РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ В СРАВНИТЕЛЬНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ

Проект нации-государства с его культурно-языковой гомогенизацией населения вызревает в имперских метрополиях. Конечно, в Британии, Франции и даже Испании национализм господствующих наций получил заметно более “богатое наследство”, чем в России.

Но все равно было бы заведомо неверно представлять дело так, будто уже сформировавшиеся национальные государства начинали колониальную экспансию. Нации-государства в метрополиях морских империй “достраивались” параллельно и в тесной связи с имперской экспансией. Франция как эталон нации-государства была ядром империи, более того, она сама прошла путь подавления локальных культур и языков в своем континентальном шестиугольнике в пользу доминирующей культуры и языка Иль-де-Франс7. Причем сформулирован этот проект был в правление Наполеона I, который рассматривал унаследованный от французских королей шестиугольник как ядро будущей паневропейской империи. Во многом особенные, но по ряду показателей сходные проекты строительства нации в имперском ядре мы видим на Британских островах и в Испании. Причем имперские успехи помогали строительству нации в имперском ядре, иначе говоря, не столько сложившиеся нации-государства имперского ядра создавали империю, сколько империи создавали в своем ядре нации-государства. Если “британская идентичность”, как показала Линда Колли, во многом рождалась из успехов империи и борьбы с ее врагами, то же самое можно сказать и о других “имперских” нациях, в том числе и русской8. (Неслучайно испанский проект строительства нации пережил глубокий кризис на рубеже XIX-XX вв. именно в связи с потерей империи, а с британским и отчасти французским проектами это произошло по тем же причинам в ХХ в.)

Русский национализм тоже был избирателен в своем проекте.

Русские, что бы мы ни имели в виду под этим понятием10, были центральной и наиболее многочисленной этнической группой империи. По целому ряду причин как минимум до начала ХХ в. не вполне верно называть их доминирующей группой в том смысле, в котором британцы и французы доминировали в своих империях. Правящая династия дольше, чем в большинстве европейских государств, сопротивлялась “национализации”11, господствующее положение в империи занимало полиэтническое дворянство, а русский крестьянин долгое время мог быть, и был в действительности, крепостным у нерусского, неправославного и даже нехристианского дворянина. Нация “не правила” и не имела системы политического представительства.

Но вместе с тем позиции русского языка как официального языка империи постоянно укреплялись, православие имело статусные преимущества в отношении других религий, элитная русская культура в XIX в. становилась все более “полной” и соответствующей европейским стандартам. В этих условиях вовсе не было утопическим стремление русских националистов к русификации империи в том смысле, что русские должны были занять в ней господствующее положение как нация, подобно положению французов или британцев в “их” империях. (Можно предположить, что наиболее реали

стичный путь такой политической модернизации лежал через установление конституционной монархии вслед за отменой крепостного права.) Но было бы ошибкой считать, что даже до создания системы политического представительства между общественным националистическим дискурсом и имперской бюрократией существовала непроницаемая мембрана.

Ричард Уортман недавно написал, что “задача историка - понять русский национализм как поле постоянной борьбы, контестации. Эта борьба развернулась в XIX - начале XX в. между монархией и образованной частью общества, когда в своей борьбе за контроль над государством каждая из двух сторон претендовала на право представлять народ”14. В этой действительно непрестанной борьбе были и другие, иначе проходящие фронты, были предметы споров, в которых часть образованного общества вступала или стремилась вступить с властью в союз против другой части этого образованного общества. Именно так часто происходило в спорах о критериях русскости и о границах русской “национальной территории”.

В этих спорах сторонники отождествления Российской империи с русским национальным государством и вытекающего из этого действительно утопического стремления к поголовной русификации всего населения империи неизменно составляли среди русских националистов заведомое меньшинство. Таким же меньшинством были и те, кто готов был поставить знак равенства между русскими и великорусами, а в качестве национальной территории принять традиционный ареал расселения великорусов15.

Очевидная особенность Российской империи в сравнении с Британской, Французской, Испанской империями - ее континентальный характер, отсутствие “большой воды” между метрополией и периферией. Это создавало понятные сложности для “воображения национальной территории” внутри империи, но и открывало определенные возможности.

По сравнению с другими континентальными державами проблема взаимоотношений русского национализма и империи также имела ряд особенностей.

От империи Габсбургов Россию отличала существенно менее сильная феодальная традиция в структурировании пространства империи. Здесь не было прагматической санкции, четко фиксировавшей границы “коронных земель” и права их местных дворянских сеймов. Лишь Царство Польское, Финляндия и, до некоторой степени, остзейский край имели в определенные периоды сравнимый с габсбургскими коронными землями ^яМ’ами) статус. В монархии Габсбургов демографический баланс между различными этническими группами и особенности политического развития привели к тому, что в Цислейтании экспансионистский проект строительства доминирующей немецкой нации вообще не играл сколько-нибудь значимой роли. Если в Габсбургской монархии границы феодальных коронных земель стали основой “территориализации этничности” уже в XIX в., то в Российской империи соответствующие процессы были весьма ограничены, и территориали- зация этничности широко развернулись в опоре на иные принципы уже в СССР17.

Таким образом, русский националистический проект консолидации нации внутри империи, который предполагал “присвоение” определенной части имперского пространства как “русской национальной территории”, существовал более длительное время, чем аналогичные проекты в Османской или Габсбургской империях. (Лишь в Транслейтании венгры на протяжении сравнимого времени пытались реализовать отчасти похожий проект, используя ситуацию, возникшую в результате принятия закона об исключительных правах венгерского языка в землях короны св. Стефана в 1844 г. и дуалистического соглашения 1867 г.)