Глава X. Личность и идейнополитическая ситуация 70-х годов в США

Этот процесс отразил спонтанную, непосредственную и очень типичную реакцию рядового американца на объективное и явное ухудшение положения дел в стране, на многочисленные симптомы углубления кризиса в политике, экономике и морали. Среди них были и поражение во Вьетнаме, и провалы других внешнеполитических авантюр, и «уотергейтское дело», и распространение коррупции в верхах, и рост насилия, преступности, наркомании в стране. Тут сыграли огромную роль спад производства, интенсивное возрастание инфляции и безработицы, обострение энергетических проблем.

Резкое усиление настроений недовольства и критицизма среди рядовых американцев с начала 70-х годов — факт общепризнанный, отмеченный многочисленными наблюдателями и исследователями в самой Америке. Например, Д. Янкелович в 1975 г. констатировал, что все обследования общественного мнения регистрировали сдвиги, «подобные взрыву», в самочувствии большинства американцев. «Лишь несколько лет назад, — замечал он, — большинство американцев заявляло о доверии к нашим институтам, принимало на веру то, что говорили наши лидеры, и более сурово осуждало критиков нашего общества, чем само общество. И тем не менее к середине 70-х годов это большинство переменило свое отношение и стало демонстрировать позиции, напоминающие о той радикальной критике страны, с которой настойчиво выступали молодежь в колледжах и черные американцы в 60-х годах. Если мы должны верить обследованиям, то общественность в общем и целом, бывшее «молчаливое большинство» демонстрируют поворот от благожелательного и автоматического принятия наших институтов к критицизму, смешанному с беспокойством».

Об общей тенденции роста настроений недовольства в США наглядно говорят и опросы, проведенные организацией Л. Харриса 175. Если в 1966 г. среди опрошенных «недовольные» составляли 29%, то к 1974 г. их число возросло до 59% 176. Наиболее характерной чертой состояния умов и чувств недовольных американцев оказался рост недоверия к правящей верхушке, к тем, кто стоит во главе основных институтов в политике, экономике и общественной жизни США, и прежде всего федерального правительства и «большого бизнеса». Так, по данным Мичиганского университета, недоверие к федеральному правительству начало интенсивно возрастать с 1968 г., когда число недовольных составило 27%, и к 1973 г. достигло 51%. В этот период недоверие к «большому бизнесу», по свидетельству Д. Янкеловича, росло еще интенсивнее: с 30% недовольных в 1968 г. до 70% в 1975 г. В 1975 г. 91% опрошенных американцев в общей форме выразили недоверие к тем, «кто находится у власти» 177.

В принципе аналогичные данные приводит и Л. Харрис в следующей таблице 178: Степень доверив (в %)

1966 г. -4974 г. 1975 г. 1976 г.

Военные Верховный суд

Ведущие организации в сфере бизнеса

Исполнительная власть

Конгресс 62

33 24 23 50

40 26 22 55

21 19 16 41

28 13 11 42

19 13 9

Стремясь выявить и конкретизировать внутреннюю структуру, основные параметры ощущаемого рядовыми американцами недовольства, некоторые организаторы опросов общественного мнения (Д. Янкелович и др.) выработали ряд типичных формулировок и предложили опрашиваемым высказать согласие или несогласие с ними. Получены следующие результаты: с формулировкой «Люди, наделенные властью, не вызывают больше доверия» согласились 82% опрошенных; с высказыванием «В стране наблюдается низкий уровень морали, и он падает все ниже» — 73; «Правительство отбирает у людей свободу» — 62; «Слишком большое внимание уделяется группам, отражающим интересы меньшинства населения» — 48; «Нет справедливости для бедных» — 47% населения 179.

В общенациональных опросах, проводимых Л. Харрисом, в качестве основных параметров проявления недовольства употреблялись несколько иные, хотя в чем-то сходные высказывания. В результате выявлены следующие мнения недовольных американцев180 (см. табл. на

c. 203).

Не только опросы общественного мнения, но и более углубленные исследования, выполненные социологами- профессионалами, систематически регистрировали аналогичные параметры самочувствия рядовых американцев. Так, в ходе обстоятельного исследования, проведенного в 1974 г. Национальным центром по изучению общественного мнения при Чикагском университете, 65,7% согласились с высказыванием: «Большинство официальных лиц (лиц, занимающих посты, которые имеют обще- Высказывания* 1972 F. 1977 г. В % к числу оирэшених Богатые становятся богаче, а бедные беднее 67 77 «Группы специальных интересов»*'' получают от правительства больше, чем простые люди Опрос не проводился 76 3«коны о налогах помогают богатым, а не простым людям 74 73 Большинство людей на выборных постах занимаются политической деятельностью для того, чтобы извлечь личную выгоду Опрос не проводился 65 Тому, что думаете Вы, не придают большого эначеиня 51 61 Людей, руководящих страной, мало заботит, что происходит с Вами 48 60 Большинство людей, находящихся у власти, стараются извлечь выгоду из таких людей, как Вы 36 60 Люди, руководящие правительством в Вашингтоне, не имеют контакта со страной Опрос не проводился 59

* Опрашиваемому предлагается выразить согласие или несогласие по каждому из этих высказываний.

** «Группами специальных интересов», или «группами давления», обычно называют в США ассоциации или организации, оказывающие воздействие ва государственные органы и на конгресс с целью получения для себя желаемых результатов. К их числу относятся объединения и союзы предпринимателей, профсоюзы, различного рода политические организации (меньшпе по размеру, чем партии), организации, объединяющие этнические и национальные группы, религиозные организации, разнообразные добровольные общества.

ственную значимость) реально не интересуются проблемами рядового человека» 181.

Состояние сознания и самочувствия, характеризуемые указанными параметрами, высказываниями и мнениями, получило в США наименование «политического отчуждения». Личность, в четкой форме демонстрирующая такое самочувствие и сознание, стала называться «политически отчужденной». Понятие «политического отчуждения» начали широко применять не только исследователи, но и многие журналисты при оценке состояния общественного мнения в стране, а также сами рядовые американцы при оценке собственных чувств и взглядов 182. И хотя это понятие не соответствовало сколько-нибудь адекватно содержанию теоретической концепции отчуждения, оно все же довольно точно характеризовало реальное состояние личности, остро ощущающей свое отчуждение от основных институтов, группировок и лиц, контролирующих политику в США.

Речь шла о личности, осознающей тот факт, что «большая» политика в США делается за ее спиной, что те, кто ее делают, преследуют свои эгоистические цели и не считаются с интересами, проблемами и мнениями рядовых американцев. Миллионы американцев, по выражению Д. Янкеловича, «чувствовали себя изолированными и отстраненными от политического процесса». В середине 70-х годов, отмечал он, многие американцы ощущали себя «забытыми и бессильными». Они «убеждены в том, что их мнение не имеет реального значения». Они чувствуют себя объектами «манипуляции и использования со стороны тех, кто управляет страной». Они «опасаются», что этих людей «не заботит» то, что волнует большинство американцев 183.

Понятие «политическое отчуждение» характеризовало личность, разочаровавшуюся в существующей в США политической системе и тех символах, которые традиционно использовались для объяснения и оправдания политических действий.

«Политическое отчуждение» переживалось большинством граждан США крайне болезненно. Это связано с тем, что, во-первых, многие американцы традиционно верили в возможности их воздействия на политику и, во- вторых, среди широких слоев населения страны росло понимание того, что судьба индивида все в большей степени зависит от общеполитических решений. Л. Ченовез, характеризуя самочувствие «средних» американцев, специально подчеркивал «растущую фрустрацию». «Мы верим, что индивид имеет важное значение, но мы чувствуем себя не имеющими никакого значения. Мы полагаем, что индивид может контролировать жизнь в демократическом обществе, но мы чувствуем себя бессильными повлиять на наши политические и экономические институты» 184.

Осуждение и недовольство американцы испытывали по отношению не только к ведущим политическим, но и экономическим институтам страны. Распространение недовольства в США в середине 70-х годов было тесно связано с быстрым ростом беспокойства по поводу крайне тревожного положения дел в экономике. Начиная с г. это беспокойство возрастало непрерывно и интенсивно. Опросы, проведенные в 1974— 1975 гг., показали, что очень многие американцы всерьез боялись наступле- :я ебщего экономического кризиса, аналогичного кризису .,0-х годьи. ^^П1,ю 1У75 г. газета «Нью-Йорк тайме», приводя очередной опрос населения по экономическим прои^емам, пришла к выводу, что впервые с 1959 г. (т. е. с момента, когда начали проводиться подобные опросы) большинство американцев «почувствовало, что экономическая почва уходит у них из-под ног в результате действия сил, не поддающихся контролю» 185. В ходе опроса, организованного Д. Янкеловичем в марте 1975 г., выяснилось, что 77% американцев считали, что «дела в экономике складываются плохо» 186.

Конечно, уровень оценки положения дел в экономике постоянно колебался вследствие колебаний экономической конъюнктуры и обещаний правительства. Но тем не менее он оставался высоким. В январе 1976 г., когда в экономике наступило некоторое оживление, 79% опрошенных американцев продолжали считать, что экономика страны по-прежнему находится в состоянии спада; 72% констатировали более быстрый рост цен, чем год назад; 53% были обеспокоены проблемой безработицы и ожидали увеличения числа безработных 187. Беспокойство и страх по поводу симптомов экономического кризиса в той или иной мере явились важной стороной, важным показателем «политического отчуждения» американцев. Низкая оценка положения дел в экономике часто влекла за собой и низкую оценку деятельности основных политических институтов, и прежде всего федерального правительства.

Углубление трудностей в экономике стимулировало критическое отношение к крупнейшим корпорациям, которые в сознании американцев уже выступали как ответственные за кризисное состояние экономики. Опрос, организованный «Народной комиссией по празднованию 200-летия США», в частности, показал, что 58% опрошенных высказали убеждение: «Крупные американские корпорации господствуют в Вашингтоне и определяют действие властей», а 57% утверждали: «Как демократическая, так и республиканская партии действуют в интересах большого бизнеса, а не среднего трудящегося» 188.

Как показали опросы, рядовые американцы выражали растущее беспокойство и недовольство по поводу роста налогов. В 1977 г. 87% опрошенных американцев согласились с мнением, что «тяжесть высоких налогов ложится на плечи бедных»; 85% —что «политики до избрания в должность обещают снижение налогов, а после избрания не выполняют обещания»; 73% — что «люди, стоящие у власти, не знают, насколько сильно налоги заставляют страдать таких, как я»; 73% — «я возмущен тем, как правительство тратит мои деньги» 189.

Чтобы в полной мере представить себе уровень личного беспокойства и недовольства, испытываемого рядовым американцем в связи с кризисными тенденциями в экономике, надо вспомнить, что еще в конце 60-х — начале 70-х годов этот американец часто был уверен в постоянном и неуклонном экономическом росте и повышении материального благосостояния. Правда, в сознании некоторых людей, особенно пожилых, еще жили страхи, связанные с воспоминанием о кризисе 1930 г. Но в 60-х годах, по свидетельству многих исследователей, и в частности Д. Янкеловича, эти страхи в основном уступили место «новой психологии» — «психологии благосостояния». В середине 70-х годов страхи возникли снова, и у большинства американцев. Перелом в сознании был очень болезненным для личности.

В этой связи следует принять во внимание, что мера недовольства и беспокойства, испытываемых личностью, зависит не только от глубины и масштабов реальных трудностей, с которыми на практике она сталкивается, но и от уровня ожиданий и притязаний, которые она усвоила. Человек с низким уровнем жизненных ожиданий и притязаний реагирует на неожиданно возникшие трудности зачастую менее болезненно, чем человек, у которого этот уровень весьма высок.

Ожидания и притязания очень многих американцев в отношении экономического роста и перспектив подъема благосостояния на рубеже 60— 70-х годов были, как никогда, высокими. Характерно, что даже в 1975 г. Д. Ян- келович обнаружил, что 56% опрошенных американцев выразили точку зрения, согласно которой они «по праву могут притязать на постоянно возрастающий уровень жизни». Одновременно большинство американцев (тоже 56%) заявили, что «находятся в очень тяжелом экономическом положении: не могут поспевать за ростом стоимости питания, квартплаты, страховок; их сбережения поглощаются инфляцией; они боятся потерять работу» 190. Здесь-то и обращает на себя внимание резкий разрыв, даже контраст, между ожиданиями, притязаниями миллионов рядовых американцев и оценкой ими своего реального экономического положения, связанного с общим состоянием дел в экономике США. Этот контраст во многом объясняет очевидный взрыв настроений и чувств беспокойства, неудовлетворенности, критицизма.

Резким переменам и в самочувствии рядового американца, и в оценке им положения дел в стране способствовало также быстро возраставшее ощущение того, что в США отсутствует социальная справедливость. В результате проведенных опросов Д. Янкелович обнаружил, что от 60 до 85% американцев чувствовали, что сущест- вуют, как он весьма осторожно выразился, разрывы, или «разломы», в системе социальной справедливости в их стране. Д. Янкелович пояснял свой вывод: «Люди стали чувствовать, что те, кто работают много и живут по правилам, оказываются забытыми, отодвинутыми назад и эксплуатируемыми, в то время как те люди, которые игнорируют правила и демонстративно нарушают социальные нормы, получают все блага». «Подавляющее большинство в стране, — продолжал Д. Янкелович, — приходит к заключению, что система награждает не тех людей и не за те действия; при этом они имеют в виду, что нормы, посредством которых достигается согласие и авторитет, не работают, как должно» 19.

Как видно, речь идет не о том понимании социальной справедливости, которая опирается на социалистическую идеологию, а о той концепции «социальной справедливости», которая традиционно внушалась каждому американцу господствующей идеологией. Как известно, многие американцы приняли эту концепцию. Они поверили в существование в США системы «социальной справедливости», в рамках которой упорный труд и примерное поведение обеспечивают награды, а паразитизм, лень и нарушение существующих норм влекут за собой наказание. Но в середине 70-х годов наступило массовое разочарование в идеях, которые утверждались в США на протяжении всей их истории и, казалось, должны были укорениться в массовом сознании. Теперь же очень многим американцам США представлялись страной, в которой нет справедливости и властвуют моральный релятивизм и цинизм.

Личность, недовольная и критически оценивающая общее положение дел, в середине 70-х годов оказалась в США статистически доминирующей. Это означало, что данный тип личности можно было обнаружить (хотя и в разной мере) в различных группах и классах. Исследования подтвердили данный факт. Правда, национальные меньшинства, а также американцы с низким уровнем годового дохода в наибольшей мере были не удовлетворены своим положением. Опросы показали, что среди черных американцев в 1975 г. было 75% недовольных; в группах населения с низким годовым доходом — 66; в группе квалифицированных рабочих — 63%.

Однако и среди американцев, относящихся к группам, занимающим более привилегированное положение, недовольные также составили большинство: в группе людей с высшим образованием — 56%, в среде служащих и чиновников— 58%. И даже среди тех, чей годовой доход составлял 15 тыс. долл. и более, недовольных насчитывалось 58%. «Тень отчуждения, — констатировал известный социолог М. Симэн, — сегодня пересекает классовые линии». «Изменения в распределении отчуждения, — писали социологи Дж. Хауз и У. Мейзон... — в удивительно одинаковой степени захватили весь американский электорат» 191.

В результате массового распространения настроений отчуждения и недовольства в первой половине 70-х годов в стране широко и быстро распространялись «самокритические» (в отношении США) суждения. Тема кризиса в политике, идеологии и морали, в практике управления в целом стала все чаще и чаще звучать в научной и художественной литературе, периодической печати. Она усилилась даже в выступлениях многих политических деятелей самой различной ориентации. Все чаще и чаще делался обобщенный вывод, что США являются «больным» обществом.

Вот некоторые типичные заявления. Сенатор Э. Кеннеди: «Где бы я ни путешествовал, я обнаруживаю, что рядовой американец — бедный, принадлежащий к «средним» классам, или богатый; белый, черный или коричневый; живущий в городе, на ферме или в пригороде — демонстрирует глубокую неудовлетворенность своим образом жизни». Сенатор Э. Маски: «Что-то чудовищно не так сложилось в современной Америке. Мы достигли пункта, где люди готовы скорее умереть, чем жить в Америке еще один день». Г. Харт, руководитель предвыборной деятельности Макговерна в 1977 г., рекламируя своего кандидата в президенты, говорил об Америке как об обществе, «блуждающем где-то очень близко от края морального банкротства и распада». П. Дракер, авторитетный в США специалист по технологии управления (этой теме в 60-х годах были посвящены многие его работы, находящиеся в русле неолиберализма): «Сегодня людей беспокоит то, что жизнь в этой стране распа- лась...» Журнал «Тайм», весьма близкий к «истеблишменту»: «Существует неясное беспокойство, что машина ХХ-го века начинает выходить из-под контроля». Ш. Маклейн, популярная кинозвезда: «В настоящий момент социальная душа Америки столь больна, что даже переворот в политическом режиме может быть недостаточен» 21.

Характеризуя все эти настроения, Б. Уоттенберг, бывший советник президента Л. Джонсона, в 1974 г. констатировал: «Поражение и вина, кризис и отчаяние стали стилем мышления в Америке» 22. И хотя можно предположить, что для многих журналистов и политических деятелей заявления о кризисе и болезни американского общества были данью моде и «конъюнктурным» стереотипом, тем не менее не случаен сам факт частых заявлении о «болезни» и кризисе общества. Этот факт отражал общую идейно-психологическую ситуацию, которая сложилась в США к середине 70-х годов.

Такая ситуация, казалось, могла свидетельствовать о том, что в стране сложились условия для нового подъема политического движения протеста, на этот раз уже действительно массового. Однако такой подъем не наступил, что, видимо, не случайно. Настроения недовольства, социального критицизма и «политического отчуждения», ставшие типичными для большинства американцев, были крайне противоречивыми. В значительном большинстве случаев они еще не опирались на готовность к активному политическому действию. Такие настроения были свойственны десяткам миллионов людей, но между ними не оказалось тех внутренних связей и того идейного единства, которые могли бы стать основой массового коллективного политического действия.

Переживаемое многими американцами «политическое отчуждение» выразилось в особой форме: оно стало отчуждением не только от правящей верхушки, стоящей во главе основных институтов, но и от политики в целом. Кризис доверия к «тем, кто стоял у власти», нередко переходил в кризис доверия к любым институциональным формам социально преобразующего политического действия. Он перерастал в недоверие ко всем окружающим людям, к их мотивам и поступкам (75,7% 21

Цит. по: ФаИепЬегц В. ТЬе Иеа1 Атепса. N. У., 1974, р. 14, 15, 20, 21. 22

Там же, с. 7.

американцев согласились с суждением: «В наши дни человек не знает, на кого он может положиться», а 59,3%^ присоединились к высказыванию: «Большинство людей в действительности не заботятся о том, что происходит с человеком, находящимся рядом»192). Следовательно, кризис доверия к тем, кто стоит во главе основных политических институтов, у многих американцев перерастал в убеждение, будто имеет место кризис активного и массового политического действия, способного радикально и к лучшему изменить положение дел в стране.

Рост настроений «политического отчуждения» нередко сопровождался усилением чувства бессилия — бессилия личности .и общества в целом устранить все то, что вызывает критику и недовольство. Соединение настроений «политического отчуждения» с чувством бессилия давало разные варианты внутренней структуры и поведения личности. Например, возникла личность, которая была резко критически настроена по отношению к основным институтам, но в своих практических повседневных делах осталась конформистской. Мелкий, будничный прагматизм и даже цинизм могли сосуществовать с высокой степенью неудовлетворенности.

Возникли и другие типы личности. Так, у личности, ощущающей бессилие и склонной к интровертным реакциям, неудовлетворенность могла выражаться в неврозах, в стремлении забыться при помощи алкоголя и наркотиков. У личности, склонной к экстравертным реакциям, внутренняя неудовлетворенность легко перерастала в раздражение и озлобленность, которые вследствие непонимания смысла общесоциальных процессов могли смещаться, переноситься на любых конкретных людей, особенно тех, кто послабее, а также на другие народы и страны, на любые внешние объекты, которые в силу идеологических влияний оказались в роли «козлов отпущения». Весьма типичным и массовидным следствием того, что в личности соединялись чувства «политического отчуждения» и бессилия, оказался спад политической активности на уровне государства193.

Ограниченность настроений «политического отчуждения» состояла в том, что они зачастую не опирались на проект коренного преобразования общества. Рядовой американец — хоть он и был недоволен, разочарован в господствующих формах идеологии и политики, прежде всего либеральных, — в подавляющем большинстве случаев еще не обрел действительно альтернативной идеологии и программы политического действия. У него часто вообще не было альтернативной модели будущего развития общества, а в оптимистических и утопических кар- тинах-прогнозах, созданных неолибералами в 60-х годах, он разочаровался194.

Американец разуверился в правительственных программах 60-х годов (вроде программы «великого общества» президента Л. Джонсона), а новых общесоциальных программ ему не предлагалось. Журнал «Общественный интерес» замечал: «Наше поколение утратило ту почти безграничную веру в правительственные программы, которая существовала ,в 30-х годах и даже еще в первой половине 60-х годов, .ничто не заняло место этой веры. Кажется, что альтернативы не существует»195.

Недовольные и «политически отчужденные» американцы в середине 70-х годов часто испытывали смятение и страх196 перед будущим. Смятение и страх перед будущим, столь характерные для «недовольного большинства» Америки 70-х годов, у одних людей вызывали фаталистические настроения (будущее, рассуждали они, само о себе побеспокоится; дела как-нибудь и когда-нибудь образуются -сами собой197), у других перерастали в общее ощущение приближения грядущей катастрофы, предотвратить которую, казалось, не в состоянии ни отдельные люди, ни общество в целом. Смятение и страх перед будущим могли порождать и породили — особенно во второй половине 70-х годов — склонность к идеализации и романтизации прошлого.

Настроения пессимизма .нередко были связаны с тем, что утрачивалась вера в целостность исторического процесса, его закономерное развитие. Следствием явилось возникновение особого мировосприятия у некоторых американцев: в их сознании и представлениях как бы «распадалась связь времен». Собственная жизнь воспринималась ими как чередование, сосуществование дискретных эмпирических ситуаций, отдельных проблем, отдельных мгновений, не связанных никакой объективной логикой. Для такого человека, по наблюдению Д. Янкеловича, «само время теряет свою четкую последовательность, превращаясь в лишенную какого-либо порядка серию квантов-скачков от одного состояния чувств к другому»198. Д. Янкелович, обобщая данные опросов «недовольного большинства», подчеркивал тенденцию к рассредоточению (сотра^тег^аНгаиоп) чувства недовольства199. Чувство недовольства как бы направлялось на многие институты, воспринимаемые вне их взаимосвязи, на различных лиц, на неоднородные проблемы. Оно не сосредоточивалось в едином псирыве критической энергии, направленной против государственно-монополистической системы в целом.

Чувство недовольства, которое испытывали многие рядовые американцы, нередко теряло точный адрес, приобретало абстрактный характер. Объектами недовольства и критического отношения становились такие крайне общие, абстрактные, неопределенные для личности феномены, как «современная жизнь», «современная цивилизация», «человеческое общество»200.

Отсутствие адекватной идеолого-теоретической базы — при одновременном влиянии индивидуалистической традиции — нередко вело к тому, что глубокое недовольство рядовых американцев оказывалось адресовано не столько основным социальным и политическим институтам, сколько конкретным людям, стоящим во главе этих институтов 201. Напомним, что индивидуалистическая идеология и психология приучили американца концентрировать внимание на личностях и личностном факторе в общественной жизни, а не на объективных (в этом смысле «безличных») характеристиках социальной системы и входящих в нее институтов.

Ограниченность и внутренняя противоречивость недовольства, которое испытывало большинство американцев в середине 70-х годов, проявились еще в одном факте, вызвавшем острые споры в американской литературе. Как мы уже знаем, очень многие американцы признавали, что «дела в стране обстоят плохо». Но когда этих же американцев спрашивали о положении дел в их личной жизни, то ответ зачастую был иным: здесь, говорили они, все обстоит благополучно. В 1975 г. 79% опрошенных американцев считали, что «страна идет к черту», и одновременно 83% заявили, что «лично у них дела складываются неплохо»202.

В США развернулась дискуссия о том, как интерпретировать столь явное противоречие. Некоторые авторы, такие, например, как Б. Уоттенберг, использовали это противоречие, чтобы поставить под сомнение значимость негативных оценок рядовыми американцами общего положения дел в стране. Рядовой американец, поучал Уоттенберг, может судить со знанием дела лишь о проблемах личной жизни. Но он не может знать, как обстоят дела в стране в целом. И когда он судит об общем положении дел в стране, то он, полагает Уоттенберг, просто вспоминает и некритически повторяет мнения тех журналистов, писателей, политических деятелей, которые в 70-х годах много писали о кризисе системы в делом.

С подобной точкой зрения не согласились наиболее крупные американские специалисты в области общественного мнения. Как писал Дж. Гэллап, «средний гражданин», хотя он часто и не имеет четкого представления о том, что происходит в экономике страны в целом, тем не менее чутко воспринимает малейшие изменения в ней. Поэтому общие мнения рядовых американцев он счел достаточно «прочным барометром» реальных тенденций, имеющих место в стране в целом 203.

Но как же объяснить зафиксированное выше противоречие, которое было выявлено опросами общественного мнения? Видимо, следует учитывать влияние традиционной индивидуалистической идеологии и психологии. Ведь в течение 200 лет рядовому американцу внушалось: если у него лично дела идут плохо, то в этом виноват исключительно он сам, следовательно, у него отсутствуют воля, упорство, трудолюбие, предусмотрительность, ум и т. п. Естественно, что американец не хочет казаться неудачником .ни самому себе, ни другим, в том числе я интервьюерам, проводящим опросы общественного мнения. В результате многие рядовые американцы весьма неохотно определяют свое личное положение при помощи негативных оценок204. Но когда их спрашивают о положении дел в стране в целом или у других людей, тогда и вырывается наружу их беспокойство, недовольство, критицизм.

Однако для объяснения столь явного расхождения даваемых многими американцами оценок их личного положения и общего положения в стране надо принять во внимание еще одно очень .важное обстоятельство. «Недовольное большинство» середины 70-х годов объединяло представителей разных классов, социальных групп и слоев населения; их объективное положение, прежде всего экономическое, было весьма различным. В число «недовольных американцев», конечно, входили те слои населения, которые, по свидетельству их представителей, непосредственно испытали влияние ухудшения положе* ния в экономике.

Но в число «недовольных» входили и слои населения, чье экономическое положение, согласно обследованиям, пока еще оставалось на прежнем уровне. Эта часть населения США более остро переживала вьетнамскую авантюру и громкие политические скандалы. Она сталкивалась с ростом преступности и наркомании, с распадом семей и другими показателями нравственно-психологического кризиса. Вот почему и у них возникало чувство недовольства общим положением дел. Таким образом, внутренняя неоднородность «недовольного большинства» проявлялась в том, что разные группы концентрировали внимание на разных проблемах и сторонах общего кризиса,

В некоторых случаях обнаруживалось единство мнений — в основных интересах и точках наибольшего недовольства. Но и тогда за общими данными о явном -недовольстве «средних» американцев скрывались фактически разные способы объяснения социальных проблем и в конечном счете разные политические ориентации. Приведем характерный пример. Известно, какой взрыв массового недовольства в США вызвала вьетнамская авантюра. В одном опросе, проведенном после ухода американских войск из Вьетнама, выяснялись мнения американцев о главнейшей причине поражения. Оказалось, что первое место в численном отношении заняла группа, члены которой рассматривали в качестве такой причины коррупцию южновьетнамского правительства, т. е. по сути дела искали конъюнктурные, а не существенные причины. На втором и третьем местах были американцы, считавшие, что США потерпели поражение вследствие воли к борьбе вьетнамского народа, а также в результате помощи ему других социалистических стран, и прежде всего СССР. И лишь четвертое место заняли американцы, указавшие на неправильность того внешнеполитического курса, который привел к войне во Вьетнаме, а затем и к поражению США205.

Это факт наряду с рядом других показывает определенную неразвитость и незрелость критического сознания многих американцев. Глубокое недовольство и явный критицизм, столь характерные для «среднего» американца, зачастую не опирались на понимание главных причин, вызвавших кризисные процессы в экономике, внешней и внутренней политике, общественной жизни и морали. Типичные для него состояния недовольства и «политического отчуждения» определялись прежде всего эмоциями. Эти состояния отличались фрагментарностью, эклектичностью, а потому были весьма неустойчивыми и обнаруживали тенденцию к колебаниям, к быстрым подъемам и спадам, к шараханью из стороны в сторону.

Это была, так сказать, «плазма» чувств и настроений, находящаяся в процессе постоянного брожения, кипения, изменения и превращения. Ее структурализация и кристаллизация шли в разных направлениях, вызывая к жизни различные варианты личностной ориентации. Огромную роль здесь играла расстановка сил в политике и идеологии, та борьба, которую вели наиболее влиятельные в США группировки и организации, целенаправленно занятые выработкой политических и идеологических позиций, лозунгов и их систематическим внедрением в сознание рядовых американцев. Очень большое значение имела деятельность профессионалов-идео- логов, создающих инструменты массовой пропаганды и манипуляции умами и чувствами рядовых американцев. Вот почему следует хотя бы кратко охарактеризовать те тенденции, которые в середине 70-х годов обнаружились в расстановке основных сил в политике и политической идеологии США.

Как известно, в начале 70-х годов в Америке заметно усилили свои позиции прогрессивные движения и организации, прежде всего Коммунистическая партия. Явно возрос интерес к социализму и марксизму-лениниз- му. Заметные позитивные сдвиги происходили во внешней политике и связанных с нею формах идеологии. Значительные успехи были достигнуты в разрядке международной напряженности и нормализации отношений между США и СССР. Имел место существенный пересмотр идейно-политического арсенала «холодной войны», хотя следует отметить, что в США он произошел не столько в рамках господствующей идеологической теории, сколько в повседневной внешнеполитической практике.

Антисоциалистическая и антисоветская пропаганда в 8

Ю. А. Замошкин начале 70-х годов продолжала оставаться в США постоянным элементом господствующей идеологии. Тем не менее наблюдалось некоторое снижение ее агрессивного тона и сокращение масштабов. В этот же период в среде идеологов и политиков либерального толка стали заметны разброд и брожение. Здесь имел место рост тех же настроений беспокойства и общего юритицизма, которые были характерны для среднего американца, причем многие либералы — профессиональные идеологи и политики — зачастую не поднимались выше того уровня сознания, который был характерен для «недовольного большинства». Их высказывания и мнения были очень противоречивы. Нередко весьма заметный, так сказать, «остаточный» оптимизм соседствовал с констатациями общего кризиса, распада и отсутствия ценностей, провалов и поражений в тех или иных сферах политики. Технократические и бюрократические схемы соседствовали с явными уступками леворадикальному бунтарству, особенно в сфере духовной жизни личности, культуры и «частной жизни» (например, в сфере половых и межличностных отношений).

1975—1976 годы были в США переломными. Именно в эти годы в сфере идеологии и политики начинается заметная активизация правых и консервативных группировок. В системе идеологических и политических отношений США начинают постепенно задавать тон люди, выступающие под флагом традиционализма. В сфере политической идеологии наиболее активную роль начинает играть своеобразный блок, основное ядро которого составляют, во-первых, вчерашние либералы, сдвинувшиеся вправо и получившие в США наименование неоконсерваторов, и, во-вторых, представители традиционной правоконсервативной мысли, приспособившие консервативную традицию к задачам консолидации власти, закона и «порядка», которые столь остро встали перед правящим классом США206. Именно с этим фактом связано укрепившееся в литературе США представление, что в 1975_1977 гг. начинается новая «весна американского консерватизма», в результате чего «центр политической жизни переместился слева направо»207.

В чем конкретно проявилась тенденция консолидации консервативных и правых группировок в политической идеологии США? Прежде всего началось активное наступление на все формы социального критицизма внутри страны. Критика внутренних критиков — таков лейтмотив выступлений и публикаций, которые с 1975 г. становились все более многочисленными. Вновь выдвинулись на первый план апологеты. Они стали призывать всех работников сферы идеологии, массовых коммуникаций и культуры к быстрейшему изживанию «комплекса поражения, неудач ,и кризиса»208, к преодолению того идейно-политического и социально-психологического состояния, которое получило в их работах и выступлениях наименование «расстройства нервов»209. В стране все чаще начали появляться статьи и книги, в которых сам феномен «политического отчуждения» большинства американцев ставился под сомнение. Более того, авторы таких работ приходили к выводу: понятие «отчуждения», «импортированное» из Европы левыми радикалами, якобы вовсе неприменимо к ситуации, сложившейся в США.

Настойчивая апологетика американского капитализма и стремление приуменьшить значимость переживаемых страной кризисных процессов сочетались с идеализацией и романтизацией прошлого, истории США. Большую роль в этом плане сыграла широкая идеологическая, пропагандистская, рекламная кампания, связанная с празднованием 200-летия США, в ходе которой акцент делался на «восстановление контактов с прошлым страны». В юбилейной кампании очень активно проявилось стремление к восстановлению и реабилитации «традиционных американских ценностей». Если идеологи и политики, представлявшие существовавшую ранее консервативную политическую идеологию, начали откровенную пропаганду традиционализма, то вчерашние либералы, ставшие неоконсерваторами, перенесли акцент на «возврат к традиционным ценностям», в то же время пытаясь приспособить их к новым потребностям современного государственно-монополистического капитализма.

Во второй половине 70-х годов все больше ведущих идеологов, политиков и журналистов выступали с открытой рекламой капитализма, частной собственности, буржуазного предпринимательства и рынка210. Капитализм, частная собственность и рынок все чаще и откровеннее объявлялись основной и главной предпосылкой развития экономики. Открыто консервативные идеологи требовали «освобождения» частнокапиталистической деятельности от вмешательства со стороны государства. Они считали, что на либеральные проекты «всеобщего благосостояния» также ложится ответственность за кризисные явления в экономике и рост инфляции. «Либеральная экономическая теория произвела инфляцию, — заявлял И. Кристол. — Экономическая активность, вероятно, улучшится, если ею будет командовать рынок, а не правительство. Таков исходный тезис подлинного консерватизма»211. Более «умеренные» консерваторы стремились сочетать апологию частнокапиталистического рынка с признанием регулирующей роли государства, которую они считали уже постоянным и необходимым фактором экономики, особенно в условиях роста кризисных процессов 212.

Консервативные идеологи стремились взвалить ответственность за инфляцию прежде всего на рядовых американцев, которые якобы предъявляют «чрезмерные» притязания, требуя повышения зарплаты и уровня жизни. Д. Белл, например, много писал о «деструктивном» характере «революции растущих притязаний», которая, по его мнению, происходит в США213. Он имел в виду тот факт, что рядовые американцы, и прежде всего те, которые «находятся на нижней ступени пирамиды доходов», стали выдвигать требования реального экономического равенства, адресуя их государству и привилегированной верхушке правящего класса. Этим требованиям консервативные идеологи противопоставили традиционную индивидуалистическую идею «равенства возможностей», практическая реализация которой в США неизбежно выливается именно в действительное неравенство, экономического «статуса» и доходов.

В последние годы консервативные идеологи все чаще призывают рядовых американцев к «умеренности» и «скромности» в жизненных ожиданиях. Усилилась тра- диционно-консервативная критика «гедонизма» и «чрезмерного материализма». В консервативной литературе очень настойчиво звучит сегодня идея о принципиальной невозможности добиться «всеобщего благосостояния». «Предположение, что нельзя преодолеть состояние «относительной бедности», является, вероятно, самым серьезным коррективом к либеральной риторике, столь распространенной в Америке в послевоенные годы»214,— заявляет П. Клецак.

Современные консерваторы США, следуя общей традиции американского индивидуализма, выступают с апологией «прав инидивидуальной личности». Эта апология сочетается нередко с критикой бюрократии федерального правительства. Характерно, что, критикуя «вашингтонскую бюрократию», они одновременно выступают за усиление таких явно бюрократических органов центральной власти, как ФБР, ЦРУ, Пентагон. Борьбу за «восстановление» индивидуальных свобод и прав в их традиционно-буржуазном понимании правые ведут под лозунгом «демократии». «Демократия» в их работах снова четко и прямо связывается с частной собственностью, конкуренцией в экономике и политике, т. е. с капитализмом215. Эта тенденция наглядно проявилась, например, в ходе организованной журналом «Коммента- ри» в 1978 г. дискуссии: «Капитализм, социализм и демократия» в выступлениях У. Баррета, Дж. Бакли, М. Фридмена, И. Кристола и др.216 Консервативные идеологи, отождествляющие демократию с капитализмом, естественно, лидируют в развязанной в США антисоциалистической и антисоветской кампании, в которой широко используется проблема «прав человека».

Официальная идеология США обнаружила явное стремление переместить центр острых -идейных дискуссий о демократии, так сказать, вовне, отвлекая американцев от пугающих их антидемократических тенденций внутри страны путем форсирования кампании непрерывных обвинений, которые направлены против реального социализма, и прежде всего против СССР. Одновременно внутри США правоконсервативные идеологи предприняли массированную кампанию, рассчита-нную на фактическое ограничение демократии. Она идет под традиционным лозунгом «укрепление национального единства» перед лицом якобы усиливающейся «угрозы коммунизма», «угрозы СССР». Распространяются идеи о необходимости «сдерживания демократии» внутри страны. Известный политолог С. Хантингтон пишет: «Уязвимость демократического правительства в США проистекает... скорее от внутренней динамики демократического процесса. Существуют предпочтительные пределы расширения политической демократии; демократия была бы более жизнеспособной, будь она более сдержанной»217.

Рядовым американцам, действительно стремящимся к расширению демократии в США, правоконсерватив- ные идеологи адресуют призывы к усилению социальной дисциплины, социального и политического конформизма. В «драматическом росте демократического пыла в Америке», как выражается С. Хантингтон, правоконсервативные идеологи видят реальную угрозу внутреннего «кризиса власти»218. Они пугают американцев «кризисом гражданственности», который якобы обязательно наступит, если они усилят критицизм в отношении основных органов власти, если утратят «чувство долга». Той же цели служит усиленная правоконсервативная пропаганда «закона и порядка»: американцев учат строго повиноваться «нормам-рамкам», создаваемым авторитарнобюрократической организацией США.

Для официальной идеологии современной Америки характерно резкое усиление адресованного рядовому американцу морализаторства, -выдержанного в духе традиций классического консерватизма. В этом отношении существует контраст между американской социально-политической литературой сегодня и публикациями конца 60 — начала 70-х годов.

Правые и консервативные группировки в США особенно активно начали выступать по вопросам внешней политики. Их главные усилия были направлены на преодоление того состояния, которое во многих работах американских авторов получило название «кризиса духа». «Кризис духа, — пояснял 3. Бжезинский, — был стимулирован вьетнамской войной и конституционным моральным кризисом Уотергейта». Кроме того, «кризис духа», признает он, возник оттого, что американцы столкнулись с «широко распространенным глобальным феноменом антиамериканизма» 219.

Стремясь преодолеть «кризис духа», правоконсервативные идеологи призывают к восстановлению «чувства уверенности и оптимизма», к формированию «нового духа». Именно с такими призывами начиная с 1975 г. постоянно выступает 3. Бжезинский220. На самом деле «но- вый дух», глашатаем которого являются консервативные группировки, есть новый вариант националистически- экспансионистской идеологии. Он связан с традиционной идеей «превосходства» США над другими странами.

Консервативные идеологи и политики спекулируют на чувстве страха, которое многие американцы испытывают в связи с угрозой ядерной войны, и пытаются направить его в русло антисоветизма и милитаризма, заставляя США снова форсировать гонку вооружений. Постоянные разговоры о военном превосходстве СССР используются милитаристскими группировками для подготовки общественного мнения к новым внешнеполитическим ситуациям, при которых правящие круги могут снова счесть необходимым использование военной силы для защиты интересов американского империализма. Как отмечает сенатор Макговерн, милитаристские группировки в США, «боящиеся», что общественность «не готова заплатить цену за следующий «Вьетнам»», стали говорить о наличии «болезни» — ослаблении «национальной воли» — и предлагать в качестве лекарства «сильные дозы пугающих рассказов» о военной слабости США и военной силе СССР52.

Раздувая миф о «советской военной угрозе», консервативные идеологи и политики приложили немало усилий для-торможения и срыва переговоров об ограничении стратегических вооружений. Они предприняли активное .наступление на группы в США, которые проявили политический реализм, отстаивая курс на разрядку международной напряженности. Консервативные идеологии политики активизировали противодействие процессу разрядки международной напряженности. Стремясь дискредитировать успехи, достигнутые в деле разрядки, ^они апеллируют к стихийным настроениям определенной части американцев, которые напуганы внутренними кризисными процессами, имевшими место в США в 70-х годах, но по большей части не понимают действительных причин этих процессов. Им стремятся внушить ложную идею, будто разрядка, особенно успешно развивавшаяся в те же годы, способствовала кризису, будто для США она была подобна «улице с односторонним движением» (т. е. давала преимущества только СССР и странам социализма). Отсюда настойчивые требования правых, чтобы в отношениях с СССР проводился более «жесткий курс» с целью обеспечения преимуществ для США.

Наконец, консервативные идеологи и политики, стремясь снова активизировать экспансионистскую и геге- монистскую политику США в Азии, Африке и Латинской Америке, запугивают рядовых американцев угрозой экономического и сырьевого кризиса. А эта угроза, как известно, становится все более реальной для США— страны, население которой, составляя лишь 6% мирного населения, потребляет, если верить американской печати, 40% мировых ресурсов. Осознание этого факта вызывает у -рядовых американцев весьма противоречивые чувства. «Новые правые» пытаются использовать их для пропаганды экспансионизма и империалистического «активизма» на международной арене, а также для распространения антикоммунистических и антисоветских настроений. Рядовым американцам, не всегда разбирающимся в международных отношениях, постоянно внушается мысль, что СССР, Куба и другие социалистические страны угрожают «американским интересам» в Африке, Азии, Латинской Америке, в том числе стремлению США обеспечить себя нефтью и другим необходимым сырьем.

При характеристике современной идеологии и политики США надо учитывать обостряющуюся борьбу различных сил, в частности то противодействие стремлениям «новых правых» к полному господству в идеологии и политике, которое оказывают группы и прогрессивные организации, выступающие за разрядку, за социально значимые внутренние реформы. И все-таки приходится констатировать, что в последние годы произошла активизация правых и консервативных группировок в области идеологии и политики, а также, что очень важно, в деятельности средств массовых коммуникаций. Налицо усиление влияния правых консерваторов не только на процесс принятия важнейших политических решений, но и на общественное мнение, на политические ориентации многих рядовых американцев. Масштабы этого влияния вызывают споры. Консерваторы склонны их всячески преувеличивать221. Что касается либералов, то некоторые из них, например Р. Гиллем, согласны с тем, что в 70-х годах в США имела место «неоконсервативная реакция» 222. Другие либералы этот вывод оспаривают.

Какие же процессы, затрагивающие структуру личности, систему ее социально-политических ориентаций, происходили в США в самые последние годы? В какой мере эти процессы отразили влияние правоконсервативных группировок? Следует отметить, что предпринятая консервативными идеологами, политиками и средствами массовых коммуникаций массированная кампания по обработке умов и чувств рядовых американцев сыграла свою роль. Национальные опросы общественного мнения во второй половине 70-х годов показывают, что довольно большое число американцев зачисляет себя в ряды консерваторов. Так, по данным JI. Харриса, в 1978 г. 35% опрошенных отнесли себя к консерваторам (по сравнению с 21% объявивших себя сторонниками либерализма). При этом 44% заявили, что они занимают «среднюю», или «центристскую», позицию по отношению к консерваторам и либералам223.

Вероятно, этот факт свидетельствует о разочаровании многих американцев в либерализме, точнее, в либерализме 60-х годов. Ряд исследований показывает, что в глазах многих рядовых американцев «либерал»—это бюрократ-карьерист, который в 60-х годах разбогател и получил власть, который сверху вниз смотрит на «простых людей» и не считается с их мнением224. Здесь-то и сказывается узость и одномерность той схемы, или шкалы, альтернативных идеологических позиций, которая предлагается американцу и которая ограничивает его выбор только между либерализмом и консерватизмом. Личность, разочаровавшуюся в либерализме и не желающую идентифицировать себя с ним, тем самым побуждают к идентификации с консерватизмом или к определению своей позиции как «серединной», или «центристской». И многие рядовые американцы подчиняются, поддаются влиянию этой традиционной дихотомической идеологической схемы, хотя на самом деле весьма смутно представляют себе реальное содержание и либеральных и консервативных позиций и программ.

Следует учесть, что в рамках дихотомической схемы- шкалы идеологических позиций, .навязываемой личности в США, отношения личности к разным сугубо конкретным проблемам часто формализуются так, что четко «привязываются» либо к либерализму, либо к консерватизму. Например, в США имеет широкое хождение такой стереотип рассуждения: если ты выступаешь за разрешение абортов, значит, ты либерал, а если настаиваешь на необходимости смертной казни за убийство, то ты обязательно консерватор. Если ты выступаешь за более решительные меры в борьбе с преступностью, за большую дисциплину, за прочность и последовательность моральных принципов, значит, ты склонен к консерватизму (ведь именно консерваторы в США традиционно делали больший, чем либералы, акцент на этих проблемах и чаще использовали лозунг: «Закон и порядок»). Но ведь настроения американцев, выступающих за «закон», на деле могут не иметь ничего общего с позициями консерватизма.

Так, для многих черных американцев, борющихся за свои права, борьба за соблюдение «закона» означает требование последовательно выполнять те законы о равноправии, которые уже приняты в США, но очень часто нарушаются. Протест рядовых американцев против роста преступности, аморализма и нравственной распущенности вполне понятен, оправдан и естествен. Он может не иметь ничего общего с политической идеологией консерватизма, да и вообще с дихотомией «консерватизм— либерализм».

Жесткая схема «либерально-консервативного континуума» мешает самим американцам правильно оценить свои стремления, отношения, идейно-психологические позиции. Она мешает изменению их социально-политических ориентаций, придавая этому процессу характер маятникообразных колебаний лишь между либерализмом и консерватизмом. «Центристская», «серединная» позиция на деле нередко означает неспособность или нежелание личности идентифицировать себя ни с либерализмом, ни с консерватизмом, разочарование и в том и в другом при неумении выйти за рамки самой дилеммы.

Консерваторам в какой-то мере удалось в 1975— 1976 гг. сбить волну социально-критических настроений, явно нараставшую до 1974 г. Многие американцы, выражавшие такие настроения, приняли в качестве средства «психологической защиты» апологетически-бодрящую риторику, получившую в эти годы широкое распространение в американской литературе и материалах массовой пропаганды. Некоторые надежды были также связаны с приходом в Белый дом нового президента. Сказалось здесь и некоторое улучшение экономической конъюнктуры, имевшее место в эти годы.

Однако уже с мая 1977 г. исследователи и наблюдатели зафиксировали в США начало новой волны настроений недовольства. В 1979 г. эта волна достигла очень большой высоты: уже в феврале, по данным Гэллапа, 69% американцев выразили неудовлетворенность положением дел в стране, а к августу число неудовлетворенных увеличилось до 84% (соответственно количество удовлетворенных сократилось с 26 до 12%) 225.

В 1978 г. опросы зафиксировали новое падение доверия к основным институтам власти, и прежде всего к институтам политической власти — к государству и федеральному правительству. Американцы проявляли явное недовольство всевластием государственной бюрократии: 69% заявили, что «правительство имеет слишком большую власть»226. Одновременно правительство рассматривалось как «ужасающе неэффективное» — такой вывод сделал один из самых крупных специалистов по общественному мнению США — Э. Лэдд227.

Известный обозреватель Р. Новак, констатируя поразительно высокий уровень «отчуждения» в политике, отметил: американцы убеждены в том, что именно правительство «ответственно за многие их беды»228.

Сравнивая уровень доверия к правительству и руководящим политическим деятелям в конце 1976 г. (когда консерваторам-апологетам удалось оказать определенное влияние на умы и чувства рядовых американцев) и в конце 1978 г., П. Каделл обнаружил следующую картину 229 (см табл. на с. 229).

Как видно, в последние годы в США вновь происходило заметное увеличение числа американцев, демонстрирующих «политическое отчуждение» и разочарование 1976 Г. (декабрь) 1978 г.

(декабрь) Вопросы Согласны ? Не согласны Согласны Не согласны В процентах Согласны ли Вы с мнением, что люди вроде Вас не могут повлиять на то, что делает правительство? 40 55 57 35 Согласны ли Вы с мнением, что большинство политических деятелей сегодня столь похожи друг на друга, что не так уж важно, кто оказывается избран? 39 57 48 43

в действенности тех механизмов политической жизни и тех институтов, апологетика которых -составляет суть консервативной идеологии.

Тем не менее консервативная идеология повлияла на этот процесс. В результате он стал базой очень противоречивых тенденций. Так, многие рядовые американцы начали терять интерес к «большой» политике, т. е. политике, осуществляемой на уровне федерального правительства, и возлагать надежды на политику, делаемую на местном уровне. Более популярна, чем раньше, стала идея о децентрализации власти и усилении роли частнопредпринимательских инициатив в решении многих острых проблем. Такие тенденции и идеи еще укладываются в русло традиции, и их всячески поддерживают консерваторы.

Но глубокая неудовлетворенность деятельностью правительства и других политических институтов приводит многих рядовых американцев к выводам совершенно иного рода. Она способствует выдвижению предъявляемых к государству, к центральным органам политической власти требований, которые противоречат консервативной традиции. Как вынужден констатировать Э. Лэдд, в США «возрастает склонность использовать правительство как источник социальных услуг и в целом как инструмент решения проблем»62. По сути дела речь идет о сравнительно новой — очень важной и явно долговременной — тенденции: об укреплении в сознании американцев убеждения, что основные, и прежде всего экономические, проблемы должны решаться на уровне общегосударственной политики, о росте требований к государству, что свидетельствует о политизации .сознания рядовых американцев. Эта тенденция решительно противостоит консервативной традиции и привычным для США индивидуалистическим буржуазным представлениям о путях решения основных жизненных проблем, встающих перед человеком. Следует отметить, что предъявляемые к государству и правительству требования нередко сосуществуют с отсутствием реальной веры в то, что современное государство и правительство удовлетворят эти требования, например предпримут необходимые и эффективные меры в отношении инфляции и налогов. Только 11% американцев считают принятие таких мер делом «очень вероятным»230.

Американцы все больше понимают необходимость создания политического механизма для обеспечения основных -социальных прав человека: права на труд, права на медицинскую помощь и т. п. Например, 74% опрошенных в 1978 г. американцев высказали мнение, что «правительство должно гарантировать работу каждому американцу», 81% — что «оно должно помочь людям получить медицинскую помощь и доступ в больницы за низкую плату». Интересно, что эти идеи в равной степени разделяют не только те американцы, которые идентифицируют себя с либералами (81 и 91%), но и те, которые причисляют себя к консерваторам (71 и 82%), что еще раз подтверждает условность подобной идентификации 231.

Когда .консерваторы хвастают своим влиянием в США, они часто ссылаются на недовольство правительственными программами помощи беднейшим слоям и неграм (а также правительственными постановлениями о выделении определенного числа рабочих мест и мест в учебных заведениях для негров и представителей других наименее обеспеченных групп). Это недовольство распространено главным образом среди американцев из числа мелкой буржуазии, а также служащих и отчасти среди рабочих средней и высокой квалификации.

Подобные настроения отмечены у американцев с наименее развитым социально-политическим сознанием, что прежде всего и объясняется активной пропагандой правоконсервативных сил. Появлению таких настроений в немалой степени способствует и развитие кризисных тенденций в экономике. Многие американцы, в том числе и среднеоплачиваемые, столкнулись с реальной угрозой ухудшения уровня жизни, что испугало их и резко обострило конкуренцию между группами и индивидами. Правые группировки стремятся использовать страх, испытываемый американцами, и направить его в русло ан- тинегритянских настроений. Они спекулируют на том, что правительство, вынужденное пойти *на некоторую помощь черным американцам и беднейшим слоям, по сути дела ничего не предприняло, да и не предпринимает для помощи белым рабочим и служащим средней квалификации, которые все больше ощущают беспокойство, недовольство, испытывают нужду в помощи. Кроме того, государство переложило плату за такие программы помощи на плечи налогоплательщиков, основную массу которых составляют трудящиеся США.

В качестве примера приведем интервью с рабочим- строителем в Нью-Йорке: «Какое дело до меня Линдсею (тогдашний мэр Нью-Йорка. — Ю. 3.)? Ему наплевать, есть ли у моего парня обувь, получит ли он в подарок к пасхе новый костюм, есть ли у меня что-нибудь в ба.нке. Никому из политиков до этого дела нет. Их беспокоят только ниггеры, и для ниггеров они делают все. Ниггеры получают школы, новые площадки для игр, причем получают все это, не работая. А я вот работаю сварщиком на стройке. Когда ухожу на работу, не знаю, вернусь ли. Моя жена все время живет в страхе за меня. Если там, наверху, сильно дует ветер или леса обледеневают, один неверный шаг — и все, меня нет. Кто будет кормить мать и ребенка, если я разобьюсь? Линдсей? Ведомство по помощи бедным? Вы-то ответ знаете: никто... Из моего кармана текут денежки, и отдают их какому-то лентяю, бездельнику. Но я вам вот что скажу: хватит! Теперь есть много людей, которые этого терпеть не будут»232. Отчетливо видно, как переплетены в сознании этого рабочего расовые предрассудки с естественными, законными притязаниями, как оправданный гнев и недовольство против всех «политиканов» перерастает в протест против даже частных уступок, отвоеванных беднейшими слоями населения США.

И все-таки факты говорят о том, что все большее число американцев освобождается от расистских предрассудков. В отношении рядовых американцев к борьбе черных американцев за свои права наблюдаются позитивные сдвиги. Так, 84% белых американцев заявили, что будут голосовать за черного американца — достойного кандидата в президенты США; 93% белых отмечают: «Черные имеют право жить везде, где они хотят». Подавляющее большинство американцев считает, что «правительство должно гарантировать достойную работу и жилье для черных»66.

Факты свидетельствуют о том, что в США идет процесс развития общедемократического сознания, несмотря на очевидную активизацию правоконсервативных группировок. Можно упомянуть в данной связи успехи американской общественности в борьбе за освобождение уилмингтонской десятки и ряда других жертв расизма. Можно напомнить об усилившейся борьбе против всевластия ФБР, против антидемократической системы слежки и преследования инакомыслящих. Правда, нельзя упускать из виду и сложный характер данного процесса.

Активизация идеологов-традиционалистов в последние годы в какой-то мере способствовала тому, что некоторые американцы снова стали трактовать проблему прав и свобод человека в традиционно-индивидуалистическом духе. Определенное число американцев под влиянием реакционных сил, которые развязали шумную антикоммунистическую кампанию по поводу прав человека в СССР и странах социализма, отвлечено от активной борьбы за права человека внутри США. И все же в общенациональных опросах общественного мнения можно найти свидетельство роста демократического сознания.

Например, даже в условиях заметного оживления правоконсервативных тенденций в идеологии (в 1977 г.) 62% опрошенных американцев (в сравнении с 37% в 1954 г.) выступили против тех, кто хотел запретить атеистам вести публичную антирелигиозную и антицерков- ную Пропаганду. 76% высказались против требования запретить социалистам вести публичную пропаганду своих идей233. Свидетельством роста демократического сознания являются требования «открытого правительства», все действия которого были бы доступны контролю общественности и в работе которого участвовали бы широкие массы американцев.

Поскольку в США господствует буржуазная идеология, а в последние годы происходит активизация консервативно-традиционалистских групп, постольку не вызывает удивления тот факт, что большинство рядовых американцев продолжают считать «частную собственность» и «свободу предпринимательства» устойчивыми ценностями234. Это показывают некоторые обследования общественного мнения, особенно если вопросы задаются в самой общей форме и если они преследуют цель выявить отношение американцев к общим идеологическим понятиям. Но как только вопросы ставятся конкретно, как только возникает возможность оценить различные аспекты сегодняшней частнособственнической практики, рядовые американцы демонстрируют все более явные критические настроения. Даже консерватор Э. Лэдд вынужден признать, что «критицизм по отношению к некоторым сторонам предпринимательской практики возрос в течение последнего десятилетия»235. Пожалуй, заметнее всего растет недовольство американских трудящихся деятельностью крупных корпораций. На них американцы все чаще возлагают ответственность за безработицу и рост цен, за создание форм авторитарной бюрократии, за ухудшение качества товаров, за хищническое использование естественных ресурсов и обострение экологических проблем и т. д.

Это недовольство проявляется в различных типах политической ориентации личности. В последние годы в США снова наблюдается усиление традиционалистско- популистских ориентаций. .Их разделяют прежде всего представители мелкой буржуазии, «люмпен-буржуазии»

и люмпен-пролетариата, а также те американцы, в чьем сознании укрепляется и находит проявление неудовлетворенный, разочарованный традиционный индивидуализм. Носители такого сознания рассматривают крупные корпорации как врагов «свободного индивидуализма» — мелкого и среднего предпринимательства, как противников традиционных идеалов «независимости» личности. Критика в адрес крупных корпораций, часто очень страстная и радикальная, ведется от имени «предпринимателей — производителей», которые отождествляются с «народом» в целом (отсюда термин «популизм»). «Право начинать мелкий бизнес поддерживает демократию, освобождая людей от страха перед единым режимом, контролирующим и экономику, и политику»236 — так формулирует эту иллюзию Д. Рисмен. «Традиционалист-популист» в его наиболее экстремистских вариантах принимает многие тезисы праворадикалистских или ультраправых группировок.

Недовольство корпорациями особенно интенсивно проявляется в сознании рабочих, непосредственно сталкивающихся с крупными корпоративными формами собственности. О глубоком распространении этого недовольства можно судить уже по тому, что оно зреет даже в сознании людей, причисляющих себя к консерваторам. Р. Коулс рассказывает о своей беседе с рабочим-тек- стилыциком, который живет в маленьком провинциальном городе на юге страны и принадлежит к наиболее низкооплачиваемым слоям рабочего класса. На фабрике, где он работает, владельцам удалось помешать созданию профсоюзной организации и внушить недоверие к профсоюзам. Рабочий называет себя консерватором. Однако он четко высказывает следующую мысль: «Почему не ,мы должны владеть некоторыми из Зтих фабрик вместо тех акционеров, которые никогда не были здесь, а загребают все прибыли, которые производим мы, выжимая из себя соки в течение долгих часов работы?»237

Р.' Коулс считает такое настроение типичным. А это значит, что в США возникают тенденции, противостоящие господствующей традиции, тем более ее консервативному варианту. Рост недовольства крупными корпорациями в США выходит за рамки мелкобуржуазных, «популистских» иллюзий и привычек, он создает предпосылки для формирования антимонополистического сознания американских трудящихся.

Антимонополистические настроения особенно наглядно проявляются тогда, когда американцы говорят о необходимости ограничения прибылей крупных корпораций. Росту этой тенденции не смогла помешать даже активизация правоконсервативных групп. Развитие антимонополистического сознания в довольно четких формах происходит в среде американских рабочих. Именно здесь получает особенно широкое распространение мнение: «Богатые становятся богаче, а бедные беднее», что фиксируют опросы общественного мнения (в 1977 г., по данным Л. Харриса, его разделяли почти 80% опрошенных). Именно в среде рабочих постепенно укрепляется идея о несправедливости фактического экономического неравенства классов. Даже такой апологет консерватизма, как И. Кристол, вынужден признать: «Существует очень много людей в этом обществе, которые полагают, исходя из моральных оснований, что перераспределение — превыше всего, что оно есть политическая необходимость». Кристол считает, что вокруг этого требования сложилась особая идеология238.

Все большее число американских рабочих начинают понимать тесную связь верхушки корпорации и государства: «Богатые и правительство действуют заодно, чтобы обманывать все остальное население страны»239. Рабочие все чаще и четче выражают скептическое отношение к тем обещаниям, которые раздаются в ходе избирательных кампаний (как известно, Дж. Картер был особенно щедр на такие обещания в 1976 г.). Даже на страницах таких журналов, как «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт», появляются высказывания рабочих вроде следующего: «Помощь из Вашингтона? Забудьте об этом... Я все еще должен работать на двух работах, чтобы сводить концы с концами»240.

Растущее недовольство иногда направляется в адрес существующей в США системы в целом. «Люди думают, что дело в системе, — делает вывод исследователь общественного мнения М. Филд. — Они не считают, что можно изменить что-либо голосованием за того или другого кандидата»75.

Конечно, рост недовольства в США далеко не всегда сопровождается формированием антимонополистических и демократических ориентаций, политизацией сознания людей. Зачастую он сосуществует с усилением растерянности, пессимизма в отношении будущего, неверия в перспективы улучшения положения дел в стране. Волна таких настроений в 1978—1979 гг. хнова достигла очень значительной высоты. Это вынужден был признать и президент США Дж. Картер. 15 июля 1979 г., обращаясь к американцам, он говорил, что в стране нарастает «кризис веры в будущее». «Это кризис, который поражает сердце и душу каждого американца, дух и волю нации, — сказал он. — Эрозия нашей веры в будущее угрожает разрушить ткань социальной и политической жизни Америки». Ряд журналистов в США отметили, что это была самая низкая оценка внутренней ситуации в стране, которую давали президенты на протяжении всего периода новейшей истории76.

Дж. Картер опирался на данные опроса общественного мнения, проведенного П. Каделлом, постоянно осуществляющим такого рода обследования для президента. II. Каделл, оценивая уровень самочувствия американцев, пользовался приемом, разработанным еще в 50-х годах Л. Фри и X. Кэнтриллом. Опрашиваемым предлагалась шкала (от 1 до 10), на которой они должны были отметить позицию, соответствующую их оценке того положения дел, которое существовало в стране 5 лет назад, существует сегодня и, по их мнению, сложится в будущем, через 5 лет. Если эти оценки в совокупности дают кривую, идущую снизу вверх, давшие эти оценки люди считаются оптимистами, если сверху вниз — пессимистами.

По данным, полученным П. Каделлом, средняя оценка, даваемая американцами в 1979 г. прошлому, соста- вила 5,7, настоящему — 4,7, будущему — 4,6. Пессимистов оказалась 48%, оптимистов — всего 16%. Одновременно П. Каделл обнаружил рост пессимистического отношения американцев к перспективам не только развития страны в целом, но и их личной жизни. Обычно опросы общественного мнения в США обнаруживали резкое различие в оценках, даваемых американцами положению дел в стране и в их личной жизни. Хотя и сегодня многие опросы выявляют это противоречие, однако чаще появляются данные, свидетельствующие о том, что все большее число американцев готово открыто признать наличие кризисных ситуаций в своей индивидуальной судьбе. П. Каделл обнаружил, что за год (с осени 1978

г.) число людей, пессимистически оценивающих свою личную жизненную ситуацию, удвоилось, впервые достигнув 32% 241.

Новый подъем волны пессимистических настроений, неверия в перспективы улучшения положения дел в стране в ближайший обозримый период времени отметили многие организаторы опросов в США. По данным, полученным в 1978—1979 гг. Д. Янкеловичем, количество американцев, демонстрирующих эти настроения, достигло 67%, по данным службы опросов телекомпании Си- би-эс — 77% 242. Аналогичные настроения выявляются и в ходе более углубленных систематических социологических исследований. Известные социологи П. Кольман и Л. Рейноутер, проводившие исследования в ряде городов США, обнаружили усиление «общего пессимизма в отношении будущего Америки». Люди, явившиеся объектом исследования, связывали будущее с уменьшением шансов на социальную мобильность и усилением конкуренции, с понижением жизненного уровня рядовых семей, ростом без-работицы, инфляции, с углублением энергетических проблем, даже с «развалом системы» и «распадом общества». Недаром авторы исследования назвали главу, суммирующую эти настроения, «Впереди более тяжелые времена: подъем падающих ожиданий» 243.

Настроения пессимизма, крушение надежд, падение веры в возможность выхода из кризиса создают особую психологическую ситуацию. В этой ситуации довольно типичными оказываются состояния депрессии, нервного напряжения, уныния. Обнаружение личности, переживающей все эти состояния, дало американскому психологу Дж. Клерману основание для характеристики последнего периода истории США как «эры меланхолии». По его убеждению, «эра меланхолии» сменила «эру беспокойства». Клерман считает, что беспокойство (anxiety) может сочетаться с верой человека в возможность контролировать свою судьбу, со стремлением к самостоятельным и активным действиям, в том числе и в сфере политики. Состояние меланхолии наступает тогда, когда «беспокойство уступает место депрессии и отчаянию как доминирующим настроениям современного человека»244. А. Шлессинджер, характеризуя в 1978 г. идейно-политический климат в США, признал распространенность «политической депрессии», «политической хандры» (political doldrums), «нервного истощения» вследствие накопления проблем нерешенных и явно нерешаемых. Он говорил о «скверном настроении» (aquiscence) многих американцев 245.

Личность, которой свойственны эти состояния и настроения, которая их болезненно переживает и которую буржуазной пропаганде удается изолировать от влияния прогрессивной идеологии, раскрывающей перспективы позитивного обновления мира, — такая личность может быть предрасположена, с одной стороны, к политической пассивности, с другой — к воздействию реакционных демагогов, которые выступают под флагами традиционализма, национализма, «ура-патриотизма». Депрессия, нервное напряжение, отчаяние могут создавать психологическую почву, относительно благоприятную для нарочито бодряческой, шовинистической пропаганды.

Здесь следует учесть и тот факт, что американцы в течение длительного времени демонстрировали веру в американскую исключительность, в превосходство США по отношению к другим странам, в особую историческую миссию США. Эта вера родилась непосредственно в ходе буржуазной революции и в тот момент выражала отношение к феодальным порядкам, все еще сохранявшимся в большинстве стран мира. В XIX в. эта вера воплощала самоуверенность молодого и очень интенсивно развивавшегося американского капитализма. В эпоху империализма эта вера воплотилась в имперские притязания, откровенно шовинистические, «джингоистские» настроения, сочетающиеся с идеологией «холодной войны». В течение двух веков эта вера в различных вариантах жила в сознании весьма большого числа американцев.

События конца 60-х и 70-х годов нанесли по этой вере очень сильный удар246. У одних американцев это способствовало формированию новой политической ориентации — ориентации на уважение других стран и народов, их суверенитета и прав, на мирное сосуществование государств с разными социальными системами, разрядку международной напряженности и взаимовыгодное сотрудничество, на участие в конструктивном решении глобальных проблем, на бескорыстную помощь развивающимся странам.

У других американцев традиционные верования как бы отступили на задний план, оказались подавленными или «вытесненными в сферу подсознания», но не разрушились и не исчезли. Возникли болезненные чувства оскорбленной «национальной гордости», «национального унижения», «национальной неполноценности», нередко соединенные с обидой, раздражением и даже озлоблением против всего мира. Чувства эти накладывались на столь же болезненные чувства нервного напряжения, депрессии, уныния, страха, вызванные углублением кризиса в экономике страны, во внутренней политике, в сфере морали. Они, эти чувства, жили, искали выхода, идеологического и психологического оправдания. Реакционные группировки в американской идеологии и политике сознательно обращаются к этим чувствам, усиливают, обостряют их и, разжигая .настроения антикоммунизма и антисоветизма, направляют в русло «ура-патриотизма», национализма и шовинизма247.

Под влиянием империалистической пропаганды немалое число американцев стало вновь более охотно слушать и воспринимать речи о «мировой миссии» США, рассчитанные на оправдание гегемонистских притязаний наиболее реакционных группировок правящего класса248. На сознание многих американцев не может не оказывать влияние непрерывно ведущаяся клеветническая кампания о «военной угрозе», якобы исходящей от СССР и стран Варшавского Договора. Смысл этой кампании ясен. «...Те, кто сейчас подогревает на Западе надуманную кампанию о «советской военной угрозе», — говорил Л. И. Брежнев, — в действительности думают о другом. Они не желают примириться со сложившимся примерным равновесием в соотношении военных сил сторон и хотят добиться превосходства»249. Влияние милитаристских группировок в США, естественно, порождает смятение в мыслях и чувствах американцев; в последнее время, согласно опросам общественного мнения, большее число людей поддержало идею о том, что США должны обеспечить себе «превосходство над СССР в военной мощи».

В результате активизации противников разрядки отношение к расходам на вооружение за последние десять лет претерпело в США заметное изменение. Если в 1969—1973 гг. (период войны во Вьетнаме) 52—49% опрошенных считали, что на военные нужды тратится слишком много средств, то опросы, проведенные весной 1979 г., показывают, что так думает только 16%. Соответственно число тех, кто считает, что тратится слишком мало, возросло с 8—13 до 32% 250. Осенью 1979 г. 58% опрошенных американцев высказались за увеличение военного бюджета, 30% — за его сохранение и лишь 9% — за его уменьшение251.

Известное влияние на общественное мнение в США оказали массированные и шумные антисоветские кампании, предпринимаемые реакционными группировками в США. Эти кампании приобрели новый, еще более широкий размах в конце 1979 —начале 1980 г. Правящие круги стремились отвлечь внимание общественного мне ния от сложных проблем, с которыми сталкивается экономика США, провалов во внешней политике (события в Иране, на Ближнем и Среднем Востоке и т. д.). Они стремились компенсировать кризисные процессы и болезненные чувства в психической жизни многих американцев (рост депрессии, уныния, нервного напряжения, пессимизма, потеря веры в перспективы развития страны), искусственно создать новые формы «национального единства» по рецептам «холодной войны». В какой-то мере эти цели удалось реализовать.

Как же развиваются сегодня те позитивные тенден ции, которые в той или иной мере обнаружили себя в политических и внешнеполитических ориентациях американцев почти на всем протяжении 70-х годов, в том числе и в самые последние годы? Многочисленные общенациональные опросы показали относительно устойчивую поддержку общественным мнением разрядки международной напряженности. Число американцев, высказывающихся в поддержку разрядки, хотя и колебалось, но оставалось высоким (в течение 1978 г. оно составляло примерно 70%). Столь же значительным было число американцев, выступавших за заключение нового соглашения с СССР об ограничении стратегических и наступательных вооружений: по данным Л. Харриса в феврале 1979

г. — 74% опрошенных252.

Поддержку идеи разрядки международной напряженности и договора об ограничении стратегических вооружений можно рассматривать как проявление достаточно устойчивой тенденции в сфере внешнеполитических ориентаций. Эта тенденция выражалась также во все более четком и полном осознании многими миллионами американцев растущей угрозы и вероятных гибельных последствий ядерной войны. Данная тенденция хорошо показана, например, в серьезных и крупномасштабных исследованиях М. Яновица.

Растущий страх перед ядерной катастрофой может воплощаться в разных ориентациях. М. Яновиц говорил, что непосредственным следствием этого может быть рост апатии и стремления психологически «отвлечься» и «убежать» от угрозы ядерного катаклизма. Однако он подчеркивал, что систематическое изучение опросов общественного мнения доказывает: в массовом сознании страх перед атомной войной все отчетливее связывается с «отрицанием использования ядерного вооружения в целях военной интервенции».

Правые и консервативные группировки стремились помешать развитию этой тенденции. Они пытались убедить американцев в необходимости все более интенсивной гонки ядерных вооружений в целях психологического и политического «устрашения» других стран. Под влиянием милитаристской пропаганды часть американцев, -настойчиво отрицающих фактическое использование ядерного оружия, вместе с тем принимали его как «элемент устрашения». Это, в частности, обнаружило и исследование М. Яновица, но оно же показало, что даже те американцы, которые поддались пропагандистскому влиянию доктрины «устрашения», одновременно выражали требования «политических шагов в направлении контроля над вооружениями»253.

Опросы общественного мнения также неоднократно подтверждали, что, несмотря на возрастающую активность сторонников гонки вооружений, большинство американцев считали «контроль над вооружениями очень важной внешнеполитической целью» (в начале 1979 г.— 64%)254. Несмотря на усиление милитаристской пропаганды во второй половине 70-х годов, довольно большой процент опрашиваемых американцев не соглашался на увеличение военного бюджета. Причем, когда предлагалось сравнить военные расходы с расходами на другие цели, число выступающих против увеличения военных расходов повышалось. Ряд наиболее серьезных социологических исследований также показал, что, несмотря на наличие довольно резких колебаний, четко выделяется тенденция к ослаблению поддержки американцами военных расходов. Она характерна для динамики политических ориентаций в США по крайней iMepe на протяжении последних 25 лет255.

Вопреки антисоветским кампаниям, систематически проводимым в США во второй половине 70-х годов, подавляющее большинство опрашиваемых американцев (в начале 1979 г.— 75%) было убеждено, что СССР является «страной, представляющей жизненно важный интерес для США с точки зрения политики, экономики и безопасности». В пользу расширения советско-американской торговли в 1978 г. высказывалось около 70% американцев, 68% выступали за совместные с СССР усилия в области решения энергетических проблем256.

Хотя усиление националистических настроений и элементов «имперской» интервенционистской психологии в США во второй половине 70-х годов — общепризнанный факт, тем не менее ряд авторитетных наблюдателей и исследователей подчеркивали, что данные настроения и особенности психологии все же существенно отличаются от аналогичных настроений и установок, бытовавших в 50-х годах, т. е. в годы особенно интенсивной «холодной войны». Анализируя подобные настроения и установки, видный американский журналист Р. Прангер отмечал, что в них отсутствует тот «интервенционистский энтузиазм», который имел место в период «холодной войны», а, наоборот, присутствует более слышная «нота реализма»257.

М. Яновиц на основе систематического многолетнего изучения динамики внешнеполитических ориентаций американцев счел возможным говорить о долговременной и устойчивой тенденции, связанной с «коммулятив- ным эффектом» поражения во Вьетнаме и провала ряда других военных интервенций. Этот «эффект» проявляется, по его наблюдению, в понижении уровня готовности американцев поддержать любое использование военной силы 258.

Трудно предположить, что все указанные выше позитивные тенденции, настойчиво заявляющие о себе в течение довольно длительного времени, полностью сойдут на нет. Эти тенденции могут как бы уйти с поверхности общего потока общественного мнения, тем более что этот поток обычно оказывается видимым сквозь призму опросов, организаторы которых естественно испытывают давление господствующей идеологии и массовой пропаганды. Данные тенденции могут стать глубинным слоем общественного мнения, а затем снова выйти на поверхность и обрести новые силы.

Масштабы их действий, их удельный -вес и значимость могут колебаться вместе с колебаниями в соотношении сил, выступающих с позиций реализма, разрядки международной напряженности, и сил, представляющих милитаризм, гегемонизм и антисоветизм. Эти колебания могут быть значительными и весьма опасными. Однако есть основания полагать, что, даже утратив прежние темпы развития и интенсивность проявления, позитивные тенденции в политических ориентациях рядовых американцев все же будут жить и оказывать влияние.

Нельзя не учитывать, что объективные причины и факторы, делающие мирное сосуществование и разрядку международной напряженности исторически необходимыми, не исчезают, а, наоборот, заявляют о себе с большей настойчивостью. Не прекращается активная деятельность миролюбивых сил в современном мире й внутри США. Все это не может в конце концов не повлиять на динамику политических ориентаций массы американцев. Мы попытались исследовать разнонаправленные противоречивые процессы, происходящие в сфере ценностных и политических ориентаций рядовых американцев. Многие из этих тенденций и процессов являются следствием углубления общего кризиса капитализма.

Под .влиянием объективного и необратимого процесса развития экономических, политических, социальных и идеологических отношений в международном и национальном масштабах совершается процесс обновления личности в Америке, ее сознания и чувств. Этот процесс реализуется через противоборство различных, разнонаправленных ценностных и политических ориентаций. Ориентации на успех в частнопредпринимательском, бюрократически-карьеристском и узкопотребительском вариантах противостоит ориентация личности на саморазвитие, на проявление инициативы и творчества в общественно полезном труде и социально значимой деятельности. Личность, стремящаяся к индивидуальности, постепенно освобождается от своей привязанности к традициям буржуазного индивидуализма.