Социальные утопии в массовом сознании людей носят мифологический характер. Не будет преувеличением сказать, что мифы — это своего рода «кирпичики», элементарные составляющие социальных утопий и антиутопий. Изучение социальных мифов имеет в социологии и родственных ее науках давнюю традицию. Так, беря за основу труды как западных (Б. Малиновского, Э. Дюркгейма, Л. Леви-Брюля, Э. Кассирера, В. Парето, 3. Фрейда, К. Г. Юнга, Ж. Сореля, Р. Барта, К. Манхейма), так и отечественных (С. Булгакова, А. Лосева, Л. Ионина и др.) ученых, академик РАН Г. В. Оси- пов выделяет следующие подходы к изучению мифа: гносеологический, семантический, эволюционистский, структурно-функциональный, символический, психоаналитический, постструктуралистский, синергетический250. Любые идеологические и мифологические системы в той или иной форме и полноте описывают модель мира, которая служит «высшим» основанием для организации социального порядка, для формирования системы смыслов. Независимо от того, в какой мере модель мира представлена в конкретной идеолого-мифологической системе, она имеет «стандартный набор» параметров, необходимых для описания Вселенной в соответствии с сакральным миропорядком. По характеристике В. Н. Топорова, модель мира содержит следующие параметры: • пространственно-временные — выражающие связь пространства и времени и соответствующие образы пространственно-временного континуума. Они указывают наиболее сакральные, следовательно, максимально космологизированные точки — центр мира и его абстрактные и конкретные образы; начало во времени, то есть время творения, воспроизводимое в главном годовом ритуале; сакрально отмеченные точки пространства — «святыни», «священные места» и времени — «священные дни», «праздники»; средства космологизации пространства и времени для борьбы с энтропийными тенденциями «снашивания» мира — ритуал как преобразование Хаоса в Космос; • причинные — характеризующие общие схемы, которые определяют содержание космологизированной Вселенной, т. е. некой меры, которой все соответствует и которой все определяется, например основного мирового закона Рта в Древней Индии, Логоса в Древней Греции, Маат в Древнем Египте; • этические — определяющие сферы хорошего и плохого, дозволенного и недозволенного, должного и недолжного сообразно разделению на сакральное и профанное, закрепляющие эти диспозиции в сводах нравственных установлений и в практическом поведении; • количественные — приписывающие сакральный смысл числовым обозначением, выражение с помощью их ритмики основных этапов эволюции космологизированной Вселенной, а также определение сакральных, порядкообразующих чисел и числовых соотношений, обозначение неблагоприятных чисел и числовых соотношений как образов хаоса, безблагодатности и зла; • семантические — выражающие качественные структуры мира через серию противопоставлений, дихотомий, описывающих мир и организующие его; • персонажные1. • Как известно, в современном социогуманитарном знании существуют различные классификации мифилогических (и идеологических) систем. В соответствии с принципом минимального универсума, в зависимости от содержания выделяются экспрессивные и инструментальные идеолого-мифологические, соответственно, ян- и инь-системы. На эмоциональном уровне массового сознания первые являются порождением и источником «светлых» переживаний, вторые — концентрацией «темных» чувств251. На рациональном уровне им соответствуют определенные картины мира. Так, по характеристике Л. Н. Гумилева, в первых системах человек признает себя частью природы, верхним ее звеном, не противопоставляя себя ей, но используя ее дары, чтобы поддержать свое существование. Умирая, он возвращает свое тело природе. Во вторых системах человек противопоставляет себя природе, видя в ней лишь сферу страданий. При этом в отвергаемую им биосферу он включает и собственное тело, от ко- торого необходимо освободить душу, то есть сознание. Пути для этого всегда предлагались разные, но принцип был один: отрицание мира как источника зла. В начале нашей эры, например, первая концепция была представлена великими мировыми религиями: христианством, исламом, иудаизмом, индуизмом (веданта), конфуцианством, даосизмом и языческими системами тюрков, славян и угро-финнов. Вторая берет свое начало у антиохийских гностиков и существовала в форме манихейства, маздакизма, исмаилизма в Персии, катаризма во Франции, богумильства в Болгарии, павликанства в Малой Азии. Логика этой концепции была обаятельна, ибо туманную интуицию подменяла сокровенным «знанием». Однако те народы, общины, которые принимали подобные учения, быстро теряли его адептов, а заодно — свою славу, культуру и независимость. С позиций социологии важная особенность инструментальных информационных систем состоит в том, что они возникали на границах между народами и государствами. Иными словами, это были идеологии маргиналов. Соответственно, разными были и пути их социальной трансляции. Если экспрессивные информационные системы передаются в семье детям с раннего возраста, то инструментальные — в основном через «посвященных» учителей. На место сигнальной наследственности, роднящей человека с животными, приходит обучение, не мыслимое без записанного текста. Разница же между традициями «живыми», усваиваемыми с детства, и традициями «сделанными», то есть книжными, такая же, как между организмами и вещами. Первые, умирая, восстанавливаются через свое потомство, вторые медленно разрушаются без надежды на восстановление. Экспрессивные информационные системы в конечном итоге способствуют эволюции социума, его усложнению, инструментальные — ведут к его упрощению и разрушению. Ярчайшим примером информационной инструментальной системы является «учение» марксизма-ленинизма. Его принятие в качестве официальной идеологии на шестой части земного шара, а также многими странами-сателлитами в XX в. принесло этим народам неисчислимые страдания и многомиллионные жертвы. Существование двух идеологических систем прекрасно показано в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского. Фамилия главного героя — Раскольников — по сути, указывает на «раскол» в его личности. В самом деле, главный герой содержит в себе две конфликтующие личности. Одна из них негативно оценивает соединение добра и зла, но стремится к самоотверженному компромиссу с другими людьми. Другая — позитивно оценивает соединение добра и зла, но стремится к конфронтации с другими людьми. Эти две личности склоняют Раскольникова к действиям в противоположных направлениях, и он мечется между двумя полюсами, представленными Соней, самоотверженным героем экспрессивной системы, и Свидригайловым, непостижимым негодяем, персонифицирующим инструментальную систему. Чтобы подчеркнуть «высшую чистоту» этих индивидуальностей, Достоевский противопоставляет им два «низших» характера: Лужин — христианин, склонный к конфронтации, слабая личность экспрессивной ценностной системы, и Лебезятников — социалист, стремящийся к союзу с другими людьми, слабая личность инструментальной ценностной системы. Другое важное специфическое различие инструментальных и экспрессивных ценностных систем лежит в социально-этической плоскости. Как показано в работах В. Лефевра, если в первой соединение вещей, имеющих противоположную оценку, воспринимается позитивно, а разъединение — негативно, то во второй — наоборот252. Так, в инструментальной социально-этической системе соединение «дурного» и «хорошего» (например, компромисс дурных средств с хорошей целью) оценивается как хорошая ситуация, а их разъединение — как плохая. Напротив, в экспрессивной системе постулируется, что благая цель может быть достигнута только с помощью соответствующих средств. Распространенность в том или ином социуме определенной ценностной системы непосредственно влияет на поведение людей, в частности их склонность к конфронтации или компромисс при личностном взаимодействии. В 1996 г. В. Лефевр опубликовал математическую модель субъекта, совершающего выбор одной из двух полярных альтернатив, например, моральный выбор между «добром» и «злом», которая нашла подтверждение в многочисленных психологических тестах253. Нельзя не согласиться с В. Лефевром в том, что если в США сегодня преобладают экспрессивные ценностные системы, то в России — инструментальные. Эта гипотеза была проверена им на ряде экспериментов, проведенных как среди американцев, так и среди эмигрантов из Советского Союза. В первой части эксперимента проверялись метаустановки: отвечающих просили выразить свое согласие или несогласие с каждой из четырех пар утверждений. Первое утверждение содержало позитивную оценку соединения позитивного и негативного (использования «дурных» средств для «благого» результата); второе утверждение содержало позитивную оценку их разъединения. Испытуемым предлагались следующие дилеммы, каждая из которых формулировалась как пара вопросов: 1. Должен ли врач скрывать от больного диагноз онкологического заболевания, чтобы уменьшить его страдания? 2. Должен ли преступник быть наказан более строго, чем предусматривает закон, дабы другим неповадно было? 3. Следует ли лжесвидетельствовать в суде ради спасения невиновного? 4. Следует ли подсказывать другу на экзамене? Американцы отвечали отрицательно, иначе говоря, отрицательно оценивали соединение добра и зла и положительно — их разъединение. Эмигранты из СССР отвечали наоборот. Другим группам испытуемых была предложена анкета с целью выявления их оценок компромиссного и конфронтационного поведения. Она включала вопросы: 1. Должен ли достойный человек в ситуации конфликта с наглецом стремиться к компромиссу? 2. Группа террористов захватила небольшой самолет. Есть возможность их уничтожить, не нанеся ущерба никому из пассажиров. Другая возможность состоит в том, чтобы сначала предложить террористам сдаться. Руководитель группы освобождения принял решение не вступать ни в какие переговоры с преступниками. Правильно ли он поступил? Большинство американцев одобрили поведение тех лиц, которые шли на компромисс, а большинство советских хвалили бескомпромиссное поведение. Таким образом, эксперименты свидетельствуют, что в социумах, где большинство личностей негативно оценивают соединение добра и зла, предпочтение отдается личности, стремящейся к компромиссу (американцы), а в тех сообществах, в которых соединение добра и зла оценивается позитивно, предпочтение отдается личности с бескомпромиссным поведением (к этому ведет воспитание в советских условиях). В каждом обществе существуют носители обеих социально-этических систем, но та или иная преобладают. Если экспрессивные идеологические системы имеют религиозное, сакральное основание, то инструментальные его лишены. Однако они неизбежно порождают комплекс квазирелигиозных представлений, важное место среди которых занимают социальные мифы. Как считает А. Дугин, «одной из важнейших проблем для понимания различия между сакральными традициями для их сопоставления друг с другом и сравнения является проблема «космогонии», изначальной сакральной догмы о сущности происхождения мира, о специфике возникновения Вселенной». Все «мифы о возникновении Вселенной» делятся на две основополагающие категории: на мифы о творении и мифы о проявлении. Традиции, утверждающие в начале всего факт творения, называются «креационистскими», от латинского слова «сгеаге», т. е. создавать, творить. Креационистская доктрина в самом общем виде усматривает в истоке Вселенной определенный и единовременный акт Высшего Существа или Высшего Принципа, который из некоторой подручной субстанции образует мир, структуру и существ, его населяющих. Креационизм может быть описан в различных мифах и символах, но при таком метафизическом подходе неизбежен дуализм: Творец всегда остается отдельным от своего Творения. Другой основополагающей доктриной о происхождении Вселенной служит идея проявления. «Проявление» по латински — «ташАе81айа», отсюда и общее название такого мировоззрения — «манифестационизм», «учение о проявлении». Сущность «манифестационизма» заключается в том, что это мировоззрение рассматривает возникновение Вселенной как обнаружение определенных аспектов Бога, Принципа, Первоначала, как особую возможность существования божественного мира через самооткровение и самообнаруже- ние. Манифестационизм принципиально отказывается рассматривать появление мира как одноразовое событие и как акт создания какой-то одной сущностью принципиально другой вещи, строго отличной от нее самой. Мир здесь рассматривается как продолжение Бога, как развертывание его качеств по всем возможным метафизическим направлениям. В нем нет отдельно ни Творца, ни творения, нет Бога отдельно от мира, обе категории здесь сущностно тождественны. Соответственно двум описанным традициям А. Дугин указывает, что сознательные носители креационистского подхода могут объединяться в некоторое тайное общество, в «Орден Мертвой Головы» (который может быть также назван «Орденом Лунопоклонников»), цели и задачи которого заключаются в утверждении примата именно такого метафизического взгляда на природу реальности. Ему противостоит «Орден Живого Сердца», тайная метафизическая организация, объединяющая носителей «эллинского», Таблица 10 Сравнительные характеристики двух сакральных традиций Манифестационизм Креационизм Эзотеризм солнцепоклонничество Крестоносное Сердце (империя, феодализм) Экзотеризм лунопоклонничество Мертвая Г олова (теократия, рабовладение) Язычество Профанизм Пантеизм «магический материализм» (социализм, коммунизм) Механицизм рационализм (капитализм, либерализм)1 арийского, гностического духа, противопоставляемого креационистской идеологии «Творец — Творение»2. По мнению цитируемого автора, в современном мире происходит активное вырождение двух вышеназванных традиций. Так, вырождению ма- нифестационизма соответствуют коммунизм и социализм, а вырождению креационизма — капитализм и либерализм. Обе эти политические идеологии одинаково профаничны, антисакральны, антидуховны и пародийны, но тем не менее они жестко противостоят друг другу, порождая идеологические войны и конфликты не на жизнь, а на смерть. Если же продолжить политические аналогии применительно к полноценным традициям, то возможно соотнести манифестационизм с имперским и феодальным строем, а креационизм — с теократией и рабовладением (табл. 10). Характерно, что в политической реальности современности два метафизических ордена — «Орден Живого Сердца» и «Орден Мертвой Головы» — проецируются на следующие политические реальности. «Орден Живого Сердца» скрыто инспирирует все коллективистские идеологии, определяемые совокупно как социализм, причем национал-социализм является такой политической реальностью, которая стоит ближе всего к метафизической парадигме манифестационизма, к «полярно-райской» метаидеологии, а коммунизм представляет собой, напротив, предельную форму деградации этой парадигмы. «Орден Мертвой Головы», в свою очередь, тайно манипулирует всеми разновидностями неколлективистской, индивидуалистической идеологии — как в ее полноценном теократическом варианте (воплощенном в некоторых исламских странах, в Израиле и т. д.), так и в ее профанизиро- ванной, гуманизированной и атеизированной форме (как это имеет место в странах либерально-капиталистического Запада)3. ' Дугин А. Указ. соч. Т. И. С. 67. Как считает А. Дугин, новые политологические соответствия позволяют понять новейшие политические явления — такие, например, как феномены «красно-коричневых» или «национал-большевиков», которые поставили в тупик политологов, привыкших работать с упрощенными схемами. Другая сторона этой модели показывает идеологическую неслучайность политического и военного альянса таких режимов, как атеистические и либеральные США с их крайне «гуманистической» идеологией «прав человека», с одной стороны, и ваххабитская, теократическая исламская монархия Саудовской Аравии с ее креационистским пуризмом — с другой. Однако при всей кажущейся логичности и красочности изложения А. Дугин опирается на зыбкую мифологическую почву. Разумеется, описанные мифы и учения имели место в истории человечества, как, очевидно, и тайные общества, их разделявшие в качестве своей доктрины. Но если попытаться встать на твердые позиции науки и предположить, как следует из современной научной картины мира, что не было никакого Первоначала, что Вселенная не была ни создана неким высшим существом или Высшим принципом, ни возникала как самооткро- вение и самообнаружение определенных аспектов Бога, Принципа, Первоначала? Если принять за основу факт самопроизвольного возникновения Вселенной из фракталов (в соответствии с постнеклассическим фрактальным подходом) или, как трактует синергетика, путем самоупо- рядочивания хаотического состояния материи? Тогда все дальнейшие построения конспиролога оказываются стоящими отнюдь не на прочной, исторически устоявшейся двойной опоре креационизма-манифестацио- низма, а на весьма зыбкой почве древних, постепенно уходящих в небытие мифов и учений. Безусловно, А. Дугин прав в том, что все перечисленные им воззрения существовали и сегодня существуют в мире, имели и имеют миллионы сторонников и мощную социальную, политическую и, естественно, финансовую инфраструктуры. Более того, как мы покажем далее, они имеют прямые соответствия в массовом сознании современного российского общества. Но значит ли это, что они истинны? Что бесчисленные материальные сокровища и миллионы человеческих жизней на протяжении тысячелетий не были брошены на алтарь человеческих заблуждений? И, главное, что победа одного из них (естественно, что А. Дугин поддерживает не «Орден Мертвой головы», а «Орден Живого Сердца») приведет к какому-то улучшению жизни людей? Тем более, что, по его словам, «вопреки внешней логике событий, все более укрепляющих, на первый взгляд, креационистский лагерь, грядет Новый Крестовый Поход. Как и исторические крестовые походы, это будет великое движение сил духовного севера против цивилизации Юга, священная война Крестоносных сердец против «разумных голов» иудеев и сарацинов, битва за отвоевание Святой Земли и гроба Господня из рук тех, кто своими материальными пристрастиями и претензиями на национально-расовую исключительность бросает вызов принципам Жертвы и Героизма, арийской этике Любви и Верности, Чистоты и Справедливости»254. Ученый призывает к «Новому Крестовому Походу», что весьма любопытно в свете того, что он является ведущим идеологом официально зарегистрированной Евразийской партии. К походу, в результате которого, по образному описанию ученого, «Мертвые законы «тварного» мира падут. Новый Иерусалим появится в солнечных лучах сердечной Славы. Мертвый лунный череп ветхого человечества треснет от спасительных энергий животворящего полярного Сердца. И тогда мы водрузим наш Крест над Святой землей, над Центром Мира, наш православный Крест над навеки освобожденным Иерусалимом»255. Как видим, известный конспиролог, доктор философских наук А. Дугин является идеологическим и политическим сторонником одной из древних эзотерических традиций, призывая на основе ее постулатов к новой беспощадной борьбе против сторонников иной, экзотерической традиции: «Быть евразийцем, традиционалистом — то же самое, что быть кшатрием, военным, воином. Быть воином — то же самое, что быть социалистом, яростным противником капитала и торгового строя. Если русский военный не является социалистом, он либо невежествен, загипнотизирован, обманут, либо он — предатель своего государства и своего народа, так как Россия, будучи оплотом сухопутной метацивилизации, ее осью, приговорена капиталом, враждебной метацивилизацией Моря к тотальному уничтожению»256. Изложенные выше две социально-этические системы лежат в основе большинства социальных мифов, существовавших у нас в XX в. и существующих сегодня. Рассмотрим подробнее, какие именно социальные мифы имели распространение в нашей стране. Как известно, они представляют собой, как правило, тот или иной вид утопии, картину своеобразного «земного рая». Правда, гуманистическо-материалистические концепции социального устройства предусматривали возможность его реализации на Земле в сравнительно быстрые сроки. Напротив, мистико-эсхатологические концепции отодвигают достижение этой цели за границы исторического времени, отводя основное место не переустройству мира, а «преображению» человека. Воссоединение данных двух сторон инструментальных идеологических систем породило зловещий феномен XX в. — тоталитаризм. Если в нацистской Германии на первый план выдвигались социально- политические задачи, построение «тысячелетней империи» для арийцев, а мистические аспекты вначале реализовались лишь дця избранных, то в большевистской России первоначальная неудача разжигания «Мировой революции» способствовала определенной переориентации (не отказываясь полностью от реализации этой цели) на «перевоспитание» масс и формирование «нового человека». Но, пожалуй, наиболее последовательно обе задачи решал Пол Пот в революционной Кампучии, который, уничтожив более трети населения страны и переселив оставшихся в джунгли, сумел реализовать на практике свой социальный идеал и воспитать массы верных последователей своего учения. В последние несколько столетий в Европе происходило распростра- нение инструментальных идеологических систем. Христианское миро- ощущение постепенно сменялось мироощущением «освобожденной» личности. Образ Бога трансформировался в этические принципы справедлив вости, правды, братства, свободы. В самом деле, гуманизм провозглашает человека высшей ценностью. Идея возвышения человека сама по себе обладает огромным потенциалом. Но вот бесспорна ли она? Действительно ли человек является критерием всего сущего и «венцом творения»? Гуманизм — это идеология человека, отвергнувшего Бога, стремящегося занять его место, поставив себя в центр Вселенной и построив земной рай по своему образу и подобию. Однако, как мы знаем из христианства, такое возможно лишь по наущению лукавого, который и есть хозяин «мира сего». Не случайно многие авторы, призывающие к гуманизму, видят его основную задачу в том, чтобы свергнуть религиозную веру. Суть любого гуманизма — в утверждении человека как высшего существа, подобного Богу, и отвержении сверхчеловеческого, религиозного. Верховная власть не может себя реализовать, если не будет провозглашать человеколюбие. Крематории строят для того, чтобы избавить «осчастливленное человечество» от ненужных людей. Проповедуют фанатическую ненависть к врагу ради вселенской любви, чтобы можно было обращать миллионы людей в «лагерную пыль». Логично возникает вопрос: смогли бы тираны вершить свои зловещие замыслы, не будь у масс безоглядно-радостного доверия к гуманизму? В неклассической социологии широко распространен символический подход, в широких рамках которого развивались теории А. Шютца, Г. Блу- мера, Т. Парсонса, Н. Элиаса и других известных зарубежных авторов. С точки зрения современных символических подходов к анализу социальных изменений существенную роль в этих процессах играет возникновение группы, выступающей активным носителем альтернативной символической модели мира. Характерно, что, несмотря на рационально декларируемые цели и программы, действиям большинства из них присущ явный иррационализм. Поэтому трудно не согласиться с точкой зрения О. А. Кардамонова, согласно которой имманентным качеством как идеологии, так и практики коммунистической партии являлась иррациональность. Именно в этом смысле функционирование советского общества было организовано по принципу магии. Так, венгерский философ Й. Лукач отмечал, что «магия стремилась достичь рациональных целей, воздействуя иррациональными методами на иррациональные силы»257. Очевидно, что данное высказывание как нельзя больше соответствует советской действительности. Явное подобие обнаруживается и при сопоставлении онтологического содержания коммунистической идеологии с определением основной функции магии, которая, по утверждению Б. Малиновского, состоит в том, чтобы «ритуализировать человеческий оптимизм, усиливать его веру в победу надежды над страхом»258. В связи с этим более оправданно уподобление советского государства магической системе, чем религиозной, хотя, без сомнения, в нем присутствовали черты той и другой. К. Г. Юнг писал, что «государство становится на место Бога — в этом отношении социалистические диктатуры являются религиями, а государственное рабство — род богослужения. Такое искажение, фальсификация религиозной функции вызывают, конечно, сомнения, но они тут же подавляются, чтобы избегнуть конфликта с господствующим устремлением к омассовлению»259. При этом всегда обнаруживало себя и встречное движение, желание доверять этой власти и подчиняться ей. Соответственно, важнейшую роль играла личная вера, которая выступала непременным требованием коммунистической идеологии . Итак, приходится констатировать, что возврат к язычеству (точнее, псевдоязычеству) в ряде стран уже в XX столетии был во многом подготовлен развитием западноевропейской цивилизации, сменившей любовь к Богу на принципы гуманизма, от которых оказался один шаг до отрицания Бога. Нельзя не отметить в связи с этим, что в результате международного исследования, проведенного Voice of the People-2005, выяснилось, что две трети всего мирового населения (66 %) считают себя людьми религиозными, независимо от того, посещают они места религиозного поклонения или нет. Четверть опрошенных (25 %), заявили о том, что они нерелигиозны. И только 6 % сказали, что являются убежденными атеистами. В России уровень религиозности несколько ниже общемирового и составляет 57 %. Каждый третий россиянин (36 %) считает себя нерелигиозным человеком, а каждый двенадцатый (4 %) — убежденным атеистом. Стремление к слиянию с универсумом, дающее человеку ощущение осмысленности бытия, иллюзорно реализуется в христианских странах через якобы приобщение к Богу. Так, смысл христианской литургии заключается в причастии, то есть приобщении к Телу Христову, а через него — ко всему телу Вселенной. «Аз есмь дверь, — говорит Христос. — «Я есть дверь, врата в небо». В тоталитарных режимах Бог был низвергнут, а страх смерти находил выход в стремлении к слиянию уже не с Универсумом, а с социумом, с вождем, принявшим вид языческого божества. Возникла своеобразная тоталитарная религия как форма инструментальной идеологической системы. Так, уже у последователей-современников К. Маркс выступал не просто харизматической фигурой, а пророком «божественной» истины. Как писал, например, Ф. Энгельс, «Маркс настолько превосходит всех нас своей гениальностью, своей чуть ли не чрезмерной научной добросовестностью и своей баснословной ученостью, что если бы кто-либо попытался критиковать его открытия, он только обжегся бы на этом. Это возможно будет только для людей более развитой эпохи» (к счастью, такая эпоха наступила). Поэтому Маркс приобретал статус святого отца церкви, а его произведения играли роль священного писания. «Марксизм-ленинизм» советского периода приобрел атрибуты религиозного фундаментализма с присущим ему фанатизмом и эсхатологизмом. Позже новым пророком выступил В. И. Ленин, которого, в свою очередь, сменил так или иначе «толковавший» его высказывания И. Сталин, занявший впоследствии ставший вакантным не без его собственного активного участия пост «живого божества». Подобная ситуация имела место и в нацистской Германии. «Священными книгами» здесь были «Моя борьба» Гитлера, «Миф двадцатого века» А. Розенберга, «Основы девятнадцатого века» X. С. Чемберлена и другие произведения, имеющие глубокую оккультно-мистическую подоплеку. В отличие от И. Сталина А. Гитлер выступал в роли своебразного мессии, проводника новой религии, основанной на синтезе язычества, гностицизма и магии. Аналогичное место в общественной и духовной жизни Китая занимал Мао Цзедун, Северной Кореи — Ким Ир Сен, Кампучии — Пол Пот. Надо сказать, о мистических и оккультных корнях фашизма написано немало книг. Значительно менее известны аналогичные источники марксизма. Но в последние годы опубликованы данные, свидетельствующие о связи К. Маркса с некоторыми тайными обществами. Вообще в работах основоположников «единственно верного учения» разбросано немало подобных знаков, начиная от знаменитого «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма...». Обратимся к отечественной истории, весьма типичной для любых тоталитарных режимов. Революция 1917 г. привела к духовной и нравственной деградации российского социума, способствовала его инволюции к более ранним формам религии и государственности, распространению инструментальных идеологических систем. Под лозунгом борьбы с «социумом для наро- да» и старыми предрассудками была заменена одна форма религии на другую, более примитивную. Для коммунистической идеологии характерно широкое использование мифологических сюжетов, разумеется, наполненных свойственным конкретному историческому периоду общественно-политическим содержанием. Например, источником абсолютного зла выступал капитализм, его происки и пережитки, могущественным отцом народов, вождем — Сталин. Контент-анализ стихотворений, воспевающих Сталина, а также биографических источников и материалов, проведенный психологом Л. Н. Джрна- зяном, показал, что в описаниях диктатора четко просматриваются два основных элемента религиозного мировосприятия: вера в сверхъестественные связи между естественными явлениями и в реальное бытие сверхъестественного существа. Сверхъестественное существо — Сталин — всесо- вершенный, всемогущий и всезнающий. Вечный (бессмертный), всесильный и животворящий, он наделен способностями классического (а отнюдь не модернизированного) Бога. В его описаниях налицо преобладание волевых и интеллектуальных качеств над эмоциональными. Пустующее место свергнутого христианского Бога заняла не новая божественная личность теологической модификации, а забытое почти два тысячелетия тому назад языческое божество, которое может безжалостно карать, жестоко наказывать и беспощадно убивать. Языческий бог воскрес, как феникс, из мглы тысячелетнего забвения и вместо христианских храмов воздвиг по всей стране свои устрашающие подобия из бронзы и гранита. Христианство было втоптано в грязь идолопоклонничества. Языческое мировосприятие было широко распространено в годы советской власти. Ярко выраженные мифологические черты в массовом сознании приобретали идеологические клише, выступавшие предметом слепой веры. Так, проведенный нами в «разгар застоя» — в 1981 г. — опрос 1200 учащихся средних школ г. Красноярска и сельских районов края показал, что треть старшеклассников, по их мнению, «ясно представляют» себе, что такое коммунистическое общество. Две трети опрошенных выразили глубокую уверенность в скором построении коммунизма в нашей стране. Вера была (и остается) важным компонентом коммунистической убежденности. Но подростки в данном случае опирались отнюдь не на знания. Более того, лишь половина опрошенных считала, что построение коммунизма зависит не только от деятельности КПСС и всего советского народа, но и от них лично. Следовательно, построение коммунизма выступало в массовом сознании как аналог «земного рая», только на эмоциональном уровне, как предмет веры, не требующей практических действий1. Мифообразные идеологические концепции выполняли важные социальные функции, например сплотить и воодушевить народные массы, направить их деятельность, обосновать те или иные политические решения, объяснить какие-либо общественные процессы и явления. Так, выдвинутые Сталиным концепции неизбежного обострения классовой борьбы по мере успехов строительства социализма и, соответственно, «репрессий, как необходимого, хотя и не главного элемента наступления социализма» объективно способствовали укреплению административно-волюнтаристских методов управления страной, а в конечном итоге — его личной власти. Распространенный в конце 50 - начале 60-х гг. прошлого столетия тезис, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, был призван мобилизовать народные массы на трудовые свершения во имя реализации утопического лозунга «Догнать и перегнать Соединенные Штаты Америки». Широко известное выражение советского мифотворца М. Горького: «человек создан для счастья, как птица для полета» может служить ярким обозначением целой группы идеологических мифов, с которыми жили поколения советских людей. Эти мифы противоречили не только сложности и нищете их существования, но и онтологическому трагизму человеческого бытия вообще. Советские люди видели мало счастья вокруг себя, не могли они надеяться на него и в «загробной жизни», как того обещала верующим христианская религия. Поэтому счастье весьма предусмотрительно отодвигалось на некоторое время вперед, чтобы осталось поменьше живых свидетелей обещаний «светлого будущего», коммунистического рая на земле. А для уставших существовало утешение: «Пусть мы страдаем, но наши дети будут жить лучше нас». На пути к «светлому будущему» приходится зачастую и останавливаться, чтобы слегка отдышаться и оглядеться. Люди пристально вглядывались в настоящее, пытаясь обнаружить в нем «ростки светлого будущего». И тогда срабатывала защита социального бессознательного: существовала целая серия мифов-иллюзий, раскрывающих, а точнее, затемняющих представление общества о самом себе. Среди них условно можно назвать такие, как «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек», «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет», «нерушимая дружба народов», «рабочий класс — хозяин страны», «единственный привилегированный класс — дети». Как известно, в 1970-е гг. активно пропагандировались тезисы о «Его величестве Плане», который надо выполнять любой ценой, об изначальной непорочности и отсутствии любых противоречий в развитии социализма, о закономерном поглощении колхозно-кооперативной собственности государственной, о безоблачной гармонии в межнациональных отношениях, о детях, как единственном привилегированном классе, о лучших в мире системах образования и здравоохранения, об отсутствии проституции и наркомании и т. д. и т. п. В условиях экономического застоя и социальной апатии они были направлены на укрепление власти и сохранение сопутствующих привилегий в руках властвующей партноменклатурной элиты. В конечном итоге произошло «освящение», сакрализация бюрократической машины, даже самый низший представитель которой олицетворял собой государственную власть. Более того, на любого, удостоенного так или иначе приобщиться к ней, падал отсвет особой исключительности. Магия слов и система ритуальных действий заменяли реальную жизнь с ее трудностями и противоречиями. Мирское время словно упразднилось на десятки лет, а его место заняло время мифологическое. Согласно логике мифа реальными являются лишь те действия, которые повторяют нечто уже совершенное богом, героем или предком. Все остальное, выходящее за рамки ритуальных действий, оказывается лишенным смысла. Примеров подобных ритуалов можно привести великое множество. Так, усилиями И. В. Сталина и приближенных к нему историков Октябрьская революция обрела вид героического мифа, в котором с течением времени все большее место уделялось Великому вождю. Канонизированию в работах Л. И. Брежнева впоследствии были подвергнуты и героические события на Малой земле, и целинная эпопея. Ритуальным воспроизведением революционных событий стали помпезные демонстрации и пышные празднества, участие в которых оценивалось как необходимый показатель «политической зрелости» человека. Важную роль в духовной жизни традиционных обществ играли так называемые ритуалы перехода, связанные с инициацией и переходом члена сообщества в новую возрастную группу: юношей в число взрослых воинов, девочек в группу женщин и т. п. В коммунистическую эпоху подобные ритуалы были распространены весьма широко: «комсомольские свадьбы», «посвящение в рабочие», прием в октябрята, пионеры, в комсомол, в партию, торжественные проводы на пенсию... Однако это было только бледным подобием древних ритуалов инициации перехода, это были псевдоритуалы, ибо, утратив внутреннюю сакральность, сохранили лишь ее внешние черты. Если прежде такой ритуал изображал смерть человека и его воскресение в новом социальном качестве, то теперь не было смерти, было одно воскресение. Смерть была отторгнута в подсознание, в результате чего страх перед ней не исчезал в процессе переживаний, вызванных ритуалом, а продолжал мотивировать поведение человека, вызывая весьма опасные мысли и действия. Согласно канонам мифологического мышления сотворение мира начинается с некоего «Центра», чертами которого обычно наделялся какой-либо «священный» город, помещаемый в «середину» мифологического пространства. Как представлялось тогдашним идеологам, построение коммунистического общества также начнется сначала со столицы, а затем постепенно распространится на всю страну. Подобные взгляды нашли отражение в концепции превращения Москвы в «образцовый коммунистический город». Как известно, для воплощения этой концепции в Москву завозились продукты питания из других регионов страны, где в них ощущалась серьезная нехватка. В процессе реализации этой концепции были утрачены не восполнимые исторические ценности, а столица во многом лишена своего уникального исторического облика. Архитектурными символами сталинской эпохи явились семь(!) высотных зданий. Прообраз подобных фаллических символов плодородия в виде устремленных ввысь башен известен с незапамятных времен, как и символ «центра мира» в образе Красной площади с Мавзолеем. Идеологические стереотипы «революция», «партия», «коммунизм», «Ленин» нередко становились ритуальной ширмой для прикрытия своекорыстных интересов как отдельных лиц, так и целых общественных групп. Поступками человека, выросшего в мифологической атмосфере лозунгов и заклинаний, руководила логика мифа. Повторение ритуальных действий придавало его жизни осознанную направленность и некий высший смысл. Выход же за пределы мифологического пространства-време- ни выбивал почву из-под ног, лишал жизнь смысла. Несоответствие пропагандистского клише и реальных проблем повергало его в состояние растерянности и опустошенности, которое он пытался преодолеть, привычно обращаясь к иным мифам и фантастическим представлениям ... Исследователи выделяют три мифологических модели, основанных на представлениях о «золотом веке» нации, к которым сводится мифологическое пространство современного российского социума1. • Первая — «советская» — мифологическая модель идентифицирует своего носителя с виртуальным единством «советского народа», определяя период СССР как «золотой век» нации. Она связана с такими репрезентантами, как образ СССР как великой державы и «потерянного рая», представление о порядке как гаранте безопасности и стабильности. • Вторая — «западническая» — модель абсолютизирует цивилизацию европейских стран и Америки как единственно прогрессивную и правильную эталонную систему ценностей, к формированию которой следует стремиться. В соответствии с этой мифологической моделью важнейшими условиями наступления в России «золотого века» является формирование демократического гражданского общества, включение ее в западный мир. • Третья модель — русская, православная и имперская — относит идею «золотого века» к дореволюционному прошлому страны, апеллируя к исконным этноконфессиональным ценностям и избранничеству русской нации. В ее сакральной истории вехи советского периода носят апокалиптический характер, а их кульминацией выступает — в соответствии с новозаветными пророчествами — цареубийство. Прежняя мифология была попыткой ответа на вопрос о том, каково устройство, каков механизм того или иного непонятного природного или социального явления. Новая мифология — это попытка предписать и иллюзорно обосновать линию поведения в условиях, когда механизмы социальной действительности остаются в принципе известными, но в силу закономерностей отчуждения скрыты от индивида. Иными словами, когда власть действует тайно. Современный миф возникает не в условиях узкого практического опыта как миф традиционный, но в условиях достаточно широкой, хотя и раздробленной практической базы, когда стремление синтеза мировоззрения налицо, а средств для выполнения такого синтеза нет. В качестве примера одного из современных мифов можно назвать миф о вездесущем разведчике Штирлице-Исаеве. До сих пор до конца не осмыслен феномен знаменитого фильма «Семнадцать мгновений весны». Ясно одно — он способствовал росту национального самосознания, будил в зрителях чувство человеческого достоинства, демонстрировал возможность выживания человека в самых гибельных обстоятельствах. Прямые аналогии напрашиваются с культовыми фильмами рубежа веков «Брат» и «Брат-2», во многом опирающимися на подобную архетипическую базу. Создание мифов активно используется в современной рекламе260. Так, в начале 90-х гг. XX в., на заре рыночного предпринимательства в России, первой по-настоящему действенной рекламой стал сериал печальной памяти АО МММ, основанный на глубинных архетипах национального менталитета. Среднестатистический житель страны, можно сказать, на генетическом уровне воспринимал информацию, передаваемую героями, подобными Лене Голубкову, Марине Сергеевне, «просто Марии», действовавшими под девизом «У МММ нет проблем». Секрет успеха этой рекламы заключался в следующем: создатели роликов эксплуатировали привычные образы русской сказки, создавая архетипичный для массового сознания образ тридевятого царства с героями, которые «исполняли обязанности» Иванушки-дурачка, Емели, Сивки-Бурки, щуки — исполнительницы желаний. Причем печальный конец пирамиды МММ очень напоминал пушкинскую сказку о рыбаке и золотой рыбке, которая в соответствии с сюжетом сказки и законами реальной экономики «кинула» всех любителей даровых чудес, оставив их у разбитого корыта. Одним из ведущих современных мифов является миф о выборной демократии. Это своего рода инструмент, с помощью которого осуществляется процесс смены поколений богов, олицетворяемых соответствующими политиками. Подобная смена — необходимое условие развития общества. Самое важное в этом устройстве то, что оно предохраняет от вооруженной борьбы за власть. Ведь если народ (в мифологическом смысле этого слова) сделал политика легитимным, то кто же может отнять у него власть? Только тот же народ, массовое бессознательное, которое живет одновременно в каждом и ни в ком в отдельности. Суждение Согласен Не согласен Затрудняюсь ответить 1. Лучше оставить безнаказанными десять преступников, чем наказать одного невиновного 33,3 43,7 23,0 2. Ради спасения невиновного можно лжесвидетельствовать в суде 53,7 32,4 13,9 3. Врач должен скрывать диагноз от смертельно больного человека, чтобы не усугублять его страдания 47,6 40,0 12,3 Таблица 11 С известными оговорками можно сказать, что народ обитает внутри электорального ящика (урны, каковая есть, в том числе, гроб — то лоно, куда все уходят и откуда все нарождаются). Мы в буквальном смысле соединяемся с народом, отправляясь на избирательный участок. Электоральная урна же не что иное, как алтарь этого бога. И именно здесь, на алтаре (или внутри него), совершается таинство рождения новых кумиров и гибели старых. Но проблема в том, что при этом происходит: спокойная смена поколений политиков (как в развитых, то есть формально действующих демократиях) или смена поколений богов, идолов, идеологических образований, как это еще наблюдается у нас. Смены поколений богов обычно сопровождаются катаклизмами. Вспомним, например, как Крон оскопил Урана, а Зевс воевал с Кроном. Очевидно, что массовое сознание современного российского общества — это противоречивая смесь христианских догматов, мистических восточных учений, оккультизма, старых и новых языческих культов. Такое состояние сознания, проявляющееся в борьбе двух идеологических систем — экспрессивной и инструментальной, неизбежно для переходных периодов на информационном уровне социума. В декабре 2005 г. нами было проведено социологическое исследование по репрезентативной выборке в Красноярском крае: опрошено 1800 респондентов в возрасте 18 лет и старше, а также 300 работников городских и районных администраций. Им было предложено высказать свое мцение по некоторым суждениям (табл. 11). Это был своеобразный тест, определяющий принадлежность человека к определенной ценностной системе. Несогласие с 1-л* суждением и согласие со 2-м и 3-м свидетельствуют о доминировании у человека инструментальной социально-этической системы, противоположные ответы — о преобладании экспрессивной системы этических ценностей. На основе среднего арифметического ответов на три суждения выводился Суждение Согласен Не согласен Затрудняюсь ответить 1. Лучше оставить безнаказанными десять преступников, чем наказать одного невиновного 21,3 41,5 37,2 2. Ради спасения невиновного можно лжесвидетельствовать в суде 42,6 36,8 20,6 3. Врач должен скрывать диагноз от смертельно больного человека, чтобы не усугублять его страдания 45,1 32,5 22,4 Таблица 12 индекс, характеризующий среднюю долю приверженцев той или иной системы в данной социальной группе. Путем несложных вычислений мы установили, что почти половина жителей региона (48 %) являются носителями инструментальной социально-этической системы, чуть более трети (35 %) — экспрессивной. Причем доля носителей той или другой социально-этической системы неодинакова в разных социальных группах. Их соотношение равно 1,37. В частности, как показано в табл. 12, 43 % работников органов местного самоуправления являются носителями инструментальной системы, 30 % — экспрессивной. Соотношение представителей этих систем — 1,43. Иными словами, среди работников органов местного самоуправления в незначительной степени преобладают люди, которые позитивно оценивают соединение добра и зла. Однако, согласно результатам нашего исследования, в целом данный показатель не имеет значимой корреляции с такими социальными характеристиками респондента, как принадлежность к социальному слою, уровень благосостояния, социально-профессиональная принадлежность, различные ценностные ориентации (как аффективные их компоненты, так и поведенческие) и т. п. Аналогичные данные были получены нами и в результате опроса взрослого населения Красноярского края по представительной выборке в 1999 г., студенческой молодежи в 1993 и 2000 гг.261 Это свидетельствует о том, что современные россияне в значительной мере утратили представление о Добре и Зле; те же, у кого такие представления присутствуют, очень часто действуют ситуативно, не задумываясь, в какой мере их поведение отвечает этим жизненным принципам. Выражаясь социологическим языком, эти основополагающие социально нравственные ценности у большинства населения присутствуют только на вербальном уровне, как правило, не влияя на реальное поведение. Очень близкие выводы были сделаны и в результате общероссийского опроса населения (1500 человек) от 1-2 октября 2005 г. в 100 населенных пунктах 44 регионов страны, проведенного Фондом «Общественное мнение», а также дискуссионных фокус-групп в городах Москве, Новосибирске и Самаре262. Было установлено, что в массовом сознании отсутствует общепринятое представление о том, что является «добрым делом». Нет и единого понимания того, какие поступки обязательны, а какие являются делом доброй воли. Более того, механизмы производства образцов, выработки общепринятого понимания доброго дела (и его отличия от должного поведения) блокированы. По мнению респондентов, россияне сейчас не очень склонны к добрым делам (только 16 % участников массового опроса говорят, что сегодня люди делают их часто, тогда как 77 % утверждают, что это происходит редко). Важнейшую роль в возникновении подобной ситуации сыграло активное мифотворчество, выступающее, по мнению академика Г. В. Осипова (с которым солидаризируется и член-корреспондент РАН Ж. Т. Тощенко263), «результатом сознательной деятельности деструктивных (курсив наш. — В. Н., Д. Н.) сил»264. Трудно не согласиться с О. А. Карловой, согласно характеристике которой новые мифологии проявили себя как реальный организующий институт социума, управляющий массами через механизм придания «смыслов» человеческому существованию внутри нового мифа. Они исправно выполняют компенсаторную функцию, решая проблему «уверенности в завтрашнем дне». При этом «стартовым объектом» мифологизации выступает прошлое данного социума, актуальное для настоящего, посредниками в этом процессе — не только такие социальные образования, как род, национальная общность или конфессия, но и партия, государство и другие социальные институты. Канонизировалось в данном случае уже не столько традиционное прошлое, сколько будущее, понятое в двойственной «футурологичности» — восприятия настоящего, реального как должного и восприятия будущего, должного как реального . Поэтому совершенно закономерно государственная идеология и ее язык в современной России строятся во многом на средневековых, даже сказочных понятиях. По оценке лингвиста А. Плуцер-Сарно, главного редактора журнала «Корпоративное управление», ученика Ю. Лотмана, сегодня сформировалась по настоящему абсурдная ситуация, когда слова любого высокопоставленного чиновника — это не рациональная информация, а своеобразный художественный полусказочный текст, ориентированный на манипулирование народным сознанием. Так, президент говорит не: «Я хороший семьянин», а «Дети очень хотели собачку». Он говорит не «Я человек мужественный и храбрый», а «Кто нас обидит, тот три дня не проживет». Знаменитое предложение «мочить в сортире» очень тонко соединяет в себе мотив утопления в нужнике, хорошо известный в народной культуре, с темой погружения в пучину подземного замогильного царства. Блестящее народное выражение «замучаешься пыль глотать», также любимое президентом, исторически означает втаптывание врагов земли русской в землю и грязь, то есть по смыслу близко к «утоплению в сортире». При этом констатация факта утопления в сортире заменяет и смертный приговор, и божий промысел, и сам факт смерти. Доказательства вины заменяет «обнаружение врага» с последующими ритуалами его уничтожения. В подобном сказочном средневековом мире глава государства превращается в героя, спасителя всего мира от дьявольской «заразы». Он берет на себя роль божества, попирающего мировое зло, разрушающего царство дьявола. Одновременно он выступает как творец, создатель нового мира. Этот язык нам привычен и кажется естественным и реальным, но ведь и голливудские боевики тоже воспринимаются зрителем буквально и реально, иначе бы их никто не смотрел. Точно так же и российская власть строит свои высказывания как сказочные боевики, где добрые герои побеждают вселенское зло. Такой тип мышления противостоит историческому и естественно-научному. И этот сказочный язык стал основным языком власти, политическим языком современной России. «Нет ни малейших сомнений в том, что подобное «мифотворчество» по-прежнему остается не просто приемом политической борьбы в России, но прямо-таки единственным способом упорядочивания политического пространства»265. Таким образом, существующие в нашем российском обществе социальные (и идеологические) мифы основаны на двух противоположных ценностных системах, одна из которых имеет эзотерическое, другая — религиозное происхождение. За каждой из этих ценностных систем стоит историческая «цепочка» религиозных, религиозно-политических, а порой и собственно политических тайных обществ. Тысячелетний исторический опыт свидетельствует, что следование как одной, так и другой ведет человечество в тупик. Оставаясь на строго научных позициях, невозможно отдать предпочтение какой-то одной из них. Очевидно, что с формированием новой научной картины мира настало время становления нового рационального мировоззрение, свободного от социальных мифов, будь они религиозными или эзотерическими. Соответственно, иначе, чем в существовавших идеологических системах, будут трактоваться и сами понятия Добра и Зла. Но это — сюжет иной книги. Очевидно, что массовое сознание современного российского общества — это противоречивая смесь христианских догматов, мистических восточных учений, оккультизма, старых и новых языческих культов. Такое состояние сознания, проявляющееся в борьбе двух идеологических систем — экспрессивной и инструментальной, неизбежно для переходных периодов на информационном уровне социума. ... Говорить о слабости государственной власти в современной России — большое заблуждение. Власть, которая может себе позволить все, что пожелает: публичные разборки, кошмар чеченской войны, игнорирование оппозиции, невыполнение своих планов и обещаний, тесную взаимосвязь с криминальным миром, — в действительности не слабая, а очень сильная власть. На вещественно-энергетическом и функционально-организационном уровнях она проявляется в укреплении социальных институтов власти и новой номенклатуры, политической элиты. Информационный же уровень пока остается вакантным: не случайно власть всерьез поднимает вопрос о разработке новой национальной идеи...