ИНСТИТУАЛИЗАЦИИ ИЗУЧЕНИЯ НАЦИОНАЛИЗМА

В результате конкурирующее поле, обозначенное другим научным журналом - “Национальные идентичности” (выходит с 1999 г.), его издатели обозначают следующим образом: «Исследование формирования и выражения национальной идентичности от античности до наших дней, выявление роли в конструировании идентичности как культурных (язык, архитектура, музыка, гендер, религия, медиа, спорт, контакты с “другими” и т.д.), так и политических (государственные формы, войны, границы) факторов и как эти факторы идентичности складывались и изменялись во времени.

Именно по причине “концептуальной трясины” (определение Клиффорда Гирца), в которой оказались современные штудии национализма, одним

из нас было предложено в качестве одного из методологических выходов “забыть о нации”68, т.е. отказаться от данной категории анализа как несостоятельной и изучать государства как государства, этничность как этничность, идентичность как идентичность, а “нацию” воспринимать как политически и идеологически значимую метафору коллективного обозначения, за исключительное право пользования которой исторически состязаются две формы человеческих коллективов - государственные и этнические сообщества. Если же такой отказ невозможен в силу ментальной инерции и политической нагруженности, тогда следует признать возможность двойственного обозначения или двух типов наций - гражданской (политической) и культурной (этнической). Последнее, на наш взгляд, есть компромисс, с которым мы вынуждены согласиться, пока не сложился более широкий консенсус в научном сообществе.

Мы исходим из того, что изучение национализма остается важной научной задачей не потому, что до сих пор не выяснена до конца природа этого исторического феномена или он не проиллюстрирован на достаточном количестве стран и исторических сюжетов. А потому, что в мире уже на протяжении почти двух столетий существует националистический дискурс, порождающий националистические практики, крайне значимые для общественной жизни многих стран и регионов. Исходя из этого, мы определяем национализм как идеологический концепт и основанную на нем политическую практику, которые базируются на том, что коллективные общности под названием нации являются естественной и легитимной основой организации государств, их хозяйственной, социальной и культурной жизни, и члены нации должны демонстрировать свою преданность, а государство и лидеры - ставить выше всего и отстаивать интересы нации. Между тем, как отмечал еще Геллнер, за националистическими лозунгами и идеологиями могут скрываться и иные реалии.

* * *

Настоящая книга, разумеется, не ставит своей задачей ответить на все вопросы, поставленные выше. В ней делается особый акцент, во-первых, на некоторых важных теоретических подходах к проблеме национализма, во- вторых, рассматриваются различные как исторические, так и современные формы национализма, в-третьих, анализируется символический дискурс, рожденный национализмом.

В первой части представлены общие подходы и интерпретации национализма, существующие в мировом гуманитарном знании.

В последние десять-пятнадцать лет содержание понятия “империя” было переосмыслено, и политизированное его значение с негативным оттенком было отвергнуто в пользу более спокойного его понимания как многонационального государства. В центре внимания американского политолога Р.Г.

ториально разорванной и территориально протяженной империями, но его интересует прежде всего вторая, - “составное государство, в котором метрополия господствует над периферией в ущерб интересам последней”. Империя определяется политически - концентрацией власти в руках определенного класса или группы, моно- или полиэтничной, проводящих дифференцированную политику по отношению к регионам, не считаясь с мнением проживающего там населения. При этом Суни делает акцент не столько на содержании политики, сколько на массовом восприятии этой политики. Крушение империи он объясняет кризисом ее политической легитимности вследствие распространения современного образования, кладущего конец существованию “отсталой периферии”. Кроме того, он придает большое значение восприятию различных политических сообществ современной международно-правовой системой и доказывает, что в этой системе, будучи признана уходящей натурой, империя не имела шансов для выживания. Вторую часть своей статьи Суни посвящает детальному анализу того, почему, успешно справившись со строительством государства, царская Россия потерпела наудачу в “нациестроительстве”.

В центре анализа Л. Гринфелд также лежит самосознание, и в национализме она видит “символическое выражение современной реальности”. При этом она рассматривает национализм как секулярное течение, выступившее под лозунгами народного суверенитета и равенства против прежнего социального порядка, основанного на иерархии и религии. Национализм создает “гражданское общество” и обусловливает массовую мобилизацию для достижения единой политической цели, в частности путем революции. Поэтому современное демократическое государство, где властью наделяется не личность, а должность, представляется продуктом национализма. Национализм обеспечивает равенство всех перед законом и в то же время налагает на людей огромную ответственность, ибо отныне каждый сам отвечает за свой жизненный путь.

Распад Советского Союза и дискредитация коммунистической идеи дали жизнь новым идеологиям и привели к оживленному поиску “национальной идеи”, способной придать легитимность новым постсоветским государствам. В этом контексте в России произошла парадоксальная смычка научного поиска новой теоретической парадигмы и общественного дискурса, пытавшегося преодолеть кризис идентичности. В.А. Шнирельман показывает, что плодом такого союза явилось представление об обособленных цивилизациях, будто бы тысячелетиями заполнявших социально-культурное пространство и ведущих напряженный диалог друг с другом. Идея “цивилизации”

пришлась как нельзя кстати для тех, кто пытался наделить Россию новой “национальной идеей”. Между тем понятие “цивилизации” остается слабо разработанным и допускает весьма различные политизированные интерпретации. В статье показано, как “цивилизации” начинают заполнять то самое поле, где еще недавно господствовали “нации”, присваивая себе их прежнюю функциональную нагрузку. Так, полностью сменяя риторику, националистический дискурс сохраняет прежнюю актуальность, находя себе новое “научное” обоснование.

Во второй части книги рассматриваются конкретные формы национализма, причем акцент делается на различные понимания идентичности, встречающиеся в разных социально-политических контекстах. М.А.

Если Англию заботит проблема интеграции, то в Ирландии уже давно господствует эксклюзивный национализм. Рассматривая формирование ирландской нации и ирландского национализма, Е.Ю. Полякова показывает, что в Ирландии политическая дифференциация шла не по этническому, а по религиозному признаку. У истоков ирландского национализма стояли протестанты, возглавившие движение за автономию. Но после заключения англо-ирландской унии 1800 г., когда католики в отличие от протестантов не получили ожидаемых политических прав, ирландское национальное движение строило образ ирландской нации на основе католицизма. Автор прослеживает развитие ирландского национального движения, принимавшего то политический, то культурный облик. Она показывает упорную борьбу ирландцев за преподавание своих гэльского языка и ирландской истории, за популяризацию образа своей самобытной культуры и спорта. Между тем к началу XX в. ирландский национализм окончательно принял эксклюзивную форму и отверг протестантов, признававших за Ирландией только региональную, но никак не национальную идентичность. Так и возникла идея двух наций, имевшая далеко идущие последствия. В это время окончательно сложился ирландский национальный миф, эффективно популяризировавшийся местными националистами. Первая мировая война радикализировала ирландское общество, и к ее окончанию оно уже выступало за полную незави

симость страны. Короткая англо-ирландская война закончилась разделом Ирландии, и в декабре 1921 г., наряду с “Ирландским свободным государством”, на карте появилась автономная провинция Северная Ирландия в составе Объединенного Королевства. После этого агрессивность ирландского национализма быстро пошла на убыль, и многие его лидеры предпочли решать вопросы с Объединенным Королевством политическим путем. Однако вопрос об Ольстере остался тяжелым наследием былых идеологических и политических баталий.

Страной классического национализма считается Франция. Но как показывает Е.И. Филиппова, такие фундаментальные понятия, как “нация”, “национализм”, “этнос”, “раса” вовсе не обладают каким-либо универсальным смыслом. Нашему читателю будет интересно узнать, что французская традиция трактует их иначе, чем отечественная. Здесь, вслед за автором, правомерно говорить о “трудностях перевода”, которые остаются порой незамеченными даже нашими специалистами, не говоря о журналистах и широкой общественности. Если французский мейнстрим отвергает термин “этнос” как содержащий расовые коннотации, то местные националисты (региона- листы) широко используют его для оправдания своих притязаний и политических акций. В то же время понимание “французской принадлежности” в разные исторические периоды не было единообразным: иногда законодательство подчеркивало гражданство, но порой склонно было апеллировать к единству крови и культуры. Впрочем, даже когда культурное начало не акцентируется в официальных документах, оно негласно присутствует в самосознании большинства французов, предлагая им особое место в мире и помогая обнаруживать друзей и врагов.

Не меньше сюрпризов несет и испанская традиция, детально проанализированная А.Н. Кожановским, показывающим, что свойственный отечественной науке подход, опирающийся на “теорию этноса”, не работает в Испании. Проявляя здоровый скепсис в отношении этного подхода и опираясь на эмный, он демонстрирует существенные различия в описании и оценке “этнической ситуации” в Испании между отечественными и испанскими специалистами. Ведь даже оперируя одними и теми же понятиями и терминами, эти школы вкладывают в них разный смысл. Поэтому, подобно предыдущей работе Филипповой, данная статья имеет огромное методологическое значение, призывая нас уделять большое внимание анализу местного видения ситуации, в особенности если речь идет о животрепещущих политических проблемах и их оценке. Автор показывает, что в Испании каталонская идентичность является исключительно региональной и ее ареал много уже, чем ареал каталанского языка. Поэтому жители Арагона, Валенсии или Балеарских о-вов, говорящие на этом языке, вовсе не склонны считать себя каталонцами. Здесь невольно напрашивается аналогия с татарами, ибо аналогичным образом сибирские татары не отождествляют себя с казанскими. Тем самым испанский пример имеет для нас не только теоретическое, но и большое практическое значение. Иными словами, даже на территории России испанский региональный подход оказывается иной раз более действенным, чем советская теория этноса.

Испанский пример интересен и тем, что там регионализм не мешает возникновению этнонационализма, делая картину еще более сложной. Баск

ское движение, отвергающее региональный принцип, показывает, что регионализм не является жесткой панацеей против этнонационализма. Ситуацию следует рассматривать в динамике, и если этнический принцип в данный момент не обнаруживается, это не означает, что он не возникнет завтра. Мало того, баскский пример показывает, как по-разному в определенные периоды конструировалась “баскская нация”: если вначале акцент делался на “чистоте крови”, то позднее он был перенесен на язык, культуру и даже на совместное проживание, т.е. произошла по крайней мере частичная реабилитация регионального принципа.

Огромное разнообразие внутри, казалось бы, единой традиции демонстрирует арабский национализм. Г.Г. Косач показывает, с одной стороны, идеологическую силу мифа об “арабской нации”, а с другой, невозможность его политической реализации в силу аморфности ее границ. Тем не менее значимым символом мифа служит местоположение “арабского отечества” в сердцевине мира (хартленд). В то же время идея общеарабского единства находится в постоянном соперничестве с отдельными государственными идентичностями, которые ищут в глубинах истории свою доисламскую древность (отсюда повышенный интерес к археологии и историческим древностям, изображения которых даже фигурируют на местных денежных знаках). Помимо этих “двух уровней арабского национализма” имеются отдельные религиозные (сунниты, шииты, христиане, марониты и пр.) и локальные (племенные, общинные) идентичности. Поэтому остается вопрос о том, что может в арабском мире означать “этническая мобилизация”, как ее следует понимать. Автор детально рассматривает проекты “сирийского отечества”, “египетского отечества”, “аравийского арабизма”, “магрибинских наций”, образ врага (Израиль и Запад в целом) как консолидирующий фактор, а также “национальные доктрины” и их реализацию во второй половине XX в. в Египте, Ираке и Сирии, в странах Магриба и Саудовской Аравии.

В России/СССР анализ проблем национализма до недавнего времени страдал излишней политизацией, и лишь в последние годы отечественные ученые начинают расставаться с этой традицией. В центре внимания

А.И. Миллера находится ранний этап развития русского национализма. Полемизируя с рядом западных специалистов, автор задается вопросом о том, что собой представляет русский национализм. Он исходит из представления о русских как имперской нации, для которой “национальная территория” и пространство политического контроля не совпадают. В этом и заключается загадка русского национализма, ставящая в тупик многих исследователей. Поэтому проект “нации-государства” оказывается для России несостоятельным. В русле отечественной научной традиции автор подчеркивает постоянное континентальное расширение Российской империи, не позволявшее говорить о сколько-нибудь строгих границах русской “национальной территории”. Поэтому символическое “присвоение” территории русскими националистами было процессом, равно как и понимание “русской нации”, менявшееся на протяжении XIX в.

Миллер отмечает, что дискурс рубежа XIX-XX вв. делал различия между “благополучными” русскими землями, “больными” (их следовало срочно спасать) и теми, что можно было безболезненно отторгнуть. Он показывает, что русский националистический проект прибегал на западных и восточ

ных окраинах к разной риторике и разным методам интеграции местного населения. При этом автор предлагает дифференцированно подходить к понятию “русификации”, различая в ней имперский и националистический аспекты. Неопределенность националистического дискурса была его внутренней сутью, открывавшей широкое поле для маневров и реинтерпретаций. Поэтому, например, и оказывалось возможным, как это отмечает автор, давать староверам или казакам диаметрально противоположные трактовки. Эволюционировало и понятие “инородцы”, а вместе с этим ужесточались границы между ними и “русскими”. Нет сомнений, что определенную роль в этом сыграло проникновение в Россию расовой теории.

Долгое время проект создания советских наций в Средней Азии был в СССР табуированной темой и предметом многолетних споров между советскими и западными авторами. Если последним было ясно, что узбекская нация была сконструирована в 1920-х годов национальной политикой большевиков, то местные ученые, испытывавшие прямое или косвенное давление своей политической элиты, стремились продемонстрировать наличие у узбекской нации древних корней. Это, разумеется, вело к бесконечным покушениям на иранское историческое наследие и непрекращающимся жарким спорам с таджиками о принадлежности средневековых исторических деятелей и культурных реалий. На самом деле, как убедительно показывает С.Н. Абашин, к началу 1920-х годов. определенной популярностью в Средней Азии пользовались исламский и тюркский проекты, а государственность виделась местному населению в виде Туркестанской республики. Ее руководители отождествляли ее с “тюркской республикой”, и лишь в 1924 г. было принято решение о национальном размежевании, положившем начало формированию отдельных “наций”.

Автор выдвигает предположение, что при этом большевики воспользовались “западной моделью” и не учли малую популярность идей этнонацио- нализма на Востоке. В то же время он отмечает, что для джадидов “узбекский проект” был эвфемизмом “тюркского проекта”. В результате переписью 1926 г. в “узбеки” были зачислены “сарты”, наряду с другими более мелкими группами. Целью этого было привить им узбекскую идентичность, а с ней и лояльность новому государству. Однако все это было воспринято таджиками как продолжение политики “пантюркизма”, и конец 1920-х годов ознаменовался высоким напряжением между Узбекистаном и Таджикистаном. Но самое любопытное в данном процессе - свободное обращение представителей местной элиты из “узбеков” в “таджики” и обратно, что свидетельствует о большой роли ситуационной идентичности.

Все это служит автору основой для рассуждений об особенностях постсоветских национализмов в Средней Азии, причем узбекский и таджикский национализмы представляются ему асимметричными, испытывающими одновременно притяжение и отталкивание. А их отличия он объясняет “родовой травмой”, полученной в 1920-х годах.

Символическое содержание и символическая направленность националистического дискурса становится особенно актуальной в эпоху постмодерна, чему и посвящена третья часть данного издания. Когда-то Дж. Моссе показал, какую огромную символическую роль в деле национализации масс играют празднования юбилеев важных для нации исторических событий.

В России такие чествования имеют давнюю традицию от празднования 1000-летия Руси в 1862 г. до празднования 1000-летия Казани в 2005 г. Подоплека таких социально значимых мероприятий раскрывается в статье О.В. Хавановой на примере Венгрии, где специалистам представляется уникальная возможность детально проанализировать контекст празднования 1000-летия “обретения родины” далекими мадьярскими предками. Обычно такой юбилей служит легитимным предлогом для радикальной реконструкции столицы, строительства современных зданий, модернизации транспортной сети, устройства исторических и этнографических экспозиций. Все это призвано упрочить место нации в современном мире и подчеркнуть ее право на суверенитет. Желательный позитивный образ нации требует опоры на определенным образом сконструированную версию местной истории, требующую тщательной селекции: одни факты получают подходящую интерпретацию и акцентируются, другие замалчиваются. Так формируется и список национальных героев, жизнь которых идеализируется. Такая история навязывается массам с помощью СМИ, школьного образования, литературных произведений, музейных экспозиций и государственной символики. В частности, автор детально анализирует политическую роль короны венгерских королей, символизировавшей крепость “венгерского духа”. Кроме того, формирование нации требует решения языкового вопроса: если язык доминирующего большинства получает государственный статус, это ставит носителей иных языков в приниженное положение и создает почву для конфликта. Анализируя все такие национальные символы, автор показывает, почему и в какой обстановке в Венгрии “победил не толерантный вариант государственного патриотизма, представленного Hungari, но изоляционистский мадьяризаторский национализм”.

Апелляция национализма к образу истории не только делает значимой фигуру историка, но неизбежно вводит его в сферу большой политики, и это поднимает важные этические вопросы. Они-то и составляют стержень статьи С.А. Романенко, посвященной трагической судьбе Югославии. Автор ставит вопрос о политической роли этноисторического сознания, об актуализации средневековой истории в переломные годы, о борьбе различных версий истории как выражении этнополитических конфликтов и в связи с этим об ответственности гуманитарной интеллигенции. В статье также большое место уделяется функции религии в конструировании этничности и роли исторического мифа в этнической мобилизации. Речь идет о “манипулировании историческим сознанием в политических целях”, в чем участвовали не только политики, но и профессиональные ученые. При этом, как показывает автор, “война интеллектуалов в СФРЮ началась гораздо раньше войны военачальников”. По сути речь идет о гипертрофировании идеологической функции исторической науки за счет умаления всех иных ее функций. В то же время, как подчеркивает автор, роль исторических образов неоднозначна: они могут разжигать конфликты, но они же способны и заживлять душевные раны.

Автор доказывает, что к национализму следует подходить исторически, учитывая его эволюцию и смену им своего облика в каждую новую эпоху. Недавние конфликты в бывшей СФРЮ автор объясняет господством этно- национального принципа, объявляющего примат права коллектива над пра

вом личности. Поэтому кардинальное изменение политических и имущественных отношений привело к мобилизации именно по этнической, а не по какой-либо иной линии.

Неоднозначная роль современного исторического мифа, способного послужить как интеграции, так и распаду единой социально-политической общности, анализируется в статье В.А. Шнирельмана. Здесь рассматриваются разнообразные версии мифа о кельтском происхождении отдельных европейских народов и о славных деяниях их кельтских предков. Автор показывает, что в течение последних двухсот лет этот миф использовался националистами для отстаивания самых различных политических и культурных проектов, начиная от требований культурной или политической автономии до конструирования Объединенной Европы. Кельтский миф активно используется и для формирования идентичности в современном мире.

Разумеется, споры об истории региона не ограничиваются одной лишь Европой. Сегодня они ведутся во всех уголках мира, время от времени выплескиваясь на улицу и вызывая вспышки массовых эмоций. Это, пожалуй, нигде не выглядит столь ярко, как в Индии, чему и посвящена работа Е.Ю. Ваниной. Свою задачу автор понимает как анализ того, как “общественная мысль Индии середины XIX - первой половины XX в. осмысливала прошлое своей страны, что было неразрывно связано с проектами будущего”. В основе индийской историографии лежит западный ориентализм, задавший ей рамки и траекторию. В Бенгалии “открытие” истории вестернизированной элитой приняло форму исторического романа, воспевавшего борьбу против завоевателей, а в Махараштре были заложены основы местной историографии. Известный индийский радикальный националист Тилак не ограничился версией славной истории, а попытался вернуть ее путем празднества в честь Шиваджи, основателя государства маратхов. С тех пор Шиваджи стал символом борьбы за национальное освобождение, причем даже у бенгальцев, которые ради этого постарались забыть о разрушительных набегах маратхов. Не меньшую роль в формировании общинной идентичности сыграли переписи населения. Ведь образ региональной общности легко инкорпорировал индусов и мусульман, но образ более крупной общности уже требовал их разделения на “две нации”. В итоге в конце XIX в. таковые и были сконструированы. Тогда же для них были созданы и две версии истории. Фактически Индия может служить классическим примером ключевой роли местной историографии в создании наций. В то же время в рамках ИНК (Индийский национальный конгресс) появилась и инклюзивная версия нации и ее истории, направленная на единство всего населения независимо от религии и формирование “индийского человека”. Свою версию истории развивали и неприкасаемые. В эпоху господства ИНК доминировала инклюзивная секулярная версия истории, а с приходом к власти БДП (Индийская народная партия) началась борьба за коммуналистскую версию.

Западная модель национализма пришла в Японию во второй половине XIX в. и потребовала кардинального обновления культурных кодов. Этому и посвящена статья А.Н. Мещерякова, в центре внимания которого находятся тектонические культурные изменения в Японии в эпоху Мэйдзи, когда страна из изолированного периферийного государства превратилось в могущественную мировую державу. За это время не только произошли карди

нальные изменения в функции императорской власти и образе императора, но японцы впервые почувствовали себя единой нацией. Автор детально анализирует ту роль, которую в этом сыграли культурные механизмы, сделавшие фигуру императора главным символом японской нации. В эпоху Мэй- цзи в Японии быстрыми темпами совершилась модернизация и была фактически заново сконструирована японская нация. Автор делает акцент на процессе выхода Мэйцзи к нации и особенностях визуализации его телесности как новом способе общения императора со своими подданными. При этом совершилась маскулинизация и милитаризация образа императора, с помощью фотографии этот образ стал всеобщим достоянием нации, император начал совершать поездки по стране для знакомства с подданными и закрепления единства страны путем важных ритуальных действий. Говорится и о весьма символичном переходе от образа “странствующего” императора к “оседлому”, о культурном контексте принятия конституции в 1889 г., о праздновании серебряной свадьбы императора и новой для Японии мифологеме “крепкой семьи”. В статье дается анализ символических результатов японско-китайской и японско-русской войн, сделавших Японию империалистическим государством. Статья заканчивается обсуждением похорон императора Мэйдзи, подчеркнувших неразрывную связь традиции с настоящим.

Заключительная статья В.А. Тишкова была включена в настоящее издание уже после сдачи рукописи в производство, и в данном введении она оставлена без комментариев.

В.А. Тишков, В.А. Шнирелъман Советский энциклопедический словарь. М., 1979. С. 878; Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 402. Близкое определение можно встретить и в современных учебниках. См., напр.: Мартыненко К.М. Этнос и политика. Краснодар, 1995. С. 38; Тавадов Г.Т. Этнология. М., 2002. С. 339. Hobsbawm E.J. Nations and nationalism since 1780. Cambridge, 1992. Gellner E. Nations and Nationalism. Ithaca, N.Y., 1983. О классическом французском примере см.: Weber Eu. Peasants into Frenchmen: the modernization of rural France, 1870-1914. Stanford, 1976. Kohn H. The idea of nationalism. N.Y., 1944; Plamenatz J. Two types of nationalism // Nationalism. The nature and evolution of an idea / Ed. E. Kamenka. L., 1976. Smith A.D. The ethnic origins of nations. Oxford, 1986; Anthias F., Yuval-Davis N. Racialized boundaries. Race, nation, gender, colour and class and the anti-racist struggle. London; New York, P. 29. Tishkov V.A. Ethnicity, nationalism and conflict in and after the Soviet Union. L., 1997. P. 234-245. Alter P. Nationalism. L., 1989. P. 28-40. Buthman W. C. The rise of integral nationalism in France. N.Y., 1939. P. 60-62. Hall J.A. Nationalisms: classified and explained // Daedalus, 1993. Vol. 122. № 3. Szporluk R. Dilemmas of Russian nationalism // Problems of Communism, July-August 1989; Dixon S. The past in the present: contemporary Russian nationalism in historical perspective // Russian nationalism, past and present / Ed. G. Hosking, R. Service. L., 1998; Tolz V. Russia. L., 2001. P. 236-269; Shnirelman V.A. The Myth of the Khazars and Intellectual Antisemitism in Russia, 1970s-1990s. Jerusalem, 2002. P. 59-110; Billington J. Russia in search of itself. Wash., 2004; Шнирелъман В.А. “Отмстить неразумным хазарам”: Хазарский миф и его создатели // Образ врага / Сост. Л. Гудков. М., 2005. С. 257-274; Здравомыслов А.Г, Матвеева С.Я. Межнациональные конфликты в России // Общественные науки и современность. 1996. № 2.

С.              153-164. Любопытно, что за последние 15 лет американские исследователи неоднократно отмечали, что белая идентичность также отнюдь не является гомогенной и демонстри

рует довольно значительное разнообразие. При этом, подобно русским, белые (особенно, мужчины) представляли себя жертвами аффирмативной политики и защитниками исконно американских ценностей (индивидуализма, семьи, трудолюбия). См., напр.: Kusz K.W. “I want to be the minority”: the politics of youthful white masculinities in sport and popular culture in 1990s America // Life in America. Identity and everyday experience / Ed. L.D. Baker. Malden, MA, 2004. P. 359-377. Anthias F, Yuval-Davis N. Op. cit. P. 29. Nairn T. The break-up of Britain: crisis and neo-nationalism. L., 1981. Hall J.A. Op. cit. Дробижева Л.М. Национализмы в республиках Российской Федерации: идеология элиты и массовое сознание // Панорама-форум. 1997. lt; 11. С. 63. См. также: Дробижева Л.М., Аклаев А.Р., Коротеева В.В., Солдатова Г.У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М., 1996. О разновидностях национализма см. также: Шадже А.Ю. Национальные ценности и человек. Майкоп, 1996. С. 150 и сл.; Тоидис В.П. Этнонациональное самосознание как феномен культуры. Карачаевск, 1999. С. 23. Геллнер Э. От родства к этничности // Цивилизации / Под ред. А.О. Чубарьяна. Вып. 4. М., 1997. С. 95-102. Brubaker R. Myths and misconceptions in the study of nationalism // The state of the nation. Ernest Gellner and the theory of nationalism / Ed. A. J.A. Holl. Cambridge, 1998. P. 299. Hutchinson J. Modern nationalism. L., 1994. Hroch M. Social preconditions of national revival in Europe. Cambridge, 1985. P. 22-23. Motyl A.J. The turn to the right. The ideological origins and the development of Ukrainian nationalism, 1919-1929. N.Y., 1980. Шнирельман В.А. Хозяйственно-культурные типы и парадоксы этнического самосознания: прагматизм против иррационализма // Исследования по первобытной истории / Под ред. А.И. Першиц. М., 1992; Коростелев А.Д. Парадоксы этнической идентичности // Идентичность и толерантность / Под ред. Н.М. Лебедевой. М., 2002. Дробижева Л.М. Динамика культуры и национальное сознание народов СССР // Социологические теории и социальные изменения в современном мире / Под ред. Г.В. Осипова и др. М., 1986. С. 109. Шнирельман В.А. Этничность, цивилизационный подход, “право на самобытность” и “новый расизм” // Социальное согласие против правого экстремизма / Под ред. Л.Я. Дадиани, Г.М. Денисовского и др. Вып. 3-4. М., 2005. Тишков В.А. Забыть о нации // Этнографическое обозрение. 1998, lt; 5; Он же. Реквием по этносу. М., 2003. С. 134-174. Baumann G. The multicultural riddle. Rethinking national, ethnic, and religious identities. N.Y.,

1999. С.А. Арутюнов совершенно справедливо отмечал, что у “восточных народов” их “восточ- ность” служит символом идентичности, а вовсе не основой бытия. См.: Арутюнов С.А. Россия между Западом и Востоком // Кто мы в современном мире / Под ред. Н.Н. Моисеева. М., 2000. С. 286. Шнирельман В.А. Войны памяти. М., 2003. Foucault M. Discipline and punish. The birth of the prison. N.Y., 1979; Bourdieu P. Language and symbolic power. Oxford, 1992. Долгие годы немецкое гражданство предоставлялось не по месту рождения, а по этническому происхождению, и лишь с 2000 г. дети иммигрантов также получили право на него. Между тем местное население и ныне несклонно считать их немцами, что вызывает протест у иммигрантов и в особенности у их потомков. В свою очередь, французские алжирцы хотят “быть равными с французами, сохраняя право на разность”. См., напр.: Бельхаддад С. “Между двух Я”. Алжирка? Француженка? Какой сделать выбор... // Крылова Н.Л., Прожоги- на С.В. Метисы: кто они? Проблемы социализации и самоидентификации. М., 2004. С. 238. О культурном расизме см.: Шнирельман В.А. Расизм: вчера и сегодня // Pro и Contra. 2005. lt; 2. Brass P R. Language, religion and politics in Northern India. Cambridge, 1974; Young C. The politics of cultural pluralism. Madison, 1976. Эта идея была подхвачена и российскими авторами. См.: Празаускас А.А. Возрождение, которое не состоялось // Независимая газета. 1993. дек. С. 3; Он же. Национальное возрождение в СССР и постсоветских странах: истори- Национализм в мировой истории

ко-культурные и политические дилеммы // Цивилизации и культуры / Под ред. Б.С. Брасова. Вып. 2: Россия и Восток: цивилизационные отношения. М., 1995. С. 123; Тишков В.А. Федерализм и национализм в многонациональном государстве // Межнациональные отношения в России и СНГ / Под ред. Г. Бордюгова, П. Гобл. Вып. 2. М., 1995. С. 158-159; Он же. Общество в вооруженном конфликте. М., 2001. С. 247. Snyder J, Ballentine K. Nationalism and the marketplace of ideas // International Security. 1996. Vol. 21. lt; 2. P. 5-40; Idem. From voting to violence. Democratization and nationalist conflicts. N.Y., 2000; Тоидис В.П. Указ. соч. С. 89. Празаускас А.А. Национальное возрождение в СССР. С. 124-125. Gellner E. Op. cit. Matossian M. Ideologies of delayed industrialisation: some tensions and ambiguites // Political change in underdeveloped countries / Ed. J. Kautsky. N.Y., 1962. Breuilly J. Nationalism and the state. Manchester, 1993. Anderson B. Imagined communities. Reflections on the origin and spread of nationalism. L., 1991. Deutsch K.W. Nationalism and social communication. N.Y., 1953. Geertz C. The integrative revolution. Primordial sentiments and civil politics in the new states // Old societies and new states / Ed. C. Geertz. Glencoe, 1963. Hechter M. Internal colonialism: the Celtic fringe of the British national development, 1536-1966. L., 1975. Gellner E. Conditions of liberty. N.Y., 1994. P. 113-118. Smith A.D. The nation in history. Historiographical debates about ethnicity and nationalism. Hanover,

2000. Mosse G.L The nationalization of the masses. N.Y., 1975. Если Моссе показал огромный консолидационный потенциал монументов, прославляющих знаменательные даты и великих деятелей истории и культуры, то теперь можно говорить о том, что разрушение таких монументов обладает не меньшим потенциалом.

Об              этом см.: Абрямян Л. Борьба с памятниками и памятью в постсоветском пространстве (на примере Армении) // Acta Slavica Iaponica, 2003. T. XX. Этим вопросам посвящена большая литература. О теории см.: Van Dijk T.A. Elite discourse and racism. Newbury Park, 1993; Schopflin G. The functions of myth and a taxonomy of myths // Geoffrey Myths and nationhood / Ed. G. Hosking, G. Schopflin. L., 1997; Smith A.D. Op. cit.; Шнирельман В.А. Ценность прошлого: этноцентристские исторические мифы, идентичность и этно- политика // Реальность этнических мифов / Под ред. А. Малашенко, М.Б. Олкотт. М., 2000; Он же. Миф о прошлом и национализм // Популярная литература: опыт культурного мифотворчества в Америке и в России / Под ред. Т.Д. Венедиктова. M., 2003. О примерах националистических символов в действии см.: Шнирельман В.А. Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье. М., 2003; Он же. Интеллектуальные лабиринты. Очерки идеологий в современной России. М., 2004; Он же. Быть аланами. Интеллектуалы и политика на Северном Кавказе в XX в. М., 2006; Shnirelman V.A. Who gets the past? Competition for ancestors among non-Russian intellectuals in Russia. Washington D.C., Baltimore amp; London, 1996; Idem. The Myth of the Khazars and Intellectual Antisemitism in Russia, 1970s-1990s. Jerusalem, 2002. См., напр.: Национальные истории в советском и постсоветских государствах / Под ред. К. Аймермахер, Г. Бордюгова. М., 1999. Шнирельман В.А. Национальные символы, этноисторические мифы и этнополитика // Теоретические проблемы исторических исследований / Под ред. Е. Пивовара. Вып. 2. М., 1999. О том, что историческим схемам суждено время от времени переписываться, см.: Degler C.N. Why historians change their minds // Pacific Historical Review. 1976. Vol. 45. lt; 2. P. 167-184. Edelman M. The symbolic uses of politics. Urbana, 1967; Idem. Politics as symbolic action: mass arousal and quiescence. Chicago, 1971. Тишков В.А. Реквием по этносу. М., 2003. С. 134-174. Juergensmeyer M. The New Cold War. Religious nationalism confronts the secular state. Berkeley,

1993. Gellner E. Nations and Nationalism. Oxford, 1989; Hobsbaum E. Nations and Nationalism since 1780. Programme, Myth, Reality. Cambridge, 1990; PfaffW. The Wrath of Nations’ Civilization and the Furies of Nationalism. N.Y. 1993.

Smith D. Nationalism and Peace: Theoretical Notes for Research and Political Agendas // Innovation. Vol. 7. lt; 3. P. 219. Права и свободы народов в современных источниках международного права: Сб. документов / Сост. Р.А. Тузмухамедов. Казань. 1995. См. также опубликованные от имени Президиума Российской академии наук тезисы: Международный опыт регулирования национальных отношений // Вестник Академии наук. 1993. № 12. О новом подъеме национализма в США см.: Lieven A. An Anatomy of American Nationalism. Oxford, 2004. Cardus S., Esfrich J. Politically Correct Antinationalism // International Social Science Journal. lt; 144. June. P. 347-355. Smith A.D. The Politics of Culture: Ethnicity and Nationalism // Companion Encyclopedia of Anthropology. Humanity, Culture and Social Life / Ed. T. Ingold. London; New York, 1998. P. 726. См.: Тишков В.А. Реквием по этносу. C. 134-174. Greenfeld L. Nationalism: Five Roads to Modernity. Cambridge, Mass., 1992. Raiser W. “Vive la France! Vive la Republique?” The Cultural Construction of French Identity at the World Exhibitions in Paris 1855-1900 // National Identities. 1999. Vol. 1. № 3. C. 227. Самое обстоятельное и для своего времени пионерское исследование на эту тему см.: Weber E. Peasants into Frenchmen. The Modernization of Rural France 1870-1914. Stanford CA, 1976. Eriksen Т.Н. Ethnicity and Nationalism. Anthropological Perspective. L., 1993. P. 105. Boroz S. National Symbols and Ordinary People’s Response: London, Athens, 1850-1914 // National Identities. 2004. Vol. 6. lt;1. C. 25-41. Smith A. The Ethnic Origins of Nations. Oxford, 1986. Anderson A. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. L., 1991. Русский перевод: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001. Об этом см.: Shnirelman V.A. Who gets the past? ... 1996. Травин Н. В стане Мамая были в том числе русские, в стане Дмитрия Донского - татары // Известия. 2005. 16 сент. Буданова В.П. Варварский мир эпохи великого переселения народов. М., 2000. Hobsbawm E. Op. cit. P. 15-16. Тишков В.А. Забыть о нации. Постнационалистическое понимание национализма // Вопросы философии. 1999. lt; 1. На английском языке: Tishkov V.A. Forget the “nation”: post-nationalist understanding of Nationalism // Ethnic and Racial Studies. 2000. Vol. 23. lt; 4.