А.Н. Мещеряков ВИЗУАЛИЗАЦИЯ ИМПЕРАТОРА МЭЙДЗИ И ФОРМИРОВАНИЕ ЯПОНСКОЙ НАЦИИ

В начале его правления Японии диктовали, в конце - стала диктовать и она. И хотя в соответствии с традицией в имени Мэйдзи значится иероглиф “мэй” (светлый, просвещенный), унаследованный им от имени своего отца Комэй (1831-1866), императора Японии в 1847-1866 гг., в действительности отец и сын жили в совершенно разных измерениях. Комэй пребывал в “тени”, был скрыт от глаз “народа” стенами своего дворца, сёгунат запрещал ему покидать его пределы, и его “свет” можно воспринимать только метафорически. Это “свет”, который исходит от особы императора и проливается только на его ближайшее и очень немногочисленное придворное окружение - оно и только оно может наблюдать за императором, поведение которого обставлено строжайшими табуациями и запретами. Ему был противопоказан даже солнечный свет. Выходя из полутемных дворцовых помещений в сад, император был обязан находиться под защитой магического зонта, оберегавшего его от зловредных флюидов. Он не показывал свое лицо даже сёгуну - во время аудиенций император разговаривал с ним из-за скрывающего его облик полога.

Что касается Мэйдзи, то, родившись еще “в эпоху тени”, он прожил свою взрослую жизнь “на свету”, являясь объектом визуализации для подданных империи. Они видели его на улицах, дорогах, площадях, на военных парадах, маневрах, выставках достижений японского народного хозяйства, в театре, на ипподроме, в цирке...Подданные “Великой Японской Империи” получили и возможность поклоняться выставленному в публичных местах портрету Мэйдзи.

Все эти изменения были обусловлены тем, что он стал главным символом конструируемой японской нации. До правления Мэйдзи слово “японец” (нихондзин) почти не употреблялось, и обитатель Архипелага идентифици

ровал себя как жителя определенной местности (деревни, города, княжества). Почти полное отсутствие физических контактов с иноземцами давало слишком мало поводов для противопоставления им, а значит, и самоидентификации. Физическая отделенность архипелага от материка усугублялась политикой сёгуната: въезд в страну и выезд из нее находились под строжайшим запретом в течение двух с половиной столетий.

Однако вместе с насильственным открытием страны в середине XIX в. Япония столкнулась с тем, что ей противостоят западные страны, в которых процесс формирования национальных государств зашел намного дальше, чем в Японии. Противоречия и неприязнь между тремя сотнями княжеств не позволяли ей противопоставить военному и торговому напору западных держав хоть что-нибудь весомое. Поэтому там были предприняты сверхусилия не только в деле развития промышленности и обороны, но и в области конструирования нации и национального государства. Для этого нужно было срочно создать общенациональные ценности, символы, мифы. Все они так или иначе “замыкались” на фигуре императора Мэйдзи и его династии.

Присутствие Мэйдзи в жизни страны обеспечивалось за счет самых различных средств. Жизнь каждого подданного зависела от издаваемых им указов.

Япония середины XIX в. представляла собой странную политическую конструкцию. В своем замке в Эдо (будущий Токио) проживал военный правитель - сёгун из династии Токугава, который вместе со своим окружением из военного сословия был фактически верховным правителем страны. В Киото находился дворец Госё, в которым находился “император” (тэнно или, как его называли европейцы, “микадо”) и его двор. Несмотря на все свои полномочия сёгун считался официально назначенным только после того, как издавался указ императора. Но европейцы, прибывавшие в Японию в середине XIX в., временами даже не знали, что “настоящий” император проживает в Киото. Они добивались аудиенции у сёгуна в Эдо, считая его полноправным монархом и не подозревая, что для занятия поста сёгуна тому требуется указ императора. И пусть в действительности преемник сёгуна определялся в Эдо, процедура его назначения оставалась неизменной. Таким

высочайшим авторитетом обладал для него насчитывающий многовековую историю институт императорской власти.

Хотя сёгун и обладал вроде бы огромными полномочиями, в его “подчинении” находилась страна, разделенная на три сотни княжеств. Княжества печатали собственные бумажные деньги, имели собственные войска, вполне самостоятельную систему управления и не платили общенациональных налогов. В случае опасности они были обязаны поставлять центральной власти в Эдо свои войска, но в условиях длительного (вплоть до середины XIX в.) отсутствия внешней угрозы их главная обязанность превращалась в фикцию. Князья (даймё) вроде бы и подчинялись сёгуну, но все они делились на “чистых” и не очень. Когда в начале XVII столетия сёгуны Токугава пришли к власти, они поделили князей на множество категорий. Главными из них были следующие: “родственники” (“симпан даймё”, они состояли в родственных отношениях с домом Токугава); “союзники” (“фудай даймё” или “хатамото”, поддержавшие основателя сёгуната Иэясу в его борьбе за объединение страны); “внешние князья” (“тодзама даймё”, сражавшиеся против Иэясу, но подчинившиеся ему). Хотя со времени окончания гражданской войны прошло два с половиной века, это деление продолжало сохраняться, и никакой возможности перейти из одной категории в другую не существовало. Система политического контроля и сыска была отлажена идеально, никаких антиправительственных выступлений не было, но самураев, считавших свой статус несправедливо заниженным, насчитывалось много: весь строй жизни предполагал сохранение исторической памяти, а не ее преодоление.

Сёгунату Токугава удалось создать конструкцию, благодаря которой страна пребывала в мире более двух веков, но в основе этой конструкции были заложены такие решения, которые привели к распаду пирамиды власти при первом же соприкосновении с внешним миром, от которого с таким тщанием закрывалась политическая элита. Хотя князья не поднимали до поры до времени никаких восстаний, многие из них вышли из подчинения как только почувствовали, что поводья ослабли. Это произошло после того, как в середине XIX в. к берегам Японии все чаще стали прибывать иностранные корабли.

Веками считалось, что главной обязанностью императора и его двора является отправление ритуалов. Это были ритуалы “для своих”, ритуалы

для посвященных, посторонние не имели возможности ни участвовать в них, ни даже наблюдать. Такие ритуалы выполняли двоякую функцию. Во-первых, они были призваны оберегать страну от бедствий (засух, ливней, тайфунов, землетрясений, пожаров, социальных потрясений) и обеспечивать народу благоденствие. При этом никакого участия “народа” в ритуале не предполагалось: чем более тайным он был, тем большей действенной силой обладал. Во-вторых, с помощью этих ритуалов двор получал оправдание своему существованию, знание мельчайших деталей ритуала и умение отправлять его служило знаком принадлежности к особой социальной группе со специфическим предназначением. Иными словами, ритуал был для придворных также и средством самоидентификации, той клейковиной, которая обеспечивала единство аристократии.

Однако теперь, столкнувшись с иностранной угрозой, правящая элита выработала для императора совсем другой способ поведения. Для противостояния с Западом нужно было консолидировать не только элиту, но и всю страну - превратить ее по преимуществу крестьянское население в деятельных и послушных участников управляемого исторического процесса.