизирующие группы (в терминах Манхейма) стремятся при этом переделать быт, то идеологизирующие — его консервировать, сохранить, возродить и т.п. Можно сказать, что повседневность при этом наделяется значениями, близкими к природным («истинная» природа у традиционалистов либо, напротив, «новая» природа у их оппонентов). В пореволюционной России оценочная, идеологизированная семантика быта и повседневной жизни несет на себе следы, с одной стороны, давнего романтического противопоставления реальности и идеала, а с другой — оппозиции общественного (идейного) и частного (приспособленческого, обывательского), активно-деятельного, которое приравнивается к трудовому. «рабочему», и пассивно-созерцательного, понимаемого как «интеллигентское». В раннесоветскую эпоху быт задается и оценивается новыми идеологами как воплощение буржуазного индивидуализма (антиколлективизм) и идейной, моральной призем- ленности — «мещанства» с его ориентацией на «красивое прошлое». Быту уходящих и обреченных классов в этой риторике и практике противостоит, с одной стороны, романтизированный героизм безбытных фанатиков (несколько позже нашедший выражение в романе Н. Ост- ровского «Как закалялась сталь», 1932_1934)» а с другой - «новый быт» социальных технологов, проекты коммунального существования, тотальной организации труда, семьи, свободного времени («Новая культурная установка» и «Восстание культуры» А. Гастева, 1923). В целом же на повестку дня ставится, по выражению идеолога тех лет, кардинальная задача «реорганизации человека» (Гольцман 1924). Ей подчинены, с одной стороны, планы тотальной мобилизации энергии трудящихся масс, а с другой — программы столь же тотального регулирования этой инициативы, централизованного управления ресурсами воздействия на массы в режиме предельной экономии материальных расходов. Новый быт и новый человек трактуются как объекты государственного формирования, задача планового строительства. Практическая работа по институциональной регуляции повседневной жизни и воспитанию людей сопровождается в том же временном режиме соответствующей идеологической агитацией через аудиальные и визуальные техники (плакат, радио, кино). В инструментально-инструктивном плане она дублируется подготовленными тогда же, на скорую руку, методическими и учебными пособиями, материалами только что проведенных социологических обследований результатов этой массовой агитации, а также еще раз, дополнительно и теперь уже в демонстративно-символическом плане, воспроизводится средствами репродуктивных институтов и подсистем (празднования первых юбилеев Февральской и Октябрьской революций, годовщин «кровавого воскресенья», дня Парижской коммуны, i Мая, Международного женского дня; музеи и экскурсии по старому и новому быту; уроки современной истории в школах; документальные и игровые кинофильмы; первые исторические романы о революци- 4 ОННОМ прошлом И Т.П.4). В работу ЭТОЙ части организаци- См о последних статью -Се г * г мантика. риторика и социаль* онно-пропагандистского аппарата включены такие за- Ные Функции прошлого- метные политические фигуры, государственные деятели, в ^стоящем сборнике представители науки и искусства, как Бухарин и Троцкий, Луначарский и Крупская, Н. Семашко и Е. Ярославский, В. Тан-Бого- раз и С. Эйзенштейн, М. Шагал и А. Пиотровский (подробнее см.: Плаггенборг 2000 [гл. 8,9 и библиография]). Поскольку параметры коллективной идентификации идеологически задаются исключительно по «классовому» признаку, то область быта оценивается как принадлежность либо прежних имущих классов, либо новых, но недостаточно прогрессивных групп, «цепляющихся за прошлое». Поэтому все бытовое относится к служащим (совбюрам) и в подобной ценностной перспективе снижается, вытесняется в комическую сферу (ср. прозу Зощенко). «Любовь», «быт» и требования большого общества («революция») драматически противопоставлены друг другу в биографии и творчестве Маяковского (этот же конфликт ориентаций и идентификации можно видеть у Олеши, А. Платонова, в утопиях и антиутопиях 1920-х годов - у Замятина и др). Противопоставление будничного праздничному в раннесоветскую эпоху близко к противопоставлению индивидуального (семейного) коллективному (общественному). Идеологическая борьба за новый, коллективный и унифицированный быт разворачивается параллельно борьбе за опять-таки новые, коллективные и унифицированные праздники. При этом централизованно-государственными репрессивными средствами устраняются все прежние традиционные, сословно-статусные, профессиональные и добровольно-любительские сообщества, диффамируются, запрещаются вытесняются из коллективного сознания и обихода их символы’. Левореволюционная риторика «авангарда» ориентирована при этом против бытовщины и мещанства «средних» слоев — на мобилизацию поддержки слоев низовой, собственно говоря, люмпенства. Перелом же к середине 1930-х годов обозначает исчерпание эпохи и потенциала «фанатиков». Побеждают, наоборот, «средние» (служащие, исполнительная бюрократия без власти), на которых далее и переносится социальная опора власти. Идет переход от аскетизма эпохи принудительной мобилизации к демонстрации достижений нового строя (отмена карточек на хлеб, реклама продуктов, парфюмерии, одежды). Организуется быт государственной интеллигенции — улучшаются условия ее жизни и работы (спецпайки, закрытые магазины и столовые, квартиры и дачи, автомобили, домработницы, санатории и дома отдыха). Начиная с 1930 года одно за другим следуют централизованно-государственные мероприятия по налаживанию быта инженеров, писателей и проч.6 Для второй половины 1930-х годов характерна постепенная, пусть и частичная, ретрадиционализация общественного и частного быта, связанная с нарастающим, программным политико-идеологическим неоконсерватизмом этих лет. С ростом позитивных оценок повседневности в обиход возвращаются некоторые дореволюционные обряды и символы - с конца 1935 года в семейную и публичную жизнь входит елка, устанавливаются ритуалы празднования Нового года детьми (см.: Адоньева 2001: 52-62). Государственный упор делается на общенациональные празднества и неотрадиционалистскую символику. Характерное переосмысление в этом плане получают и праздники профессиональные: их героями выступают не индивид и не специалист. а бюрократическая корпорация мобилизационно-военизированного типа (отсюда и паравоенная форма, задуманная для гражданских профессий). Новые люди и новый быт с напором демонстрируются государственными средствами массовой информации. Таково кино второй половины 30-х — прежде всего комедии Г. Александрова. В печати и радиожурналистике идет активная разработка новых ролей женщины, в том числе визуальных стандартов ее представления; они в последнее время систематически исследуются Т. Дашковой (см., напр.: Дашкова 2001). Осевыми здесь выступают, с одной стороны, карьера «выдвиженки» либо «народной любимицы» - женские варианты образа «сталинских соколов», а с другой - роль жены служащего, военного, инженера, служащего и других представителей среднего звена новой советской бюрократии. С развитием зрелищных видов спорта распространяется мода на спортивную одежду. Разворачивается строительство клубов, парков культуры и отдыха, в 1935 году в ЦПКиО проходит первый публичный карнавал. Московское метро как новый тип массовых городских коммуникаций оформляется как сверхценный объект; аналогичные неомифологизирующие тенденции характерны для тогдашней жилой архитектуры, включая замыслы и планы ведущих архитекторов и градостроителей. Так что Катерина Кларк не без основания говорит о «сакрализации повседневной жизни* в этот период7. После Отечественной войны - и нового этапа принудительно-аскетической мобилизации масс — в идеологии и массовой практике происходит постепенное возвращение к быту. Причем быту, можно сказать, потребительскому: развитие предприятий индпошива и бытового обслуживания, пищевой и легкой промышленности, начало демонстраций модной одежды, возобновление рекламы, робкое обсуждение проблематики моды и вкуса (см.: Style 2000:2-3,81-99). Немедленно возникает идеологическая реакция на эти явления. В период оттепели разворачивается новый этап неоромантической борьбы с «мещанством* (публикации «Литературной газеты*). В массовой художественной культуре — литературе, кино — фиксируется явный конфликт между «романтической* и «бытовой* тенденциями, который был характерен и для словесности 1920-1930-х годов, но особенно для тогдашнего кино. Историки культуры оттепельного периода отмечают, что государственно поддержанными. премированными событиями чаще всего становились произведения литературы и искусства, узаконивающие героико-романтиче- скую - аскетическую - точку зрения*. Быт. будни, роль и точка зрения частного человека существуют лишь как вытесняемая на семантическую перифию. ценностно снижаемая тема. Соответственно она в социальном плане крайне слабо институционализирована, а в плане культуры - не артикулирована, деформирована, не дифференцируется и не рафинируется в соответствии с дифференциацией уровней и зон повседневной жизни, сохраняя характер целостной, нерасчлененной и заведомо негативной идеологической оценки. В брежневские годы происходит кристаллизация советского образа жизни и типа сознания. Вместе с тем к 1970-1980-м годам в массе городского населения происходит известное накопление символических капиталов: к ним относится уровень образования, отдельная квартира, «удобства*, техническое оснащение быта, пусть еще примитивное, домашние библиотечки. В целом новой интеллигенцией этого периода сфера приватного, включая быт частного человека, оценивается уже по контрасту с предыдущими поколениями достаточно позитивно. В обычной жизни обыкновенного человека отчасти видится скрытое, пусть пассивное, противостояние нарастающему огосударствлению публичной жизни при склеротизации и беспомощности власти. Как в интеллигентской публицистике, так и в сознании более образованных групп, обеспеченных различными культурными ресурсами, укрепляется более семантически разнообразное, насыщенное, позитивное представление о «современности*, «современном стиле* (одежды, мебели, интерьера, досуга, потребления, жизни вообще). Собственно, здесь, вероятно, можно говорить о массовом обществе советского типа, где первоначальные задачи и императивы принудительной мобилизации отходят на второй план. В быту, может быть, впервые после 1920-х годов становящемся темой культуры, и государственных праздниках, которые опять-таки впервые получают не только общую идеологическую значимость, но и широкое индивидуальное признание (День Победы, 8 Марта, 23 февраля и др.), соединяются значения общегосударственного и семейного. Эти планы существования начинает систематически соотносить и соединять входящий в повседневный быт людей телевизор. Культурно-структурирующую и общеци- вилизующую роль в этих процессах играет массовая интеллигенция. Помимо символов и навыков современной цивилизации с некоторыми вкраплениями западной техники, интеллигенция вносит в общую жизнь значения неагрессивности, интимности, дружбы, уважительного и заинтересованного отношения к детям. Однако в советском обществе при этом по-прежнему преобладает статусно-иерархическая модель распределения бытовых благ. Урба- низационная, поколенческая, цивилизационная, образовательная линия групповой дифференциации и символических средств ее выражения в обстановке и образах жизни действуют гораздо слабее или в значительной мере подавлены (см.: Дубин 19956). Поэтому и повседневность, время после работы, семья, дом (включая «второй дом» — дачу) понимаются населением почти исключительно как сферы, позволяющие ускользнуть от давления общества-государства. В альтернативной и умеренно-критической культуре укрепляются мотивы бегства от «системы» (неорганизованный туризм. КСП, молодежные субкультуры). С увеличивающейся фрагментацией общества нарастает тоска по «настоящему празднику» и ощущение его невозможности («Москва — Петушки» Вен. Ерофеева, 1969; «Калина красная» В. Шукшина, 1974; «Осень» А. Смирнова, 1975). И если для продвинутой интеллигенции проблематичными становятся даже значения наиболее общих интегративных символов — Дня Победы («Июльский дождь» М. Хуциева, 1967; «Белорусский вокзал» А. Смирнова, 1971), то на уровне официальной культуры умножаются попытки символически обозначить, связать распадающееся социальное и смысловое целое в героическом плане или хотя бы в ностальгическом залоге — культ Великой Отечественной войны, реставрируемый образ вождя и учителя, идеологизация фигуры ветерана (подробнее см.: Дубин 20036; Бе- релович 2003). В ответ на урбанизационные процессы в стране и по контрасту с ними, а также в связи с внутренними брожениями и начавшимся разложением самого слоя интеллигенции в 1970-х годах укрепляются позиции идеологического неотрадиционализма, инфильтрирующиеся и в номенклатурные круги, включающиеся в официальную риторику. Обыденное при этом снова, вслед за славянофильством XIX века, понимается как национальное, народное, деревенское и идеологически заостряется ротив интеллигентского, городского, «западного». Среди манифестов этого веяния — книги Василия Белова «Воспитание по доктору Споку» (1974) и «Лад» (1979-1981). Наряду с этим к концу 1970-х — началу 1980-х годов в советскому социуме складываются социальные амплуа новых героев дефици- тарной эпохи — виртуозов блата и «связей», людей «с возможностями», но уже не принадлежащих к официальной власти и номенклатуре. Таковы покупатели престижных марок автомобилей, импортной мебели, одежды, бытовой техники, которые приобретают товары в магазинах сети «Березка» и проч. На публичную сцену их, в частности, выводит нашумевшая в ту пору пьеса Владимира Арро «Смотрите, кто пришел» (1982). Сетка силовых линий социальной и культурной жизни в России середины и второй половины 1990-х годов задается несколькими общими процессами, среди которых отметим лишь те, которые впрямую относятся к нашей теме. 1. Принудительная и пассивная, понижающая адаптация подавляющего большинства (за некоторым исключением самых молодых, урбанизированных и «вестернизированных», образованных и экономически успешных фракций). Расслоение и раздробление, фрагментация социума без его дифференциации по-прежнему происходит по осям и «швам» советской военизированной модернизации, индустриализации, урбанизации — между старыми и молодыми, успешными и привычными, столичным центром и периферийной «глубинкой». 2. Понижение значимости практически всех праздников от общенациональных до семейных, посерение жизни. Фактически речь идет об эрозии всех прежних сообществ, коллективных рамок соотнесения и самопричисления, кроме, быть может, первичных. Таблица 1. Какие дни для Вас ло-мастоящему лраэдничные? (в % к числу опрошенных в каждом исследовании) Праздник 1989. N=1474 1999. N=: Новый год 74 63 Собственный день рождения 46 33 Дни рождения близких 42 43 8 Марта 36 26 День Победы 24 20 1 мая. 7 ноября 18 6 Церковные праздники 12 14 Затрудняюсь ответить 3 2 3. Потеря семантической валентности большинства официальных советских праздников. Единственное исключение здесь — День Победы, который остается центральным и единственным символическим событием для «всех», давая возможность позитивной самооценки и вместе с тем сознание приобщенности к «большому» миру, мировой истории («мы защитили мир от фашизма»; однако война при этом остается нашей. Отечественной, а не общей, мировой). 4. Появление на телеэкранах, страницах распространенных газет и журналов, в риторике и символике рекламы православных церковных празднеств, которые — прежде всего Пасха — по популярности быстро сближаются со светскими (советскими) и даже опережают их. Однако в самые последние годы снижается коллективная значимость даже семейных и религиозных праздников. Таблица 2. Какие из следующих праздников для Вас самые аажиые? (в % к числу опрошенных в каждом исследовании) Праздник 1998. N=1602 2000. N=1600 2002, N- Новый год 82 81 79 День рождения 37 36 37 День Победы 29 34 30 Дни рождения близких 38 34 28 8 Марта 28 23 27 Пасха 29 32 26 Рождество 23 16 19 1 Мая 5 4 13 23 февраля - - 12 Годовщина свадьбы - - 4 12 июня (День России) 2 2 3 Навруз 1 1 3 7 ноября 6 6 2 Затрудняюсь ответить 1 3 2 5- Последовательное одомашнивание досуга, все большую долю в котором занимает совместное телесмотрение семьи (подробнее см.: Зоркая 2003В). Таблица 3. Чем из перечисленного Вы предпочитаете заниматься в свободное время? (2002, N=1998, в % к числу опрошенных) Смотреть телевизор 89 Заниматься домашними делами 67 Читать газеты, журналы 54 Ходить в гости, принимать гостей 47 Читать книги 44 Слушать музыку 44 Гулять (на улице, в парке, за городом) 38 Готовить что-то вкусное, особенное 35 Мастерить, ремонтировать что-то в доме 30 Выезжать на природу, охоту, рыбалку 29 Шить, вязать 25 Работать, подрабатывать 23 Ходить в бары, клубы, дискотеки 15 Показательно высокое сходство между только что приведенными средними данными о структуре досуговых предпочтений по населению в целом и ответами молодежи на близкий по смыслу вопрос. Считанные позиции, по которым молодежь, особенно крупных городов, в данном плане отличается от среднего россиянина, — это активность встреч с друзьями вне дома (указали 59% опрошенной в том же 2002 году молодежи), посещение клубов и дискотек (29%), занятия спортом и культурой тела, прежде всего — клубные и платные (18%). За 90-е годы изменилась частота социальных контактов с ближайшими людьми — родными, друзьями, знакомыми (подробнее см.: Зоркая 2003а). Резко сократилась доля тех россиян, которые ходят в гости или принимают гостей совсем редко; соответственно несколько возросла доля тех, кто не делает этого никогда, но заметнее всего увеличилась группа тех, кто встречается с близкими людьми наиболее часто, еженедельно и не по одному разу. Однако таковы усредненные данные по населению страны. Фактически же россияне отчетливо разделились на тех, кто сократил частоту встреч с друзьями, близкими (таковы подгруппы пожилых людей, жителей села), и тех, кто стал ходить в гости и принимать гостей чаще (это более молодые жители России, прежде всего горожане, но не москвичи и не петербуржцы). В результате частота подобного общения в двух столицах, на селе и отчасти в малых городах стала заметно реже, тогда как в крупных и средних городах население стало встречаться с близкими и друзьями явственно чаще. Отношение массы россиян к «красным дням» прежнего советского календаря легко увидеть на данных о популярности и смысловом наполнении такого праздника, как Первое мая. Таблица 4. Чем праздник 1 Мая лично аажеи для Вас сейчас и чем он был аажеи 20-30 лет назад? (апрель 2001 года; N*1600 человек; можно было выбрать несколько позиций) Сейчас 20-30 лет Возможность побездельничать 20 8 Возможность встретиться с друзьями, близкими 36 26 Возможность посидеть за праздничным столом 22 26 Возможность погулять в городе 17 13 Возможность уехать на несколько дней 15 5 Возможность выехать на природу 20 7 Возможность заняться грядками на даче 22 3 День первомайской демонстрации 11 59 Праздник международной солидарности 18 39 Другое 3 1 Затрудняюсь ответить 6 5 Не застал того времени - 14 Новые религиозные (церковные) праздники вошли в обиход россиян 1990-х годов как телезрелища, имеющие статус официальной церемонии с участием представителей высшей власти, как церковной, так и светской — федеральной, столичной, локальной. Модель подобного восприятия во многом, как представляется, была задана ритуалом семейной встречи Нового года, пиком которого давно стало поздравление от лица руководителя страны, снятого на фоне Спасской башни Московского Кремля. С этим официальным и масскоммуникативным пластом представлений о коллективном «мы» в теперешнем ритуале семейной встречи церковных праздников соседствуют традиционалистские компоненты праздничного застолья в присутствии гостей, демонстративного изобилия (даже в годы злейшего дефицита поздних советских лет и начала 1990-х годов), а также реликтовые элементы языческих ритуалов (куличи и яйца на Пасху, в ритуале которой у россиян к тому же праздник Воскресения соединился в последние десятилетия с Днем мертвых, праздником поминовения). Таблица 5. Отмечали ли Вы праздник Рождества а атом году, и если да, то каким образом? (Можно было выбрать несколько ответов) 1997. N=1600 1998, N=1600 Участвовал в богослужении 4 8 Смотрел трансляцию богослужения по телевизору 23 25 Отметил за столом в семейном кругу или с друзьями 53 58 Отметил другим образом 8 6 Не отмечал по религиозным/атеистическим соображениям 5 2 Не отмечал, поскольку это не принято у нас в семье 10 9 Не отмечал, потому что не было возможности 14 11 Таблица в. Если Вы собираетесь а этом году праздновать Пасху, то что из перечисленного собираетесь делать иа праздник? (Можно было выбрать несколько позиций) 1997 1998 1999 2000 N=1593 N=1600 N=1600 N«1600 Не буду праздновать 8 6 7 4 Буду готовить творожную пасху 16 19 11 13 Буду печь куличи 38 44 44 42 Буду покупать куличи 16 19 21 21 Буду красить яйца 67 71 74 72 Буду освящать куличи 13 18 14 14 Пойду ко Всенощной 7 11 8 5 Буду принимать гостей 31 33 27 25 Пойду в гости 25 25 24 23 Вуду делать подарки близким 7 8 6 4 Другое 3 2 3 1 Не знаю, как буду праздновать 10 9 7 10 Не знаю, буду ли праздновать 3 2 3 3 При этом новые общегосударственные праздники в России 90-х годов не привились. Их либо вовсе не знают, либо не уверены в их точном значении, либо не считают праздниками. Так или иначе, их расценивают как дополнительную возможность или сесть за стол, выпить и закусить, или заняться домашними делами, отоспаться, съездить поработать на садовом участке. Новые же праздники, пришедшие с Запада или помеченные как западные, признаются сегодня прежде всего более молодыми подгруппами россиян в крупных и крупнейших городах страны. Таковы День святого Валентина, Хэллоуин и др. Можно предполагать, что это как раз и связано с их западной (и в этом смысле универсалистской, внелокальной и несоветской) семантикой. Общую рамку для оценки значимости будней и праздников, времяпрепровождения россиян в те и другие дни задают, как уже было сказано, процессы понижающей адаптации к социальной и экономической реальности 90-х годов. Характерно в этом смысле отношение к отпуску. Подавляющим большинством он не воспринимается как праздник, рекреативный перерыв или просвет в течение будней — напротив, он привычно видится как их продолжение. Таблица 7. Как Вы чаще всего стараетесь проаести отпуск? (1998 год. N>1600) Делаю то, что в обычное время 31 Пытаюсь отдохнуть, отоспаться 16 Пытаюсь сделать то. на что обычно не хватает времени 16 Пытаюсь сменить обстановку, уехать подальше 16 Пытаюсь развлечься, расслабиться 13 Пытаюсь разобраться с накопившимися делами 12 Пытаюсь подзаработать 10 Затрудняюсь ответить 7 Таблица 8. Как Вы лично собираетесь отдыхать а этом (или ближайшем) году? (в % к числу опрошенных в каждом исследовании, иерархизировано по убыванию показателей в 1997 году) 1997. N«1600 2002. N= Не решил, где и как буду отдыхать 43 22 На своей даче или в другом месте в России у родных, друзей 28 29 Не буду выезжать из дома 13 35 Самостоятельный загородный турпоход в России 3 5 •Дикарем» на курорте в России 2 6 За рубежом, с помощью турфирм 2 1 В пансионате, на турбазе в России 2 2 Самостоятельная экскурсия в другой российский город 1 2 За рубежом, без участия турфирм 1 1 Другим образом 1 1 Если же говорить о повседневности и ее символическом реквизите, то в постсоветскую эпоху в России идет обустройство быта носителями социального успеха 1990-х годов. От эстетики импортных каталогов и первых отечественных глянцевых журналов идеологи этого слоя приходят к представлениям об «искусстве жить». В публичное поле — как при публицистическом обсуждении быта, так и в поисках современного искусствознания и культурологии — возвращается проблема вкуса. Снова, как и в 1930-х годах, проблематизируются новые роли эмансипированной женщины и «жены» — на этот раз богатого человека, банкира, нового политика, телезвезды или шоумена. Складываются среднетиповой — средний средний - уровень повседневной потребительской культуры более молодых и доходных слоев россиян (ИКЕА, магазины типа «Глобал-сити». «Седьмой континент», «Рам- стор». «Ароматный мир», отдых на не слишком дорогих зарубежных курортах - в Турции. Греции), ее нижний средний уровень (сравнительно дешевые городские уличные ярмарки и торговые ряды) и низовой уровень (рутинные повседневные покупки пожилых россиян - набор минимальных благ для выживания и поддержания себя — в привычных им «старых» магазинах)9. Общий контекст новой реабилитации повседневности сегодня составляют процессы социальной адаптации (ее различные типовые стратегии, включая соответствующие критерии оценки повседневности, образы жизни, формы организации быта), а также эрозия и уход традиционной советской интеллигенции с ее идеологизированными оценками быта, повседневности, частной жизни. Одним из последних актов коллективной мобилизации интеллигентов стала инициированная и разработанная ими защитно-консервативная мифология «новых русских», давшая пищу анекдотам, сюжетам популярного кино и эстрады, массовой словесности. Главную, формирующую и усредняющую — интегрирующую — роль в освоении представлений о повседневной жизни, ценностей и символов современного быта для большинства российского населения играют сегодня телевидение и примыкающая к нему информационно-рекламная и женская пресса (журналы типа «ТВ-парк», «Семь дней», «МК- бульвар», «Лиза», «Отдохни!», «Воттак!»), демонстрируемые ими образцы массово-потребительской культуры, включая импортные. Для основной массы россиян структуру их досуга, относительно неплохо обследованного социологами, образует семейный просмотр телевизионных программ10. Свободное же время сравнительно обеспеченного меньшинства (среднего среднего и. вероятно, высшего среднего слоя) организуется клубно-салонными, узкогрупповыми формами социальной жизни, эмпирически изученной пока что. напротив. весьма слабо.