Археологические культуры и этнические общности

Вопросы интерпретации археологических данных, т. е. в первую очередь построения на их основе исторических выводов, не менее сложны, чем вопросы датировки. Здесь мы сталкиваемся с двумя крайними точками зрения: одни ученые преувеличивают возможности археологии и торопятся ответить на вопросы, на которые при нынешнем состоянии источников археология еще не может дать ответа, другие отличаются излишним скептицизмом и ограничивают возможности археологии описанием материалов, отказываясь от исторических реконструкций.

В первую очередь я остановлюсь на вопросе о соотношении археологической культуры и этнической общности43. Выше, в связи с критикой теории Коссинны, я уже касался этого вопроса.

Вследствие отсутствия четкой дефиниции при выделении «культур» часто наносят на археологические карты очень разные по своей значительности признаки. Собственно, это происходит так: картографируя одно- типные археологические объекты, мы замечаем, что, кроме объектов ши-              *7

рокого распространения, можно обнаружить вещи9 погребения, постройки, типические для замкнутого района и позволяющие отличить этот район от соседних. Поскольку картографируются явления разнородные, а теоретически не обосновано, какие из них наиболее существенны, это дает широкий простор для субъективных решений. Одни ученые выделяют археологические культуры, считая важнейшим признаком чаще всего типы вещей, другие включают и формы поселений, погребений и т. д. В результате вводятся в научное обращение как равноправные объекты исследования культуры, отличающиеся не только по содержанию, но и по охватываемой ими территории — от совсем небольших до занимающих тысячи квадратных километров. В последнее время наряду с термином «археологическая культура» все чаще для культур с широким территориальным охватом вводится термин «культурная область».

Следует обратить внимание на различие понятий «археологическая культура» и «культура» вообще, рассматриваемая как совокупность материальных и духовных ценностей, созданных человечеством. Археологическая культура — это прежде всего культура материальная, или технологическая: орудия труда, инструменты, жилища и т. п. Ее изучение позволяет характеризовать взаимодействие человека с природой. Другие стороны человеческой культуры—социальная (образующаяся из отношений людей между собой) и идеологическая (идеи, верования, знания)— предстают перед археологом лишь как результаты научной реконструкции. Но именно эти стороны представляют то индивидуальное, что характеризует данную культуру, ибо научные и технические открытия быстро распространяются от общества к обществу, и одинаковая или близкая материальная культура встречается на огромных пространствах44.

К сожалению, понятие «этническая общность» толкуется в современной науке также весьма расплывчато45. Все, кто пытался составить перечень видов социальных связей, могущих очертить понятие «этническая общность», неизбежно сталкивались с тем, что в определении участвуют многие признаки — общность языка, территории, религии и т. д., но в то же время ни один из них не является ни обязательным, ни главным46. Советские этнографы в последнее время пришли к заключению, что индексом, показателем, субъективным выражением всей совокупности объективных данных, определяющим принадлежность к той или иной этнической общности, в конечном счете является этническое самосознание. Само собой разумеется, что этот признак трудноприменим для объектов, изучаемых археологами.

Не разработана и классификация типов этнических общностей. Обычно называют три типа: племя, народность, нация.

иость племен такая, что их нельзя сравнивать ни с одноЗ самой мелкой мз археологических культур. На изданной Американским музеем естественной истории карте народов Тропической Африки выделено свыше 1 тыс. племен, в одном только Камеруне 225 племенных групп. Число индейских племен Америки превышает 700.

То, что называли племенами античные авторы или русские летописцы и что иногда удается определить по археологическим данным,— союзы племен. Но это — явление очень позднее: союзы племен возникают уже на рубеже классового общества. До них на протяжении большей части первобытнообщинной эпохи основной категорией этнической общности были группы родственных племен, живших на смежных территориях, говоривших на диалектах одного языка (или, вернее, на языках, близких друг к другу) и обладавших многими общими особенностями культуры. Очевидно, именно такие общности представляют большие археологические культуры («культурные области»), которые относятся чаще всего к энеолиту, бронзовому или раннему железному векам и играют важнейшую роль в изучении дописьменной истории. В зарубежной литературе к ним применяют (впрочем, без глубокого смыслового анализа) термин «народ». Вместо «культура шаровидных амфор» говорят «народ шаровидных амфор». Мы избегаем термина «народ» и говорим «носители культуры шаровидных амфор». Видимо, мы здесь имеем дело с какой-то этнической категорией, охватывающей ряд племен.

Но какие из признаков этнической общности могут найти отражение в археологических материалах» могут быть картографированы и характеризовать древние племена и народы?

Советские ученые полагают, что археологические культуры дают возможность получить представление о гораздо более широком круге явлений, чем только об этнической принадлежности их создателей. «Археологическая культура отражает развитие производительных сил и производственных отношений, а также ряда надстроечных явлений, характеризующих в совокупности данное общественное целое, и является источником для восстановления определенного этапа в истории того или иного народа и его культуры (в общеупотребительном смысле)... В пределах широких археологических категорий можно отметить такие особенности «быта, одежды, жилища, утвари, труда, орнамента, деталей погребального обряда и т. п. той или иной локальной группы населения, которые дают основание характеризовать эту группу уже как этническую»,— писал А. Д. Удальцов47. Однако некоторые археологи еще придерживаются устаревшего взгляда, что всякая археологическая культура должна иметь этническое значение. Под археологической культурой они понимают такие ассоциации археологических явлений, которым безусловно соответствуют определенные этнические единства. Археологической культуре должна отвечать одна и только одна этническая общность людей 48.

Но если основывать наши рассуждения на реальных фактах, то можем ли мы считать, что археологическая культура совпадает с этнической общностью? И существуют ли непосредственные ее связи с таким важнейшим признаком этнической общности, каким является язык? Обратимся к конкретным примерам из этнографии, заранее оговорив, что они относятся к народам, связанным с определенными географическими условиями, определенным типом хозяйства, и потому представляют проблему в несколько огрубленном виде. Зато здесь мы имеем дело с явлениями, так сказать, «чистыми», без многочисленных исторических наслоений.

Примером, подтверждающим тезис о единстве культуры и этноса, могут служить эскимосы Америки.

падает с границами хозяйственно-культурной арктической области» единственными представителями которой они являются. Они едины в расовом отношении. Их диалекты настолько слабо дифференцированы» что эскимос с Аляски без большого труда поймет эскимоса из Гренландии. Формы их жизни и соседних индейцев настолько различны» что мы без труда можем провести этническую границу 49. Пример противоположный — индейцы пуэбло. Их культура до мелочей сходна на больших территориях расселения от юго-западных штатов США до Северной Мексики. Но разговаривают они на четырех различных языках юта-ацтекской группы: тано» керес» хопи (шошоны) и зуньи. Количество примеров» когда у различных современных народов наблюдается чрезвычайно сходная» а иногда и одинаковая культура» может составить огромный список. Назовем хотя бы узбеков и таджиков» латышей и эстонцев» чувашей и марийцев, болгар и гагаузов» гиляков и ульчей.

Поскольку этнические единства первоначально складывались среди отдельных групп людей» постоянно общавшихся между собой» а средством общения был язык» древнейшие этнические и языковые общности» вероятно, совпадали. «В дальнейшем, однако» в силу различных закономерностей и темпов развития языка и культуры такое совпадение неизбежно частично или полностью утрачивалось» хотя связь между обоими этими общественными явлениями в тех или иных формах всегда сохранялась»50.

В случаях, когда происходят процессы ассимиляции, заимствования языков в связи с приходом новой этнической группы, взаимоотношения языка и культуры сложнее. Можно привести примеры, когда, резко, различаясь с соседями в формах жизни и даже несмотря на заимствование языка, народ сохраняет почти в неприкосновенности свою прежнюю культуру. Такова, например, культура разговаривающих на сингалезском языке ведда на Цейлоне или части пигмеев Африки, живущих в этносимбиозе с неграми. Завоевание Нормандии викингами Роллона в начале X в. (911 г.) отделено от вторжения в Англию Вильгельма Завоевателя (1066 г.) периодом в полтора столетия.

Археологи понимают, что одинаковая материальная культура может принадлежать сообществам разговаривающих на разных языках людей, и давно уже предполагают, что, скажем» восточная область единой гальштатской культуры раннего железного века принадлежала иллирийцам, а западная — кельтам. Попытки автохтонистов искать предков того или иного народа на той же территории» где народ этот ныне проживает» чаще всего неосновательны ввиду того, что на протяжении многих веков непрерывно происходили миграции. Народов, история которых протекала бы в полной изоляции, почти не существует. Географические границы распространения языковых семей и групп непрерывно изменяются. Нужна крайняя осторожность при сопоставлении языка и археологической культуры. Поскольку здесь не удается установить никакого закона взаимосвязи, исследователю приходится поочередно пересмотреть все возможности в каждом отдельном случае, отказавшись от наивного отождествления археологической культуры и языковой группы. Такой вывод для языковедов совсем не нов.

Пещера Сантимамин (Бискайя, Испания). Главная композиция в ротонде.

Около 2,5 м

->

Л ас Чимснеас (Сантандерgt;, Испания). Изображение оленя. Длина около 40 см. Верхний палеолит

Пещера Пеш-Мерль (Ло, Франция). Изображение группы лошадей с туловищем, покрытым точками. Негативные изображения рук. Длина 2 м

Но если мы не можем установить непосредственную корреляцию языка и археологической культуры, то нельзя ли все же выявить такие связи через посредство других компонентов этнической общности, ибо для археологов и этнографов, в отличие от лингвистов, этническая общность — понятие иное, чем только лингвистическая общность. Мы уже отмечали, что самый метод выделения археологических культур таков, что они оказываются очень разными в этносоциологическом смысле явлениями, разными формами исторических общностей. Отдельные из них могут представлять собой лишь определенный хозяйственно-культурный тип, выражающий специфические особенности развития в различных географических условиях (например, пешие охотники лесной полосы, оседлые рыболовы низовьев больших рек) 52. Там, где идет речь об археологической культуре, соответствующей хозяйственно-культурному типу, нет никаких оснований предполагать этническую или языковую общность53. Поэтому прав Н. Н. Чебоксаров, который утверждает, что памятники неолитической культуры Восточной Европы, характеризовавшиеся керамикой с ямочно-гребенчатым орнаментом, не дают ответа на то, принадлежали ли они действительно родственным по происхождению и языку древним финно- угорским племенам или были оставлены группами рыболовов и охотников таежной полосы, имевшими различное происхождение и во многих случаях, возможно, даже не связанными между собой. Это тем более верно, что, например, хозяйственно-культурный тип, к которому относятся северные восточнославянские племена, больше отличался от южного восточно- славянского, чем от соседствующего с ним финно-угорского.

Сложнее обстоит дело с теми археологическими культурами, которые соответствуют по своему характеру так называемым историко-этнографическим областям. В этих случаях бывает трудно, а иногда и невозможно ответить иа вопрос, имеем ли мы дело с группами, родственными по происхождению и близкими по языку, или же с разнородными, выработавшими в результате длительного исторического контакта общие черты культуры. Лучший пример таких областей — Прибалтика или Северный Кавказ, где существуют очень близкие культуры при крайней языковой дробности.

Итак, какие элементы археологической культуры могут свидетельствовать о том, что данное общество представляет некую этническую единицу? Это элементы, не связанные непосредственно с производством, с географическими условиями, влияющими на хозяйство и быт, главным образом те, что относятся к духовной стороне жизни, к искусству, религии, которые отражают традиции, переходящие от одного поколения к другому. В самом деле, орудия труда и оружие могут быть сходными у разных народов; они, как иногда говорят, «не этноспецифичны», так как их форма определяется в первую очередь функциональным назначением и лишь затем традициями. Жилище и приемы строительства зависят в большей мере от географических условий (климата, наличия того или иного строительного материала и т. п.). А вот орнамент и форма сосудов — на редкость устойчивые элементы культуры и часто, несмотря на многие изменения судеб того или иного племени, по традиции сохраняются на протяжении веков, так что даже в новых формах можно увидеть их генетическую связь с прежними. Художественная форма является выражением идеи, связана с особенностями развития человека в пределах данной исторической области, с определенной исторической эпохой и определенной степенью этнического самосознания.

В глубокой древности особенности художественного развития каждой области наблюдаются гораздо более последовательно, чем в современно

сти, однако и здесь необходима осторожность. Например, в сходных ис~ торических условиях у разных племен могут независимо возникнуть сходные элементы материальной культуры. Так, в эпоху энеолита на гигантских пространствах от Дуная до Китая у раннеземледельческих племен появилась очень сходная крашеная керамика. У разных племен независимо друг от друга могли сложиться одинаковые приемы изготовления и украшения посуды. Бывает, что керамика разных племен нивелируется в процессе исторического развития. Нельзя, например, различить керамику бургундов на Рейне и вестготов в Южной Галлии. Здесь деятельность мощных производственных центров и распространение моды имели такое значение, что собственно племенные формы были утрачены. Хорошим отличительным признаком племени являются особенности в одежде, в прическах, на что обращали внимание еще античные авторы. Но, к сожалению, в археологических материалах мы не находим ни одежды целиком, ни причесок, а лишь отдельные детали: металлические застежки, шпильки, пояса, пуговицы, по которым, правда, иногда удается реконструировать целое. Но именно эти детали одежды были больше всего подвержены влиянию международной моды, происходили из одних и тех же производственных центров. Наконец, для этнических определений могут иметь значение детали погребального обряда, и именно детали мелкие, подчас малозаметные.

Логически можно предположить, что такие особенности материальной: культуры, как названные выше, не зависящие от производства и потому могущие служить «этнизирующими» признаками, должны развиваться параллельно с признаками языковыми и, таким образом, могут указывать на этнолингвистическую связь наличие традиций в каком-то обществе предполагает общение между его членами, а средством общения является язык. Никаких иных доказательств справедливости этого утверждения мы привести не можем.

Слабость метода заключается в том, что мы вынуждены рассматривать культуру не как целое, а как сумму ее отдельных частей, причем «диагностическими» оказываются, как правило, признаки второстепенные.

Представители «новой археологии», рассматривающие культуру как сумму находящихся во взаимодействии субкультур, не смогли выработать систему обнаружения тех признаков сходства и различия, которые позволяют судить о данной культуре как о некоей этнической общности, отличающейся от других общностей. Вообще само по себе понятие этнической общности их мало интересует. Придавая значение нематериальным аспектам «культуры», они рассматривают язык и письменность прежде всего как средство информации и коммуникации. Психология, поведение членов первобытного коллектива для них не являются признаками этноса. В соответствии с принципами бихевиоризма они признают, что поведение представляет совокупность реакций организма, вызываемых стимулами среды. Но устойчивые нормы поведения рассматриваются только как элементы культурной, а не этнической общности.

Установить, что некоторые археологические культуры позволяют судить об этнических общностях, а следовательно, и о языковых явлениях, еще недостаточно ни для археологов, ни тем более для лингвистов. Были сделаны попытки сопоставить существующие в языкознании представления о формировании древнейших языковых общностей с данными археологии. История и практика таких сопоставлений — тема для особого разговора, и, не касаясь ее здесь, отметим лишь, что ни языковеды, ни археологи, с нашей точки зрения, не подготовлены еще к решению таких вопросов. Обнаруженные совпадения данных археологических карт с дан

ными лингвистических при неполноте тех и других — не более, чем совпадения, и не могут быть признаны основой для научных обобщений. Неудачные поиски территории, где могло возникнуть индоевропейское языковое единство, служат этому лучшим доказательством.

Особая проблема — возможность отождествления археологической культуры и того или иного упоминаемого в письменных источниках народа55. Казалось бы, что здесь все просто: достаточно определить, какие характерные памятники были на территории, которую древние авторы называют территорией расселения какого-либо народа в их время. Более того, определив такую культуру, можно ретроспективно идти в глубь веков и, прослеживая генетические связи, выяснить ее древние корни. Однако в практике археологов иногда производятся реконструкции при недостаточ- ной критике источников, что порождает ложные представления об этно- генезе ныне существующих народов. Сведения античных авторов очень неполны, ненадежны и неточны. Нередко они не описывали действительные этнические единства, а классифицировали их. Так, схема Гекатея* утверждавшего, что на востоке живут индийские племена, на севере — скифы, на западе — кельты, на юге—эфиопы, долго была исходной для греческих авторов и в частности служила причиной того, что они причисляли германцев к кельтам. Тацит считал венедов германцами, потому что они оседлы и этим отличаются от кочевников-сарматов. Наиболее точные этнографические описания Европы к северу от Альп впервые появились у Цезаря, но даже он в угоду своим политическим соображениям указал на Рейн как границу между кельтами и германцами, хотя в его время Рейн такой границей еще не был56.

Но и собственно археологические материалы, относящиеся к раннеисторическим эпохам, предстают в сложном для изучения виде. Археологам легче судить о культурах наиболее древних—каменного века и эпохи раннего металла, когда население еще было редким, контакты и торговые связи между отдельными обществами слаборазвиты. Тогда вследствие замкнутой жизни общин культура каждой человеческой группы (родственной или территориальной) создавалась главным образом на основе опыта предыдущих поколений, на основе местных традиций57. Археологические культуры того времени, вероятно, чаще всего соответствовали таким этническим общностям, как племена или группы родственных племен58. Именно в эти эпохи, о языках которых мы ничего не знаем, археологические культуры предстают в наиболее «чистом» виде.

В более позднее время очень трудно определить границы развитых археологических культур, таких, как, скажем, латенская, поскольку они оказали большое влияние на соседние культуры, и обширные пояса переходных зон не позволяют выяснить, какова была первоначальная территория, где зародилась культура. И во всяком случае нельзя отождествлять территорию народа, создавшего такую культуру, с территорией ее распространения, так как необходимо считаться с ростом величины этнических общностей, с тем, что основные процессы, оказывающие влияние на их формирование,— консолидация и ассимиляция. Эти процессы охватывали не только родственные, но и чуждые друг другу племена. Формирование крупных этнических общностей, больших европейских семей народов — кельтов, германцев, славян — происходило во время, близкое к тому, когда впервые о каждом из них упоминают письменные источники. Эти общности вступали в письменную историю в момент решительных изменений их культуры, когда они как бы сбрасывали с себя старую археологическую «одежду». Поэтому так сложно с помощью археологии возвести этническую историю этих народов в более древние эпохи.

Отсюда трудности в попытках решения вопроса, скажем, об этногенезе славян. В целом культура славян VI в. н. э. настолько отличается от предшествующей, что создается впечатление их внезапного появления в это время.

Попытки искать «этнизирующие признаки» в предшествующих куль- турах до сих пор не увенчались полным успехом.

Сходная картина и у германцев. Утверждение Г. Коссинны, что культура германцев позднелатенского времени, описанная Цезарем, может быть возведена к бронзовому веку или даже неолиту северных областей, неосновательно 5. В позднее римское время типологические ряды фибул, керамики, украшений обрываются и образуются новые, которые удержи» ваются иногда до эпохи викингов и корни которых находятся не на севере, а в кельтской культуре среднелатенского времени.

Сходная картина у кельтов. Они упоминаются впервые в письменных источниках в V в. до н. э.— это ранняя латенская культура. Она появляется внезапно, и хотя есть основания искать кельтов в кругу населения гальштатской культуры, точных археологических доказательств нет. На территории, Позже приписанной кельтам, было столько волн народных передвижений, что народ, который мы называем кельтами, является продуктом многочисленных скрещиваний и перемещений. Поэтому неверно опыт опознавания этнических общностей, пригодный Для Эпох, имеющих письменные источники, применять для периодов, именуемых в зарубежной науке «доисторией».

Если мы примем терминологию, согласно которой этническая общность— это народ, а этнографическая группа — это часть народа, то каковы возможности археологии наметить границы таких этнографических групп?

Казалось бы, удачным должно быть решение вопроса о границах поселения древних германских племен, так как сведения Цезаря и Тацита относятся ко времени, когда эти племена действительно существовали. Но несмотря на то что Коссинна, считая этот вопрос легко разрешимым, якобы нашел каждому из названных в письменных источниках германских племен свой археологический эквивалент, и поныне, через 50 лет, еще недостаточно данных, чтобы дать подлинно научный ответ. Критическое изучение находок в Средней Европе, относящихся к римскому времени, показало, что можно наметить границы между германцами и римлянами, германцами и балтами, но нельзя по археологическим данным определить все мелкие германские племена, названные Тацитом в его «Г ермании».

Археологические культуры, которые можно было бы связать с племенами, намечаются, но их гораздо меньше, чем племен в письменных источниках, н мы пока еще не знаем, что означают эти культуры.

Проблема, вероятно, была бы решена, если бы мы имели карту разговорных языков той эпохи для сравнения с археологической картой. Но известно, как мало мы знаем кельтский или иллирийский языки и ценой какой опасной акробатики даются реконструкции целого по известным отрывочным данным. Бельгийский археолог Де Лаэт жалуется на чрезвычайно быструю эволюцию взглядов языковедов по вопросу о том, на каком языке разговаривали в Бельгии накануне римского завоевания. Сначала считали, что на германском, потом решили, что на кельтском, на короткое время одержал победу иллирийский язык, сейчас на горизонте вырисовывается «бельгийский» — доиндоевропейский язык с наслоившимся кельтским. А источники не менялись: несколько собственных имен, названий божеств, названий местности и довольно ясное свидетель

ство Цезаря в пользу кельтского языка60. Мы привели этот пример с целью показать, как неустойчивы еще наши знания даже по вопросам, по которым мы располагаем сравнительно достаточными археологическими источниками.

Таковы трудности, связанные с участием археологов в решении проблем этногенеза. Область этногенетических исследований требует комплексного решения проблем коллективными усилиями археологов, этнографов, лингвистов, историков, антропологов. Археологические источники сами по себе дают возможность установить наличие этнокультурных областей в глубокой древности, но всякая попытка связать эти данные со сведениями об упоминаемых античными авторами или ныне существующих народах уже выходит за пределы возможностей одной археологии. Степень и возможности участия в решении проблем этногенеза должны быть определены специалистами каждой из названных выше дисциплин. Но поскольку для нас, археологов, такие возможности небезразличны, сошлемся на авторитетные мнения специалистов.

Антропологи считают, что при современном состоянии наших знаний использование антропологических данных для решения проблем этногенеза наиболее эффективно в зонах контакта между расами первого порядка (европеоидами, монголоидами, негроидами). Все работы по исторической антропологии не поколебали основного, принципиального убеждения антропологов, что расовые (биологические) отличия людей не влияют непосредственно на их культуру. Поэтому антропологические данные в отдельных случаях должны помочь в деле сопоставления археологических культур и этнических общностей, но почти никогда не могут иметь решающего значения 61.

Из всех смежных наук наибольшие надежды археологи возлагают на топонимику. Но вот что пишут специалисты: «Топонимика с давних пор играла доминирующую роль в этногенетической проблематике. В этом, конечно, нет ничего удивительного, так как местные названия — самый заметный результат локализаций и миграций этнических групп. Однако до последнего времени основные принципы методики топонимического исследования оставались спорными, и использование топонимического критерия для определения пространственно-временных характеристик этнической группы оказывалось сомнительным. Прежде всего неверным представляется в настоящее время положение о том, что районы наибольшего сосредоточения гидронимов определенной языковой принадлежности являются областью первоначальной локализации соответствующей этнической группы» 62. «Немало бед принесли упрощенные представления об «увязке» наук, как всегда, когда не задумываясь, твердят кажущееся ясным. Часто повторяют, что только взаимное подтверждение данных топонимики археологическими, этнографическими и т. д. обеспечивает достоверность. Но готовы ли сейчас науки ко встрече? Карты археолога, антрополога, диалектолога, топонимиста трагически неполны и изменчивы... Поспешное и некритическое «перекидывание мостиков», навязывая науке выводы, не опирающиеся на ее материал, приводило к вульгаризаторским фантазиям, за которые приходилось дорого расплачиваться. Опасно скороспелое искусственное привязывание топонимических данных к археологическим или обратно. Понятна научная осторожность авторов лучшей топонимической работы у нас — В. Н. Топорова и О. Н. Трубачева (Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962.— А. М.);... они в итоге большой исследовательской работы подчеркнуто ограничили свои выводы сферой языка, отводя всякую попытку увязывать полученные результаты

63

с данными археологии» . А. Л. Монгаит

Топонимика является лишь одной из областей лингвистики. Для решения теоретических основ этногенеза важно установить взаимоотношения археологии и лингвистики в целом.

Не соответствует современному уровню языкознания предположение» что для поздних эпох главным направлением глоттогонического процесса являются дифференциация» распад языковых единств» расселение народов из единого центра64. Основываясь на этом предположении, некоторые археологи ищут центры происхождения культур. Однако этногенетический процесс, по-видимому, протекал по-разному в разные исторические эпохи, и если на начальных этапах человеческой истории это была преимущественно дифференциация, дробление и расселение племен» то на рубеже доклассового и классового общества это была главным образом интеграция, слияние различных этнических общностей и образование на их основе новых народностей. В последнее время среди лингвистов все большее распространение получает мысль, что так называемые праязыки» якобы породившие целые языковые семьи путем дифференциации, были на самом деле группами диалектов» имевших общие черты 65.

Еще в 1950 г. С. П. Толстов выдвинул гипотезу «первобытной лингвистической непрерывности»» согласно которой в результате тысячелетней истории первобытных родов, взаимообмена и взаимопроникновения языки ближайших локально родовых групп были настолько близки между собой» что не имели резких лингвистических границ. Все первобытные языки столь близки друг к другу, что оказываются на положении позднейших диалектов или даже говоров,— однако при удалении на определенное расстояние взаимная понимаемость постепенно исчезает. Но вместе с тем это отнюдь не диалекты в современном понимании» а самостоятельные языки, так как кроме них никаких других языков не существовало и каждый из них являлся орудием общения экономически самодовлеющего коллектива. Эта гипотеза» предполагающая, что и в древности протекали важнейшие процессы интеграции языков, позволяет понять причины некоторых неудач в попытках решать проблемы этногенеза путем сопоставления археологических и языковых данных.

Если речь идет не о соответствии археологических культур и этнических общностей в глубокой древности, а о проблемах этногенеза современных народов, то в конечном итоге единственно научным методом является метод восхождения от известных поздних данных к более ранним. Но оказывается, что труднее всего в таком восхождении перешагнуть рубеж письменной и дописьменной эпох, о чем уже говорилось выше. Над всеми этими фактами советские ученые задумывались и приходили к заключению, что появление новых «этнических качеств» следует связывать с теми переломными» критическими периодами в истории племен и народов, «когда происходят коренные изменения в общественном строе и в идеологии»66. Одним из таких переломных периодов было время зарождения классового общества, к которому и относится появление на исторической арене славян, германцев и кельтов. Советские ученые справедливо отмечали, что «языкам и национальностям современной Европы предшествовали некогда совершенно иные языки и этнические образования» сменявшие в свою очередь еще более древние и примитивные языки и этнические группы»67. Древние племена, известные нам по археологическим культурам, могли быть общими предками различных исторических народов — и славян, и германцев. Языковые предки германцев, славян и балтов разговаривали на каких-то древнейших североиндоевропейских наречиях. К какому времени отделилась балто-славянская группа наречий и когда она разделилась на славянскую и балтскую, никто пока

сказать не может68. Во всяком случае, есть все основания полагать, что каждый народ восходит не к единому, а к нескольким предкам, что количество этнических единиц в ходе истории уменьшается. Это не препятствует, однако, тому, что в отдельных случаях происходит распадение племен и народов на дочерние племена и на роды.

Относительно бронзового века еще нельзя говорить ни об иллирийцах, ни о кельтах, ни о славянах:              во II тысячелетии до н. э. этих

народов или их прямых предков вообще не существовало. Характеризуя отдельные племена и их группы, выявляемые по археологическим источникам в Европе в бронзовом веке, еще нельзя пользоваться этническими наименованиями, заимствованными из письменных источников. Консолидация племен как этнических общностей, к которым восходят современные народы, произошла на высшем этапе развития первобытнообщинного строя, накануне возникновения классового общества. Попытки найти того кроманьонца, от которого произошел славянин, и другого кроманьонца, от которого произошел француз или англичанин, не только научно не оправданны, но порочны, так как в них содержится идея об извечной биологической разнице, предопределявшей судьбу каждого народа на протяжении всего его исторического пути. Принципиально важным тезисом марксистского учения об этногенезе всегда являлось отрицание «чистого» как в расовом, так и в языковом и культурном отношении происхождения народов.

Одна из причин трудностей в изучении проблем этногенеза — слабость источниковедческой работы, «потребительское отношение» к источнику. Вместо полного и всестороннего анализа археологического источника исследователь подчас выбирает из него лишь данные, подтверждающие его концепцию, и отвергает другие. При этом, как правило, вероятность того, что событие произошло или могло произойти, рассматривается как достаточная, чтобы исходить из представления, что это событие действительно было. Простое совпадение ареала археологической культуры с данными письменных источников, указывающими на близкие к этой культуре территории, населенные какими-то племенами, считается достаточным для отождествления этих племен с данной культурой. После этого происходит элементарная формально-логическая ошибка: автор предполагает доказанным то, что он должен был доказать. Такое отношение к источникам определяется не только неразработанностью методики исследования, но и тем, что в ряде случаев археология, несмотря на значительные темпы роста своих источников, не обладает еще достаточным их количеством, чтобы ответить на вопросы этнической истории, а исследователи торопятся эти ответы дать.

Высказанные мною сомнения в ныне достигнутых возможностях этнического определения археологических культур побудили меня в дальнейшем тексте предпочитать археологические названия культур названиям, связывающим их с какой-либо лингвистической или этнической общностью. Вместе с тем, признавая, что археологическая культура в большинстве случаев является созданием какого-либо народа или группы племен, я допускаю применение терминов типа «племена шнуровой керамики» и т. п.