Из мемуаров Жоффруа Виллардуэна «Завоевание Константинополя»
240. ...Совет постановил, что они будут готовиться снова 520 в течение следующего дня, который приходился на субботу, и все воскресенье, а в понедельник521 двинутся на приступ, связав по двое корабли, на которых имелись лестницы. Таким образом два корабля атакуют одну башню... Как сказано, так и сделано... 241. Император Мурцуфл расположился со всем своим войском перед линией приступа и раскинул там свои пурпурные палатки. Так все оставалось до самого утра понедельника. Тогда все те, кто был на кораблях, юисье и галерах, вооружились. А жители города боялись их меньше, чем вначале; они были настолько самонадеянны, что стены и башни были усеяны людьми522. Тогда начался изумительный и отчаянный приступ: каждый корабль устремлялся к назначенному ему месту; шум битвы был так громок, что, казалось, земля рушится. 242. Приступ продолжался долго, — до тех пор, пока наш господь не поднял сильного ветра, называемого бореем 523: этот ветер пригнал суда и корабли ближе к берегу. Два корабля, связанные вместе, из которых один на зывался «Пилигрим», а другой «Рай» !, подошли к одной башне, один — с одной, другой — с другой стороны (так направляли их бог и ветер) настолько близко, что лестница «Пилигрима» достала башню. В мгновенье ока некий венецианец и один французский рыцарь, по имени Андрэ д’Юрбуаз524, взошли на башню; вслед за ними на нее вступили и другие; а защитники башни были разбиты и бежали. 243. Когда рыцари, находившиеся на юисье, видят это, они бросаются на берег, и точно так же приставляют лестницы к стене и поднимаются наверх силою. Так овладели они чуть ли не четырьмя башнями. Тогда кидаются на приступ те, кто был на кораблях, юисье и галерах, как ни попало; и они взламывают трое ворот и вступают в город. И тогда начинают выводить коней из юисье; и рыцари вскакивают верхами и припускаются прямо в лагерь императора Мурцуфла. Тут он выстроил свои боевые отряды впереди палаток. И когда греки увидели пред собою всадников, они впали в смятение; а император бросился бежать по улицам во дворец Львиной пасти525. 244. И вы увидели бы тогда, как греки терпят поражение, и наши овладевают их лошадьми, мулами и прочим имуществом. Убитых и раненых оказалось столько, что нет им ни числа, ни меры. Большая часть знатных греков отступила к Влахернским воротам. Уже настал вечер, и было поздно; наши устали сражаться и убивать. И они начали собираться на большой площади, находившейся в Константинополе. И порешили расположиться вблизи стен и башен, которыми овладели; ибо никак не думали, что им удастся завоевать город — с его крепкими церквами и крепкими дворцами и с таким количеством народа— ранее чем через месяц. Как порешили, так и сделали. 245. Таким образом, они расположились перед стенами и башнями, вблизи своих кораблей, как вы слышали, и Константинополь был взят в понедельник, что перед вербным воскресеньем526. 246. Так отдыхали ночью ратники [наши], — они сильно поустали. Ho император Мурцуфл не спал, он собрал всех своих и объявил, что намерен атаковать французов. Однако он не сделал то, что говорил, а ускакал по другим улицам, как можно дальше [от расположения крестоносцев], и прискакал к воротам, которые называются Золотыми воротами1; через них он бежал и покинул город; вслед за ним бежали те, кто мог бежать, а [наши] ратники ничего об этом не ведали. 247. В эту ночь, близ ставки маркиза Бонифация MOII- ферратского, не знаю, какие люди, опасавшиеся, как бы греки не ринулись на них, подожгли город между ними и греками. И вот город начинает гореть, и пламя бурно распространяется; и огонь пылал всю эту ночь и весь следующий день — до самого вечера. Это был третий пожар, случившийся в Константинополе с той поры, как франки явились в страну [греков]; и сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах королевства Франции. 248. Ночь прошла, и настало утро вторника2; все в войске вооружились — и рыцари, и оруженосцы; и каждый занял место в своем боевом отряде. Они выступили из лагеря, думая, что придется вступить в битву, более ожесточенную, чем та, которую провели за день до того, — ведь они вовсе не ведали, что император ночью бежал. Ho они не встретили никого, кто оказал бы им сопротивление. 249. Маркиз Бонифаций Монферратский проехал вдоль всего берега — прямо к дворцу Львиной пасти; а когда он туда прибыл, дворец сдался ему на условии, что всем, кто в нем был, сохранят жизнь. Там находилась большая часть благородных дам, укрывшихся во дворце; среди них была сестра французского короля, бывшая императрицей3; и сестра венгерского короля, тоже императ- 1 В южной стене византийской столицы. 2 13 апреля 1204 г. 3 Имеется в виду Агнеса, сестра Филиппа Il Августа и тетка Луи Блуасского, просватанная в 1178 г. за сына императора Мануи- ла Комнина — Алексея (II). Брак этот не состоялся, поскольку будущий император Андроник принудил Алексея жениться на своей дочери Ирине, а в 1183 г. этот 63-лстнпп император (Андроник II) сам женился на французской принцессе, которой едва исполнилось U лет. гм рица \ и много других знатных д?м. О сокровищах этого дворца и говорить нечего; их там имелось столько, что не было им ни числа, ни меры. 250. Точно так, как этот дворец был сдан Бонифацию Монферратскому, Влахернский дворец сдался Анри, брату графа Бодуэна Фландрского... Там тоже были найдены несметные сокровища, их было не меньше, чем во дворце Львиной пасти. Каждый ввел во дворец, сданный ему, своих людей и поставил стражу охранять сокровища. Остальные воины, рассеявшиеся по городу, тоже захватили изрядную толику. Добыча была столь велика, что никто не мог бы вам сказать, сколько там было золота и серебра, сосудов и драгоценных камней, атласных и шелковых материй, меховых одежд и всяческих богатств, какие когда-либо имелись на земле. Ho Жоффруа, маршал Шампанский, правдиво свидетельствует — по истине и по совести — что со времени сотворения мира никогда не было столько завоевано в каком-либо городе. 251. Всякий брал себе дом, какой ему было угодно, и таких домов было достаточно [для всех]. Таким образом, войско пилигримов и венецианцев разместилось по квартирам, и все радовались чести и победе, которой удостоил их бог; ибо те, кто находился [ранее] в бедности, [теперь] пребывали в богатстве и в роскоши. Так отпраздновали они в этом торжестве и в этой радости, ниспосланной богом, вербное воскресенье527 и великую пасху528. Им следовало, конечно, всемерно восхвалять нашего господа бога: ведь их всего-навсего было не более двадцати тысяч вооруженных людей, а с божьей помощью они одолели четыреста тысяч человек или даже более, и притом в самом могущественном городе, отлично защищенном, городе великом и укрепленном со всех сторон. 252. После того брошен был клич по всему войску от лица Бонифация Монферратского, который был его предводителем, а также от имени баронов и дожа Венеции, [а именно], чтобы вся добыча была снесена и собрана так, как об этом было условлено и скреплено клятвою под страхом отлучения529. Местом сбора определены были три церкви, отданные под охрану французам и венецианцам, самым честным, каких только могли найти. И тогда каждый начал приносить свою добычу и складывать вместе. 253. Некоторые приносили добросовестно, другие же нет, ибо не бездействовала жадность, корень всех зол: корыстолюбцы начали попридерживать и то, и другое, и наш господь стал их любить менее других. О, всеблагий боже! Как честно они вели себя до тех пор! И господь покровительствовал им и их делу, и вознес их над прочими. Однако сколь часто добрые терпят от злых. 254. Между тем, имущество и добыча были собраны [вместе]. Ho знайте, что принесено было не все, ибо нашлись такие, которые, не посчитавшись с угрозой папского отлучения, удержали [кое-что] из добычи. А то, что снесли в церкви, было собрано и разделено пополам между франками и венецианцами так, как в том клялись. Й знайте, что когда они поделили [добычу], пилиграмы уплатили из своей доли пятьдесят тысяч марок серебром венецианцам, а поделили между собой чуть ли не сто тысяч марок. И знаете, каким образом? Двое пеших оруженосцев получили столько же, сколько один конный, а двое конных оруженосцев — [столько], сколько рыцарь. И знайте, что никто, какого бы он ни был ранга и какие бы ни имел заслуги, не получил больше, чем ему полагалось, не считая украденного. 255. А над ворами, теми, кто был изобличен, знайте, учинили строгий суд и многих повесили. Граф Сен-Поль повесил своего рыцаря, который кое-что утаил, с экю на шее; таких, которые утаили, и среди малых, и среди знатных имелось много, но это не было известно. Посудите сами, сколь велико было добро: ибо, не считая утаенного и доли венецианцев, там было принесено наверняка на четыреста тысяч марок серебром и едва ли не десять тысяч всяческих сбруй и уздечек. Константинопольская добыча была поделена так, как вы это слышали. Geoffroi dc Villehardou- i n. Op. cit., t. II, р. 42—60. Из записок Робера де Клари «Завоевание Константинополя» LXXIV. Потом, когда епископы кончили проповеди, объявив пилигримам, что битва является законной, все они как следует исповедались и причастились. Когда на стало утро понедельника!, все пилигримы хорошенько снарядились и вооружились; при этом венецианцы и пилигримы починили мостики своих кораблей,своих юисье и своих галер; потом они выстроили их рядом друг с другом и двинулись в путь, чтобы начать приступ; флот вытянулся по фронту на доброе лье; когда же они подошль к берегу и приблизились, насколько это было возможно, к стенам, то бросили якорь. А встав на якорь, стремительно ринулись на приступ; они начали стрелять [из луков], метать копья, бросать греческий огонь на башни; но огонь не мог их одолеть, потому что они были покрыты [сырыми] кожами. А те, кто находился в башнях, защищались отчаянно и стреляли по меньшей мере из шестидесяти кам- неметателышц, и каждый снаряд попадал в корабли; корабли, однако, были так хорошо прикрыты кучами хвороста и охапками виноградной лозы, что попадания не причиняли им большого вреда, хотя камни были столь велики, что один человек не в силах был поднять такой камень. А император Мурцуфл стоял на холме; и он приказал трубить в свои серебряные трубы и бить в свои барабаны, и устроил сильный шум, и ободрял своих воинов, говоря: «Сюда! Сюда!» — и он направлял их туда, где, как он видел, в этом была особенно большая надобность. Во всем флоте имелось не более четырех или пяти кораблей достаточно высоких, чтобы достичь уровня башни, — такими они были высокими; и на всех ярусах деревянных башен, которые были надстроены над каменными, — а их там было пять или шссть, или семь, — помещались воины, защищавшие башии. Пилигримы тем не менее столь хорошо атаковали, что корабль епископа Суассон- ского ударился об одну из этих башен, его отнесло [туда] чудом божьим, ибо море никогда не было спокойно, а на мостике этого корабля находились венецианец и два вооруженных рыцаря; когда корабль стукнулся о башню, венецианец ухватился руками и ногами, как только мог, и оказался в башне. Когда он был уже там, воины, стоявшие на этом ярусе — англичане, датчане и греки,— заметили [его] и подскочили к нему с секирами и мечами, и разрубили его на куски. Когда море снова бросило корабль вперед, он опять ударился об эту башню; тогда один из двух рыцарей, по имени Андрэ д’Юрбуаз, не сделал пи того, ни другого, а ухватился руками и ногами и На карачках пробрался в башню. Когда он оказался ё ней, ее защитники кинулись к нему с секира ми и мечами и жестоко обрушились на него; но поелику, с помощью божьей, он был в кольчуге, они его даже не ранили, ибо его оберегал бог, который ые хотел, чтобы они долго избивали его и чтобы он там погиб. Напротив, бог хотел чтобы город — в наказание за свое предательство и убийство, совершенное Мурцуфлом, и за их [греков] неверность— был взят и чтобы все они [греки] были обесчещены; и рыцарь вскочил на ноги и, поднявшись, выхватил свой меч. Когда те увидели его стоящим на йогах, они были настолько изумлены и охвачены страхом, что убежали ярусом ниже. Te, кто был там, увидев, что воины, находившиеся над ними, побежали, также освободили этот ярус и не отважились оставаться там, а потом па башпю взошел второй рыцарь, и вслед за ним другие. Очутившись в башне, они берут крепкие веревки и прочно привязывают корабль к башне; когда море отбрасывало корабль, башня шаталась так сильно, что казалось, будто корабль вот-вот ее опрокипет или оторвет ее от корабля (а может^быть это чудилось от страха?). И когда Iia других нижних ярусах увидели, что башня уже заполнена французами, ее защитников обуял столь великий страх, что никто не осмелился там оставаться; напротив, они оставили башню. А Мурцуфлу все это было хорошо видно, и он подбадривал своих воинов и направлял их туда, где, как он видел, приступ велся с наибольшей силой. Между тем, как только башня эта была взята столь чудесным образом, корабль монсеньора Пьера де Брасье, в свою очередь, подплывает к другой башне; и когда он ударился об нее, те, кто находился на корабельном мостике, начали стремительно осаждать эту башню приступом, да так успешно, что, чудом божьим, и эта башня была взята. XXV. Когда эти две башни были захвачены и заполнены нашими ратниками, которые заняли башни, они не отваживались двигаться с места по той причине, что увидели множество воинов на стене вокруг себя, и в других башнях, и у их подножия — и это было настоящее чудо, сколько их там было. Когда монсеньор Пьер Амьенский 530 видит, что те, кто в башнях, не трогаются с места, и когда видит положение греков, он не делает ни того, ни другого, а спускается на сушу вместе со своими ратниками, на клочок земли между морем и стеной. Сойдя туда, он обнаруживает прямо перед собой потайной ход, створки у дверцы которого были оторваны, но сам ход снова замурован. Он входит туда, имея прп себе по меньшей мере десять рыцарей и шестьдесят оруженосцев. С ним был также клирик по имени Айом де Клари 531J отличавшийся великой доблестью; когда это требовалось, он был первым во всех приступах, в которых участвовал; а при взятии Галатской башни он явил более всего отваги, жертвуя своей жизнью, и подобно всем, бился один на один бок о бок с монсеньором Пьером де Брасье. Последний же превосходил всех остальных, будь то простые воины или знатные сеньоры: там не было никого, кто совершил бы столько ратных подвигов, жертвуя собственной жизнью, как Пьер де Брасье. Когда они подошли к этому потайному ходу, то стали наносить сильные удары копьями, а со стен камни сыпались на них столь густо, что казалось, будто они погребены под камнями, так много их бросали [оттуда]; те же, кто находился внизу, имели щиты, которыми прикрывались от метавших копья. [Кроме того], с высоты стен в них швыряли сосуды с кипящей смолой, снаряды с греческим огнем и громадные камни, — только чудом божьим они не были все раздавлены; монсеньор Пьер и его воины сильно [там] намаялись от этих трудов и усилий, но они с такой силой обрушились на этот потайной ход добрыми ударами, пустив в дело секиры, мечи, колья, куски железа и копья, что пробили в нем широкую дыру. Когда эта дыра была пробита, они поглядели через нее и увидели перед собой столько людей всякого положения, что можно сказать, там было полмира, — и они не отважились туда войти. LXXVI. Когда клирик Айом увидел, что никто не осмеливается войти в тайный ход, он вышел из рядов и объявил, что войдет [туда]. Был там некий рыцарь, его брат, по имени Робер де Клари, который запретил ему это делать и сказал ему, что он не войдет туда; но клирик объявил, что он это сделает, и полез руками и ногами; когда его брат видит это, он хватает его за ногу и начинает тянуть к себе, но вопреки воле своего брата, хотел он того или нет, клирик влез в дыру. Когда он оказался на площади, к нему устремилось множество греков, а те, кто стоял на стенах, стали бросать в него огромные камни. Увидев это, клирик выхватывает нож, кидается им навстречу и вынуждает их обратиться в бегство как скотину. И он крикнул тем, кто находился с другой стороны потайного хода, монсеньору Пьеру де Брасье и его ратникам: «Сеньор, ступайте смело! Я вижу, что они отступают в полном расстройстве — они бегут». Услыхав это, монсеньор Пьер и его ратники, находившиеся по другую сторону, вошли в дыру, а их было не более десяти рыцарей вмсстс с ним самим; правда, с ним было еще около шестидесяти оруженосцев, и все были пешими. И когда они появились в городе, те, кто находились на стенах и в этом месте, увидев [наших], были охвачены таким страхом, что не осмелились оставаться там и очистили большую часть стены, а потом бежали, кто как мог. Император же Myp- цуфл, предатель, был близко отсюда, не более чем на расстоянии брошенного камня, и он велел трубить в свои серебряные трубы и бить в барабаны и устроить сильный шум. LXXVIII. ...Предатель Мурцуфл, увидев [рыцарей], бросил свои палатки, оставил в них свои сокровища и пустился прямо по городу, который был весьма велик в длину и в ширину — местные жители говорили, что для того, чтобы обойти стены, нужно пройти девять лье, столь велика протяженность стен, которые окружают город; а внутри город имеет две французские мили в длину и две — в ширину. Так монсеньор Пьер де Брасье завладел палатками Мурцуфла, его сундуками и драгоценностями, которые он в них оставил. [Началось повсеместное отступление защитников стен и башен]. Так был взят город. Когда город был так прекрасно взят и французы вошли в него, они держали себя там совершенно спокойно. Бароны собрались на совет и обсудили, что делать дальше. По войску раздался клич, чтобы никто не смел двигаться в город, ибо идти туда значило бы подвергаться опасности, поскольку на них могли бы бросать камни с крыш дворцов, которые были очень велики и высоки, и их могли бы убивать на улицах, которые были столь узки, что они не сумели бы в них защищаться, и их можно было бы отрезать огнем, в котором они бы сгорели. Опасаясь подобных бед и опасностей, они [крестоносцы] не отважились проникнуть в город и разойтись по нему; напротив, они оставались на своем месте, вполне спокойными; после чего бароны договорились о следующем: если бы греки, у которых было в сто раз больше вооруженных людей, чем у французов, вздумали дать бой завтра, тогда пусть крестоносцы завтра утром вооружатся и выстроят свои боевые отряды, и ожидают на площадях, у стен в городе; а если бы [греки] не захотели ни сражаться, ни сдать город, то надо будет выяснить, с какой стороны дует ветер и поджечь с наветренной стороны [место, где находятся греки], — так они [крестоносцы] сумели бы одолеть их [греков] силою. Все бароны согласились с этим планом. Когда настал вечер, пилигримы скинули оружие и дали себе отдых; они подкрепились и легли спать там, где были, неподалеку от своих кораблей, с внутренней стороны стен. LXXIX. ...Когда греки увидели, что их император бежал, они разыскали знатного мужа по имени Ласкарь, занимавшего высокое положение в городе, и прямо этой же ночью провозгласили его императором...532. LXXX. Когда настало следующее утро, [греческие] священники и [прочие] духовные лица в торжественных облачениях (там были англичане, датчане и люди других племен) являются процессией в лагерь французов, просят у них милости, рассказывают им все. что содеяли греки, а потом сообщают, что все [знатные] греки бежали и в городе остался только бедный люд. Услыхав это, французы весьма обрадовались. По лагерю вскричали, чтобы никто не завладевал домом прежде, чем не установят, в каком порядке это будет сделано. Потом сошлись бароны и богатые люди и держали совет между собой, так что меньшой народ и не знал об этом ни слова, и даже бедные рыцари: и так порешили [бароны], что они возьмут себе лучшие дома в городе; именно с тех пор они [знатные] стали предавать меньшой люд и выказывать свое вероломство и быть худыми соратниками, за что и заплатили очень дорого, как мы вам о том расскажем далее 533. Итак, они послали захватить все лучшие и самые богатые дома в городе и овладели ими прежде, чем бедные рыцари и меньшой народ войска заметили это. А когда узнали об этом, то побежали как попало и взяли то, что могли йШь. Й ойй нашли дойоЛьно (домов], й овладели ДбсФй* точным [их] количеством, и немало еще осталось, ибо город был велик и густо населен. Маркиз взял себе дво* ред Львиная пасть 534 и монастырь св. Софии, и покои патриарха; другие знатные мужи, а равно и графы взяли себе самые богс1Тые аббатства и самые богатые дворцы, какие только там можно было сыскать; и с того времени, как город был взят, никто не причинил зла ни бедным, ни богатым. Напротив, те, кто хотел уйти [из города], ушли, а кто хотел остаться, остались; а ушли самые богатые жители города. LXXXI. А потом отдали распоряжение, чтобы все захваченное добро было снесено в один монастырь, находившийся в городе. Туда снесли все добро, и выбрали десять рыцарей из числа знатных людей среди пилигримов и десять венецианцев, которые слыли честными, и приставили их охранять это добро. Когда добро было туда Принесено, то добро это оказалось столь велико (там было столько дорогих сосудов, золотых и серебряных, и вышитых золотом материй, и столько драгоценностей, что это было настоящим чудом, все это добро), что никогда с тех пор, как сотворен мир, [никем] не было видано и захвачено столько добра — и притом такого редкостного по благородству и такого богатого — ни во времена Карла Великого, ни во время Александра, ни до, ни после, и я, со своей стороны, полагаю, что в сорока самых богатых городах мира едва ли найдется столько богатств, сколько найдено было в Константинополе. Недаром грехи считали, что в Константинополе было [собрано] две трети земных богатств, а третья разбросана по остальному свету. Te самые люди, которым поручено было охранять всю добычу, растаскивали золотые драгоценности, какие хотели, и разворовывали добро; и каждый из богатых людей брал либо золото, либо златотканые материи, либо что ему больше нравилось и потом все это уносил. Таким-то образом начали они красть, так что настоящий, справедливый раздел ко благу всего войска никогда не был произведен, а бедным рыцарям и оруженосцам, которые так помогли завоевать это добро, достались лишь серебряные Слитки вроде тех, что попрятали дамы в своих ваннах. Остальное же добро, которое было оставлено для раздела, было подло расхищено, как я вам уже об этом рассказывал. Тем не менее, венецианцы получили свою часть; что касается драгоценных камней и великих сокровищ, подлежавших разделу, все это было подло расхищено, как мы вам об этом еще скажем потом. LXXXVIII. ...В этом Влахернском дворце нашли огромные сокровища и большие богатства, там нашли богатые короны, принадлежавшие прежним императорам, и золотые драгоценности, и богатые, вышитые золотом, материи, и роскошные императорские облачения, и богатые драгоценные камни, и столько всяческих богатств, что невозможно было бы перечислить все эти великие сокровища золота и серебра, которые обнаружили во дворце и во многих других местах города. Robert de Clari. Op. cit., р. 72—81.