Глава IX. Кризис неолиберализма и леворадикальная ориентация в США

Если в социально-экономической и внутриполитиче- ской областях либеральное сознание, оформившееся после поражения маккартизма, довольно существенно отличалось от получившего развитие в период маккартизма сознания консервативно-традиционалистского или праворадикалистского, то в области внешней политики столь резкого отличия не наблюдалось. Либеральное сознание и в 50-х, и в 60-х годах все еще было сковано стереотипами национализма и шовинизма. Оно сохраняло верность идеям «американской исключительности» и «явного предначертания», согласно которым США рассматривались в качестве идеальной модели и образца для подражания со стороны других государств. Это сознание включало активистско-экспансионистскую и гегемонист- скую ориентации; предполагалось, что интересы США, их мощь и влияние, их притязание на руководящую роль в мире должны обеспечиваться всеми средствами: экономическими, пропагандистскими, политическими, военными. Правда, здесь сознание либералов также обнаруживало внутреннюю противоречивость: в нем имела место значительная амплитуда колебаний от установки, требующей в процессе активного обеспечения интересов США учитывать политическую реальность, до ориентации, побуждающей идти на прямые авантюры, подобные военной интервенции в Юго-Восточной Азии.

В рамках либерального сознания значительную роль играл антикоммунизм и антисоветизм. Апелляция к сте- реотипам антикоммунизма и антисоветизма, ссылки на «угрозу» со стороны СССР, мирового коммунистического движения в 50 — 60-х годах использовались «либеральным истеблишментом» для сдерживания социальноклассовых конфликтов внутри страны, для обоснования проявлений экспансионизма и неоколониализма, для подавления национально-освободительных движений в разных регионах, для милитаризации и форсирования гонки вооружений.

Общим был лозунг «защиты» от коммунистической угрозы принципов индивидуализма, частной собственности, свободы частного предпринимательства и других «свобод» в их традиционно американском истолковании. Но одновременно — и в этом своеобразие — антикоммунизм неолиберального толка в 60-х годах нередко обосновывался и некими общими ссылками на потребности «индустриального» или «постиндустриального» общества.

Если антикоммунизм традиционалистского типа преподносился как четкая морально-идеологическая позиция, то антикоммунисты — сторонники концепции «индустриального» или «постиндустриального» общества нередко старались выражать свои взгляды в «деидеологи- зированной» форме. Перед современным обществом, говорили они, во все большей мере встают чисто технические и практические вопросы — о путях и методах индустриализации; различие в этих путях и методах и определяет, по их мнению, противостояние США и СССР. В сознании антикоммунистов консерваторов и правых радикалов отношение США и СССР представлялось как неизбежно усиливающаяся конфронтация, не допускающая никаких элементов сотрудничества. В либеральном сознании обозначилось большое разнообразие подходов к отношениям этих стран.

Характерной для многих либералов в 60-х годах стала идея «конвергенции», тесно связанная с формированием оптимистических буржуазно-реформистских проектов «единого индустриального» и «постиндустриального» общества. Для либералов, более активных в своем антикоммунизме, идея «конвергенции» означала надежду на внутреннюю «эрозию» реального социализма и коммунистического движения, на их «либерализацию». Это считалось возможным, во-первых, в результате научно-технического развития СССР и других социалистических стран, во-вторых, в результате гонки вооружений и постоянного давления на социализм (экономического, политического, пропагандистского и военного) со стороны экономически развитых капиталистических государств.

Либеральная ориентация в 60-х годах в вопросах внешней политики и международных отношений четко демонстрировала свою противоречивость и двойственность. С одной стороны, она закрепляла в личности традиционную склонность рассматривать отношения между государствами, представляющими разные системы, как ожесточенную борьбу абсолютно противостоящих друг другу «моральных» начал: «добра» и «зла», «бога» и «дьявола» (конечно же, предполагалось, что США при всех обстоятельствах олицетворяют «добро» и «бога»). С другой стороны, личность ориентировалась на прагматический расчет соотношения сил в мире, возможных прибылей и потерь, что в свою очередь могло способствовать более реалистическому видению международных отношений, учету тех объективных факторов, которые делали необходимым поворот от «холодной войны» к разрядке международной напряженности. Либеральное сознание явно колебалось между «морализмом» и «прагматизмом». К этому сознанию вполне можно отнести меткое замечание известного обозревателя С. Гаррета, подчеркивавшего, что «американцам исторически никогда не удавалось найти удовлетворительный баланс между их моральным чувством и их отношением к политической реальности»

Либералы, представлявшие «истеблишмент» в 60-х годах, как правило, демонстрировали отсутствие готовности отказаться от антикоммунизма и антисоветизма и перестроить внешнюю политику сколько-нибудь последо- 1

Garret S. Morality at the Water’s Edge. — «Common Wealth», 18 March, 1977, p. 170.

вательно, исходя из реальных исторических потребностей, обусловивших необходимость разрядки международной напряженности. Не случайно США развязали агрессивную войну во Вьетнаме, которая способствовала углублению кризиса в политическом сознании США.

В конце 60-х годов в США начала подниматься волна настроений социального критицизма, адресованных «либеральному истеблишменту». Разнообразные и разнонаправленные настроения и проявления протеста, накла- дываясь друг на друга, определили существенное изменение общего идейно-психологического климата в стране. Наиболее массовый характер приобрело движение протеста, вызванное войной во Ььетнаме. Американцы, активно выступившие против этой войны, руководствовались разными мотивами и чувствами. Одни были принципиальными и сознательными противниками империалистической, неоколониалистской и интервенционистской внешней политики. Другие руководствовались демократическими, в том числе и либерально-демократическими, традициями США. Речь идет о тех американцах, которые понимали, что агрессивная война усиливает в самих Соединенных Штатах все противостоящие демократии силы, что война с Вьетнамом — опасная авантюра, чреватая поражением, утратой авторитета в глазах мирового и внутреннего общественного мнения.

Распространившиеся к концу 60-х годов в США требования прекратить грязную войну имели левую направленность и усилили позицию групп, критиковавших Пентагон и весь «либеральный истеблишмент» слева. Дискредитация «либерального истеблишмента», а также системы взглядов и верований, которую он символизировал в глазах многих американцев, была также в значительной мере связана с интенсивным ростом настроений и движений протеста против неравноправия рас, национальных и этнических групп в США. 60-е годы были периодом подъема борьбы за свои права черных американцев. Постепенно усиливаясь, эта борьба заставила «либеральный истеблишмент» в 60-х и в начале 70-х го дов пойти на ряд реформ, направленных на ликвидацию наиболее вопиющих форм расовой дискриминации.

Этому же способствовал все более четко обнаруживавшийся разрыв между требованиями улучшения уровня и качества жизни, которые предъявляли и государству и правящим группировкам широкие массы рядовых американцев, и реальным экономическим положением этих масс. Росла неудовлетворенность конкретными мерами, осуществленными «либеральным истеблишментом» и так разительно отличающимися от широковещательных программ «государства всеобщего благосостояния», или «великого общества» (так называлась программа президента Л. Джонсона, наиболее широкая из программ, ассоциируемых с неолиберализмом). Возник конфликт между «экономическими» ожиданиями, рожденными нарочито оптимистическими прогнозами, с которыми выступали ведущие идеологи либерализма, и реальным состоянием экономики США. Этот конфликт способствовал нарастанию волны социального критицизма в адрес «либерального истеблишмента» и стимулировал в начале 70-х годов поворот многих рядовых американцев влево, в сторону требований более радикального улучшения условий жизни. Поворот влево во взглядах и настроениях значительного числа американцев также четко проявился в росте протеста против авторитарнобюрократических организаций, созданных в соответствии со схемами неолиберализма.

В этот же период четко определился особый тип ценностной и политической ориентации личности, которая получила наименование леворадикальной ориентации. В конце 60-х — начале 70-х годов личность, демонстрирующая эту ориентацию, становится очень заметным и реально значимым фактором, активно влияет на духовный климат и политическую ситуацию в США.

Представители леворадикальной ориентации исходили из наличия в США глубокого и всеохватывающего кризиса, из убеждения, что в целом в стране дела обстоят плохо. Это убеждение, по данным очень обстоятельного опроса, проведенного Д. Янкеловичем в 1971 г. среди студентов, разделяло подавляющее большинство опрошенных (62%). Д. Янкелович констатировал, что молодые люди в своем большинстве давали критическую оценку «политического здоровья нации», указывая при этом на разные симптомы болезни: прежде всего на вьетнамскую авантюру (72%), расовые предрассудки (62%), наличие «бедности» (60%), острые экономические проблемы (71%) и т. п.160

Радикально-критическое умонастроение в той или иной мере имело антимонополистическую окраску, поскольку наличие и углубление общего кризиса в США по праву связывалось с деятельностью крупных корпораций, «большого бизнеса», проводимой в соответствии с такими фундаментальными принципами капиталистической практики, как погоня за прибылью и реализация частного интереса. В ходе того же опроса Д. Янкелович обнаружил: большинство студентов (58%) считали, что «реально управляет страной большой бизнес, а не президент, конгресс или общественность». Одновременно студенты отмечали, что «большой бизнес управляет страной, преследуя собственные интересы, что он использует свою страшную силу, исходя прежде всего не из общественного блага, а из эгоистического мотива погони за прибылью» 161.

Леворадикальная критика монополий и некоторых основных принципов капиталистической практики в США носила гуманистический характер. «Там, где экономика находится в руках частных корпораций, для которых нет других мотивов, кроме извлечения прибыли, — там гуманные соображения, забота о человеке отходят на второй план, а соблюдение общественных интересов и вовсе считается роскошью»162 — вот характерная для леворадикального сознания идея.

Демонстрируя довольно типичный вариант леворадикальной ориентации, Ч. Рейч характеризовал «американский кризис» как «органический кризис самой структуры общества»; в числе его причин он называл «частную власть», «частное богатство». Рейч предлагал обуздать «логику экономики», обеспечивающую интересы «частного богатства». Чтобы подчеркнуть зависимость государства от корпораций, он использовал понятие «корпоративное государство» и при этом отмечал, что «корпоративное государство успешно используется частным интересом, подчиняется погоне за прибылью» 163.

Важной чертой леворадикальных умонастроений явилось то, что главным объектом критики, недовольства, возмущения и протеста стало именно «корпоративное государство». Это понятие, широко принятое левыми радикалами, фиксировало связь государства и корпораций,

т. е. основного политического института и основного института в экономике. Осознание этой в самом деле фундаментальной для современного капитализма связи явилось показателем качественных сдвигов в сознании критически и радикально настроенных американцев. Ведь привычное для США либеральное сознание, как было показано, исходило из идей о принципиальной обособленности политики от экономики, из представлений о независимости государства от «большого бизнеса» и корпораций.

Основным объектом критики становится «истеблишмент», т. е. система прочно взаимосвязанных основных институтов: политических, экономических, правовых, воспитательных. Эта система обозначалась также понятиями «либерально-корпоративное государство», «либеральный корпоративизм» и т. п. и нередко прямо ассоциировалась с «организованным капитализмом»164. «Истеблишмент» отвергался вследствие его отчужденности от интересов рядового американца и общественности в целом. Критическая оценка была, так сказать, «тотальной», т. е. распространялась на все действия государства и других институтов, объединяемых понятием «истеблишмент», в том числе и на такие действия, которые осуществлялись под лозунгом «всеобщего благосостояния» и по замыслу лидеров неолиберализма должны были доказывать «гуманизм» государства и его «верность» интересам общества 165.

Леворадикальная ориентация в ее наиболее распространенных вариантах имела общедемократическую направленность. «Истеблишмент» подвергался резкой критике и решительно осуждался как воплощение бюрократии, т. е. такой организации управления, которая является нарушением принципов демократии и неподконтрольна рядовым американцам, а, наоборот, контролирует их жизнь, действия, мысли и чувства. «Наша страна, — констатировал Ч. Рейч, — постепенно превратилась в жесткую управленческую иерархию. Демократия утрачивает свою силу по мере того, как власть во все большей степени оказывается захваченной гигантскими управленческими институтами» 166.

«Истеблишмент» рассматривался левыми радикалами как воплощение репрессивности, как прямой, грубой, использующей насилие, так и изощренной, использующей средства идейно-психологической манипуляции мыслями и чувствами американцев. «Истеблишмент» в целом и могущественное корпоративное государство в частности, отмечал известный выразитель леворадикальных настроений Т. Роззак, используют «откровенную брутальность» гигантски разросшегося военно-полицейского аппарата, прибегают к «беззаконию закона» (Lawlessness of Law), к «циничному удушению» движения протеста путем преувеличенного внимания со стороны средств массовой информации, превращающих этот протест в сенсацию, в эксцентричную буффонаду, в чисто внешнюю форму, лишенную действительно радикального и социально значимого содержания п. Последнее направление репрессивной деятельности в рамках леворадикального сознания получило наименование «репрессивной толерантности».

Критическая оценка антидемократизма господствующей в США системы управления и власти стала характерной чертой леворадикального умонастроения. Так, по данным Д. Янкеловича, 57—58% опрошенных студентов в начале 70-х годов признавали, что американская «система управления является демократической лишь по названию и лишь благодаря усилиям пропаганды массы людей верят, будто то, чего хочет публика, действительно представляет для этой системы значение» 167.

Личность, принявшая леворадикальную ориентацию, осуждала господствующую в США систему институтов за ее бюрократизм. Отождествление системы с бюрократией означало также, что подвергается критике искусственно разросшийся, дорогостоящий аппарат (оплачиваемый налогоплательщиками, т. е. рядовыми американцами). Бюрократия характеризовалась отсутствием внутренней согласованности и иррациональностью действий. И не случайно Р. Тернер, описывая новые и типичные элементы в ориентации американцев, разочаровавшихся в системе основных институтов, выделял такое убеждение: системе присущ беспорядок, «на нее нельзя положиться», она кажется воплощением «произвола» и «искусственности» 168.

Леворадикальная ориентация личности конца 60-х годов включала в качестве важнейшего, пожалуй, даже стержневого элемента резко критическое отношение к экспансионистским империалистическим и колониалистским тенденциям во внешней политике США. Иногда критика поднималась до понимания того, что эти тенденции связаны с сущностными характеристиками современного капитализма. Как писал Р. Такер, для радикала «внешняя политика Америки есть по существу ответ на структурные потребности американского капитализма» 169.

Однако гораздо чаще критическая оценка внешней политики США, главным проявлением и символом которой стала позорная война во Вьетнаме, была выражением общегуманистической и общедемократической позиции. Эта война и аналогичные акты внешней политики США рассматривались также как наиболее очевидный симптом бюрократизации системы принятия важнейших внешнеполитических решений, всего механизма власти, отчуждения власти от интересов и воли рядовых американцев, подчинения ее эгоистическим интересам и воле военщины, корпораций, занятых производством оружия, реакционных элитарных группировок.

Леворадикальные умонастроения включали также решительную критику «холодной войны», осуждаемой прежде всего с тех же позиций гуманизма и демократизма. «Холодная война» осуждалась, ибо несла угрозу «горячей» войны и не только локальной, но и мировой, которая в условиях существования ядерного оружия могла обернуться катастрофой, гибелью цивилизации. «Холодная война» осуждалась также потому, что осознавалась ее связь с усилением антидемократических тенденций в самих США, наглядно проявившихся в период маккартизма, но сохранивших силу и в последующие годы. «Холодная война», констатировалось в так называемой «Порт-Гуронской декларации» — одном из наиболее ярких документов левого радикализма в США, «отравляла и разъедала все проявления интеллектуальной деятельности. Ей в жертву были принесены все существенные ингредиенты демократического процесса: свободная дискуссия, право на несогласие, политический спор и полемика. В итоге она породила состояние террора, таящее в себе столько риска и опасностей, что в конечном счете всякий интерес и всякая безопасность оказались под угрозой» 15.

Наиболее последовательные левые радикалы высказывали убеждение, что именно США виновны в возникновении и эскалации «холодной войны». Р. Такер, характеризуя внешнеполитические взгляды левых радикалов в начале 70-х годов, отмечал в качестве типичного мнения, что «Америка в первую очередь несет ответственность за навязывание «холодной войны» израненному войной (второй мировой войной. — Ю. 3.) миру»16.

Высказавшись против «холодной войны», за разрядку международной напряженности, за прекращение агрессивной войны во Вьетнаме, а также за демократизацию внутренней политической жизни в самих США, левые радикалы не могли* не выступить также и против политики, идеологии и психологии антикоммунизма. Они не могли не отмежеваться от оголтелого антикоммунизма. Многие левые радикалы, особенно в начале 70-х годов, обнаружили интерес к более объективному знакомству с социалистической идеологией и реальным социализмом.

Одним из самых главных и существенных элементов леворадикальной ориентации оказалась установка на идейно-психологическое и культурно-нравственное обновление личности. Согласно этой установке, личность должна постоянно и активно работать в плане самовоспитания, радикально перестраивать саму себя, освобождать и очищать свои взгляды, мысли, чувства, эмоции, внутренние побуждения и склонности от тех структур сознания и подсознания, которые критикуются и решительно отвергаются радикалами. 15

The New Left. A Documentary History. N. Y., 1969, p. 173. 16

Tucker /?. The Radical Left and the American Foreign PQlicy, p. ii. Против каких же структур сознания и подсознания личности выступили левые радикалы? Прежде всего против тех структур, в которых воплотилась привычная для США ценностная жизненная ориентация на «успех» во всех ее основных вариантах. Речь идет о традиционной предпринимательской ориентации, связывающей успех с приобретением капитала и даваемыми им привилегиями: богатством, властью, престижем; о карьеристской ориентации, отождествляющей успех со статусом и постом в бюрократической организации; о потребительской ориентации, делающей мерой успеха человека «престижное потребление».

Для левых радикалов жизнь и духовный мир человека, стремящегося к успеху (во всех перечисленных способах его традиционного для США понимания), — это пример отчуждения и самоотчуждения личности. Личность теряет себя, утрачивает собственное «Я», внутреннюю целостность и свободу, подчиняясь внешней и безлично-отчужденной логике капитала, товаров, технико механических процессов, бюрократических процедур, императивам моды. Левые радикалы, наиболее последовательные в своих убеждениях, резко и решительно критиковали «товарный фетишизм» (а также фетишизм «вещный» и «технологический»). Они подвергали критике «рыночную ориентацию» и прагм атистско-утилитарист- ское отношение к жизни, отвергали «конкуренцию», или «крысиные бега», а также критиковали «коммерсализа- цию» продуктов культуры, идей и чувств человека 17 Очень часто осуждаемые ими формы практики и личностной ориентации ассоциировались с буржуазным образом жизни.

Согласно леворадикальной ориентации, активный поиск личностью самой себя, обретение ею внутренней целостности и свободы необходимо предполагают ее постоянное противоборство с мощным влиянием всех традиций, порождаемых буржуазным образом жизни, с изощренной и повседневной манипуляторской деятельностью «истеблишмента». В ходе этого противоборства личность должна воспитать в себе невосприимчивость к идейно-психологическому давлению, оказываемому нг. нее отвергаемыми ею институтами и формами культуры.

Критика буржуазной культуры как коммерчески-ори- ентированной, закрепляющей отчуждение и конформизм, играла очень большую роль в движении «новых левых» в США. Она была тесно связана с идеей «контркультуры», составляя ее рациональное зерно. Согласно замыслу американских левых радикалов, личность должна была выработать иммунитет против всех инструментов, при помощи которых осуществлялось отчуждение в сфере идеологии и культуры.

Люди, принявшие леворадикальную ориентацию, видели свою задачу в обновлении всех элементов, составляющих внутреннюю структуру личности. Они хотели, чтобы на всех уровнях духовной и психической жизни личности осуществлялось коренное преобразование, в том числе и прежде всего на уровне чувств. В этом, пожалуй, и состоит рациональное зерно идеи «новой чувственности», с которой выступили многие левые радикалы в США. «Молодежный протест нашего времени... — писал Т. Роззак, — достигает уровня сознания, пытающегося преобразовать самые глубинные чувства, которые касаются «Я», другого человека, среды» 18.

В идее «новой чувственности» отразилось, во-первых, понимание того, что реальные силы, институты, традиции и формы практики, противостоящие поискам подлинного «Я», активно «работали» на уровне не столько «ра- ционально-аргументированной» идеологии, сколько привычек, бессознательных и подсознательных побуждений и инстинктов индивида. Во-вторых, эта идея стала формой осознания того факта, что гуманистические и демократические установки личности, ее стремления к свободе и ответственности (требование личной ответственности было свойственно многим левым радикалам) могут быть действительно прочными только в одном случае: если они интериоризованы личностью, превращены ею в глубинные установки, опираются на всю совокупность чувств индивида, на всю его психическую организацию.

Выступая против демагогии, выраженной в форме внешнерациональных схем и аргументов, против идеологических стереотипов и клише, общих абстрактных категорий, используемых для оправдания любых антигуманистических, антидемократических и империалистических действий, левые радикалы нередко апеллировали к повседневному личному опыту рядового американца, к его непосредстбенным переживаниям. Они рассчитывали, что этот опыт, эти переживания точнее отразят, передадут действительный смысл отношений, событий, ситуаций, с которыми рядовой американец связан в процессе жизненной практики. Апелляция к повседневному индивидуальному опыту рядового американца нередко имела вполне конкретный политический смысл 170.

Рассмотренные черты леворадикальной ориентации в США явились выражением достаточно глубоких сдвигов в общественном сознании и структуре личности. Некоторые из них можно оценить как положительные, ибо они соответствуют необратимым тенденциям поступательного развития, способствуют гуманизации и демократизации общественных отношений, борьбе за разрядку международной напряженности и оздоровлению идейно-политического климата в США. Однако те варианты леворадикальной ориентации личности, которые получили довольно широкое развитие в США в конце 60-х — начале 70-х годов, были крайне противоречивыми.

Выступая как отрицание традиционных форм сознания, в частности либерального сознания, левый радикализм одновременно нес на себе печать влияния этих форм. По форме радикальное, резкое и гневное, отрицание ча деле нередко оказывалось неполным и непоследовательным. Было и так: чем более резко, гневно, «тотально» это отрицание выражалось в словах, эмоциях и даже поступках личности, тем более явственно проступала объективная, глубинная, неосознаваемая самой личностью скованность стереотипами господствующей идеологии, рамками традиционного мировоззрения, мышления и восприятия.

Здесь наглядно проявились специфические механизмы, характерные для той стадии обновления сознания личности, когда она уже не удовлетворена старым и даже возненавидела его, но еще не сумела действительно радикально от него избавиться, в том числе й йа идейно- психологическом уровне. Личности еще не удалось полностью преодолеть влияние старого и, что самое главное, над ним подняться, перейти на качественно иную, принципиально новую ступень развития. Личность уже осознала свое недовольство старым, в том числе и в себе самой; она уже негативно относится и к тому, что она видит, ощущает в окружающем ее мире, и к тому, как она его видит и ощущает. Иными словами, личность начинает критически относиться к старому мировоззрению, к старому способу «рационализации» своих ощущений, к «старой чувственности». Но она еще не обрела и не развила в себе новых, достаточно целостных и адекватных ее реальным жизненным проблемам форм мировоззрения, рационального мышления, способов видения и ощущения.

Речь идет о начале поиска личностью новых форм и способов жизни и сознания, но этот поиск еще не увенчался успехом. Еще не увязаны между собой структуры и элементы, лишь в совокупности дающие принципиально новый тип личности, которому свойственны были бы не только возмущение по поводу тех или иных сторон реальности, не только стремление к обновлению этой реальности и своего «Я», но и умение сформировать новые формы культуры, идеологии, социальной теории. Тогда личность смогла бы опереться на них, на достаточно развернутые программы объективного преобразования общества и личности, т. е. самой себя, наконец, на новые формы не только индивидуального, но и коллективного, организованного действия.

Пока не сложились и не оформились в виде системы перечисленные предпосылки и элементы, пока они не воплотились в деятельности личности на всех уровнях ее духовной и психической жизни, поступательный процесс обновления личности идет крайне сложно, противоречиво. В нем новое причудливо смешано со старым, новое проявляется в старых формах, а старое — в новых. При этом содержание может оказаться подчиненным форме, на которой сосредоточивается энергия личности.

В этом процессе возникают разные ситуации. Довольно часто складывается такая ситуация, когда старые ценности, ранее игравшие роль основного генератора энергии личности, умирают и теряют силу еще до того, как появляются новые ценности, а значит, и новые источ ники личностной энергии. Нередко старые ценности превращаются в «антиценности» и на их отрицание направляется энергия личности. Человек, не будучи в состоянии опереться на новые ценности, может уходить в сторону от главных и реальных жизненных проблем, от основных каналов развития личности. Его энергия растрачивается на псевдопроблемы, направляясь в тупики или наталкиваясь на искусственно созданные препятствия.

В столь противоречивом процессе те или другие элементы личностной ориентации и уровни психической жизни личности (например, чувство или-разум) могут изменяться крайне неравномерно: одни элементы обновляются быстрее других; их значимость может абсолютизироваться личностью, и тогда она отрицает значение других элементов или уровней психики. В такой ситуации начинается внутренняя борьба разных элементов личностной ориентации и уровней психики, например эмоций и разума, чувственности и рациональности. Эта борьба приобретает экстремальные формы, которые угрожают целостности личности и ее духовному здоровью. Данные общие наблюдения можно подтвердить, проанализировав некоторые особенности леворадикальных умонастроений в США.

Будучи отрицанием основных вариантов буржуазного индивидуализма (предпринимательского, карьеристского, потребительского), левый радикализм по сути дела остался индивидуалистической ориентацией. Но это индивидуализм особого рода: он очищен от атрибутов прагматизма, утилитаризма, эгоизма, нравственного нигилизма и соединен с гуманистическими и демократическими ценностями. Такое соединение уже имело место в истории в период подготовки и проведения антифеодальных революций. Но если в тот период сплав гуманизма и индивидуализма имел исторические основания, то в современном американском обществе с его многосторонними социальными связями такое соединение не может быть действительно органичным. Между тем очень многие левые радикалы в США проповедовали «персоноцентризм» и отстаивали жесткое, свойственное индивидуалистической традиции дихотомическое противопоставление индивида и общества, индивидуальной личности и любых развитых форм социальной организации. Отношения между ними зачастую рассматривались как отношения «тотального противостояния» и борьбы.

7 Ю. А. Замошкин

Эти отношения истолковывались в соответствии с моделью «игры с нулевым результатом»: возрастание значимости личности, достижение ею большей свободы, степени самовыражения и развития обязательно предполагало в свете леворадикальных идей ослабление взаимосвязей личности с социальной организацией. И наоборот, усиление и развитие социальных и институциональных связей, как утверждали радикалы, неминуемо означало поражение личности в борьбе за подлинное «Я». В пределах этой схемы дихотомических полярностей личности противостояла любая развитая социальная организация, предполагающая четкое определение дисциплинарных норм и формализацию функций и коммуникаций людей, их ролей в рамках данной организации. Любая организация, обладающая такими характеристиками, автоматически получала наименование бюрократии.

Здесь-то и скрывалась внутренняя — глубинная, подспудная— связь левого радикализма с отвергаемым и осуждаемым им неолиберализмом. Именно неолиберализм еще раньше применил понятие бюрократии ко всем формам развитой организации, включающим сложную систему функциональных зависимостей, формализованных процедур и дисциплинарных норм. В одном случае неолибералы использовали понятие бюрократий, не придавая ему определенного оценочного, или «ценностного», знака и применяя его к современному обществу вообще. В другом — они употребляли его, так сказать, с положительным знаком и с его помощью обозначали организацию, обладающую наибольшей эффективностью. Но и в первом и во втором случаях это понятие у неолибералов служило прежде всего для оправдания и апологетики организации государственно-монополистического капитализма и всех тех форм организации, которые в США стали ассоциироваться с «истеблишментом».

Левые радикалы в отличие от неолибералов выступили, как было показано, с резкой критикой «истеблишмента» и связанной с ним бюрократической авторитарноиерархической социальной организации. Их недовольство, протест отражали непосредственный и вполне реальный практический опыт миллионов американцев. Однако левые радикалы при выражении своего протеста стали использовать то же понятие бюрократии, что и неолибералы. Они не поднялись выше формально-функционального определения бюрократии, до понимания ее кон- кретно-исторических, классовых, политэкономических характеристик. Левые лишь «радикально» изменили ценностный знак — с нейтрального или положительного на резко отрицательный. Отрицанию подвергалась любая сложная социальная организация, демонстрирующая четкую систему дисциплины и предполагающая формализацию связей и функций людей. В итоге — тотальное отрицание всякого сложного и развитого управленческого, административного механизма как «бюрократии» и символа отчуждения. Такое отрицание внесло весьма заметный элемент анархизма в американский левый радикализм.

Эта тенденция хорошо описана в литературе США. Например, известный социолог И. Л. Горовиц, хотя и разделяющий предрассудки либералов в отношении левых радикалов, все же был прав, когда утверждал, что в леворадикальном сознании «существует сильный импульс в направлении анархизма, связанный с чувством, что любая организация с четкими внутренними связями будет порождать жесткие негативные последствия» 171. На анархическую борьбу с любыми формами социальной организации, в том числе и с темн, в которых нуждалось само движение протеста, левые радикалы истратили огромный запас энергии. А ведь протест они могли бы целиком направить на борьбу против реальных и основных врагов демократии: военно-промышленного комплекса, организованного милитаризма, крупнейших монополий, политических организаций правящего класса или организации массовых коммуникаций, которые оказались в руках реакционных группировок, клик и мафий.

Склонность к анархическому бунтарству, воплощенная в особом типе радикала-бунтаря, естественно, мешала многим левым радикалам выработать действительно альтернативные концепции и сколько-нибудь конкретные программы. Левый радикализм в США смог противопоставить бюрократии-чаще всего лишь идею общины, построенной на чисто личностных отношениях и сохраняющей явную печать раннелиберальной или даже консерва- тивно-патриархальной традиции. Альтернативой бюрократии нередко оказывалось также стихийно возникающее объединение масс, лишенное четкой организацион ной структуры и потому аморфное, подверженное стихии настроений и колебаниям конъюнктурных ситуаций. Реальной и мощной бюрократической организации «истеблишмента» левые радикалы-бунтари противопоставили лишь волю и спонтанный, эмоциональный импульс личности 21.

Левые радикалы в США протестовали против бюрократических организаций, но бюрократию они отождествляли с принципами эффективности и полезности вообще. Активность личности, направленная на саморазвитие и поиски «Я», оказалась искусственно противопоставленной любым видам деятельности, сознательно ориентированной на максимальную эффективность, в том числе деятельности трудовой и политической. Недаром же в сознании многих американских левых радикалов обозначилась дихотомия двух полярных символов-образов: «Прометея» и «Орфея».

«Прометей» стал олицетворением целенаправленной, сознательно ориентированной на пользу людей деятельности, в том числе трудовой. «Орфей» — символ и идеал личности, чья деятельность абсолютно свободна от соображений полезности и является спонтанной «игрой». Специально подчеркивалось, что игра здесь не имеет ничего общего с рационально упорядоченными правилами (что имеет место, скажем, в игре в шахматы) и не подчинена практически поставленным целям, в том числе и стремлению к победе; она подобна играм маленьких детей и сообразуется лишь со стихией внутреннего индивидуального импульса. Орфей, а не Прометей стал положительным символом.

Сам принцип эффективности, т. е. максимальной практической результативности, стал объектом «тотального» отрицания независимо от того, был ли он связан с социально значимыми или эгоистическими целями. «Тотальному» отрицанию подвергся не только принцип организованности и эффективности, но также и принцип рациональности, как таковой. Отвергалась ориентация на целенаправленное составление рациональной программы деятельности, предполагающей логическое и практическое согласование целей и средств, различных этапов, актов и видов деятельности индивида, группы или массы людей, объективно объединенных для решения какой-либо задачи.

Ориентация на рациональность в сознании многих левых радикалов представала в механической связи лишь с прагматическим и утилитарным расчетом человека, стремящегося к успеху в его предпринимательском, карьеристском или обывательско-потребительском понимании. Левые радикалы в США привыкли к рациональности дельца или функциональной рациональности бюрократа, не считающегося с потребностями истории, трудящихся масс. В американской действительности им приходилось часто сталкиваться с «рационализацией» эгоистических мотивов (прежде всего мотива частной прибыли) и своекорыстных интересов буржуазного индивида, привилегированных классов. «Рациональными» аргументами апологеты капитализма оправдывали агрессивные войны и другие действия, направленные на антигуманные цели. Так и случилось, что радикалы, сталкиваясь с антигуманными проявлениями принципа рациональности, выступили против идеи рациональности вообще. Они оказались не способными к дифференцированному критическому анализу различных конкретно-исторических типов рациональности. Их резко критическое отношение к принципу рациональности было результатом не зрелого анализа, а лишь эмоционального импульса, стихийно отразившего их специфический частный опыт. Здесь проявилось некритическое восприятие распространенных в США стереотипов обыденного сознания.

В сознании левых радикалов закрепилась дихотомическая схема, в рамках которой противопоставлялись друг другу разум и страсть, рассудок и стихийный эмоциональный импульс, «прометеевская» деятельность, подчиненная законам научного мышления, логики, императивам практики, и «орфеевская» деятельность — «игра», свободная от законов логики и влияния практических задач.

Антирационализм радикально-ориентированной личности в США проявился в разных масштабах и формах. В экстремальных вариантах он нашел выражение в некоторых романтических и утопических проектах «контркультуры», в поисках невербальных (освобожденных от законов языка) способов коммуникации, в культе мистического транса, в использовании наркотиков, стимулирующих и деформирующих ЭМОЦИИ, и т. д. Эти экстремальные варианты левого радикализма в немалой мере способствовали его дискредитации в глазах многих представителей американской общественности.

Антирационализм многих левых радикалов выразился в том, что их реальный социально значимый политический протест оказался лишенным научно обоснованной программы и организационной формы. И. Гаровиц отметил факт «соединения политического радикализма с философским иррационализмом», что в той или иной степени способствовало характерной для многих левых радикалов тенденции к стихийному бунтарству в политике, к авантюристическим действиям, в которых «разум был заменен страстью» 22.

Уже было показано, что в сознании личности, усвоившей постулаты неолиберализма, прочно укоренилось представление, согласно которому господствующие в США формы организации якобы являются продуктом и воплощением «императивов» новой техники. Иными словами, произошло смешение и отождествление целей этих организаций с используемыми ими техническими средствами, подмена целей средствами. Укрепились стереотипы и мыслительные схемы «технологического фетишизма» и «технологического детерминизма», мешающие понять, что одна и та же техника может эффективно служить разным целям — гуманным и антигуманным.

Заслугой американских левых радикалов было то, что они выразили резко критическое отношение не только к авторитарно-бюрократической системе в США, но и к факту активного использования ею новой техники в эгоистических и антигуманных целях. Они выразили критическое отношение к разнообразным отрицательным последствиям НТР в США, а также к идеологии «технологического фетишизма» и «технологического детерминизма» вообще. Однако в этом критическом осуждении левые радикалы не были достаточно глубоки и последовательны.

Они некритически восприняли те способы и структуры мышления, те стереотипы, которые лежали в основании идеологических схем «технологического детерминизма» и «технологического фетишизма». В результате главное направление их критики оказалось перемещенным с социально-классовых, политико-экономических основ отрицае-

я Там же, с. 180г мой ими системы использования современной техники на саму современную технику. «Технологическому фетишизму» был противопоставлен «антитехницизм». Последний по сути дела был «превращенной» формой того же «технологического фетишизма», ибо технику радикалы продолжали рассматривать как совершенно самостоятельную силу, якобы детерминирующую все основные соци- альные характеристики использующего ее общества и человека. Но отношение к ней стало противоположным — не положительным, а резко негативным.

«Антитехницизм» левых радикалов, или «технологический фетишизм», наоборот, имел многие отрицательные последствия. Он, в частности, привел к тому, что протест нередко был направлен на борьбу не с капитализмом и теми классами, которые стоят на его защите, а с современной техникой и теми, кто ее создает и приводит в движение. Этот протест в одних случаях принимал вид бунтарских актов, направленных против новой техники, поиска новых форм «луддитского движениям и т. д. В других случаях создавались романтически-уто- пические проекты избавления от современной техники, например создание коммун, опирающихся исключитель- но на труд ремесленного типа и примитивную архаическую технологию (коммуны такого рода и сейчас встречаются в США).

Итак, в сознании левых радикалов действовали механизмы, в конечном счете определившие сужение и деформацию социального протеста, его смещение, т. е. перенесение недовольства с реального и главного противника на противника второстепенного и даже мнимого. Эти механизмы наглядно проявились в отношении левых радикалов к проблемам не только современной техники, но и личного потребления в США. Левые радикалы, как известно, резко и страстно выступили против узкопотребительской жизненной ориентации, объявляющей владение вещами и потребление главной целью, смыслом жизни. Они горячо выступили против «престижного» и «показного» потребления, когда личность принуждается к покупке и потреблению вещей и услуг не потому, что они нужны для развития ее физического и духовного потенциала, а потому, что придают ей в глазах других людей и в ее собственных социальную значимость, ценность и престиж. Они выступили против «крысиных бегов» за символами потребительского успеха, т. е. против конкуренции в сфере потребления, разобщающей людей и деформирующей человеческие отношения. Наконец, радикалы выступили против манипулятивного влияния на личность потребительской рекламы и диктата коммерчески-ориен- тированной моды, навязывающих личности эталоны потребления и лишающих человека свободы и индивидуальности в его частной жизни.

Однако большинство левых радикалов конца 60-х и начала 70-х годов не сумело дифференцированно подойти к проблемам потребления и потребностей. Они не смогли отделить отчужденные виды потребления от тех, которые были естественным продуктом объективного развития цивилизации и личности современного человека. Они не сумели также отделить потребности деформированные, искусственно форсируемые, связанные с «показным» потреблением и потребительской конкуренцией, от новых потребностей, естественно и спонтанно возникающих у рядовых американцев и проявляющихся в тех устремлениях и действиях трудящихся США, которые направлены на улучшение уровня жизни и качества потребляемых вещей и услуг. Эти требования возникали как протест против фактического классового неравенства в сфере потребления и отражали объективный факт несоответствия между действительными возможностями современного производства в США и реальным материальным положением массы трудящихся.

Одномерное видение проблем потребления и динамики потребностей породило столь же одномерную «тотальную» антипотребительскую установку, характерную для многих американских левых радикалов в конце 60-х — начале 70-х годов. Оказалось смещенным и направление антипотребительского протеста. Главными объектами протеста были не столько неравенство классов в отношениях распределения и потребления, не столько буржуазные способы потребления и капиталистический образ жизни, сколько сами вещи, предметы массового потребления.

Однако в антивещной ориентации левых радикалов в США было и рациональное зерно. В ней объективно получил своеобразное отражение тот факт, что в условиях капитализма нередко производятся вещи, вряд ли нужные современному человеку. Они производятся ради обеспечения высоких прибылей корпораций. Одновременно не удовлетворяются необходимые потребности (например, не строится достаточное количество школ, больниц, ясель, спортивных площадок, дешевых жилых домов и т. д.). Критика должна была вскрывать социальные и политические причины перепроизводства одних товаров, услуг и недопроизводства других. Но подняться до такой критики большинство левых радикалов не смогло.

Одномерная и «тотальная» антивещная ориентация многих левых радикалов в США зачастую была только «превращенной» формой отрицаемого ими вещного фетишизма: вещи сами по себе превращались в некую самостоятельную силу, хотя и негативно оцениваемую. Потре- бительски-ориентированное сознание, особенно в его неолиберальном варианте, придавало обладанию вещами и предметами личного потребления роль главного фактора, якобы обеспечивающего прогресс, гуманизацию и социальную гармонизацию капитализма, а также нравственное здоровье и счастье человека. Многие левые радикалы рассматривали обладание вещами как главный источник, чуть ли не первопричину отчуждения, разобщения людей, нравственной и духовной деградации, «обур- жуазивания» человека.

Вкусы, формы потребления и быта многих левых радикалов в США часто были проявлением «эпатажа», т. е. нарочитого, демонстративного, чисто эмоционального протеста против привычных эталонов потребления, господствующей моды. Конформизм по отношению к «неконформному» стилю и нетерпимость к индивидуальности у радикалов проявлялись в столь же четкой форме, как и у их оппонентов, представляющих господствующий тип жизни.

Под влиянием типично американских механизмов оценки у них также сложилась привычка считать людей «своими» (или «чужими»), руководствуясь прежде всего внешними, вещными признаками. Только критерий моды изменился: неаккуратно одетый, нетщательно подстриженный «технократ» был их идеалом; властно заявил о себе новый, экстравагантный стиль моды, жизни и поведения. И радикалы следовали ему не менее строго, чем их противники-технократы бюрократически заданным «эталонам» одежды, стилю жизни и общения.

Ограниченность и одномерность антипотребительской ориентации и смещение главного направления антипо- требительского критицизма имели серьезные негативные последствия. К ним относятся: недоверие радикалов к экономическим формам борьбы американских рабочих за свои права; непонимание проблем развития реального социализма, значения программ, рассчитанных на улучшение уровня жизни в странах социализма. Более того, известно, что левые радикалы в США в некоторых случаях даже проявляли склонность к маоистской демагогии.

Следует учитывать, что антипотребительская ориентация левых радикалов в США была одним из частных проявлений их общего негативистского отношения к конкретным проблемам экономики. В годы подъема левого радикализма, т. е. в конце 60-х и начале 70-х годов, фундаментальные экономические проблемы мало волновали левых радикалов. Их не очень беспокоили такие вопросы, как объем производства и производительность труда, проблемы ресурсов и энергии, инфляция, безработица и низкий уровень материального благосостояния (исключение составляют, пожалуй, лишь проблемы безработицы среди некоторых групп интеллигенции и откровенной бедности цветных американцев, живущих в этнических, расовых «гетто»). Их главное внимание привлекали вопросы, непосредственно с экономикой не связанные: прекращение войны в Юго-Восточной Азии, ликвидация расовой сегрегации, демократизация образования, борьба с авторитарно-бюрократическими тенденциями за автономию личности и возможности ее самовыражения. Вопрос о «стиле жизни» волновал их гораздо больше, чем проблема обеспечения материально-экономических условий существования больших масс населения. Здесь отчасти сказался тот факт, что левые радикалы в своей значительной части представляли слои интеллигенции, служащих, т. е. те слои, которые объективно занимали средние ступени на лестнице доходов. Но еще большую роль здесь сыграл тот факт, что в этот период общая экономическая ситуация в стране характеризовалась относительной стабильностью.

Говоря об отношении леворадикального сознания к экономическим проблемам, важно учитывать (что делается редко) то глубокое влияние, которое оказывала на общественное сознание, и в том числе на сознание левых радикалов, либеральная идеология 60-х годов, ее оптимистические и утопические прогнозы в отношении настоящего и будущего экономики США. Ведь американцу долгое время твердили, что он живет в самом высокоразвитом «индустриальном» обществе и вступает в «постиндустриальное» общество — общество «массового потребления», что он — член «великого общества», государства «всеобщего благосостояния» и т. п. Многие левые радикалы, критически относящиеся к либеральной идеологии, вместе с тем некритически восприняли в общем радужную информацию о состоянии дел в области экономики, которая годами внедрялась в сознание американцев пропагандистским аппаратом «либерального истеблишмента». Они приняли ее за реальную. Они полагали, что в сфере экономического роста и научно-технического развития существующая в США система работает «эффективно».

Ч. Перроу, сторонник и одновременно серьезный исследователь левого радикализма в США, констатировал, что «левые радикалы, критически оценивая систему большого бизнеса в США, слишком часто предполагали, что имеют дело с внутренне согласованной, целостной и рациональной системой» 172. Д. Янкелович в ходе опросов общественного мнения обнаружил, что многие леворади- калистски настроенные студенты в начале 70-х годов воспринимали быстрый и бесперебойный экономический рост и рост общего благосостояния как постоянные характеристики страны, как нечто «гарантированное»173.

Хорошо известно, что в общей критической оценке, в общем видении положения дел в США многие американские левые радикалы в целом обнаруживали явный негативизм и даже пессимизм. Однако за этим негативизмом и пессимизмом нередко скрывался глубинный и неосознаваемый самой личностью «оптимизм» прежде всего в отношении перспектив экономического роста и подъема благосостояния: здесь-то и сказывался тот факт, что на веру принималась та картина экономической жизни в США, которая была создана в 50 — 60-х годах неолиберальной идеологией 174. Пессимизм и оптимизм в оценках причудливо переплетались. Левые радикалы нередко считали: личности, стремящейся к самовыражению, к неотчужденному общению, потому так «плохо», что слишком «хорошо», слишком «эффективно» работает система экономики, система власти, система подавления, слишком «хорошо» обстоят дела у презираемых и ненавидимых ими представителей «истеблишмента».

И все же нельзя недооценивать той эмоциональной «встряски», которую вызвало распространение леворадикальных идей в США. Средние американцы привыкли слышать об «эффективности» и «организованности» своего общества. По существу они впервые услышали, притом от своих собственных детей, негативную оценку всего того, что всегда было предметом их гордости. Нигилизм критических леворадикальных деклараций разительно контрастировал с традиционной верой в исключительность Соединенных Штатов Америки.

Левые радикалы не питали надежды на то, что объективные тенденции развития производства, экономики смогут укрепить перспективу обновления общества. Они возлагали надежды не на основное ядро производителей— рабочий класс, а на люмпен-пролетариат и люмпен-интеллигенцию, которые оказались за пределами активной хозяйственной жизни. Они нетерпеливо и страстно мечтали о «тотальном» обновлении общества, но не умели вести кропотливую повседневную организованную борьбу за революционизацию масс трудящихся, за их насущные практические интересы, в том числе и прежде всего в сфере экономики. Поэтому они возлагали основные надежды на случай, а порой и на катастрофу.

Левые радикалы наивно полагали, что катастрофа, т. е. резкое углубление кризиса прежде всего в политике, а также в экономике, сама по себе вызовет желаемое революционное преобразование, желаемую «мутацию» общества. Как ни парадоксально, но радикал иногда даже страстно приветствовал любые кризисные явления, любое реальное ухудшение положения, в том числе экономического, массы людей, ибо мыслил по схеме «чем хуже, тем лучше». В среде левых радикалов можно обнаружить личность с бунтарско-экстремистской ориентацией, обуреваемую авантюристическими намерениями. Такая личность готова даже спровоцировать революционный взрыв при помощи авантюристических действий, в том числе направленных на разрушение производства, его технической и организационной базы, на дезорганизацию хозяйственной и экономической жизни. Естественно, что подобная ориентация, проявившаяся у части левых радикалов, отталкивала от них значительное число промышленных рабочих и представителей тех слоев, которые тесно связаны с производством, непосредственно и больше всего страдают от кризисов в экономике и потому заинтересованы не в углублении кризиса, а в улучшении положения дел в хозяйстве США.

Здесь надо учесть следующее важное обстоятельство. Пока экономическое положение США было относительно благополучным, леворадикалистская критика неолиберального «экономизма», неолиберальных расчетов на бесперебойный экономический рост и товарно-вещное «изобилие» могла восприниматься как один из симптомов их критицизма. В этих условиях леворадикальные настроения «антиэкономизма», «антитехницизма», «антирационализма», «антипотребленчества» и «антивещизма» воплощали оправданное критическое недовольство и могли восприниматься как показатель страстной и радикальной критики существующего порядка.

Но в 70-х годах в США началось быстрое нарастание трудностей и кризисных процессов в экономике (реальный спад производства, рост безработицы и инфляции), все более острой и пугающей стала проблема энергетического кризиса и т. д. И тогда стали более заметными негативные стороны пренебрежения экономическими проблемами. Такая ориентация левых радикалов стала раздражать большое число американцев, реально сталкивающихся не с «чрезмерным потреблением», а с действительным ухудшением бытовых условий и падением уровня потребления, не с «рациональностью» и «эффективностью» экономической системы США, а с фактами ее дезорганизации и внутреннего кризиса.

Когда положение дел в экономике стало на самом деле значительно хуже — и это непосредственно ощутили на себе миллионы американцев, — тогда лозунг «чем хуже, тем лучше» был явно дискредитирован. Здесь одна из причин дискредитации левого радикализма в целом, и прежде всего его романтико-утопического, а тем более бунтарски-экстремистского вариантов. Более четко выявился отрыв идеологии левого радикализма от реальных трудностей и проблем, с которыми столкнулись миллионы рядовых американцев в сфере экономики, труда и быта.

В начавшемся с 1972 г. процессе спада движений социального протеста в США существенную роль сыграл и тот факт, что леворадикальная ориентация часто сама себя обозначала как ориентация немногих профессиональных групп. Это были группы людей, занятых духовной деятельностью, а также студенты. Иными словами, речь шла о сегодняшней и завтрашней интеллигенции, преимущественно гуманитарной. Подчеркивалось и выделялось положение молодежи как особой возрастной группы, являющейся носителем леворадикальной ориентации. Специфические проблемы этих групп и их роль в обществе нередко абсолютизировались, одновременно они противопоставляли себя другим профессиональным или возрастным группам, например «поколению отцов» или промышленному пролетариату.

В результате левый радикализм в глазах многих американцев, не принадлежащих к молодежи, студентам и интеллигенции, стал ассоциироваться либо с «молодежным», либо с «интеллигентским синдромом». Правда, в леворадикальной критике «поколения отцов» было много рационального, правильно были отмечены и осуждены ориентации на успех, прагматизм, конформизм и приспособленчество; было много рационального и в постановке вопроса о требованиях учащейся молодежи, а также интеллигенции, вопроса о характере духовного творчества, т. е. проблем, очень значимых и реальных для современной Америки. Однако искусственное, настойчиво декларируемое противопоставление разных поколений и представителей различных видов труда в значительной степени способствовало внутреннему кризису и падению влияния левого радикализма в США.

Весьма важную роль Здесь сыграли экстремистские формы этого течения, в частности бунт против общественных ограничений в сфере морали, в том числе и самых элементарных ее норм. Демонстративное акцентирование проблематики сексуальных отношений, открытое обращение к таким формам половых отношений, которые явно противоречили многовековым обычаям, принятым нормам, а иногда законам социальной гигиены, здравому смыслу; столь же демонстративное употребление наркотиков — все это не могло не вызывать недовольство у широких слоев американского населения. Очень многие американцы стали обнаруживать недоверие к левому радикализму в целом.

Говоря о причинах, спада леворадикального движения, нельзя не учитывать и ту активную борьбу, которую развернули против него весь официальный «истеблишмент» и правящие классы. Арсенал орудий, направляемых против левого радикализма современным капитализмом США, весьма разнообразен. Он включает и акции грубого полицейского подавления, кампании травли, и разжигание среди обывателей своеобразного «антимоло- дежного расизма», и «мягкие» приемы частичных уступок и реформ в различных областях жизни.

К бунтующей молодежи применялись и применяются весьма тонкие методы духовного приручения вроде известной «репрессивной терпимости», предполагающей «абсорбцию» капиталистическим обществом и коммерче- ски-ориентированной культурой некоторых внешних признаков протестующей личности ради выхолащивания сути этого протеста. Например, наиболее ловкие американские бизнесмены нажили миллионы на тех атрибутах моды, которые были свойственны поколению молодых радикалов. Широко поставленная практика подавления, «интеграции» или дискредитации леворадикального движения и его идеологии, а также леворадикального «стиля жизни» явилась одним из важных факторов, способствовавших спаду движения социального протеста в США к 1972— 1973 гг.