Глава VIII. Модификация форм консервативной ориентации личности в США

Вместе с тем анализ самого неолиберального сознания свидетельствует о его глубокой и органической противоречивости. Это создавало постоянную возможность формирования за фасадом относительного единообразия по сути дела разных и иногда конфликтующих между собой типов политической ориентации, а также возможность инверсии неолиберального сознания, т. е. превращения его в сознание иного рода.

В этой связи мы хотели бы подчеркнуть следующие моменты. Неолиберализм, как было показано выше, ориентирует личность на приспособление к новым, бюрократизированным формам организации, которые создает государственно-монополистический капитализм. Но, отстаивая идею бюрократической и технократической организованности в экономике, в управленческой практике основных институтов, и прежде всего государства, неолиберализм вместе с тем рекламирует традиционно-индивидуалистическую и традиционно-либеральную идеи «индивидуальной свободы» в политике, идеологии и культуре, а также в морали и «частной» жизни. Применительно к этим последним отстаивается идея свободной конкуренции политических подходов, взглядов, мнений, идей, форм поведения.

В рамках американского неолиберализма разные сферы жизни: экономика и связанная с ней управленческая деятельность, с одной стороны, и политика, идеология, культура, мораль, «частная» жизнь — с другой, ассоциируются с действием разных принципов. При этом предполагается, что данные различия в конце концов гармонически согласуются !.

Либерал всегда рассматривал различия как условие социальной гармонии, которая представлялась ему результатом взаимной компенсации, компромисса и оптимального уравновешивания разных принципов. В соответствии с логикой либерального мышления настойчивое проведение в жизнь принципов, характерных для одной сферы общественной жизни, предполагает соответствующую активизацию иных принципов, действующих в другой сфере. Именно такова неолиберальная модель «оптимально-гармоничного» и «плавного» пути развития и общества и личности.

Данная модель, идеализирующая механизм взаимного уравновешивания и взаимной компенсации разных сил, тенденций и принципов, может, конечно, прагматически «работать» и в практике буржуазного общества, и в сфере психологии создаваемой им личности. Но это возможно главным образом в тех ситуациях и в те периоды истории, которые характеризуются относительной стабильностью, отсутствием глубоких и резких структурных перемен и острых противоречий.

Однако именно такие перемены и противоречия все явственнее дают о себе знать в современной Америке, где все более четко и болезненно проявляют себя проти- 1

«Решение, в направлении которого движется либеральная мысль, заключается в признании того, что свобода и индивидуализм могут быть приведены к гармонии путем планирования и общественного контроля...» (McGill V The Main Trend in Social Philosophy in America. — Philosophic Thought in France and The United States. N. Y. 1968, p. 693).

поречия и конфликты, возникающие вследствие несогласованности и разрыва тех механизмов, которые действуют в разных сферах общественной жизни: в экономике, политике, идеологии, морали и культуре.

Сталкиваясь с ростом антибюрократических настроений и политического активизма достаточно широких слоев населения, бюрократически-авторитарная организация начинает интенсивнее использовать созданный ею репрессивный аппарат, вторгаясь в сферу политики, идеологии и морали. Она отказывается от традиционно-либеральной рекламы демократических процедур, «индивидуальных свобод» и выдвигает лозунг «закона и порядка». Этот лозунг подхватывают и вокруг него сплачиваются определенные политические группировки. В них нередко входит часть либералов, напуганных активизацией демократических движений. Так создается и превращается в действительность возможность инверсии, превращения некоторых вчерашних либералов, например, в консерваторов и даже в правых экстремистов.

Становление неолиберальной политической ориентации в качестве господствующей в США происходило в период, когда значительный рост экономической мощи, политической активности и идеологической роли крупных корпораций происходил параллельно с усилением государства и его экономических функций, с расширением системы государственных мероприятий в области социального обеспечения, образования, помощи безработным и наиболее обездоленным слоям населения. Новейшая история США показала, что эти процессы были органически взаимосвязаны, что нашло выражение в широком распространении таких понятий, как «корпоративное государство» или даже «корпоративное государство всеобщего благосостояния»148.

Неолиберализм оказался типом политической ориентации, принятым значительной частью управленческой элиты корпораций. Однако отношение руководителей крупнейших корпораций к неолиберализму было двойственным. Они, как правило, выступали против антитрестовских законов и за ограничение вмешательства государства в деятельность корпораций. Они выступали и против тех реформ в сфере социального обеспечения, которые рассматривались ими как «чрезмерная» уступка «эгалитарным» порывам масс. Оии мечтали об устойчивом равновесии «свободного предпринимательства» и элементов государственного регулирования экономикой.

Многие руководители корпораций охотно использовали для оправдания и маскировки своей власти «коллективистские» лозунги, которые оформились в русле неолиберализма. Они изображали корпорации организациями, представляющими якобы общий «коллективный» интерес потребителей, мелких владельцев акций, рабочих и служащих. Однако они с опаской относились к широкому развитию «коллективистской» фразеологии. Руководители корпораций стремились к поддержанию определенного баланса и равновесия «коллективистских» ориентаций и традиционных ценностей.

Сохранение желаемого баланса и равновесия противоречащих друг другу принципов и структур сознания оказывалось возможным лишь в относительной мере и главным образом в периоды сравнительно стабильного развития американского капитализма, т. е. в «хорошие» для него годы. При ухудшении экономической, политической и идейно-психологической конъюнктуры, при углублении кризисных процессов и возникновении трудностей как внутреннего, так и внешнего порядка явственно обнаруживается невозможность сбалансировать противоречивые тенденции в рамках неолиберализма. И тогда многие руководители корпораций обращаются к другим типам политической ориентации, более тесно связанным с традицией и более последовательно на нее ориентированным.

Таким типом социальной и политической ориентации является консерватизм, и в первую очередь те его варианты, которые получают развитие и распространение в ходе новейшей истории США, в период развития государственно-монополистического капитализма и являются результатом инверсии либерализма.

Во-первых, имеет место резкий перенос акцента на те структуры либерального сознания, которые уже стали традиционными для США. Затем эти устоявшиеся и привычные структуры противопоставляются новым структурам сознания, возникающим в рамках либерализма вследствие его приспособления к требованиям, предъявляемым изменившейся ситуацией. Во-вюрых, имеет место истолкование уже традиционных для либерализма структур сознания в духе существующей в истории США консервативной традиции, а также усвоение некоторых элементов предшествующего консерватизма.

Возникают весьма причудливые сочетания, формируются противоречивые типы политической ориентации; их ядро составляют структуры сознания, исторически возникшие в русле либерализма. Однако они уже противопоставлены новым тенденциям в том же либерализме и дополнены рядом положений, присущих ранее сложившейся консервативной традиции. Такие ориентации получают наименование консервативных с добавлением в одном случае прилагательного «новые», в другом — префикса «нео» («новый консерватизм», неоконсерватизм»).

Существенной чертой американского либерализма оказывается его четкая склонность «поворачивать вправо» (тем самым превращаясь в консерватизм) в периоды кризиса, подъема демократических движений или мощного напора сил протеста. Эту особенность уловили в 50-х годах американские авторы. Но они выражали верную мысль о реальной амбивалентности неолиберальной ориентации в типично либеральных клише: «В тех случаях, когда существующий режим является автократич- ным и деспотичным, последователи либерализма являются ярыми реформистами и требуют глубоких политических преобразований. Когда же, напротив, страна обладает свободным и демократическим правительством и это правительство подвергается угрозам со стороны тен- денций к автократизму и деспотизму, истинный либерал является консерватором, сопротивляющимся всем попыткам сокрушить существующий режим»

Типичный пример перехода от либерализма к консерватизму (и наоборот), можно найти и в более ранней истории США, точнее, в период экономического кризиса 30-х годов.

На этот факт как на общепризнанный ссылаются все американские исследователи новейшей истории. Он всегда фигурирует в дискуссиях о либерализме и консерватизме. Так, в дискуссии под названием «Что такое либерализм и кто такой консерватор?» Р. Бартли (он явно тяготеет к консерватизму) констатировал: «В течение почти двухсот лет сторонники «Богатства наций» называли себя либералами; в континентальной Европе они по-прежнему это делают. Но в современных дискуссиях, идущих в Соединенных Штатах, последователи Смита называются консерваторами. Они следуют уже утвердившему себя опыту, в то время как либералы начали маршировать под новую музыку: они приняли абстракции кейнсианской многомерности»149. Главной соци- ально-психологической базой консерватизма нового типа оказался упрямый индивидуалист классического американского типа с его боязнью происходящих перемен и попытками возвратить прошлое, консервировать традицию.

Оформление консерватизма нового типа и его активизация в 30-х годах явились проявлением внутренних противоречий в стане либералов. Лагерь либералов раскололся, и осуществился откат назад, поворот вправо прежде всего тех вчерашних сторонников либерализма, которые представляли традиционно ориентированные слои правящего класса. Основными носителями и защитниками консерватизма этого типа стали представители крупного капитала, которые были испуганы волной буржуазного реформизма, воплотившегося в «новом курсе».

Другой пример дает послевоенная история США, точнее, начало 50-х годов. В годы второй мировой войны неолиберализм в США получил новые мощные стимулы развития. Милитаризация экономики и политики способствовала резкому усилению государства и государственной бюрократии. Был создан военно-промышленный комплекс, ставший затем одним из самых важных элементов «истеблишмента». Вошло в практику широкое использование государственного бюджета для интенсивного развития новых отраслей производства, новой техники и дорогостоящих отраслей науки. Государственные контракты стали значительным источником активизации частнопредпринимательской деятельности и т. д.

Война создала весьма благоприятную конъюнктуру для американского капитализма, обеспечив более высокие темпы научно-технического развития и экономического роста, более высокий уровень занятости, вызвавшей определенное повышение доходов населения. Все эти факты обусловили оживление и более широкое распространение в США оптимистических надежд и иллюзий, типичных для неолиберализма. Война, как известно, создала благоприятную ситуацию для активизации государственно-монополистического капитализма США не только внутри страны, но и на международной арене, где он захватил многие позиции, которые ранее занимали его основные конкуренты — наиболее развитые в индустриальном отношении капиталистические страны Европы, а также Япония.

Неолиберализм выступил носителем идей и лозунгов внешнеполитической и внешнеэкономической активности, экспансионизма, Добавим, что именно начиная со вто* рой мировой войны идеи, связанные с проблемами внешней политики и международной экономической деятельности США, стали играть значительно большую роль в формировании политических ориентаций американцев и в размежевании основных типов политической ориентации (либерализма, консерватизма, правого и левого радикализма). Возросло взаимовлияние внешнеполитической ситуации и ситуации внутри страны. Этот факт признает большинство американских идеологов150.

Хотя в этот период неолиберализм интенсивно развивался, в нем стали (как и вообще во всех господствующих формах политического сознания) постепенно усиливаться внутренние противоречия, происходило постепенное накопление социального недовольства. Оно отражало естественно возникавший протест рядовых американцев против авторитарно-бюрократических порядков и отражало рост демократических стремлений масс. Следует также учитывать, что поступательное развитие сознания американских трудящихся было связано и с общим изменением сил на международной арене после второй мировой войны, с подъемом антифашистской освободительной борьбы трудящихся в мире, с ростом авторитета социалистических идей.

Однако особые условия США определили тот факт, что для некоторых слоев населения страны антибюрократические настроения и недовольство в идейно-психо- логическом плане нередко были формой воплощения разочарованного, глубоко неудовлетворенного в своих ожиданиях и мечтах индивидуализма и либерализма. Эти настроения, как уже говорилось, распространились в среде американцев, болезненно переживавших факт своего превращения из мелких независимых предпринимателей в наемных рабочих и служащих гигантских корпораций или государства. Они уже не были независимыми предпринимателями, но все еще жили надеждами, что, быть может, снова станут ими в будущем или такое превращение случится с их детьми.

Так или иначе, но сознание, все еще глубоко связанное с традиционно американскими типами ориентации.

притом сознание неудовлетворенное, несчастное, мучимое страхом перед будущим и испытывающее ностальгию по прошлому, к тому же явно идеализируемому, — такое противоречивое сознание являлось реальным и существенным фактом в послевоенной Америке. Наличие и достаточная распространенность в США сознания это го рода создавали и продолжают создавать возможность оживления традиционализма, усиления консерватизма. Последний либо воспроизводится в виде тенденции в рамках современного либерализма, либо складывается в особого типа политическую ориентацию, противопоставляющую себя либерализму, как таковому.

После окончания второй мировой войны неолибера- лизм сохранял господствующее положение в структуре массового политического сознания прежде всего за счет сравнительно благоприятной для США внутренней и внешней конъюнктуры, за счет формирования высокого уровня ожиданий, оптимизма, поддерживаемого постоянными обещаниями «всеобщего благосостояния» и непрерывного, убыстряющегося экономического роста.

Высокий уровень ожиданий и оптимизма в идейнопсихологическом плане был связан со столь же высоким уровнем национализма и шовинизма, выступавших чаще под флагом «американизма». Характерной чертой «либерального истеблишмента» после второй мировой войны стала интенсивная пропаганда идеи «мировой миссии» США, идеи «американского века», якобы наступившего в международных отношениях, и т. д. «Либеральный истеблишмент» всячески рекламировал экономическое, научно-техническое, политическое, идеологическое и военное превосходство США (идея военного превосходства тогда опиралась прежде всего на монопольное владение США ядерным оружием).

Но по мере нарастания противоречий внутри США «либеральный истеблишмент» и многие слои правящего класса все активнее использовали антикоммунизм и антисоветизм как важное для них средство искусственного сдерживания противоречий, как средство психологической компенсации и психологической защиты. Обвинения в адрес мирового коммунистического движения и реального социализма стали все активнее использоваться в качестве инструмента искусственного нагнетания риутреннего напряжения. Психолрг^ческое состояние ЦЭГ пряжения использовалось для искусственного же поддерживания внутреннего единства нации.

Мировое коммунистическое движение и реальный социализм стали играть роль своего рода «козла отпущения», т. е. объекта, на который можно было перенести разнообразные болезненные чувства, чувства общей неудовлетворенности и даже озлобления, спонтанно возникавшие у многих американцев в связи с обострением внутренних противоречий в США. Эскалация антикоммунизма и антисоветизма, активизация политики и идеологии «холодной войны» были, как известно, очень характерны для администрации Г Трумэна, до сих пор считающегося в США одним из главных идеологов либерализма.

Антикоммунизм и антисоветизм обусловили активизацию, консолидацию различных сил, выступавших с позиций откровенного традиционализма, консерватизма и даже правого экстремизма, создали возможность временных поворотов вправо в политическом сознании США. Такой поворот произошел в начале 50-х годов. Усиление консерватизма и правого экстремизма всегда было связано с оголтелым, воинствующим антикоммунизмом и антисоветизмом. Вот почему весьма важно осуществить анализ социально-психологических корней антикоммунизма и антисоветизма как достаточно типичного феномена политической и идейно-психологической жизни в США.

Здесь стоит сделать одно важное замечание. Дело в том, что распространяемые реакционными политическими группировками идеи антикоммунизма далеко не всегда выступают и усваиваются рядовым американцем как нечто оторванное, обособленное от его привычек, чувств и переживаний, от его повседневного опыта. Политики и идеологи антикоммунизма «подают» этому американцу свои идеи под соусом защиты традиционных для Соединенных Штатов «политических и. идеологических ценностей». Они рекламируют свои антикоммунистические схемы как средство решения тех острых проблем, в том числе идейно-психологических, с которыми действительно сталкивается американец. Они апеллируют не только к разуму человека, но и к его чувствам, к предрассудкам и иллюзиям. Таким образом, антикоммунизм в США связан с кризисными процессами в сознании личности, причем связь эта принимает особую форму и окраску в условиях противостояния двух мировых социально-экономических систем.

Вот почему для глубокого понимания социально-пси- хологических корней американского антикоммунизма очень важно проследить, в каких формах его идеи вплетаются в массовое сознание и «ассимилируются» им. Очень важно также выявить связь содержания антикоммунистических идей с ходячими иллюзиями и болезненными настроениями рядовых американцев. Это позволит лучше понять механизм и причины влияния идей антикоммунизма на определенные слои населения в США. Такой подход подразумевается научной методологией анализа идеологических явлений, поскольку он помогает вскрыть действительную классовую природу антикоммунизма.

Внимательное исследование взглядов и высказываний активных носителей антикоммунизма в США говорит об их стремлении направить на антикоммунистический путь тот стихийный социальный критицизм, то массовое недовольство, которые вырастают как протест против засилья бюрократии, прежде всего государственной бюрократии. Этому помогают и апелляции к индивидуализму, к «патриотическим» идеалам свободного предпринимательства и романтическим грезам о личной «независимости». Чтобы понять, почему идеологам антикоммунизма удается в той или иной мере реализовать эти стремления, необходимо проанализировать специфику стихийного критицизма и недовольства, проявляемого многими американцами. Эта специфика в свою очередь отражает углубляющуюся противоречивость системы современного государственно-монополистического капитализма США. Как мы уже не раз подчеркивали, эта система, с одной стороны, неотвратимо воспроизводит и даже романтизирует идеалы индивидуализма, стремление к «деловой» самостоятельности и независимости, а с другой — не дает огромному большинству американцев никакой возможности воплотить эти идеалы в жизнь, ставит человека в постоянную и болезненно осознаваемую им зависимость от бюрократических связей, которыми государство и монополии охватили все общество.

В первой части работы мы показали, что именно при столкновении традиционных идеалов с современной действительностью, не позволяющей этим идеалам реализоваться, возникают столь типичные для современной Аме* рики настроения неудовлетворенности и раздражения. Неудовлетворенные и раздраженные индивидуалисты являются одним из основных объектов пропаганды правых сил. Под влиянием этих сил болезненные настроения мятущегося, неудовлетворенного индивидуалиста могут преобразовываться в антикоммунистическую истерию. Это преобразование осуществляется при помощи сложных психологических механизмов: механизмов «рационализации», т. е. использования системы внешне рациональных аргументов, направленных на создание иллюзорной картины действительности; механизмов «вытеснения» из сферы сознания некоторых форм действительно реалистического мышления и тех эмоциональных реакций, которые фиксируют реальные социальные связи; наконец, механизмов «переноса» раздражения, вызванного одними объектами, на другие объекты, выступающие в роли «козла отпущения»151. Ниже мы попытаемся показать действие этих механизмов.

Практическая повседневная жизнь американцев, как уже говорилось, все больше и больше зависит от различных бюрократических организаций — государственных, монополистических и т. п., которые определяют рамки и содержание индивидуальной деятельности миллионов людей. Эти организации выступают как нечто противостоящее личности рядового американца, как сила социальная, «коллективная» и вместе с тем противостоящая индивиду.

Такое противостояние, что также отмечалось, имеет вполне объективную основу: авторитарно-бюрократические, мнимо коллективистские формы государственно- монополистической организации в США являются воплощением объективного отчуждения управленческих структур и аппарата власти от потребностей и интересов рядовых членов общества, масс трудящихся. Но осознать конкретно-историческую классовую сущность этого отчуждения рядовому американцу очень трудно. Мешает устойчивая традиция индивидуализма и либерализма, а также крайняя противоречивость новых господствующих типов идеологии и политического сознания, прежде всего неолиберальной идеологии и неолиберального сознания. Мешает практическая повседневная идейно-психологиче- ская манипуляторская деятельность тех организаций, которые воплощают бюрократический мнимый «коллективизм» и используют «коллективистскую» демагогию.

Разные способы, посредством которых государственно-монополистическая бюрократия пытается оправдать и «рационально» объяснить свою деятельность, рассчитаны на уменьшение или нейтрализацию чувств глубокого недовольства и раздражения, естественно возникающих у тех рядовых американцев, которые оказываются объектами манипуляции. В какой-то мере это удается. У некоторой части американцев чувства недовольства и протеста ослабевают, гаснут, уступая место конформизму чувств, мыслей, поведения.

Но на психологию весьма значительной части американцев эти способы объяснения и оправдания деятельности бюрократии оказывают иное действие: свойственные этим американцам чувства недовольства, раздражения и даже озлобления не исчезают, сохраняют свою силу и интенсивность и лишь «вытесняются» в сферу подсознательного и бессознательного. Они как бы теряют четкого и конкретного адресата, становясь при этом не менее сильными, но более слепыми. В результате возникает возможность их иррационального проявления и выражения, переноса на самые различные объекты, часто не имеющие никакого отношения к тем реальным явлениям жизни, которыми эти чувства и настроения вызваны. Они могут приобретать невротический характер и воплощаться в параноических состояниях. Глубоко несчастная невротическая личность, сбитая с толку и как бы ослепшая, может разрядить свое внутреннее напряжение на любые объекты.

Параноическое сознание оказалось в начале 50-х годов свойственно многим людям, чья традиционно-индивидуалистическая вера в «американскую мечту об успехе» натолкнулась на американскую действительность. На это сознание подействовали истерические крики тради- ционалистов-консерваторов и реакционеров об угрозе всем ценностям «американизма» и «цивилизации» вообще, исходящей от «коллектиризмд» и «стейтизма», Ис- точником последних был объявлен коммунизм. Одновременно традиционалисты подняли крик по поводу того, что неолиберализм и его реформистские программы, предполагающие усиление государственного регулирования, якобы представляют собой уступку «коллективизму», «стейтизму» и коммунизму. «В начале 50-х годов особенно, — писал Л. Ченовез, — апокалиптические страхи и прогнозы относительно разрушения цивилизации либералами... и коммунизмом регулярно высказывались и делались писателями, которые с отчаянной решимостью настаивали на верности святыням успеха»7.

Характерной чертой разочарованного, озлобленного и вместе с тем слепого индивидуалиста стало смешение и даже отождествление ненавистных ему бюрократических суррогатов «коллективности», возникших в США в рамках «либерального истеблишмента», с тем принципиально иным типом коллективизма, за который борются коммунисты и который реально существует в странах социализма.

В этом смешении были повинны и неолибералы, выдававшие суррогаты «коллективности», т. е. государство и крупнейшие корпорации, за подлинную коллективность. На «коллективистской» демагогии неолибералов спекулировали правые экстремисты и консерваторы-традиционалисты. Смешение принципиально различных форм коллективности всячески закреплялось и использовалось для дискредитации прежде всего коммунизма и реального социализма. Правые экстремисты и консерваторы прибегали к такому приему и в своей внутренней борьбе с неолибералами и теми тенденциями в государственной политике и буржуазно-реформистской практике, которые, не имея ничего общего ни с коммунизмом, ни с социализмом, не устраивали наиболее упрямых традиционалистов и реакционеров.

Отмеченное нами стремление выдать формы псевдо- коллективистской деятельности, которые создают монополии и государственные организации, за проявление «коммунистических тенденций» отчетливо выступает в антикоммунистической литературе. Такой способ аргументации особенно широко использовало «Общество Джона Бёрча», приобретшего влияние в США с конца 40-х годов.

Вот как, например, формулирует цель «общества» его основатель и глава Р. Уэлч. По его мнению, задача состоит в том, чтобы «убедить наших сограждан начать порывать с углубляющимся маразмом коллективизма и затем подняться к вершинам более высоких уровней индивидуальной свободы и ответственности по сравнению с тем, которого человек когда-либо достигал раньше»152. Один из активнейших деятелей «Общества Джона Бёрча», конгрессмен Дж. Русселот, выступая 12 июня 1962 г. в конгрессе США, говорил: «Мы против коллективизма как политической и экономической системы... Мы против него независимо от того, именуется ли коллективизм «социализмом», «государством благоденствия», «новым курсом», «новыми рубежами» или развивается под другими семантическими масками... Мы убеждены, что возрастание роли правительства, рост централизации управления и расширение правительственных функций вредят материальному прогрессу и разрушают личную свободу» 153.

Такая аргументация опирается на предрассудки и схемы, нередко бытующие в сознании рядового американца, который воспринимает идеи социализма и коллективизма сквозь призму стереотипов и иллюзий, порожденных укладом его жизни. Сознательно или бессознательно он наполняет положения и лозунги социализма, о котором он знает еще очень мало, содержанием, отражающим влияние традиций индивидуалистического сознания, которое воплощает в искаженной форме конфликт этих традиций с современной капиталистической действительностью.

Говоря о социально-психологических корнях антикоммунизма в США, следует учитывать и тот факт, что антикоммунизм здесь становится элементом официально принятой идеологии — и либеральной, и консервативной,— а также признаком «патриотизма». Появляются люди, принимающие идеологию антикоммунизма для того, чтобы показать свой конформизм по отношению к официальным властям или застраховать себя от их обвинений в «непатриотизме». Данный мотив играл и играет у американцев немалую роль. Он свойствен не только обывателям-конформистам, но и некоторым слоям интеллигенции США, демонстрировавшим подчас свое критическое отношение к тем или иным сторонам американской действительности. В периоды усиления реакционных сил многие в целом демократически настроенные представители интеллигенции стремились «искупить» свою критику тех или иных аспектов американской действительности выпадами против коммунизма. Они боялись показаться «непатриотичными», боялись, чтобы их не спутали с коммунистами, тем более что правые и консерваторы в самом деле нередко объявляли их коммунистами. Д. Рисмэн и М. Якоби отмечали: тот, кто в Америке хочет быть социальным критиком, должен публично отвергнуть коммунизм, иначе его назовут последователем марксизма и коммунизма 154.

Таковы в общих чертах социально-психологические корни антикоммунизма, получившего в США распространение в результате активности правых экстремистов и консерваторов. Эта активность, в частности, нашла свое особенно четкое воплощение в маккартизме. Следует добавить, что правые экстремисты и консерваторы, защищая традиционные лозунги индивидуализма, всемерно поддерживали антикоммунистическое законодательство, репрессивные действия, преследования прогрессивных организаций, реакционную внешнюю политику.

Выше мы говорили, что быстрая активизация консерватизма и правого экстремизма оказывается своеобраз-" ной реакцией на противоречия и кризис либерального сознания, результатом его внутренней инверсии. Подчеркивая типичность инверсии либералов и консерваторов, С. Липсет писал: «Неоконсерваторы — это в основном либералы... которые расценивают коммунизм в таких же устрашающих категориях, как и консерваторы»155. Антикоммунизмом — бесчисленными проклятиями в адрес «врага», скандированием тезиса об «угрозе», сетованиями на «разложение» утвердившейся в США системы цен- ностей и возрастание «красной опасности» — консерваторы как раз и пытались замаскировать отсутствие новых идей. Однако результатом периода господства маккар-

тизма явилось то, что миллионы американцев разглядели истинное лицо консерватизма и правого экстоемиз- ма, нищету его идеологии.

Практика маккартизма также показала, что получившие в этот период особое развитие типы консервативной и правоэкстремистской политической ориентации, выступавшие в качестве альтернативы неолиберализму, принесли с собой еще более резкие противоречия. Они вызвали еще более драматические конфликты в сознании американцев, которые по тем или иным мотивам, в той или иной мере приняли эти типы ориентации.

Сказанное в первую очередь касается правого экстремизма и тех американцев, которые увидели в нем средство преодоления идейно-психологических противоречит! личности. Американцы, обнаружившие двойственность, непоследовательность неолиберального сознания и соблазненные обещаниями правых экстремистов восстановить систему «традиционных американских ценностей» как целостную, якобы дающую прочные ориентиры в жизни и политике, обнаружили, что и они сами, и окружающие люди снова охвачены смятением и растерянностью.

Многие американцы, которые поверили обещаниям правых обеспечить внутреннюю целостность и единство духа американской нации, позже убедились, что политический, идеологический и моральный экстремизм правых, практика маккартизма привели к резкому усилению внутренней борьбы в политике, идеологии, морали, к разгулу иррациональных страстей, к возникновению невротических и параноических форм идеологии и психологии.

Маккартизм, опирающийся на теорию общенационального заговора, организовал в масштабе всей страны «охоту за ведьмами», кампанию по обнаружению и преследованию любых форм инакомыслия. Эта кампания начала пугать многих американцев, чье сознание развивалось в русле либеральной и индивидуалистической традиций. Ведь эти традиции предполагали, как известно, определенную меру самостоятельности и независимости, т. е. нестандартности мыслей и чувств индивида. Некоторые американцы вначале увидели в правых ревностных и бдительных защитников «американской традиции» от ее противников. Но затем и они обнаружили, что, реализуя традиционно-индивидуалистические и традиционнолиберальные установки на свободу и самостоятельность суждений и поступков, рискуют подвергнуться преследованию со стороны маккартистов.

Выступая как носители «духовного наследия Америки», правые экстремисты организовали травлю либералов, особенно тех представителей либеральной интеллигенции, которые были сколько-нибудь последовательны в отстаивании идеи политических свобод в их классически либеральном, буржуазно-демократическом толковании, а также идеи плюрализма, свободной конкуренции взглядов в политике, легальной оппозиции и т. д. Традиционный либерализм стал объектом преследования. Американцев вынуждали прятать либеральные убеждения. Характерный пример: в эти годы был проведен опрос, в ходе которого американцев просили подписать документ, не имевший названия, но на самом деле представлявший собой точную копию «Декларации независимости»; большинство американцев отказались это сделать, оценив данный документ как выражение подрывных идей 156. Столь печальный факт впоследствии приобрел широкую огласку.

Правый экстремизм способствовал созданию в США огромного репрессивного аппарата: его деятельность приобретала широкий размах. Случалось, что она обращалась не только против сил, выступающих за радикальное социальное преобразование, но и против респектабельных либералов, сторонников буржуазного реформизма. Паразитируя на настроениях неудовлетворенного, упрямого и озлобленного индивидуализма, правый экстремизм развязал открытую войну против всех форм и проявлений подлинного коллективизма. Одновременно он замахнулся и на бюрократический псевдоколлективизм.

Правый экстремизм всячески раздувал миф о якобы постоянно усиливающейся «угрозе советского и мирового коммунизма». В итоге миллионы людей в США стали испытывать чувства страха и истерии. Эти чувства способствовали быстрому росту настроений растерянности, паники, т. е. настроений, дисфункциональных по отношению к тем целям, которые преследовали американский милитаризм и «большой бизнес». Они стремились усилить энергию и рвение американцев в производстве, в гонке вооружений, достичь высокой степени подъема «национального духа» и обеспечить единство в стране. Но оказалось, что в атмосфере антикоммунистической истерии многие американцы стали испытывать явную усталость, стремление к успокоению, апатию, другие же воспользовались обстановкой для того, чтобы свести счеты с личными врагами, дали волю зависти, злобе, подозрительности и другим низменным чувствам.

Под влиянием таких факторов у все большего числа американцев, в том числе и из правящего класса, стало возникать разочарование в тех формах правого экстремизма, которые вышли на передний план политической жизни в США в период маккартизма. В конце 50-х годов стало все более четко проявляться двойственное отношение крупных корпораций США и к тому консерватизму, экономическая программа которого представляла лишь инверсию классического либерализма эпохи свободного предпринимательства. Стало заметно, что корпорации снова стали предпочитать неолиберализм. ,

На определенном этапе корпорации поддержали требования консерваторов о прекращении вмешательства государства в экономику. Но затем в структуре сознания людей, руководивших корпорациями, совершился характерный сдвиг. До маккартизма, в период быстрого усиления неолиберализма, корпоративное сознание начало проявлять беспокойство по поводу государственного вмешательства в экономику, которое руководством корпораций воспринималось как чрезмерное и негативное (высокие государственные налоги и некоторое ограничение свободы корпораций, групповые притязания на богатство и власть со стороны крупных чиновников государства и технократов и т. д.). Затем, когда консерваторы предприняли атаку на неолиберализм, внимание многих руководителей корпораций переместилось на те стороны предшествующей государственной экономической деятельности, которые оценивались ими как позитивные (антикризисные мероприятия, меры стимулирования бизнеса за счет федерального бюджета, государ* ственные субсидии, военные контракты и т. д.) 157.

Переход от либеральной к консервативной ориентации, а затем снова к либеральной оказался, таким образом, не столь уж сложным. Причина отчасти заключается в характере американских традиций. Еще А. де Токвиль прозорливо заметил, как тесно были связаны в американской жизни либерализм и консерватизм. «Картина, представляемая американским обществом, — писал он, — покрыта, если можно так выразиться, слоем демократического лака, из-под которого время от времени выступают старинные аристократические краски» 158. Эти краски, четко выступив в начале 50-х годов, затем снова уступают место общелиберальному, точнее, неолиберальному тону.