К ЧИТАТЕЛЮ

Современные историки, философы, политологи считают советский режим в том виде, в каком он сложился на рубеже 20— 30-х годов, классическим образцом левого тоталитаризма. После Второй мировой войны этот его вариант в различных модификациях получил «второе дыхание» за пределами СССР.

В начале 50-х годов ближе всего к советскому образцу подошли страны Восточной Европы — Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария, Албания, Югославия*. Именно в этих государствах после кратковременного, политически вариативного переходного этапа народной демократии (1944—1948), которому была свойственна острая политическая борьба за характер власти, наступил период внедрения принципов организации общества по советскому образцу. 1949—1953 гг. стали временем интенсивной сталинизации региона.

Как протекал этот процесс? Какие социально-политические силы оказались заинтересованными в утверждении сталинского варианта социализма? С помощью каких инструментов шло установление тотального контроля над обществом и личностью, как

’ Применительно к группе вышеназванных стран в книге используется термин «Восточная Европа» в его геополитическом смысле.

достигалось гражданское согласие? Какими методами осуществлялось подавление сил, которые правящими коммунистическими группировками в тот или иной момент рассматривались в качестве наиболее опасных противников режима? В чем причина широких политических репрессий в компартиях и их руководстве? Какую роль в насаждении сталинизма в странах региона играло советское высшее руководство и сколь высока была в этом процессе активность новых национальных партийно-государственных элит? И, наконец, стали ли сложившиеся в 1949—1953 гг.

Определяя географические рамки своего исследования, авторы сочли возможным не включать в качестве объекта анализа историю ГДР 1949—1953 гг. Такая позиция определялась в значительной мере тем, что послевоенные восточные германские территории изначально развивались в особом оккупационном режиме, установленном международными решениями глав великих держав. Ялтинско-Потсдамские договоренности, касавшиеся всей территории Германии, определяли направление и содержание преобразовательных процессов в советской зоне оккупации Германии, что обусловило не только их хронологическую асинхронность по сравнению с другими странами региона, но и специфику процесса ста- линизации возникшей в 1949 г. ГДР. В советской политике ГДР занимала особое место, отдельное от стран Восточной Европы, ибо в Москве все еще продолжали рассматривать ее судьбу в рамках общегерманской проблемы. Здесь лишь весной 1953 г. прекратила свою деятельность Советская контрольная комиссия, а наблюдение за работой органов власти ГДР с точки зрения выполнения ими Потсдамских соглашений стал осуществлять Верховный комиссар СССР в Германии.

Кроме того, следует иметь в виду, что в этот период внутри советского руководства не было единства по вопросу целесообразности строительства социализма в ГДР. В частности, в мае 1953 г. на заседании президиума Совета министров СССР проявились разногласия на этот счет1. В отечественной историографии высказывается предположение, что в высшем советском руководстве все еще имели место расчеты на объединение Германии, которая могла бы стать «серьезным противовесом растущему американскому влиянию в Западной Европе». Поэтому отнюдь не случайно в отечественной и зарубежной, в том числе немецкой, историографии ГДР 1949—1953 гг. предстает как самостоятельный объект исследований истории стран советского блока2.

Авторский коллектив рассматривает данную книгу как логическое продолжение вышедшей в 1993 г.

С 1949 г. начался новый этап в истории региона: компартии стали интенсивно осуществлять трансформацию всех сторон общественной жизни в соответствии со сталинской доктриной построения социализма. Речь шла не только о коренных переменах в формах собственности, организации производства и социальных отношениях, но и о принципиальных изменениях в структуре государственной власти и управления. Поэтому отнюдь не случайно период 1949—1953 гг. получил в научной литературе название «горячей фазы советизации» региона.

Смерть харизматического лидера весной 1953 г. стала знаковым явлением в развитии советского блока. Она сделала возможным постепенный, с приливами и отливами отказ правящих группировок в своей реальной политике от догматических сталинских постулатов. Необходимость этого настойчиво диктовалась все четче обрисовывающейся угрозой внутрисистемных кризисов. Начинались новые времена...

В марксистской, отечественной и зарубежной, исторической науке 1949—1953 гг. рассматривались как триумфальное наступление социализма, время становления с братской советской помощью международных отношений «нового типа». Такая позиция обусловливалась, с одной стороны, идеолого-политической задан- ностью, с другой, — доступностью для исследователей только официальных, открытых партийных документов, что заставляло многих уходить от изучения «неудобных», но составлявших сущность режима проблем.

На рубеже 80—90-х годов мощные общественные и социальные сдвиги, приведшие к краху коммунистических режимов в Европе, обусловили начавшийся в отечественной науке отход от понимания сугубо прикладной роли исторических исследований.

Возникшая в конце 80-х годов новая историко-политическая ситуация, как и устранение идеологической цензуры в науке, немедленно сказались на характере и профессиональном уровне исторических исследований.

Изменение политической реальности в России сопровождалось шквалом критики советского прошлого и нарастанием новой волны политизации и мифологизации в исторической науке. С точки зрения тематики данной книги это в полной мере проявилось в обсуждении феномена тоталитаризма. В западной историографии эта проблема присутствовала еще с конца 20 — начала 30-х годов и весьма интенсивно дискутировалась философами, политологами и историками в 50—80-е годы, когда была разработана теория тоталитаризма, выявлены его системообразующие признаки и специфические черты, определяющие разновидности этого исторического явления. Тогда же был поставлен вопрос о сущностной идентичности фашизма и коммунизма. Такая постановка получила достаточно широкое, хотя и не единодушное признание ученых-обществоведов за рубежом4. Наряду с этим, существовала и продолжает существовать точка зрения о нетождественности этих исторических явлений. В исследованиях все настойчивей проводится мысль о необходимости дифференцированного анализа различных тоталитарных режимов, о выявлении не только сходств между ними, но и различий, которые не менее важны и могут быть обнаружены и поняты лишь при сравнительном анализе конкретно-исторического материала5.

Крушение власти КПСС в СССР сняло с отечественных ученых политический запрет на обсуждение проблемы тоталитаризма и его типов. Как результат этого появились сначала переводы ранее изданных за рубежом фундаментальных работ авторов теории тоталитаризма и критиков коммунизма — А.Аренд, Р.Арона, Н.Бердяева, Э.Морена, М.Джиласа, Ж.Желева и др.6

В отечественной науке, прежде всего среди философов, начались уже в конце 80-х годов дискуссии о сущности тоталитаризма.

о характерных признаках тоталитаризма, отмечая, что тоталитарные режимы вне зависимости от их направленности, являлись своеобразной реакцией «на ситуацию вызова». При этом под «ситуацией вызова» понималась «необходимость ускоренной модернизации, форсированного догоняющего развития, когда общество испытывает очень сильные перегрузки»7.

Сталинский режим, установленный на рубеже 20—30-х годов в СССР, был квалифицирован как наиболее тоталитарный, «поскольку он охватил все сферы человеческой деятельности, и материальной, и духовной». Одновременно было констатировано, что фашистский режим в Германии уступал сталинизму «в смысле контроля за хозяйственной деятельностью».

Чрезвычайно важно отметить, что участники дискуссии сделали попытку периодизации сталинского тридцатилетия в истории СССР, выделив три этапа, различных по тем целям или «общим проектам», которые власть предлагала обществу. Первый этап связывался с решением общенациональной задачи — индустриализации, которую «было призвано решать все общество». Второй этап, начиная с середины 30-х годов, определялся как «период чисток», удаления (уничтожения) несогласных, которых «быть не может». И наконец, третий этап — Великая Отечественная война: «...Это уже совершенно другое представление о сообществе. Это уже не авангард истории, не авангард мирового пролетариата, ведущего за собой пролетариат других стран, но это коллектив соотечественников, защищающих свою страну»8 и затем восстанавливающих ее, — добавим мы. Для понимания послевоенной истории Восточной Европы нам представляется чрезвычайно важным тезис, прозвучавший в этой дискуссии, о том, что «для установления новой сильной власти надо было, чтобы прежняя сильная власть сменилась "демократией". Свергнуть такую власть, связанную обычно с нестабильностью и отсутствием "порядка", носителям тоталитаризма было куда проще»9.

В основе дискуссий рубежа 80—90-х годов, проходивших среди отечественных политологов и историков, лежали теоретические наработки, главным образом зарубежных исследователей, в ряду которых, как уже отмечалось, активно обсуждался вопрос тождественности фашизма и коммунизма. Фактически в переводах начала 90-х годов иная точка зрения не была представлена. Во многом это было следствием политического «заказа» времени.

На этот «заказ» откликнулись российские историки, философы и юристы, в частности, А.П.Бутенко, Ю.И.Игрицкий, Г.И.Черняв- ский, К.С.Гаджиев и др., которые взяли на себя труд не только ознакомить отечественную научную общественность с основными тезисами и аргументами западных теоретиков тоталитаризма, но и сформулировать свои позиции по этой проблеме10. Часть российских ученых по сути дела приняла тезис о тождестве базисных характеристик фашизма и коммунизма. Некоторые в пылу идеологополитического разоблачения мифологем, сформированных советской историографией, выдвигали тезис и о том, что «гитлеровский фашизм был во многом порождением сталинского»11.

Другие ставили вопрос о более «мягкой» природе и большей «эффективности» правототалитарных режимов по сравнению с коммунистическими, которые рассматривались как левототалитарные12. Сторонники подобных подходов «озвучили» свои позиции, в частности, на международной научной конференции «Тоталитаризм и антитоталитарные движения», состоявшейся в Харькове в 1994 г., где затрагивались проблемы послевоенной истории Восточной Европы. Они утверждали, что левые тоталитарные режимы «более основательно разрушают естественно-экономическую и социальную структуру общества, а также более тщательно маскируют свою антигуманную антидемократическую сущность». Было сформулировано принципиально важное заключение, что левототалитарным обществам легче трансформироваться в правые режимы, чем эволюционировать в сторону демократии13. На сегодняшний день мы можем констатировать, однако, что 10-летний опыт пост- коммунистического развития бывших европейских социалистических стран не подтверждает этот прогноз.

В изучении интересующей нас проблемы становления политических режимов в странах Восточной Европы безусловный приоритет в начале 90-х годов принадлежал политологам и философам. Политологические работы строились, как правило, на эпизодическом привлечении фактического исторического материала лишь в качестве иллюстраций. Это в значительной мере определя ло специфику, сильные и слабые стороны проделанной политологами работы и ее результаты.

Нам представляется, что политологические исследования, базирующиеся на принципе «абстрактно-общего», дают целостное осмысление социально-политических процессов, но не воссоздают картину конкретно-исторического развития. Эта задача может быть решена историками, которым свойственен метод изучения конкретных событий, фактов, особенного и универсального в истории каждой страны. Ее решение связано напрямую с «архивной революцией» в России в первой половине 90-х годов. Именно она открыла доступ историкам к некоторым ранее секретным фондам федеральных архивов, резко повысив информационную ценность исторических исследований. Тем самым создалась возможность приступить к изучению проблем, которые прежде по идеолого-по- литическим соображениям выводились за пределы научного анализа историков. К ним относится и проблема тоталитаризма.

Ответом на принципиально новую ситуацию стала организация в Институте всеобщей истории РАН специального методологического семинара под руководством д.и.н. Я.СДрабкина. Результаты работы этого семинара были реализованы в коллективном труде «Тоталитаризм в Европе XX века» (1996 г.), что явилось весьма весомым и реальным вкладом историков в шедшие научные дискуссии. Впервые в российской науке проблема тоталитаризма рассматривалась на основе системного анализа конкретно-исторического материала. Авторы этой работы, выделив тоталитаризм на основе трех сущностных его признаков (унитарная идеология, массовое движение, репрессивный режим) из системы родственных ему авторитарных и автократических режимов, определили фашизм и коммунизм как два различных подтипа тоталитаризма1^.

Оценивая вклад этого коллектива, хотелось бы специально отметить усилия авторов по поиску истоков и причин появления тоталитарных режимов. Материал по истории стран Восточной Европы 40—50-х годов, которым мы располагаем, в полной мере подтверждает их выводы о том, что гносеологические корни тоталитаризма лежали в стремлениях «различных социальных сил к резкому преобразованию существующих общественных отношений». «Тот факт, — резюмируется в книге, — что тоталитарные режимы возникли в столь разных странах... и в существенно различных исторических ситуациях, заставляет связать их рождение с назревшими потребностями различных слоев в социально-экономической и социально-политической модернизации общества, т.е. с ускоренным созданием основ индустриальной системы или переходом от одного его этапа к другому. И вместе с тем с условиями, когда "нормальный" процесс осуществления таких преобразований затруднен или невозможен»15.

В дискуссиях отечественных ученых по проблемам тоталитаризма активно обсуждалась и послевоенная история европейских стран советского блока. Еще до «архивной революции» в России состоялся ряд «круглых столов», где делались попытки пересмотреть оценки, бытовавшие в советской исторической науке. В ходе этих обсуждений в полной мере проявилась острая потребность в новой источниковой базе исторических исследований16. В таких условиях стало закономерным создание в начале 90-х годов в Институте славяноведения РАН Научного центра по истории сталинизма в Восточной Европе.

В течение ряда лет коллектив центра проводил поисковую работу в фондах Архива Президента (АП) РФ, Архива внешней политики (АВП) РФ, Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Государственного архива (ГА) РФ. Она завершилась публикацией в 1994—2001 гг. фундаментальных проблемно-тематических сборников документов: «Восточная Европа в документах российских архивов. 1944— 1953 гг.» Т. I—II, «Советский фактор в Восточной Европе. 1944— 1953 гг.» Т. 1 (1944—1948), «НКВД и польское подполье (По «Особым папкам» И.В.Сталина. 1944—1945.)», «Три визита А.Я.Вышинского в Бухарест. 1944—1946 гг.», «Из Варшавы. Москва, товарищу Берия... Документы НКВД СССР о польском подполье. 1944— 1945». Включенный в эти сборники корпус ранее недоступных исследователям документов из советских архивов, наряду с другими публикациями документов последних лет, коренным образом изменил источниковую базу изучения послевоенной истории стран Восточной Европы. Это позволило коллективу центра обратиться к ее монографической разработке, в частности, к проблеме формирования политических режимов советского типа в регионе в 1949—1953 гг., в новом ракурсе рассматривать роль и масштабы влияния высшего советского руководства на внутренние общественные процессы и глубину копирования советского опыта, критически переосмысливать то, что было ранее написано в марксистской историографии, в том числе и авторами данной работы17.

Перемены в характере власти в странах региона, происходившие на рубеже 80—90-х годов под антикоммунистическими лозунгами, не могли не повлечь за собой принципиального изменения парадигмы развития исторической науки в регионе. Исчезла монополия марксизма-ленинизма в официальной историографии. При плюрализме научных взглядов в современных историографиях бывших социалистических стран и множественности политических ориентаций авторов, при сохранении в некоторых странах, на наш взгляд, условно левого направления в науке18, значительная часть историографического спектра занята в настоящее время историками, которые или в предшествующий период уже находились в оппозиции к коммунистическому режиму, или на рубеже 80—90-х годов оставили марксистские позиции и перешли в лагерь его открытых критиков. В ряде стран в начале 90-х годов возникли научные учреждения (Институт современной истории в Праге, Институт политических исследований в Варшаве, Институт проблем тоталитаризма в Бухаресте, Институт истории 1956 г. в Будапеште), главной целью которых было на принципиально новой документальной основе дать интерпретацию послевоенной истории стран Восточной Европы, альтернативную марксистско-ленинской историографии.

К настоящему времени следует признать, что историки региона в посткоммунистический период внесли существенный вклад в ис- точниковое обеспечение разработки истории стран Восточной Европы, в том числе и на «социалистическом этапе» их развития. Об этом свидетельствуют многочисленные публикации архивных документов в виде сборников или отдельных тематических подборок19. Важно при этом подчеркнуть, что ученые всех направлений едины в стремлении создать новую документальную базу для изучения послевоенной истории.

90-е годы были отмечены развертыванием научной полемики вокруг оценок «социалистического прошлого», появлением в большинстве стран региона основанных на новых исторических источниках во многом дискуссионных монографических работ (книг и статей) как общего плана, так и по отдельным проблемам послевоенного времени20. Активно поднималась проблема советской (сталинской) модели социализма и ее внедрения в страны региона. В частности, в этом направлении плодотворно работали такие историки, как А.Верблян, К.Керстен (Польша), И.Баева, И.Марчева, В.Мигев (Болгария), М.Барновский (Словакия), К.Каплан (Чехия), В.Фрунзе, И.Кипер (Румыния), Я.Райнер (Венгрия)21 и др.

Таким образом, начался сложный, противоречивый процесс восстановления исторической правды. Именно на этом этапе освобождавшаяся от марксистско-ленинских догм историческая наука вновь оказалась перед угрозой политизации. Во весь рост встал вопрос об интерпретации новых источников.

Заметный подъем в исторической науке бывших социалистических стран в 90-е годы был обусловлен не только раскрепощением этой науки в результате крушения коммунистической власти, но и идейными потребностями новых политических элит, заинтересованных в абсолютной дискредитации прежних режимов. В значительной мере этим и объясняется то принципиально важное обстоятельство, что в посткоммунистических национальных историографиях всех стран региона стало преобладать антикоммунистическое направление. Усилия большинства исследователей были сконцентрированы в первую очередь на проблеме террора и репрессий в период «построения социализма»22, проблеме, которая вплоть до конца 80-х годов находилась под строгим политическим запретом, а в новых условиях стала рассматриваться многими учеными не как один из способов консолидации общества через устрашение, а как определяющий признак тоталитаризма.

Постановка в качестве центральной трагической проблемы террора и репрессий, во многом, естественна и объяснима. Но имеющая место в ряде работ ее абсолютизация, а порой и политическая эксплуатация, формирует у читателя (вне зависимости от намерения авторов) односторонний вывод, что сущность политических режимов в странах Восточной Европы сводилась только к их репрессивным функциям. Такая трактовка режимов мало соответствует исторической реальности, ибо за скобками остаются важнейшие компоненты их сущности: цивилизационный рывок через индустриализацию, урбанизацию, ускоренную социальную циркуляцию; создание системы широких социальных гарантий и социальной защищенности; введение принципа доступности культуры и всеобщности образования.

Апогеем примитивизации проблемы террора в странах, где власть принадлежала компартиям, является, на наш взгляд, вышедшая в 1997 г. в Париже «Черная книга коммунизма. Преступления. Террор. Репрессии», созданная международным коллективом под руководством французского историка С.Куртуа.

Переведенная на ряд языков, книга в 1999 г. опубликована и в России* с предисловием академика А.Н.Яковлева23.

Среди мировой научной общественности реакция на эту публикацию была далеко не однозначной. Острой критике подвергается предисловие, где С.Куртуа излагает замысел, концепцию и цели работы: поставить знак тождества между фашизмом и коммунизмом, распространить на последний прозвучавшие в Нюрнберге в 1945 г. обвинения фашизма в преступлениях против человечества. Метод доказательства этого тезиса в историческом сообществе расценивается как неприемлемый. Сравнительный анализ коммунизма и фашизма сведен автором предисловия только к числовому показателю через подсчет их жертв. Такой упрощенный, статистический подход к проблеме был расценен многими исследователями, в том числе и Н.Вертом, автором одного из центральных разделов книги, как антиисторический24. Среди ученых преобладает мнение, что предложенный С.Куртуа метод не позволяет выяснить ни сущности и специфики режимов, ни степени их укорененности в обществе, ни причин возникновения и краха.

Наиболее резкую и серьезно мотивированную критическую оценку позиции С.Куртуа дал немецкий историк МБукмиллер. «Черная книга» расценена им не как историческое исследование, а как «отражение политики по вопросу осмысления истории». Немецкий ученый видит главный концептуальный изъян книги в том, что авторами не раскрыты причинно-следственные связи явлений и событий. М.Букмиллер солидарен с другими немецкими историками — Г.Вебером и М.Хильдемайером, которые считают, что в книге отсутствуют принципиально новые материалы, а большинство фактов, выдаваемых С.Куртуа и другими авторами за сенсацию, давно известны в науке. Отметив очевидную бессмысленность многих тезисов Куртуа и агрессивность его обвинений, Бук- миллер подчеркнул, что публикацией такой работы ученый «полностью опорочил свою репутацию»25.

«Числовой» метод сравнения фашизма и коммунизма, как и концепция «Черной книги», в целом не поддерживается подавляющим большинством российских ученых, хотя в нашей науке есть

’ В русском издании поражает непрофессионализм переводчиков раздела «Восточная Европа — жертва коммунизма», что выражается в искажении цитат, имен, фамилий и названий, путанице в научном аппарате.

и отдельные ее сторонники1. Но не они определяют содержание идущей научной дискуссии о тоталитаризме. Академик РАН

А.О.Чубарьян считает, что использование «чисто количественных параметров» в качестве определяющих при сравнении систем нацистской Германии и Советского Союза является недопустимым упрощением и не позволяет раскрыть социальную сущность двух тоталитарных режимов26. По сути близкие позиции занимают ведущие специалисты академических институтов и вузов страны — Я.СДрабкин, Б.С.Орлов, А.И.Борозняк и др.

Среди специалистов по истории СССР и стран Восточной Европы «Черная книга коммунизма» также вызвала весьма критические оценки. Известный историк, профессор Карлова университета в Праге и Свободного университета в Берлине М.Рейман откликнулся на эту публикацию специальной книгой. Он подверг сомнению не только приводимые авторами «Черной книги» данные о жертвах коммунистического террора, но и убедительно доказал несостоятельность их генеральной посылки. М.Рейман считает недопустимой предпринятую С.Куртуа попытку возложить вину за конкретные преступления конкретных режимов на коммунизм как явление. Рейман отвергает сам принцип суммирования жертв тоталитарных режимов, существовавших в разные времена и в разных странах. Такой принцип, по мнению Реймана, весьма напоминает «методологию, как если бы коммунистическая наука подсчитывала жертвы "капитализма" и "империализма"»27. Позицию, близкую М.Рейману, занимают и ряд других исследователей истории стран Восточной Европы, в частности Г.Слабек, Л.Колаковский, Т.М.Исламов, К.Урбан, Т.Краус. •

Полемизируя с главной философской идеей «Черной книги» о тождестве фашизма и коммунизма, польский ученый Л.Колаков- ский считал необходимым отметить, что фашизм и коммунизм отличаются принципиально разными идеологиями — расовой и классовой, и поэтому идеология коммунизма была притягательна совсем для иных людей, чем идеология фашизма. Несмотря на то, что коммунистическая идеология оказалась всего лишь иллюзией, она, — подчеркивал Колаковский, — вызвала к жизни явление, не свойственное нацизму. Речь идет об историческом феномене: именно коммунизм породил в своем лоне собственных критиков, которые способствовали разрушению системы изнутри и вызвали ее окончательный крах. Профессор Слабек, оценивая «Черную книгу», подчеркнул, что она безусловно станет рубежом в описании новейшего времени, но «не благодаря своему особому познавательному содержанию, а как раз наоборот: вследствие доведения — во вступлении в особенности — тенденциозности и упрощений до такого апогея абсурда, который не мог не вызвать протестов и полемики даже со стороны людей, неприязненно относящихся к коммунизму, но в силу своих человеческих достоинств способных воспринять аргументацию своих оппонентов»28.

Вышеприведенные оценки коренным образом расходятся с су- перлятивами, которые даны академиком А.Н.Яковлевым в его предисловии к русскому изданию «Черной книги». Академик представил российскому читателю эту книгу как масштабную, серьезную, «туго набитую фактами», «многие из которых уникальны своей новизной, подчас невероятностью»29. Написанное в духе анафемы коммунистам, предисловие, к сожалению, не носит научного характера, а изобилует эмоциональными оценками, отражающими политическую конъюнктуру России начала 90-х годов2.

Будучи специалистами по послевоенной истории стран Восточной Европы, а Восточная Европа — это один из «геополитических» разделов «Черной книги» — мы берем на себя смелость утверждать, что этот раздел вызывает много нареканий. Несмотря на то, что авторами являются известные историки-профессионалы —

А.Пачковский (Польша), К.Бартошек (чешский историк, живущий после 1968 г. во Франции), — безусловно, знающие предмет и располагающие архивными материалами, этот раздел отличается упрощенностью изложения рассматриваемых событий, откровенной идеолого-политической заданностью, скудостью научного аппарата (большая часть его вторична), вольным обращением с фактами, вплоть до фальсификации. Как пример, можно привести изложение сюжета о «деле» Сланского. В трактовке Бартошека (с. 400—401) инициатором этого «дела» выступает Сталин. Готвальд же изображается лишь как человек, услужливо давший согласие. Между тем документально доказано (и автор этого не мог не знать), что инициатива определения Сланского как главной фигуры будущего процесса принадлежала именно представителям чешской политической элиты, активно поставлявшим в Москву компромат на генерального секретаря. Сталин же далеко не сразу дал согласие на арест «своего человека» в Праге. Содержание переписки Сталина и Готвальда по этому поводу было известно чешским историкам еще в начале 90-х годов.

В основу «польской» части этого раздела положена посылка об особо предвзятом отношении советских лидеров, и особенно Сталина, к Польше, полякам и ко всем общественным силам, так или иначе способствовавшим восстановлению независимости: дворянству, армии и духовенству (с. 342). Это особое отношение увязывается автором с пережитым Сталиным «бесчестьем» в связи с поражением Красной Армии под Варшавой в 1920 г. Причины репрессий против поляков таким образом сводятся только к личной мести Сталина и тем самым предельно упрощаются. Подлинный конкретно-исторический материал о репрессиях 40—50-х годов в Польше отрывается от исторической реальности, разрушается взаимосвязь и последовательность событий, создается заведомо искаженная картина развития Польши этого времени. По нашему убеждению, раздел «Восточная Европа — жертва коммунизма» наглядно и весьма убедительно показывает, что подбор фактов под заранее поставленную политическую цель антиисторичен и неизбежно демонстрирует ущербность авторской позиции. Трудно в связи с этим не согласиться с М.Букмиллером, подчеркнувшим, что: «Фанатический поход против коммунизма несет в себе элементы, которые были характерны для коммунизма сталинского образца: обобщения, безжалостное обвинение, не имеющее в своем основании эмпирических данных, и жесткая ценностная шкала без учета исторических событий»30.

На наш взгляд, концепция тождества двух режимов неизбежно ведет к упрощению истории, к «черно-белому» подходу в оценках послевоенного времени. Разрыв генетической связи между военнополитическими итогами войны, ростом левых настроений в Европе в целом и преобразованиями в общественном устройстве стран региона после войны при непосредственном участии СССР ведет к подмене в исторической памяти народов понятия «освобождения от фашизма» понятием «новой оккупации». Отсюда делается вывод об исключительно силовом, навязанном извне происхождении послевоенных режимов, не имевших якобы никакой социальной опоры в обществе. Примером такой подмены является послесловие профессора А.Фитовой к переводу на польский язык изданного в России сборника документов «НКВД и польское подполье (По «Особым папкам» И.В.Сталина), 1944—1945 гг.». А.Фитова, говоря о целях прихода Красной Армии в Польшу на заключительном этапе войны, обходит молчанием первостепенной важности задачу освобождения страны от гитлеровской оккупации и спасения тем самым польской нации от уготованного ей фашистами физического истребления. Выводятся за скобки и интересы СССР по обеспечению спокойного тыла действующей армии. С помощью целенаправленно подобранного конкретно-исторического материала читателю навязывается тезис о том, что Красная Армия появилась на польской земле с единственной и неотложной задачей — с помощью террора и репрессий внедрить сталинский вариант социализма и тем самым вновь поработить Польшу. Польское же общество изображается абсолютно единодушным в своем противостоянии и СССР, и польским коммунистам, что не соответствует исторической правде31.

Непредубежденному читателю ясно, что такие подходы преследуют сугубо политическую цель и «работают» в направлении, необходимом новой элите, выстраивающей свою политику воздействия на общественное сознание.

Другой мифологемой является тезис об СССР как «империи зла» и «абсолютной вине» советского руководства за все, происходившее в странах региона в исследуемый период32. Протагонисты этого тезиса разрывают прямую связь между утверждением политических режимов советского типа в Восточной Европе на рубеже 40—50-х годов и обстановкой холодной войны. Кроме того, они исключают из научного анализа такой принципиально важный субъект политики, как носители идеи перехода к «социализму по Сталину» в коммунистическом движении и обществе каждой из стран региона.

Речь идет о прямых или завуалированных попытках во имя «национально-корпоративных интересов» вывести из числа активных участников этого процесса собственных лидеров рабочих партий и формировавшуюся тогда коммунистическую номенклатуру. Им отводится, как правило, исключительно пассивная роль простых исполнителей воли советского политического руководства, а то и прямых жертв политики Москвы. Вот предложенное известным польским историком Е.Эйслером понимание взаимоотношений И.В.Сталина с польскими лидерами В.Гомулкой и Б.Берутом: «Берут и до 1948 г. — Гомулка являлись для Сталина всего лишь исполнителями его поручений. Он был для них учителем и мастером, они, — особенно Берут, его учениками. Не было даже следа партнерских отношений. Речь шла о полном подчинении советскому диктатору. Берут светил отраженным светом... его самостоятельность была иллюзорной!»33 Перед читателем своего рода полуправда.

Опираясь на записи бесед Сталина с руководителями компартий в регионе и их шифрпереписку, можно сделать вывод, что отношения были политически и психологически более сложными и отнюдь не сводились только к прямому диктату Сталина. Представляется, что изучивший архивы российский ученый В.К.Волков правильно уловил специфичность контактов Сталина с главами восточно-европейских государств, когда написал: «Беседы Сталина... чем-то напоминали паломничество верующих к святым местам. Кремлевский оракул обладал своеобразным даром воздействия на своих собеседников, мистифицируя их своим вниманием, простотой поведения, политическим опытом. Имеется много свидетельств этих его черт и того впечатления, которое он производил на своих гостей.

Это актерское мастерство накладывалось на его огромную власть, и даваемые им инструкции он умел преподнести в виде советов, родившихся как бы в ходе совместного общения»34.

Но и это было лишь одной из сторон дела. Не следует упускать из вида тот факт, что восточно-европейские лидеры стремились опереться в своей деятельности на огромный авторитет Сталина, использовать его в собственных целях. Конкретные обращения к Сталину по основным вопросам, включая кадровые, предстают как неотъемлемая часть методов управления национального руководства35.

Следует отметить, что немалую роль в «демонизации» образа Сталина и представлении отношений с ним в выгодном в настоящее время для себя свете сыграли сами бывшие коммунистические функционеры высокого ранга36. При этом просматривается стремление не только переложить на Москву свою долю ответственности за происходившее на рубеже 40—50-х годов в Восточной Европе, но и подчас создать себе имидж защитников национальных интересов перед давлением Москвы. Такие фрагменты в воспоминаниях представителей коммунистической элиты нередко используются современными историками без необходимого критического осмысления. Так, например, в чешской историографии 80—90-х годов была весьма распространена возникшая на основе воспоминаний бывшего министра обороны Чехословакии А.Чепички версия

о том, что в феврале 1948 г. приехавший в Прагу заместитель министра иностранных дел СССР В.А.Зорин привез К.Готвальду приказ Сталина использовать правительственный кризис для взятия власти и просить советское правительство о военной помощи. Готвальд же якобы первую часть приказа выполнил, а вторую — отверг. Если же обратиться к документам, то картина окажется иной. Согласно информации Зорина из Праги, «Готвальд... высказался в том смысле, что было бы хорошо (для воздействия на Бенеша и всех правых), если бы некоторые советские части в Германии и Австрии начали бы некоторые передвижения у границ Чехословакии». Ответ советского правительства 22 февраля 1948 г. был категоричным: «...Предложения о передвижении советских войск в Германии и Австрии, а также даче указаний Готвальду из Москвы считаем нецелесообразными. В.Молотов»37.

Приведенный пример показывает, сколь важно введение в научный оборот новых документов советского периода. А между тем оно вызывает среди историков, прежде всего за рубежом, далеко не однозначную реакцию. По-видимому, содержание этих документов не оправдывает ожиданий тех исследователей, которые стремятся свести оценку советской политики в регионе только к диктату, а также придать национальной коммунистической элите имидж страдающей стороны. Появились обвинения в попытках реабилитации советского политического руководства и персонально Сталина38 в адрес тех российских ученых, которые вводят в научный оборот ранее секретные советские документы и пытаются на их основе реконструировать политику Москвы в регионе в 1944—1953 гг. Представляется, что за такими обвинениями просматривается в первую очередь откровенное стремление части историков соответствовать новой политической конъюнктуре.

Попытки переложить ответственность за репрессии в компартиях только на советское руководство просматриваются и в мемуарной литературе, особенно в воспоминаниях детей «больших родителей». Эта линия отчетливо видна, например, в книге Я.Хы- линского, сына Б.Берута, когда он излагает позицию отца по мере эскалации «дела» Гомулки39.

Документы же показывают, что политика Москвы была в высшей степени прагматичной, соотносилась с конкретными историческими реалиями и вовсе не сводилась к примитивному политическому диктату. Коммунистические лидеры стран Восточной Европы были единомышленниками советского руководства, а вовсе не статистами. Отношения советского руководства и глав партий региона отнюдь не исчерпывались формулой «приказ — исполнение», ибо каждый из партнеров «играл» и свою «игру». Для Сталина определяющими были интересы формировавшегося советского военно-политического блока и прочность власти коммунистов в странах этого блока. Для лидеров восточно-европейских компартий, внутри руководства которых шла непрерывная борьба за место на партийном Олимпе, за право быть источником информации для Москвы, во многом определяющим становилось сохранение личной власти. Последнее можно было обеспечить лишь в союзе со Сталиным, став его единственным «доверенным человеком»40. Это особенно отчетливо проявлялось в ходе внутрипартийных репрессий 1948—1953 гг., когда «выбор» жертв судебных политических процессов осуществлялся, как правило, на месте, в столицах стран Восточной Европы, и во многом определялся ходом этой борьбы. Поэтому правы, на наш взгляд, те историки, которые признают ответственность не только Москвы, но и представителей национальной коммунистической элиты за происходившее в каждой из стран региона. Например, польский историк

А.Фришке считает, что «ППР по собственной инициативе строила монопартийную систему и сужала рамки свободы... Правившие Польшей коммунисты прежде всего по своей собственной воле, а не в результате внешнего давления желали строить систему по советским образцам»41. Документы российских архивов позволяют эту характеристику с полным основанием распространить и на другие компартии стран Восточной Европы42.

Следует отметить еще один миф, появившийся в начале 90-х годов в историографиях некоторых восточно-европейских стран. Речь идет о якобы масштабном, активном, порой вооруженном, сопротивлении утверждению режимов советского типа в регионе в начале 50-х годов. Конкретно-исторический материал не подтверждает этот тезис. Даже в Польше, где в 1944—1948 гг. организованное военно-политическое антикоммунистическое подполье являлось историческим фактом, в исследуемый период можно говорить о его затухании43.

В других странах, например, в Чехословакии, хотя имели место попытки отдельных политиков из либеральных и социал-демократических кругов, не смирившихся с февральским (1948 г.) переворотом, создать внутри страны антикоммунистическое подполье, к осени 1949 г. эти попытки были пресечены чехословацкой госбезопасностью, что подтверждает и современная чешская и словацкая научная литература44.

Однако, наряду со взвешенными, адекватными конкретно-историческому материалу оценками этой проблемы, в историографии прослеживается и другая тенденция. Например, в румынской научной литературе налицо явные попытки на основе отдельных сведений о существовании в горах мелких вооруженных групп бывших легионеров и армейских офицеров преувеличить значимость и общественный вес подобных фактов, трактуя их как вооруженное «движение сопротивления» тоталитаризму45. Справедливости ради следует признать, что такая тенденция имеет место и в отечественной историографии. В частности, она выражается в стремлении некоторых авторов необоснованно увеличить массовость диссидентского движения в СССР, расширить его хронологические рамки.

Появление этой тенденции в 90-е годы было продиктовано рядом причин, в том числе, по нашему мнению, и политической потребностью новой элиты обосновать свою укорененность в обществе.

Ко второй половине 90-х годов, после непродолжительного периода политизированного, в значительной мере публицистического по форме отрицания какой-либо социальной базы коммунистических режимов в 40—50-е годы профессиональные историки в ряде стран региона стали давать более объективную трактовку этой проблемы. Признается факт поддержки коммунистов частью восточно-европейского общества в момент их прихода к власти. Это позволяет с научных позиций подойти и к другому принципиально важному вопросу. Речь идет о широко распространенном в современной историографии тезисе об исключительной «привнесеннос- ти» режимов советского типа в страны Восточной Европы. Теперь же ставится, как нам представляется, совершенно обоснованно вопрос о степени такой «привнесенное™» применительно к каждой стране3, то есть о наличии объективной социальной базы для установления левототалитарных режимов в восточноевропейском регионе. Более того, в национальных историографиях отмечается также и расширение их социальной поддержки вплоть до начала 50-х годов. Именно такую позицию разделяют, например, известные исследователи в Чехии и Болгарии — К.Каплан, Д.Сирков,

В.Мигев и др. Наряду с этим, констатируется и постепенно обозначившееся сужение общественной поддержки строя, что объясняется очевидным разрывом между полученными от коммунистов общественными авансами и возможностями их реализации, прежде всего в материальной сфере46.

Вывод о сужении социальной поддержки режимов в первой половине 50-х годов, имеет принципиальное значение для понимания того «инструментария», с помощью которого обеспечивалось функционирование режимов. Он дает «ключ» к видению роли и места политических репрессий как особого, силового способа воздействия на общественное поведение, как одного из компонентов механизма согласия в процессе формирования режимов советского типа и номенклатурной системы управления обществом в 1949—1953 гг. Опираясь на этот вывод, можно установить значимость монополизации коммунистами информационного пространства, его переориентации на СССР и попыток блокировать информационные потоки, шедшие с Запада. Следует отметить, что в настоящее время в национальных историографиях стран региона имеет место разработка лишь отдельных аспектов этой проблемы47. Доказанное учеными сокращение социальной поддержки режимов делает понятным и возрастание значимости «внешнего» фактора (включенность в советский блок) в обеспечении сохранности и функциональности этих режимов, что констатируется в современной исторической науке.

Вместе с тем имеется и иная трактовка проблемы социальной поддержки власти компартий. Суть ее сводится к утверждению, что кроме узкой группы «фанатиков-коммунистов», режим поддерживали карьеристы, конформисты и «аполитичные патриоты», готовые пойти на компромисс с любой властью48. При этом акцент на компромисс и на адаптацию к строю как главные формы взаимодействия с властью различных социальных групп общества имеет свой смысловой подтекст: он призван обосновать отсутствие социальных «корней» режима, его навязанность исключительно извне. Как остроумно и самокритично заметил болгарский историк Д.Сирков, «...Мы ограждаем себя от неприятной обязанности посыпать свои головы пеплом, предпочитая кинуть этот материал на чужое темя»49.

Вовсе не отрицая высокую значимость «внешнего» фактора при возникновении и утверждении режимов советского типа в Восточной Европе, думается, что такое, во многом «спрямленное» толкование их социальной основы, не сопрягается с конкретной действительностью рубежа 40—50-х годов. Именно тогда компартии, превратившись в массовые, стали основным и практически единственным источником кадров. Абсолютизация «внешнего» фактора сдвигает по сути дела на периферию научного анализа принципиально важный вопрос о новом «политическом классе» — партийно-государственной номенклатуре. Рожденная коммунистической властью, она не только составила стержень социальной базы новых режимов, была активным движителем процесса их формирования и функционирования, но и определяла диктаторский способ осуществления власти.

Научный анализ проблемы складывания партийно-государственной номенклатуры всех уровней может стать весьма перспективным для понимания внутренней логики и механизмов развития этих режимов. Он может дать ответ на вопрос, какие социальные группы вливались в номенклатуру, становились социальными носителями режимов и превращались в наиболее прочную внутреннюю социальную опору системы, просуществовавшей не один десяток лет.

Изучение проблемы социального происхождения, общеобразовательного, профессионального и культурного уровня «новых управленцев», по нашему мнению, даст возможность понять также и одну из важнейших причин появления института советских советников во всех основных сферах общественной жизни региона. Этот институт справедливо рассматривается в современной историографии в первую очередь как важнейший показатель ограничения суверенитета и нарастания зависимости стран региона от СССР. В таком контексте вся деятельность советников оценивается исключительно в негативном плане. В процессе исследования проблемы зачастую (вольно или невольно) обходится та роль, которую сыграли советские советники в деле модернизации (или создания) ряда базовых передовых отраслей промышленности, а также в развитии военно-промышленного комплекса и формировании современных армий стран Восточной Европы.

Сугубо негативная оценка во многом отражает современные общественные настроения в регионе и является реакцией на 40летнюю зависимость от Москвы. Кроме того, нельзя сбрасывать со счета то весьма существенное обстоятельство, что в руках национальных историков не было аутентичных документов, характеризующих цели, функции и объем правомочий советников. Эти документы находятся в российских архивах и пока еще далеко не полностью введены в научный оборот. Национальные же историки пользуются, и притом далеко не всегда критически, различного рода политизированными мемуарами, отличающимися субъективным характером, а также источниками более позднего происхождения, что нередко ведет к искажению действительности. Это наиболее отчетливо проявилось в чешской историографии в работах К.Каплана, Д.Янака и З.Ирасека, в румынской — А.Попа5(1

Между тем материалы российских архивов свидетельствуют, что институт советников как сложное и многоплановое явление не может оцениваться лишь одним «знаком». По сути дела, в настоящее время в изучении этой проблемы делаются только первые шаги. Они могут стать значительно более плодотворными при сложении усилий национальных и российских историков. Исключительно важно, что понимание этого демонстрируют коллеги за рубежом, не только подчеркивающие своевременность отказа от «тотального отрицания» недавнего прошлого и необходимость доми- нации в исследовательской работе таких критериев, как аргументированность, беспристрастность, научная добросовестность, но и демонстрирующие такой подход в своих работах51.

Таким образом, современная историографическая ситуация свидетельствует о том, что в настоящее время на новой документальной основе идет переоценка 40-летней истории «социалистического этапа» в развитии региона. Причем толкование периода 1949—1953 гг. испытывает наиболее сильное воздействие политической конъюнктуры, что во многом объясняется сложным, противоречивым, порой трагическим содержанием этого времени.

Авторы книги не ставили перед собой задачу воссоздать всеобъемлющую картину становления политических режимов советского типа в Восточной Европе. Исходя из состояния историографии и новой источниковой базы, они считали целесообразным сосредоточить внимание прежде всего на тех проблемах, которые недостаточно или вообще не исследованы в отечественной науке. В первую очередь имеется в виду проблема формирования нового правящего слоя и тот «инструментарий», с помощью которого он утверждал свое господство. Многоаспектность и сложность проблематики обусловили выбор авторами формы ее изложения. Книга состоит из ряда проблемно-тематических документальных очерков, написанных на региональном материале. В них через призму отношений национальной элиты с Москвой рассматриваются следующие вопросы: —

оформление системы государственной власти; —

состояние кадров и формирование партийно-государственной номенклатуры; —

монополизация информационного «поля» и попытки установления информационной блокады региона; —

внутрипартийные политические репрессии как «инструмент» второй «большевизации» компартий и внедрения принципа вождизма; —

политические репрессии как одно из средств подавления инакомыслия, упреждения оппозиции и достижения гражданского согласия; —

институт советских советников и его роль в становлении государстве нно-политических структур.

Авторы отдают себе отчет в том, что данный перечень проблем далеко не исчерпывает истории становления сталинизма в Восточной Европе. Мы сочли допустимым не всключать в книгу в качестве отдельного очерка, например, вопрос о роли моноидеологии в тоталитарном обществе, имеющий прежде всего историко-философский характер. Предметом специального исследования могут быть и некоторые другие проблемы.

Предлагая свое видение сложного периода в развитии этих стран и их отношений с Москвой, авторы надеются, что книга послужит импульсом к дальнейшей фундаментальной разработке истории становления режимов советского типа в Восточной Европе.

Данная книга является трудом коллектива авторов. Обращение к читателю и Заключение написаны Т.В.Волокитиной, Г.П.Мурашко и А.Ф.Носковой; вводная статья «Накануне: новые реалии в международных отношениях на континенте в конце 40-х годов и "ответ" Москвы» и главы первого раздела «Социально-политические носители тоталитарной власти» — Т.В.Волокитиной. Глава IV второго раздела «Механизмы утверждения режимов советского типа» написана Т.А.Покивайловой. Остальные главы раздела — Г.П.Мурашко и А.Ф.Носковой.

Мы выражаем глубокую признательность сотрудникам российских архивов за многолетнюю помощь в выявлении необходимых документальных и иллюстративных материалов. Искренне благодарим наших коллег-историков за профессиональные консультации и советы в ходе написания и обсуждения рукописи.

Книга подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 97-01-00308). 1

См. подробнее: Филитов А.М. СССР и ГДР: год 1953 // Вопросы истории. 2000. № 7. С. 123—129. 2

Семиряга М.И. Как мы управляли Германией. М., 1998; СВАГ. Управление пропаганды (информации) и С.И.Тюльпанов. 1945—1949. М., 1994; Glassner G.J. Komunismus-Totalitarismus-Demokratie. Berlin, 1995. S. 121—127; Германский вопрос глазами Сталина (1947— 1952) // Волков В.К. Узловые проблемы новейшей истории стран Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 2000. С. 82—117; Scherstjanoi E. Political calculation and the interpretation of Western positions as a topic: Research into Stalin’s policy toward Germany (Draft paper for the conference «Stalin and the Cold war. 1945—1953». September. 1999. New Haven); Центрально-Восточная Европа во второй половине XX в. Т. 1. М., 2000. С. 268—275. 3

Например: Восточно-европейский социализм: Становление режима, попытки его модификации, причины краха. М., 1992; Краткая история Польши. М., 1993; Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Народная демократия: Миф или реальность? Общественно-политические процессы в Восточной Европе в 1944— 1948 гг. М., 1993; Власть и интеллигенция: Из опыта послевоенного развития стран Восточной Европы. М., 1993; У истоков «социалистического содружества»: СССР и восточно-европейские страны в 1944—1949 гг. М., 1995; Тоталитаризм: Исторический опыт Восточной Европы. М., 1995; Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Начало создания соцлагеря // СССР и холодная война. М., 1995. С. 76-98. 4

См., например: Borkenau F. The totalitarian End. Y.L., 1959; Friedrich C.J., Brzezinski Zb. Totalitarian dictatorschip and autocracy. Cambridge (Mass). 1956, 1965; Kornhauser W., Routledge L. and Keqau P. The polities of mass society, 1956; Totalitarismus in 20. Jahrhundert. Eine Bilanz der internationalen Forschung. Hrsq. E. Jesse. Bonn. 1966; Pethybridgt K. The social ingredients of stalinism. L., 1974; Schapiro L. Totalitarianism. L., 1972; Bracher K.D. Die totalit?re Erfahrung. M?nchen, 1987 и др.; см. также: Jesse E. Die Totalitarismusforschungen und ihre Representanten // Aus Politik und Zeitgeschichte. B.

20/98. 8. Mai 1998. S. 3-18. 5

Арон P. Демократия и тоталитаризм. M., 1993; Furet F. Le pass? d’une illusion. Essai sur l’idee communiste au XX-e si?cle. Paris. 1995; Reiman М. О komunistick?m totalitarismu, a о tom со s nim souvisi. Karolinum Pr. 2000; Краус T. Сталинизм как историческое явление // Авторитарные режимы в Центральной и Восточной Европе. М., 1999. С. 30—40; Россия и Германия на пути к антитоталитарному согласию. М., 2000; Випперман В. Европейский фашизм в сравнении. 1922—1982. Новосибирск, 2000. С. 16, 17, 184. 6

Арон Р. Указ. соч.; Арена А. Истоки тоталитаризма. М., 1996; Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992; Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991; Желев Ж. Фа- шизмът (тоталитарната държава). София, 1990; Морен Э. О природе СССР. Тоталитарный комплекс и новая империя. М., 1995; Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. 7

Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989. С. 16. 8

Там же. С. 29-32. 9

Там же. С. 21. 0

Гаджиев К.С. Тоталитаризм как феномен XX века // Вопросы философии. № 2. 1992; Чернявский Г.И. Большевизм и национал-социализм: Сравнительный анализ двух форм тоталитаризма. Харьков, 1993; Что такое тоталитаризм: Исследования зарубежных политологов. Ч. I—II. М., 1993; Тоталитаризм и антитоталитарные движения. Харьков, 1995; Бутенко А.П. Откуда и куда идем? Взгляд философа на историю советского общества. Л., 1990. 1

Дьяконов Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР: Красная Армия и рейхсвер. Тайное сотрудничество. 1922—1933. Неизвестные документы. М., 1992. С. 7. 2

Чернявский Г.И. Указ. соч. С. 32—33, 35—36; Тоталитаризм как исторический феномен... С. 29. 3

Тоталитаризм и антитоталитарные движения... С. 61—62. 4

Тоталитаризм в Европе XX века. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М., 1996. С. 9—11, 501—502. 5

Там же. С. 506. 6

См.: Советский Союз и страны Восточной Европы: Эволюция и крушение политических режимов, середина 40 — конец 80-х годов XX в. // История СССР. 1991. № 1; СССР и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в середине и второй половине 40-х годов // Советское славяноведение. 1991. № 6; Революция и реформы // Новая и новейшая история. 1991. № 2. 7

См., например: СССР и страны народной демократии. Становление отношений дружбы и сотрудничества. 1944—1949 гг. М., 1985; Краткая история Болгарии. М., 1987; Краткая история Чехословакии. М., 1988; Краткая история Венгрии. М., 1991; Краткая история Румынии. М., 1987; Строительство основ социализма в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 1989; Златев 3., Ма- теев Б., Мигев В. България в епохата на социализма. София, 1981; К d?jmam socialistick?ho Ceskoslovenska. Praha. 1986; G6ra W. Polska Ludowa 1944—1984. Zarys dziejow politycznych. Lublin, 1986. 18

См., например: Werblan A. Stalinizm w Polsce. W., 1991; Syzdek E., Syzdek B. Jozef Cyrankewicz: zanim zostanie zapomniany. W., 1996; Czubinski A. Dzieje Najnowsze Polski. T. II. Polska Ludowa 1944— 1989. Poznan, 1992; Balogh S. Magyarorsz?g k?lpolitik?ja. 1945—1950. Bud. 1988; Vida J. Koalici? ?s p?rtharcok. 1944—1948. Bud. 1986; Romsics J. Magyarorsz?g t?rt?nete a XX. sz?zadban. Bud., 2000; P?nk?sti A. R?kosi a hatalomert 1945—1948. Bud., 1992; Он же. R?kosi a'csucson 1948—1953. Bud. 1996; Rainer M.J. Nagy Imre. Politikai ?letrajz. !. kot. 1896—1953. Bud., 1996; Heged?s A. A t?rt?nelem ?s a hatalom igezeteben. Bud., 1988; Slabek H. Inaczej о historii Polski. 1945—1989. W-wa, 2000 и др. 19

Buzatu Gh., Chirijoiu M. Agresiunea comunismului m Romania. Dokumente din arhivele secrete, 1944—1989. 2 vol. Buc., 1998; Documente ale procesului Lucretiu P?tr??canu. Principiul bumerangului. Buc., 1996; К politickym procesum v Ceskoslovensku 1948—1954. Dokument?ce komise ?V KSC pro rehabilitaci 1968. Se?ity USD AV CR. Sv. 15. Pr., 1993; Cirkevni komise ?V KSC 1949—1951. Edice dokumentu. Pr.-Br., 1994; Garlicki A. Z tajnych archiwow. W., 1993; Dokumenty do dziejow PRL. Agentura informacji wojskowej w latach 1945—1956. W., 1992; Dokumenty do dziejow PRL. Aparat bezpieczenstwa w latach 1944—1956. Cz. 1—11. W., 1994, 1996; Raina P. Koscioi w PRL. Dokumenty. T. 1. 1945—1959. Poznan, 1994 и др. 20

Wojna domowa czy nowa okupacja? Polska po roku 1944. W., 1998; Spor о PRL. Wr. 1996; Syzdek E., Syzdek B. Kontrowersje wok61 oceny dziejow PRL // Dzis № 5. 1999. S. 74—82; Syzdek B. Nowe spoirzenie na PRL// My$l socjaldemokratyczna. 1999. № 2. S. 106—109; Paczk- owski A. Pol wieku dziejow Polski 1934—1983. W., 1995; Albert A. (Roszkowski W.) Najnowsza historia Polski. 1914—1993. T. 11. Londyn, 1994; Kersten K. Mi?dzy wyzwoleniem a zniewolneniem. Polska 1943— 1956. Londyn, 1993; Kuron J., Zakowski J. PRL dla pocz^tkuj^cych. W., 1995; Eisler J. Zarys dziejow politycznych Polski. 1944—1989. W., 1992; Kaplan K. Ceskoslovensko v letech. 1948—1953. Zakladatelske obdobi komunistickeho reiimu. Praha, 1991; Bilek J. Pomocni technicke prapory 1950—1954. Se?ity ?SD AVCR SV. 3. Praha, 1992; Hejl V. Zprava о organisovanem nasili. Pr., 1990; Deletant D. Romania sub regimul comunist. Buc., 1997; B?rbulescu M., Deletant D., Hitchins K., Papacostea ?., Teodor P. Istoria Rom?niei. Buc., 1998; T?nase S. Anatomia mistific?rii 1944—1989. Buc., 1997; Он же. Elite $i societate. Guvemarea Gheorghiu-Dej. 1948—1965. Buc., 1998; Шарланов Д. Ти- ранията. Жертви и палачи. София, 1997; Цачевски В. Българският комунизъм. София, 1993; Петров Г. Крахьт на тоталитарната ико- номика. София, 1990. 21

Od diktatury k diktature. Slovensko v rokoch 1945—1953 / Ed. by M.Bamovsky Br., 1995; V tieni totality. Perzekuce na Slovensku v za?atkach komunistickej totality (1948—1953) / Ed. Pe?ek. Br., 1996; PeSek J. Odvratena tvar totality. Politicke persekucie na Slovensku v rokoch 1948—1953. Br., 1998; Constantiniu FI. О istorie sincez? a poporului roman. Buc., 1999; Frunz? V. Istoria comunismului In Romania. Buc., 1999; Werblan A. Stalinizm w Polsce. W., 1991; Czy Polska byla panstwem totalitamym. Stenogram konwersatoriumzdnia 19.XII.1990. W., 1991; Kersten K. Narodziny systemu wiadzy. Polska. 1943—1948. Lublin, 1989; Баева И. Полша, Чехословакия и Унгария в годините на «униформения социализъм» // Утопия и реалност. София, 1991; Марчева И. Съветският модел в българската иконо- мика. Основни проблеми, идеи и перспективи на изследване // Исторически преглед. 1996. № 3; Мигев В. Утвърждаване и раз- гръщане на сталинския модел на социализма в България. 1948— 1953 гг. // Страници от българската история. Събития. Размисли. Личности. Кн. 2. София. 1993; Он же. По въпроса за установява- нето на сьветския модел на социализма в България (1948—1951) // Исторически преглед. 1996. N° 5. 22

Toranska T. Oni. W., 1997; Turlejska М. Те pokolenia zatobami czame... Skazani na smierc i ich s?dziowie. 1944—1954. W., 1990; Poksinski J. «TUN» Tatar-Utnik-Nowicki. W., 1992; Он же. Spisek w wojsku. Victis Honos. W., 1994; Blazynski Z. Mowi Jozef Swiatlo. Za kulisami bezpieki i

partii. L., 1985; Marat St., Snopkiewicz J. Ludzie bezpieki. Dokumenty czasu bezprawia. W., 1990; Boldur-Latescu G. Genocidul comunist in Romania. Vol. 1. Buc., 1992; Tismaneanu V. Arheologia terorii. Buc., 1966; Он же. Fantoma lui Gheorghiu-Dej. Buc., 1995; Anii 1949—1953. Mecanismele terorii. Anable Sighet 7. Buc., 1999; Torvenytelen szocial- ismus. A tenyfeltaro bizottsag jelentese. Bud. 1991; Ivanov M. Justi6na vrazda aneb smrt Milady Horakove. Pr., 1991; Utitz B. Neuzavrena kapitola. Politicke procesy padesatych let. Pr., 1990; Kaplan K. NejvetSi politicky proces M.Horakova a spol. Pr., 1995; Hejl V. Zprava о organisovanem nasili. Pr., 1990; Statna bezpeCnost na Slovensku 1948— 1953. Br., 1996; V tieni totalitarity. Politicke perzekucie na Slovensku v rokoch (1948—1953) / Ed. J.PeSek. Pr., 1996. 23

Courtois St., Werth N., Panne J.L., Paczkowski A., Bartosek K., Margolin I.L. Le livre noit du communisme. Paris, 1997; Куртуа С. и др. Черная книга коммунизма. Преступления. Террор. Репрессии. Пер. с фр. яз. М., 1999. 24

Верт Н. Сравнивая нацизм и сталинизм сегодня // Россия и Германия. На пути к антитоталитарному согласию. М., 2000. С. 175. 25

Букмиллер М. О дискуссии по поводу «Черной книги коммунизма» // РГАСПИ. Научно-информационный бюллетень. Вып. 2(12). Специальный. М., 2000. С. 9—11. 26

Чубарьян А.О. Вопросы в ходе совместной дискуссии о тоталитаризме // Россия и Германия на пути к антитоталитарному согласию. М., 2000. С. 17. 27

Reiman М. О komunistickem totalitarismu... S. 63—70. 28

См.: Авторитарные режимы в Центральной и Восточной Европе. М., 1999; Literami noviny. С. 16/21.4.1999; H.Stabek. Inaczej о His- torii Polski. 1945—1989. W., 2000. S. 230—231, 237; Kolakowski L. Co2 tam, panie w bibliotece // Gazeta Wyborcza 22/23 maju 1999. 29

См.: Куртуа С. и др. Черная книга коммунизма. С. 5, 13, 32. 30

Букмиллер М. Указ. соч. С. 12. 31

См., например, дискуссию: Wojna domawa czy nowa okupacja? Polska po roku 1944. W.-Kr. 1998; NKWD i polskie podziemie 1944—1945. Z «teczek specjalnych» Jozefa W.Stalina. Kr., 1998; Poslowie II. S. 421—444. 32

Barbulescu М., Deletant D., Hitchins K., Papacostea §. Teodor P. Is- toria Romaniei... P. 487—515; Rataj J. Komunisticke Ceskoslovensko. C.

1. 1948—1960. ZapadoCeska univerzita. 1995. 33

Diskusia nad historia PRL... S. 20. 34

Германский вопрос... С. 120. 35

Богданова Р. Българският вариант на десталинизация (1953—1956) // Исторически преглед. 1997. Кн. 4. С. 35. 36

См., например: Toranska Т. Oni. W., 1997; Kaplan К. Mocni а bezmocni. Toronto. 1989. 37

См., например: Kaplan К. Pet kapitolii о unoru. Pr., 1996. S. 353; Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953 гг. Т. 1. 1944— 1948. М., 1999. С. 552. 38 Вовканич І. Чехословацький «переможний лютий» 1948 р. в сучасній чеській та російскій історіграфіі // Украінський історичній збірник. 1999. Киів. 2000. С. 285; NKWD і polskie podziemie... S. 429. 39

Chylinski J. Jaki by! Bolesiaw Bierut. Wspomnienia syna. W., 1999. S. 170. 40

См. подробнее: Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Советский фактор в послевоенной Восточной Европе. 1945—1948 // Советская внешняя политика в годы «холодной войны». М., 1995; Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953. Т. 1. 1944—1948. С. 5—19; Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953 гг. Т. I, II. М.; Новосибирск, 1997, 1998. 41

Spor о PRL... S. 112; См. также: Weyner J. Sternicy: od Nowotki do Rakowskigo. W., 1997. S. 78, 80. 42

См., например: Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. Док. 171, 302, 304; Советский фактор в Восточной Европе... Т. I. Док. 216, 218, 219. 43

См.: Informator о nielegalnych antypanstwowych organizacjach і bandach zbrojnych dziataj^cych w Polsce Ludowej 1944—1957. W., 1964; Kolakowski L. PRL — wesoty nieboszczyk // Spor о PRL... S. 151—152. 44

CM.: Kaplan K. NejvSt?i politicky proces... Brno. 1995; Pe?ek I. V tieni totality... 45

Rezistenta anticomunist? m Romania. 1945—1965 // Arhivele totalita- rismului. № 2—3. 1996; Bri$ca A. Rezistenta anticomunist? din Bucovina // Arhivele totalitarismului. № 1. 1993. C. 99—102; Ioni{oiu C. Rezistenta armat? anticomunist? din muntii Rom?niei 1946—1958. Buc., 1993; Grigore Olimp Joan «M?n? alb?». Rezistenta anticomunist? in Romania // Magazin istoric. № 3. 1993. 46

CM.: Kaplan K. Ceskoslovensko v letech 1948—1953. S. 4—10; Kaplan K. Pet kapitolu о ?noru... S. 541; Kuron J., Zakowski J. PRL dla pocz^tkujacych. Wr., 1995. S. 62—66; Friszke A. Opozycja polityczna w PRL. 1945—1980. Londyn, 1994. S. 71; Мигев В. Утвърждаване и разгръщане на сталинския модел на социализма в България...

С. 60-62, 69. 47

См.: Kaplan K., TomaSek D. О cenzufe v Ceskoslovensku v letech 1945-1956 SeSity ?SD AVCR. SV. 22. Pr., 1994; Mysliriski J. Mikrofon

і polityka. Z dziejow PRL. Gtowny Urz^d Kontroli Prasy. 1945—1949. W., 1994; Ficeac B. Cenzura comunist? ?i formarea «omului nou». Buc., 1999. 48

Holzer I. Histoija nie zna bilansow. Refleksje о dziejach PRL // Sp6r о PRL... S. 34. 49

Сирков Д. История и политика // Минало. 1996. № 1. C. 76. 50

См.: Kaplan K. SovSt?ti poradci v Ceskoslovensku v letech 1949—1956. Se?ity ?DS AYfiK. Pr., 1993; Janak D., Jirasek Zd. Sov?t?ti paradci а ekonomicky vyvoj v Ostravsko-karvinskem reviru. Opava, 1996. Pop A. 1950. Legapa S.U.A. informeaz?: dominatia U.R.S.S. asupra Rom?niei nu poate fi sl?bit? // Magazin istoric. 2001. N° 4. P. 40—45. 51

См.: Зафиров Д. Съветските военни инструктори в БНА — принос и негативи // България и Русия през XX век. Българо-руски научни дискусии. София, 2000. С. 312—329.