ГЛАВА XII АНГЛИЯ В 1832—1848 гг. ЧАРТИЗМ

Тридцатые и сороковые годы XIX в. были периодом внедрения машинной индустрии, периодом быстрого наращивания темпов во многих отраслях промышленности и новых коренных усовершенствований на транспорте.

Добывающая промышленность развивалась весьма заметным образом; в первую очередь это относилось к выработке угля, которая возросла с 1832 по 1850 г. свыше чем в два раза.

Ведущей отраслью обрабатывающей промыш- Завершение ^ ленности оставалась текстильная. В 1835 г. в ПТ“ГИ ней было занято 340 тысяч рабочих, а в 1850 г. в Англии. Уже э70 тысяч человек. Не меньше половины британского экспорта приходилось на текстильные товары. С 1832 по 1850 г. вывоз британского текстиля увеличился с 17 до 28 миллионов фунтов стерлингов. Все еще велико было число ручных ткачей, но их разорение ускорилось.

Развитие металлургии, машиностроения и сооружение железных дорог составили, пожалуй, наиболее отличительную черту периода 30—40-х годов по сравнению с предшествующими десятилетиями. Правда, сталь до открытия Бессемера (1856) еще не играла существенной роли, но чугуна производилось уже примерно 2 миллиона тонн к 1850 г., что было в два раза больше, чем в 1835 г., и раз в десять больше 1800 г.

Возникали новые промышленные центры, соперничавшие со старыми текстильными городами. Таким крупнейшим индустриальным центром стал, например, город Глазго и его предместья в Шотландии. Металлургические районы Монмоут и Глэморган развивались в этот период также быстрее, чем Ланкашир. Энгельс отмечал, что к началу 40-х годов обработка металла концентрировалась преимущественно в Бирмингеме и Шеффилде,

причем в первом из них имелось тогда уже много предприятий, где «фабричная система царит полновластно»[30] .

В середине 30-х годов началась подлинная железнодорожная лихорадка. Буржуа и иные аристократы спешили сколачивать акционерные общества и наперебой добивались санкции парламента на прокладку той или иной дороги. Один из первых историков железнодорожного строительства — Френсис писал в 1851 г.: «Пресса поддерживала манию, правительство ее санкционировало, народ платил за нее. Железные дороги были одновременно модой и безумием». Действительно, добившись осуществления своих проектов, акционерные общества устанавливали непомерно высокие цены на перевозку грузов и пассажиров и быстро окупали произведенные расходы. Установленный парламентом надзор оказался фиктивным и не ограничивал произвола компаний.

В 1841 г. оказалось возможным на поезде и пароходе за сутки покрыть расстояние из Лондона до Глазго. К 1850 г. почти все крупнейшие города Англии и Шотландии были уже соединены друг с другом. Достижения британских мостостроителей, применение электрического телеграфа на транспорте содействовали успеху. В 1848 г. в Англии имелось уже 6400 километров железнодорожных линий, в то время как во Франции их было 1930, а в России — 438 километров. Железные дороги стимулировали развитие промышленности в северной Англии; железные дороги помогали буржуазии в деле разрушения патриархальных порядков в сельскохозяйственных местностях и мобилизации новых рабочих рук на предприятия.

Развитие промышленности и транспорта, сопровождавшееся усилением эксплуатации трудящихся, привело к обогащению буржуазии в невиданных размерах и окончательно определило соотношение сил внутри самого правящего лагеря. Промышленная буржуазия, которая, как указывал Маркс, «становилась ведущей частью буржуазии»[31], значительно укрепила свое политическое влияние. Энергичную деятельность в 40-е годы развертывают фритредеры — сторонники свободной торговли. Штаб-квартирой фри- тредерского движения являлся центр текстильной промышленности Манчестер. «Процветание Манчестера — синоним благосостояния Англии», — заявляли лидеры фритредеров — фабриканты Кобден и Брайт.

В 1845 г. даже часть торийской партии во главе с Р. Пилем пришла к выводу о необходимости упразднения хлебных законов; в 1846 г. они были отменены. Лендлордам пришлось также пойти на уступки буржуазии в вопросе о налоге на наследство и подоходном налоге. Успех фритредеров был упрочен благодаря ликвидации навигационных актов, в которых британская торгово-промышленная буржуазия больше уже не нуждалась.

После парламентской реформы активизируется

Колониальная английская колониальная политика. В интере- “а сах буржуазии британское правительство добивается приобретения ряда новых земель. Так, Англия навязывает войну Афганистану, но терпит тяжелое поражение (1842). После двух войн с сикхами Англия захватывает Пенджаб (1849). На путях к Индии в 1839 г. был оккупирован район Адена.

На Дальнем Востоке, используя ранее занятый Сингапур как базу, Англия стремилась к «открытию» рынков южного Китая. В результате первой «опиумной войны» (1840—1842) китайский рынок был открыт для купцов Англии.

Она также заполучила для себя многие привилегии в бассейне Янцзы, захватила Гонконг.

В 1841 г. Англия аннексировала Новую Зеландию, а в 1843 i. был ею оккупирован Наталь в Южной Африке. Африканские племена, а также колонисты буры оказывали сильное сопротивление. Последние даже переселились на север от Оранжевой реки, чтобы избавиться от британской опеки.

То обстоятельство, что в 30—40-е годы Англия не вела войн со своими конкурентами из числа капиталистических стран, содействовало решению буржуазией ряда задач внутренней и колониальной политики. Что касается торгового соперничества, то Англии, казалось, уже не приходилось опасаться Франции или какой-либо другой державы: она далеко обогнала своих конкурентов в области индустрии и торговли. Как писал Энгельс, британская буржуазия рассматривала свою страну как «промышленное солнце, вокруг которого вращается все большее число спутников, производящих зерно и хлопок» К ' К середине XIX в. среди всех государств земного шара Англия считалась самой могущественной и процветающей державой.

Но напрасно мы искали бы свидетельств роста благосостояния трудящегося населения Великобритании. Жизненный уровень широких слоев английского народа не только не повысился в 30—40-е годы, он продолжал снижаться. Социальные контрасты увеличивались. «Среди всего этого изобилия народ погибает», — восклицал известный публицист и историк Карлайль. «Англия разделена на две нации. Это бедные и богатые», — вторил ему Дизраэли. Он добавлял, что между этими двумя нациями пролегла глубокая пропасть. «Шерстяные короли» и «хлопковые лорды» в течение ряда десятилетий усиливали эксплуатацию пролетариата и довели ее до чудовищных размеров. Своего апогея угнетение английских рабочих достигло в «голодные сороковые годы».

Иностранных путешественников, посещавших в это время Англию, поражала длительность рабочего дня, «потогонная система», введенная на многих предприятиях, огромное число детей и подростков на фабриках, тяжелые жилищные условия трудящихся. Американец Р. Эмерсон приходил к выводу, что англичане работают раза в три больше других европейцев, а питаются лишь немногим лучше.

Заработная плата оставалась настолько низкой, что рабочие не имели возможности как следует восстанавливать свои силы. На рубеже 40-х и 50-х годов XIX в. рабочий мог купить на свой заработок на 10% меньше продуктов, чем рабочий конца XVIII в. Помимо хлеба и картофеля, рабочие и их семьи не знали почти никакой другой пищи. Положение ухудшалось еще в связи с тем, что на многих фабриках существовала система расплаты товарами, а эти товары, в том числе и хлеб, фальсифицировались.

Подлинной трагедией была судьба детей английского народа. Обычно с 6—8 лет они уже шли работать на фабрику или шахту. Их рабочий день подчас был столь же продолжительным, как и взрослых. В упоминавшемся отчете 1843 г. указывалось: «Почти везде дети работают столько же времени, как и взрослые, — иногда 16, даже 18 часов без перерыва».

Труд женщин и детей до 40-х годов часто применялся на шахтах и в рудниках, а в текстильной промышленности некоторые процессы целиком обслуживались детьми. Всего в 1839 г. в текстильной индустрии трудилось более 80 тысяч детей и подростков. Многие из них находились на ногах все свое рабочее время. Питались дети впроголодь. В воспоминаниях одного рабочего говорилось, что у детей пища была такая же, как у свиней, но полу

чали они ее в недостаточном количестве и пробовали воровать из свиньих кормушек. Романистка Френсис Троллоп писала в конце 30-х годов о погибшем детстве беспомощных детей йоркшира и Ланкашира, «лишенных всех признаков здоровья, радости и даже юности».

Никакой охраны труда на предприятиях не существовало, и количество несчастных случаев с обессиленными рабочими — взрослыми и детьми — было весьма велико.

Результатом варварской капиталистической системы была физическая деградация рабочего люда страны, рост смертности среди трудящихся. Даже внешний вид рабочих производил потрясающее впечатление. «Если пройтись по улицам рано утром, в то время, когда все спешат на работу, прямо изумляешься, как много встречаешь людей, которые производят впечатление чахоточных или близких к этому состоянию», — писал Энгельс о лондонских рабочих. «Бледные, тощие, узкогрудые привидения со впалыми глазами...» ,«. .. бессильные, вялые, лишенные всякой энергии лица»[32] — так выглядели английские пролетарии середины 40-х годов.

Участь безработного населения была еще более катастрофической. Не только в периоды частых кризисов, но и в годы «процветания» промышленности количество пауперов в связи с разорением ремесленников продолжало быть очень значительным. Так, в 1845 г. безработных или имевших лишь случайные заработки насчитывалось больше 1,5 миллиона человек. Легко понять, что количество эмигрантов из Англии росло довольно быстро, составляя уже свыше 250 тысяч человек в год в конце 40-х годов.

Отчеггы ряда королевских комиссий о положении различных групп населения, разоблачения фабричного инспектора Хорнера о бешеной эксплуатации детей, замечательные творения Диккенса, Ш. Бронте и других английских писателей — все это приковало внимание британской общественности к вопросу о тяжелой доли рабочего класса. Но фабриканты и горнозаводчики не собирались изменять условий труда. Доводы лицемеров-буржуа сводились, например, к тому, что продолжительный рабочий день нужен, чтобы предотвратить распространение пороков среди пролетариата. На самом же деле пороки и невежество были, разумеется, союзниками правящих кругов. Не случайно буржуазия и правительство всячески препятствовали получению образования деть

ми рабочих. В 1839 г. в Англии более трети мужчин и около половины женщин не умели читать и даже подписывать свое имя.

Нечеловеческие условия труда, стремление буржуазии задержать рост классового самосознания рабочих, применение террора по отношению к недовольным и другие методы господства оказались, однако, недостаточными, чтобы удержать рабочих от массовой политической борьбы. Рабочий класс Великобритании расправил свои плечи и заставил эксплуататоров пойти на немаловажные уступки.

Еще. в первые годы после парламентской ре- Раб*°ооео ~ние формы надежды рабочих, ожидавших помощи от победоносных вигов, были развеяны. «Народ разочаровался в реформированном парламенте...», — писал в конце своих дней У. Коббет.

Уже в 1833—1834 гг. рабочий класс усилил борьбу за свои права. Это был период роста тред-юнионов и увлечения рабочих идеями Оуэна. В 1833 г. при участии Оуэна возникло «Общество национального возрождения», выступившее за максимальную заработную плату и 8-часовой рабочий день. В начале 1834 г. на базе профсоюза строительных рабочих был создан Великий национальный консолидированный профессиональный союз, который насчитывал до полумиллиона членов, включая и женщин-работниц.

Попытка объединения рядов рабочего класса сопровождалась ростом стачечного движения. Значительным тиражом (до 30 тысяч экземпляров) стал расходиться орган революционных профсоюзов «Пионер», издававшийся Джемсом Моррисоном.

Однако буржуазия обрушилась на тред-юнионы, не давая им времени сплотиться. Несколько стачек и локаутов окончились поражением рабочих; идея всеобщей забастовки, получившая довольно широкое распространение, оказалась несостоятельной из- за недостатка средств и слабой организованности рабочих. Против забастовщиков власти применяли войска; для подрыва тред- юнионов фабриканты изобрели особый «документ»: на работу стали принимать лишь тех, кто отрекался в нем от принадлежности к профсоюзам. Наконец, был устроен провокационный процесс над шестью сельскохозяйственными рабочими Дорсетшира, все они были приговорены к семилетней ссылке за океан по обвинению в нарушении одного из драконовских законов 1799 г.

Распад Великого национального союза был предрешен также раздорами между его руководителями, особенно между Оуэном, все еще стоявшим за «солидарность классов», и лидерами тред- юнионов (Смитом и Моррисоном). В августе 1834 г. Союз тред- юнионов перестал существовать, и в последующие несколько лет тред-юнионы, действуя весьма раздробленно, робко выступают лишь по отдельным экономическим вопросам. Решимость рабочих отстаивать свои интересы не была, однако, сломлена, и во второй половине 30-х годов основным руслом пролетарского движения становится политическая борьба.

Этому способствовало начало длительного экономического кризиса, а также недовольство народа новым «Законом о бедных», принятым в 1834 г. Инициаторы закона — фабриканты откровенно говорили о необходимости заставить население сельскохозяйственных округов перебраться в промышленные центры севера; им нужны были «белые рабы», их дешевые рабочие руки. Из южных графств на север хлынул поток пауперов, готовых на все, чтобы избежать каторжных условий в «работных домах». Между тем текстильные предприятия Ланкашира и йоркшира еще с конца 1836 г. оказались в полосе кризиса. Газета «Манчестер тайме» писала весной 1837 г.: «... В этом городе и его окрестностях многие фабрики работают лишь четыре дня в неделю. ..»

В дальнейшем кризис перекинулся и на другие отрасли промышленности. К тому же вновь подскочили цены на зерно, что было особенно чувствительным для безработных, число которых непрерывно увеличивалось. Так, например, в Болтоне, где в 1838 г. из 50 предприятий было закрыто 30, пять тысяч человек буквально погибали с голода.

Именно в такой напряженной обстановке комиссия по введению нового «Закона о бедных» перенесла свою деятельность на север. В Ланкашире и особенно в йоркшире началась упорная борьба, причем она переросла рамки саботажа деятельности комиссии. В Хаддерсфилде в течение многих месяцев, несмотря на применение войск, народ не давал властям ввести новый закон в действие. В июне 1837 г. дело дошло здесь до мощных народных выступлений, причем была разрушена местная «бастилия для рабочих» — работный дом и трудящиеся в течение нескольких дней были хозяевами положения в городе. По всему йоркширу стали создаваться комитеты борьбы за уменьшение рабочего дня. В ноябре 1837 г. произошли кровавые столкновения между войсками и народом в Бредфорде; в официальном донесении говорилось, что «многие лица получили серьезные повреждения из-за ран, нанесенных саблями, и от огнестрельного оружия».

Все более популярными становились лозунги массовой стачечной борьбы и революционного восстания. Не случайно широкую известность на севере уже в 1836 г. завоевали такие агитаторы, как Ф. О’Коннор, вскоре ставший лидером чартизма, и Дж. Р. Сти- фенс, выступавший в то время с пламенными призывами использовать «огонь и кинжал» для разрушения дворцов и ниспровержения богачей.

Революционным брожением были охвачены к этому времени и многие города Шотландии. Еще в 1836 г. здесь была по инициативе Джона Тейлора создана «Национальная радикальная ассоциация Шотландии», выступившая за коренные реформы в стране.

Ситуация, сложившаяся на севере, а также распространение кризиса и его последствий на Лондон безусловно повлияли на развертывание движения за хартию, первоначальным центром которого стала английская столица.

Y              В Лондоне еще летом 1836 г. столяр Ловетт,

к              владелец типографии Гетерингтон и их друзья

создали «Ассоциацию рабочих». В первые месяцы новая организация находилась под сильным влиянием буржуазных радикалов, стремившихся, как говорил один из них, положить конец «отчуждению рабочих от средних классов». Будучи последователем Оуэна, Ловетт старался ограничить ее деятельность безобидными диспутами, он прививал рабочим свои взгляды о необходимости длительного процесса воспитания народа как первоочередной задачи.

Только в феврале 1837 г. Лондонская ассоциация сделала серьезный шаг вперед, сформулировав народную хартию (чартер) и оказавшись сразу — несколько неожиданно для самой себя — на гребне мощного политического движения, вскоре же получившего наименование чартизм.

По существу хартия сводилась к требованию всеобщего избирательного права при тайном голосовании; она была сформулирована как петиция парламенту и немедленно получила широкий отклик в стране. Небезынтересно отметить, что требования распространить избирательные права на женщин не были включены в хартию. С другой стороны, из петиции вытекало, что полное равенство прав должно получить население Ирландии. Это обстоятельство вызвало возражения со стороны бирмингемского радикала банкира Атвуда, обещавшего в других вопросах поддержку Ловетту при внесении петиции в парламент.

Нечего и говорить о том, что правительство и обе политические партии отнеслись с нескрываемой враждебностью к идее предлагавшейся избирательной реформы, которая могла в условиях революционного брожения тех лет опрокинуть все английские порядки. После вступления на престол королевы Виктории и выборов, состоявшихся в конце 1837 г., лорд Джон Рассел от имени правительства еще раз подчеркнул, что новой парламентской реформы не будет, ибо уже в 1832 г. законодатели дошли до «предельной точки». Между тем трудящиеся повсеместно подписывались под петицией; они надеялись на то, что после принятия хартии их чаяния будут, наконец, удовлетворены. «Миссионерам» Лондонской ассоциации, посланным в разные части страны, не приходилось много агитировать за создание филиальных обществ: уже вскоре после опубликования петиции создалось свыше сотни таких местных организаций.

В промышленных центрах прокатилась первая волна массовых митингов, принявших поистине грандиозные размеры в 1838 г.

Испуганные власти чинили различные препятствия при проведении митингов; очень трудно было, например, отыскать помещения для собраний; впрочем, большинство митингов были настолько многочисленными, что никакие залы не вмещали желающих присутствовать. Наряду с митингами стали происходить

гигантские процессии. Так, на «Священном холме» Керсал Мур, возле Манчестера, 28 сентября собралось около 300 тысяч человек. Состоялась демонстрация в сопровождении 20 оркестров. Рабочие несли множество флагов и плакатов. Своеобразной традицией стали ночные митинги и шествия при свете факелов... «С осени 1838 г. митинги стали принимать грозный характер», — писал хроникер чартистского движения. Пытаясь приостановить развертывание движения, правительство объявило митинги с факелами вне закона и установило наказание за участие в них.

По мере того как ширилось движение, стали обнаруживаться серьезные расхождения между его участниками. Так, Ловетт и его политические друзья постарались добиться выхода из Лондонской ассоциации молодого типографского рабочего Джулиана Гарии, проявившего уже в 20-летнем возрасте незаурядное дарование революционера-агитатора. Вместе с О’Коннором и другим видным чартистом О’Брайеном Гарни основал весной 1838 г. самостоятельную Демократическую ассоциацию.

В чем же заключались расхождения?

Едва ли следует, характеризуя разногласия в лагере чартистов, исходить из традиционного в исторической литературе деления на «партии» моральной и физической силы. Неоднородность чартизма проистекала прежде всего из того, что к движению — особенно на первом его этапе — примыкали различные буржуазные группировки — Бирмингемский союз Атвуда, часть буржуазии Нортумберленда и Дарэма и т. п. Буржуазные «попутчики» чартизма имели, естественно, свое понимание задач движения. Атвуд и его группа намеревались добиться лишь незначительных политических и экономических реформ. Имелось в виду, в частности, с помощью чартистов добиться от правительства отмены хлебных законов.

Для рабочих принятие пунктов хартии представлялось только началом коренных преобразований. Рабочие уже распознали во многом маневры буржуазии и нередко выступали против нее сплоченным фронтом. Но, конечно, и среди рабочих и ремесленников было много споров о целях, о стратегии и тактике движения.

В целом, как справедливо замечает У. Фостер, у чартистов «не было ясного представления» о конечных перспективах и общих задачах движения. У Ловетта и его группы имелись весьма смутные представления и о непосредственных задачах, какие следовало разрешить. Как сторонник учения Оуэна, он непрочь был поговорить о «равенстве социальных прав», но не решался акцентировать эту часть программы. Конечно, на позицию группы Ловетта оказывал большое влияние сам социальный состав Лондонской ассоциации, многих членов которой О’Коннор не без оснований называл «мелкими лавочниками».

Отчетливого представления о конечных целях чартизма не имели и деятели «левого крыла». Пожалуй, в 30-е годы лишь Джемс Бронтер О’Брайен серьезно занимался вопросами социально-экономического переустройства общества.

О’Брайен испытал сильное влияние идей французской революции и был их пропагандистом на английской почве. Ему удалось издать в Англии записки Буонаротти о заговоре Бабефа; он смело выступил с книгой о Робеспьере, опровергая господствовавшие тогда взгляды о якобинцах. Вместе с тем, обладая немалыми знаниями и ясным логическим умом, тесно общаясь с рабочими, О’Брайен стремился обобщить опыт революционных выступлений английского пролетариата.

Он клеймил несправедливость британских порядков, писал о несовместимости интересов буржуазии и рабочих. «Палата общин, министерство и королева, — говорил он в 1839 г., — представляют собой орудия средних классов. Действительная борьба рабочих должна быть проведена против средних классов». «Первый удар революции следует направить против тех, кто извлекает прибыль», — писал О’Брайен в своей «Жизни Робеспьера». Идея создания самостоятельной политической рабочей партии также выдвигалась О’Брайеном. Однако длительное время в центре теоретических построений О’Брайена была мысль, что залогом успешного преобразования общества может стать национализация земли; только позднее, когда О’Брайен уже принимал меньшее участие в чартистском движении, он стал рассматривать также планы национализации шахт, рудников и фабрик.

На крайнем левом фланге чартистского движения мы видим привлекательную фигуру Джулиана Гарни. Сын моряка, Гарни с 16 лет работал в типографии Гетерингтона и одно время входил в Лондонскую ассоциацию. Гарни был не удовлетворен деятельностью ассоциации Ловетта, он даже пришел к мысли что она стала орудием в руках врагов народа. Гарни не раз говорил об опасности, грозившей движению со стороны буржуазных попутчиков. «Лицемерная» и «изменническая» буржуазия «присоединяется к движению лишь затем, чтобы расколоть его», — указывал он. Демократическая ассоциация, секретарем которой являлся Гарни, отстаивала ту точку зрения, что рабочие «должны полагаться на себя и только на себя». Демократическая ассоциация была «самой радикальной фракцией английской партии движения в 1838—1839 гг.». В ее составе мы видим ткачей и других низкооплачиваемых рабочих столицы. Если ассоциация Ловетта насчитывала не более 400 членов, то в Союзе Гарни участвовало до 3 тысяч человек. Энгельс отмечал, что передовые лондонские рабочие, входившие в Демократическую ассоциацию, были воодушевлены якобинскими идеалами 1793 г. Сам Гарни не уставал напоминать о том великом примере борьбы со старым миром, какой показали французские трудящиеся в конце XVIII в.

С апреля по июнь 1839 г. Гарни издавал революционную газету «Лондонский демократ». Как ставились в ней вопросы о задачах чартизма и способах их осуществления?

В передовой статье «Лондонского демократа» от 27 апреля 1839 г. отмечалось, что, выступая за хартию, необходимо добиваться не только политического, но и социального равенства. «Социальное равенство означает, что горы богатства должны быть разрушены, для того чтобы заполнить долины нужды». Та картина, которую при этом рисовала газета перед читателями, не была лишена элементов утопических мечтаний: «Каждый будет иметь хорошенький домик с садиком впереди дома или позади его . . .» Однако сильной стороной Гарни являлась его последовательная позиция противника капитализма как «злейшего врага» рабочих. «Буржуазные правители не пойдут на добровольные уступки, — писал соратник Гарни Кумб в упомянутой статье. — Наши тираны не уступят справедливости, если не будут к этому принуждены». Поэтому нужно вырабатывать тактические средства достижения намеченных целей, подготовлять вооруженное выступление.

Вопросы тактики приобрели среди чартистов особое значение к началу 1839 г., когда необходимо было решить, что же делать, если парламент отвергнет петицию чартистов. Именно в связи с выдвижением этих проблем распад движения на сторонников «моральной» и «физической» силы приковал всеобщее внимание.

Верный своим воззрениям, Ловетт продолжал утверждать, что «нужны не ружья, а воспитание и дисциплинирование народных масс . . .» Из-за соглашательской позиции Лондонской ассоциации рабочих по отношению буржуазных радикалов вопрос о создании пролетарской политической партии долгое время не ставился.

Гарни понимал, что ударной силой движения могут быть прежде всего пролетарские массы промышленного севера. Вопросам организации чартистского движения в национальном масштабе Гарни не уделял тогда много внимания, но с большой силой подчеркивал неизбежность обострения классовой борьбы. «Предатели те, кто проповедует промедление», — писал он в апреле 1839 г. Необходимо вооружаться и еще раз вооружаться! Гарни пробовал разработать конкретный план, с помощью которого можно заставить правительство принять хартию. Он полагал, что движение миллиона рабочих на Лондон приведет к этой цели. «Есть только один способ добыть хартию: это — восстание» — таков был лозунг Гарни.

Промежуточную позицию в спорах приверженцев двух тактических направлений занимал Фергюс О’Коннор. Если именно он считался лидером партии «физической силы», то это во многом объяснялось тем, что центром чартистского движения в 1838—1839 гг. являлся уже не Лондон, а северная и средняя Англия, где десятки тысяч рабочих были настроены по-боевому.

Прислушиваясь к требованиям масс, формулируя лозунги, которые отвечали их сокровенным помыслам, О’Коннор стал пользоваться огромным влиянием в рабочей среде. «... В нем было много привлекательного, — вспоминал один из современников. — Его красивая, мужественная фигура и могучий баритон давали ему большие преимущества как народному вождю. Его речь была богата ирландским юмором и часто выявляла тонкое знание людей». Но О’Коннор был не только выдающимся оратором своего времени, он являлся также даровитым публицистом и организатором. Когда осенью 1837 г. рабочие йоркшира собрали деньги и задумали выпускать свою газету, ее издание они поручили О’Коннору. Первый номер еженедельной газеты «Северная звезда» вышел в Лидсе 18 ноября 1837 г., она быстро превратилась в наиболее авторитетный чартистский орган. Хотя тираж «Северной звезды», по-видимому, никогда не превышал 50 тысяч экземпляров, но это была весьма значительная цифра для той эпохи, а кроме того, газета переходила из рук в руки и проникала зо все уголки страны.

В связи с быстрым подъемом активности фабричных рабочих севера весной 1838 г. встал вопрос о создании их политической организации. В той программе, которую составил О’Коннор, отмечалось отличие методов «Великого северного союза» (как стала называться организация) и Лондонской ассоциации рабочих: следовало подготовляться к применению насилия на тот случай, если «нравственной силы» окажется недостаточно.

Наряду с О’Коннором в йоркшире, Шотландии, Ланкашире выдвинулась еще группа руководителей, многие из которых были простыми рабочими: Лоуэри, Райдер, Пиллинг, Марсден; большим авторитетом стал пользоваться Джон Тейлор, называвший себя «левеллером», т. е. уравнителем. Однако ключевые позиции в руководстве прочно удерживались О’Коннором.

События показали, что О’Коннор при всех его данных не1 обладал качествами подлинного народного вождя. В его взглядах и тактической линии обнаружилось немало заблуждений и шатаний. В области экономических требований О’Коннор выдвигал для рабочих весьма умеренный лозунг: «Хорошая зарплата за хороший труд». Решительно отвергал О’Коннор всякие покушения на принцип частной собственности, а его программа переселения рабочих на землю, провозглашенная позднее, носила откровенно утопический характер.

Личная честность популярного лидера чартистов признавалась даже противниками: на могиле О’Коннора выбита надпись: «...Он умер нищим». Однако неподкупность сочеталась у О’Коннора с честолюбием, приверженностью к эффектным жестам и звонким фразам. О’Коннор привык к торжественным встречам и чествованиям. Так, например, когда в 1837 г. он приехал в Хаддерсфилд, его встречало 8 тысяч человек с факелами и знаменамй, гремели оркестры, а местные ораторы провозглашали, что в лице

О’Коннора Англия имеет неповторимого гения. После выхода из тюрьмы в августе 1841 г. О’Коннор проехал в Йорке на специально сооруженной триумфальной колеснице, охотно принимал различные почести. Для него был изобретен специальный титул «Лев свободы». Конечно, движению вредило не столько тщеславие О’Коннора, сколько путаница в его теоретических воззрениях. Лидер чартизма недостаточно четко понимал, какие исторические зацачи стояли тогда перед рабочим классом, он нередко ошибался и в тактических вопросах. Это стало обнаруживаться постепенно, по мере выявления противоречий пролетариата с буржуазией и радикалами-попутчиками; но уже в 1839 г. по важнейшему вопросу о средствах борьбы за хартию О’Коннор занял непоследовательную позицию.

Вопрос о будущности движения, о его методах Чартистский встал со всей остротой тогда, когда в Лондоне К°ниГ^ассовойРе" 4 февраля 1839 г. собрался съезд чартистов — борьбы в 1839 г. «Всеобщий конвент». Заседания его затянулись на несколько месяцев, причем с 13 мая по 10 июля они происходили в Бирмингеме, а затем были вновь перенесены в столицу.

На конвент съехались 53 делегата, но лишь несколько из них — Гарни, рабочие Марсден и Райдер, отчасти О’Брайен и Тейлор — могли считаться представителями левого крыла. Вскоре число участников конвента стало сокращаться, так как некоторые из них (делегаты бирмингемских радикалов и др.), испуганные размахом движения, покинули заседания чартистского съезда.

Главной темой заседаний стал вопрос о «крайних мерах», какие следует принять, если правительство и палата не изменят своей враждебной позиции в отношении чартистских требований.

Гарни и О’Брайен обращали внимание на рост боевых настроений трудящихся Севера. Последний говорил в конвенте, что рабочим йоркшира надоели речи и они ждут, что им на смену придут дела. О’Брайен был низкого мнения о «моральной силе», за которой не стоит народ, готовый всеми возможными средствами отстаивать свои интересы. Многие другие ораторы, соглашаясь в принципе с этими положениями, все же были еще во власти иллюзий о возможности мирного принятия хартии. В качестве средств давления на властей упоминались изъятие вкладов из банков и отказ от употребления спиртных напитков.

Популярная среди рабочих идея всеобщей забастовки также обсуждалась, но дебаты были довольно бесплодными, и конкретных мер по подготовке к ней почти не было принято.

Между тем обстановка в стране все более накалялась. В апреле 1839 г. начались народные волнения в Уэльсе, а в июле 1839 г. произошло несколько столкновений с полицией и войсками в Бирмингеме и других городах.

Новые могучие митинги собирались в поддержку петиции в Манчестере, Монмутсшире, Уэст-Ридинге, Глазго. Видя боевое настроение масс, некоторые из чартистов стремились раздобыть оружие. Имевший опыт участия в революционных событиях во Франции, Тейлор сумел приобрести пять старых пушек и призывал конвент всесторонне подготовиться к большим вооруженным столкновениям.

Обеспокоенная реакция концентрировала силы. Командование войсками в северной Англии было поручено видному генералу Ч. Непиру. Правда, среди солдат были сочувствующие чартистам, и, возможно, это побудило военные власти действовать осторожно, хотя ряд арестов был уже произведен.

15 июля в Бирмингеме рабочие на время овладели городом, но затем вынуждены были отступить. Еще за несколько дней до этого в Лондоне была, наконец, внесена Атвудом чартистская петиция, но палата отклонила ее после короткого обсуждения. Один из депутатов, Уокли, с горечью заметил, что, пока палата находится в настоящем составе, чартисты могли бы с таким же успехом обратиться со своей петицией к Гибралтарской скале.

После отклонения петиции Лоуэри внес в конвенте предложение о начале всеобщей забастовки с 12 августа. Оно было первоначально принято, но затем 6 августа Центральный совет конвента (куда входил и О’Коннор) опубликовал заявление, в котором «умолял» «братьев-чартистов отказаться от плана священного месяца».

Правительство воспользовалось замешательством чартистов и обрушилось на них с суровыми репрессиями: большинство вожаков движения попало в тюрьмы.

В ночь на 3 ноября 1839 г. произошло восстание горняков Южного Уэльса в Ньюпорте. Первоначальной целью повстанцев было освобождение популярного оратора-чартиста Генри Винсента из Ньюпортской тюрьмы. Однако власти узнали заранее о планах горняков, и они были расстреляны из засады. 10 человек было убито, около 50 ранено. Возглавлявшего восстание Джона Фроста и двух его товарищей приговорили к смертной казни; только в связи с мощным движением протеста в последнюю минуту казнь была заменена для них пожизненной ссылкой. Несколько других чартистов умерло в застенках в Англии.

Волна арестов, закрытие демократических газет, провокационные процессы — такова была обстановка в Англии в первой половине 1840 г.

Рабочие продолжали борьбу. «Назревает ги-

Чартистское гантская революция», — писал в одном из пи- движение              г 10/1П V              гgt;

в 1840—1842 гг. сем началз 1840 г. 1еккереи. Вновь усиливается забастовочное движение, начинает укрепляться контакт между чартистами и тред-юнионами текстильщиков и металлистов. Из крупных народных выступлений 1840 г. отметим забастовку 20 тысяч гвоздарей в Дадли (недалеко от

Бирмингема). Стачка стала перерастать в восстание, все трудовое население поддержало забастовщиков, часть предпринимателей была схвачена; только вызванные войска подавили это движение.

В этой обстановке создается, наконец, чартистская партия. На митинге ряда делегатов промышленных городов северной и центральной Англии в Манчестере 24 июля 1840 г. было провозглашено образование Национальной чартистской ассоциации Великобритании. Члены ассоциации обязывались бороться за хартию; все члены получали специальные карточки и платили взносы по два пенса в квартал. Ежегодно должны были избираться Генеральный совет и Исполнительный комитет, однако их функции не были точно определены.

Отсутствие ясно очерченной программы и общая организационная аморфность ассоциации сказались на дальнейшей судьбе движения; все же в тот период создание партии способствовало новому подъему движения.

Численность ассоциации возрастала довольно медленно; к концу 1841 г. насчитывалось 13 тысяч членов в 282 местных организациях. Отчасти это было связано с отходом от движения «попутчиков», таких, например, как Стифенс. Еще один бывший «попутчик» — хлеботорговец-радикал Стердж в 1841 г. предложил создать специальную организацию по «примирению средних и трудящихся классов». Ловетт также отказался вступить в Национальную ассоциацию. Чартистское движение приобретало чисто пролетарский характер.

Одна из задач, которую стремились решить в 1840—1841 гг. чартисты, заключалась в том, чтобы способствовать скорейшему освобождению арестованных лидеров движения. По всей стране прошла новая волна митингов; некоторые из них были весьма внушительными (в Глазго нескольких освобожденных чартистов приветствовали 200 тысяч человек). Собирались подписи под обращением к парламенту об освобождении заключенных.

Один за другим лидеры были освобождены; по-прежнему возглавлял движение О’Коннор. В связи с парламентскими выборами 1841 г. чартисты решили принять в них активное участие. Популярность чартистской программы была настолько велика, что при наличии избирательных прав у рабочих они провели бы по меньшей мере сто кандидатов в парламент. Однако массы никакими правами не располагали и по инициативе О’Коннора чартисты решили добиваться поражения вигов. В обращении лондонской конференции чартистов провозглашался следующий лозунг: «Голосуйте либо за чартиста, либо за кандидата, враждебного министерству!» Подобная тактика, сводившаяся к «мести вигам», едва ли была особенно удачной. Победившие на выборах тори, как обнаружилось уже в 1842 г., оказались не меньшими врагами рабочих, нежели либералы.

Зима 1841/42 г. проходила в обстановке нового усиления кризиса. Безработица свирепствовала во многих промышленных округах.

Наблюдалось некоторое уменьшение выпуска чугуна и сокращение железнодорожного строительства. В Лидсе число безработных вместе с семьями превышало 16 тысяч; к числу безработных относилась половина рабочих ситцевых фабрик Шотландии. В Стокпорте количество безработных достигало 9 тысяч человек. «Город, — как писала «Северная звезда», — представляет собой одну картину бедности, нищеты и отчаяния. Сотни рабочих ходят по улицам, не имея пищи и не зная, где получить ее . ..» Фабриканты старались урезать и без того нищенскую зарплату тем, кто сохранял работу. Тред-юнионы оказались не в состоянии защищать интересы рабочих. Несостоятельность тактики ряда тред- юнионистов («Северная звезда» метко окрестила ее: «Повернуться спиной к политике») становилась очевидна даже для самых несознательных трудящихся.

Популярность чартизма среди пролетарских масс увеличивалась; наблюдался новый рост ассоциации: в феврале 1842 г. в ней насчитывалось уже свыше 40 тысяч членов, а летом того же года численность партии дошла до 48 тысяч человек.

Дальнейшее пробуждение классового самосознания пролетариата прозвучало в новой петиции, представленной чартистами в 1842 г. Теперь дело шло не только о хартии, но и об уничтожении всех монополий, привилегий и притеснений. В петиции говорилось о том, что «просители имеют в виду существующие монополии избирательного права, бумажных денег, владения машинами, землей, монополии прессы, религиозных привилегий, средств сообщения и множество других . . .» Под петицией подписалось 3 317 702 англичанина — большая часть работоспособного населения страны. Длина петиции превышала шесть миль; пришлось немало поломать головы над тем, как внести ее в здание парламента: в конце концов в палату была внесена лишь часть этого внушительного документа.

Вторую петицию постигла участь первой: за нее голосовали лишь 49 депутатов, в то время как 287 членов палаты не пожелали прислушаться к голосу английского народа.

Отклонение петиции (май 1842 г.) ускорило давно назревший взрыв возмущения. В конце июля и особенно в августе 1842 г. чартистское движение достигло кульминационного пункта — вся рабочая Англия выступила в защиту своих прав.

Почин был положен рабочими-ткачами Стейлибриджа и Аштона, которые в ответ на очередное понижение зарплаты бросили работу. Их поддержали текстильщики соседних рабочих поселков. Центром движения стал Манчестер, где к середине августа работа была приостановлена на всех предприятиях.

В обращении манчестерских тред-юнионов 12 августа к трудящимся Ланкашира провозглашалась необходимость стойкой борьбы против произвола предпринимателей. Тред-юнионы высказались за то, чтобы не ограничиваться борьбой за повышение заработной платы, но добиваться принятия хартии и с ее помощью покончить с ярмом «монопольного и классового законодательства». 16 августа подавляющее большинство делегатов рабочей конференции Ланкашира и йоркшира, также заседавшей в Манчестере, поддержало резолюцию, призывающую использовать всеобщую забастовку для достижения хартии.

К этому времени забастовка охватила не только текстильные и металлургические районы Ланкашира и Йоркшира, но перекинулась на многие другие города и рабочие поселки Уэльса, Стаффордшира, Шотландии. В ряде случаев рабочие становились хозяевами положения на предприятиях, а иногда и в фабричных поселках и городах; почти везде соблюдался революционный порядок.

Власти были в смятении и до того, как сконцентрировали достаточное количество войск, избегали открытых столкновений. 12 августа командующим вооруженными силами был назначен герцог Веллингтон. 15 августа министр внутренних дел Джемс Грэм в послании королеве Виктории с беспокойством сообщал о народных волнениях, указывая, что они принимают «политический аспект». Позднее тот же Грэм говорил в палате: «Мои коллеги и я пережили три тревожных месяца, каких мы раньше никогда не переживали . . .»

Однако и для чартистской ассоциации события и их размах оказались неожиданными. Собранная наспех чартистская конференция в Манчестере (16—17 августа) горячо приветствовала решение тред-юнионов. Но обсуждая перспективу и тактику всеобщей забастовки, некоторые видные чартисты — ив том числе О’Коннор — обнаружили свое неверие в возможность народной борьбы и, пожалуй, даже страх перед перерастанием забастовки в восстание. Они не без основания указывали на то, что стачка плохо подготовлена, но, стремясь оправдать собственную пассивность, начали утверждать, что вся эта забастовка — заговор фритредеров.

О’Коннор вернулся из Манчестера в Лондон, а 27 августа выступил в «Северной звезде» против дальнейшего расширения стачки на севере, причем наперекор фактам утверждал, что в Манчестере бастующие уже потерпели поражение.

Рядовые чартисты в отличие от иных своих лидеров деятельно участвовали в народном движении, однако в целом оно оказывалось без должного руководства, ибо тред-юнионисты, привыкшие к мирным методам борьбы, также не были в состоянии возглавить массы.

Рабочие Англии героически держались, несмотря на отсутствие продовольствия, денег и оружия. Кое-где произошли кровавые столкновения с войсками, так как правительство, оправившись от первоначального шока, наводнило промышленные округа войсками. В подавлении движения участвовали «специальные констебли» из буржуазии. В Блэкберне и Престоне в схватках было убито шесть рабочих, несколько рабочих и болдат было ранено. Вслед за тем правительство предприняло массовые аресты. Все подозреваемые в «беспорядках» были арестованы. В Англии было схвачено не менее полутора тысяч человек; аресты имели место также в Шотландии. Кроме того, в Шотландии были закрыты все прогрессивные газеты. Правительство консерватора Пиля, мстя за пережитый испуг, установило режим полицейской диктатуры. Около ста «мятежников» было отправлено на каторгу в Австралию, хотя некоторым из них, как например У. Эллису, удавалось на суде доказать свою непричастность к преступлениям, в которых их обвиняли. Реакция пыталась не только максимально ослабить чартизм, но и нанести удар тред-юнионам.

Следует подчеркнуть, что бурные события 1842 г. привели к тому, что перепуганные радикалы окончательно противопоставили себя чартистам. Энгельс характеризовал это как «... самое решительное отделение пролетариата от буржуазии»[33].

Оживление в промышленности в 1843—1844 гг. Раб?^« да“снис и некоторое снижение цен на зерно способство- Закон о 10-часо- вали отх°ДУ части трудящихся от активной по- вом рабочем дне. литической борьбы. Вскоре после своего наивысшего подъема чартистское движение оказалось в состоянии серьезного кризиса. Тем не менее мужественная борьба рабочих дала плодотворные результаты уже в середине 40-х годов. Не филантропии господствующих классов и их разуму, а своим революционным выступлениям пролетариат Англии был обязан достижением 10-часового рабочего дня и некоторых мер по улучшению условий труда.

Революционная энергия народа напугала буржуазию, наиболее дальновидные представители которой решили пойти на известные уступки.

Уже в 1842 г. в разгар подъема чартистской агитации через парламент прошел закон, запрещавший работу на шахтах женщинам и мальчикам до 10 лет.

С весны 1844 г. парламент начал обсуждать билль о 10-часовом рабочем дне для подростков и женщин. Во время прений Эшли, Фильден и многие другие прямо подчеркивали, что Англия стоит перед перспективой повторения революционных событий прошлого. Эшли — инициатор билля о 10-часовом рабочем дне — напоминал палате о восстании Джэка Кэда: «Народ взял тогда власть в свои руки, чтобы покончить с злоупотреблениями и гнетом, — говорил он; — если не будут приняты известные меры, это явление повторится снова». Фабрикант Фильден восстанавливал в памяти членов палаты более понятные им картины событий 1842 г. и восклицал: «Хотите ли вы повторения стачки?..» Парламентарии вынуждены были прислушаться к этим голосам, тем более что своеобразным аккомпанементом дебатам в Лондоне была новая мощная стачка 40 тысяч горняков северной Англии, продолжавшаяся свыше четырех месяцев.

Большинство в парламенте решило вначале ограничиться полумерой: летом 1844 г. был проведен билль о 12-часовом рабочем дне для женщин и юношей на текстильных фабриках.

С помощью различных махинаций фабриканты саботировали новый закон, а также ранее принятые решения о запрещении использования труда маленьких детей. Ответом был новый подъем рабочего движения. Митинги 1845—1846 гг. в защиту сокращения рабочего дня и новое усиление активности чартистов встревожили английских правителей и привели к тому, что даже некоторые из прежних противников билля Эшли выступают теперь в его защиту.

В феврале 1847 г. Фильден снова внес соответствующий законопроект на рассмотрение палаты. Огромное количество петиций разного рода было представлено парламенту в поддержку билля Фильдена. Можно ли было игнорировать дальше требования народа? «Это было бы чрезвычайно опасным, — говорил епископ Оксфордский в палате лордов. — Будьте уверены, начнутся попытки рабочих взять силой у сопротивляющейся им законодательной власти то, что они считают принадлежащим себе по праву...»

В мае 1847 г. билль Фильдена был принят парламентом. Согласно новому закону для женщин и подростков на текстильных фабриках с мая 1848 г. вводился 10-часовой рабочий день.

Рабочие-мужчины также вскоре добились для себя 10-часового рабочего дня, причем новый порядок работы распространился на многие отрасли британской промышленности. Правда, рабочие газовых заводов и пекарен, портные и сапожники продолжали и в 50-е годы работать по 65—70 часов в неделю.

Важный шаг в деле защиты здоровья рабочего класса был предпринят в тот период, когда рабочее движение в Англии и Европе вновь усиливалось, когда крепли надежды чартистов на возможность возрождения движения и осуществления хартии.

В Великобритании обстановка стала осложняться еще в 1845 г. в связи с неурожаем в Ирландии и Шотландии. К 1846—1847 гг. относится начало нового кризиса в промышленности. Снова больше всего пострадала текстильная промышленность — весной 1847 г. 17 фабрик Манчестера не работало, а несколько десятков других предприятий работали не на полную мощность. Уровень реальной заработной платы рабочего класса в 1847 г. достиг низшей точки, с 1839 г. быстро увеличивалась безработица,

В эти годы руководство чартистов занимало правильную позицию в вопросе о рабочем дне; чартисты давали также отпор попыткам фритредеров подчинить движение интересам буржуазии. Однако О’Коннор и многие другие чартисты увлекались тогда несбыточными проектами земельных поселений. Как раз в 1845 г. в Нью-Гэмпшире развалилась колония приверженцев Оуэна «Гармония». И в том же году, несмотря на этот печальный опыт, О’Коннор основал «Чартистское земельное кооперативное общество», имевшее целью переселение рабочих в деревню. Между планами Оуэна и О’Коннора имелись немалые отличия, но они были утопиями и отвлекали трудящихся от классовой борьбы. Аграрное общество О’Коннора в 1847 г. насчитывало более 40 тысяч пайщиков и 80 тысяч фунтов стерлингов капитала. Два приобретенных поместья стали называться «О’Коннорвилл» и «Чартервилл»; 230 человек поселилось на земле. . . Как и можно было ожидать, дела этой земельной компании быстро оказались в плачевном состоянии, и спустя несколько лет она была ликвидирована.

Одним из тех чартистов, которые избежали увлечения планами «крестьянской республики», был Джулиан Гарни. Став с 1842 г. редактором «Северной звезды», он с середины 40-х годов почти всю свою энергию отдавал важной задаче налаживания интернациональных связей чартистов с зарубежными революционными группами, проживавшими в Англии. В 1843 г. в помещении редакции «Звезды» произошла встреча между Гарни и молодым Энгельсом; последний стал сотрудничать в британской рабочей газете. Дружеское общение с Энгельсом, а позднее и с Марксом оказали сильное влияние на английского чартиста. Будучи в Лондоне в августе 1845 г., Маркс и Энгельс приняли участие в совещании демократов-эмигрантов и чартистов и поддержали план создания международной пролетарской организации. В сентябре 1845 г; .общество «Братских демократов» было основано. Гарни являлся одним из его инициаторов и руководителей.

Общество «Братских демократов» подчеркивало свою связь с чартистами (все английские его члены были чартистами) и провозглашало, что всеми силами и во всех странах необходимо бороться за принципы, сформулированные в хартии. Гарни и его' сторонники внимательно присматривались к тому, что происходило в 1847—1848 гг. на континенте Европы, и не раз подчеркивали необходимость объединенной борьбы с силами мировой реакции. «Пусть рабочие всей Европы выступят все вместе! — восклицал Гарни в феврале 1848 г. — Настало время демократического восстания, господству буржуазии пришел конец».

Уже накануне революции 1848 г. чартисты левого крыла имели оживленные связи с Брюссельским демократическим союзом, руководимым Марксом и Энгельсом. Наряду с Гарни наибольшее воздействие великих революционеров и мыслителей испытал на себе Эрнест Джонс, выдвинувшийся с 1846 г. в качестве одного из крупнейших чартистских лидеров. Э. Джонс отдал свой талант поэта и организатора служению народу. Как политический деятель Джонс проделал эволюцию от расплывчатого радикализма до революционных убеждений левого чартиста-республиканца. Положительным вкладом Джонса было его внимание к вопросам организации партии; его не удовлетворяла деятельность чартистской ассоциации, которая так и не стала сплоченной рабочей партией. Встречи с Марксом привели к тому, что Джонс стал вдум

чиво относиться к изучению научного социализма. После опубликования в Лондоне в феврале 1848 г. «Коммунистического Манифеста» Джонс был одним из немногих англичан, которые тогда же познакомились с ним. Английский перевод «Манифеста» появился только в ноябре 1850 г. в «Красном республиканце», издававшемся в тот период Гарни.

С 1847 г. чартистская агитация опять стала встречать особенно горячий прием в рабочих аудиториях. Митинги напоминали 1839 и 1842 гг.; одной из особенностей выступлений левых чартистов, помимо акцента на международном значении борьбы английского народа, было выдвижение лозунгов об установлении в стране республиканского строя.

В первые месяцы 1848 г. новым стимулом для роста революционной активности английских трудящихся послужили успехи революции во Франции, Италии и Германии. Чартисты с воодушевлением встречали вести о победах революционных сил на континенте и стремились к тому, чтобы и Англия не осталась в стороне. Снова стали собираться подписи под петицией; повсеместно происходили манифестации и митинги в ее поддержку.

Старые споры о тактике всплыли на поверхность. Следует ли готовиться к вооруженному восстанию? Как относиться к примеру, показанному парижскими рабочими? Э. Джонс писал в «Северной звезде» в конце февраля 1848 г.: «Если средний класс имеет право вооружаться, то его имеет и рабочий класс .. . бывают моменты и обстоятельства, когда отказ бороться равносилен предательству».

В начале марта в Глазго и Эдинбурге волнения трудящихся и многочисленных безработных привели к кровопролитным столкновениям с войсками. Народ пробовал сооружать баррикады, раздавались лозунги: «Хлеба и революции!», «Да здравствует республика!» Власти сурово расправлялись с «бунтовщиками». Эти события еще раз показали, что чартистам Великобритании недоставало организованности. Однако О’Коннор был в упоении от своей победы на парламентских выборах 1847 г. и количества подписей под новой петицией; ясного плана действий он не имел.

В воззвании 1 апреля 1848 г. О’Коннор отстаивал лозунг «Хартия и земля» и давал понять, что момент для решительных действий настал. В опубликованной в тот же день в «Северной звезде» речи Э. Джонса выдвигались более конкретные предложения. Джонс вновь подчеркивал опасность террора со стороны правительства и необходимость боеспособной пролетарской организации. «Без нее, — говорил он, — народ — толпа, а с ней он становится армией».

Собравшийся 3 апреля в Лондоне новый чартистский конвент наглядно обнаружил колебания руководителей движения во главе с О’Коннором. Предполагалось 10 апреля организовать внушительную процессию к зданию парламента в поддержку петиции,

но по мере приближения дня манифестации росла нерешительность О’Коннора.

В отличие от чартистов правительство провело тщательную подготовку к подавлению движения. К Лондону были стянуты значительные силы армии, которые заняли все стратегически важные на случай уличных боев пункты. К ним присоединилось свыше 150 тысяч добровольных констеблей из буржуазии и аристократии. «Железный герцог» Веллингтон был наделен неограниченными полномочиями. Соотношение сил в столице стало неблагоприятным для народа. К тому же правительство знало о разногласиях в лагере чартистов. Один из министров — Дж. Грей 9 апреля писал Росселю, что лидеры чартистов весьма «испуганы» и уже выступают против шествия.

Когда наступило 10 апреля, то большой митинг состоялся, но под влиянием уговоров О’Коннора было решено отменить процессию. Правительство этим воспользовалось, и без тщательной проверки подписей под петицией власти объявили, что больше половины из них фальсифицированы.

Разброд движения чартистов весной 1848 г. бросался в глаза. Когда на смену конвенту была созвана Национальная ассамблея, то никаких решений она принять не смогла.

Рабочие во многих промышленных центрах севера все-таки выступили, В Бредфорде рабочие в схватке с полицией одержали верх, но затем вынуждены были отступить после прибытия войск. Столкновения произошли также в Ливерпуле, Аштоне и некоторых других городах. В большинстве случаев властям удалось быстро овладевать положением; производилось множество арестов.

Э. Джонс призывал «не сдаваться», но 6 июня он был арестован. Во время суда над ним, как и над многими другими, были использованы провокаторы и полицейские шпики. Джонс и еще несколько лондонских чартистов были осуждены на два года заключения и содержались в ужасающих условиях. Чартисты Уильямс и Шарп умерли в тюрьме, а Вернон — вскоре после освобождения. Э. Джонс мужественно переносил преследования; в тюрьме он написал несколько поэм и стихотворений, причем поэму «Восстание Индостана» ему пришлось писать собственной кровью . ..

Победа контрреволюции в Европе оказала свое влияние на ход событий в Англии: многие рабочие разочаровались в политических средствах борьбы; в 1849—1850 гг. чартистское движение быстро пошло на спад. Гарни, Джонс и некоторые другие чартисты сумели в эти годы преодолеть многие прежние заблуждения в своем понимании задач чартистского движения. Один из сподвижников Гарни — X. Мортон писал в 1850 г. в газете «Красный республиканец» о том, что вожди рабочих «от идеи простой политической реформы продвинулись к идее социальной революции». Выработанная весной 1851 г. чартистским конвентом новая программа отмечена верным пониманием значения роли политической власти в деле преобразования всех основ социально-экономического строя. Но все попытки приостановить распад движения не дали результатов; в начале 50-х годов в распоряжении левых чартистов уже не было массовой армии, чартизм продолжал затухать.

Сочетание террора и уступок в тактике правительства, период длительного экономического оживления, наступивший в Англии, усилившаяся эмиграция — все это способствовало отходу большинства английских рабочих от политической борьбы. От начала и до конца чартистскому движению вредило отсутствие единого политического руководства, боеспособной пролетарской партии.

Неудача чартизма была исторически обусловлена тем, что рабочее движение и социализм тогда существовали еще отдельно друг от друга. Однако чартизм значительно отличался от предшествующих революционных движений; на этот раз пролетариат уже не являлся резервом буржуазии, а выступил как самостоятельная и серьезная политическая сила. По словам Маркса, чартизм был самой сознательной классовой борьбой, которую видел свет[34]. Под знаменами чартизма английские рабочие в 40-е годы вырвали у эксплуататоров ряд существенных уступок. Крупнейшей из них было установление 10-часового рабочего дня. С полным основанием летом 1847 г. «Северная звезда» подчеркивала, что «страх» правящих классов перед народом и «давление извне» на парламент сыграли большую роль в решении этого вопроса. Впервые в истории трудящиеся добились законодательного ограничения своего рабочего дня.

Чартизм наложил отпечаток и на всю последующую историю страны. Парламентские реформы 1867 и 1884 гг. уничтожили последние «гнилые местечки» и расширили круг избирателей; в начале 70-х годов была введена тайная подача голосов. Так были осуществлены некоторые из популярных чартистских требований.

Маркс и Энгельс, высоко ценившие заслуги чартистов, творчески использовали революционный опыт, накопленный британским пролетариатом в эпоху чартизма. В этом смысле прав бы)л английский прогрессивный публицист Ральф Фокс, когда он писал, что Маркс и Энгельс тоже являлись «чартистами». Английские коммунисты, все передовые рабочие Великобритании свято хранят революционные традиции чартизма.

В эпоху чартизма английская литература до-

Литература стигла подлинного расцвета. Гражданские монархизма. тивы пронизывали творчество ведущих английских писателей, ни один из них не прошел мимо страданий своего народа. В книгах Диккенса и Ш. Бронте, Карлайля и Кингсли, в стихотворениях Т. Гуда и Э. Браунинг описывалось невыносимое положение трудящихся, нередко звучал гневный протест против буржуазной эксплуатации. Ряд произведений английских писателей — мастеров критического реализма — явился непосредственным откликом на революционные события 30—40-х годов и в свою очередь имел немалое общественно-политическое звучание. В конце 40-х годов на страницах книг крупных английских прозаиков появляется образ чартиста-рабочего. Так, в романе Э. Га- скелл «Мэри Бартон» (1847) один из героев, Джон Бартон, деятельно участвует в чартистском и тред-юнионистском движении. Следует признать, что даже писатели «блестящей плеяды» не смогли все же раскрыть в своих произведениях смысла той великой борьбы за новое общество, которую вели английские пролетарии. Эта задача значительно более удачно осуществлялась писа- телями-чартистами. Пролетариат Англии создал тогда свою собственную литературу, и она по своему содержанию, как отмечал Энгельс, далеко превосходила литературу буржуазии.

Чартистские авторы — в подавляющем большинстве рабочие — рассматривали свои произведения как вклад в дело борьбы с угнетателями. Чартистские газеты «Северная звезда», «Лондонский демократ», «Северный освободитель» и другие охотно предоставляли свои страницы для публикации стихов или очерков. В чартистском «Труженике» (1847—1848) литературный отдел занимал больше половины объема всего журнала. Кроме того, в 40-е годы выходило довольно много летучих листков, воззваний и брошюр, посвященных хартии и различным политическим событиям того времени. «Северная звезда» выдвигала перед чартистскими писателями требование «волновать кровь, как трубный звук», передавать читателям «мысли, которые дышат, и слова, которые жгут». И произведения рабочих авторов действительно дышали революционным пафосом.

Литература чартизма отличалась своим демократизмом, боевым духом и оптимизмом. Жанры ее были весьма разнообразны: от небольшой эпиграммы до повести и романа. Однако ведущеё место в творчестве чартистских писателей заняла поэзия. Э. Джонс метко назвал поэзию выразительницей «живого духа эпохи». Именно поэзия чартистов, их массовые песни оставили наиболее глубокий след в английской литературе. Для поэзии чартистов характерна близость к народному творчеству, народной песне. Не случайно ряд песен, сложенных в эпоху чартизма в Англии, получил распространение и за пределами страны. В царской России, например, рабочие знали написанное Э. Мидом стихотворение «Король пар» («На свете есть царь, беспощадный тиран...»). Вместе с тем поэты-чартисты явились продолжателями традиций революционного романтизма Байрона и Шелли. Направленность в будущее присуща и боевым маршам анонимных авторов и поэмам Джонса. Чартистская поэзия помогла распространению передовых идей, воодушевляла рабочих во время острых классовых столкновений. Многие произведения чартистских поэтов конца 30-х и начала 40-х годов отличались еще идейной и художественной незрелостью; иные из авторов предпочитали заг- глядывать в будущее с осторожностью и помышляли только о мещанском благополучии. Но уже в это время появляются сильные обличительные стихотворения, как например «Засадим судей за решетки» (1840). Популярностью пользовались стихи У. Сэнки, в которых поэт восклицал:

Англичане, вы — рабы!

Толку нет от похвальбы,

Что в Британии свобода —

Достояние народа.

Ярко отобразили писатели-чартисты события 1839—1842 гг. «Джота» опубликовал «Сонеты, посвященные чартизму» — о борьбе, развернувшейся в Уэльсе. Уоткинс посвятил свою драму («Джон Форет») жертве английского буржуазного правосудия. Джемс Линтон («Спартак») показал себя великолепным мастером в «Гимнах для лишенных избирательных прав», а его знаменитое стихотворение «Труд и прибыль» (1847) повторяла вся рабочая Англия:

Труд живет едва-едва,

С голодухи тает,

Но, как сорная трава,

Прибыль процветает ...

Линтон справедливо предостерегал рабочих от посулов фритредеров, пытавшихся расколоть чартистское движение.

В 1846—1847 гг. антибуржуазная направленность чартистской поэзии приобретает особенно отчетливые формы. Если раньше поэты-чартисты по большей части высказывались за «законные» методы осуществления хартии, то теперь все чаще слышатся призывы к восстанию:

И смело восстала рабочая рать,

Ей нечего в этом сраженье терять...

пишет поэт Смарт в 1846 г., а в «Песне голодных» Джонса говорилось:

Пока вы не проснетесь,

Душить вас будет гнет,

Никто вам не поможет,

Все в вас самих — вперед!

Тут звучал призыв, воплощенный впоследствии во всемирно известных строках «Интернационала».

Накануне революционного 1848 г. Э. Джонс становится подлинным выразителем чаяний простого народа. Каждую неделю в «Северной звезде» публиковались его яркие, доходчивые стихи. Широкую известность завоевал сборник Джонса «Чартистские песни» (1846). С законной гордостью поэт записывал в дневнике: «Волны моих песен льются над Англией...» В центре произведений Джонса народные массы, поднявшиеся для свержения эксплуататоров. В своем «Восстании Индостана» (первоначально

названном «Новый мир») Джонс в поэтической форме показывает, что старый мир необходимо уничтожить, так как нет другого пути для строительства нового общества.

В 1848—1850 гг. из рабочей среды выдвинулся молодой поэт Джеральд Масси, автор таких произведений, как «Люди 48 года» и «Красный республиканец». В его стихах, как и в стихотворениях и поэмах Джонса, Панелла («Красное знамя»), Линтона («Погребальная песнь народов»), как лейтмотив проходила мысль о том, что, несмотря на поражение революции, борьба продолжается, что предстоят новые жестокие битвы за свержение тирании. Чартистская поэзия полюбилась английскому народу, и хотя буржуазная критика замалчивает литературу чартизма, ее традиции живы и по сей день.