ОБРАЗ СТРАНЫ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

Собирательные образы страны и народа имеют огромное значение в структуре национальной идентичности граждан, а также для восприятия страны внешним миром. Эти образы трудно разделить на внутренние и внешние: как мы думаем сами о себе, так и думает о нас остальной мир.

Как правило, каждый народ имеет позитивный самообраз и не ставит себя ниже соседей. Все страны стремятся создать о себе положительное представление. Оно необходимо для нормального социально-психологического самочувствия людей, для обеспечения лояльности и сплоченности населения, для благоприятных внешних контактов и для привлечения в страну капиталов и туристов. Однако достичь этого чрезвычайно сложно, а в ряде случаев просто невозможно. Тем не менее мы можем определить национальную идентичность как общеразделяемое представление граждан о своей стране, ее народе и как чувство принадлежности к ним. Национальная идентичность не менее, а даже более важна для государства, чем охраняемые границы, конституция, армия и другие институты. Процесс воспроизводства и сохранения национальной идентичности в мировоззренческой сфере, а в политике - отстаивание национальных интересов страны и ее народа составляет во многом то, что принято называть национализмом в широком смысле этого слова. Когда российского президента В.В. Путина внешний мир называет “президентом-националистом”, то это действитель

но близко к истине, ибо в отличие от своих недавних предшественников он твердо отстаивает национальные интересы.

Государства создаются людьми и существуют потому, что каждое новое поколение его жителей разделяет общее представление о государстве и признает его.

Однако первичность частной жизни не избавляет людей от общности, особенно по отношению к государству, когда каждый живущий в нем имеет с ним взаимные обязательства, крайне важные для обоих. Можно существовать вне этнической группы и даже быть более свободным, чем среди соплеменников, но в современном обществе нельзя обходиться без государства.

Государство и его создатели, т.е. проживающий в нем народ, должны заботиться о поддержании этого института в порядке и благополучии. Как говорил мне покойный академик Б.Н. Топорнин после научного заседания по поводу 10-летия горбачевской перестройки, “вся беда была в том, что оставили без присмотра само государство, а этого делать никогда нельзя”. Среди разных ресурсов и механизмов государствостроительства и поддержания государства в должном виде активно используется идеология и практика национализма. Инструмент довольно старый, но он сохраняет свою ценность, а в некоторых исторических ситуациях становится ключевым.

Именно такая ситуация сложилась во всех постсоветских государствах после распада СССР, включая Россию. На какой-то период времени для нового нациестроительства здесь была взята на вооружение старая концепция этнического национализма в варианте “нация-меньшинства”. О гражданской нации (латвийской, казахстанской и т.п.) иногда говорится вождями и некоторыми идеологами, но реальная политическая практика и общественный менталитет пока не дошли до необходимости утверждения гражданского нациестроительства. Российская Федерация также осталась на почве этнонационализма (нация - это этносы), но еще к тому же записала в Конституцию категорию “многонациональности” и сохранила этнический федерализм в форме этнотерриториальных автономий.

Тем не менее нынешняя Россия пребывает в процессе активного национального самоутверждения, и обращение к национализму в его гражданском варианте крайне полезно. Это относится прежде всего к образу страны и ее народа и к представлению о государстве, его происхождении и его интересах. Без позитивного образа страны и без признания необходимости государственного порядка никакое правление невозможно. Порядок первичен по отношению к форме, в которой он осуществляется. Сначала нужно установить и признать порядок в лице государства (других более универсальных и эффективных институтов обеспечения порядка среди больших людских сообществ пока не придумано). Затем общество, прежде всего в лице интеллектуальной элиты, вместе с властями формулирует представление о народе, который живет в государстве и которому принадлежит это государство. Таковым может быть только территориальное сообщество, т.е демос, а не этническая группа, которую в российской науке называют интригующим словом этнос, имея под этим в виду некое коллективное тело и даже социально-биологический организм. Из советской идеологии и науки пришли к нам эти представления, которые, к сожалению, не исчезли, как это случилось с другими ложными конструкциями. Еще более обескураживает небрежение дореволюционным историческим опытом, якобы исключающим какое-либо прослеживание идеологии национализма в российской истории по причине ее имперской сущности.

Фактически вся отечественная и зарубежная литература по проблеме национализма в дореволюционной России обращается к его проявлениям среди нерусских народов в форме так называемых национальных движений или же к национализму крайней реакции шовинистического толка. Государственный гражданский национализм с его постулатами народного суверенитета, национализм как идеология российской идентичности да и сам феномен российского народа, частью которого на протяжении длительного времени были не только малочисленные “инородцы”, но и поляки, финны, прибалты, не говоря уже о русских (великороссах, малороссах и белорусах), этот феномен пребывает вне научной проблематики. Национализм “покоренных народов” Российской империи остается одной из главных тем в области мировой историографии, а пределом теоретической новации стала концепция чешского историка М. Xроxа о стадиях (пробуждения, агитации и мобилизации) в развитии национальных движений в Европе5. Эта позитивистская и упрощенная трактовка национализма как исторически предопределенного “движения наций” от одной фазы к другой с объективными индикаторами для каждой из фаз была некритически использована для трактовки российской истории, в том числе такими видными специалистами, как немец А. Каппелер6 и россиянин Б.Н. Миронов7. В капитальном труде последнего по социальной истории России позднеимперского периода государство рассматривается именно как “многонациональная империя”, в которой проживали русские (20% населения в границах 1897 г.) и другие “старые” и “молодые” этносы, проходившие разные стадии самоопределения, а история “национального вопроса” сводится к истории все тех же национальных движений - русского и других этносов. Авторы многих работ по “национальному вопросу в России” придерживаются именно имперского ракурса и пози-

тивистско-примордиальной трактовки этнической субстанции как донацио- нальной или национальной общности.

Следует также учитывать, что те территории, которые со временем обрели независимость, первым делом постарались усилиями новых правящих элит отринуть общую историю в общем государстве или представить ее в культурно изолированном от России виде.

Не признавали историю России как историю централизованного с федералистскими и культурно-автономистскими элементами государства, а не просто лоскутной империи, и те многие западные специалисты, которые в годы холодной войны разоблачали российский империализм как предтечу советского империализма, а после распада СССР стали критиковать новую “мини-империю” в лице Российской Федерации и обосновывать необходимость ее дальнейшего досамоопределения. Из тех, кто разрабатывал и поддерживал взгляд на Россию как на национальное государство, будь это Российская империя или СССР, были только немногие западные историки-эмигранты типа гарвардского профессора Михаила Карповича, которые оказали определенное влияние на послевоенное поколение западноевропейских и североамериканских историков, занимавшихся историей России9. Как заметил Марк фон Хаген в адрес представителей этого направления, “никто из этих ведущих историков не защищал империю как таковую; скорее, они пытались написать историю России в большей или меньшей степени как историю национального государства, или по крайней мере национального государства, находящегося в стадии формирования”10. К сожалению, такой взгляд на российскую историю был оттеснен на концептуальную периферию многочисленной литературой в рамках так называемой постколониали- стской парадигмы.

Интеллектуальная драма состоит в том, что собственно советская и постсоветская историографии также не желают рассматривать проблему российского национализма, ибо почти все исследователи последних двух-трех поколений были воспитаны как этнонационалисты и другого национализма, кроме как “идеологии превосходства одной нации над другой”, они не знают.

русским народам. Правда, следует признать, что по сути своей доминирующая версия отечественной истории имела централистский характер и освещалась преимущественно в категориях и терминах, в которых обычно излагается история национального государства, а именно - как русского государства. Этническое начало здесь было минимальным, а главным был взгляд с точки зрения Москвы и Санкт-Петербурга, т.е. с позиции центра власти и доминирующей русской (русскоязычной, православной и восточнославянской) культуры. Это, безусловно, был и остается отличительный знак исторических нарративов, свойственный национальной истории, хотя таковой он мог не называться и даже не осмысливаться, а именоваться “историей государства российского” или “историей СССР”.

Исторические трансформации двух последних десятилетий, кажется, окончательно затвердили взгляд на историю России как историю последней “многонациональной империи”. История завоеваний, колонизации и угнетения дополнилась детерминистскими нотами об изначальной обреченности империй на гибель, о неизбывном стремлении угнетенных ею народов к свободе, о древних корнях их “собственной государственности” и т.п. Однако объяснительная модель “распавшейся империи” не способна дать ответы на многие вопросы давнего и недавнего прошлого11. Марк фон Хаген прав, когда говорит, что в трактовке российской истории слишком грубо отождествлялись понятия “империя” и “империализм”. Действительно, почему считаются общепризнанными исторические версии таких “национальных государств”, как Великобритания, Франция и Германия, которые до первой половины ХХ в. были империями с внешними и внутренними колониями и с неоднородным по этноконфессиональному составу населением (не следует забывать Северную Ирландию и Шотландию в составе Великобритании, Бретань и Корсику в составе Франции, а также “лоскутную империю” Бисмарка), и почему Россия никогда не рассматривается как национальное государство? Многие считающиеся национальными государства в прошлом и в настоящем типологически мало чем отличались и отличаются от России, но, тем не менее, это радикальное отличие навязчиво утверждалось в мировой историографии при активном содействии отечественных специалистов.

“То, о чем обычно забывают при изучении Российской империи, - это вопросы о том, каким образом империи удалось просуществовать столь долгое время, как она эволюционировала с течением времени, как она примиряла друг с другом самые разнообразные сообщества и территории, вошедшие в ее состав и как сами эти сообщества и территории изменялись, оказавшись частью имперской системы”12, - задает вопрос Марк фон Хаген и формулирует одну из назревших задач в историографии России:

“Возможен ли выход из той дилеммы, когда в одних случаях игнорируют многонациональный характер Российской империи и Советского Союза и тем самым интерпретируют прошлое России как историю национального государства, а в других случаях всячески подчеркивают многонациональный характер этих двух государственных образований лишь для того, чтобы во имя ценностей национального освобождения и национализма заклеймить эти государства позором как анахроничные, приговоренные самой историей к неизбежному распаду? Существует ли некая промежуточная точка зрения - или несколько точек зрения - между этими крайностями, которая не была бы апологетикой ни империализма, ни кликушествующего национального шовинизма?”13

Мы отвечаем на этот вопрос утвердительно: да, возможна такая точка зрения, которая давала бы ответ на историческую дилемму. Прежде всего отметим, что аналогичную дилемму уже пробовали решить многие отечественные историки и философы, и ближе всего к ее разрешению, на наш взгляд, оказался П.Б. Струве. Так, например, в известной работе «Никита Муравьев и Павел Пестель. “Российская” (имперская) и “русская” (национал- центристская) идеи в политических проектах декабристов» Струве писал:

“В политическом развитии России мы видим два процесса, тесно между собой связанные и в то же время в известной мере и в известном смысле расходящиеся. С точки зрения историко-социологической, нет в образовании государств различий, быть может, более основного и решающего, чем различия между единым национально-сплоченным, национально-целостным государством и Империей, образуемой из объединения под какой-то единой верховной властью разнородных в национально-этническом смысле территорий. То, что делали и сделали московские цари, уже было в одно и то же время и образованием национального государства и созданием Империи”14.

Эти концептуальные вопросы мне бы хотелось положить в основу рассуждений по поводу российского народа-нации в историческом и современном контекстах.