1. НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП «ВТОРОЙ БОЛЬШЕВИЗАЦИИ» КОМПАРТИЙ: ПОИСКИ «АГЕНТОВ ТИТО», «ТРОЦКИСТОВ» И «БУРЖУАЗНЫХ НАЦИОНАЛИСТОВ» (1948-1950 гг.)

Стержнем политических режимов советского типа являлась партия — идейно-политический монолит, управляемая из центра на основе принципа «демократического централизма». Компартии стран Восточной Европы образца 1948—1949 гг., ставшие к этому времени массовыми, не отвечали таким требованиям.

В новых условиях, когда в качестве альтернативы этому предлагалась сталинская модель социализма, на первый план вновь выводились тезисы об обострении классового противостояния и универсальности советской модели политической организации общества. Опыт ВКП(б) провозглашался единственно верным ориентиром для политической практики всех компартий региона. Неизбежным следствием предлагаемого Москвой курса объективно могла стать утрата национальной перспективы в дальнейшем развитии каждой из стран Восточной Европы. Тем самым их государственный суверенитет должен был быть принесен на алтарь строительства «социализма по Сталину» и достижения стратегических целей Москвы.

Возникает вопрос, могли ли восточно-европейские компартии, как целое, добровольно и осознанно принять такую перспективу?

Доступные на сегодняшний день материалы российских архивов позволяют утверждать, что высшее советское руководство не имело иллюзий на этот счет. Оно располагало информацией об общественных настроениях в регионе, о наличии в руководстве компартий сторонников и противников столь необходимого Москве стремительного отказа от прежней концепции. Поэтому главными могли стать (и стали) силовые методы воздействия на ком- партии и их руководство путем повторной «большевизации» для унификации и «идейного сплочения» партийных рядов.

Понятно, что на центральное место (в соответствии с большевистским менталитетом) выдвигалась проблема достижения идело- го-политической монолитности руководства компартий на основе безоговорочного принятия им нового курса Москвы и полной идентификации национально-государственных интересов своих стран с интересами блока в целом.

Между тем некоторые внешнеполитические акции утвердившихся у власти коммунистических лидеров на протяжении 1947 — начала 1948 г. (различные позиции в отношении плана Маршалла; активный процесс становления двусторонних отношений в регионе; проекты создания балканской федерации, заключения Дунайской конвенции) расценивались в Москве как нарастание тенденций к самостоятельности и сужению возможностей советского контроля в регионе1.

В качестве примера обостренной реакции советского руководства на попытки Й.Тито и Г.М.Димитрова не согласовывать свои некоторые внешнеполитические действия с Москвой можно привести беседу И.В.Сталина и ряда ведущих советских политиков с лидерами Югославии и Болгарии 10 февраля 1948 г.2, когда в качестве «болевых точек» в отношениях СССР — с одной стороны, и Болгарии и Югославии — с другой, советской стороной были обозначены три проблемы: 1. Болгаро-югославский двусторонний договор. 2. Интервью Г.М.Димитрова по поводу балканской федерации и таможенной унии. 3. Намерение Югославии ввести свою дивизию в Албанию без согласования с Москвой. В.М.Молотов, излагая советскую позицию, подчеркивал, «что советское правительство получило информацию о югославо-болгарском договоре из газет, что нельзя признать правильным». И главное — что этот договор «был подписан без консультации с советским правительством»3. Интервью Г.М.Димитрова «по поводу федерации и конфедерации, а также таможенной унии стран Восточной Европы» было расценено советской стороной как глубоко ошибочное и вредное действие.

Весь ход беседы и данные в ней жесткие оценки действий болгарских и югославских политиков свидетельствовали о стремлении советской стороны твердо контролировать всю внешнеполитическую линию своих союзников, не допуская каких-либо проявлений самостоятельности.

Архивные материалы, часть которых уже опубликована6, свидетельствуют, что зимой—весной 1948 г. в аппарате ЦК ВКП(б) под руководством М.А.Суслова шла интенсивная подготовка секретных аналитических записок с развернутой критикой руководства четырех компартий — Югославии, Венгрии, Польши и Чехословакии, где обвинения в национализме и недооценке роли СССР занимали центральное место.

Руководство Югославии, например, обвинялось в недоброжелательном отношении к СССР и ВКП(б), переоценке собственных достижений, в претензиях на руководящую роль на Балканах, в оппортунизме по отношению к кулачеству. Руководству венгерской компартии, в частности М.Ракоши, М.Фаркашу, Й.Реваи указывалось, что они скатываются на националистические позиции. Генеральный секретарь ЦК ППР В.Гомулка критиковался за тезис о специфическом польском пути к социализму, который расценивался как проявление право-националистического уклона. На первое место в перечне ошибок руководства КПЧ выводилась ориентация на «особый, мирный путь к социализму», делался упрек в пренебрежении принципами большевизма в партийном строительстве. Отсутствие в этом блоке документов, характеризующих ситуацию в руководстве Болгарии и Румынии, было обусловлено различными причинами. Лидер болгарских коммунистов Г.МДимитров был подвергнут резкой критике И.В.Сталиным и В.М.Молотовым на встрече 10 февраля 1948 г., о чем речь шла выше.

Появление острокритических документов в отношении ряда компартий отнюдь не было случайным. Они свидетельствовали, что Москва начала готовить «перетряску» правящей политической элиты, внутри которой шла непрерывная острая борьба за место во власти, о чем советское руководство было хорошо информировано, и что предполагало перестановку ключевых фигур. Вышеназванные документы, как показало дальнейшее развитие, имели сугубо практическое назначение. Об этом свидетельствовала резкая критика руководства КПЮ и Й.Тито, прозвучавшая в первом письме ЦК ВКП (б) от 27 марта 1948 г., по существу повторявшем обвинения, которые были изложены в секретной аналитической записке ведомства Суслова от 18 марта 1948 г. Спустя три месяца совещание Коминформа, состоявшееся в Бухаресте в июне 1948 г., приняло резолюцию «О положении в компартии Югославии», где говорилось: «Задача... здоровых сил КПЮ состоит в том, чтобы заставить своих нынешних руководителей открыто и честно признать свои ошибки и исправить их, порвать с национализмом, вернуться к интернационализму и всемерно укреплять единый социалистический фронт против империализма, или, если нынешние руководители в КПЮ окажутся неспособными на это, — сменить их и выдвинуть новое интернационалистическое руководство КПЮ»8. .

Выбор Югославии как первого «объекта» критики соответствовал политической логике Сталина и был отнюдь не случаен: Тито с его авторитетом среди коммунистических лидеров региона как политика, способного вести «свою игру», представлял для Кремля ту фигуру, на примере которой можно было дать показательный «урок» всем компартиям.

Однако руководство КПЮ отказалось явиться на заседание Коминформа в Бухаресте. Еще 22 мая 1948 г. Тито в беседе с представителем ЦК ВКП(б) мотивировал свой отказ рядом причин: «Мы считаем, что в ряде вопросов мы не только [не] хуже других, которые уже постарались раскритиковать нас, да и не только раскритиковать, но и прочитать нам лекции. Я имею в виду венгров, румынов и чехов...»9

Между тем реакция на советско-югославский конфликт лидеров восточно-европейских компартий и некоторых представителей социалистического движения на западе (например, одного из видных левых лейбористов К.Зиллиакуса), а также общественного мнения в регионе была весной—летом 1948 г. далеко не однозначной. Даже одобрение всеми компартиями Восточной Европы первого советского письма руководителям Югославии далось ЦК ВКП(б) не без нажима. Как следует из доступных на сегодняшний день документов, немедленное поддержание действий Москвы последовало только из Будапешта. 8 апреля в Москву поступило решение политбюро ЦК ВКП с резким осуждением югославской компартии.

Руководства РРП и КПЧ после ознакомления с текстом острокритического письма ЦК ВКП(б) от 27 марта 1948 г. к руководству югославской партии не сочли необходимым ставить этот вопрос на заседании Политбюро и принимать соответствующие решения. Видимо, в этих партиях пока еще не были со всей серьезностью оценены масштаб и последствия назревавшего советско-югославского конфликта. К.Готвальд отреагировал «в нужном направлении» только 19 апреля 1948 г. после получения копии документа, принятого руководством венгерской партии, и соответствующего напоминания советской стороны. Политбюро ЦК РРП ответило 22

апреля 1948 г., хотя, судя по беседе ГДежа с югославским послом в Бухаресте 16 мая 1948 г., лидер румынской партии все еще не считал, что советские обвинения повлекут за собой серьезные последствия10.

Что касается позиции, занятой лидером польской партии В.Го- мулкой, то она с самого начала была весьма критической. Гомулка, который получил копию советского письма к ЦК КПЮ 4 апреля 1948 г., не спешил с «ответной реакцией».

На позицию Гомулки подействовал окрик В.М.Молотова. 18

апреля Молотов дал указание послу в Варшаве В.ЗЛебедеву специально посетить Гомулку «и спросить, не думают ли польские товарищи реагировать на письмо ЦК ВКП(б) югославам от 27 марта, как это сделала венгерская компартия». Гомулка, как доносил в Москву Лебедев, отреагировал на вопрос достаточно сдержанно, сказав, «чтобы подойти к вопросу не формально и вынести развернутое решение, польским товарищам надо было бы более подробно знать обстоятельства дела». Однако Гомулка обещал 19

апреля 1948 г. поставить этот вопрос на заседании Политбюро ЦК ППР, которое, по словам Гомулки, «вероятно, вынесет нужное решение»12. Действительно, 19 апреля он направил в ЦК ВКП(б) соответствующее письмо, в котором тем не менее подчеркивалось негативное влияние конфликта на отношения между странами народной демократии и на международное коммунистическое движение13.

Весьма сдержанной была позиция лидера БРП(к) Г.МДимит- рова. Еще 6 апреля Политбюро этой партии приняло соответствующую резолюцию, но текст ее был направлен в Москву только 18

апреля 1948 г. По свидетельству МДжиласа, 19 апреля 1948 г. Димитров в личной беседе выразил поддержку руководству югославской партии и намеревался через некоторое время встретиться с Й.Тито для обсуждения сложившегося положения дел14. Обозначившуюся ситуацию Г.Димитров и В.Коларов обсуждали с польским лидером во время своего пребывания в Варшаве с государственным визитом на рубеже мая—июня 1948 г. Один из участников бесед, член Политбюро ЦК ППР Я.Берман позднее свидетельствовал, что Димитров находился в затруднительном положении, так как все еще был на стороне югославов15. Таким образом, «дружная поддержка» действий Москвы в отношении руководства югославской партии и осуждение Тито не были немедленными и дались ЦК ВКП(б) не без труда. Более того, поступившие в Москву «нужные» решения вовсе не переломили существовавших проюгослав- ских настроений в партиях и странах Восточной Европы.

В мае 1948 г. главный военный советник при болгарской армии генерал-лейтенант А.В.Петрушевский доложил министру обороны СССР Н.А.Булганину информацию о настроениях в высшем руководстве БРП(к), полученную им от генерала И.Кинова. Бывший полковник советской армии, прослуживший в ней 20 лет, а теперь генерал болгарской армии, обсуждая начало советско-югославского конфликта, сообщал, что в руководстве БРП(к) существует группа лиц, недооценивающих роль СССР в деле освобождения Болгарии. При этом конкретно были названы секретарь ЦК БРП(к) Т.Костов, министр внутрених дел А.Югов и министр финансов И.Стефанов.

Докладывая об этом, Петрушевский изложил и свои личные наблюдения о ситуации в стране: «...Первого мая популяризация Тито проходила в довольно заметной форме... Бросалось в глаза большое количество портретов Тито, а одно учреждение несло портрет Тито впереди портрета товарища Сталина»16.

Столь же неоднозначной была реакция и на резолюцию Информбюро, принятую в июне 1948 г. Так, например, советские дипломатические службы сообщали из Польши: «Резолюция Информбюро компартий была большой неожиданностью не только для населения, но и для руководства воеводских партийных организаций». На активах рабочих партий на фоне выступлений в поддержку резолюции раздавались и критические голоса, когда выражались сомнения в достоверности этих обвинений. Более того, сообщалось: «Если на совместных собраниях ППР и ППС члены этих партий были единодушны, то это не значит, что они были согласны с этой резолюцией. Мы располагаем данными, что члены ППР и ППС в кругу близких товарищей высказывали одобрение проводимой политикой руководства югославской компартии». Солидарность с КПЮ демонстрировали, по сведениям Генерального консульства СССР в Гданьске, рабочие и служащие верфей: «Югославы поступили очень хорошо!», «Вы, — обращаясь к членам ППР, говорил один из служащих верфи Росак, — будете иметь то же, что и в Югославии. У нас будет то же самое»17.

Из Чехословакии поступали сведения, что «для чехословацкой молодежи и для широких масс населения Чехословакии резолюция Информбюро явилась неожиданностью... Тито создали большую популярность в Чехословакии... некоторая часть чехословацкой молодежи скептически относится к обвинениям, выдвинутым в резолюции Информбюро против руководства СКЮ». Далее, уже в 1949 г. из Праги последовала еще более тревожная информация о том, что «на Тито втайне многие смотрят как на героя, достойного подражания». Корреспондент ТАСС В.С.Медов при этом отмечал: «Мне сдается, что многие из руководящих лиц или близко к ним стоящих хотели бы чувствовать себя поменьше связанными с Москвой»18.

В Болгарии в мае 1949 г. в ходе подготовки выборов в местные органы власти «снизу» выдвигались требования установления строя по типу существующего в Югославии. Последнее напрямую связывалось с именем Т.Костова, пытавшегося в конце 1948 г. демонстрировать элементы политической самостоятельности в отношениях с СССР.

Весьма сдержанная, порой негативная реакция некоторых лидеров компартий, а также общественного мнения в странах региона не могла не показать Москве, что тотальная чистка руководства компартий через структуры Коминформа, которому в планах Москвы отводилась роль коллективного судьи, может натолкнуться на сопротивление внутри партий и быть трудно реализуемой. Нужен был иной вариант действий для достижения все того же результата — прочной привязки к Москве руководителей компартий стран региона через жесткую, порой кровавую «перетряску» правящих группировок посредством использования имевших в них место противоречий и межклановой борьбы. Уже летом 1948 г. стало ясно, что именно этот вариант может дать необходимый Москве эффект. Первый сигнал прозвучал из Албании. Как известно, в руководстве КПА еще со времен войны наблюдалась острая меж- групповая борьба, которой придавалось идеологическое обрамление. В феврале—марте 1946 г. одержала верх левая, экстремистски и проюгославски настроенная группа во главе с Э.Ходжей и К.Дзодзе. Был взят курс на социалистическое развитие страны на основе «самой жесточайшей борьбы против крупных торговцев в городе и кулаков-беев в деревне, против спекуляции и черной биржи»19.

Главной фигурой, на которую обрушилась внутрипартийная критика, был избран член Политбюро ЦК КПА, один из образованных политиков Албании С.Малешова (М.Гурин), твердо выступавший за широкий демократический фронт в стране. Он был весной 1946 г. выведен из состава ЦК КПА, но оставался министром просвещения. Весной 1947 г. «дело» Малешовы было реанимировано: руководство КПА направило 10 мая 1947 г. в партийные организации специальное письмо об отстранении Малешовы и предполагаемом исключении его из партии20.

Советско-югославский конфликт поставил руководителей Албании перед выбором: сохранить сложившийся в годы войны приоритет межпартийных и межгосударственных отношений с Югославией и постепенно продвигаться к объединению с югославской федерацией или, порвав с Югославией, стремительно переходить «под крыло» нового главного союзника — СССР. К лету 1948 г. выбор был сделан. Фоном для этого выбора стали обозначившиеся перемены и в отношениях Москвы к конкретным политическим лидерам Албании, олицетворявшим собой как преобладающие проюгославские или просоветские ориентации, и ситуация внутри Политбюро ЦК КПА.

С этой точки зрения наиболее ярким примером была политическая и личная судьба члена Политбюро ЦК КПА, председателя плановой комиссии и министра промышленности Албании Н.Спиру, который выступал за Албанию, развивающуюся «независимо и отдельно от экономики Югославии», за Албанию, способную «осуществлять свои экономические планы и без Югославии»21. Попытки Н.Спиру с таких позиций критиковать сугубо проюгославскую линию во внутренней и внешней политике албанского руководства были еще во 2-ой половине 1947 г. жестко отторгнуты. Выступление Н.Спиру против интеграции экономических планов Албании и Югославии подвергалось критике и со стороны Тито22. Судя по документам российских архивов, Москва, располагая, всеобъемлющей информацией о развитии «дела» Спиру, не заняла отчетливой позиции по этому «делу». Не случайно советский временный поверенный в делах в Тиране А.Н.Гага- ринов в критический момент уклонился от встречи со Спиру, который по существу уже был «загнан в угол»23. 20 ноября 1947 г. Спиру покончил с собой, на что Москва отреагировала далеко не сразу.

В это время в ЦК ВКП(б) считали более предпочтительными позиции другого члена Политбюро ЦК КПА К.Дзодзе, через которого осуществлялись неформальные контакты и консультации с советским руководством. Не вызывала пока беспокойства и откровенно проюгославская ориентация Дзодзе. Более того, в ЦК ВКП(б) фактически признавали «патронат» Югославии над Албанией и считали возможным оказывать влияние на политику руководства КПА опосредованно, через «югославских товарищей».

В первой половине 1948 г. оценки Тираной политического «лица» Н.Спиру, данные в 1947 г., сохранялись. Состоявшийся в конце февраля — начале марта 1948 г. VIII пленум ЦК КПА специальной резолюцией обвинил Н.Спиру в буржуазных, шовинистических и антимарксистских взглядах. На этом пленуме была исключена из партии и освобождена от всех занимаемых постов жена Спиру — Л.Белишева, выведены из числа кандидатов в члены ЦК М.Шеху, а из Политбюро — Т.Якова и Б.Спахиу. Была подтверждена и линия партии на всемерное сближение с Югославией вплоть до создания единого «государства-конфедерации». 16 марта 1948 г. лидер партии Э.Ходжа в беседе с посланником СССР в Тиране Д.С.Чувахиным настаивал на правильности политики КПЮ и обоснованности обвинений в отношении Спиру, используя при этом особую чувствительность Москвы к любым критическим высказываниям в ее адрес, не говоря уже о подлинных или мнимых проявлениях антисоветизма. «Нако Спиру, — убеждал Ходжа советского дипломата, — всячески старался демонстрировать свою просоветскую позицию, хотя на самом деле он много говорил "нехороших вещей" по адресу Советского Союза в кругу своих близких друзей»24.

Между тем, к весне 1948 г. сложилась новая политическая конъюнктура в «треугольнике» Москва—Белград—Тирана. В ЦК ВКП(б) в феврале—марте 1948 г. уже расценивали политику Югославии в Албании негативно. Так, в беседе с лидерами Болгарии и Югославии 10 февраля 1948 г. И.В.Сталин, касаясь ситуации в КПА, недвусмысленно намекал: «...Некоторые круги одному из албанцев дали кончить самоубийством, а Энвер Ходжа хотят вышибить... не надо сапогом влезать в Албанию...»2 Не менее жестко была оценена политика Югославии в отношении Албании и в закрытом документе аппарата ЦК ВКП (б) от 18 марта 1948 г.: «Руководители югославской компартии очень ревниво относятся к тому, что Албания стремится иметь непосредственные связи с Советским Союзом. По их мнению, Албания должна иметь связь с Советским Союзом только через югославское правительство. Югославские представители хозяйничают в этой стране, как в своей колонии»26

Принципиальные перемены в советских оценках югославской политики в Албании не могли не повлиять и на отношение Москвы к «делу Спиру». В политическом отчете за 1947 г., подготовленном весной 1948 г., советское посольство уже расценило расправу с Н.Спиру и последовавшие за ней массовые чистки в партии и госаппарате, проведенные Э.Ходжей и К.Дзодзе под нажимом КПЮ на рубеже 1947 и 1948 гг., как освобождение «от тех лиц, которые в своей деятельности ориентировались на Советский Союз, которые поддерживали самые дружественные отношения с советскими представителями в Албании». Полную ясность в позицию советской стороны по этому вопросу внес В.М.Молотов в беседе с Ходжей 25 июня 1948 г.: «У нас сложилось впечатление, что в лице Нако Спиру Албания потеряла хорошего работника и друга СССР». Албанский лидер полностью солидаризировался с Молотовым и дал новую трактовку «дела» Спиру: «...Нако Спиру, видимо, явился жертвой интриг югославов... Он, Ходжа, совершил в тот момент ошибку, поддавшись влиянию югославов. Он поверил критике югославов. Все обстоятельства, включая также позицию, занятую Кочи Дзодзе, имели результатом его, Ходжа, враждебное отношение к Спиру. Самоубийство Спиру как бы оправдывало это отношение»27.

Фамилия Дзодзе в монологе Ходжи прозвучала вовсе не случайно. Член Политбюро и секретарь ЦК КПА по оргвопросам, министр внутренних дел и сторонник албано-югославского сближения вплоть до объединения двух стран, Дзодзе был одним из главных официальных критиков «антиюгославской и антипартийной» деятельности Спиру. Теперь он стал удобной мишенью для разоблачений» югославских «троцкистов» и их сторонников в КПА.

Обвинение в троцкизме было задействовано на рубеже 40—50-х годов практически во всех партиях региона, и Албания в данном случае не являлась каким-либо исключением. Скорее всего, эта «кампания» шла в русле той «второй волны» арестов бывших троцкистов, представителей довоенной правой оппозиции, меньшевиков, эсеров и др., которая развернулась в СССР после издания совместной директивы МГБ и Прокуратуры СССР от 26 октября 1948

г. о возобновлении арестов тех, кто уже отбыл наказания за политические преступления и был освобожден28.

При этом следует иметь в виду, что заимствованные из практики внутрипартийной борьбы в ВКП (б) обвинения в троцкизме в странах региона не несли в себе того идейного содержания, которое они имели в СССР в 20—30-е годы. Как считают российские исследователи, в 20—30-е годы левая оппозиция в ВКП(б), наиболее активной силой которой оставался Л.Д.Троцкий, «являлась единственным течением, противопоставившим сталинизму свою идейную программу по всем коренным вопросам мирового коммунистического движения и социалистического строительства в СССР»29.

В новых исторических условиях, сложившихся в компартиях стран Восточной Европы к концу 40-х годов, понятие «троцкизм» и обвинения в «троцкизме» использовались как средство политической расправы над теми, кто (самое большее) решался на критику конкретной политики руководства, или как инструмент разрешения межгрупповых противоречий и борьбы за личную власть.

Развернутый разбор позиции К.Дзодзе состоялся на пленуме ЦК КПА в сентябре 1948 г. Его обвинили не только в том, что, будучи проводником югославского «влияния, К.Дзодзе вел дело к закабалению» Албании Югославией и отрыву от СССР, но и в том, что будучи, министром внутренних дел, «внедрял в сознание работников системы госбезопасности мысль о том, что они являются передовым отрядом партии, стоящим над партией, и потому они должны контролировать всю работу партии»30. Именно деятельность органов безопасности, которыми руководил Дзодзе, стала основным предметом критики в партии. Как докладывал Д.С.Чувахин В.М.Молотову 17 октября 1948 г., «работа органов госбезопасности подверглась уничтожающей критике на всех без исключения партактивах» за установление политической цензуры партийной переписки, не исключая и переписки Э.Ходжи, за недостаточный контроль процесса приема в партию и партийных решений на всех уровнях, за внедрение системы доносов и массовой агентуры среди коммунистов, создание атмосферы страха и т.п. Особое недовольство актива КПА, как показала работа пленума, вызывала практика управления со стороны органов безопасности процессом передвижения внутри формировавшегося слоя партийно-государственной номенклатуры. На пленуме ЦК КПА работа органов безопасности характеризовалась как «произвол и насилие над населением и коммунистами». Ряд выступивших ораторов «говорили о зверских пытках и убийствах в тюрьмах, об избиении ни в чем неповинных людей». При этом важно отметить, что проводилась прямая параллель между деятельностью Дзодзе и «палача Ранковича»31.

Очевидному столкновению интересов двух группировок в борьбе за верховенство во власти преднамеренно придавалась форма борьбы за внешнеполитическую переориентацию Албании исключительно на СССР и за ограничение всевластия органов безопасности. В действительности же речь шла, как и в других странах, об ограничении самостоятельности госбезопасности, о подчинении этих органов партии в лице «человека» Э.Ходжи — М. Шеху32 и концентрации таким образом всей полноты власти в стране в руках Ходжи. Сентябрьский пленум ЦК КПА, когда были разгромлены «идейные» позиции Дзодзе и его сторонников и ликвидированы возможности их участия в политической жизни, ускорил процесс становления всеобъемлющей личной власти Э.Ходжи. Он стал существенным рубежом в оформлении политического режима в Албании по советскому образцу. Политическая судьба К.Дзодзе по сути дела была решена. В ноябре 1948 г. на I съезде КПА Дзод- зе был исключен из рядов партии. В июне 1949 г. состоялся первый в регионе судебный процесс над «врагами народа» в рядах компартии. Дзодзе был вынесен смертный приговор. Его сторонники П.Кристо, В.Калеци и др. были приговорены к длительным срокам тюремного заключения. С конкретным содержанием приговора Э.Ходжа заблаговременно ознакомил Д.С.Чувахина как главу советской дипломатической службы в Албании33.

Судебный процесс носил исключительно политический характер, обвинениям была придана острая антиюгославская направленность. Неслучайно Э.Ходжа в беседе с Д.С.Чувахиным 20 мая 1949

г. (за несколько дней до начала суда) настойчиво подчеркивал, что этот процесс должен стать «серьезным обвинительным актом против националистической троцкистской клики Тито»34. Осуждение Дзодзе стало также первым по времени политическим процессом, облаченным в антититовские «одежды». По сути дела в Албании речь шла о ликвидации полицентризма в системе власти путем ограничения политической роли органов госбезопасности и концентрации всех властных функций в руках узкого круга лиц в партийных верхах, сменивших ориентацию с Белграда на Москву и сохранивших тем самым доверие советского руководства. Процесс по «делу» Дзодзе и первый смертный приговор одному из коммунистических лидеров в силу определенной изолированности страны, длительное время существовавшей как бы за «спиной» Югославии, оказались на периферии политической жизни формировавшегося советского блока. Однако именно он, как показывают факты, открыл в регионе серию внутрипартийных репрессивных акций, облеченных в форму борьбы с носителями титоизма и базировавшихся на межгрупповой борьбе внутри партий.

В этом плане наибольшую огласку и значимость приобрела острая борьба внутри ППР вокруг фигуры ее генерального секретаря В.Гомулки. Несомненно, позиция, занятая Гомулкой весной 1948 г. по югославскому вопросу, стала импульсом к репрессированию лидера польской партии по «новому» варианту и во многом определила действия Москвы.

Советская сторона располагала информацией о наличии двух сформировавшихся и борющихся между собой группировок в узком руководстве ППР. Советский посол В.ЗЛебедев в марте 1948 г. сообщал В.М.Молотову: «В руководстве ППР сложились и действуют две борющиеся друг против друга группировки: одна — вокруг Гомулки, включающая в себя лиц, зараженных польским шовинизмом, и другая — вокруг Минца, включающая в себя работников партии, которые во время войны находились в СССР и которые характеризуются своей явно "промосковской ориентацией"»35. При этом посол отмечал: «Борьба между двумя группировками является фактом, но она еще держится внутри ЦК и наружу еще не проникла»36. Тогда же, в марте 1948 г., советник посольства СССР в Варшаве В.ПЯковлев, излагая свою беседу с членом Политбюро ЦК ППР Я.Берманом сообщал: «Берман и его друзья боятся, что фактическое существование двух лагерей станет известно тов. Сталину и понизит их авторитет в его глазах»37.

Принцип размежевания в руководстве ППР посол связывал с местопребыванием конкретных польских коммунистов во время войны: группа В.Гомулки (М.Спыхальский, З.Клишко и др.) находилась в стране и возглавляла коммунистическое антигитлеровское подполье; группа Г.Минца (Я.Берман, Р.Замбровский и др.) — прибыла в Польшу после освобождения из СССР и изъявляла готовность следовать курсом Москвы. Линия Гомулки, по определению Лебедева, «явно тревожна из-за своего шляхетского духа». Окружение Гомулки «не удерживается от антисоветских высказываний и выпадов» и считает себя не московскими «агентами», а «настоящими поляками». «Группа Г.Минца, — считал Лебедев, — как всякая подобная группа, идет по ошибочному пути: борясь против польского шовинизма в партии, сама складывается как еврейская группа».

Какой вывод делал посол из своего анализа? «Путь выхода, по- моему, только один. Нужно окружить Гомулку коллективом свободных от национализма товарищей... Нужно создать обстановку, при которой этот молодой деятель воспитывался бы в здоровом духе, а не с язвой национализма». При этом позиция Б.Берута, президента страны и формально беспартийного, имевшего особо доверительные контакты с И.В.Сталиным, определялась Лебедевым как линия «разумного сдерживания от крайностей обеих группировок»38. Можно утверждать, что сведения, поступившие в Москву в начале марта от советского посла, были для высшего руководства СССР чрезвычайно важны.

Существовавшая и пока скрываемая от Москвы борьба двух группировок в польской коммунистической элите создавала для Сталина возможность использовать эту борьбу для достижения своих целей — в случае необходимости провести замену лидера ППР, использовав столкновение группировок внутри ЦК ППР. В таком случае ЦК ВКП(б) мог выступать в роли влиятельного посредника, верховного арбитра и тем самым, оставаясь в тени для внешнего мира и рядовых членов ППР, контролировать и направлять эту борьбу в соответствии с собственными интересами.

На этом, новом этапе интерес Москвы состоял в сосредоточении всей власти в ППР и стране в руках промосковской группировки, ибо последняя была готова безоговорочно принять участие в устранении Гомулки, остававшегося сторонником «польского пути к социализму», и немедленно строить «социализм по Сталину». Свидетельством такой готовности являлась систематическая подача «антигомулковской» информации в ЦК ВКП(б), источником которой были сами представители руководства ППР. В качестве примера можно привести беседу одного из идеологов и публицистов партии Е.Борейши (Гольдберга) с советником посольства В.Г.Яковлевым 30 марта 1948 г., содержание которой в тот же день стало известно В.М.Молотову. Е.Борейша, информируя советского дипломата о двух группировках в польском руководстве ППР, дал сущностные характеристики их лидерам: «...Гомулка, как вы знаете, националист, как и многие поляки». Берман и Минц характеризовались как «более спокойные и рассудительные люди, чем Гомулка»39.

Поступавшая из Варшавы информация о «зараженности» Гомулки и его окружения националистическими настроениями во многом обусловила персонифицированную направленность выше- упоминавшегося документа «Об антимарксистских идеологических установках руководства ППР» от 5 апреля 1948 г. В нем утверждалось: «Исходной точкой для руководства ППР в приспособлении идеологической линии партии к национализму являлась постановка вопроса о коренном отличии развития Польши от Советского Союза... В.Гомулка делает упор на то, что общественно-политические изменения в Польше "совершены мирным путем"»40. Теперь сотрудники аппарата ЦК ВКП(б) под руководством МЛ.Суслова развернули против Гомулки его же аргументы о «специфическом пути Польши к социализму», в основе которых лежали идеи и формулировки И.В.Сталина, высказанные последним, в частности, в беседе с польскими руководителями 24 мая 1946 г. Этот «прием» был тогда же использован и при подготовке аналитического документа «О некоторых ошибках Коммунистической партии Чехословакии»41.

Подготовленный в ЦК ВКП(б) документ от 5 апреля 1948 г., хотя и носил характер служебной записки с грифом секретно, тем не менее, как показывает дальнейшее развитие событий, стал своеобразным сигналом для промосковской группировки к открытому выступлению против Гомулки. Столкновение началось на пленуме ЦК ППР 3 июня 1948 г., где Гомулка сделал доклад о традициях польского рабочего движения42. Был выдвинут тезис о том, что будущая единая рабочая партия должна будет воспринять накопленные социалистами традиции борьбы за национальную независимость Польши и отказаться от сектантско-догматических ошибок КПП.

Такие идеологические установки Гомулки, прозвучавшие на фоне обострения конфликта ЦК ВКП(б) и ЦК КПЮ и подготовки заседания Коминформбюро по югославскому вопросу, состоявшегося в июне 1948 г., позволили промосковской группировке выступить согласованно против генерального секретаря. 11 из 18 выступавших на пленуме членов ЦК ППР полемизировали с Гомулкой, упрекая его в некритическом отношении к наследию ППС. Последняя же расценивалась ими как «националистическая агентура» в польском рабочем движении. Пытались с оговорками поддержать Гомулку только три члена ЦК ППР (Л.Марек, М.Турлей- ская, О.Длуский). Четверо обошли этот «вопрос» и среди них был член Политбюро ЦК ППР — Р.Замбровский43. Работа пленума показала, что конфликт в узком руководстве ППР стал явным. Позднее, 20 июня 1948 г. на заседании Коминформбюро в Бухаресте Я.Берман определил ситуацию «как серьезную опасность правооппортунистического, националистического характера»44.

Документы Архива Президента РФ показывают, что и та и другая группировка в начавшейся открытой схватке за власть искали поддержки и совета у Сталина. 11 июня 1948 г. Гомулка направил Сталину письмо с информацией о событиях на пленуме. Он не скрывал, что на пленуме «в руководстве ППР вскрылись серьезные разногласия идеологического порядка». Далее Гомулка сообщал, что предпринимает меры к тому, чтобы разрешить эти разногласия своими силами: «Если нам это в течение ближайших дней не удастся, разрешите обратиться к Вам за советом, так как затяжка разногласий может иметь очень серьезные последствия»45.

Почти одновременно В.М.Молотов получил информацию

В.З.Лебедева о беседе с Б.Берутом, состоявшейся 14 июня 1948 г. Берут расценивал выступление Гомулки на пленуме и затем 8

июня 1948 г. на Политбюро как «защиту позиций ППС» и как нарушение монолитности партии: «...Гомулка выступил по существу с защитой позиций ППС и не хочет сходить с них» и хотя, как говорил Берут, «все члены политбюро не согласны с утверждениями Гомулки», он (Берут) считал, что «положение стало тревожным. Гомулка пользуется большим авторитетом, и это не может не отразиться на дальнейшем политическом развитии страны»46.

Следует отметить, что Берут счел необходимым сообщить в Москву и другие свои наблюдения за идеологическими спорами. По словам Берута, Гомулка увидел желание, в частности Бермана, «сшибить его (Гомулку. — Авт.), чтобы самому занять его положение». В заключение беседы Берут, как сообщал посол, хотя и высказал намерение своими силами преодолеть «свалившуюся на них трудность, даже если она примет наиболее тяжелую форму»53, но поставил вопрос о целесообразности своей поездки в Москву и встречи со И.В.Сталиным. Более того, и Гомулке было предложено известить Сталина обо всем случившемся на заседании Политбюро, что он и сделал 12 июня 1948 г.47

Таким образом, Берут отказался от внешне демонстрируемого нейтралитета президента страны и по сути дела возглавил антиго- мулковскую группировку в руководстве партии. С этого времени Гомулка фактически был отстранен от дел, функции лидера партии стал исполнять остающийся все еще формально беспартийным Берут. 15

августа 1948 г. Берут имел продолжительную беседу со Сталиным, в ходе которой сформулировал основные претензии к Гомулке: примиренчество в отношении КПЮ; фальшивое понимание традиций рабочего движения по вопросу о национальной независимости; «серьезный правонационалистический уклон, который проявился еще весной 1944 г.». Б. Берут предложил и организационные выводы в отношении В.Гомулки. 21 августа 1948 г. Гомулка был уведомлен Берутом, что вопрос о его освобождении с поста генерального секретаря ЦК ППР согласован с И.В.Сталины. В этих «заготовках» обвинений против Гомулки для Москвы было чрезвычайно важным соединение идейных обоснований (правонационалистический уклон) с позицией Гомулки по югославскому вопросу.

25 августа 1948 г., за несколько дней до официальной смены руководителя партии Молотов направил советскому послу указания, уточняющие пожелания Москвы: «Передайте Беруту, что мы считаем резолюцию Политбюро ППР о Веславе правильной. Хорошо бы дополнительно сказать, что линия недоверия к СССР, проводимая тов. Веславом, наносит серьезный ущерб интересам Польши, ослабляя ее политические позиции»48. Пожелание было учтено: тезис о недоверии Гомулки к СССР был увязан с его колебаниями по вопросу создания Коминформа в сентябре 1947 г. и с его «примиренчеством» в отношении КПЮ.

Отстранение В.Гомулки от власти состоялось на пленуме ЦК ППР, заседавшем 31 августа — 3 сентября 1948 г., в ходе которого Гомулка вновь пытался отстаивать свои позиции. Он недвусмысленно ссылался на недавнюю поддержку И.В.Сталиным разделявшейся многими руководителями компартий региона концепции национальных путей к социализму и пытался отвести от себя обвинения в «правонационалистическом уклоне». В этой связи он говорил: «...Я не ставлю под сомнение правильность определения народной демократии как формы диктатуры пролетариата, но... не считаете ли вы, что целясь в этом вопросе в меня, попадаете также и в кого-то иного. Не думаете над тем, что в конечном счете этот вопрос был тогда вопросом не только Польши, а всех стран народной демократии... и другие руководители стран подобным образом, если не аналогично, ставят вопрос народной демократии»49. Под «кем-то иным» понимался скорее всего Сталин.

Но «споры» вокруг той или иной сущности народной демократии лишь прикрывали главное — подавление любых, даже самых незначительных проявлений инакомыслия в партии. Именно это Москва и усматривала в позиции лидера польской партии. Без сомнения, в Москве учитывали и «качественное» состояние партийных рядов ППР, куда после войны влились массы, ориентированные не на интернациональные, а прежде всего национальные традиции и ценности. Обвинения Гомулки в симпатиях к якобы мятежной Югославии становились инструментом и смены лидера, и «воспитания» кадров.

Таким образом, на «польском направлении» Москва достигла желаемого результата — был смещен с поста и изолирован крупный деятель коммунистического движения. Конфликту в руководстве ППР был придан только внутренний характер, смена псшь- ского руководства «не подлила масла в огонь» конфликта между ЦК ВКП(б) и ЦК КПЮ, хотя в решениях августовского пленума, поразительно созвучных с вышеупомянутым документом от 5 апреля 1948 г., был активно использован и антиюгославский «акцент». .

Давление руководства ППР на В.Гомулку, остававшегося формально членом Политбюро ЦК ППР, с целью добиться от него «разоружения перед партией» было продолжено. Судя по письму посла Лебедева Молотову от 26 октября 1948 г., «дело» продвигалось с трудом. Уговорить Гомулку «работать заодно с руководством партии» не удавалось. Пытаясь заставить бывшего лидера ППР «одуматься», Берут, исчерпав, по-видимому, все аргументы, предложил ему «попросить приема у товарища Сталина». Тогда, в конце октября 1948 г., Гомулка ехать в Москву отказался, заявив: «Теперь я труп, с чем я поеду?» Через месяц ситуация изменилась. На заседании Секретариата ЦК ППР 20 ноября 1948 г., продолжавшегося 4 часа, Гомулка, хотя и не скрывал своего намерения «полностью устраниться от активной политической жизни», тем не менее дал согласие принять участие в приближавшемся объединительном съезде ППР и ППС и «выступить с положительной оценкой работы партии»50. 9 декабря он был принят Сталиным.

Советское руководство добивалось согласия Гомулки остаться не только членом ЦК, но и членом Политбюро объединенной рабочей партии с тем, чтобы не выпустить его из-под партийного «присмотра» и исключить нарушение монополитности партии, предотвратив возможность создания вокруг него группировки недовольных новым курсом. Это со всей очевидностью вытекает из письма И.В.Сталина и В.М.Молотова Б.Беруту от 16 декабря 1948

г. о результатах беседы с Гомулкой в Москве 9 декабря: «У нас создалось впечатление, что у тов. Гомулки остались разногласия с ЦК, но он прячет эти разногласия, прикрывая их словами об обидах, и что он в беседе с нами вел себя не вполне искренне.., он не вполне еще освободился от своих ошибок и именно поэтому отказывается войти в состав руководящего органа партии — Политбюро ЦК. Все это заставляет нас прийти к выводу, что отношение т. Гомулки к партии и его искренность требуют дальнейшей проверки»50. Решением съезда В. Гомулка был избран только в состав ЦК ПОРП. Здесь напрямую был учтен совет Москвы от 19

декабря 1948 г.: «...т. Гомулку следовало бы отставить в ЦК, а в Политбюро не вводить. Партия от этого не проиграет, а наоборот, может выиграть»51. '

Между тем столь «мягкий» для большевистской практики вариант наказания «идеологического отступника» был только внешним. Еще в июле 1948 г. руководство ППР дало санкцию на «разработку» ряда лиц, через которых был возможен «выход» на В.Го- мулку и М.Спыхальского для организации политического судебного процесса52. Речь шла в первую очередь о министре снабжения ВЛеховиче и бывшем вице-министре А.Ярошевиче, коммунистах, работавших после войны в Демократической партии. В годы окку пации они находились под началом М.Спыхальского в разведке Гвардии Людовой — вооруженной организации ППР. В 1952 г. на следствии В.Гомулка показывал, что Лехович еще в межвоенное время «будто бы работал в пользу СССР»53. Именно «с согласия и по поручению советской разведки», как считают польские исследователи, Лехович и Ярошевич взаимодействовали в годы войны с разведкой Армии Крайовой, подчинявшейся лондонскому правительству54. Располагая такой информацией, польская госбезопасность планировала организовать «дело» о враждебной агентуре в партии.

В фондах Архива Президента РФ имеются материалы, свидетельствующие о тесном взаимодействии польских и советских спецслужб в подготовке этой акции. 5 октября 1948 г. И.В.Сталин получил донесение заместителя министра госбезопасности СССР

С.И.Огольцова: «Докладываю, что в связи со вскрытием правооппортунистического и националистического уклона в руководстве ППР решением Политбюро ЦК ППР создана специальная негласная партийная комиссия (во главе с Б.Берутом. — Авт.) с задачей разработки ряда руководящих работников, связанных с Гомулкой и Спыхальским по работе в подполье в годы немецкой оккупации. По разработке проходят до 40 человек.

Упомянутая комиссия, исходя из имеющихся в ее распоряжении материалов, подозревает разрабатываемых в том, что они внедрены в ряды ППР иностранными разведками. 29 сентября с.г. Политбюро ЦК ППР решило начать аресты с 6 октября с.г. указанных лиц». Назывались в докладной записке В.Лехович, А.Яро- шевич и начальник штаба Вроцлавского военного округа генерал- лейтенант Малек. Далее Огольцов излагал просьбу Б.Берута передать польской стороне необходимых «свидетелей» — Б.Гринкеви- ча54 и В.Бышека, находившихся в заключении на территории СССР55. Ответ советского руководства, видимо, был положительным, так как оба упоминавшихся лица — Гринкевич и его заместитель Бышек — допрашивались в Варшаве на предмет доказательства «враждебной деятельности» Гомулки и Спыхальского56.

Таким образом, развитие событий в Польше летом—осенью 1948

г. показало, что фактически была начата реализация Кремлем иного, по сравнению с югославским, варианта смены руководства в компартии. «Акция» против Гомулки, осуществлявшаяся руками Берута, Бермана и других, свидетельствовала, что, выведя на первый план противостояние и борьбу различных группировок в руководящей партийной верхушке по идеологическим вопросам, включая «югославский вопрос», можно достичь цели и избежать столкновения между ЦК ВКП(б) и руководством других компартий.

Осенью же 1948 г. со стороны ЦК ВКП(б) была предпринята попытка прозондировать ситуацию в КПЧ и выявить возможность запустить «польский вариант» кадровых перестановок в ее руководстве. Документы, готовившиеся в первой половине 1948 г. в аппарате отдела внешней политики ЦК ВКП(б), показывают, что советская сторона была явно неудовлетворена «недостаточно классовой позицией» руководства КПЧ по отношению к политическим противникам из рядов национально-социалистической, народной и демократической партий; сохранением в политической практике «парламентских иллюзий» и установок «на мирный путь Чехословакии к социализму»; пренебрежением «принципами большевизма в построении КПЧ» и тд.57

Для проведения «зондажа» Москвой был использован профессор Карлова Университета А. Кольман, который к 1948 г. возглавлял как «марксист-философ» отдел пропаганды ЦК КПЧ. Более 30 лет он прожил в Советском Союзе и, будучи преподавателем сначала Коммунистической Академии, а затем Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б), активно участвовал в утверждении «марксистской иделогии» в советской науке и подготовке партийных кадров58. Направленный в 1945 г. на работу в Прагу, он поддерживал тесные связи с советским посольством, являясь по сути дела его штатным информатором. Именно ему, А.Кольману, принадлежит данная в посольстве СССР весной 1948 г. характеристика КПЧ, как партии «не марксистской, не ленинской и не большевистской». Этот шаг Кольмана, предпринятный им в момент обмена письмами между ЦК ВКП (б) и ЦК КПЮ, стал известен К.Готвальду и Р.Сланскому и оценен ими как крайне опасный59.

В начале сентября 1948 г., буквально несколько дней спустя после завершения августовского пленума ЦК ППР, А.Кольман подготовил статью для теоретического журнала ЦК КПЧ «Творба» под названием «За большевистскую самокритику в нашей коммунистической партии Чехословакии» и выступил с заявлением на собрании парторганизации ЦК КПЧ о том, что в «практическом руководстве партии» налицо правооппортунистические ошибки, аналогичные польским60.

Если сопоставить содержание статьи Кольмана для «Творбы» с документом «О некоторых ошибках Коммунистической партии Чехословакии», подготовленном весной 1948 г. в ОВП ЦК ВКП(б), то нельзя не заметить общности направления развертываемой критики. Речь шла прежде всего о неправильном понимании классовой сущности КПЧ, недооценке классовой борьбы, отстаивании специфического пути Чехословакии к социализму, недооценке опыта ВКП(б), непродуманной кадровой политике. Такое совпадение позволяет сделать предположение о том, что импульс для выступления Кольмана был получен из Москвы. При этом интересно отметить, что «атака» А.Кольмана была приурочена к моменту, когда К.Готвальд находился в Крыму на отдыхе, где предполагалась его встреча со Сталиным и обсуждение проблем дальнейшего развития страны.

Для советского руководства было весьма важно определить «степень прочности» единства в руководстве КПЧ. Поэтому и в выступлении Кольмана и в его статье, по сравнению с советским документом, был изменен объект критики. Руководство КПЧ здесь оказалось разделенным: критика Кольмана адресовалась лишь так называемому «практическому руководству» — Р.Сланскому, М.Швермовой и Г.Барешу. Готвальд же как председатель партии объявлялся «верным учеником Сталина», идеологом «нашей партии», который «поведет нас к социалистической республике»“1. Однако предпринятая Кольманом попытка обозначить наличие в КПЧ правооппортунистического уклона встретила единодушный отпор членов президиума ЦК. На специальном заседании, состоявшемся 16 сентября 1948 г., выступление Кольмана было расценено как «вредное и фракционное». Ему от имени президиума было не только запрещено публиковать подготовленную статью, но и где бы то ни было выступать с пропагандой своих взглядов, в ней обозначенных62. Готвальд, находившийся в СССР, был информирован о сложившейся ситуации уже 17 сентября и использовал полученную информацию в беседе со Сталиным 22 сентября63. К этому времени Москва располагала материалом, поступившим по дипломатическим каналам: временный поверенный в делах СССР в Чехословакии М.Хазанов сообщал, что после «событий в Югославии и Польше... руководящие работники ЦК Компартии Чехословакии стали признавать, что в партии имеют место правооппортунистические теории о мирном развитии к социализму». Нельзя исключить, что такая информация была получена Хазано- вым через Кольмана, хотя для подтверждения ее Хазанов приводил выступление секретаря ЦК КПЧ В.Широкого, который якобы утверждал, что «у некоторых руководящих кадров появились иллюзии, что историческая февральская победа автоматически гарантирует спокойное, ничем не нарушаемое развитие к социализму»64. Однако у авторов нет данных, что именно это сообщение было задействовано И.В.Сталиным в беседе. Более того, реакция верхушки КПЧ на действия Кольмана показала, что в этот период внутри правящей группировки в Чехословакии не наблюдалось острых противостояний, которые могла бы использовать советская сторона в своих интересах. В таких условиях фигура Кольмана оказывалась не нужной, особенно в Праге. Кольман был срочно отозван в Москву и арестован.

Арест Кольмана и его дальнейшая судьба подтверждают участие советской стороны в «проверочной акции» 1948 г. Кольман находился под арестом без суда около 3-х с половиной лет. Только в феврале 1952 г. советские спецслужбы вспомнили о нем. Глава МГБ СССР С.Д.Игнатьев информировал И.В.Сталина специальным письмом, что в МГБ содержится А.Кольман, которого по его (Игнатьева) мнению следовало бы, как особо опасного преступника, осудить к ссылке в отдаленные районы СССР65. Но последовало совсем иное решение. К апрелю 1952 г. Кольман был освобожден и обратился в ЦК ВКП(б) к Г.М.Маленкову с просьбой возвратить партийный билет члена ВКП(б), сданный в 1945 г. на хранение в ЦК ВКП(б) при выезде в Чехословакию, выдать советский паспорт, предоставить жилплощадь в Москве и оказать содействие в доставке библиотеки и личного имущества из Праги. Уже в апреле положительно были решены все вопросы, кроме возвращения партбилета. Последний вопрос был передан на рассмотрение Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б)66.

Таким образом, во второй половине 1948 г. «вариант Гомулки» не мог быть применен в Чехословакии. Более того, итоги встречи К.Готвальда со Сталиным осенью 1948 г. в Крыму породили у чехословацкого руководства определенные надежды, что Готвальду удалось ценой корректировки некоторых направлений внутренней политики отстоять ориентацию «на специфический путь Чехословакии к социализму». Речь шла прежде всего о том, что руководство КПЧ, признав тезис об обострении классовой борьбы, будет проводить политику ограничения и вытеснения капиталистических элементов и обеспечит классовую чистку государственного и экономического аппарата путем замены «старого» «дофевральского» чиновничества новыми рабочими кадрами, в первую очередь коммунистами.

Однако историческая реальность конца 1948 — начала 1949 г. свидетельствовала об иллюзорности подобных надежд. К этому времени в политике советского руководства совершенно четко определился переход от ждановских политико-дискуссионных акций к жестким силовым методам обеспечения идеологического контроля над обществом и сохранения «идейной чистоты» партии на принципах большевизма. Теперь, как и в 30-е годы, в СССР неотъемлемую составную часть пропагандистской кампании аппарата ЦК ВКП(б) составляли сфабрикованные в органах госбезопасности политические «дела» и инсценированные на их основе судебные процессы67.

Эти же силовые методы по мере обострения советско-югославского конфликта и его интернационализации стали переноситься в общественную жизнь стран Восточной Европы. Как показывают материалы российских архивов, из верхних эшелонов национальной политической элиты (через советские посольства, советников, сотрудников секретариата Информбюро и напрямую лично И.В.Сталину, Л.П.Берии, М.А.Суслову, Г.М.Маленкову и др.) непрерывным потоком шла секретная информация о ситуации в руководстве партий, о настроениях отдельных лидеров с обвинениями их в «национализме», в «недооценке роли СССР», в «связях с Тито», в «шпионаже в пользу Югославии» и т.д.

Именно с такого рода информации начинались в 1949 г. «дела» Т.Костова в Болгарии и Л.Райка в Венгрии. Как уже выше отмечалось, еще в мае 1948 г. из Софии через советского военного советника генерал-лейтенанта Петрушевского была получена информация относительно позиций члена Политбюро, секретаря ЦК БРП(к) Т.Костова, члена Политбюро, министра внутренних дел А.Югова и члена ЦК и министра финансов И.Стефанова, которые, по словам болгарского генерала И.Кинова, недооценивали роль СССР в деле освобождения Болгарии. Это сообщение с вниманием было встречено в Москве. 6 и 7 декабря 1948

г. состоялись две встречи советских и болгарских руководителей (Г.М.Димитрова, Т.Костова и В.Червенкова) в Кремле. И.В.Сталин 6 декабря поставил вопрос о недоверии Т.Костову и А.Югову. Причины этого крылись в намерении Т.Костова, опираясь на принятый в 1948 г. закон о государственной тайне, ограничить доступ советских представителей к информации экономического характера и добиться того, чтобы такая информация направлялась в Москву только через него. Описывая встречу 6 декабря в своем дневнике, Г.М.Димитров отметил: «Много и остро Сталин критиковал Трайчо за отказ [предоставлять информацию] непосредственно советским экономическим советникам в Болгарии. Это по сути дела тождественно случаю с Тито». Передавая слова И.В.Сталина, он записал: «Именно с этого начался наш конфликт с Тито»68. 9

декабря 1948 г. Политбюро ЦК болгарской компартии, заслушав сообщение Г.Димитрова о критике И.В.Сталиным Т.Костова, признало, что последний «допустил серьезную и грубую политическую ошибку». Было принято решение осудить практику Т.Костова и сведения советской стороне предоставлять незамедлительно. 27 декабря И.В.Сталин был специально уведомлен об этом решении69.

В январе 1949 г. в Москву пришла очередная информация Петрушевского, которая сразу же была направлена Сталину. В поступившем из Софии документе еще раз подтверждалось сообщение Кинова о наличии в руководстве БКП и болгарской армии группы лиц, считавших, что Болгария самостоятельно своими силами добилась в сентябре 1944 г. освобождения и «своими силами может проводить строительство государства», что «она может идти по своему особому пути»70. При этом со ссылкой на мнение генерала Кинова, постоянного собеседника Петрушевского, давалась политическая оценка этой группировке, включавшей как представителей Политбюро ЦК БКП и членов правительства (Т.Костов, А.Югов, Г.Чанков), так и представителей армии, — «дело идет к титовщине»71.

Советский советник в своей информации отчетливо обозначил наличие в политическом и армейском руководстве Болгарии двух противостоявших группировок. Отношение к СССР («Димитров со мной всегда советовался, а Костов не вызвал ни разу») было взято им за принцип определения группировок и их характеристик.

В действительности же размежевание в высшем правящем эшелоне Болгарии и образование группировок (как и в ряде других стран региона) шло не по реальному отношению к СССР (антисоветчиков в коммунистической элите не было), а по принципу: где был во время войны — в Москве (Г.Димитров, В.Коларов, В.Чер- венков, ПДамянов, И.Кинов) или в стране в подполье (Т.Костов,

А.Югов, Г.Чанков, Б.Былгаранов, Д.Джуров, С.Трынский).

Генерал Петрушевский не скрывал своего положительного отношения к «московской» группировке, определяя членов второй группировки как «националистов».

Весной 1949 г. в связи с резким ухудшением здоровья Г.Димитрова, пользовавшегося неоспоримым авторитетом в болгарской компартии, а затем отъездом его в Москву на лечение, борьба группировок за лидерство в стране обострилась. Неудивительно, что «дело Костова» стало набирать обороты. В.Коларов на заседании Политбюро ЦК БКП 7 марта 1949 г. предложил сделать «случай» с Костовым «достоянием всего ЦК и как можно скорее достоянием всей нашей партии». Эта инициатива была активно поддержана В.Червенковым, Т.Черноколевым, Д.Терпешевым, А.Юго- вым72. Решительно отмежевавшись от Т.Костова, на этом заседании А.Югов, как показали дальнейшие события, вывел себя из- под удара.

Принимая решение об удалении Т.Костова из состава Политбюро, руководители БКП объяснили ему, что «этого хотят ответственные товарищи из ЦК ВКП(б)».

Видимо, это объяснение стало известно в Москве.

Такая «откровенность» не устраивала советское политическое руководство, не желавшее выставлять напоказ свое участие в создании «дела Костова». Поэтому реакция Москвы не заставила себя ждать. 25

марта 1949 г. посол СССР в Болгарии М.Ф.Бодров получил указание из Кремля: «...Передайте в ЦК Болгарской компартии следующее: до нас дошли слухи, что Костов снят с поста зам- премьера и выведен из состава ПБ ЦК БКП будто бы согласно пожеланию ЦК ВКП(б). Считаем нужным заявить, что такие слухи совершенно не соответствуют действительности, так как никогда ЦК ВКП (б) такого пожелания не высказывал. Наоборот, после устных объяснений Т.Костова в ЦК ВКП(б) в присутствии т. Димитрова55 ЦК ВКП(б) признал, что вопрос о поведении Костова в связи с запрещением им дачи хозяйственной информации нужно считать исчерпанным. Что касается каких-либо других мотивов, приведших к снятию Т.Костова с указанных постов, то ЦК ВКП(б) считает, что подобное решение является делом самого ЦК КП Болгарии. Просим познакомить с этим письмом Т.Костова. ЦК ВКП(б)»73.

Идею о том, что вопрос «о государственной тайне» исчерпан после того, как Т.Костов признал свою «ошибку», И.В.Сталин проводил и в беседе с В.Червенковым и А.Юговым 13 апреля 1949

г. в Москве, состоявшейся уже после пленума ЦК БКП, где

В.Коларов 26 марта 1949 г. сделал доклад о политических и антипартийных ошибках Костова. Сталиным накануне беседы этот доклад был получен. Его содержание, без сомнения, раскрыло советскому лидеру потенциальную ситуацию в Политбюро ЦК БКП: возникновение в случае смерти Димитрова перспективы прихода к власти человека не из московской «команды». Из текста доклада Коларова со всей очевидностью также вытекало, что Костов верхушкой БКП уже «назначен» в качестве объекта преследования. В фигуре этого партийного деятеля, выдвигавшегося на лидирующие позиции в руководстве партии и отличавшегося высокой образованностью и интеллигентностью, Коларов и другие увидели своего главного конкурента на пост главы БКП. Охарактеризовав Костова как «опасного человека», Сталин дал понять собеседникам — Чер- венкову и Югову, что он сделал свой выбор74. Это уже был своего рода сигнал болгарской стороне к действию. Таким образом, судьба Костова была отдана полностью в руки «московской» группировки во главе с Коларовым и Червенковым. Хотя «вопрос» о Костове уже рассматривался на пленуме ЦК БКП 26—27 марта 1949

г., ему вплоть до ареста Костова не был придан общепартийный и общегосударственный масштаб. 23 и 26 мая 1949 г. по советским дипломатическим и коминформовским каналам в Москву поступила информация о том, что «многие (болгарские. — Авт.) коммунисты в частных беседах высказывают недоумение по поводу того, что в печати не было приведено конкретных данных в отношении антисоветской деятельности Костова.., что коммунисты не были убеждены в антисоветских и националистических действиях Костова», «что руководители БКП до сего времени не наметили определенного решения по делу Костова»75. Состоявшийся 11—12 июня пленум ЦК БКП дал ответ на эти «упреки». Костов был обвинен в антисоветских настроениях, националистическом уклоне, антипартийной фракционности, недоверии к ЦК ВКП(б)76. Вскоре, 20 июня 1949 г., за две недели до смерти Г.М.Димитрова, Костов был арестован болгарской службой безопасности. И в следственном процессе, и в разработке концепции «дела» Костова активнейшее участие приняли командированные в Софию сразу после ареста в качестве советников высшие офицеры МГБ СССР — генерал Л.Л.Шварцман (Чернов) и заместитель начальника следственной части по особо важным делам полковник М.ТЛихачев77.

По «делу» Костова были арестованы и проходили И.Стефанов, Н.Павлов, Н.Начев, И.Ивреков, И.Тужев, В.Ивановский, Б.Хрис- тов, бывший советник югославского посольства в Болгарии Б.Хаджи-Панзов и др. Протоколы их допросов так же, как и показания Т. Костова, поступали в оригинале и переводе в Москву, И.В.Сталину78.

Следует отметить, что лица, проходившие по «делу» Костова, были видными деятелями народного хозяйства, в свое время получившими образование на Западе и занимавшими ключевые экономические посты еще до 9 сентября 1944 г.79 На состоявшейся 29

июля 1949 г. беседе В.Червенкова, Г.Дамянова (министр обороны Болгарии) и А.Югова с И.В.Сталиным «дело» Костова обсуждалось довольно подробно. Советский лидер расставил акценты в этом «деле». Он увязал его с необходимостью проведения чисток и удаления «старых специалистов, которые испорчены дурными навыками старого общества», и охарактеризовал Костова как иностранного агента, при этом указав на Югославию, «где сейчас много американских и английских агентов, от которых требуют сведений и службы... В этом нет ничего исключительного. В том, что делается в этом отношении в Болгарии, ничего нет удивительного... История с Костовым поможет очиститься от этих агентов и вообще от враждебных элементов»80.

Как следует из докладной записки министра госбезопасности СССР В.САбакумова И.В.Сталину от 3 сентября 1949 г., советская сторона добивалась, чтобы в процессе следствия на первый план было выдвинуто в качестве стержневой идеи «дела» Костова «...вскрытие его преступных связей с группой Тито», а не «связи» Костова с болгарской полицией до войны, как считали «малоопытные», по мнению МГБ СССР, болгарские следователи. Абакумов просил Сталина передать в Болгарию В.Червенкову и министру внутренних дел Р.Христозову, что именно выявление связей с Тито должно стать решающим направлением в следствии по делу Т.Костова81. По-видимому, в связи с выработкой обвинительного заключения в Софию в сентябре 1949 г. выезжал зам. министра госбезопасности СССР С.И.Огольцов82.

Указания Москвы нашли свое отношение в обвинительном заключении, составленном генералом Шварцманом на русском языке. Костову инкриминировалось проведение «преступной работы против СССР и болгарского народа», «подрывной работы против Г.М.Димитрова для того, чтобы стать во главе Болгарской компартии и правительства и осуществить отрыв Болгарии от Советского Союза». Констатировалось, что в результате деятельности Костова «националистическая опасность приняла широкие размеры и могла привести к проявлению титовщины в Болгарии»83.

Москва взяла на себя «специальное обеспечение» судебного процесса. Во второй половине октября 1949 г. в Софию по просьбе правительства Болгарии было «направлено три полка внутренних войск, один из Москвы и по одному из Киева и Минска с целью оказания помощи в обеспечении государственной безопасности республики при проведении судебного процесса над Трайчо Костовым»84. По свидетельству прямого участника этой операции

А.Медведева, перед переодетыми в гражданское платье советскими военнослужащими были поставлены следующие задачи: «С наступлением темноты и до рассвета взять под охрану ЦК БКП, Народное собрание, радиоцентр, политическую тюрьму, Совет Министров, бани, дачу В.Червенкова и другие объекты». До середины января 1950 г. по ночам56 охрану всех важнейших государственных и партийных учреждений Болгарии несли советские военнослужащие.

14 декабря 1949 г. болгарский суд вынес приговор 11 обвиняемым по «делу» Костова. Костов был приговорен к смертной казни через повешение, трое обвиняемых — к пожизненному заключению, трое — к 20 годам тюремного заключения, двое — к 15 годам и один — к 8 годам заключения.

В.Червенков, устранивший тем самым своего главного конкурента в борьбе за верховную власть в стране, еще до суда — 12 декабря 1949 г., — направил Сталину информацию о предстоящем приговоре с весьма характерной припиской: «Если есть замечания, просьба нам сообщить об этом»85. Москва замечаний не высказала, и приговор был приведен в исполнение86.

«Дело» Т.Костова, в связи с которым находилось под следствием и было привлечено к суду более 1000 чел.87, дало импульс к массовым чисткам партийно-государственного аппарата в Болгарии, но не оно стало «бикфордовым шнуром» к массовым репрессиям в других партиях под лозунгом поиска «врага с партийным билетом». Такую роль сыграл процесс Л.Райка в Венгрии, «дело» которого было «интернационализировано» и выведено за рамки страны усилиями венгерской и советской сторон. Поиски «партнеров» Л.Райка — «агента Тито» в руководствах восточно-европейских компартий давали ЦК ВКП (б) возможность уничтожить политически (а нередко и физически) тех лидеров, в преданности которых в Москве по разным причинам возникали сомнения. Такой путь был избран И.В.Сталиным для идейной унификации компартий региона и выполнения роли арбитра в борьбе группировок национальных элит. Венгерской же правящей элите, в первую очередь М.Ракоши, это позволяло, с одной стороны, освободиться от реального политического конкурента, а с другой — занять особое место при Сталине, став «первым лицом» среди лидеров восточноевропейских компартий.

Казалось бы, в Венгрии все развивалось по «варианту Т.Костова». В августе 1948 г. советский посол в Венгрии Г.М.Пушкин информировал Москву о том, что министр транспорта и связи

Э.Гере, в беседе с ним 2 августа, сообщил о перестановках в венгерском правительстве. Конкретно, речь шла об освобождении Л.Райка от обязанностей министра внутренних дел, которые он выполнял с марта 1946 г., и поручении ему возглавить МИД страны. Гере мотивировал отставку Райка «бонапартистскими тенденциями» в политической практике последнего, попытками ликвидировать партийную организацию в МВД Венгрии и «недружелюбным отношением к Советскому Союзу». По словам Гере, это последнее Райк отрицал88.

Однако 16 августа М.Ракоши еще раз акцентировал внимание Г.М.Пушкина на недружелюбном отношении Л.Райка к СССР, как главной причине его перевода в МИД. Такая целенаправленная информация вызвала беспокойство советского посла: «...Я заметил Ракоши, — сообщал Пушкин в Москву, — что вряд ли он поступил правильно, сказав Райку, что это являлось основной причиной освобождения Райка с поста министра внутренних дел. У Райка, видимо, создалось впечатление, что его удалили... по нашему требованию, а это не так. Я сказал Ракоши, что это будет мешать нашей совместной работе с Райком, особенно учитывая то, что он является министром иностранных дел»89.

Реакция Пушкина на сообщение М.Ракоши позволяет сделать предположение, что фигура Райка в качестве потенциальной жертвы оказалась несколько неожиданной для советской стороны. Здесь инициатива принадлежала именно Ракоши, и на это были свои причины. Известно, что еще в марте 1948 г. в аппарате ЦК ВКП(б) был подготовлен документ «О националистических ошибках руководства Венгерской коммунистической партии и о буржуазном влиянии в венгерской коммунистической печати», где М.Ракоши, М.Фаркаш (второе лицо в партии, министр обороны) и Й.Реваи (один из секретарей ЦК ВКП) обвинялись в том, что они «игнорируют Советский Союз», «стараются умолчать о нем», допускают «националистические ошибки»90. Из текста со всей очевидностью вытекает, что центральным объектом критики ЦК ВКП(б) был избран сам Ракоши, так же, как в аналогичных записках по ситуации в польском и чехословацком руководствах — соответственно В.Гомулка и К.Готвальд91. Но в течение 3—4 месяцев Ракоши смог «перевести стрелку» на Райка.

Выбор Ракоши фигуры Райка был совсем неслучаен. Райк (сначала — секретарь парторганизации Будапешта, где сосредотачивались основные партийные кадры, затем — глава МВД) мог быть реальным конкурентом Ракоши на политическое лидерство в партии. Будучи министром внутренних дел Венгрии, он контролировал политическую ситуацию в стране и партии. У него был авторитет подпольщика-антифашиста и узника концлагерей. Более того, Райк имел самостоятельные контакты с Москвой по линии МВД92. Именно Райку принадлежала инициатива создания политической полиции весной 1947 г. для оказания компартии содействия в борьбе с политическими противниками. Как заявил тогда начальник полиции Г.Петер, в организации института политического сыска «большую помощь оказал нам генерал Белкин»93. Это свидетельствует о том, что венгерская политическая полиция была напрямую, минуя руководство ВКП, связана с советской военной контрразведкой, что не могло не вызывать раздражения Ракоши. 16 мая 1949 г. посол СССР в Будапеште Г.М.Пушкин информировал сотрудника аппарата Информбюро С.Г.Заволжского: «У т. Ракоши в последнее время наметился конфликт с политической полицией. Венгерская политическая полиция еще неопытна, молода, но главное — она предана Советскому Союзу.

Ракоши хотел бы иметь полицию, полностью преданную ему, вне связи с Советским Союзом, или в крайнем случае связь должна проходить только через него»94. Между тем Л.Райк, даже оставив пост главы МВД, сохранил в политической полиции «своих людей», осуществлявших контакты с Москвой (полковник Сюч)95.

Кроме того, Райк был заметной фигурой в международном коммунистическом движении, прошел школу политической эмиграции, участвовал в боях в Испании, после поражения испанских республиканцев находился в концлагерях во Франции и Германии.

Тем не менее Москва, в конечном счете, заняла сторону М.Ракоши. Скорее всею решающую роль в этом выборе сыграл тот факт, что Райк после войны не прибыл с «московским обозом» (как Ракоши), а возвратился в Венгрию в мае 1945 г. из концлагеря в Германии. По-видимому, фигура Райка как главного объекта возможного процесса заинтересовала Москву. В канцелярии Информбюро в апреле 1949 г. была подготовлена «Справка на члена Политбюро и Оргбюро ЦК ВПТ Л.Райка», содержавшая компрометирующие его факты. Материалы Коминформа, хранящиеся в РГАСПИ, свидетельствуют, что подобные справки составлялись в аппарате Коминформа на всех ведущих деятелей комдвижения. Однако время составления справки на Райка (начало апреля 1949

г.) позволяет сделать предположение о причине появления данного документа. Поскольку в справке были приведены материалы, перекликавшиеся с той информацией, которую направлял в Москву Ракоши, есть все основания считать последнего «первоисточником» и этого документа96.

Реакция Москвы на фактически предлагавшегося ей «главного фигуранта» будущего политического процесса в Венгрии оставалась для Ракоши неясной вплоть до конца мая 1949 г. Это подтверждается телеграммой Ракоши М.А.Суслову, отправленной 23

мая: «...Мы назначаем тов. Райка Ласло, члена нашего секретариата, участвовать в работе заседания Секретариата Информбюро...»97 Объяснение этому, вероятно, следует искать в том, что в Москве в отношении самого Ракоши все еще не было принято окончательного решения. Это можно подтвердить негативными оценками действий Ракоши послом Пушкиным весной 1949 г. 16

мая посол, в частности, сообщал в Москву: «В конце прошлого года политическая полиция начала разрабатывать троцкистов — членов Венгерской партии трудящихся, в том числе и бывших членов компартии. Ракоши в этот период времени находился в отпуске в Москве, где ему было сказано, что партия не обращает должного внимания на троцкистов. После приезда из Москвы Ракоши потребовал установить: "Кто передал русским материалы и как передали?" Когда политической полицией был передан ему материал, посланный в Москву, Ракоши заявил, что его хотят скомпрометировать и поссорить с ВКП(б). Здесь у Ракоши... не большевистская позиция по отношению к троцкистам... Ракоши запретил по существу политической полиции заниматься разработкой троцкистов (политическая полиция по заданию наших органов продолжает разработку)...»98

Тем не менее 30 мая 1949 г. Л.Райк был арестован венгерской службой безопасности99. Так что же произошло во второй половине мая 1949 г.? 11

мая 1949 г. в Праге органами госбезопасности Чехословакии был арестован американский гражданин, журналист Ноэль Фильд, симпатизировавший левым, но не являвшийся членом Компартии США. В 30-е годы Н.Фильд работал в Госдепартаменте США и был завербован советской разведкой, с которой взаимодействовал до 1937 г. Во время войны он находился в Швейцарии, где руководил религиозной благотворительной организацией, помогавшей эмигрантам-коммунистам и антифашистам. В 1943 г. советская разведка попыталась восстановить связь с Фильдом, но получила твердый отказ. После войны Фильд длительное время (по официальной версии) с благотворительными целями находился в Венгрии и Польше, где занимался сбором сведений об экономической и социальной ситуации в этих странах. Есть сведения, что такого рода информацию Фильд получал и из Чехословакии100.

Осенью 1948 г. Фильд обратился в Прагу за разрешением въезда в Чехословакию. С этого времени органы госбезопасности ЧСР начали за ним наблюдение, которое усилилось зимой 1949 г. Сразу же после приезда в Прагу 11 мая 1949 г. Фильд и был арестован57. Формальным инициатором ареста выступил М.Ракоши, но то обстоятельство, что просьба Ракоши была поддержана начальником управления контрразведки МГБ СССР при Центральной группе советских войск, генерал-лейтенантом М.И.Белкиным, позволяет сделать вывод, что фигура Фильда была избрана по согласованию с Москвой, если не по ее указанию. Подтверждением этого является и согласие К. Готвальда на арест Фильда в Праге и передачу его венгерским органам безопасности101. Нельзя исключить, что в Москве припомнили Фильду его отказ (1943 г.) возобновить сотрудничество с советской разведкой.

Широкие международные контакты Фильда в коммунистической среде позволяли превратить его в необходимое связующее звено между «империалистами» и частью коммунистических функционеров ряда стран Восточной Европы, включая Югославию. Тем самым открывалась возможность замкнуть цепь и расширить репрессивные акции на целый ряд компартий под знаком борьбы с «англо-американскими шпионами» и «агентами Тито».

В Будапеште Н.Фильд дал показания о том, что в 1943 г. в Швейцарии им были завербованы некоторые венгерские коммунисты-эмигранты. Еще до ареста Фильда, в конце апреля 1949 г. в Будапеште был арестован член ЦК ВПТ, заведующий отделом кадров ЦК Т.Сеньи. На основании показаний Фильда 18 мая 1949 г. был арестован заместитель заведующего отделом кадров ЦК

А.Салаи и ряд других членов партии. На допросе Сеньи признал факт вербовки Фильдом и сообщил о связи его с Л.Райком102.

Тогда же, в мае 1949 г., в Будапеште был арестован атташе югославского посольства Боаров. Боаров в свою очередь дал сведения о связи Л.Райка с югославским коммунистом Л.Бранковым. Бранков, в недавнем прошлом советник югославского посольства в Венгрии, в сентябре 1948 г. объявил о разрыве с КПЮ. Являясь агентом Комитета информации (объединенная военно-политическая советская внешняя разведка), Бранков выдал Москве более 40

югославских агентов в Венгрии. Ракоши же он назвал 2—3 имени, чем навлек «гнев» венгерского лидера. Ракоши поставил перед Москвой вопрос о необходимости ареста Бранкова венгерской службой безопасности. Москва, пытаясь не выпустить из своих рук «нужного» человека, «отозвала его в СССР»103. Арестованный и допрошенный в Москве в июне 1949 г. Бранков «развил» компромат на Райка, признав, что якобы является связником между Райком и А.Ранковичем, возглавлявшем органы безопасности Югославии. Один из необходимых для М.Ракоши результатов тем самым был достигнут. Соответствовала, безусловно, интересам Ракоши и происшедшая в конце июня 1949 г. смена советского посла в Венгрии. Симптоматично, что в дипломатическом корпусе в Будапеште отзыв Г.М.Пушкина был воспринят как некое наказание за «отсутствие необходимой бдительности» относительно ситуации в Венгрии104.

К середине июня 1949 г. следствие по «делу Райка», которое вели венгерские следователи, «было совершенно запутано». Как свидетельствовал в 1954 г. арестованный бывший начальник следственного отдела управления госбезопасности МВД Венгрии Д.Дечи, «уже никто не мог разобраться, где правда, где ложь». Следствие находилось в тупике. Такая ситуация, по словам Д.Дечи, была порождена применением жестоких пыток, под воздействием которых получались самые неправдоподобные показания. Как позднее, в феврале 1954 г., признавал Э.Гере, в венгерской госбезопасности «господствовала порочная система т.н. «кон- цепционных протоколов», суть которых сводилась к выдуманной следствием подробной схеме событий и фактов, якобы имевших место, которые обвиняемый мог только подписать. Если это не делалось сразу, то дознания, допросы и меры физического воздействия продолжались до тех пор, пока обвиняемый не подписывал весь этот натроможденный и выдуманный вздор». Как утверждал Дечи, участвовавшие в допросах Г.Петер и М.Фаркаш давали указания «избивать Райка». Другой бывший венгерский следователь, М.Карой, в 1954 г. говорил: «Я еще не видел таких избиений в УГБ»105. По свидетельству Д.Дечи, избиения прекратились после приезда советских советников58. В конце июня 1949 г. в Будапешт по просьбе венгерского руководства прибыли генерал М.И.Белкин и полковник МГБ СССР Н.И.Макаров106. Белкин и Макаров по прибытии в Будапешт немедленно сообщили в МГБ СССР, что «показания по делу Райка требуют тщательной проверки, так как допросы велись неправильными методами, широко применялись физические меры воздействия и угрозы... Следствие по этому делу направлялось и руководилось непосредственно Ракоши». По информации Белкина венгерские следователи «совершенно сознательно при допросах применяли к арестованным крайние меры физического воздействия (без учета определенных границ и последствий)»107.

Из приведенного фрагмента сообщения советников видно, что Белкина, как представителя МГБ СССР, беспокоили не столько факты применения пыток, сколько то, что их применение вело, по его словам, «к явно фантастическим показаниям» арестованных. Это мешало, по мнению Белкина, вести результативно следствие в нужном направлении. Советские советники изложили Москве свое понимание сложившейся в Будапеште ситуации. Они подчеркивали, что М.Ракоши принимает прямое участие в разработке «концепции» следствия, и считает, «что дело Райка не должно носить политического характера в смысле внутривенгерской политики. Для венгров надо, чтобы Райк и другие обвиняемые не выглядели как троцкисты, националисты, с этих позиций ведшие борьбу в партии, а чтобы они выглядели как обычные провокаторы и шпионы. М.Ракоши совершенно сознательно рассчитывает и хочет, чтобы венгерские органы безопасности в деле Райка и других арестованных позволили себе определенную натяжку». М.Ракоши — делали вывод советники — хочет получить от арестованных признания в том, что они готовили его убийство и являлись англоамериканскими шпионами, связанными с Й.Тито, МДжиласом и

А.Ранковичем: «Райк должен показать, что Тито, Ранкович хотели сделать в Болгарии на базе личности Коста (речь идет о Т.Косто- ве. — Авт.) то же, что сделали на базе личности Райка в Венгрии»108.

Эта информация советников подтверждается шифртелеграмма- ми М.Ракоши в Москву в июле 1949 г. 4 июля он писал А.Я.Вышинскому: «Повторяю просьбу послать нам обратно Бранкова и его показания по венгерским делам. Райк признался в том, что Тито ему обещал вооруженную помощь и что Бранков вел переговоры. Дело тянется из-за отсутствия Бранкова»109. 10 июля М.Ракоши направил телеграмму уже на имя И.В.Сталину: «Убедительно прошу Вас немедленно передать нам Бранкова, показание которого нам до зарезу нужен (так в тексте. — Авт,)»110. 20 июля 1949 г. Москва переправила Л.Бранкова в Будапешт59111. Ракоши и его ближайшее окружение (М.Фаркаш, Г.Петер, Я.Кадар и др.) доносили в Москву свою интерпретацию хода следствия по «делу» Л.Райка не только напрямую советским лидерам, но и действовали через Секретариат Коминформа, что обеспечивало подачу информации на другие страны советского блока. Так, 11 июля 1949 г. М.Фаркаш, как один из организаторов «дела» Райка, сообщал: «...На днях Райк начал впервые давать отдельные показания. Стало ясно, что Райк стал шпионом Хорти с 1931 г.; работал после на немцев, а затем был агентом США. Большинство членов раскрытой шпионской группы были ранее завербовано в Испании, в лагерях Франции. Во время войны многие находились в Швейцарии. После Ялтинской конференции, когда стало ясно, что советские войска первыми войдут в Центральную и Юго-Восточную Европу, руководитель шпионского центра США в Швейцарии Даллес перебросил свою сеть в страны народной демократии. Венгерская шпионская группа во главе с Сеньи прибыла в Венгрию через Югославию.

План арестованной группы заключался в том, чтобы в удобный момент свергнуть руководство партии, созвать чрезвычайную партийную конференцию из своих сторонников и поставить во главе партии и правительства Райка.

Предполагаем, заявил т. Фаркаш, что Тито, Джилас и Ранко- вич — шпионы, завербованные в Испании и Франции, Райк имел с ними связь60.

Разоблачению Райка мы придаем большое значение, сказал т. Фаркаш. Видимо, имелся единый центр, и Райк был связан с ему подобными в Польше, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Италии, Франции.

После окончания следствия Райка будем судить и приговорим к повешению»112.

Исследованные документы российских архивов позволяют сделать вывод, что летом 1949 г. в разгар подготовки «дела» Райка именно М.Ракоши стал «первоисточником» поступавшей в Москву по разным канала информации о существовании «в странах народной демократии единой сети шпионажа». Систематический обмен сведениями по «делу Райка» между Будапештом и Москвой действительно имел место в июле—сентябре 1949 г. Шло интенсивное согласование позиций по обвинительному заключению113. Так, в качестве примера можно привести две телеграммы Ракоши И.В.Сталину. 15 августа 1949 г. венгерский лидер сообщал шифром: «Проект обвинительного акта и письмо послал самолетом. Самолет — особая машина Информбюро — вылетел из Бухареста сегодня 10 часов утра мск (московское время. — Авт.)»114. 16 августа 1949 г. В.С.Абакумов направил Сталину докладную записку советников Белкина и Макарова с просьбой: «Прошу Вас, тов. Сталин, обратить внимание на изложенные в записке тт. Белкина и Макарова замечания по существу подготовленного обвинительного акта... Вместе с тем, прилагаю подробную справку по указанному делу.., которая, возможно, пригодится, если Вы сочтете необходимым поручить кому-либо переработать представленный Вам тов. Ракоши обвинительный акт...»1 ^

В упоминаемом Абакумовым документе Белкина и Макарова речь шла о том, что Ракоши уже дважды забраковал обвинительный акт по «делу» Л.Райка «и в заключение сам его написал». Советники отрицательно отнеслись к предложениям Ракоши сократить объем показаний на 50—60%, включить в протокол только особо важные обстоятельства, сократить югославские и англо-американские фамилии, «чтобы не перепутать противников и сторонников Тито»116.

По-видимому, направленный М.Ракоши проект обвинительного акта вызвал в Москве вопросы, и 20 августа 1949 г. Ракоши был принят в Кремле Сталиным. В беседе, продолжавшейся два часа 20

минут, приняли участие Н.А.Булганин, Г.М.Маленков. На пять минут были приглашены главы МГБ и МВД СССР В.С.Абакумов и С.Н.Круглов117. Содержание беседы авторам пока неизвестно, но, располагая текстом телеграммы Ракоши, направленной М.А.Суслову 9 сентября 1949 г.: «По делу Райка завтра, 10-го, публикуем обвинительный акт. Прошу сообщить об этом ТАСС, чтобы редакции могут подготовить (так в тексте. — Авт.) соответствующее место. Процесс начинается 16-го сентября. Приглашаем советских специальных корреспондентов»118, можно не сомневаться, что все вопросы по обвинительному заключению были урегулированы. 14

сентября 1949 г. Ракоши направил письмо Сталину, в котором излагал содержание судебного приговора. Он сообщал, что председатель суда считает необходимым вынести смертный приговор всем обвиняемым, за исключением одного человека. По мнению Ракоши, «7 смертных приговоров — много», достаточно приговорить к смерти только Л.Райка, Т.Сеньи и А.Салаи119. 22

сентября, за два дня до вынесения приговора, последовал ответ Сталина: «Т. Ракоши. Ваше письмо получил. Не возражаю против вашего предложения о характере судебного приговора в отношении обвиняемых. Я отказываюсь от своего мнения в отношении Райка, которое я высказал Вам во время беседы в Москве. Считаю, что Л.Райка надо казнить, так как любой другой приговор в отношении Райка не будет понят народом...» По «делу Райка»- в Венгрии было осуждено и интернировано 136 чел.120 Информация советников о ведущей роли и прямом участии Ракоши в формировании «дела» Райка была подтверждена в 1954 и 1956 гг. рядом венгерских политиков — Э.Гере, И.Надем, И.Ковачем, Ш.Ногради и Г.Петером. Особую значимость имеют свидетельства бывшего начальника управления госбезопасности Венгрии Г.Петера. В 1956 г. он, находясь в заключении, обратился со специальным письмом к И.Ковачу как секретарю будапештского горкома партии, в котором писал: «...Тов. Ракоши не только осуществлял непосредственное руководство следствием по делу Райка и других товарищей, но и давал указания избивать заключенных, лично придумывал различные "концепции" и требовал от работников Управления госбезопасности, чтобы они, используя незаконные методы нажима и принуждения, получали показания, подтверждающие эти, заранее подготовленные, "концепции".., советский советник Белкин неоднократно выступал против того, чтобы работники УГБ "раздували дело Райка", считая его надуманным. Однако это вызывало недовольство со стороны тов. Ракоши»121.

Развитие событий в Восточной Европе в 1949—1950 гг. показало, что «дело» Райка позволило советскому руководству, при самом активном участии М.Ракоши, «интернационализировать» внутрипартийные репрессии. Этому весьма способствовала крайне напряженная идейно-политическая атмосфера внутри коммунистического движения, сформировавшаяся в ходе подготовки заседания Коминформа в ноябре 1949 г. и принятия резолюции «Югославская компартия во власти шпионов и убийц». В ней открыто говорилось о том, что «борьба против клики Тито — наемных шпионов и убийц, является интернациональным долгом всех коммунистических и рабочих партий»122. По существу объявлялся курс на «охоту за ведьмами».

В этой атмосфере Ракоши, претендовавший на роль хранителя «чистоты рядов», используя «дело» Райка, передал лидерам компартий списки на 526 человек, якобы причастных к «делу» Райка. В списках значились 353 гражданина Чехословакии, 71 — Австрии, 40 немцев, 33 румына, а также советские, болгарские, польские, итальянские, английские, французские, швейцарские и даже австралийские коммунисты. На этих людей арестованными по «делу» Райка в ходе следствия под пытками были даны соответствующие показания123.

Еще во время следствия по «делу» Райка М.Ракоши летом (вероятно в середине июля) 1949 г. направил письмо Б.Беруту с уведомлением, что на «процессе Райка» будут подняты «польские вопросы». Речь шла о показаниях Бранкова о том, что «Ранкович и К0» рассчитывали, что Гомулка сыграет роль Тито в Польше. Специальный посланец Ракоши передал в Варшаве польскому руководству перечень тех людей, которые в Польше якобы проводили и проводят шпионскую деятельность. Вряд ли можно рассматривать только как случайное хронологическое совпадение этой «акции» Ракоши и письма посла Лебедева в Варшаве Вышинскому от 10 июля 1949 г., где, кроме генералов Спыхальского и Роля- Жимерского, кандидатами на репрессирование были названы член ЦК, заведующий отделом пропаганды ЦК ПОРП Е.Альбрехт и генерал Я.Зажицкий — недавний руководитель общепольского союза молодежи. Посол полагал, что «по материалам соседей (т.е. госбезопасности. — Авт.) можно было бы значительно увеличить перечень видных и невидных польских деятелей являющихся агентами врага»124.

В ответ на вышеупомянутое письмо Ракоши Берут направил в Будапешт в конце августа 1949 г. руководящих работников польской госбезопасности Р.Ромковского и Ю.Святло. Цель их поездки состояла в том, чтобы найти связи арестованных по «делу» Райка с В.Гомулкой. Однако, полковник Сюч, зная методы работы венгерской госбезопасности, порекомендовал Ю.Святло быть осторожным с материалами и показаниями венгерских обвиняемых125. Приняв участие в допросах свидетелей по «делу» Райка и в частности Н.Фильда, они не нашли конкретных обвинительных материалов в отношении Гомулки и других лиц, названных М.Ракоши. Тем не менее на основе информации из Будапешта в Польше прошла волна арестов лиц, сотрудничавших в свое время с Н.Фильдом и его братом Германом Фильдом61, гражданином США, арестованным в Варшаве в середине августа 1949 г.126 Но эта волна арестов польских «агентов иностранных разведок» и «троцкистов» не вылилась в «громкий» политический процесс и пока не затронула высоких партийных функционеров, хотя среди подозревавемых значились достаточно известные деятели рабочего движения Ю.Хохфелвд, О.Длуский, А.Минц и др.127 Вместе с тем документы показывают, что руководство ПОРП (Б.Берут, Г.Минц, Я.Берман, Р.Замбровский) продолжало предпринимать меры для организации ряда политических процессов. 25 октября 1949 г. И.В.Сталин получил информацию от посла В.ЗЛебедева о том, что польская служба безопасности готовит 3 судебных политических процесса128. Конечно, целью их был опять же «выход» на Гомулку и Спыхальского, о чем и свидетельствовало заявление Я.Бермана на заседании Коминформбюро в ноябре 1949 г., когда он однозначно связал «показания» Бранкова «с деятельностью Гомулки и его группы» в Польше129.

Особое внимание М.Ракоши привлекла ситуация в руководстве КПЧ, с которым у венгерского лидера в течение ряда лет существовали острые разногласия по территориальному вопросу. 3

сентября Ракоши направил письмо К. Готвальду, где писал: «...Тебе известны те имена, которые арестованные называли у нас в качестве шпионов западного империализма... Этот список показывает, что размеры заговора у вас в основном подобны нашим, с той разницей, что число и роль тех, кто после войны вернулся в Чехословакию из западной эмиграции, несравненно больше, чем у нас. Сознание того, что такие лица, которых можно серьезно подозревать в том, что они находятся на службе у американских империалистов, играют в Чехословакии ведущую роль — чрезвычайно мешает нам в работе...»130 Ракоши имел в виду министра внутренних дел В.Носека, министра иностранных дел В.Клементиса, и двух видных экономистов Л.Фрейку и Й.Гольдмана, а также редактора газеты «Руде право» В. Нового.

Передававший Готвальду это письмо член Оргбюро ЦК ВПТ

З.Биро сообщил М.Ракоши свои вмечатления о реакции на него чехословацких лидеров: «Руководители КПЧ недооценивают международное значение "дела Райка" и считают, что руководство ВПТ хочет втянуть их в какое-то неприятное и подозрительное дело для того, чтобы облегчить свое собственное положение ...Они не особенно верят в то, как это уже один раз отметил тов. Готвальд, — что старые заслуженные члены партии могут стать шпионами»131.

Чешская сторона отреагировала на инициативу Ракоши двумя международными встречами руководства госбезопасности ЧСР: 7—8 сентября 1949 г. с М.Ракоши и генералом М.И.Белкиным в Будапеште и 12—13 сентября в Варшаве с президентом Польши Б.Берутом, министром внутренних дел С.Радкевичем, членами Политбюро ПОРП Р.Замбровским и Я.Берманом. Содержание бесед сводилось к тому, что чешской стороне было рекомендовано во имя общих интересов ускорить проведение арестов лиц, подозреваемых в шпионаже132. Доступные документы позволяют высказать предположение о том, что представители ПОРП стремились отвести от своей партии обвинения Ракоши и «перевести стрелку» на Прагу. Подобную позицию заняла и член Политбюро ЦК РРП А.Паукер, которая, обсуждая с советским дипломатом

В.Зотовым итоги процесса над Л.Райком, «заявила, что ее особенно беспокоит в этом отношении Чехословакия». Свое беспокойство она объяснила тем, что «по инициативе отдельных чехословацких организаций поступают такие предложения, которые в свете материалов будапештского процесса невольно вызывают размышления о том, что кто-то в очень скрытой форме стремится сделать Прагу новым центром всей антидемократической деятельности в странах народной демократии»133.

М.Ракоши, взяв на себя роль дирижера интернационализации «дела» Райка, для контактов с Москвой использовал аппарат Коминформа и формировавшуюся систему советников МГБ СССР в Венгрии. Именно через аппарат Коминформа Ракоши сообщал в ЦК ВКП(б), что другие партии «медленно или совсем не разоблачают провокаторов и шпионов, пробравшихся на руководящие посты в партии. Это особенно относится к Чехословакии»134. «Идея» Ракоши о нерешительности руководства других компартий Восточной Европы в разоблачении сторонников Райка, англо-американских «шпионов» и «агентов Тито» красной нитью прошла в информации советника МГБ СССР полковника Карташова, направленной 10 февраля 1950 г. министру госбезопасности B.C.Абакумову. «Заслушав меня по вопросам работы (венгерских. — Авт.) органов госбезопасности, тов. Ракоши в беседах нередко отклонялся в сторону, говорил на темы, не связанные с внутренними делами Венгрии, в частности, высказывал заботу о делах компартий других стран. Так, тов. Ракоши говорил, что очень плохи дела у чехов, где в ЦК, по его словам, засели шпионы, такие, как Носек, Мошкович и др. Тт. Готвальд и Сланский нерешительны и проявляют либерализм по отношению к вражеским элементам в партии. Им стоило бы поучиться у венгров разгрому врага... Касаясь поляков, тов. Ракоши говорил, что там также много врагов, например, такие, как Финкельштейн*, министр общественной безопасности Радкевич62 — слаб, как и руководители органов безопасности других стран народной демократии»135.

Итак, запущенная М.Ракоши летом 1949 г. в межпартийную переписку «идея» поиска «шпионов Тито и англо-американского империализма» была, хотя и с разной степенью доверия, но воспринята в столицах стран региона. Поиски «сторонников» JI.Райка были развернуты среди крупных фигур в компартиях стран Восточной Европы. В сентябре 1949 г. Б.Берут, глава ПОРП, обратился к И.В.Сталину с просьбой принять его в Москве, чтобы обсудить вопрос о судьбе В.Гомулки и члена Политбюро ПОРП, вицеминистра обороны Польши М.Спыхальского, «в связи с опытом будапештского процесса». Состоявшийся в ноябре 1949 г. III пленум ЦК ПОРП принял решение о выводе В.Гомулки, М.Спыхальского и З.Клишко из состава ЦК ПОРП по обвинению их в терпимости в отношении «вражеской агентуры» в рядах партии136. Без сомнения, это был «резонанс» в Польше «дела» JI.Райка.

В сентябре того же 1949 г. Б.Фельтев, помощник секретаря ЦК Румынской рабочей партии И.Кишиневского, по поручению своего патрона передал советской стороне материал о том, что вокруг находившегося с лета 1948 г. под домашним арестом бывшего члена Политбюро РРП и министра юстиции Л.Патрашкану может сложиться центр недовольных политикой правящей группировки румынской партии. Члены Политбюро РРП А.Паукер и Т.Джорд- жеску в беседе с высокопоставленным работником секретариата Информбюро Л.С.Барановым сообщили, что они располагают фактами, подтверждающими наличие связей Л.Патрашкану с заграницей. Реакция Москвы была соответствующей: «Необходимо принять эффективные меры по изоляции Патрашкану и ускорению следствия по его делу». Вслед за этим Петрашкану был переведен в тюрьму137.

Можно предположить, что в атмосфере ажиотажного поиска сторонников Л.Райка в других компартиях румынское руководство опасалось, что Москва может не удовлетвориться только фигурой Л.Патрашкану. Об этом, в частности, свидетельствует письмо Г.Дежа от 3 ноября 1949 г. на имя заместителя министра иностранных дел A.A.Громыко: «Изучив материалы в связи с процессом банды Райка, руководство нашей партии приняло решение перейти к рассмотрению положения некоторых членов партии с неясной, подозрительной деятельностью. Так как мы не обладаем достаточным опытом для успешного поведения подобного рода расследований, просим Вас направить нам одного или двух специалистов по этим вопросам для оказания помощи нашей партии в раскрытии и уничтожении агентов империалистических разведок.

По поручению секретариата ЦК Г.Георгиу-Деж»138.

К началу работы совещания Коминформа 16 ноября 1949 г., где происходил своеобразный отчет руководителей компартий «по поиску сторонников Райка, агентов Тито и англо-американских шпионов», «статус» обвинений против Патрашкану был выведен на более «высокий уровень». Представитель РРП И.Кишиневский дал Патрашкану следующую характеристику: «Как известно, в июне 1948 г. пленум ЦК РРП охарактеризовал Патрашкану, как носителя идеологии и интересов буржуазии в рядах нашей партии. Теперь ясно, что г-н министр юстиции Патрашкану явился в особенности носителем интересов американских претендентов на мировое господство и работал на службе у американских империалистических кругов»139.

В октябре 1949 г. один из руководителей Словакии К.Шмидке прямо заявил советскому консулу в Братиславе Н.Г.Новикову: «Среди словацких коммунистов должны быть люди, связанные с венгерскими предателями»140. Был назван и ряд имен.

Тем не менее исследованные авторами документы российских архивов позволяют утверждать, что ситуация в руководстве КПЧ, несмотря на давление со стороны Будапешта и Варшавы, развивалась несколько по-иному. Прага отреагировала на встречи представителей госбезопасности Чехословакии с М.Ракоши, Б.Берутом,

Я.Берманом и др., о чем речь шла выше, просьбой к Москве 16

сентября 1949 г. направить в Прагу специалистов МГБ СССР в связи с тем, что, по утверждению К.Готвальда, в стране «были обнаружены некоторые связи ее («клики Райка». — Авт.) в Чехословакии»141. Москва ответила положительно, направив в Чехословакию уже работавших по «делам» Т.Костова и Л.Райка высших офицеров МГБ СССР М.ТЛихачева и Н.И.Макарова. ?

К этому времени советское руководство располагало информацией о наличии в компартии Словакии националистической группировки, Еще в сентябре 1948 г. М.Ракоши направил письмо И.В.Сталину, где сообщал, что КПС разложилась на фракции: «Одну из фракций возглавляет Председатель Словацкого Совета Уполномоченных Г.Гусак. В эту фракцию входят Клементис, Но- вомеский и вообще словацкая интеллигенция и студенчество. Фракция имеет резко националистический, антисемитский, анти- венгерский характер»142. Тогда же, в сентябре 1948 г., о «влиянии мелкобуржуазного национализма» в'партии говорил на заседании ЦК КПС и В.Широкий, возглавлявший эту партию. Причем Широкий связал свои утверждения с 1-ой резолюцией Коминформа и критикой В.Гомулки на пленуме ЦК ППР на рубеже августа и сентября 1948 г.143 Однако по свидетельствам российских архивных документов, К.Готвалвд длительное время не допускал «раскручивания» этой темы. Попытки ряда высоких партийных функционеров — Ю.Дюриша, В.Копецкого и др. в 1949 г. поставить вопрос о «буржуазном национализме» и освобождении В.Клементиса и Г.Гусака от занимаемых ими постов натолкнулись на твердую позицию К.Готвальда. Как рассказывал позднее, весной 1951

г. в советском посольстве Дюриш, «присутствовавший на политбюро, Готвальд заявил, что вопрос о Югементисе и Гусаке обсуждается в последний раз и будет решен окончательно. Затем, обращаясь к Широкому, Готвальд спросил его, имеется ли буржуазный национализм в Словакии. Широкий ответил отрицательно. Готвальд еще раз повторил этот вопрос, и Широкий вторично ответил отрицательно.

После этого обсуждения Гусак и Клементис остались по-прежнему на своих местах»144.

Из этого можно сделать вывод, что Готвальду, знавшему о существовании противоборствующих группировок в руководстве КПС, пока удавалось не допускать острого конфликта и победы той или иной из группировок. Тем самым объективно он снижал возможность использования ситуации в ЦК КПС для раскручивания внутрипартийных репрессий в КПЧ.

С такой же позицией Готвальда встретились и прибывшие в Прагу советники МГБ СССР, первая беседа которых состоялась 27

сентября 1949 г., когда лидер КПЧ твердо заявил, что он не думает, чтобы англо-американская шпионская сеть в Чехословакии разрослась до размеров вскрытого в Венгрии заговора, и что чехословацкие министры, по его мнению, не могут быть замешаны в шпионаже. Видимо, говоря о чехословацких министрах, Готвальд имел в виду именно Г.Гусака и В.Клементиса. Выражая уверенность, что в правительстве «нет Райка», К. Готвальд был готов согласиться, что «в среднем звене государственного и партийного аппарата враги, конечно, могут быть»145.

Однако, советник МГБ СССР М.ТЛихачев, скорее всего располагая информацией о «словацком национализме» и противоречиях в ЦК КПС, выехал в октябре 1949 г. из Праги в Братиславу, где потребовал от руководителя госбезопасности Словакии Т.Бала- жа предоставить ему материалы по этому поводу. Исследователи не располагают данными о том, какие материалы были (и были ли?) предоставлены М.ТЛихачеву в Братиславе.

Тем не менее в течение ноября 1949 г. в Чехословакии были произведены аресты ряда лиц, не связанных подозрением в «словацком национализме», но их имена фигурировали в списке 85

функционеров, переданном М.Ракоши в Прагу летом 1949 г. Среди них были: главный редактор «Руде право», В.Новый, заместитель министра внешней торговли Е.Лебл, директор объединения керамических заводов в Праге Яр.Копецкий и др.146 Из материалов, которые 16 марта 1950 г. были направлены В.С.Абакумовым

В.М.Молотову, известно, что эти арестованные дали «нужные» показания против В.Клементиса. Как сообщал Абакумов, речь шла «о наличии в Чехословакии буржуазно-националистической заговорщической группы, возглавляемой Владо Клементисом». Ее участники «как показывают арестованные, ведут вражескую работу против чехословацкой компартии и правительства, ставя при этом задачей вывести Чехословакию из-под влияния Советского Союза и включить ее в западный империалистический блок»147.

Информация Абакумова, основанная на донесении советников МГБ СССР, показывает, что в начале 1950 г. изменились акценты в обвинениях Клементиса. Эта переакцентировка не была случайной. 17 января 1950 г. И.В.Сталин получил докладную записку из аппарата ЦК ВКП(б), где со ссылкой на беседы с Ракоши сообщалось о связи с английской разведкой не только Клементиса, но и «силовых» министров: внутренних дел — В.Носека и обороны — Л.Свободы148. Донесения советских советников и конкретное развитие событий в Чехословакии в первой половине 1950 г., когда в стране достигла апогея атмосфера страха, подозрительности и поисков «своего Райка», шпионов империалистических разведок и «агентов Тито», показывают, что фигура Клементиса все более выдвигалась на передний план в качестве главного обвиняемого. 18

марта 1950 г. Клементис был снят с занимаемой должности по решению секретариата ЦК КПЧ. Через две недели генеральный секретарь ЦК КПЧ Р.Сланский информировал советского посла М.А.Силина о том, что на предстоящем пленуме ЦК КПС будет обсуждаться вопрос о националистических тенденциях в компартии Словакии. Кроме Клементиса, будут обсуждаться также позиции Гусака и Новомеского, «...о Шмидке пока разговора не будет в связи с тем, что он выходец из рабочих, его социальное прошлое не столь опасно, как у Клементиса, а кроме того, Шмидке принадлежит к другой группе, к группе, которая связана с югославами, и эта связь окончательно еще не выяснена. Расследование по группе Шмидке ведется»149.

На дальнейшее развитие «дела Клементиса» оказали влияние поездка Р.Сланского в Москву, состоявшаяся в это время, и указания, которые были получены им от И.В.Сталина. По сути дела на встрече с М.А.Силиным 31 марта 1950 г. Р.Сланский отчитался о выполнении всех указаний И.В.Сталина, которые «вошли в доклад тов. Готвальда на февральском пленуме ЦК КПЧ». В этой же беседе Р.Сланский объяснил и причину обсуждения на пленуме позиций В.Клементиса, Г.Гусака и Л.Новомеского — «...чтобы поднять политическую активность компартии Словакии»150. Иными словами, речь шла о создании форс-мажорной атмосферы в партии, необходимой в связи с переходом к форсированному «построению социализма» на фоне нараставших экономических трудностей в стране и первых проявлений превращения «холодной войны» в «горячую» (Корея).

Постепенно набор обвинений в адрес «буржуазных националистов» (в первую очередь в адрес В.Клементиса) конкретизировался и расширился. Речь шла, как сообщал советник посольства П.Г.Крекотень, о его серьезных кадровых политических ошибках как главы МИДа, а именно о массовых невозвращениях в страну дипломатических сотрудников после февраля 1948 г., о наличии «шпионской группы» в аппарате МИД, поскольку Клементис не выполнил де во вверенном ему министерстве решение ЦК КПЧ о чистке госаппарата, принятое в ноябре 1948 г.151 Следует подчеркнуть, что советские советники разглядели за «набором» обвинений в адрес Клементиса борьбу двух группировок в руководстве КПЧ: «В компартии Чехословакии, — писали они в Москву, — Клементис принадлежал к политической группе Готвальда, и его отставка показывает, что группировка Готвалвда теряет силу, а группа Сланского растет в весе»'52. 5

июля 1950 г. М.ТЛихачев и Н.И.Макаров сообщили Абакумову, что чехословацкие органы госбезопасности установили не только довоенную связь В.Клементиса с французской разведкой, но и тот факт, что в межвоенный период он являлся информатором Э. Бенеша в компартии. Но главный акцент советники сделали на сведениях, которые были получены от А.Гейдриха, бывшего сотрудника МИД Чехословакии через агентуру во французском посольстве в Праге. Речь шла о том, что «так же, как и Носек, Клементис был решительно против включения его страны в союз с СССР. Если бы у него (Клементиса. — Авт.) было большее число приверженцев, он мог бы сыграть такую же роль, как и Тито»153.

Таким образом, к середине 1950 г. при взаимодействии чехословацких, венгерских и советских органов безопасности на

В.Клементиса были подобраны обвинения, аналогичные использованным в процессах против Т.Костова и Л.Райка.

В это же время разворачивалась «акция» против секретаря Брненского краевого комитета КПЧ О.Шлинга, руководителя одной из крупнейших организаций партии. Как следует из документов Комиссии КПЧ по реабилитации жертв политических репрессий, работавшей в 1968 г., причиной недовольства центральных властей КПЧ была также кадровая политика О.Шлинга в Брнен- ском крае, который якобы назначал на руководящие посты своих сторонников из числа коммунистов с довоенным стажем, участников гражданской войны в Испании и находившихся в годы войны в эмиграции на Западе. Поначалу, казалось бы, достаточно безобидные претензии к служебной деятельности Шлинга154, со временем стали перерастать в серьезные политические обвинения. С февраля 1950 г. в советское посольство начали поступать компрометирующие материалы на Шлинга: о недружелюбном отношении к СССР, диктаторских методах руководства парторганизацией, отсутствии авторитета среди коммунистов, «потому что годы войны провел в Англии ...с большой охотой поехал в Лондон», когда другие члены партии поехали в Москву155.

Такие и подобные им материалы не могли не привлечь внимания МГБ СССР и оказались весьма кстати, поскольку готовилась к отправке на постоянную работу другая группа советников этого ведомства. Решение о направлении их в Чехословакию было принято на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 14 июля 1950 г.156 Первые члены этой группы прибыли в Прагу только в сентябре 1950 г. По-видимому, тогда и началась интенсивная «разработка» Шлинга по версии «шпионаж» совместными усилиями министра госбезопасности Л.Копрживы и советских офицеров МГБ во главе со старшим советником В.А. Боярским. 6 октября 1950 г. Шлинг был арестован157. В.Копецкий в своих беседах с советскими дипломатами уже в декабре 1950 г. прямо называл Шлинга агентом иностранной разведки, которому «удалось на Моравии везде посадить свою агентуру на руководящих постах». При этом он весьма настойчиво подчеркивал, что Шлинг «очень ловко использовал Швермову (заместителя генерального секретаря ЦК КПЧ. — Авт.) для своих вражеских целей»158, тем самым поднимая политическую значимость разоблачения Шлинга.

В партийном лексиконе КПЧ появился специальный термин «шлинговщина», а в партии с конца 1950 г. начались активные поиски сторонников Шлинга, быстро переросшие из «кадровых проверок» в волну арестов высоких партийных функционеров КПЧ и государственных служащих. Уже к началу 1951 г. в связи с «делом Шлинга» было арестовано 20 человек, а к середине февраля 1951 г. около 60 человек. Среди них были и так называемые словацкие буржуазные националисты — Г.Гусак, Л.Новомеский, Л.Годцош, В.Клементис, его заместители АЛондон и Й.Гайду, а также ряд секретарей краевых комитетов КПЧ, которым инкриминировалась связь со Шлингом, ряд руководителей госбезопасности — М.Завадский, К.Черный и др.

О ситуации в высшем руководстве КПЧ накануне пленума глава советских советников В.А.Боярский сообщал В.САбакумову в Москву: «Клементис и Шлинг за последние дни дали представляющие интерес показания о проводившейся ими вражеской работе по заданию разведки капиталистических государств». Эти показания, как писал Боярский, были доложены К. Готвальду в присутствии Р.Сланского, В.Широкого и АЛепички. Последний и предложил немедленно арестовать М.Швермову. Сланский поддержал это предложение, но Готвальд счел, что арест Швермовой лучше произвести после пленума ЦК. При этом он подчеркнул, что необходимо также арестовать брата Швермовой К.Шваба, являвшегося заместителем министра внутренних дел, а также заместителя заведующего отделом ЦК КПЧ — В.Прохазку. Аресты указанных лиц были произведены 16 и 17 февраля, М.Швермова была арестована 21 февраля 1951 г.159

На открывшемся 21 февраля пленуме ЦК КПЧ К. Готвальд в своем докладе констатировал, что «речь шла о широком заговоре внутри партии с целью овладеть партией, изменить ее политику, овладеть руководством государства, изменить курс его политики и пойти вспять по пути капитализма, по пути объединения с лагерем империализма»160.

Его призыв, что каждого предателя «настигает заслуженная кара. Чехословакия не будет второй Югославией» был встречен на пленуме бурными аплодисментами. В.Копецкий в это же время акцентировал внимание советского посла Силина на том, что «Чехословакия присоединилась к общему стану стран народной демократии и приобрела большое доверие в связи с разгромом банды Ш вермовой—Клементиса»16 К

Возникает вопрос, почему Готвальд еще полгода назад, несмотря на оказывавшееся на него давление, не давал санкций на аресты среди высшего слоя правящей элиты? На этот счет есть свидетельства советников МГБ СССР. Излагая в начале июля 1950 г. содержание своих бесед с Готвальдом, они специально отмечали: «Тов. Готвальд коснулся дела Клементиса Владо и сказал, что на днях, ознакомившись еще раз с материалами следствия, изобличающими Клементиса во враждебной шпионской деятельности, вновь принял решение воздержаться от его ареста»162.

Думается, что материалы российских архивов дают основу для некоторых предположений. Так, поводом к изменению позиции Готвальда, «толчком» к аресту В.Клементиса и других могла послужить информация М.Ракоши, переданная К.Готвальду через КХДюриша побывавшего в начале 1951 г. в Будапеште. Речь шла о том, что, по сведениям Ракоши, Клементис, Носек и Гусак готовятся «убрать» Готвальда163.

Но главное, думается, было не в этом.

Зная правила контактов и принципы взаимоотношений лидеров компартий стран Восточной Европы с Москвой, располагая многочисленными примерами обращений «за советами» к И.В.Сталину, можно предположить, что позиция К. Готвальда и в частности по конкретному «делу» В.Клементиса и др. систематически согласовывалась с ЦК ВКП(б).

Об осведомленности и заинтересованности советской стороны в проведении большого политического процесса в Праге и разоблачении «шпионской деятельности» В.Клементиса и О.Шлинга, говорит тот факт, что получаемые при участии бригады советников во главе с В.А.Боярским материалы регулярно поступали в Москву. И.В.Сталин, безусловно, знакомился с ними. Более того, рассылка материалов следствия по «делам» В.Клементиса и О.Шлинга руководителям других компартий, в частности Б.Беруту, Г.Геор- гиу-Дежу, В.Червенкову и М.Ракоши осуществлялась по прямому указанию из Москвы. Каждому из адресатов направлялось письмо за подписью Сталина164 и на него следовало давать ответ.

Руководство КПЧ и К. Готвальд, как ее председатель, оказывались (как и руководители других партий) под контролем не только Москвы, но и лидеров стран «соцлагеря». Кроме того, организованный Сталиным обмен материалами следствия неизбежно становился своего рода катализатором поиска «врагов» внутри каждой из партий. Польские исследователи, опираясь на фактические материалы, расценивают письмо Сталина Беруту от 16 марта 1951 г. с информацией о ходе следствия по делу Шлинга и Клементиса как некую директиву Беруту на усиление репрессий в стране165. Об этом же свидетельствует и реакция Ракоши на это письмо. 27

марта 1951 г. он написал Сталину: «Что касается показаний Шлинга о том, что большие процессы в Венгрии и вообще в странах народной демократии далеко не ликвидировали сильные позиции врага, то это, безусловно, правильно для Венгрии... В последние месяцы мы замечаем, что вражеские силы, задачей которых до сих пор было только окапываться, теперь, несомненно, активизируются. Мы насторожились и, на основании имевшегося до сих пор опыта и полученного предупреждения, сделаем на своей территории все, чтобы раскрыть и уничтожить организации врагов»166.

В этом же письме М.Ракоши развернул план дальнейших репрессий в партии. Он сообщал в Москву о предстоящих арестах находившихся в годы войны на территории Венгрии представителей высшей партийно-государственной номенклатуры: министра иностранных лет Д.Каллаи, министра внутренних дел Ш.Зельда, статс-секретаря министерства культуры ГЛошонцы, сотрудника аппарата ЦК ВПТ Ф.Доната и одного из руководителей радиокомитета С.Уйхейи. Предполагался также и арест заместителя генерального секретаря ВПТ Я.Кадара167. Всем им инкриминировалось: «...Служение одному хозяину — американскому империализму — непосредственно или через Тито»168.

Следует отметить, что компрометирующие материлы на Я. Кадара М.Ракоши направлял в Москву еще в начале 1950 г. Тогда в МГБ СССР поступила вышеупоминавшаяся записка советника МГБ Карташова, в которой сообщалось, что Ракоши характеризовал министра внутренних дел Кадара как «вялого, нерешительного человека», которому «после дела Райка он не вполне доверяет». Кадар был назван первым в списке лиц, «не внушающих политического доверия, поскольку после ареста в 1934 г. «за предательское поведение на допросе был исключен из рядов (партийной. — Авт.) организации», что до 1939 г. «поддерживал контакт с троцкистами», что после ареста в 1944 г. «якобы бежал из-под стражи при этапировании в Германию, после чего опять связался с компартией.., предложил распустить венгерскую компартию и вместо нее создать так называемую партию мира», что в 1948 г. Кадар «неоднократно заявлял, что в Венгрии нет троцкистской опасности». Характеристика Кадара завершалась обвинениями, на которые в Москве, несомненно, должны были обратить особое внимание: «Недоброжелательно относится к Советскому Союзу», «являясь близким человеком Райка, болезненно переживал его разоблачение»169.

В начале марта 1950 г. М.Ракоши по линии Информбюро дал информацию во внешнеполитическую комиссию ЦК ВКП(б), что он не доверяет члену Политбюро ЦК ВПТ Я.Кадару. Ракоши фактически повторил конкретные обвинения, изложенные им в беседах с советником МГБ СССР, но при этом он усилил акцент на отношениях Кадара с Л.Райком: «...Кадар был личным другом Райка и в подполье и после освобождения страны... во время следствия и судебного процесса над Райком и его сообщниками Кадар ушел в отпуск...»170 В обстановке недавно завершившегося судебного процесса и казни Райка такая информация в Москву имела острую политическую направленность. Совершенно очевидно, что Ракоши начал готовить почву для расправы с Кадаром. Но, как показывают документы, в 1950 г. он счел более политически выигрышной идею нового общегосударственного заговора, о чем речь шла в главе V. И лишь через год, после получения письма И.В.Сталина с показаниями В.Клементиса и О.Шлинга Ракоши счел момент удобным для начала новой «волны» внутрипартийных репрессий. 21

апреля 1951 г. М.Ракоши уведомил И.В.Сталина, что на состоявшемся 19 апреля 1951 г. заседании Политбюро ЦК ВПТ был снят с должности Ш.Зельд, который на следующий день покончил с собой. «Опасаясь, — писал М.Ракоши, — что член политбюро Кадар и мининдел Каллаи... узнав о самоубийстве Зельда, могут бежать — мы обоих арестовали»171.

В мае 1951 г. Я.Кадар, Д.Каллаи и другие были осуждены на длительные сроки тюремного заключения63. Аресты в руководстве партии и страны, по более позднему свидетельству Ш.Ногради и И.Ковача, «напугали многих коммунистов и в первую очередь партийный актив», «до сих пор партия и даже руководящие органы не знают, за что были осуждены Сакашич, Марошан, Лошонцы и целый ряд других деятелей партии.., что произошло с Кадаром, за что он получил пожизненное заключение.., за что осужден Каллаи Дьюла»172.

Что касается ситуации в руководстве Албанской партии труда (АПТ), то в 1950—1951 гг. она характеризовалась обострением борьбы группировок с совершенно очевидной, по сравнению с 1948—

1949 гг., сменой идейно-политических мотиваций этой борьбы. Если в 1948—1949 гг., когда происходила переориентация страны с Югославии на СССР, центральным было обвинение в приверженности Й.Тито, на чем, как было показано выше, строились судебный процесс и смертный приговор К.Дзодзе, то теперь основу обвинений против ряда руководителей страны Э.Ходжа и его группировка переносили на якобы имевшие место отклонения от линии партии в экономической политике. И это было отнюдь не случайным.

В Албании — глубоко цивилизационно отсталой стране — со всей очевидностью в это время уже проявилась безрезультатность экономической политики правящей партии. Это неизбежно влекло за собой обострение противоречий во внутрипартийном руководстве и поиски «виновных». Попытки ряда руководителей страны, и в частности министра общественных работ А.Шеху, министра связи Н.Ислями, председателя горсовета Тираны Ю.Кечи, заместителя министра внешней торговли В.Натанаили критиковать экономическую политику Политбюро ЦК АПТ, исходя из реального положения в хозяйстве страны, были расценены лидером партии Э.Ходжей как деятельность антипартийной троцкистской группы. На второй национальной конференции АПТ, 10—14 апреля 1950 г. «группа А.Шеху—Н.Ислями» уже обвинялась в организации заговора с целью свержения правительства Албании. Результатом критики стало самоубийство Ислями и привлечение других членов «группы» к политической и уголовной ответственности173.

Ситуация в руководстве АПТ обострилась в начале 1951 г. Фоном для этого стало невыполнение хозяйственного плана 1950

г., якобы по необъективным причинам. В связи с этим активизировались поиски виновников случившегося. На заседании Политбюро ЦК АПТ 29—30 января 1951 г. такой виновный был найден. Им стал один из «старейших», еще с 1941 г., членов руководства партии Т.Якова, возглавлявший работу аппарата ЦК. Судя по состоявшимся 30 и 31 января 1951 г. беседам посланника Д.С.Чувахина с членом Политбюро ЦК АПТ Л.Белишовой, а также беседам с Э.Ходжей 1 и 2 февраля, критика деятельности Т.Яковы «носила принципиальный характер, была острой», «в основном все члены политбюро остались довольны результатами этих дискуссий»174.

Политические ошибки Т.Яковы были определены как «мягкотелость», которая ведет к оппортунизму, как либерализм и тенденциозность, как желание «думать не так, как решила вся партия»175 по вопросу о причинах самоубийства Н.Ислями. Критика Яковы на этом заседании Политбюро, в основе которой лежали скорей житейские, чем некие политические эпизоды, не вылилась в традиционное для компартий тех лет персональное суровое решение. Дело ограничилось признанием Яковой, «что нынешняя критика его ошибок является гарантией того, что он не повторит аналогичных ошибок в будущем» и изъявлением готовности «выступить с дополнительной критикой своего поведения на очередном заседании Политбюро»1'6.

Объясняя Д.С.Чувахину, почему Т.Якова остался на своем посту, Э.Ходжа назвал этот вопрос «весьма деликатным», поскольку Якова был «выходцем из рабочей среды и сам рабочий», а также являлся «единственным представителем католического севера в правительстве, имя которого до некоторой степени популярно среди албанских католиков»177.

Следует обратить внимание, что Чувахин не только выслушивал информацию членов руководства АПТ, но и давал политическую оценку их действиям. «В интересах партии, — подводил он итог своей беседы с Ходжей 2 февраля 1951 г. — не замазывать ошибки отдельных товарищей, а вскрывать их, воспитывать на этих ошибках не только руководителей, допустивших такие ошибки, но и всю партию»178.

Возможно, это «воодушевление» подтолкнуло к принятию на состоявшемся 19—23 февраля 1951 г. пленуме ЦК АПТ более «жесткого» решения в отношении Т.Яковы: он был освобожден от обязанностей секретаря ЦК, выведен из Политбюро ЦК АПТ и освобожден от руководства Обществом албано-советской дружбы, хотя и оставлен в должности заместителя председателя правительства Албании179. «Дело» Яковы, который и в дальнейшем оставался на второстепенных государственных должностях, послужило импульсом к очередным кадровым чисткам в партии. Судя по советским дипломатическим документам, к середине 1951 г. в албанской партии «дело» Яковы постепенно было «спущено» в низовые партийные организации. Это произошло не без подачи и участия Чувахина. Так, 23 августа 1951 г. в беседе с министром внутренних дел М.Шеху посланник «обратил внимание... на то, что вопросам усиления революционной бдительности все еще не уделяют на местах должного внимания и что здесь сам ЦК партии в некоторой степени повинен в этом...» В свою очередь Шеху, согласившись с замечанием Чувахина, сказал, «что ЦК партии намерен предложить районным партийным организациям в Шкодре и Са- ранде вывести из состава бюро райкомов ряд членов бюро, которые скомпрометировали себя перед партийной массой и допустили притупление революционной бдительности»180.

К весне 1952 г. из АПТ, численность которой достигала в 1951 г. 40 тыс. человек, было «вычищено» 28 тыс. членов партии181.

Итак, к середине 1951 г. в каждой из стран Восточной Европы все более отчетливо стали проявляться негативные тенденции в экономическом и социальном развитии, ответственность за которые в полной мере ложилась на правящие коммунистические партии. Налицо было отсутствие реальных позитивных изменений в повседневной жизни населения, которые декларировались в программных установках компартий и которых немедленно ожидало от социализма общество. Новая правящая элита должна была дать объяснение очевидному отсутствию позитивов. Признать, что нараставшие трудности были порождены утопичностью самой концепции «ускоренного строительства социализма», неподготовленностью самой новой элиты к управлению обществом, для ее лидеров было невозможно. Необходимо было подавить любые критические голоса внутри партии, в первую очередь в ее верхушке, ликвидировать множественность мнений, и тем самым дисциплинировать партийные массы на единой идее, т.е. провести «повторную большевизацию» компартий региона.

В качестве идеологического обрамления, как показывает вышеизложенный материал, по инициативе советского политического руководства были взяты лозунги борьбы с титоизмом, как послевоенным вариантом троцкизма регионального масштаба. При этом Москвой активно использовались межклановые противоречия, имевшие место в правящих верхах восточно-европейских компартий, а выдвигаемые обвинения (в отличие от ситуации в ВКП(б)) в этот период уже не имели реальной троцкистской основы. Во многом поэтому к середине 1951 г. пропагандистское оформление репрессивных акций 1948—1950 гг., как борьбы с «троцкизмом», «титоизмом» и «буржуазным национализмом» утрачивало свою эффективность. Для продолжения репрессий был нужен новый образ «врага». 1

См.: Восточная Европа в документах российских архивов. 1944— 1953 гг. Т. I. 1944—1948. М.; Новосибирск, 1997. Док. № 223, 224, 226, 227. 2

АП РФ. Ф. 45. On. 1. Д. 253. Л. 14—23 (Югославскую и болгарскую записи этой беседы см.: Исторический архив. 1997. № 4. С. 92— 123). 3

Там же. Л. 14. 4

Там же. Л. 15. 5

Там же. Л. 16. 6

Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. Док. № 267, 269, 272, 274. 7

Там же. С. 751; РЦХИНДИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 1160. Л. 124-125. 8

Совещания Коминформа. 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М., 1998. С. 461. 9

Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. С. 877. 10

Совещания Коминформа... С. 369. 11

Garlicki A. Z tajnych archiwow. W., 1993. S. 159. 12

АП РФ. Ф. 3. On. 66. Д. 142. Л. 18. 13

Gomutka. Dzialalnosc Wtadysiawa Gomuiki. Fakty. Wspomnienia. Opinie. W., 1985. S. 487. 14

Совещание Коминформа... С. 368—369. 15

Яжборовская И. 1948 год. Москва—Варшава. Югославский кризис. М., 1998. С. 23. 16

АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 279. Л. 50. 17

АБП РФ. Ф. 0122. Оп. 30. П. 214. Д. 2. Л. 70-71. 18

Там же. Ф. 0138. Оп. 29. П. 147. Д. 11. Л. 2; Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953 гг. Т. II. 1949—1953. М.; Новосибирск, 1998. С. 115. 19

Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Народная демократия: Миф или реальность? М., 1993. С. 113—114. 20

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 28. Д. 267. Л. 94-103. 21

См.: Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. С. 871. 22

Там же. С. 736, 737. 23

Там же. С. 737, 871, 872. 24

Там же. С. 786. 25

АП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 253. Л. 23. 26

Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. С. 794. 27

АВП РФ. Ф. 067. Оп. 166. П. 117а. Д. 1. Л. 133; Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. С. 905—906; РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1124. Л. 8. 28

Зубкова Е. Послевоенное советское общество: Политика и повседневность. 1945—1953. М., 2000. С. 201. 29

Роговин В.З. Власть и оппозиции. М., 1993. С. 4. 30

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1124. Л. 8. 31

Там же. Л. 11. 32

Краткая история Албании. С древнейших времен до наших дней. М., 1992. С. 406. 33

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 122—123. 34

Там же. С. 122; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 68. Л. 57. 35

Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953 гг. Т. 1. 1944— 1948. М., 1999. С. 561. 36

Там же. 37

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1301. Л. 14. 38

Советский фактор... С. 563. 39

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1301. Л. 13. 40

Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. С. 815. 41

Там же. С. 831-858. 42

См. подробнее: Волокитина Т.В. «Холодная война» и социал-демократия в Восточной Европе. 1944—1948 гг. М., 1998. С. 109— 111. 43

\Verblan А. \Vladyslaw Оошиіка. Бекман: яепегаїпу РРЯ. W., 1988. Б. 547. 44

Совещания Коминформа... С. 420. 45

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 137. Л. 78. 46

Там же. Д. 136. Л. 20. 47

Там же. 48

Там же. Д. 142. Л. 21. 49 Archiwum Akt Nowych (AAN). Zespot PPR—PZPR. Sygn. 295/VII- 248. 1.171. 50

АП РФ. Ф. 3. On. 66. Д. 142. Jl. 45-46. 51

Советский фактор... C. 649—650; АП РФ. Ф. 45. On. 1. Д. 360. JI. 19. 52

Poksinski J. «TUN». Tatar— Utnik—Nowicki. W., 1992. S. 96. 53

Garlicki A. Z tajnych archiw?w... S. 171. 54

Garlicki A. B.Bierut. W., 1994. S. 67; Socha L. Те pokolenia zatobami czame... Skazani na smierc і ich s?dziowie 1944—1954. W., 1986. S. 53, 55. 55

АП РФ. Ф. 3. On. 66. Д. 142. Л. 45. 56

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 137. Л. 131; Socha L. Op. cit. S. 58-59; Garlicki A. Z tajnych archiwow. S. 143, 145—146, 149, 174—176, 178. 57

Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. С. 831—833; АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 57. П. 478. Д. 2. Л. 132. 58

См., например, работы: Кольман Э. Математические науки пролетарским кадрам. М.; Л., 1931; Он же. Теория борьбы и победы пролетариата. М., 1934. и др. 59

Kaplan K. Zprava о zavraM?ni generalniho tajemnika. Pr., 1996. S. 26. 60

Kaplan K. Op. cit. S. 27. 61

РГАСПИ. Ф. 575. On. 1. Д. 68. Л. 4, 7. 62

Kaplan K. Op. cit. S. 27. 63

Ibid. S. 28. 64

АВП РФ. Ф. 0138. On. 29. П. 146. Д. 5. Л. 97. 65

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 812. Л. 2-3. 66

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 862. Л. 77. 67

См. подробнее: Костырченко Г.В. В плену у красного фараона. М., 1994. С. 207—209; Он же. Тайная политика Сталина. М., 2001. С. 508. Пихоя Р.Г. Советский Союз: История власти 1945—1991. М., 1998. С. 53-96. 68

Димитров Георги. Дневник. 9 март 1933 — 6 февруари 1949 гг. София, 1997. С. 645. 69

АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 284. Л. 2. 70

Там же. Д. 279. Л. 58. 71

Там же. Л. 63. 72

Там же. Д. 284. Л. 9. 73

Там же. Д. 279. Л. 62. 74

Исусов М. Последната година на Трайчо Костов. София, 1990.

С. 72; АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 284. Л. 68-82. 75

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 128, 130. 76

Исусов М. Последната година... С. 75. 77

АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 284. Л. 88. 78

Там же. Д. 286. Л. 1. 79

Никова Г. Политически процеси в България 1949—1953 гт. // България в сферата на съветските интереси. София, 1998. С. 67. 80

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 194. 81

АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 284. Л. 89. 82

Там же. Ф. 45. On. 1. Д. 254. Л. 46. 83

Там же. Ф. 3. Оп. 64. Д. 284. Л. 8; Исусов М. Последната година...

С. 77. 84

Медведев А. Секретный десант // Совершенно секретно. № 11. 1990. С. 21. 85

АП РФ. Ф. 45. On. 1. Д. 254. Л. 68. 86

16 сентября 1956 г. президиум ЦК КПСС принял решение положительно отнестись к реабилитации Т.Костова (АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 288. Л. 100). 87

Исусов М. Историческите реалности в следвоенна България // Страници от българската история. Сьбития. Размисли. Личности. 2.

София, 1993. С. 9. 88

АВП РФ. Ф. 077. Оп. 28. П. 125. Д. 6. Л. 77. 89

Там же. Л. 83. 90

Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. С. 802—806. 91

Там же. С. 806-811, 814-829, 831-858. 92

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 315. Л. 16-23. 93

Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. С. 605. 94

РГАСПИ. Ф. 575. On. 1. Д. 94. Л. 89. 95

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 96, 97. 96

РГАСПИ. Ф. 575. On. 1. Д. 94. Л. 99-102. 97

АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 496. Л. 42. 98

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 95—96. 99

О процессе по «делу» Л.Райка см.: Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Советское руководство и политические процессы Т.Костова и Л.Райка (по материалам российских архивов) // Сталинское десятилетие холодной войны. Факты и гипотезы. М., 1999. С. 23—35; Желицки Б.Й. Трагическая судьба Ласло Райка. Венгрия 1949 г. // Новая и новейшая история. 2001. № 2, 3. 100

АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 496. Л. 58; Zprava «Pillerov^ Komise» о politickych procesech a rehabilitacich v Ceskoslovensku v letech 1949— 1968. ?. 1. Pr., 1968. S. 47-48. 101

Zprava «Pillerovy Komise»... S. 48. 102

дп рф ф з 0n 64 д 496 л 61 103

АП РФ. Ф. 3. On. 64. Д. 505. Л. 174-175. 104

Archiwum Akt Nowych. Zespol akt КС PZPR. Sygn. 237/V-149. S. 153. !°5 АВП РФ. Ф. 077. On. 34. П. 175. Д. 9. Л. 47; АП РФ. Ф. 3. On. 64.

Д. 496. Л. 56, 66. 106

ап рф. ф. з. On. 64. Д. 496. Л. 65-66.

M7 Там же. Л. 62, 69, 72. 108

Там же. Л. 60. 109

Документ, хранящийся в Государственном Архиве Венгрии (Ф. 276. Оп. 65. Бумаги М.Ракоши) любезно предоставлен авторам директором Института истории революции 1956 г. Я.Райнером. 110

Rainer M. Janos. Tavirat «Filippov» elvtarsnak. Rakosi Matyas uzenetei Sztalin titrarsaganak. 1949—1952 // 1956 Evkonyv VI 1998. Bud., 1998. 108 old. 111

АП РФ. Ф. 3. On. 64. Д. 496. JI. 67. 42

РГАСПИ. Ф. 575. On. 1. Д. 94. JI. 149.

”3 АП РФ. Ф. 3. On. 64. Д. 496. JI. 61-79; Д. 503. JI. 1-5; РГАСПИ.

Ф. 575. On. 1. Д. 94. JI. 149. и4 Rainer M. Janos. Op. cit. 109. old.

‘15 АП РФ. Ф. 3. On. 64. Д. 503. JI. 1. и6 Там же. JI. 2—4.

u7 Посетители кремлевского кабинета И.В.Сталина. 1947—1949 гг. // Исторический архив. № 5—6. 1996. С. 59.

I*8 Rainer М. Janos. Op. cit. 108. old. и9 АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 505. Л. 140.

'20 Там же. Л. 138; Д. 496. Л. 37.

,2! Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. М., 1998. С. 143.

122 См.: Совещания Коминформа... С. 704.

!23 АП РФ. Ф. 3. Оп. 64. Д. 496. Л. 53—54; Авторитарные режимы в Центральной и Восточной Европе. М., 1999. С. 133. 124

Marat St., Snopkiewicz J. Ludzie bezpieki. Dokumentacja czasu bezprawia. W., 1990. S. 164; Poksiiiski J. «TUN»... S. 97—98; Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 175. 125

Socha L. Те pokolenia zatobami czame... S. 75.

,26 Btazynski Z. Mowi Jozef Swiatto. Za kulisami bezpieki i partii. W., 1990.

S. 242-244.

,27 Socha L. Op. cit. S. 76. 128

АП РФ. Ф. 45. On. 1. Д. 360. Л. 40-43. 129

Совещания Коминформа... С. 645; Garlicki A. Z tajnych archiwow... S. 115. 130

АП РФ. Ф. 3. On. 66. Д. 804. Л. 7.

‘31 Там же. Д. 804. Л. 12.

'32 Zprava Pillerovy komise... S. 51; К politickym procesiim v Ceskoslovensku 1948—1954. Pr., 1994. S. 41. 133

АВП РФ. Ф. 07. On. 22. П. 39. Д. 228. Л. 5. 134

РГАСПИ. Ф. 575. On. 1. Д. 95. Л. 207.

'35 Там же. Ф. 82. On. 2. Д. 1154. Л. 12. 136

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 138. Л. 43—44; Gomutka. DzialalnoSi Wladysiawa Gomulki... S. 508—510. Dokumenty do dziejow PRL. Centrum wtadzy. Protokoty posiedzen kierownictwa PZPR. Wybor z lat 1949-

1970. W-wa, 2000. S. 32-33. 137

АП РФ. Ф. 45. On. 1. Д. 362. Л. 71. 138

Там же. Л. 2.

,39 Совещания Коминформа... С. 733.

140 АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 30. П. 160. Д. 8. Л. 63.

14* Дело Сланского // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 6. 42

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 803. Л. 156. 43

Zpr?va Pillerovy komise... S. 61. 44

АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 33. П. 14. Д. 191. Л. 98. 45

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1361. Л. 55. 46

К politick?m proces?m... S. 47. 47

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1361. Л. 56. 48

Там же. Д. 1154. Л. 9. 49

АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 32. П. 178. Д. 10. Л. 46-47. 50

Там же. 51

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 361. Л. 65. 52

Там же. Л. 69. 53

Там же. Д. 1361. Л. 91. 54

Zpr?va Pillerovy komise... S. 63—65. 55

АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 32. П. 179. Д. 12. Л. 52-54; Д. 14. Л. 206. 56

РГАСПИ. Ф. 3. Оп. 74. Д. 44. Л. 2. 57

Zpr?va Pillerovy komise... S. 65. 58

АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 32. П. 179. Д. 14. Л. 194. 59

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 801. Л. 28, 33, 34.

« Gottwald К. 1951-1953. Рг„ 1953. S. 50. 61

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 609. Л. 21. ь2 Там же. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1361. Л. 95. 63

АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 33. П. 14. Д. 191. Л. 99. 64

АП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 394. Л. 69. 65

Poksinski J. «TUN»... S. 95. 66

Восточная Европа в документах... T. II. 1949—1953. С. 497—498. 67

Там же. С. 498. 68

Там же. С. 542. 69

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1154. Л. 14, 15. 70

Там же. Л. 34. 71

Rainer М. J?nos. Op. cit. 116. old. 72

Краткая история Венгрии. М., 1991. С. 465^ АВП РФ. Ф. 077. Оп. 33. П. 161. Д. 9. Л. 76, 78. 73

Восточная Европа в документах... T. II. 1949—1953. С. 34—35. 74

Там же. С. 478—479. 75

АВП РФ. Ф. 07. Оп. 26. П. 44. Д. 58. Л. 19, 43. 76

Восточная Европа в документах... T. II. 1949—1953. С. 489, 506; АВП РФ. Ф. 07. Оп. 26. П. 44. Д. 58. Л. 41. 77

АВП РФ. Ф. 07. Оп. 26. П. 44. Д. 58. Л. 40. 78

Там же. 79

Восточная Европа в документах... T. II. 1949—1953. С. 551. 80

Там же. С. 598. 81

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 885. Л. 27. 2.