«ВТОРАЯ ВОЛНА» ВНУТРИПАРТИЙНЫХ РЕПРЕССИЙ: БОРЬБА ПРОТИВ «АМЕРИКАНО-СИОНИСТСКОЙ АГЕНТУРЫ» (1951-1953 гг.)

Политическая практика советского руководства, развернувшего в послевоенные годы новые репрессивные акции в стране, давала возможность «выбрать» нужного врага. К этому времени в СССР набирала силу политическая кампания против советских евреев. В практической политике она выразилась в борьбе против «безродных космополитов», развертывании антисемитской кампании и поисков «сионистского заговора», роспуске Еврейского антифашистского комитета, который стал рассматриваться как центр антисоветской пропаганды, регулярно поставлявшей «материалы» иностранной разведке, в убийстве его председателя С.М.Михоэлса и аресте членов комитета, роспуске объединений еврейских писателей в Киеве, Минске и Москве, массовом репрессировании евреев в высших эшелонах власти — в министерствах, ведомствах, научных организациях, редакциях газет и журналов. Все это свидетельствовало, что скрытый и открытый, аппаратный и бытовой антисемизм в СССР стал постепенно вырастать до уровня официальной государственной политики1. Тем самым представители правящей партийной элиты в странах Восточной Европы получали четкий ориентир для определения нового внутреннего «врага».

Однако численность еврейского населения в стране, степень проникновения его представителей в высший эшелон властных и партийных структур, подверженность массового сознания восприятию антисемитизма, т.е. объективные условия для использования этого «образа» были в странах региона далеко не одинаковыми.

Материалы российских архивов показывают, что первые сигналы о попытках «включения еврейской карты» в политическую «игру» вокруг национального состава руководства относятся к польской партии и датируются весной 1948 г.

Особенно неблагоприятной представлялась Лебедеву ситуация в польских органах безопасности: «Аппарат министерства госбезопасности, начиная с заместителей министра и включая всех начальников департаментов, не имеет ни одного поляка. Все — евреи. В департаменте разведки работают только евреи... Я обеспокоен тем, что следствие по делу вражеской агентуры в Польше64 находится в ненадежных руках, а материалы его "корректируются" перед тем как попасть к Беруту. На мой взгляд, следовало бы министерство госбез- опаности возглавить другим лицом (так в док. — Авт.) и оздоровить эту организацию, чтобы выявить вражескую сеть, концы которой уже вытянуты, и обезвредить ее... Надо, чтобы во главе этого органа встал поляк, который был бы правой рукой Берута и который очистил бы теперешний аппарат этого министерства»4.

В этой информации находили отражение настроения той части польской партийной элиты, которая чувствовала себя ущемленной положением деятелей второго и третьего плана, и рассчитывала продвинуться в системе власти, используя антисемистскую кампанию в СССР.

Начиная «атаку» против «еврейской группировки» в руководстве ПОРП, В.Вольский в беседе с 1-ым секретарем посольства Е.ИДпужинским 28 сентября 1949 г. неслучайно сосредоточил свою критику на фигуре Я.Бермана, который в Политбюро ЦК

ПОРП курировал работу органов безопасности. Говоря о недостатках, он определял их как «органы опасности» и объяснял сложившуюся ситуацию тем, что фактическое руководство министерством было сконцентрировано в руках «лиц еврейской национальности», которым полностью доверяет Я.Берман. А поэтому, считал В.Воль- ский, Москва не может получать объективную информацию5.

Однако эти «сигналы» летом—осенью 1949 г. не вызывали в Москве нужной Вольскому реакции. По-видимому, внимание И.В.Сталина и его ближайшего окружения было приковано внутри страны к «ленинградскому», «эстонскому» и «мингрельскому» «делам», а в Восточной Европе к завершавшимся процессам Л.Райка, Т.Костова и к подготовке разоблачения «словацких буржуазных националистов».

На таком фоне, в апреле 1950 г. Вольский предпринял еще одну попытку поднять перед советской стороной «еврейский вопрос» в ПОРП. Он вновь обратился к В.3Лебедеву с просьбой «доложить в соответствующих инстанциях в Москве», чтобы ему разрешили приехать для доклада товарищу Сталину о положении в ПОРП6. Однако, просьба Вольского не получила позитивной реакции в Москве. Это было связано с тем, что советскому руководству через советника МГБ СССР в Польше стала известна подоплека действий Вольского по разыгрыванию в своих интересах антиеврейской «карты»: «В настоящее время я веду борьбу с руководством партии. Там есть такие люди, которые хотят меня отодвинуть на задний план, поэтому у меня с ними идет борьба за власть»7.

Материалы о существовании в руководстве ПОРП «еврейской группировки», которая «не только тормозит выдвижение поляков, но и травит выдающихся деятелей партии», поступали в Москву и через представительство ТАСС.

об ограничении полномочий Я.Бермана и Р.Замбровского, дал следующую интерпретацию этого решения: «Многие работники ЦК — евреи — рассматривают это решение, как наступление против партийных работников-евреев, отстранение их от руководства партией... это решение будет горячо одобрено всей партией»8.

Тем не менее ни Москва, ни Б.Берут не поддержали замыслов организации «антиеврейской» акции в Польше. Глава государства и партии поляк Берут был заинтересован в таких ближайших соратниках, которые ни при каком развитии событий не могли стать его реальными конкурентами на высшую власть в стране, где еще недавно, в 1945 и 1946 гг., имели место еврейские погромы. Что же касается позиции Москвы, то следует иметь в виду то весьма существенное обстоятельство, что Сталин значительно больше доверял не коммунистам-полякам, выдвинувшимся на руководящие посты в условиях оккупации, а тем, кто на заключительном этапе войны вернулся в Польшу из Москвы. Их, в ряде случаев евреев по национальности, он знал лично или со слов представителей своего «ближнего круга». Попытка В.Вольского, который на майском (1950 г.) пленуме ЦК ПОРП выступил, как сообщал JI.С. Баранов в Москву, с предметной критикой кадровой политики окружения Б.Берута и персонально Р.Замбровского, потерпела полную неудачу. Вольский был исключен из партии «за интриганство, двурушничество, за диверсионную деятельность против единства партии»9. Не последнюю роль в этом сыграли личные амбиции Вольского, попытки выдвинуться на первый план в руководстве партии, «отозвались» неподконтрольные руководству партии его связи с советским посольством. Известно, что Берут накануне пленума в беседе с Вольским назвал его связи с советскими людьми политической диверсией, а на пленуме эти связи были обращены против самого Вольского10. 15

мая 1950 г. Б.Берут в специальном письме И.В.Сталину дал оценку действий Вольского: «...Вольский делал попытки сколотить ipynny против руководства партии.., распространял версию, что между руководством партии и Москвой существует конфликт и что он якобы уполномочен создать условия для смены руководства.

Москва, скорее всего, была уже подготовлена к такому завершению карьеры «своего человека» в Варшаве. Нельзя исключить, что согласование позиции Берута и Сталина было достигнуто заблаговременно, в ходе беседы на одной из встреч 16—17 марта 1950

г. в Москве. Нельзя исключить и того, что выступление Вольского не было неожиданностью для Берута и его окружения и «дружная критика» была заранее подготовлена. На эту мысль наводит сообщение от 11 мая 1950 г. присутствовавшего на пленуме ЦК ПОРП Л.С.Баранова М.А.Суслову о состоявшейся дискуссии по кадровым и организационным вопросам: «После выступления Вольского прения сразу же приобрели иной характер... Слушая прения невольно создавалось впечатление, что произошло какое-то чрезвычайное происшествие, которое вдруг отвлекло все внимание пленума от основного вопроса. В ходе прений до выступления Вольского были затронуты другие факты, заслуживающие серьезного внимания, которые, однако, были обойдены»12.

Вскоре решение пленума о Вольском было дополнено действиями Москвы66. 19 мая В.ЗЛебедев получил указание А.Я.Вышинского прекратить связь с Вольским*. 22 мая Берут получил нужное ему письмо Сталина: «После нашей с Вами беседы в Москве о Вольском я поручил соответствующим органам проверить политическое лицо Вольского. Из проверки видно, что Вольский не заслуживает политического доверия»13.

Попытка В. Вольского, использовать подъем антисемитской кампании в СССР, подключив советскую сторону, изменить персональный состав высшего руководства ПОРП и выдвинуться на первые роли, рассматривалась и в Москве и в Варшаве как угроза стабильности политической ситуации в стране и «монолитности» партии, еще не завершившей до конца «разгром право-националистического уклона». Она не была наруку и лично Б. Беруту, ибо могла повлечь за собой подрыв доверия Москвы к его «команде».

Перетряска в руководстве ПОРП не была нужна и Москве. После устранения В.Гомулки в этом руководстве абсолютно преобладала «промосковская» группировка, члены которой «по национальным мотивам», как уже отмечалось выше, не были политическими конкурентами Берута. Они принимали советское присутствие в Польше и прежде всего в силовых структурах. Это обеспечивало абсолютный контроль Москвы в польской партии и стране в целом.

Тем не менее «национальный вопрос» применительно к польскому руководству в Москве не упускался из вида. После смерти И.В.Сталина, когда исчезла прочная «связка» Сталин—Берут, новое советское руководство вернулось к его обсуждению. Из записи беседы Н.С.Хрущева, Г.М.Маленкова, В.М. Молотова, Н.А.Булганина с Б.Берутом, состоявшейся 28 декабря 1953 г. в Москве, известно, что в связи с предстоящим съездом ПОРП были рассмотрены «некоторые вопросы персонального характера и рекомендовано т. Беруту перевести т. Бермана на работу в Совет Министров, сохранив его в Политбюро, а т. Минца освободить от обязанностей руководителя Госплана, сохранив его в Политбюро и Совмине. Было рекомендовано серьезно заняться выдвижением руководящих кадров из числа выросших и преданных партии товарищей польской национальности»14.

И все-таки в Польше в начале 50-х годов не происходили массовые партийные чистки по «национальному (еврейскому) принципу». Не был организован и политический судебный процесс антисемитской направленности над крупными партийными функционерами.

С этой точки зрения по весьма близкому «сценарию» развивалась ситуация в ВПТ. Еще в начале 1950 г. советский советник при управлении государственной безопасности Венгрии С.Н.Карташов направил В.САбакумову докладную записку о ситуации в стране. В этом документе Карташов специально остановился на «еврейском вопросе» в Венгрии. Он отметил не только значительную долю евреев, «живущих, как правило, на нетрудовые доходы и имеющих обширные родственные, торговые и политические связи с Америкой, Палестиной и другими капиталистическими странами»15, но и сделал из этого политические выводы. Отмечалось, что еврейская буржуазная среда «оказывает известное влияние на многих неустойчивых работников еврейской национальности, занимающих нередко ответственные должности в партийных и государственных органах, в том числе и в УГБ». Подчеркнув, что этот вопрос в докладной «затронут неслучайно», советник предлагал обратить внимание на то, что «на руководящих постах в ЦК партии и государственном аппарате много евреев»16. Конкретно, со слов М.Ракоши, были названы члены Политбюро ЦК ВПТ: министр народного образования Й.Реваи, министр обороны М.Фаркаш, председатель планового управления З.Ваш и член ЦК министр юстиции И.Рис17.

Информация Карташова тогда, в 1950 г., не получила политического продолжения. Она оказалась востребованной лишь осенью 1951 г. на фоне нарастания антисемитской кампании в СССР и соседней Чехословакии.

Новый «виток» политики государственного антисемитизма в Москве начался с середины 1951 г., когда И.В.Сталин, стремясь ослабить резко усилившиеся функции МГБ СССР и одновременно дистанцироваться от этого ведомства, организовал разгром его руководящей верхушки. При этом были использованы противоречия в узком руководстве ЦК ВКП(б) и «еврейский фактор». 11

июля 1951 г. состоялось заседание Политбюро ЦК ВКП(б), на котором министр госбезопасности В.С.Абакумов был обвинен в том, что «...погасив дело Этингера67, помешал ЦК ВКП(б) выявить безусловно существующую законспирированную группу врачей, выполняющих задания иностранных агентов по террористической деятельности против деятелей государства». Политбюро постановило обязать МГБ СССР возобновить следствие по делу Этингера и еврейской антисоветской молодежной организации «троцкистского типа»18. Арест Абакумова открыл новую антисемитскую кампанию в СССР, важнейшей составной частью которой стало «дело врачей». Возобновилось и следствие по делам бывших руководителей Еврейского антифашистского комитета. Началась подготовка закрытого судебного процесса по схеме разоблачения «заговора американо-сионистской агентуры»19. Для правящих кругов стран, входивших в советский блок, эта интенсивно развивавшаяся в СССР кампания стала своего рода сигналом к новой «охоте за ведьмами».

В таких условиях представляется естественным запрос заместителя министра иностранных дел СССР А.Е.Богомолова, направленный 5

октября 1951 г. послу СССР в Венгрии Е.Д. Киселеву. В нем излагалась просьба срочно выслать характеристики на З.Ваша, министра внешней торговли А.Собека, его заместителя Л.Хай и др. 11 декабря 1951 г. характеристики на этих лиц были отправлены в Москву20.

27 декабря 1951 г. в аппарате МИД СССР была составлена специальная справка о подготовке партийно-государственных кадров в Венгрии. И в ней, и в вышеназванных документах проводилась мысль, «что ряд сомнительных в политическом отношении лиц занимает руководящие посты в министерстве культуры и министерстве внешней торговли». Конкретно речь шла о Ваше и Собеке, которые, по мнению посла, высказанному в письме Богомолову 17

декабря 1951 г., «проявляют националистические тенденции.., позволяют себе ряд недопустимых высказываний по поводу деятельности советских предприятий в Венгрии»21. Наиболее наглядно, по мнению составителей справки, «националистические тенденции» проявляются в идеологической работе ВПТ. Й.Реваи, возглавлявший этот участок работы, обвинялся, в частности, в том, что был инициатором смены состава правления Союза венгерских писателей и привлечения к руководству Союза «писателей-попут- чиков». В Справке давались общая оценка ситуации в ВПТ («...в настоящее время многие партийные комитеты допускают серьезные ошибки в области бдительности. У членов партии необходимо усиливать революционную бдительность против буржуазных националистических элементов и агентов империализма»)22 и рекомендации советскому посольству («Сигналы о наличии у некоторых членов партии националистических настроений, в том числе и у ряда руководящих работников... требуют со стороны посольства изучения этих националистических тенденций»)23. '

Таким образом, в начале 50-х годов в Венгрии, как и в Польше, антисемитская кампания не приняла открытого характера. Она протекала в латентных формах как борьба с «националистическими тенденциями», с деятельностью «реакционных и антидемократических элементов». Реальным проявлением этого стало удаление двух высших партийных функционеров — Й.Реваи и министра обороны М.Фаркаша — евреев по национальности из системы высшей исполнительной власти. Они не были рекомендованы в вице-премьеры, поскольку, как считал М.Ракоши, «избрание их заместителями премьер-министра послужит серьезной почвой для антисемитской агитации». Хотя Ракоши полагал, что им «будет трудно подобрать соответствующую замену» и объяснить партийным массам причину «отсутствия этих товарищей среди заместителей премьер-министра», руководство ВПТ пошло на такую кадровую реорганизацию правительства24.

На том же общеполитическом фоне, но по-иному развивались в 1951—1952 гг. события в Чехословакии. Как уже отмечалось выше, на рубеже 1950—1951 гг. по Чехословакии прокатилась волна арестов среди верхнего слоя партийно-государственной номенклатуры. Шли следствия по делу В.Клементиса, А.Лондона,

О.Шлинга, М.Швермовой. Большую часть арестованных объединяло то, что они принадлежали к лондонской части чехословацкой коммунистической эмиграции, поэтому было несложно инкриминировать им обвинения в связях с западными разведками. Но для •«раскручивания» крупного процесса нужна была более значимая политическая фигура, чем находившиеся под следствием В.Кле- ментис и О.Шлинг. К лету 1951 г. стало очевидно, что внутрипартийная верхушка начала поиски такой фигуры. Об этом, в частности, свидетельствовала весьма показательная шифртелеграмма Ракоши Сталину 9 июля 1951 г.: «В Москву. Тов. Филиппову. Тов. Копржива, начальник Чехословацкой госбезопаности, член политбюро Чехословацкой Компартии просит у нас данные (так в тексте. — Авт.) относительно чехословацких враждебных элементов. Ввиду того, что борьба против таких элементов в Чехословакии теперь боле[е] серьезная, мы передадим наши данные. Ракоши»25.

В это же время в донесениях советских советников, в частности В.А.Боярского, в МГБ СССР появился сюжет о еврейских националистах и приводились показания бывшего заместителя министра внешней торговли ЭЛебла, арестованного 24 ноября 1949 г., на Р.Сланского и его брата. Впоследствие и в своих мемуарах ЕЛебл объяснил причину своего поведения на допросах расчетом на то, что их протоколы станут известны руководству партии и последнее поймет абсурдность «показаний» и его невиновность как подследственного26.

Советская сторона, как свидетельствуют документы российских архивов, к этому времени располагала сведениями, полученными через Комитет информации от посла СССР в Праге М.А.Силина «о связях Р.Сланского с западными агентами». Сам Силин счел нужным в феврале 1953 г. напомнить В.М.Молотову и Г.М.Маленкову в специальных письмах о ранее, в 1948 г., направленном им в Москву компромате на Сланского27. Хотя автор писем не раскрывал источников полученных им данных, можно предположить, что он в своей информации 1948 г. базировался на материалах чехословацкой службы безопасности, в недрах которой уже с лета этого года было создано специальное подразделение, собиравшее сведения о руководящих функционерах КПЧ. В числе первых через бывших агентов гестапо были получены компрометирующие данные на Р.Сланского, Б.Геминдера, Й.Франка28.

Политическая фигура Сланского как возможного главного обвиняемого на столь необходимом для правящей верхушки крупном политическом процессе могла устроить многих. Он был ответстге- нен за расстановку кадров в партийном и государственном аппаратах. Это давало возможность переложить на него вину за становившиеся все более очевидными провалы в экономической политике и перманентное снижение жизненного уровня в стране, подрывавшие доверие населения к правящей политической верхушке. В соответствии с коммунистическим менталитетом тех лет достаточно было инкриминировать ему внедрение в верхние эшелоны власти, в партийный и государственный аппарат лиц, якобы связанных с иностранными спецслужбами, как открывалась возможность объяснить обществу причины всех неудач деятельностью шпионов и классовых врагов. Материалы российских архивов, особенно АВП РФ, показывают, как, начиная с лета 1951 г., усиливался поток компромата на Р.Сланского, поступавший в советское посольство. Записи бесед советских дипломатов с представителями правящей верхушки КПЧ АЛепичкой, В.Копецким, А. Новотным, Ю.Дюри- шем, З.Неедлы, А.Запотоцким и др., проходивших с июля по ноябрь 1951 г., свидетельствуют, что эти политики составляли ядро группировки, выступавшей против Сланского29.

Советники МГБ СССР, трудившиеся в органах госбезопасности Чехословакии над организацией процесса, подобного процессу Л.Райка в Венгрии, также видели в Сланском весьма подходящую кандидатуру. Сложность же по сравнению с Т.Костовым и Л.Райком, В.Клементисом, О.Шлингом и др. заключалась с том, что Сланский принадлежал к той части коммунистической эмиграции, которая в годы войны находилась в Москве. Он пользовался доверием ЦК ВКП(б), несмотря на компромат, направленный на него в 1948 г. Через Сланского на протяжении семи лет внешнеполитический отдел ЦК ВКП(б) получал исчерпывающую информацию о ситуации в Чехословакии и руководстве компартии. Думается, что именно это обстоятельство объясняет негативную реакцию И.В.Сталина на первые сообщения, поступившие из Праги летом 1951 г. об участии Сланского в «антипартийном заговоре». 18

июля 1951 г. И.В.Сталин получил информацию главного военного советника в Праге генерал-полковника Н.И.Гусева, который сообщал военному министру СССР А.М.Василевскому, ссылаясь на беседу с А.Чепичкой: «Поздно вечером 16.7.51 г. в Ланы прибыл министр госбезопасности Копржива с показаниями бывшего министра иностранных дел А.Лондона68 и других, которые после пятимесячного молчания, рассчитывая на изменение обстановки в стране, наконец показали, что главным руководителем шпионов и заговорщиков являются генеральный секретарь ЦК КПЧ Сланский и Геминдер». Как сообщал Гусев, Чепичка и Готвальд «всю ночь обсуждали положение и думали, если Копржива сообщит это Сланскому, могут произойти неприятности»30.

В ответ на полученную информацию и вопрос Чепички, что делать, Гусев предложил Готвальду «посоветоваться с тов. Сталиным или тов. Маленковым»31. Трудность ситуации для группировки, выступавшей против Сланского, заключалась в том, что 31 июля 1951 г. Сланскому исполнялось 50 лет и правительством было принято постановление наградить его высшей государственной наградой. Президенту К.Готвальду предстояло утвердить это решение правительства. Хотя, как свидетельствуют документы, за спиной Сланского шла работа по подготовке процесса, юбилей его был торжественно отмечен, юбиляр был награжден «Орденом республики».

Н.И.Гусев в своем донесении писал: «По-моему, необходим здесь представитель ЦК ВКП(б), который мог бы оказать помощь тов. Готвальду при решении этих вопросов»32. Наряду с донесением Гусева в Москву И.В.Сталину были направлены и следственные материалы показаний, касавшиеся Р.Сланского и Б.Геминде- ра. Реакция Сталина была немедленной. 20 июля он дал телеграмму, адресованную Готвальду: «Получил следственные материалы насчет тов. Сланского и тов. Геминдера. Мы считаем материалы недостаточными и думаем, что они не дают оснований для обвинения. Мы полагаем, что нельзя только на основании показаний известных преступников делать выводы, нужны еще факты, подтверждающие такие показания. Ввиду недостаточно серьезного отношения к этому делу мы решили отозвать Боярского69 в Москву»33. Готвальд 20-го же июля не замедлил подтвердить свое согласие с позицией Сталина: «Я вполне согласен с Вами, что на основании следственных материалов нельзя подвергать обвинению упомянутых товарищей... Это мое мнение с первого момента, когда я узнал об этом деле»34.

Думается, однако, что такая позиция Готвальда была им несколько скорректирована сдержанно негативной реакцией Сталина на информацию из Праги 18 июля 1951 г. Известно, что 17 июля 1951 г. К.Готвальд после беседы с Л.Копрживой о показаниях

А.Лондона обсуждал с А.Чепичкой вопрос о возможности сосредоточения в своих руках всей полноты власти в стране35. По-видимому, реакция Сталина заставила Готвальда и его окружение, добивавшееся превращения Сланского в главного виновника очевидных провалов политики «ускоренного строительства социализма», попытаться убедить советское руководство в правильности своего выбора.

23 июля 1951 г. со специальной информацией о показаниях Лондона против Сланского и Б. Геминдера в Москву, куда Сталин пригласил Готвальда, был направлен Чепичка. На встрече, как позднее вспоминал Чепичка36, рассматривались присланные из Праги протоколы допросов. В обсуждении приняло участие узкое руководство ВКП(б) — Л.П.Берия, Н.А.Булганин, Л.М.Каганович, Г.М.Маленков, Н.С.Хрущев37. Важно отметить, что в кабинет И.В.Сталина вместе с АЛепичкой вошел болгарский лидер В.Чер- венков, присутствие которого на беседе вовсе не было случайным.

Судя по воспоминаниям Чепички, Сталин резко критиковал работу советского советника в болгарской госбезопасности38.

Докладывая советской стороне, А.Чепичка наполнил свое выступление откровенными выпадами против Р.Сланского. Авторы не располагают материалами доклада Чепички Сталину. Однако его резко отрицательное отношение к Сланскому откровенно прозвучало уже в ходе беседы с военным советником Гусевым, когда он информировал последнего о первых показаниях АЛондона против Р.Сланского. В частности, Чепичка сказал: «Сланский всегда на заседаниях имеет с собой оружие, и если он узнает от Копрживы о показаниях на него, то не исключена возможность покушения с его стороны на тов. Готвальда. Ведь Сланскому, если он мерзавец, терять нечего»39.

При обсуждении полученной от Чепички информации Сталин, ссылаясь на примеры из истории СССР, вновь подчеркнул необходимость весьма осторожно относиться к показаниям, полученным на допросах40. Он прекрасно знал, каким образом возникают такие показания.

Итогом «миссии Чепички» стало письмо И.В.Сталина К.Гот- вальду, в котором была изложена позиция, выработанная на совещании 23 июля в Москве. «Мы по-прежнему считаем, — писал И.В.Сталин, — что показания преступников без фактов, подтверждающих эти показания, не могут служить основанием для обвинения деятелей, известных партии по их большой положительной работе...

Вместе с тем по многим данным, исходящим от наших советских работников, нам стало ясно, что Сланский наделал много ошибок в области выдвижения и расстановки руководящих кадров. Он оказался подслеповатым и слишком доверчивым, ввиду чего заговорщики и преступники довольно свободно и безнаказанно орудовали во вред партии и народа. Нам кажется поэтому, что нельзя держать на посту Генерального секретаря человека, который плохо разбирается в людях и допускает часто ошибки в деле распределения кадров. Поэтому мы думаем, что его следовало бы заменить другим»41.

Таким образом, «миссия Чепички» принесла свои результаты: Сталин дал согласие на снятие Сланского с поста Генерального секретаря. Готвальд 26 июля 1951 г. поспешил сообщить в Москву: «Ваше письмо от 24 июля 1951 г. получил. Сегодня информировал о нем тов. Запотоцкого. Мы согласились с организационными мероприятиями, которые Вы советуете в деле с тов. С. Мы думаем при реорганизации правительства — примерно в сентябре этого года назначить тов. С. членом правительства и в связи с этим освободить от настоящей функции. Мы исходим из того, что тов. С. должен и впредь исполнять ответственную работу, хотя бы на другом участке. Просим, чтобы Вы нам сообщили Ваше мнение насчет этого решения»42.

В Кремле предложения Готвальда были приняты: «Ваше письмо получили. Согласны. Филиппов. 27 июля 1951 г.»43 Итак, после согласования действий с Москвой и получения «добро» операция по вытеснению Р.Сланского с политической арены страны была выведена «из подполья». В сентябре 1951 г. на заседании пленума ЦК КПЧ он был освобожден от обязанностей генерального секретаря и назначен заместителем председателя правительства.

Материалы российских архивов показывают, что усилившийся с сентября поток компромата на Сланского со стороны А.Чепич- ки, В.Копецкого, А.Новотного и др., который они передавали по дипломатическим каналам в Москву, был прицельно направлен на доказательства антипартийной вредительской деятельности бывшего генерального секретаря.

Так, например, Чепичка в беседе с советником советского посольства в Праге П.Г.Крекотенем рассказывал: «Во многих первичных парторганизациях, где обсуждается письмо ЦК о сентябрьском пленуме ЦК КПЧ, критикуют Сланского и спрашивают, почему Сланскому после допущенных им ошибок поручили такой ответственный пост в Совете Министров и в руководящих партийных органах. Многие члены партии спрашивают на партсобрании, не являются ли ошибки Сланского в вопросе засорения кадров вражескими элементами сознательно проводимой линией. О позиции, занимаемой Сланским сейчас, пока трудно сказать что-либо определенное...» Далее по ходу беседы Чепичка выводил советского дипломата на деятельность еврейской общины в Чехословакии, которая, по его словам, «тесно связана с сионистскими, югославскими и англоамериканскими разведчиками... Уже после февральских дней 1948 г. руководство Национального фронта пыталось установить, какими ценностями и средствами располагает еврейская община, однако секретариат ЦК КПЧ взял под защиту еврейскую общину и не разрешил провести это мероприятие. Теперь выясняется, что имущество и ценности на сотни миллионов крон исчезли неизвестно куда, скорее всего переправлены за границу»44.

Сообщая, что в аппарате ЦК работает много евреев, Чепичка объяснял это целенаправленной политикой Сланского, который, по мнению Чепички, поддерживал евреев при направлении их на работу в аппарат ЦК. Появление в информациях Чепички сюжетов о еврейской общине, о связях с ней ряда политиков, близких к Сланскому, отнюдь не было случайным. Совершенно очевидно, что они диктовались желанием противостоящих Сланскому пражских и братиславских политиков использовать его еврейское происхождение для доказательства связей генерального секретаря с сионистскими организациями и, таким образом, ввести готовящееся «дело» в рамки той антисемитской кампании, которая набирала силу в СССР.

О наличии в руководящей верхушке КПЧ в 1951 г. двух противоборствующих за спиной Готвальда группировок откровенно рассказывал советским дипломатам Копецкий еще в сентябре 1951 г. Он отмечал, что внутри руководства сложилась группа политиков — Р.Сланский, И.Франк, И.Гендрих, Б.Геминдер и др., возомнивших себя хозяевами в партии. «Видные деятели партии чувствовали, — сообщал в Москву П.Г.Крекотень о своей беседе с Ко- пецким, — как эта группа оттирает их от руководства и как они (Копецкий, Неедлы, Дюриш и др.) постепенно становились людьми 3 и 4 разряда. Аппарат секретариата ЦК КПЧ постепенно превратился в инородное тело партии. Работники, сидевшие в аппарате ЦК, в своем большинстве не знали чешского языка, не знали и не понимали чешский народ. Эти люди никогда искренне не любили Советский Союз и им безразлично, кому служить»45.

В Москву также сообщалось, что все кадры, рекомендованные секретариатом на ответственные посты, оказались вражеской агентурой. «В большинстве своем это были люди, жившие в Англии и находившиеся на службе в английской армии. Кроме того, эти люди были, как правило, космополитами. Достаточно сослаться хотя бы на такие факты, как состав бывших секретарей обкомов: Шлинг, Фукс, Ломский, Ланда — оказавшихся английскими шпионами... Такое же положение было в министерствах госбезопасности, национальной обороны, внутренних дел и т.д.». И далее делался вывод, что существовала «целая система направления на руководящую партийную и государственную работу людей, живших на Западе, и, безусловно, враждебных народно-демократическому строю»46.

Эта и подобная информация, исправно поставляемая в Москву по разным каналам, достигла своей цели. Как свидетельствуют документы АП РФ, арест Сланского, проведенный 23 ноября 1951 г., был напрямую санкционирован Москвой. Это подтвердил впоследствии старший советник МГБ СССР в органах госбезопасности ЧСР А.Д.Бесчастнов, который в ноябре 1951 г. сменил на этом посту отозванного Сталиным Боярского. По словам Бесчастнова, в Прагу со специальным решением ЦК ВКП(б) приезжал один из членов Политбюро47. Чешский исследователь К.Каплан, на основе изучения рукописных записей К.Готвальда пришел к выводу, что посланцем Сталина был А.И.Микоян, побывавший в Праге в ноябре 1951 г. Предположительные даты визита 11 или 22 ноября48. Сталин, как показывают материалы Архива Президента РФ, держал «дело» Сланского на контроле, получая регулярно информацию из Праги, как по линии МГБ через советских советников, так и по дипломатическим каналам.

Так, сразу после ареста Сланского в ноябре 1951 г. министр госбезопасности С.Д. Игнатьев направил Сталину донесение советского советника Б.С.Есикова о его встрече с К.Готвальдом, в ходе которой Готвальд просил тщательно разобраться в «деле» бывшего генерального секретаря. 28 ноября 1951 г. советский посол

А.И.Лаврентьев дал срочную информацию в Москву на имя Сталина о том, что А.Запотоцкий по согласованию с Готвальдом обратился к советскому руководству с просьбой прислать в помощь чехословацким следователям двух советских специалистов. Уже 30 ноября Игнатьев доложил Сталину о выделенных его ведомством кандидатурах. В Прагу были направлены полковник Сорокин и подполковник Морозов, утвержденные на заседании Политбюро ЦК ВКП(б)49. 29

ноября 1951 г. Бесчастнов сообщил в Москву о том, что в ходе следствия по «делу» Сланского обнаружено некое письмо от сотрудника американской разведки Франка. «Готвальд, — писал Бесчастнов, — прочитав это письмо, сказал... очень возможно, что оно адресовано Сланскому»50. 3 декабря 1951 г. Игнатьев направил Г.М.Маленкову сообщение о новом документе, якобы разоблачающем Сланского как агента империалистической разведки. Он, в частности, сообщил, что в архиве МГБ СССР с 1949 г. хранится письмо из Чехословакии в Австрию от некой Ирены Клойберовой, которое де было обнаружено только в 1951 г., а при обработке этого документа в тайнописи имеется подпись Сланского51. Можно предположить, что текст этого письма был изготовлен «умельцами» из МГБ СССР и в нужный момент передан «наверх» руководству. Сталину также были направлены показания АЛондо- на и К.Шваба — бывшего заместителя министра внутренних дел — против Сланского, полученные в ходе следствия. 30 декабря 1951

г. Сталин специальной телеграммой известил К. Готвальда о необходимости освободить от работы министра госбезопасности Л.Копрживу, поскольку он, по мнению Сталина, «является человеком Сланского, ввиду чего его опасно держать на таком ответственном посту»52.

Такая рекомендация решила судьбу Копрживы: он был не только снят с работы, но и арестован в 1952 г.

Арест Сланского стал прологом к новой волне репрессий. Происходили интенсивные поиски его сторонников во всех звеньях партийного и государственного аппарата, которые сопровождались подъемом антисемитских настроений в чешском и словацком обществах. Впоследствии один из ветеранов чешского коммунистического движения, бывший посол ЧСР в Москве К.Крейбих написал письмо протеста К.Готвальду. В нем он прямо заявил, что процесс Сланского «имел антиеврейское, антисемитское направление и... этот процесс является самым черным пятном в истории чешского народа... Процесс против антигосударственного центра... подстрекает и всячески разжигает антисемитские настроения среди населения»53.

Страна вступила в фазу антисемитской истерии. Сразу после ареста Сланского, еще до доказательства его вины, в обществе развернулась кампания по отправке резолюций в ЦК КПЧ с требованиями разоблачения врагов и их самого жестокого наказания. К концу декабря 1951 г. в ЦК было получено 2355 писем и телеграмм с подобными требованиями54.

К началу 1952 г. по «делу» Сланского были арестованы представители партийно-государственной верхушки, курировавшие развитие экономики страны: Л.Фрейка — руководитель народнохозяйственного отдела канцелярии Президента республики; Й.Гольдман — председатель Госплана и представитель Чехословакии в СЭВ; Й.Франк — секретарь ЦК, курировавший вопросы развития промышленности; Б.Геминдер — заведующий международным отделом ЦК КПЧ; А.Грегор — министр внешней торговли и ряд других лиц.

На этих политиков, обвинив их в шпионско-подрывной деятельности против режима, можно было не только переложить ответственность за нарастание социально-экономической напряженности в стране, но и дать аргументированное, с точки зрения руководящей верхушки, объяснение неудач в «ускоренном построении социализма», объяснение, которое могло быть принято значительной частью общества.

Органами госбезопасности при активном участии советских советников конструировался «антигосударственный центр заговорщиков» путем приобщения к «делу» Сланского лиц, арестованных в конце 1950 — начале 1951 г. С помощью такого «подтягивния» круг заговорщиков искусственно расширялся. В него были включены и высокие партийные функционеры, и ведущие экономисты, и представители силовых структур в лице министров и заместителей министров. В числе участников «заговора» оказались В.Клементис, Б.Райцин, К.Шваб, О.Шлинг, А-Лондон, ЕЛебл, Й.Гайду, М.Швермова и др. Как сообщало югославское рацио, всего по делу «об антигосударственном заговоре» было арестовано 3000 человек55.

Материалы российских архивов свидетельствуют, что проведению судебного процесса «над бандой Сланского» предшествовала неформальная консультация К.Готвальда с И.В.Сталиным во время XIX съезда КПСС в октябре 1952 г. По словам В.Широкого, который рассказывал на заседании президиума ЦК КПС о встрече чехословацкой партийной делегации со Сталиным на одной из подмосковных дач, советский лидер при обсуждении вопроса о предстоящем в Праге судебном процессе над Сланским якобы сказал: «А все-таки Клементис верный человек». И на замечание Готвальда о том, что В.Клементис — враг и его скоро будут судить, Сталин ответил: «То, что вы будете судить его, это ваше дело. Мы его считаем верным человеком»56.

Если верить словам Широкого, Сталин, сказав — «это ваше дело», по существу предоставил Готвальду, как и в случае с Т.Кос- товым в Болгарии, свободу действий в решении судьбы отнюдь не только В.Клементиса, но и всех остальных арестованных по «делу

об антигосудартвенном заговоре».

В чем же обвинялись «заговорщики», кроме связей с «сионистскими организациями», а через них и с «американским империализмом»? В протоколе процесса было официально зафиксировано: «Антигосударственный центр Сланского, равно как и титовцы в Югославии, придумали так называемую теорию чехословацкого особого пути к социализму. Под прикрытием этой теории, что собственно означало восстановление капитализма в республике, центр осуществлял подготовку к восстановлению старых отношений в Чехословакии по примеру Тито и под руководством английских и американских империалистов»57.

Таким образом, организаторы процесса стремились убедить общество в существовании в стране гигантской опасности, связывая ее с наступлением сионистской угрозы после образования государства Израиль и его подчинения США. Сионизм, если судить по материалам февральского (1952 г.) пленума ЦК КПЧ, рассматривался руководителями Чехословакии как «новый канал, по которому предательство и шпионаж проникают в коммунистическую партию», а антисионизм как «защита от американской шпионской, диверсионной и подрывной агентуры»58. 27

ноября 1952 г. суд вынес приговор, в соответствии с которым 11 человек, в том числе Р.Сланский, Б.Геминдер, Л.Фрейка, Й.Франк, В.Клементис, Б.Райцин, К.Шваб, О.Шлинг и др. были приговорены к смертной казни. 3

декабря 1952 г. приговор был приведен в исполнение. На этом «дело» Сланского не было закончено: его продолжением внутри страны стала развернувшаяся в атмосфере роста антисемитизма и национализма тотальная смена кадров партийного и государственного аппарата, деятельность которого перестраивалась по советскому образцу.

С точки зрения политической логики советского руководства, делавшего ставку на использование межгрупповой борьбы в компартиях всех стран региона с целью получения «управляемого» лидера, «дело» Сланского должно было получить свое развитие прежде всего в Румынии.

Отнюдь не случайно в декабре 1952 г. (т.е. сразу после исполнения приговора над Сланским и др.) новый советский посол в Румынии А.И.Лаврентьев поставил перед Г.Дежем вопрос: «Имеются ли какие-либо данные, говорящие о преступных связях чехословацких предателей с румынскими лицами?»59 Хотя Г.Деж ответил, что «на этот счет каких-либо данных у него не имеется», он не преминул подчеркнуть, что антисемитская направленность процесса Сланского уловлена в руководящей верхушке страны: «...В Румынии некоторые работники еврейской национальности известные положения обвинительного заключения против Сланского и др., где говорится о сионистах, восприняли как поход против евреев»60.

Интерес советской стороны к откликам на процесс Р.Сланско- го именно в Бухаресте объяснялся той информацией, которая поступала в Москву от советских советников. Начиная с 1951 г., заместитель главного военного советника по политической части при военном ведомстве Румынии генерал Н.И.Ряпосов «с тревогой» сигнализировал: «...В Румынии до сих пор не проведено сколько- нибудь крупного политического процесса над врагами народа»61.

Для организации процесса, который, как показывал опыт Софии, Будапешта и Праги, устроил бы Москву, нужны были активно действующие политические фигуры из высшего эшелона власти. На этот счет Г.Деж имел предварительные «заготовки». В качестве главных «жертв» им были выбраны члены Политбюро ВЛука, А.Паукер и Т.Джорджеску, отношения Г.Дежа с которыми не складывались еще со времени окончания войны.

Вероятно, этот «выбор» определялся несколькими мотивами. Лука и Паукер курировали в Политбюро ряд экономических министерств (например, А.Паукер — министерство земледелия и колхозного строительства, а также внешней торговли; ВЛука — министерства финансов, нефти и шахт, государственную плановую комиссию) и на них можно было возложить вину за хозяйственные неудачи 1950—1951 гг. Джорджеску контролировал две «силовые» ветви власти — МВД и юстицию и мог стать виновником «недоработок» этих ведомств «в борьбе с врагами».

В отношении Луки, Джорджеску и Паукер скорее всего учитывался и конъюнктурный момент: Паукер и (по некоторым сведениям) Джорджеску были евреями, Лука (венгр по национальности) был женат на еврейке, что позволяло использовать это обстоятельство в плане «борьбы с сионистами». Не в меньшей мере важной для Г.Дежа, который, напомним, пользовался доверием Москвы, была возможность свести личные счеты (прежде всего с ВЛукой), устранить эвентуальных конкурентов на высшую власть в партии и стране и тем самым исключить существование противоречий в руководстве РРП.

Такие противоречия, принимавшие нередко форму конфликтов между коммунистами, прибывшими в Румынию в 1944 г. из СССР (А.Паукер, В.Лука, Л.Реуту, В.Роман и др.) и теми, кто провел военное время на территории страны (Г.Деж, Т.Джорджеску, Э.Боднараш, ГАпостол, М.Константинеску, А.Могиорош и др.), обнаружились еще в первые послевоенные годы62. Но в течение ряда лет они находились в приглушенном состоянии и отодвигались на второй план главными задачами момента — борьбой компартии за полное оттеснение всех некоммунистических сил от власти. В 1947— 1948 гг., когда вопрос о монополии власти компартии был фактически решен, противоречия в руководстве РРП становились все более явными и, более того, как можно судить по документам российских архивов, Москве была ясна расстановка сил в этом руководстве и причины конфликтов в нем. В беседе с Г.Дежем и А.Паукер 2 февраля 1947 г. И.В.Сталин, спросив «имеются ли разногласия в Политбюро румынской компартии и... в чем они состоят...», не принял попытку Дежа «замкнуть» разногласия на фигуре Л.Патрашкану. Сталин не только продемонстрировал знание ситуации в Политбюро ЦК РРП, но и осудил «такое течение» в партии, «которое желало бы, чтобы в партии были только румыны, т.е., чтобы Паукер и Лука, которые не являются румынами по национальности, не могли бы занимать руководящие посты в партии.., в этом случае партия из социальной, классовой станет партией расовой»63.

Для Сталина, который улавливал случавшиеся в беседах с ним умолчания ПДежа и «приучал» последнего «говорить открыто, правдиво», был тогда чрезвычайно важен факт присутствия в узком руководстве РРП «людей из Москвы». Исходя в первую очередь из этого соображения, он в беседе с румынским лидером 10 февраля 1947 г. упрекал последнего в том, что он «не рассказал ему (Сталину. — Авт.) полностью, чистосердечно о националистическом уклоне внутри румынской компартии», что «Деж сам ставил вопрос перед Вышинским о том, что нужно Паукер послать (на работу. — Авт.) в Париж». «Это, — подводил итог Сталин, — неправильная и вредная позиция. Нужно хороших работников ценить и выдвигать, независимо от того, румыны они, евреи или венгры»64.

Сигналы о разногласиях в руководстве РРП с «креном» в критику позиции Г.Дежа поступали в Москву и по линии советской миссии в СКК. В июне 1947 г. указывалось на «наличие определенного несогласия» внутри ЦК с проводимой Г.Дежем линией и его поведением, «что при углублении может привести к образованию оппозиции, ибо уже сейчас имеются сторонники Дежа и противники его линии... Деж не всегда считает нужным советоваться даже по принципиальным вопросам с членами Политбюро и секретарями ЦК»65. Речь шла в первую очередь об А.Паукер, Т.Джорджеску, ВЛуку и Э.Боднараше. Последний, вероятно, имел «спецзадание» Москвы «приглядывать» за Дежем*.

Можно предположить, что противоречия в ЦК компартии Румынии были одной из причин двухнедельного пребывания в Бухаресте сотрудника аппарата ЦК ВКП(б) В.ИЛесакова в августе 1947 г. Советский «инспектор» констатировал наличие двух группировок в руководстве румынской партии: с одной стороны, Г.Деж, И.Маурер, С.Цайгер, М.Гастон, с другой — В.Лука и А.Паукер. Опираясь на материалы, полученные от СКК, а также в личных беседах с Лукой и Паукер, Лесаков утверждал, что Г.Деж боится усиления влияния и авторитета Луки и Паукер, подозревает последних в стремлении оттеснить его с позиции лидера66.

Таким образом, складывание двух, достаточно подвижных в персональном и национальном составе группировок в ЦК компартии Румынии и элементы борьбы между ними за лидирующие позиции (с использованием авторитета и «советов» Москвы) проявились еще в первые послевоенные годы. Но тогда дело не доходило до открытого конфликта и до полной победы одной из двух группировок. Во многом решающую роль здесь играла позиция советских лидеров: Москва по соображениям международной политики и по внутриполитическим региональным причинам (борьба за полноту власти) не была заинтересована в выходе наружу внутренних противоречий в коммунистическом движении.

Однако к 1949 г. положение дел существенно изменилось. Нараставшее на мировой арене противостояние «Запад—Восток», прорвавшееся летом 1950 г. трехлетним открытым вооруженным конфликтом в Корее, усилило стремление советского руководства к внутриполитическому укреплению «восточного блока» путем форсированного формирования в странах региона политической системы советского типа, опирающейся на жестко консолидированное партийное руководство, абсолютно послушное Москве. «Пик» такой консолидации в Румынии пришелся на 1952— 1953

гг., и для достижения этого была откровенно использована и Москвой и Г.Дежем «межклановая» борьба в ЦК РРП.

Давно существовавшее по линии Г.Деж — ВЛука противостояние стало с 1949 г. все больше выходить на первый план. Информа-

’ В 1935—1936 гг. Э.Боднараш был слушателем школы специального назначения НКВД СССР (РГАСПИ. Ф. 575. Оп. 1. Д. 33. Л. 59).

ция, поступавшая в Москву по дипломатическим каналам из Бухареста, наполнялась компроматом против Луки. Причем источником такрго рода материалов были первые лица партии и государства.

Так, Г.Деж в своих беседах с послом СССР С.И.Кавтарадзе в апреле 1949 г. открыто высказывал недовольство Лукой, обвиняя последнего отнюдь не только в диктаторских замашках и нетерпимой грубости в отношениях «с ответственными товарищами». Наибольшее беспокойство Г.Дежа вызывало стремление Луки рассматривать министерство финансов в качестве рычага для усиления своей руководящей роли в правящей верхушке: «Он производит такое впечатление, как будто он дает деньги не из государственной кассы, а из своего кармана и в порядке милости или одолжения... Мне легко, — добавил Г.Деж, — работать со всеми товарищами — с Паукер, Джорджеску и с другими, а с Лукой без обострений и неприятностей дело не обходится. Ответственные товарищи, имеющие непосредственно к нему относящиеся вопросы, избегают его и стараются разрешить их через нас»67.

За такой характеристикой В.Луки явно просматривалось намерение Г.Дежа скомпрометировать своего конкурента во властных структурах перед представителем Москвы. Тем более, что этот конкурент в прошлом был членом ВКП(б) (1941—1944 гг.), депутатом Верховного Совета СССР с 1940 по 1946 г. и всю войну находился в распоряжении VII Управления (работа среди войск и населения противника) Главного политуправления Красной Армии68. Последнее означало, что Лука, по мнению Г.Дежа, мог располагать в Москве дополнительным кредитом политического доверия. Опасаясь, что Лука скрытно претендует на пост генерального секретаря (а это подтверждала А.Паукер), Г.Деж и стремился скомпрометировать Луку в глазах Москвы69. Из информации советника МГБ СССР в Румынии А.М.Сахаровского, поступившей

В.С.Абакумову 16 июня 1950 г., следует, что Г.Деж имел напряженные отношения не только с Лукой, но и с Паукер. Опираясь на материалы бесед посла Кавтарадзе с Паукер, советник доносил, что Паукер жаловалась на Г.Дежа, который якобы изолирует ее и Луку от решения некоторых вопросов. Советник делал вывод: «Не исключено, что такими заявлениями Паукер пытается создать о Георгиу Деж отрицательное мнение у советских представителей». Характеризуя личные качества Паукер, Сахаровский констатировал: «...В личной жизни не отличается скромностью.., окружает себя приближенными из числа евреев...»70

Со второй половины 1951 г. Г.Деж получил реальный шанс расправиться со своим давним и главным конкурентом в ходе подготовки и принятия решения о денежной реформе70. 4 июля 1951 г.

он обратился к И.В.Сталину с просьбой провести анализ внутренней ситуации Румынии силами советских экономистов и решить вопрос о денежной реформе. Эта просьба находилась в русле крупномасштабных планов Москвы «стянуть» страны региона экономическим обручем — рублем. И в данном случае речь шла о «привязке» румынской леи к рублю, как общеплатежной денежной единице стран СЭВ. Деж признавал, что идея денежной реформы была ему подсказана Сталиным. По-видимому, вопрос о необходимости новой денежной реформы мог быть затронут на встрече Сталина с правительственной делегацией в составе Г.Дежа, А.Паукер, М.Константанеску и др. 28 марта 1951 г.71

Поскольку это должна была быть одна из первых финансовых реформ в странах Восточной Европы после утверждения монопольной власти компартий, то для Москвы было чрезвычайно важно провести ее в политически спокойной атмосфере. 4 августа 1951 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «согласно просьбе тов. Дежа, направить в Румынию группу товарищей для оказания помощи румынским друзьям по финансово-экономическим вопросам»72. Группу, прибывшую в Бухарест 15 августа 1951 г., возглавил известный советский финансист И.Д.Злобин, который впоследствии проводил денежные реформы в других странах региона.

Накануне приезда советских специалистов Г.Деж 13 августа 1951

г. обсуждая с С.И.Кавтарадзе вопросы секретности при подготовке реформы, не преминул высказать свои претензии к ВЛуке: «...Что касается его (Луки. — Авт.) жены, то и в отношении нее у меня нет твердой уверенности. У нее родственники за границей, в частности, в Израиле... Лука от нее не скрывает секретов, и таким образом получается канал, через который может просачиваться любая тайна... Имеется факт, продолжающий вызывать подозрение: нами было вынесено на заседании узкого секретариата секретное решение, касающееся евреев. Буквально на другой день все еврейское население Бухареста уже знало о состоявшемся решении...» Симптоматичным был и ответ Кавтарадзе на этот счет: «...В таких случаях нужно принимать самые строгие меры и не считаться с личными обидами даже самых ответственных товарищей... Я бы считал крайне необходимым и неотложным, если бы Вы специально поставили этот вопрос перед руководством...»73

Таким образом, накануне принятия чрезвычайно важных решений, касавшихся именно министерства финансов, возглавляемого

В.Лукой, сознательно создавалась атмосфера недоверия к главе этого ведомства. Достаточно было малейшего неосторожного шага со стороны Луки, чтобы «курок» был спущен. Критическая ситуация возникла уже 20 августа 1951 г., когда группа Злобина встретилась с Лукой для обсуждения перспектив денежной реформы. Лука в этой беседе, как показывают документы Архива Президента РФ, занял резко негативную позицию. Как сообщал Злобин в Москву (с документом ознакомился Сталин), Лука «неожиданно заявил, что разговоры о необходимости проведения денежной реформы необоснованны и не вызываются фактическим состоянием страны. Ни о какой инфляции в Румынии не может быть и речи... Поэтому если и придется проводить денежную реформу.., то не потому, что нам угрожает инфляция, а с тем, чтобы приравнять лею к советскому рублю... Провести денежную реформу можно будет не ранее, чем через год—полтора, и провести это мы сможем собственными силами, и задерживать советских товарищей нет необходимости»74.

Такая позиция министра финансов совершенно не сопрягалась ни с позицией Г.Дежа, ни с планами Москвы'. Попытка советских экономистов через С. И. Кавтарадзе и ПДежа добиться изменения позиции ВЛуки привела лишь к временному отступлению министра.

Между тем в начале октяря 1951 г. руководитель группы советских экономистов И.Д.Злобин высказался за быстрое проведение денежной реформы, а 15 ноября 1951 г. Политбюро ЦК ВКП(б) постановило: «Сообщить румынским друзьям о том, что комиссия считает целесообразным проведение денежной реформы на основе принципов, разработанных ЦК РРП...»75 В такой ситуации положение Луки становилось критическим.

Дав согласие на проведение реформы и приняв участие в обсуждении ее проекта на заседании Секретариата ЦК РРП 27 ноября, Лука высказал ряд принципиально важных замечаний. Он настаивал на необходимости указать в проекте, что проведение денежной реформы вызвано не внутренними потребностями страны, а внешнеполитическими соображениями. Далее Лука резко возражал против указания в качестве причин реформы развивающуюся инфляцию и рост цен, что, по его мнению, совершенно не соответствовало действительности. Секретариат ЦК РРП не принял поправок Луки и он был вынужден подписать проект реформы. Советские финансовые специалисты расценили позицию Луки как попытку «всяческого послабления налогового обложения крестьян и городского частника», что приводило якобы к трудностям в снабжении по карточкам, «мешочничеству» рабочих, вздуванию цен и обогащению частника76. Такие обвинения Луки охотно подтверждались Г.Дежем в беседах с советскими советниками. Он, в частности, сообщил в апреле 1952 г., что в течение 1949—1951 гг. от сельхозналога в Румынии был незаконно освобожден 1 млн 200 тыс. крестьянских хозяйств. Министерство финансов при этом сознательно занижало число кулацких хозяйств и они облагались более щадящим налогом. По мнению Г.Дежа, в Румынии кулаки составляли 10% населения деревни, а налогом было обложено только 2,5 %77.

Таким образом, исходя из менталитета лидеров ВКП(б) и опыта разгрома Н.И.Бухарина, советская сторона подводила идейно-политическую основу под позицию ВЛуки, расценивая ее как право-оппортунистический уклон. Речь шла прежде всего о налогообложении крестьянства, и в этом вопросе имело место полное совпадение точек зрения Г.Дежа («Необходимо подвергнуть крестьянство налоговому обложению по всем видам имущественных объектов») и Москвы. Записывая 20 июля 1951 г. информацию Г.Дежа о его встрече с И.В.Сталиным, советский посол отметил, что на этой встрече «румынам указали» — нельзя освобождать крестьян от налогов, «ведь рабочий класс платит»78. Тем самым Г.Деж получил мощное обоснование свободы своих действий. 13

марта 1952 г. Сталину поступила информация из аппарата ЦК ВКП(б) о состоявшемся 29 февраля — 1 марта пленуме ЦК РРП, где позиция ВЛуки была подвергнута «критическому анализу». Констатировалось, в частности, что Лука проводил «крестьянскую политику», «теоретически сформулировал этот (правый. — Авт.) уклон и является его носителем», что «Министерство финансов и Госбанк нередко проводили политику, идущую вразрез в линией ЦК, они действовали в обход ЦК и не считались с его директивами»79. На этом пленуме ВЛука признал «свои ошибки». Как показывают другие документы российских архивов и, в частности, поступавшие по линии МИД СССР, участники пленума не сразу и не в полной мере поняли замыслы Г.Дежа «придать дискуссии политический характер». Они, оценил Г.Деж, «хотя и выступали с критическими замечаниями, но эти критические замечания политически не были острыми». Как рассказывал Г.Деж в августе 1952 г. новому советскому послу А.И.Лаврентьеву, «на другой день после заседания Моги- орош, С.Киву и др. стали уверять, что они выступили бы более решительно, если бы им дали понять, что этот доклад (по итогам финансовой реформы. — Авт.) и работу министерства финансов нужно критиковать в политическом плане»80.

«Дело» Луки целенаправленно выводилось за пределы узкого руководства партии и во многом межличностным отношениям теперь придавался политический характер: пленум назначил комиссию «по расследованию деятельности ВЛуки» и по подготовке закрытого письма к членам партии. В процессе подготовки письма, как свидетельствуют документы российских архивов, политическая направленность обвинений Луки выступила в полной мере. Но она вызвала протест некоторых членов Политбюро. Против обвинения ВЛуки в правом уклоне протестовал ТДжорджеску, заявив о своем несогласии с текстом письма81.

Позиция Джорджеску немедленно стала известна Сталину. 19

марта 1952 г. он получил информацию, которая была подготовлена в Отделе внешней политики ЦК ВКП(б). В ней, в частности, сообщалось: «В защиту Луки выступил член ПБ Теохари Джорджеску, требовавший коренной переделки письма с тем, чтобы скрыть от партии правооппортунистические ошибки ВЛуки. Против предложения Т.Джорджеску выступили тт. Кишиневский, Мо- гиорош, Константинеску...»82 Как впоследствии сообщал Г.Деж Лаврентьеву, на следующем заседании Политбюро, когда продолжалось обсуждение доклада об итогах финансовой реформы, Мо- гиорош и др. выступили с резкой критикой деятельности Луки, и Могиорош в своем выступлении предложил освободить Луку от обязанностей министра финансов83.

В связи с тем, что Т.Джорджеску не согласился с той частью письма, где подвергалась критике правооппортунистическая линия В .Луки, и настаивал на том, чтобы коренным образом переделать письмо, «было внесено предложение квалифицировать в протоколе ПБ выступления Джорджеску как адвоката оппортунизма. После этого Джорджеску не настаивал на своем предложении и голосовал за письмо ЦК»84.

Хотя в справке, направленной И.В.Сталину, ничего не говорилось о позиции, занятой на заседании Политбюро ЦК РРП А.Паукер, Москве тем не менее по дипломатическим каналам стало известно, что она «выступила по существу в защиту ВЛуки и Т.Джорджеску»85.

Позиция Джорджеску представляла для Г.Дежа немалую опасность. Он получил еще одного оппонента, в руках которого был сконцентрирован контроль за карательными органами, госбезопасностью и партийными кадрами. Поэтому отнюдь не случайно Г.Деж на встречах с советскими советниками в марте—апреле 1952

г. большое внимание уделил критике позиций Джорджеску, считая его «наиболее опасным, чем Лука»86. По сообщению военного советника Ряпосова, Г.Деж в своих беседах с ним расценивал выступления Джорджеску на заседании Политбюро «как попытку прощупать единство и крепость ЦК РРП после пленума и возможность сколотить блок»87.

При этом Г.Деж настойчиво обращал внимание советской стороны на негативные последствия сосредоточения трех высоких государственно-партийных постов в руках Т.Джорджеску. «...Деж указал, — сообщал Ряпосов в Москву, — что сосредоточение власти в руках Теохари, как зам. председателя Совета Министров, ведающего органами народных советов, как Министра внутренних дел, которому подчинены карательные органы, органы Госбезопасности и милиции, как секретаря ЦК, ведающего руководящими партийными кадрами, он считает ненормальным и высказал соображение о необходимости освобождения Теохари с поста министра внутренних дел.

При этом, — продолжал Ряпосов, — тов. Г.Деж указал на исключительную засоренность органов Госбезопасности и милиции чуждыми элементами, как следствие слабой работы этих органов по борьбе с врагами и привел пример. В странах народных демократий вскрыты крупные шпионские гнезда, у нас же, отмечал он, органы Госбезопасности не могут в течение нескольких лет довести до логического конца дела таких матерых врагов, как Патрашкану, заместителя секретаря ЦК Фориша71, Т.Петреску72 и др.» Советник извещал начальника Генштаба С.М.Штеменко о том, что Г.Деж «в ближайшее время будет в Москве и после этого, посоветовавшись там, он примет соответствующее решение и меры...»88

Не располагая информацией о пребывании ГДежа в Москве в апреле—мае 1952 г. и полученных им советах, можно лишь на основе косвенных сведений установить отношение советского руководства к острым разногласиям и борьбе в Политбюро ЦК РРП. Информация Ряпосова с интерпретированными Г.Дежем сведениями о ситуации, а фактически расколе в Политбюро румынской партии была незамедлительно переправлена военным министром СССР А.М.Василевским и С.М.Штеменко политическому руководству страны и, в частности, В.М.Молотову89. 26

мая 1952 г. на заседании Политбюро ЦК РРП при обсуждении вопросов проверки финансовых органов и утверждении протокола заседания Политбюро ЦК РРП от 13 марта позиции ВЛуки, Т.Джорджеску и А.Паукер уже расценивались как наличие фракционной группы. 26—27 мая 1952 г. пленум ЦК РРП, заслушав доклад Г.Дежа о существе правого уклона в партии, сконцентрировал внимание на разборе «дел» Луки, Джорджеску и Паукер. Как позднее рассказывал советскому послу Г.Деж, «эта тройка игнорировала коллегиальность в работе, не допускала по своему адресу каких-либо замечаний, стремясь обезволить работников Центрального Комитета»90.

Подвергшиеся критике, по констатации секретаря ЦК РРП М.Константинеску, пытались «уйти от ответственности». Стремление Луки оправдаться тем, что «финансовую политику он проводил при помощи постоянного советского советника Доброхотова» было квалифицировано Г.Дежем как «клевета на советского товарища». Джорджеску и Паукер, соглашаясь с критикой, отвергали обвинения во фракционной деятельности и в том, что были лидерами «примиренчества с правым уклоном».

При формировании нового состава Политбюро ЦК РРП судьба «фракционеров» была решена: все они не были избраны в состав политбюро, а их партийные функции перешли к наиболее жестким критикам «правого уклона». В итоге Г.Деж сконцентрировал в своих руках контроль за финансами, обороной, внутренними делами и внешней торговлей91.

Рассматривая результаты пленума ЦК РРП, важно подчеркнуть, что в новый состав руководства партии не был введен ни один из лидеров бывших левых социал-демократов. Более того, диктат ГДежа и его группировки на пленуме был столь откровенен, что ранее входивший в Политбюро бывший социал-демократ Л.Радачану заявил свою позицию следующим образом: «...Он не возражает против того, что он и никто из социал-демократов не избран в руководство ЦК, но просит отметить в решении пленума, что он не замешан в правом уклоне»92.

Решениями пленума ЦК РРП вся власть в партии и стране концентрировалась в руках ГДежа, который взял на себя руководство и Советом министров. Кроме того, было решено создать, наряду с МВД, отдельное министерство государственной безопасности73, в подчинении которого в 1953 г. было 55 тыс. военнослужа-

СП

щиху-\

Такие перемены в руководстве румынской компартии и государства вряд ли могли происходить без ведома и одобрения Москвы.

Вскоре после пленума, в начале августа 1952 г., В.Лука был арестован, затем судим и приговорен к смертной казни. 4 октября 1954

г. этот приговор был заменен на пожизненные исправительные работы. Он умер в тюрьме 27 августа 1963 г. Судьба Т.Джорджеску сложилась иначе. Он был исключен из партии, понижен в должности и отправлен на работу корректором в издательство политической литературы93. Осенью 1952 г. после ареста Луки в условиях нараставших экономических трудностей по стране прокатилась волна репрессий. Она коснулась в первую очередь среднего звена партийных функционеров (секретари райкомов, горкомов и т.д.). Им инкриминировалась «враждебная деятельность», которая якобы выражалась в противодействии «созданию коллективных хозяйств», в распространении всевозможных слухов, в призывах «саботировать мероприятия партии и правительства»96.

Что касается А.Паукер, то, выведенная из состава Политбюро, она до конца января 1953 г. оставалась министром иностранных дел. Можно предположить, что эта политическая «фигура» с ее ко- минтерновскими корнями и (что более важно) с тесными связями в СКК, а затем с советскими дипломатами, и прежде всего с послом С.И.Кавтарадзе, была Г.Дежу трудна для полного уничтожения. Это предположение подтверждается тем фактом, что Кавтарадзе перед своим отъездом из Бухареста летом 1952 г. спрашивал Г.Дежа, «не имеется ли возможности сохранить Паукер». Более того, по информации Г.Дежа, посол демонстративно просил Елену Киву, работавшую в МИД Румынии, передать привет Паукер97.

В свете этого предположения становится понятным, почему после отъезда С.И.Кавтарадзе Г.Деж и его окружение в беседах с советскими дипломатами фокусировали информацию на компрометации А.Паукер. При этом ими была точно избрана версия, которую Москва не могла оставить без реакции, нужной Г.Дежу. Еврейка по национальности, Паукер обвинялась в связях с сионистами. Ей инкриминировали решающую роль «в освобождении израильских шпионов» в 1950 г. Следует заметить, что в беседах с советским послом А.ИЛаврентьевым 9—10 августа 1952 г. ГДеж не преминул подчеркнуть: «...А.Паукер по этому вопросу беседовала с тов. Кавтарадзе. Он (Г.Деж. — Авт.) не знает содержания этой беседы. На соответствующий вопрос Дежа Кавтарадзе ответил ему, что А.Паукер уже ангажировалась перед израильским посланником»98.

Давая такую информацию А.И.Лаврентьеву, Г.Деж стремился политически скомпрометировать и советского дипломата, покинувшего Румынию, и А.Паукер, пока еше министра иностранных дел. В связях и поддержке сионистов Г.Деж обвинил и ВЛуку, который якобы через свою жену предупредил руководителей еврейских организаций о предстоящих их арестах99.

В последующих беседах в сентябре—декабре 1952 г. с советскими представителями Г.Деж и его окружение наращивали подачу компромата антисемитской направленности в Москву. Его центральной фигурой все больше становилась Паукер100. Поэтому вопрос Лаврентьева о возможных связях «группы» Р.Сланского с румынскими лицами, заданный 6 декабря 1952 г., не только демонстрировал заинтересованность Москвы в обнаружении таких связей, но и был нужен Г.Дежу как сигнал к действию. 23

января 1953 г. А.Паукер была отстранена от должности министра иностранных дел101. Это стало своеобразным прологом к массовым антисемитским акциям в Румынии, которые Г.Деж напрямую увязывал с прошедшими в Москве арестами «террористической группы врачей» и процессом Сланского в Праге. «Мы публиковали, — сообщал Г.Деж советским дипломатам, — ход следствия в румынской прессе (речь идет о процессе Сланского. — Авт.), причем, учитывая наличие большого количества еврейского населения в Румынии, а также возможности проявления антисемитских выступлений, мы очень внимательно относились к публикации материалов о процессе и избегали резких формулировок. Я лично, — сказал Г.Деж, — следил за этим и несколько раз изменял наиболее резкие формулировки, которые могли бы привести к ненужному обострению отношений между румынским населением и еврейским... в ЦК стали поступать ряд писем (так в тексте. — Авт.), сигнализирующих о неблагополучном положении в некоторых учреждениях, в которых подвизаются еврейские националисты и различные сомнительные лица. Ряд сигналов подтвердился, и ЦК уже принял необходимые меры»102. Среди этих мер было закрытие в январе 1953 г. еврейского демократического комитета и других национальных комитетов, за исключением армянского, а также намерения подвергнуть изоляции «еврейских буржуазных националистов»103.

20 февраля 1953 г. была арестована А.Паукер. Но смерть Сталина (5 марта 1953 г.) и последовавшая в начале апреля реабилитация арестованных врачей в Москве104, спутали планы Г.Дежа. 20

апреля 1953 г. Паукер без приговора была освобождена из тюрьмы и направлена под домашний арест105.

Параллельно с «раскручиванием» «дела» ВЛуки, осенью 1952 г. руководство РРП активизировало «вопрос» о Л.Патрашкану, находившемся в заключении с 1949 г. и обвинявшемся «в организации государственного переворота». Теперь появился замысел связать «дело» Патрашкану с «правыми уклонистами» — ВЛукой,

Т.Джорджеску и А.Паукер и организовать процесс при закрытых дверях, опубликовав в печати только обвинительное заключение, свидетельские показания и приговор106.

В феврале 1953 г. следствие по «делу» Л.Патрашкану, как сообщал Г.Деж в советском посольстве, подходило к концу. Бывший член Политбюро ЦК компартии Румынии рассматривался теперь как американский шпион, который «создал повстанческий центр и готовил переворот в стране»107.

Осенью 1953 г., когда румынская сторона вновь предложила советскому посольству обсудить вопрос организации процесса над Патрашкану, который, по мнению секретаря ЦК РРП И.Кишиневского, «будет иметь значение больше для заграницы, чем для страны... народ его, по всей вероятности, не помнит», получила предложение — «посоветоваться в Советском Союзе, направив туда обстоятельную записку по этому поводу»108.

С уверенностью можно утверждать, что «контакт» Г.Дежа с Москвой по этому вопросу состоялся в феврале 1954 г. Во время визита Г.Дежа в Москву он передал Г.М.Маленкову следственные материалы по «делу» Патрашкану. Маленков в свою очередь поручил М.А.Суслову и В.А.Зорину дать предложения по этому вопросу109. Не располагая документом, подготовленным Сусловым и Зориным, можно высказать некоторые предположения. Поскольку на состоявшемся в апреле 1954 г. судебном процессе Патрашкану был вынесен вскоре приведенный в исполнение смертный приговор, допустимо сделать вывод, что Москва или по меньшей мере не высказала возражений, или предоставила румынской стороне полную свободу действий.

Таким образом, внутрипартийные репрессии 1951—1953 гг., утратив видимость прежнего идеологического обрамления (антити- тоизм, буржуазный национализм) приобрели новую окраску: борьба с «вражеской американо-сионистской агентурой внутри партии». Хотя порой в пропаганде сохранялись привычные для предыдущего этапа репрессий обвинения в «связях с Тито», политические процессы 1951—1953 гг. в ряде стран (Чехословакия, Румыния) вылились по сути дела в откровенный политический антисемитизм. Это было напрямую связано с внутренней политикой советского руководства и широкой антисемитской кампанией в СССР. Однако, что касается стран Восточной Европы, то здесь Москва позволяла избирательно использовать прямой политический антисемитизм, о чем весьма наглядно свидетельствовало развитие ситуации в Венгрии и Польше. Безусловно, репрессии против В.Луки, А.Паукер и в особенности Р.Сланского воспринимались как «знаковые» явления узким руководством ВПТ и ПОРП, где ключевые позиции занимали коммунисты еврейской национальности. Судьба Сланского наглядно демонстрировала возможное развитие ситуации и заставляла М.Ракоши, М.Фаркаша, Я.Бермана, С.Радкевича и др. развивать репрессивную активность, направляя ее нередко против коммунистов — представителей титульной нации и теоретически обосновывая это сталинским тезисом об обострении классовой борьбы. 1

См. подробнее: Костырченко Г.В. В плену красного фараона. М., 1994. С. 58—95; Он же. Тайная политика Сталина. М., 2001. Гл. IV, V; Зубкова Е. Послевоенное советское общество: Политика и повседневность 1945—1953. М., 2000. С. 205—209. 2

Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953 гг. Т. I. 1944—1948. М.; Новосибирск, 1997. С. 940. 3

Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953 гг. Т. II. 1949-1953. М.; Новосибирск, 1998. С. 172-173. 4

Там же. С. 176-177. 5

АЛ РФ. Ф. .45. Оп. 1. Д. 360. Л. 31-35. 6

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1301. Л. 187. 7

Там же. Л. 186. 8

Там же. Л. 178. 9

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 151. Л. 45; AAN Zespoi КС PPR-PZPR. sygn. 237/11-5. S. 38. 10

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 151. Л. 43. 11

Там же. Ф. 45. Оп. 1. Д. 360. Л. 71—73. 12

Там же. Ф. 3. Оп. 66. Д. 151. Л. 45—46. 13

Там же. Ф. 45. Оп. 1. Д. 360. Л. 75, 78. 14

Там же. Ф. 3. Оп. 66. Д. 139. Л. 174. 15

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1154. Л. 19. 16

Там же. 17

Там же. Л. 15, 17, 18. 18

Там же. Ф. 3. Оп. 74. Д. 46. Л. 19. 19

Костырченко Г.В. В плену... С. 7. 20

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 626, 658—660. 21

Там же. С. 665, 659. 22

Там же. С. 665, 668. 23

Там же. С. 788. 24

Rainer М. J?nos. Op. cit. 118. old.

2s АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 812. Л. 119. 26

См.: L?bl E. Svedectvo о procese s vedemm protistatneho centru na iele s Rudolfom Slanskym. Brno, 1968. 27

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 806. Л. 84-85; РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1362. Л. 223-224. 28

К politickym proces?m v Ceskoslovensku 1948—1954... S. 19—20. 29

См.: Дело Сланского // Вопросы истории. 1997. № 3. C. 10—20. 30

АП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 394. Л. 103-104. 31

Там же. 32

Там же. Л. 104. 33

Там же. Л. 105. 34 Там же. Л. 107. 35

Там же. Л. 104. 36

Каплан К. Возвышение и падение Алексея Чепички // Вопросы истории. 1999. № 10. С. 82—93. 37

Посетители кремлевского кабинета И.В.Сталина // Исторический архив. 1997. № 1. С. 24. 38

Каплан К. Возвышение и падение Алексея Чепички. С. 88. 39

АП РФ. Ф. 45. On. 1. Д. 394. Л. 105. 40

Kaplan К. Report on the Murder of the General Secretary. Columbus (Oh). 1990. P. 126. 41

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 580. 42

АП РФ. Ф. 45. On. 1. Д. 394. Л. 112. 43

Там же. Л. 113. 44

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 610. Л. 177-180. 45

АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 33. П. 191. Д. 16. Л. 71. 46

Там же. Л. 70. ? 47

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 812. Л. 122. 48

Kaplan К. Op. cit. Р. 142-143. 49

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 811. Л. 148, 151, 152. 50

Там же. Д. 812. Л. 121. 51

Там же. 52

Там же. Ф. 45. On. 1. Д. 394. Л. 124. 53

АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 35. П. 226. Д. 15. Л. 6. 54

Zpravy Pillerovy komise... Т. 1. S. 79. 55

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 884. Л. 314. 56

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 806. Л. 93. 57

Цит. по: Lobl Е. Svedectvi... S. 42. 58

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 861. Л. 188. 59

АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 40. П. 202. Д. И. Л. 239. 60

Там же. 61

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1306. Л. 66. 62

Barbulescu М., Deletant D., Hitchins К., Papacostea §., Teodor P. Is- toria Romaniei. Buc., 1998. P. 510—511; Constantiniu F. О istorie sincera a poporului roman. Buc., 1999. P. 450. 63

Восточная Европа в документах... Т. I. 1944—1948. С. 565. 64

Там же. С. 581-582. 65

Там же. С. 636. 66

Там же. С. 697—699. 67

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 80. 68

РГАСПИ. Ф. 575. On. 1. Д. 33. Л. 65. 69

АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 37. П. 154. Д. 8. Л. 5. 70

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1306. Л. 5-6. 71

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 201. Л. 144; Посетители кремлевского кабинета И.В.Сталина. С. 20. 72

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 201. Л. 1, 4; РГАСПИ. Ф. 3. Оп. 74. Д. 46. Л. 55. 73

Восточная Европа в документах... Т. 11. 1949—1953. С. 286—288. 74

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 201. Л. 144. 75

Там же. Л. 95. 76

Там же. Л. 143, 145. 77

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1306. Л. 62. 78

АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 209. Л. 78. 79

Там же. Д. 201. Л. 147. 80

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 855. Л. 127-128.

« Там же. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1306. Л. 64. 82

Там же. Л. 56. 83

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 790. 84

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1306. Л. 56. 85

АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 40. П. 202. Д. 12. Л. 85. 86

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1306. Л. 64. 87

Там же. Л. 63. 88

Там же. Л. 64—65. 89

Там же. Л. 58. 90

Восточная Европа в документах... Т. II. 1949—1953. С. 810. и РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1306. Л. 76-79. 92

Там же. Л. 78. 93

Там же. Л. 78; Barbulescu М., Deletant D., Hitchins К., Papacostea ?. Teodor P. Op. cit. P. 498. 94

Scinteia. 10 noiembrie 1954. 95

Arhivele Totalitarismului. 1994. № 3. P. 251—252. 96

АВП РФ. Ф. 0125. On. 40. П. 202. Д. 12. Л. 160. 97

АП РФ. Ф. 3. On. 66. Д. 209. Л. 88. 98

РГАСПИ. Ф. 17. On. 137. Д. 855. Л. 130. 99

Там же. Л. 130-131. 100

АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 40. П. 202. Д. 11. Л. 32; РГАСПИ. Ф. 82 Оп. 2. Д. 1306. Л. 137-138. 101

Arhivele Totalitarismului... P. 252—253. 102

АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 41. П. 215. Д. 12. Л. 112.

,03 Там же. Л. 84. 104

Пихоя Р.Г. Указ. соч. С. 103. 105

Arhivele Totalitarismului... P. 252—253.

'06 АВП РФ. Ф. 0125. On. 41. П. 215. Д. 13. Л. 149-151; Оп. 40. П. 202 Д. 11. Л. 25-27, 107

АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 41. П. 215. Д. 11. Л. 152. 108

Там же. Д. 13. Л. 149-151.

I»9 РГАСПИ. Ф. 87. On. 1. Д. 14. Л. 186. 2.