Референтно-групповое поведение: элементы структуры

В предыдущем разделе этого исследования, посвященного изучению неразрывной связи теории референтных групп с социальной структурой, рассматриваются детерминанты выбора групп — членские группы и группы не-членов, альтернативные типы членских групп, группы, включающие в себя длительные личные отношения и отличающиеся этим от абстрактных общностей, охватываемых категорией социального статуса, а также от более крупных сообществ и общества в целом, где индивид тоже находит свое место.

79а Что касается конфликтных референтных групп, см.: The Worker — Priests: А Collective Documentation. Translated from the French by Petrie J.-London: Routledge and Kegan Paul, 1956. Паттерны ролевых оппозиций, возникающих в среде французских священников-рабочих, можно очень хорошо интерпретировать с точки зрения только что рассмотренных концепций; их будет трудно, если не невозможно, возпроизвести в такой же теоретически адекватной форме в пределах лаборатории. — Примеч. автора.

время мы не уделяли большого внимания последствиям и функциям референтно-группового поведения, атолько упоминали некоторые из них, то теперь мы должны исследовать по крайней мере несколько структурных элементов, имеющих ключевое значение для референтно-группового поведения, если понимать его как социальный процесс. Как было мельком упомянуто в вышеприведенном перечне групповых свойств, которые, по-видимому, связаны с дальнейшим развитием теории референтных групп, элемент «наблюдаемости», или «видимости», играет руководящую роль в этом процессе. Следовательно, он требует эксплицитного изучения.

Проблема 5

Наблюдаемость и видимость: способы передачи информации о нормах, ценностях и исполнении ролей

Теория референтных групп, конечно, «допускает, что индивиды, сравнивая свою собственную судьбу с судьбой других людей, кое-что узнают о ситуации, в которой находятся эти другие...

В данной работе эта формулировка концепции, утверждающей, что на разных уровнях познания норм и ценностей референтной группы существуют разные познавательные паттерны, довольно адекватна. Однако если постоянно и бездумно применять это положение к вопросу о точном или искаженном восприятии, оно может переключить наше внимание исключительно на важную и серьезную проблему психологии восприятия и отвлечь его от другой, не менее важной/>и серьезной проблемы: каким образом вариабельность групповой структуры влияет на доступность информации о преобладающих в группах нормах и ценностях. То, что понятие референтно-группового поведения предполагает некоторое знание или представление о существующих в группе нормах и ценностях, практически самоочевидно и, конечно же, через какое-то время будет общепризнано. Например, Ньюком в своем описании проведенного им исследовании в Бен- нингтоне заметил: не все студенты осознавали, что за годы своего пребывания в колледже они явно отошли от консерватизма. Он заметил также, что, «очевидно, те, кто не осознал доминирующую тенденции сообщества, не могли считать это сообщество своей референ- той группой»[524].

Однако вопрос о познаваемости или об осознании преобладающих в группе норм и ценностей — это не только вопрос о включении эмпирических данных в анализ детерминантов, определяющих выбор референтных групп. Он относится не только к данным, но и к социологическим проблемам. Так сказать, знание этих норм не просто случайно-эмпирически различается у разных индивидов: его наличие, стиль и уровень предопределены структурой группы. А это ставит перед дальнейшим анализом некоторые теоретически значимые проблемы. Каким образом структура группы влияет на распределение знаний о ценностях и нормах, которыми действительно располагают члены группы?

Действительное существование таких различий в познании групповых норм — это не вопрос конвенциональных допущений; оно систематически демонстрировалось в целом ряде исследований, например, в исследовании Чоудри и Нькжом (на которое я ссылался при обсуждении такого группового свойства, как «наблюдаемость», или «видимость»). В своей более поздней итоговой работе Ньюком заметил, что в каждой из исследуемых групп (исследование проводилось в студенческой религиозной группе, в группе политиков местного сообщества, в медицинской сестринской общине, в группе профессионального рабочего образования; каждая группа состояла из 20—40 чел.) лидеры лучше судили о позициях всех членов группы, чем не- л и деры, но только по релевантным вопросам, к не-релевантным вопросам это наблюдение не относилось. Релевантными он считал вопросы, тесно связанные с целями группы, а не-релевантными — вопросы, только отдаленно связанные с ними.

Если бы суждения лидеров оказались лучшими также и по не-реле- вантным вопросам, ...[то это] означало бы, что лидеры вообще хорошо судят о позициях других людей, безотносительно к специфическим нормам именно этой группы. Это могло бы навести на мысль, что лидеры двух абсолютно различных групп легко могли бы поменяться местами. Действительные результаты, конечно, не подтвердили этого заключения. Они скорее наводят на мысль, что положение лидера — это особое положение с точки зрения специфически-групповых норм. Между прочим, поскольку эти лидеры были членами соответствующих групп не дольше, чем средний не-лидер, нельзя делать вывод, что они обязаны своим положением лидера или хорошему знакомству с групповыми нормами, или своему «старшинству»[526].

В последнее время довольно много исследований такого рода, изучающих вариабельность знания групповых норм, появилось в социальной психологии[527]. Они создают хорошие предпосылки для параллельного развития социологических исследований, изучающих процессы, благодаря которым структура группы порождает такие различия в видимости норм. Работы такого плана, дополняющие социально-психологические исследования, следует сконцентрировать нamp;положении или статусе, занимаемом членами группы в групповой структуре, а не на индивидуальных различиях восприятия (это с очевидностью следует из выделенного курсивом наблюдения Ньюкома). Детальная разработка соответствующих социологических исследований завела бы нас слишком далеко, но некоторые краткие соображения на этот счет могут хорошо послужить нашим непосредственным целям.

Эмпирические социологические исследования, дифференцированно изучающие распределение ценностей и норм в группе, лучше всего начинать со следующего теоретического тезиса: власть в группе обычно действует не так, как это кажется извне — отдавая приказания.

В этом случае, как и во всех остальных, концептуализация прбле- мы позволяет выявить ощутимые различия таким образом, чтобы можно было приступить к дальнейшим исследованиям. Если под авторитетом понимается свойство личности, а не социальное отношение, то исследование обращается к спицефически-психологическим характеристикам, позволяющим людям определенного (а не какого- либо иного) типа отдавать такие приказания, которые будут выполняться всеми. Однако, несмотря на всю свою важность, эта проблема не входит в теоретическую компетенцию социологии. Если же авторитет понимается как социальное отношение, то он подлежит социологическому исследованию.

Барнард дает указания, позволяющие проанализировать, какова роль видимости, или наблюдаемости, в проявлениях авторитета. Он утверждает — предположительно, но определенно, — что люди, находящиеся у власти, пользуются ею эффективно и добиваются исполнения своих «приказаний» только потому, что эти приказания, в свою очередь, сообразуются с нормами группы или организации. Если это и кажется парадоксальным, то только потому, что не исследованы предвзятые мнения противоположного характера. Ибо «власть» в лексиконе «человека с улицы», многократно подвергавшегося обработке рекламой, по-видимому, принадлежит тем, кто отдает приказания, а не ответным действием тех, к кому эти приказания обращены. Однако в свете новых исследований все это выглядит менее парадоксальным, так как «власть» останется только бессильным пожеланием, если приказания не будут исполняться.

Все сказанное, разумеется, не означает, что те, кто находится у власти, это всего лишь пассивные последователи преобладающих в группе норм. Это означает только, «что власть» не даст carte blanche тем, кто ею обладает, что она не позволяет им делать все, что им вздумается. Чтобы всегда оставаться эффективной, власть должна действовать в пределах, налагаемых групповыми нормами. Тем не менее справедливо и другое утверждение: власть обеспечивает возможности для модификаци норм и для введения в действие новых образцов поведения, считающихся совместимыми и с новыми нормами, и с теми

нормами, которые существовали раньше. Короче говоря, авторитет власти гораздо меньше связан с неограниченной властью, чем обычно думают, и гораздо сильнее зависит от условий, чем это доступно пониманию рядовых членов группы.

Имея в виду этот контекст, я прежде всего остановлюсь на первом из этих атрибутов авторитета власти — его ограниченности групповыми нормами. Ибо он требует, чтобы те, кто находится у власти, хорошо знали эти нормы — лучше, чем остальные члены группы. В противном случае приказы, издаваемые властью, будут часто и непреднамерен© нарушать эти нормы и постепенно сведут на нет эффективность авторитета тех людей, которые отдают эти приказы. Приказы либо вообще не будут выполняться, либо будут выполняться только принудительно, так что в результате легитимный лидер постепенно превратится в «голого короля». Такой исход, конечно, иногда случается, и именно по тем причинам, которые мы только что рассмотрели. Но если авторитету власти не наносится серьезного ущерба, то именно потому, что «приказы» не нарушают границ групповых норм, которые принимаются в расчет теми, кто стоит у власти. Теперь мы должны разобраться в том, какие механизмы в социальной структуре приводятся в действие, чтобы обеспечить лидеров необходимой информацией.

До сих пор мы рассматривали главным образом функциональное требование, соблюдение которого необходимо для эффективности авторитета, а именно — получение адекватной информации о групповых нормах и ценностях, а также (имплицитно) о позициях членов группы. Теперь мы должны обратить внимание на то, что функционально требуется также сравнимая информация о действительном поведении членов группы, о том, как они исполняют свои роли. Эти два типа информации тесно связаны между собой, хотя они заметно отличаются друг от друга. Для того чтобы властные структуры действовали эффективно, требуется и видимость норм, и видимость исполнения ролей.

Проблема 5.1 Механизмы наблюдаемости норм и исполнения ролей

Все вышесказанное означает, что необходимы не только исследования устанавливающие первичные факты, то есть данные о том, действительно ли власти в эффективно действующих группах (как формальных, так и неформальных) знают о нормах и поведении в группе больше, чем остальные члены группы, но и исследования, которые

позволяют идентифицировать структурные механизмы и процессы, обеспечивающие такую видимость. Несмотря на то что систематических исследований, посвященных этому вопросу, очень немного, уже сейчас можно свести воедино некоторые факты и предположения о тех социальных механизмах, которые выполняют функцию обеспечения видимости.

Идентификация этих механизмов начинается с центрального факта: социальный контроль осуществляется членами группы вообще и членами группы, занимающими властное положение, в особенности. Этим фактом часто пренебрегают в исследованиях по социальному контролю — пренебрегают именно потому, что он воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Однако, как известно, именно то, что само собой разумеется, доставляет больше всего неприятностей исследователям, изучающим процесс познания. Вот факт, о котором мы уже упоминали раньше и о котором вновь считаем необходимым напомнить: независимо от того, осознают они это или нет, люди, эффективно осуществляющие социальный контроль, должны быть обязательно в каком-то смысле проинформированы о нормах (или о морально регулируемом и ожидаемом поведении), существующих в группе, а также о действительном поведении членов группы. При недостатке информации первого рода люди, находящиеся у власти, иногда будут призывать к такому поведению, которое несовместимо с нормами, действующими в группе, и при этом обнаружат (часто к своему удивлению и негодованию), что их ожидания («приказы») не исполняются или исполняются только «вынужденно», а это значит, что в каждый данный момент конформизм по отношению к их приказам достигается за счет уменьшения спонтанного конформизма в будущем. В любом случае это означает ослабление авторитета. Иными словами (что, по-видимому, только возвращает нас к нашему исходному теоретическому тезису), эффективный и устойчивый авторитет включает в себя функциональное требование самой полной информации о действительных (не гипотетических) групповых нормах и о действительном (не гипотетическом) исполнении своих ролей членами группы.

Как устроены части и процессы в групповой структуре, какие ме-' ханизмы обеспечивают исполнение этих функциональных требований эффективной, авторитетной власти? Конечно, этот вопрос не означает, будто мы допускаем, что все группы всегда и везде имеют эти механизмы. Он означает только одно: если труппа не располагает механизмами, позволяющими адекватно удовлетворить эти требования, то власть и социальный контроль в ней станут слабее. Как известно, именно такова судьба многих групп, которые распались пото

му, что группа не может сохраниться, если в ней отсутствует достаточно сильный социальный контроль.

\. Дифференциалы общения. Один такой механизм, не обязательно предназначенный именно для этой цели, обеспечивается различными сетями общения, в которое обычно вовлечены групповые «власти». Этот механизм очень емко описал Хомане двумя взаимосвязанными предложениями: 1) «Чем выше социальный ранг человека, тем шире круг людей, вступающих с ним во взаимодействие — прямое или опосредованное». 2) «Чем выше социальный ранг человека, тем шире круг людей, с которыми он вступает во взаимодействие — прямое или косвенное»[530]. Структура вообще устроена таким образом, что люди, стоящие у власти, находятся на стыке двустороннего общения и поэтому лучше информированы о нормах и поведении, чем те, кто занимает другое положение в группе. Следует снова подчеркнуть, что речь идет об организационной тенденции, а не о конкретном факте. Эффективность организации требует, чтобы те, кто ею руководит, размещались в узловых точках сети общения, где они регулярно получают информацию о нормах, действительно существующих в группе.

Эта структура приводит к тому, что люди, занимающие руководящее положение, стремятся быть лучше (по сравнению со всеми остальными) информированными о характере ролей в группе. В разное, время было придумано множество изобретений, призванных удовлетворить функциональное требование видимости. При этом в малых и неформальных группах часто обходились без структурных нововведений, специально приспособленных для этой цели: социальное взаимодействие само приводило «лидеров» в соприкосновение с деятельностью членов группы, относящейся непосредственно к группе. В больших и формальных организациях требуется изобретать специальные механизмы, которые в широком смысле можно назвать «процедурами отчета». Идет ли речь о двойной бухгалтерии в частном или государственном бизнесе, об «оценках» студентов, о «моральных характеристиках» в военных или промышленных учреждениях — все эти

процедуры, по существу, выполняют одну и ту же функцию: они информируют руководство о качестве и количестве исполненных организационных ролей с тем, чтобы можно было более эффективно контролировать и координировать деятельность членов группы.

Тем не менее использование механизмов, которые должны удовлетворять функциональному требованию видимости, само ограничено групповыми нормами. Если власти попытаются довести информацию о подробностях исполнения ролей до такого уровня, который превышает нормативные ожидания членов группы, то они столкнутся с сопротивлением или с явно выраженной оппозицией. Оказывается, лишь в очень немногих группах лояльность членов достигает такой степени, что они охотно принимают ничем не ограниченное наблюдение над их исполнением своих ролей. Эта позиция иногда описывается как «потребность скрыть тайну». Но как бы хорошо этот оборот ни описывал оппозицию против беспрестанного наблюдения над тем, что происходит в группе, его вряд ли можно считать объяснением, несмотря на то что идея «потребности», очевидно, всегда служит в качестве объяснения.

Сопротивление полной видимости поведения индивида скорее всего есть результат структурных свойств жизни группы. Некоторое отставание от полного конформизма по отношению к ролевым ожиданиям предполагается во всех группах. В любое время предъявлять самые строгие требования к исполнению роли, не допуская даже малейших отклонений, — значит недостаточно учитывать индивидуальные различия (разные способности, разный уровень подготовки) и специфику ситуации, которые делают полный конформизм чрезвычайно затруднительным. Таков один из источников того, что в этой книге повсеместно называлось социально сформированными, или даже институционализированными, отклонениями от институциональных правил. Но если структура группы позволяет полностью обозревать действия ее членов, то даже вполне терпимые отклонения от строжайшего исполнения ролевых предписаний психологически окажутся очень затруднительными. В этом случае члены группы должны будут каждый раз заново решать, насколько они могут отступить от предписанных норм, не навлекая на себя наказаний, тогда как власти должны будут каждый раз заново решать, не разрушат ли наблюдаемые отклонения в поведении основную формообразующую структуру группы. Именно в этом смысле власти могут получить «избыточное знание» о том, что действительно происходит в группе, а это может вызвать дисфункцию системы социального контроля.

Сопротивление полной видимости, разумеется, усиливается благодаря расхождению интересов тех, кто управляет, и тех, кем управ

ляют. Сильная враждебность по отношению к «суперобзору с близкой дистанции» в бизнесе и в промышленности, очевидно, выражает этот удвоенный протест против надзора за исполнением ролей. Во многом по той же самой причине людей, которые настаивают на полном соблюдении официальных правил, начинают рассматривать как сторонников строгой дисциплины, лично заинтересованных в том, чтобы не допускать терпимых отступлений от правил. Но предполагаемая недоброжелательность или эгоистическая заинтересованность наблюдателя только подчеркивают антипатию к тому, чтобы каждое действие любого отдельно взятого человека стало объектом наблюдения. Конечно, телеэкраны в антиутопии «1984» вызывали ужас, потому что полиция по надзору за мыслями имела институционально узаконенные основания для недоброжелательного наблюдения над тем, что делает любой из граждан Океании в каждый данный момент. Однако, если оставить в стороне недоброжелательность, всякая угроза приватной жизни (то есть сугубо личной, и притом тайной жизни, защищенной от наблюдения извне) воспринимается как угроза личной независимости. То, что Роберт Оуэн хорошо относился к своим рабочим в Нью-Ленарке, признавалось даже теми из его современников, кто сомневался в его здравом уме; однако поскольку он прибегал к услугам «тайных осведомителей», чтобы визуально наблюдать за поведением каждого рабочего, то можно предположить, что им не очень нравилась мысль, будто их доброжелательный «старший брат» был вправе знать все, что они делали, — как хорошее, так и плохое.

Заметить, что существует сопротивление полной видимости, значит не только обратить внимание на то, что эмпирически знакомо всем, но и поставить важную теоретическую проблему. Можно предположить, что в самых разнообразных социальных структурах существует оптимальный в функциональном отношении уровень видимости. Можно предположить далее, что этот оптимальный уровень не совпадает с полной видимостью. Это не означает, что люди просто хотят сохранить некоторую «приватность»: при всей справедливости этого предположения оно бесполезно в аналитическом плане. Недостаточно также просто сказать (в духе модного культурного релятивизма), что эта «потребность в чем-то приватном» различна в различных культурах или в различных социальных слоях, имеющих свою субкультуру. При всей справедливости данного варианта наша теория все же предполагает, что этот оптимизм определяется не простой исторической случайностью. Скорее мы приходим к выводу, что различным социальным структурам для эффективной деятельности требуются различные уровни видимости. Предполагается, соответственно, что Для различных социальных структур — если они должны адекватно

функционировать — требуются различные механизмы, позволяющие изолироваться от полной, неограниченной видимости; на обыденном языке это описывается как «потребность в чем-то приватном» или как «значение потаенного».

Можно предположить, если не продемонстрировать, что попытки обуздать полную наблюдаемость поведения носят функциональный характер. В особенности это относится к сложной социальной жизни, где большинство людей в тот или иной момент отступало от строгих нормативных требований общества и где беспрестанное и буквальное соблюдение этих нормативных стандартов, сопровождаемое болезненными наказаниями за любое отступление от них, обязательно привело бы к «войне всех против всех». Ибо полное, беспрестанное и охотное исполнение строгих групповых стандартов было бы возможно только в социальном вакууме, которого никогда не существовало. Оно невозможно ни водном обществе, известном людям. Социальная функция дозволенности, функция небольших проступков, оставшихся незамеченными, а если и замеченными, то не получившими огласку, заключается в том, чтобы дать социальным структурам возможность действовать без ненужного напряжения. Существуют некоторые виды поведения, которые общество разрешает, оставляя их без ненужных комментариев и без наказаний, несмотря на то что они нарушают букву закона (или морального кодекса). Количество этих институционализированных отклонений, по-видимому, изменяется от группы к группе в зависимости от неотложных требований изменяющейся среды. В периоды сильных стрессов, испытываемых группой или обществом, которые они угрожают разрушить, число таких дозволенных отклонений, очевидно, уменьшается; в военное время дело доходит до требования строжайшего конформизма. В остальное время, когда группа не повергается серьезной опасности, сфера дозволенного расширяется, и если только видимость не становится более полной и внимание общества не привлекается к отклонениям от буквальных нормативных стандартов, эти отклонения по-прежнему разрешаются.

Как это часто бывает, писателю удается лучше, точнее и ярче, чем социологу, обрисовать социальную ситуацию, которую ученый абстрактно анализирует. Если говорить о наших современниках, то Джордж Оруэлл и Олдос Хаксли очень хорошо передали ужас полной наблюдаемости поведения. Но для того, чтобы создать жестокую картину общества с неограниченной видимостью, они должны были экстраполировать тенденции, по-разному проявляющиеся в современных обществах, в гипотетическое будущее. Задолго до того, как возникли общества, стимулирующие этот (не слишком далекий) полет вообра

жения, викторианский романист и эссеист Уильямс Теккерей сумел изобразить ужасное общество, в котором любое отклонение от социальных норм сразу же расследовалось и наказывалось. Рассмотрим только одну выдержку из его эссе «Не пойман — не вор»:

Вообразите-ка себе, что каждого согрешившего неизменно уличают и, соответственно, наказывают. Все дети во всех школах ложатся под розги. Затем наступает очередь самих надзирателей, а там уже и директора школы... Вот уже вяжут начальника военной полиции, который предварительно подверг экзекуции всю доблестную армию... Представьте теперь, что священник объявляет «peccavi»[531], и самого епископа тащат, чтобы всыпать емудюжину-две палок. (Я уже вижу, как лорду-епископу Глостерскому стало больно сидеть в своем почетном кресле председателя суда.) Разделавшись с епископом, не обратиться ли нам к тому, кто его назначил... Кровь леденеет от такого побоища. В бессилии опускаются руки при мысли о количестве розог, которые надо подготовить и пустить вдело. Как прекрасно, повторяю я, что не каждый из нас попадается. Да, дорогие мои братья, я против того, чтобы все мы получали по заслугам... Хотелось бы вам, чтобы жена и дети знали о вас все и ценили строго по заслугам? Будь это так, друг мой, в вашем жилище стояла бы гнетущая тишина и единственным собеседником вам был бы остывший камин... Не воображаете ли вы, что вы такой и есть, каким кажетесь? Ничуть не бывало, дружище! Отбросьте прочь эти чудовищные обольщения и благодарите судьбу, что вас до сих пор не поймали[532].

Если бы воображение Теккерея, пробужденное практикой телесных наказаний в школах его времени, осталось только в этих пределах, ему никогда не удалось бы схватить самое главное: полная видимость поведения и требование буквально соблюдать нормативные стандарты превратило бы общество в джунгли. Именно такова центральная идея концепции, утверждающей, что некоторые ограничения видимости поведения необходимы для эффективного функционирования общества. Именно в силу этой необходимости доступ к Персональным данным ограничен для психолога и социолога, которые,

Б

уководствуясь прекрасными целями и не имея личной заинтересован- ости, тем не менее хотят увеличить наблюдаемость человеческого поведения. По-видимому, именно к социологу часто относятся амбивалентно. Именно поэтому его исследования часто воспринимаются как простое желание «совать нос в чужие дела». Не будь в обществе других, компенсирующих механизмов, как, например, институты «сведений, сообщаемых врачу пациентом» или «доверительной информации», ни

социологи, работа которых зависит от свободного доступа к данным о человеческом поведении, ни другие профессионалы (например, доктор, юрист, священник), которым тоже требуется эта информация, не могли бы исполнять свои социальные роли. Но так как эти социальные роли включают в себя строгое соблюдение институционально определенных отношений и не могут делать предметом наблюдений нарушения законов, известные другим людям, то сферу наблюдаемости девиантного поведения можно спокойно расширять, не опасаясь нарушить функционально-необходимые «приватность», «потаенность» или «незнание»[533].

Одно дело — сказать, что с точки зрения групповых стандартов видимость исполнения ролей может показаться чрезмерной; и совсем другое дело — сказать, что тем не менее нормы обеспечивают более широкий доступ к такого рода информации тем, кто обладает властью, а не остальным членам группы. Различия в видимости возникают не случайно и не даны просто так: они являются следствием функциональных требований, которым соответствует структура группы и нормы, поддерживающие эту структуру. Различия в мотивации. Не только структура групп обеспечивает большую доступность информации о действующих в группе нормах и исполнении ролей для тех, кто облечен властью, но и институциональное определение людей, наделенных властными полномочиями, дает им больше мотивов, чтобы искать и находить эту информацию. Такого рода любопытство — не просто вопрос личных склонностей, хотя, разумеется, они могут подкреплять социально определенные требования роли. И в формальных, и в неформальных группах признанные лидеры, очевидно, несут ответственность как за то, что происходит в группе, так и за отношения группы с ее социальной средой. У них есть серьезные мотивы интересоваться всем, что происходит, — хотя бы потому, что их считают людьми, разбирающимися в этом.

Соответственно, члены группы имеют серьезные мотивы, чтобы искать одобрение со стороны вышестоящих лиц предполагаемым

новым формам своей деятельности. Действовать без такой поддержки — значит подвергнуть опасности свое положение. Именно поэтому подчиненные стараются все «выведать» у своего «начальства», прежде чем предпринять какое бы то ни было действие, выходящее за пределы обычной деятельности. Эта процедура, конечно, встроена в структуру высоорганизованйой бюрократии. Но это практикуется также, как отметили Уайт, Хомане и другие, в большинстве неформальных групп. «Выведывание» может состоять только в обмене случайными на первый взгляд репликами, который легко можно идентифицировать с «прохождением по каналам», существующим в формальных и более сложных организациях.

Таким образом, институционализированная мотивация выше- и нижестоящих членов группы может стать взаимно дополнительной и поддерживать одна другую. В какой-то мере облеченные ответственностью вышестоящие имеют мотивы для получения информации об изменившемся поведении и ожиданиях; в какой-то мере зависимые от них подчиненые имеют мотивы, чтобы информировать вышестоящих, прежде чем вносить в свою деятельность что-то новое. И структура, и мотивация содействуют тому, чтобы лица, наделенные властью, были лучше информированными, чем рядовые члены группы. Что препятствует видимости. Но это, разумеется, только одна сторона дела. Действующие в противоположном направлении мотивации и социальные процессы понижают уровень видимости, который был бы очень высок, если бы действовали только те механизмы, о которых говорилось выше. Некоторые из этих противодействующих механизмов хорошо известны; здесь их нужно только упомянуть[534]*.

Лица, занимающие самое высокое положение в сложных группах или организациях, не могут непосредственно соприкасаться с теми, кто составляет все остальные страты. Дело не только в том, что это было бы дисфункционально в организационном отношении. Ибо если они хотят сохранить структуру власти, они тоже должны действовать «через каналы». В противном случае, как отмечали Зиммель и другие исследователи, они разрушат авторитет тех, кто является посредником между высшей властью и низшими эшелонами организации. В результате до высших слоев, возможно, начнут доходить только те сведения, которые хотят довести до них их непосредственные подчиненные. Наблюдаемость фильтруется структурными слоями личного состава, и полученная в итоге дистиллированная информация может разительно отличаться от действительного положения дел в организации (то есть от реально действующих норм и реального исполне

ния ролей)[535]. Кроме того, власть стремится изолировать тех, у кого ее слишком много. Так как обычно они общаются со своим ближайшим окружением, то чем сложнее организация, тем больше вероятность того, что со временем они ничего не будут знать об изменениях взглядов и норм на более низких (причем не только самых низких) уровнях организации. Эта особенность социальной структуры часто приводит к запаздыванию информации. Отчуждение большого количества людей от установленных норм может произойти задолго до того, как оно привлечет внимание властей, работа которых состоит именно в том, чтобы поддерживать эти нормы. Благодаря этой структурной изоляции они могут ничего не знать об изменениях действующих норм до тех пор, пока эти изменения не зайдут очень далеко. При наличии этого структурного источника повреждения коммуникаций такие изменения регулятивных норм могут привлечь внимание «властей» только тогда, когда они обнаружат, что их приказы, которые, как они считали, находятся в пределах преобладающих в данной орга- низаци норм, не воспринимаются с ожидаемым ими конформизмом. В эти условиях авторитет власти падает. Запоздалые уступки явно изменившимся нормам только делают очевидным для всех, насколько понизился былой авторитет власти. В некоторых случаях, когда этот процесс набирает силу прежде, чем он будет замечен официальными властями, этим властям приходится сложить свои полномочия.

Функциональное значение приемлемого уровня видимости норм и исполнения ролей должно быть закреплено организационно (за исключением особых случаев, где этого не требуется). Если структура группы или организации не соответствует гипотетическому минимуму требований «достаточной» видимости, то либо складывается новая структура власти, либо распадается социальная организация. Это теоретическое положение, которое требует гораздо больше систематических эмпирических исследований, чем их было до сих пор,

связывает теорию референтно-группового поведения с теорией социальной организации. Эти две линии развития социологической теории переплетаются с третьей, представляющей собой совокупность идей о функциональных требованиях личности к властям предержащим и к поддержанию видимости организационных норм и исполнения ролей. Социальный отбор типов личности, подходящих для того, чтобы поддерживать видимость. Будучи необходимым условием эффективного осуществления власти, видимость предполагает действие механизмов отбора организационных лидеров, обладающих соответствующим функциональным типом личности. Это утверждение легко может превратиться в банальность. Его можно понять следующим образом: было бы хорошо, если бы люди, облеченные властью, обладали «способностями руководителя»; в этом случае мы столкнулись бы с прискорбным явлением — ярко выраженной, излишне усложненной банальностью. Однако если это высказывание понимается по-другому, в том смысле, что требуются специфические свойства личности, чтобы поддерживать эффективную наблюдаемость групповых норм и исполнения ролей, то оно позволяет поставить такие вопросы, которые заслуживают и в конечном итоге, возможно, получают здравые эмпирические ответы. Обширная, иногда кажущаяся безбрежной литература о личностных свойствах «лидеров» и людей этого типа, исполняющих другие функциональные роли, несомненно, содержит большую информацию по вопросу, который мы обсуждаем в настоящий момент. Здесь не делается никаких попыток рассмотреть и сопоставить эти материалы. Вместо этого я только сошлюсь на весьма поучительные предположения Шилса (Shils)89, которые, как мне кажется, имеют прямое отношение к проблеме требований, которым должна удовлетворять личность, чтобы поддерживать хорошую видимость норм и исполнения ролей.

Шиле подходит к этой проблеме, когда задается вопросом о том, почему нативистские* движения фашистского типа в Соединенных Штатах оказались либо недолговечными, либо — после кратковременного расцвета, если не славы — относительно безуспешными. Все же, по-видимому, должны существовать островки культурной почвы, где нативизм процветает. По словам Шилса, «на Среднем Западе и в Южной Калифорнии очень много мелких нативистско-фундамента- Shils Е.А., «Authoritarianism: «right» and; «Jeft», in: Christie R. and Jahoda M. «Studies in the Scope and Method of «The Authoritarian Personality», pp. 24—49, esp. at pp. 44—48. — Примеч. автора. Нативизм — политическая теория превосходства граждан, родившихся в стране, над иммигрантами. — Примеч. пер.

513

листских агитаторов такого типа, который можно назвать фашистским. Однако они никогда не имели никакого успеха в Соединенных Штатах, несмотря на наличие многих членов, несмотря на то что население Среднего и Дальнего Запада склонно к ксенофобии, популизму, антиурбанистическим и антиплутократическим настроениям и недоверчиво относится к интеллектуалам; многие (некоторые) из этих особенностей можно рассматривать как составные элементы фашизма. Но так как эти черты или общая система ценностей не совпадают с дифференцированным поведением в системе ролей, то эти люди никогда не могли составить сколько-нибудь значительного движения».

Частичным объяснением этого кажущегося парадокса, по-види- мому, служит личностная неадекватность нативистских лидеров, если рассматривать ее с точки зрения того функционального требования к эффективности власти в социальных системах, которое я описал как наблюдаемость или видимость. По-видимому, нативистским лидерам вообще не хватает следующих необходимых личностных качеств, выделенных Шилсом: достаточной чувствительности к ожиданиям других; ориентации на одобрение коллег и избирателей (что, разумеется, не означает рабской зависимости от такого одобрения); умения настоять на своем в процессе организационной деятельности; способности доверять другим, готовности разделить с ними их ценности; способности подавлять непосредственную реакцию на ту или иную ситуацию, чтобы иметь возможность взвешенно судить об организационных последствиях своих действий; умения всегда различать, в каких случаях требуется поведение, выражающее собственные чувства и настроения, а в каких — инструментальное поведение и поведение, реализующее разделяемые с другими людьми ценности; умения действовать таким образом, чтобы не настаивать на непосредственном общении со своими избирателями и тем самым поддерживать авторитет своего окружения[536].

Таковы некоторые из личностных переменных, которые позволяют тем, кто облечен властью, чутко реагировать на действительные и возможные действия своих приверженцев и в то же время оставаться независимыми от них. Однако соответствие организационных лидеров этим личностным требованиям есть результат социальных процессов отбора лидеров, и Шиле описывает дефекты механизма отбора, существующие в нативистском движении; этим описанием следует восхищаться, но детально воспроизводить его здесь не стоит.

Наиболее важный в теоретическом отношении момент состоит в том, что на роль организационного лидера функционально требуется

целая плеяда личностей определенного типа, а также в том, что в социальной структуре должны происходить некоторые селективные процессы, функционально необходимые для того, чтобы к власти могли прийти подходящие для этого личности, которые сумеют эффективно наблюдать за нормами и за исполнением ролей. Дальнейшее обсуждение видимости. В предыдущем разделе мы обратили особое внимание на социологическую переменную, имеющую некоторое значение, в частности, для теории референтных групп, а в целом — для теории организации. Эта переменная — видимость — рассматривалась только в общих чертах. Но даже при таком подходе она требовала выхода за пределы теории референтных групп (понимаемой в узком смысле) и переноса проблемы видимости в более широкую сферу — сферу социальной организации. В нашем обзоре было высказано предварительное предположение, гласящее, что видимость — это структурный аналога того, что с точки зрения психологической теории называется социальным восприятием. Социологическое исследование видимости изучает, каким образом социальные структуры облегчают или затрудняют осознание преобладающих в группе норм и в какой мере члены группы живут согласно этим нормам. Подобно «понимающей теории» социальной организации, которая оставляет место для структурных моделей видимости, «понимающая теория» восприятия позволяет выделить психологические процессы, обусловливающие ту тонкую дифференцированную чувствительность к социальным ситуациям которая была названа «социальной восприимчивостью»[537].

«Видимость» — это термин, обозначающий, в какой мере структура социальной организации дает возможность тем, кто занимает в этой структуре самые различные места, воспринимать существующие в данной организации нормы и характер исполнения своих ролей членами организации. Он обозначает именно свойство социальной структуры, а не восприятия индивида. Различные образцы видимости изучались путем сравнения тех, кто облечен властью, и тех, кто занимает подчиненное положение. В итоге появился краткий обзор некоторых социальных механизмов, улучшающих или ограничивающих видимость.

Речь идет о структурах и процессах, рассматриваемых с точки зрения их функционального значения для удовлетворения определенных требований социальной организации; в этом случае видимость выс

тупает как элемент социального контроля. Выше уже были названы два из этих механизмов: во-первых, расположение «властей» в стратегически важных точках сети коммуникаций; во-вторых, наличие структурных мотиваций, побуждающих власти (которые считаются ответственными за успехи и неудачи организации) собирать информацию о нормах и деятельности. Соответственно, мы рассматривали, какие структурные и процессуальные препятствия ограничивают видимость для тех, кто обладает властью; мы заметили также, что требуются дальнейшие структурные усовершенствования, чтобы преодолеть эти препятствия. Наконец, было отмечено: если те, кто облечен властью, должны систематически пользоваться всеми структурными возможностями, определяющими хорошую видимость, то они должны удовлетворять определенным личностным требованиям.

Все это может показаться продолжительным отступлением от проблемы структурных элементов и процессов, составляющих референтно-групповое поведение. Отчасти здесь действительно имеется уклон в сторону более широкой теории социальной организации. Но в гораздо большей степени эти соображения связаны непосредственно с одной из основных исходных предпосылок теории референтных групп: эта предпосылка гласит, что должны существовать определенные структуры, благодаря которым люди знакомятся с нормами и деятельностью тех групп, которые они выбирают в качестве оценочных и сравнительных референтных координат. Социологи еще только начинают изучать механизмы, позволяющие тем, кто входит в группу, и «людям со стороны» получать какое-то представление о ее нормах и деятельности. До тех пор, пока эти вопросы не получат дальнейшего объяснения с помощью новых теоретических формул и связанных с ними эмпирических исследований, теория референтных групп останется принципиально ограниченной и в этом смысле неполной.

Можно по крайней мере вообразить, каким будет дальнейшее развитие теории референтных групп в этом направлении. Ибо как только мы признаем, что видимость есть интегральный компонент референтно-групповых процессов, на ум сразу же начинают приходить многочисленные вопросы, гипотезы и предположения. Является ли наблюдаемость норм и ценностей в группах не-членов более высокой, чем наблюдаемость реально существующих в них образцов поведения? Иными словами, существует ли среди аутсайдеров тенденция создавать нереалистический имидж не-членских групп, которая в случае позитивных референтных групп приводит к безоговорочной идеализации (когда официальные нормы воспринимаются как ценности, определяющие лицо группы), а в случае негативных — к безоговорочному осуждению (когда официальные нормы считаются совершен

но отчужденными от наиболее фундаментальных ценностей аутсайдера)? Соответственно, не относятся ли люди скептически к публично провозглашенным ценностям их членской группы, зная (даже если это знание не было ясно сформулировано), что реальное поведение только приблизительно соответствует этим ценностям, так как они становятся составной частью социальных ролей? Эти вопросы можно выразить в более общей форме: действительно ли видимость норм и действий различается в зависимости от того, является ли индивид членом группы, о которой идет речь, стремится ли он вступить в эту группу или отвергает любое участие в ее делах? Такого рода вопросы не являются бессмысленными. Рассмотрим, например, общеизвестный случай новообращенных членов группы. Часто говорят (по-видимому, отчасти это совершенно справедливо), что новообращенные члены группы чересчур ревностны в своем конформизме по отношению к групповым нормам, потому что считают, что находятся на испытании, и хотят обеспечить свое вступление в группу. Возможно, испытание пылкого конформизма новообращенных членов с точки зрения социально индуцированной мотивации и есть истина, но вся ли истина? Понятие дифференциальной наблюдаемости наводит на мысль, что нет. Ибо новообращенный может стать ярым конформистом не только благодаря определенной мотивации, но и из-за отсутствия достоверного знания о допустимых и стереотипных отклонениях от норм, действующих в той группе, к которой он недавно присоединился. В результате — и в отличие от давних членов группы к которым это знание пришло само собой в процессе социализации — новообращенный пытается жить в строгом соответствии с этими нормами. Он становится жестким конформистом. Однако теоретически значимый тезис состоит в следующем: новообращенный проявляет экстремальный конформизм не только потому, что относится к «жесткому типу личности», но и потому, что в отсутствие близкого знакомства с нормами своей новообретенной группы у него нет иной альтернативы, как вынужденно руководствоваться в своем поведении официальными нормами. Общеизвестно, что очень часто новообращенный — независимо от того, идет ли речь о религиозных, политических или «социальных» убеждениях—становится самодовольным резонером, полностью поглощенным своим стремлением делать все по правилам[538].

С точки зрения видимости норм, социологическим дубликатом резонерства служит убежденность в том, что высокий ранг налагает на человека определенные обязательства: положение обязывает. Люди, занимающие высокое положение в группе или в обществе, принадлежащие к аристократии (речь в данном случае не идет об аристократии в узкоисторическом смысле слова), знают правила игры, то есть они знают нормы и знают, как их обойти. Они стремятся также получить власть, чтобы заставить остальных подчиняться их воле. В этих пределах они испытывают социально оправданное чувство личной безопасности. Именно поэтому от них ожидают, что они не будут выходить за эти пределы. («Кому много дано, с того много спросится».) В отличие от неофита, не уверенного в своем статусе, человек, занимающий определенное положение, может свободно отступать от строгого исполнения норм, особенно если это не дает ему никаких преимуществ. Потому что, вообще говоря, настаивать на буквальном соблюдении норм значило бы настаивать на выгодном использовании своего положения, тогда как отступление от норм обеспечило бы многим его подчиненным более свободный доступ к более высокому положению, рангу и известности. Поскольку социальная структура обладает такими свойствами, резонер низкого ранга еще может быть терпим, если не любим, но резонер высокого ранга, настаивающий на получении дополнительных преимуществ благодаря буквальному соблюдению норм, заслуживает только двойное осуждение и ненависть: во-первых, его будут осуждать и ненавидеть за то, что он не приводит нормы в соответствие с требованиями ситуации и в этом отношении ничем не отличается от всех остальных, которые так и не сумели понять, что нормы — это всего лишь директивы, руководящие указания; его будут осуждать и ненавидеть вдвойне, потому что он извлекает выгоду из своего конформизма. Только в том случае, если человек, занимающий определенное положение, просто откажется от своего конфор

мизма по отношению к нормам, которые он заставляет соблюдать себя и других, им будут неохотно и амбивалентно восхищаться. Именно его назовут принципиальным человеком, а не резонера, добивающегося собственной выгоды.

Необходимым, хотя и не всегда заметным компонентом всего этого является переменная видимости. Чтобы извлечь эту переменную из тени нашего невнимания, в которую она погружена, возможно, будет полезно провести своего рода краткое социологическое исследование, которое выявит, каким образом мнение «общественности» и «избирателей» начинает привлекать внимание тех, кто занимает высокое положение. Ибо взгляды, мнения, настроения и ожидания организованных групп и неорганизованных масс, вероятно, образуют социальную систему референтных координат для деятельности лиц, наделенных властными полномочиями, лишь в том случае, если эти лица знают их или думают, что знают. Короче говоря, именно общественное мнение самыми разнообразными способами влияет на решения властей (если не определяет их), но лишь в том случае, если оно наблюдаемо.

Проблема 5.2

Наблюдаемость общественного мнения со стороны тех, кто принимает решения

Уже многими было замечено, что общественное мнение носит информативный характер, если оно хорошо обосновано, то есть ориентируется на реалии той или иной ситуации. Этот вопрос здесь не обсуждается. Скорее нас интересует другой (хотя и тесно связанный с первым) вопрос — каким образом люди, облеченные властью, узнают о состоянии общественного мнения. Ибо общественное мнение влияет на реальный ход дел и обеспечивает систему референтных координат для лиц, наделенных властными полномочиями, по преимуществу в той мере, в какой оно наблюдаемо. Разумеется, лучше всего позволяют наблюдать уже сложившееся общественное мнение организованные «группы давления». Организованные «группы давления» обеспечивают наиболее бросающийся в глаза базис для наблюдаемости показного общественного мнения. Действительно, группу давления можно рассматривать как организационный механизм, позволяющий довести до сведения влиятельных личностей, носителей власти и властных структур определенные интересы, настроения и точки зрения, а также разъяснить, к чему приведет нонконформизм по отношению к общественному мнению. Деятельность групп давления

хорошо изучена[539], и хотя, разумеется, еще неясно, какие условия определяют степень их эффективности, в данный момент это не представляет для нас непосредственного интереса. Рассмотрим лучше не столь очевидный вопрос: каким образом различные социальные механизмы воздействуют на наблюдаемость неорганизованных интересов, настроений и ориентаций. Они становятся видимыми для носителей власти отчасти благодаря экспрессивному, а отчасти инструментальному поведению больших, зачастую неорганизованных сообществ; до сих пор эти механизмы плохо изучены и требуют дальнейших исследований[540].

Организованная социальная жизнь сама порождает мотивации, ведущие к созданию социальных механизмов, которые будут обеспечивать функционально-адекватный уровень наблюдаемости. Насколько можно судить, властная элита всегда заинтересована в изучении ценностей, норм, интересов и поведения других слоев с тем, чтобы, принимая решения, учитывать эти обстоятельства; в то же время рядовые члены общества заинтересованы в том, чтобы их ценности, нормы, интересы и поведение стали известны находящимся у власти творцам социальной политики и были приняты ими во внимание. (Только в определенных специфических условиях они стремятся сделать такую наблюдаемость абсолютно невозможной.) Однако одних мотиваций недостаточно, чтобы произошло какое-нибудь событие. Социальная организация должна обеспечить механизмы, которые дадут этой информации возможность привлечь внимание соответствующей властной элиты. В истории существовали самые разнообразные процедуры и механизмы, выполняющие эту функцию, — от использования наполеоновских полицейских «шпионов» и «экспертов общественного мнения» (например, Барера) до современных опросов общественного мнения. Однако, несмотря на то что они отличались друг от друга по своим организационным принципам и специфическим целям, все они имели одну и ту же функцию — обеспечить властям какое-либо представление о преобладающем «состоянии умов». Ибо даже в тех случаях, когда власти пытаются обмануть своих избирателей или изменить их интересы и ценности, не говоря уже о тех случаях, когда они стремятся действовать в соответствии с ожиданиями своих избирателей, очень полезно, даже необходимо знать, каковы эти ожидания. Какова бы ни была форма организации — диктатура или демократия, — функциональным требованием всегда остается определенный существенный уровень наблюдаемости. В различных социальных структурах существуют различные механизмы наблюдаемости, но, по-видимому, их функция в жизни социальных групп универсальна.

Это, разумеется, не означает, что данная функция всеми воспринималась одинаково й адекватно. В сложных социальных структурах всегда шла борьба с явно неадекватными способами осведомления

властей о настроениях и ценностях избирателей. Часто власти должны были прибегать к догадкам, базируясь на неполной, отрывочной информации. Например, Джефферсон замечает в своей «Автобиографии», что законодатели штата Вирджиния рассматривали билль, который в будущем обеспечил бы полную эмансипацию, однако, как оказалось, общественное мнение не поддерживает этого предложения. Приведем еще один пример. Линкольн предпринял героическую, но безуспешную попытку читать все письма, адресованные ему в Белый дом, чтобы он мог знать, что думают люди. С тех пор объем почтовой корреспонденции, посылаемой американским президентам, неуклонно возрастал; особенно резко он увеличился во время пребывания на посту президента Франклина Рузвельта[541].

В отсутствие социальных механизмов, позволяющих проанализировать большие количества поступающей корреспонденции, наблюдаемость скорее всего может уменьшиться. (Специалисты в области теории коммуникаций четко идентифицировали процессы, благодаря которым избыток информации порождает неразбериху.) Рассказ Сандберга (Sandburg) о попытке Линкольна справиться с возрастающим объемом адресованной ему документации может послужить социологической притчей на эту тему[542]:

Первые несколько месяцев своего президентства... Линкольн внимательно читал каждую бумагу от начала до конца, замечая при этом: «Я никогда не подпишу документа, который предварительно не прочитал». Позже он стал требовать просто «сжатого изложения сути дела». Наконец, на четвертом году своего пребывания на посту президента он чаще всего говорил: «Покажите мне, где я должен поставить свою подпись?»

Большие и сложные организации, помимо формальной стороны дела, обеспечивают также функциональный эквивалент того постоянного плебисцита — частичного и не обязательно воплощающегося в жизнь, — который, несмотря на допускаемые при этом ошибки, знакомит власти с пожеланиями «рядовых членов». Кроме того, как выяснил Зусман (Sussmann)[543], массовые коммуникации не только слу

жат (несовершенным) показателем общественных настроений, но и выполняют некоторые другие функции. Если пользоваться или разумно, они могут усилить позиции одних властей в их конфликте с другими. Администрация Рузвельта, например, мастерски пользовалась этим организационным оружием. Когда была отменена администрация по общественным работам, более 50 тыс. писем и 7 тыс. телеграмм, протестующих против этого решения, было послано в Белый дом, и с этим, по словам Шервуда, «нельзя было не считаться»[544]. Точно таким же образом власти (которые во всех организациях, а не только в политических, несут ответственность за внешние отношения) могут стимулировать выражение чувств и настроений избирателей в поддержку их внешней политики". Наконец, такого рода наблюдаемость обеспечивает непосредственное общение с властями самого высокого ранга, минуя власти промежуточных уровней[545].

В этом схематическом наброске действия системы коммуникаций, которая возникает для того, чтобы удовлетворить, по крайней мере частично, функциональное требование наблюдаемости, или видимое - ти, многое, разумеется, остается недосказанным. Тем не менее он позволяет выделить главный пункт, который не становится менее важным только потому, что является совершенно очевидным и который заключается в следующем: теория референтных групп должна систематически обращаться к переменной наблюдаемости (норм, ценностей и исполнения ролей, существующих в группе), рассматривая ее как референтную систему координат. До сих пор исследования рефе- рентно-группового поведения в основном пренебрегали этой переменной. В лучшем случае в этих исследованиях содержались данные о восприятии норм и ценностей в потенциальных референтных группах; они рассматривали также, хотя и гораздо реже, социологические аналоги тех структурных механизмов, которые содействовали большей или меньшей достоверности этих восприятий у тех, кто занял различные положения в структуре коммуникаций. Эти два направления исследования развивались в значительной мере независимо друг от друга, и один из полезных итогов применения теории референтных групп, возможно, состоит в том, чтобы свести их воедино и консолидировать.

Проблема 6

Нонконформизм как тип референтно-группового поведения

В предыдущей главе и в предшествующих разделах данной главы было высказано предположение о том, что конформистское и нонконформистское поведение можно адекватно описать (не говоря уже о том, чтобы адекватно проанализировать) только в том случае, если это поведение связано с членскими и не-членскими группами, взятыми в качестве нормативно- и оценочно-референтных ориентиров.

Например, выше читаем: «На языке социологии социальный конформизм обычно обозначает конформность по отношению к нормам и ожиданиям индивидов в их собственной членской группе... А нонконформизм по отношению к нормам внешней группы, таким образом [как видим], эквивалентен тому, что обычно называют неконформнос- тью, то есть неконформности по отношению к нормам внутренней группы». Указывалось, что на этом основании возникают «два взаимосвязанных вопроса... каковы функциональные и дисфункциональные последствия позитивной ориентации на ценности иной, не своей группы? Во-вторых, какие социальные процессы вызывают, поддерживают или подавляют такую ориентацию?»

После того как это было опубликовано, я вновь обратился к источнику наших представлений о том, что ныне называется референтногрупповым поведением, — главе 8 книги Кули (Cooley) «Человеческая природа и социальный порядок» — и обнаружил, что уже в 1902 г. Кули понимал нонконформизм примерно таким же образом. То, что он описывал как «импульс к бунту или подспудное желание поступать наперекор» (то есть черту негативизма, отчужденности, нонконформизма),

можно в более отдаленной перспективе рассматривать как конформизм. Это можно назвать бунтом только отчасти, если ограничиться лишь тем, что лежит на поверхности; человек, который на первый взгляд идет не в ногу с остальными участниками процессии, на самом деле идет в такт с другой музыкой. По словам Торо, он слышит другие барабаны. Если мальчик отказывается от профессии, которую родители и друзья считают самой подходящей для него, и настаивает на том, чтобы заниматься чем-нибудь странным и фантастическим, например, искусством или наукой, то это, разумеется, означает, что его подлинная жизнь вообще не связана с теми, кто его окружает; со своими учителями он познакомился благодаря книгам, а может быть, случайно видел и слышал их.

Среда оказывает далеко не такое определенное и очевидное социальное влияние, как обычно думают. Наша реальная среда заполнена1008 образами, которые чаше всего присутствуют в наших мыслях, и если человек обладает живым, способным к развитию умом, то скорее всего они будут резко отличаться от того, что дано главным образом в ощущениях. Группа, по отношению к которой мы проявляем лояльность и с чьими стандартами мы пытаемся сообразоваться, определяется нашими собственными склонностями и симпатиями, путем выбора из всех оказываемых на нас личностных влияний; а поскольку наш выбор в какой-то мере независим от наших чувственно воспринимаемых партнеров, возникает видимость нонконформизма.

Любой нонконформизм, имеющий позитивный или конструктивный характер, должен проявляться именно в этом выборе более отдаленных отношений; сама по себе оппозиция бесплодна и за пределами личностной

,00а Здесь мы сталкиваемся с явным преувеличением — настолько явным, что в нем самом заложена возможность корректировки. Всячески пытаясь подчеркнуть мысль, очень важную в то время, когда писался этот текст, а именно мысль о том, что социальная среда состоит не только из людей, с которыми данная личность вступает в непосредственное взаимодействие, Кули склоняется к другой, столь же неразумной крайности, утверждая, что среда состоит только из образов других людей и стандартов. Наивный объективизм нельзя исправить с помощью такого же наивного субъективизма. Однако, как выясняется при знакомстве с его трудами, в действительности Кули нельзя считать таким крайним идеалистом, каким он предстает в этом отрывке. — Примеч. автора.

специфичности не несет в себе никакого смысла. Следовательно, между конформизмом и нонконформизмом нет никакой демаркационной линии; есть просто более или менее специфический и необычный выбор, более или менее специфическая и необычная комбинация влиянийт.

Какова бы ни была история понятия нонконформизма, теперь совершенно очевидно, что это понятие обеспечивает основу для консолидации теории «девиантного поведения» (отчасти[546]таким обра

зом, как это было показано в главах VI и VII, трактующих явление аномии) и теории референтно-группового поведения. Ибо как только мы начинаем понимать, что нонконформизм — это типичный конформизм, сообразующийся с ценностями, стандартами и ожиданиями референтных личностей и групп, он сразу же начинает концептуально отличаться от остальных форм девиантного поведения. Подлинный «индивидуальный» нонконформизм, абсолютно не связанный с прошлыми, настоящими или реально возможными в перспективе референтными группами, — это то, что психологи называют «аутизмом», то есть странные, причудливые мысли и действия, далекие от внешней реальности[547]. Здесь нас интересует не индивидуальный, а общественный нонконформизм. Когда нонконформизм представляет собой конформизм по отношению к ценностям, стандартам и практической деятельности, которые сложились на более ранних стадиях общественного развития и все еще существуют, хотя принимаются не всеми, его часто описывают как «консерватизм». Уничижительно, но иногда точно его называют «реакционным», особенно в тех случаях, когда его выражением служат попытки снова обратиться к тем ценностям и практическим действиям, которые были заменены новыми или просто преданы забвению. Когда нонконформизм представляет собой конформизм по отношению к ценностям, стандартам и практической деятельности, которые еще не были институционализированы, но рассматриваются в качестве нормативной системы будущих референтных групп, то его часто описывают как «радикализм». Уничижительно, но иногда точно его называют «утопизмом», особенно в тех случаях, когда, как считается, он изображает совершенное общество, которое невозможно достигнуть[548]. Но так как подобные социально-политические ярлыки имеют не только чисто описательную функцию, их редко используют в качестве объективного описания, но наклеивают на различные типы нонконформизма. С этой точки зрения, теория референтных групп требует обоснованного выявления различий между многочисленными разновидностями поведения, в настоящее время описываемого социологами как «девиантное поведение». То, что здесь идентифицируется как «нонконформизм» (в устоявшемся в историческом смысле), Должно просто отличаться от таких разновидностей девиантного поведения, как преступность и правонарушения. Эти разновиднос

ти «девиантного поведения» отличаются друг от друга в структурном, культурном и функциональном отношениях1043. Следовательно, не нужно думать, что все они адекватно схвачены единым понятием «девиантного поведения»; это — вопрос для исследования, а не для выдвижения предположений и допущений.

На первый взгляд поведение нонконформиста и преступника в структурном плане может показаться одинаковым. Ни тот, ни другой не живут в соответствии с морально укорененными ожиданиями других, с кем они вовлечены в систему взаимно переплетающихся статусов и ролей. В обоих случаях другие люди, входящие в ту же социальную систему, будут действовать таким образом, чтобы привести поведение «девиантных» индивидов в соответствие с установившимися ожиданиями. Как бы то ни было, различия, которые, возможно, отделяют нонконформиста от преступника, часто скрыты от наблюдения, так как нонконформисты не так уж редко провозглашаются преступниками. Тем не менее под этим поверхностным сходством таятся глубокие различия.

Во-первых, нонконформист в отличие от преступника не пытается скрыть свои отступления от преобладающих групповых норм. Напротив, он громко заявляет о своих расхождениях с ними. С этим тесно связано второе различие: нонконформист бросает вызов легитимности норм и ожиданий, которые он отвергает, или по крайней мере их применимости в некоторых ситуациях; преступник, в общем, признает их легитимность. Он вообще не доказывает, что кража правомочна, а убийство добродетельно. Он просто находит удобным или соответствующим складу его ума нарушать нормы и уклоняться от них. В-третьих, нонконформист, соответственно, стремится изменить групповые нормы, заменить нормы, которые он считает нелегитимными с точки зрения морали, нормами, имеющими альтернативную моральную основу. Преступник, напротив, стремится только избежать влияния ныне существующих норм. Нонконформист обычно взывает к «высшей морали»; преступник, помимо вынужденной самообороны, ссылается на оправдывающие его обстоятельства. Наконец — и в этом принципиальное различие между ними, — нонконформист допускает (хотя допускает неохотно и неосознанно), что от

ход от преобладающих норм возможен только ради совсем или почти совсем бескорыстных целей; преступник предполагает, что отход от норм будет служить его собственным интересам. Предыдущие характеристики этих двух типов стремились выявить существующие между ними различия. Зная о тех карательных следствиях, которые может повлечь за собой его общественное поведение, нонконформист тем не менее действует в соответствии со своими чувствами и ценностями; преступник, зная о последствиях своих поступков, всячески стремится их избежать, скрывая от общества свое девиантное поведение. В сфере культуры нонконформист тоже принципиально отличается от преступника (повторяю, даже в тех случаях, когда общество, почти полностью исчерпав все остальные способы социального контроля, навешивает на нонконформиста ярлык преступника). Ибо, несмотря на публичные дефиниции и внешнюю видимость, многие понимают, что нонконформист, отличающийся от остальных людей только своими политическими, религиозными или моральными убеждениями, в действительности преступником не является. Сточки зрения социологической теории, различия между уровнем культуры и уровнем социальной структуры (к которому мы обращались в предыдущих разделах) носят основополагающий характер, хотя их не сразу можно заметить из-за того, что в основе и культуры, и социальной структуры лежат одни и те же исторические поведенческие комплексы. Не входя в подробное обсуждение этого вопроса, которое завело бы нас слишком далеко в сторону, укажем только, что они образуют различные уровни анализа. На уровне социальной структуры поведение нонконформиста (как и любое девиантное поведение) приводит в действие механизмы социального контроля со стороны тех, кто вовлечен в переплетающиеся социально-статусные и социально-ролевые взаимодействия с носителем девиантного поведения. Его неспособность жить в соответствии с ожиданиями тех, с кем он связан непосредственно, позволяет им накопить мстительные чувства, и они, в свою очередь, реагируют на нее тем, что наказывают его за отступления от установленных ролевых ожиданий. Ролевые партнеры носителя девиантного поведения стремятся вести с позиций своих собственных интересов; носитель девиантного поведения делает их жизнь несчастной или трудной, и они пытаются заставить его снова вести себя как все, чтобы в итоге они могли вернуться к своим обычным делам.

На уровне культуры такое же поведение со стороны «ортодоксальных» членов социальной системы возникает даже в тех случаях, если они не вовлечены непосредственно в систему социальных отношений с носителем девиантного поведения. В этом смысле их враждебная

реакция на его поведение бескорыстна. Они ничего (или почти ничего) не теряют из-за того, что он отклоняется от сложившихся норм и ролевых ожиданий; его «плохое поведение» не наносит им ощутимого ущерба. Тем не менее их реакция тоже враждебна, так как они ин- териоризировали эти моральные нормы (которые в данный момент нарушаются) и воспринимают поведение, которое в конечном итоге отвергает эти нормы или угрожает в дальнейшем их социальной валидности как отрицание ценностей, которыми дорожат они сами и все их группа. Форму этой враждебной реакции лучше всего описать как «моральное негодование», бескорыстные нападки на тех, кто отступает от групповых норм, даже если подобные отклонения не мешают другим членам группы исполнять их собственные роли, поскольку у них отсутствуют непосредственные социальные связи с девиантными индивидами[549].

Если бы этой отдушины морального негодования не существовало, действие механизмов социального контроля было бы жестко ограничено. Оно было бы ограничено действиями тех людей, кому нонконформистское и девиантное поведение наносит непосредственный ущерб. Однако на самом деле моральное негодование и бескорыстное противодействие нонконформизму и девиантному поведению придает механизмам социального контроля гораздо большую силу, так как не только относительно немногие люди, которым носители девиантного поведения причинили непосредственный ущерб (например, родители похищенного ребенка), но и крупные коллективы, придерживающиеся сложившихся культурных норм, активизируют свои попытки вернуть девиантных личностей (а также, в порядке упреждения, тех, кто обещает стать таковыми) к общепринятому поведению.

На уровне культуры нонконформист, с его ссылками на высшую мораль, может (в отличие от простого преступника) в исторически благоприятных условиях продолжать свою деятельность на фоне латентного морального негодования. В какой-то мере его нонконформизм является либо обращением к утраченным моральным ценностям прошлого, либо к ценностям грядущего. Поэтому для него всегда существует перспектива (далеко не всегда становящаяся реальностью) получить поддержку других членов общества, изначально не таких смелых и не склонных к риску. Его нонконформизм — это не его личное отклонение от моральных норм, но вклад в создание новой морали (или в восстановление старой, полузабытой морали). Короче говоря, он апеллирует к прошлой или будущей референтной группе. Он реанимирует забытые системы ценностей, стандартов и практических действий или разрабатывает новые, еще не запятнанные разного рода уступками и прагматически целесообразными компромиссами. Всем этим нонконформист резко отличается от обычного преступника, который ничего не восстанавливает и ничего не вводит в жизнь, а пытается только удовлетворить свои личные интересы или выразить свои личные мнения. Хотя, возможно, не всегда учитывает различия между ними, нос точки зрения динамики культуры нонконформист и обыкновенный преступник находятся на разных полюсах.

Наше краткое описание культурного и структурно-социального уровней криминального поведения и нонконформизма, разумеется, многое оставило за кадром. Но сказанного вполне достаточно для наших непосредственных задач. Обе разновидности отклонений от групповых норм можно описать (и они действительно описывались) как «девиантное поведение» (в первом приближении это не будет ошибкой), но тем не менее при более точном анализе (на структурносоциальном и культурном уровнях) они явно отличаются друг от дру

га. Можно предположить также, что они различаются и на личностном уровне. Личности тех, кто возглавлял нонконформистские движения, имеющие историческое значение, конечно же,могут случайно иметь большое сходство с личностями тех, кто совершал малые и большие преступления в своих собственных интересах. Однако подчеркивать это случайное поверхностное сходство за счет характерных и очень глубоких различий — значит расписываться в интеллектуальном банкротстве академической психологии. Как бы психология ни пыталась опровергнуть этот вывод, отважные английские разбойники Джон Невинсон и его более знаменитый последователь Дик Турпин (XVII в.) совсем не похожи на отважного нонконформиста Оливера Кромвеля. Если же для кого-то в силу политических и религиозных пристрастий этот пример покажется самоочевидным и не требующим доказательств, пусть он проанализирует суждения историков, превращающих Троцкого или Неру в преступников, имеющих многочисленных последователей.

Возможно, бессознательные побуждения некоторых нонконформистов не слишком отличаются от побуждений обычных преступников. В обоих приведенных примерах поведение является вынужденным, призванным искупить чувство лично совершенного греха. Нарушение существующих норм может иметь своей целью легитимизацию вины; этого можно достичь, если вину будут разделять все. Тем не менее, поскольку нарушаемые нормы очень многообразны в функциональном отношении, психологическое значение их нарушения тоже может быть самым разным. Подобно концептуальной структуре социологии, которая в первом приближении может быть настолько груба, что не видит разницы между нонконформизмом по отношению к учрежденным, но подозрительным с точки зрения морали нормам и отклонением от бесспорных общепризнанных норм, концептуальная структура психологии, с ее идеями вины, защитных механизмов, форм реагирования и т.п., может завуалировать принципиальные различия, объясняя в корне отличные формы социального поведения одними и теми же мотивами. Правда, это значит констатировать проблему, но не решить ее. Однако сложившаяся в этих науках ситуация имеет несомненное теоретическое достоинство, напоминая нам, что мы довольно часто бываем склонны скрадывать или преуменьшать поведенчески значимые различия. Делать это — значит осуществлять на практике сомнительную методологию редукционизма. Быть редукционистом — значит придерживаться ложного допущения, которое, согласно незабываемому описанию Уильяма Джеймса, заключается в том, что «струнный квартет Бетховена... это на самом деле скрип лошадиных хвостов, трущихся о коша

чьи кишки, и может быть исчерпывающе описан подобными терминами...»[550].

Нонконформист, чья деятельность имеет историческое значение, сточки зрения социальной структуры, культуры и личности представляет собой особый тип социально-девиантной личности. Следуя древнему изречению — «природа каждой вещи лучше всего познается в крайних проявлениях», — мы должны обратить особое внимание на крайних нонконформистов, которые вступают на свой путь общественного нонконформизма, хорошо зная, что они рискуют (риск настолько велик, что это знание перерастает в уверенность) и могут быть жестоко наказаны за свое поведение в группе. В самом точном смысле слова, этот тип человека является типом мученика, то есть человеком, который жертвует собой из принципа. Придерживаясь норм и ценностей какой-то иной референтной группы, а не той, чьим ожиданиям он не соответствует, он готов принять, если не приветствовать[551], почти неизбежные и притом болезненные последствия этих разногласий.

Но психологические причины мученического поведения — это одно, а его социологическая природа — это нечто совсем иное. Мотивы мученика могут быть самыми разнообразными: мученическое поведение может служить проявлением нарциссизма, или потребности в наказании, или стремления овладеть неподатливой на первый взгляд внешней реальностью ради тех, кого любишь[552]. Возможно, и так. Однако в социальном контексте этот тип нонконформизма обязательно включает в себя публичный отказ от некоторых установленных ценностей и практических действий и верность альтернативным ценностям и практическим действиям, за что человек навлекает на

себя почти неизбежное наказание со стороны других людей. В функциональном отношении такой нонконформизм может содействовать социальным и культурным переменам. В этой связи следует заметить, что реакции других людей на эту разновидность нонконформизма могут быть гораздо более сложными, чем можно предположить, если судить о них только по чисто внешней враждебности.

Признанный нонконформист хочет, чтобы к нему относились со смешанным чувством ненависти, восхищения и любви, даже со стороны тех, кто все еще сохраняет верность оспариваемым ценностям и практическим действиям. Действуя открыто, а не тайно, и, очевидно, сознавая, что навлекает на себя суровые санкции со стороны группы, нонконформист стремится в какой-то мере заручиться уважением людей, даже если оно похоронено под толстым слоем открытой враждебности и ненависти со стороны тех, кто испытывает ощущение, что их чувствам, интересам и статусу угрожают слова и действия нонконформиста. Должное воздаяние за бескорыстное поведение образует позитивный компонент этого двойственного отношения. Чувствуется, что у нонконформиста достаточно смелости, чтобы пойти на большой риск (он, так сказать, демонстрирует эту способность), особенно ради бескорыстных целей[553]. В какой-то мере (хотя, по-видимому, в гораздо меньшей) смелость, очевидно, проявляется и в тех случаях, когда человек рискует даже ради узколичных, эгоистических или чуждых ему целей, как в известных случаях «бесстрашного преступника» и «отважного врага», которыми, соответственно, восхищаются даже тогда, когда проклинают. Так как потенциально отвага представляет собой социальную добродетель (иными словами, она функционально необходима для сохранения и развития групп в соответствии с их конечными ценностями), то

она вызывает уважение даже в тех сложных случаях, когда ее используют не на благо группы, а во вред ей.

Даже этот краткий обзор может прояснить функциональные различия между двумя разновидностями девиантного поведения. В определенных условиях общественный нонконформизм может выполнять явные и латентные функции, вызывая изменение поведенческих стандартов и ценностей, ставших дисфункциональными для группы. Другие узколичные формы девиантного поведения выполняют явную функцию обслуживания интересов девиантной личности; в определенных условиях, идентифицированных Дюркгеймом, Джорджем Мидом и Радклифф-Брауном, они выполняют латентную функцию реанимации тех групповых чувств и настроений, которые стали слишком слабыми и поэтому перестали быть эффективными регуляторами поведения. Сваливать в одну кучу эти функционально (а не только морально) различные формы поведения, обозначая их одним понятием «девиантного поведения», — значит затемнять их социологическое значение. Кроме того, можно спокойно предположить, что в отличие от души Джона Брауна душа Аль-Капоне не будет жить долго. Другой пример: Юджин Дебс и Альберт Фолл (личный секретарь, или секретарь «внутренних чайных дел» президента Гардинга, запустивший руку в общественный фонд) были посажены в тюрьму согласно законам американского общества, так как оба были уличены в «девиантном поведении». Однако Гардинг, выразитель нормы, счел возможным освободить из тюрьмы нонконформиста Дебса с помощью запоздалого акта о помиловании, тогда как Кулидж, торжественно заявивший о необходимости расширить сферу нормативности, не счел возможным освободить другую девиантную личность — Фолла.

Если различие между двумя типами поведения — нонконформизмом и девиантным поведением — не будет учитываться, то в концептуальном и терминологическом отношении социология пойдет по неверному пути, на который она стала иногда вступать, и превратится в такую общественную науку, которая имплицитно считает добродетелью только социальный конформизм. Если социология не будет систематически выявлять различия между социальной структурой и функциями этих разных форм девиантного поведения, то в итоге она начнет (хотя, полагаю, непредумышленно) поощрять конформизм группы по отношению к преобладающим в ней стандартам и имплицитно подразумевать, что нонконформизм обязательно дисфункционален[554].

Однако, как неоднократно подчеркивалось в этой книге, не так уж редко бывают ситуации, когда нонконформистское меньшинство выражает интересы и конечные ценности группы более эффективно, чем конформистское большинство1 Следует еще раз повторить: это не моральное, нефункциональное суждение, не положение этической теории, но положение социологической теории. В конечном счете это такое положение, которое, будучи однажды высказано, вероятно, будет принято теми самыми социологами, которые, пользуясь недостаточно дифференцированным понятием «девиантного поведения», отрицают в своем социологическом анализе то, что признают в своих моральных предписаниях.

Проблема 7

Структурный контекст референтно-группового поведения: ролевые наборы, наборы статусов и последовательность статусов

Исследовав рабочие функции наблюдаемости и различных типов нонконформизма и отклонений в процессе референтно-группового поведения, теперь мы должны исследовать социальную структуру ролей и статусов, которая обеспечивает контекст референтно-группового поведения. Это довольно большая задача, и мы, как и в предыдущих разделах этой главы, только дадим общий очерк нашего подхода к этому вопросу, а также рассмотрим связанные с ним проблемы, требующие дальнейшего исследования. Для этого нам потребуется создать нечто вроде теории социальных ролей и социального статуса.

Вот уже некоторое время (по крайней мере с момента появления имевших большой резонанс работ Ральфа Линтона) было признано, что для описания и анализа социальной структуры фундаментальное значение имеют два понятия -- социального статуса и социальной роли[555].

Под статусом Линтон подразумевает положение в социальной системе, занимаемое определенными индивидами; под ролью — поведение, в котором реализуются ожидания, связанные с этим положением. С точки зрения этих определений, «статус» и «роль» — это понятия, позволяющие соединить определяемые культурой ожидания с поведенческими моделями и отношениями, составляющими социальную структуру. Кроме того, Линтон заметил, что каждый человек в обществе имеет множество статусов и что с каждым из этих статусов связана какая-нибудь роль[556]. Как многократно показали последующие социологические исследования, эта мысль оказалась очень плодотворной, но лишь в первом приближении. Линтон, однако, полагал (это и сделало его точку зрения верной лишь в первом приближении), что каждый статус выполняет свою особую роль[557]. Не входя в обсуждение этого вопроса более глубоко, чем он того заслуживает, заметим толь

ко, что каждый специфический социальный статус связан не с од- ной-единственной ролью, но с целым спектром ролей. В этом заключается основная особенность социальной структуры. Ее можно зафиксировать с помощью особого термина — «набор ролей»; им я обозначаю полный комплект ролевых отношений, которыми люди обладают вследствие того, что занимают определенный социальный статус. Например: один статус студента-медика создает не только роль студента по отношению к его учителям, но также широкий спектр других ролей, связывающих человека, занимающего этот статус, с другими студентами, медсестрами, врачами, социальными работниками, медицинскими техническими работниками и т.д.[558]. Другой пример: статус школьного учителя имеет специфический набор ролей, связывающих учителя с его учениками, коллегами, директором школы, советом по образованию, изредка — с местными патриотическими организациями, с профессиональными организациями учителей, с ассоциациями родителей и учителей и т.п.

Следует ясно понимать, что набор ролей отличается от структурной модели, которая уже давно определялась социологами как модель «множественности ролей». Ибо обычно множественность ролей обозначает комплекс ролей, связанных не содним социальным статусом, но с различными статусами (часто в различных институциональных

сферах), занимаемыми тем или иным индивидом. Таковы, например, роли, связанные с разными статусами — учительницы, жены, матери, католички, республиканки и т.д. Мы обозначаем этот комплект социальных статусов индивида как его набор статусов, причем каждый из статусов, в свою очередь, имеет свой особый набор ролей.

Понятия набора ролей и набора статусов являются структурными и характеризуют части социальной структуры в данное время. Если же набор статусов (встречающийся достаточно часто, чтобы стать социальной моделью) рассматривать сточки зрения изменений во времени, то он будет обозначаться как последовательность статусов. Так, например, студент-медик со временем будет последовательно занимать статусы интерна[559], резидента[560] и независимого практикующего врача. Разумеется, в том же самом смысле мы можем говорить о последовательности ролевых и статусных наборов.

Структурные комплексы ролевых и статусных наборов, а также статусных последовательностей, по-видимому, составляют социальную структуру в целом. Эти понятия снова напоминают нам, причем самым неожиданным образом, что мы никогда не должны упускать из виду один упрямый факт: даже простая на первый взгляд социальная структура чрезвычайно сложна Ибо функционирующие социальные структуры должны умудриться организовать эти наборы и последовательности статусов и ролей таким образом, чтобы в итоге получился ощутимый социальный порядок, достаточный для того, чтобы большинство людей могло большую часть времени уделять своим социальным обязанностям и при этом не импровизировать заново в каждой новой ситуации, с которой придется столкнуться.

Кроме того, эти понятия помогают нам идентифицировать некоторые существенные проблемы социальной структуры, требующие своего анализа. Какие социальные процессы могут нарушать или разрушать набор ролей, создавая тем самым условия для структурной нестабильности? Благодаря каким социальным механизмам роли в ролевых наборах сочетаются таким образом, что между ними возникает гораздо меньше конфликтов, чем в любом ином случае?

Проблема 7.1

Структурные источники нестабильности в ролевом наборе

Может показаться, что основным источником возмущений, выводящих из равновесия систему ролевого набора, служит ситуация,

существующая в любой структуре: каждый человек, занимающий определенный статус, имеет ролевых партнеров, которые занимают самые различные места в социальной структуре. В результате ценности и моральные ожидания этих партнеров в какой-то мере отличаются от ожиданий и ценностей носителей того статуса, о котором идет речь. Например, то обстоятельство, что члены школьного совета зачастую принадлежат к иным социально-экономическим слоям, чем учитель средней школы, означает, что в некоторых отношениях их ценности и ожидания отличаются от ценностей и ожиданий учителя. Таким образом, тот или иной учитель может вызвать противоречивые ожидания у своих коллег по профессии и у влиятельных членов школьного совета, а значит, и у вышестоящих руководителей школьного образования (иногда). Это совершенно излишне с точки зрения образования, так как об этом учителе можно судить и по-другому — как о необходимом и существенном элементе процесса образования. Эти в корне отличные и несовместимые оценки усложняют для них всех задачу прийти к согласованному мнению. Все сказанное о статусе учителя в той или иной мере относится и к носителям других статусов, которые благодаря своим ролевым наборам связаны с другими людьми, занимающими самые разные статусы.

Судя по тому, как обстоят дела в настоящее время, это, по-види- мому, и есть главное структурное основание для потенциального нарушения равновесия в системе устойчивого ролевого набора. Разумеется, все сказанное выше не относится к той специфической ситуации, когда все люди, обладающие одним и тем же набором ролей, имеют одинаковые ценности и одинаковые ролевые ожидания. Но это — совсем особая и, пожалуй, исторически редкая ситуация. Гораздо чаще, особенно в высокодифференцированном обществе, ролевые партнеры набираются из самых различных слоев, в какой-то мере, соответственно, отличающихся по своим социальным ценностям. Если дела обстоят таким образом, то наиболее характерной должна быть ситуация беспорядка (а не относительного порядка). И все же, по-видимому, в истории преобладают высокоупорядоченные общества, а не полный беспорядок (хотя степень упорядоченности может быть различной). Но тогда возникает проблема идентификации социальных механизмов, благодаря которым достигается некоторый разумный уровень «стыковки» ролей в ролевых наборах, а также, соответственно, социальных механизмов, действующих разрушительно, так что сложившиеся в данной структуре ролевые наборы не сохраняют своей относительной стабильности.

Проблема 7.2

Социальные механизмы стыковки ролей в ролевых наборах

Прежде чем приступить к исследованию некоторых из этих меха-v низмов, следует еще раз повторить, что мы не считаем непреложным историческим фактом высокую эффективность всех ролевых наборов. Это относится не к широкому историческому обобщению, согласно которому в истории преобладает социальный порядок, но к аналитической проблеме идентификации социальных механизмов, благодаря действию которых возникает более высокий уровень социальной упорядоченности, которого нельзя было бы достичь, если бы эти механизмы не были задействованы. Другими словами, в данном случае нас интересует социология, а не история. Различная интенсивность вживания в роль со стороны партнеров по ролевому набору. Ролевые партнеры по-разному относятся к поведению тех, кто занимает определенный социальный статус. Это означает, что ролевые ожидания партнеров по ролевому статусу не всегда имеют одинаковую интенсивность. Для некоторых из них данное ролевое отношение представляет только побочный интерес, для других — возможно, главный. Приведем гипотетический пример: родители школьников, обучающихся в одной и той же школе, вероятно, более непосредственно заинтересованы в оценке и контроле над поведением учителей, чем, скажем, члены местной патриотической организации, чьи дети не учатся в этой школе. Ценности родителей и ценности патриотической организации могут не совпадать во многих отношениях и вызывать совершенно различное поведение со стороны учителя. Но если ожидания одной группы, относящиеся к ролевому набору учителя, связаны с его главными делами и интересами, а ожидания другой группы — только с побочными, то это поможет учителю легче согласовать свое поведение с этими несовместимыми ожиданиями. Перечисляя выше структурные свойства групп, мы отметили, что имеются определенные различия в масштабах и интенсивности вживания членов группы в свой статус и свои роли. Эти различия помогают снять напряженность, существующую в таком ролевом наборе, который предполагает конфликтные ожидания по отношению к поведению людей, занимающих определенный статус. Учитель, для которого этот статус имеет первостепенное значение, сможет твердо противостоять требованиям сохранять конформизм по отношению к ожиданиям тех, кто ждет от его ролевого набора чего-то иного, но для кого его отношение имеет только второстепенное значение. Это, разумеется, не означает, что учителя совсем неуязвимы для этих ожиданий, которые несовместимы с их профессиональными обязанностя

ми. Это только значит, что они уязвимы гораздо меньше, чем были бы в противном случае (а иногда бывают уязвимы и в этом), когда их могущественные партнеры по ролевому набору почти не интересуются этим тонким отношением. Если бы все те, кто входит в ролевой набор учителя, одинаков о интересовались этим отношением, положение учителя было бы гораздо плачевнее, чем оно есть на самом деле. По-видимому, то, что справедливо для этого случая (то есть для ситуации учителя), справедливо и для носителей любого другого статуса: влияние на них различных ожиданий со стороны тех, кто входит в их ролевой набор, может быть смягчено благодаря тому, что люди, составляющие этот ролевой набор, по-разному вовлечены в свойственную ему систему отношений. Те, кто входит в данный ролевой набор, в разной степени обладают властью. Второй механизм, оказывающий влияние на стабильность ролевого набора, потенциально обеспечивается распределением власти. В этой связи под властью подразумевается не что иное, как наблюдаемая и предсказуемая способность налагать на социальные действия отпечаток своей собственной воли, даже преодолевая сопротивление тех, кто принимает участие в этом действии[561].

Члены ролевого набора в разной степени обладают властью, необходимой для формирования поведения людей, являющихся носителями определенного статуса. Однако отсюда не следует, что индивиду, группе или страте ролевого набора, в отдельности обладающим максимально возможной властью, в равной мере удается внушить свои ожидания носителям какого-либо статуса, скажем, статуса учителя. Это бывает только в таких обстоятельствах, когда один член ролевого набора получает эффективную монополию на власть, либо отлучив от власти всех остальных, либо располагая такой властью, которая перевешивает объединенную суммарную власть других членов. Во всех остальных ситуациях индивиды, ставшие объектом противоречивых ожиданий со стороны других членов их ролевого набора, могут, объединяясь, создавать (обдуманно или непреднамеренно) властные коалиции, которые позволят этим индивидам действовать по-своему. Тогда конфликты возникают не столько между носителями данного статуса и Другими членами их ролевого набора, сколько между самими членами ролевого набора. Противовес какому-либо одному могущественному члену ролевого набора иногда обеспечивается с помощью коалиции менее могущественных, но объединившихся членов. Знакомая модель «равновесия сил» не ограничивается только борьбой наций за власть; в

более завуалированной форме ее можно обнаружить, в общем, в деятельности любого ролевого набора: например, у каждого ребенка есть достаточно возможностей, чтобы убедиться в том, что решения отца можно с успехом уравновесить противоположными решениями матери. Если противоборствующие силы ролевого набора нейтрализуют друг друга, то у носителя статуса появляется относительная свобода, чтобы действовать в соответствии со своими первоначальными замыслами.

Таким образом, даже в таких потенциально неустойчивых структурах, в которых члены ролевого набора придерживаются в корне различных ожиданий по поводу того, что должен делать носитель данного статуса, этот последний не полностью зависим от милости самых могущественных из них. Кроме того, высокий уровень вовлеченности в свой статус усиливает его относительную власть. Ибо поскольку эти могущественные члены ролевого набора изначально не интересуются своими отношениями с определенным носителем статуса в той же мере, в какой он сам, у них нет мотивов, чтобы воспользоваться своей властью во всей ее полноте. В таком случае носитель статуса получает возможность действовать свободно в пределах своей ролевой деятельности, не подвергаясь контролю потому, что остался незамеченным. Это, разумеется, не означает, что носитель статуса, с которым связаны противоречивые ожидания[562] членов его ролевого набора, действи

тельно защищен от контроля с их стороны. Это значит только одно — структура власти в ролевом наборе часто такова, что носитель статуса сохраняет почти полную автономность; этого не было бы, если бы не существовало структуры противоборства властей. Изоляция ролевой деятельности от наблюдаемости со стороны членов ролевого набора. Носитель того или иного статуса не вступает в постоянное взаимодействие со всеми своими партнерами по ролевому набору. Этот вывод относится не к случайному одиночному факту, но к функционированию ролевого набора в целом. Взаимодействия с каждым членом (индивидуальным или групповым) ролевого набора ограничиваются и переплетаются самыми разными способами; они не одинаково распределяются в системе отношений, вызванной к жизни тем или иным социальным статусом. Этот фундаментальный факт ролевой структуры позволяет без чрезмерного стресса осуществлять такое ролевое поведение, которое не соответствует ожиданиям некоторых партнеров по ролевому набору. Ибо, как мы уже убедились, эффективный социальный контроль предполагает довольно высокую наблюдаемость ролевого поведения. В той мере, в какой ролевая структура выводит данного носителя статуса из-под прямого наблюдения со стороны некоторых из его партнеров по ролевому набору, конкурирующие силы оказывают на него разное давление. Следует особо подчеркнуть, что здесь мы имеем дело с фактом социальной структуры, а не с индивидуальными приспособлениями, благодаря которым тому или иному человеку удается отчасти скрывать свое ролевое поведение от некоторых членов его ролевого набора.

Этот структурный факт заключается в следующем: различие между социальными статусами определяется тем, в какой мере какая-то часть совокупного ролевого поведения будет недоступна наблюдению со стороны всех членов ролевого набора. Разнообразие проявлений

тописанию, моральным ценностям, физическому здоровью, этике, гражданской обороне, религиозной грамотности, бережливости, соблюдению законов, потребительскому образованию, наркотикам, математике, драматургии, физике, керамике и (последняя образовательная новинка) наушникам. Каждая из этих групп стремится избежать перегрузки расписания. Каждая спрашивает, нет ли в нем несущественных вопросов, которые можно опустить, чтобы поставить на их место свои материалы. Большая их часть настаивает на том, что не требует специального курса — они только хотят, чтобы их идеи вошли в ежедневные школьные программы. Каждая провозглашает твердую веру в местный контроль над образованием и ненависть к общенациональному контролю.

Тем не менее, если образовательная программа их национальной организации не принимается, многие из них используют давление прессы, яркие краски радио, все пропагандистские средства, чтббы обойти избранный ими местный школьный совет». (An Adress at the inauguration ofhollis Leland Casuvell, Teachers College, Columbia University, November 21—22, 1955, 10.) — Примеч. автора.

18 Мертон «Соцнальи. теория»

этого структурного атрибута социальных статусов, соответственно, усложняет проблему их охвата принципиально различными ожиданиями тех людей, которые входят в данный ролевой набор. Таким образом, носители любого статуса иногда должны принимать трудные решения, затрагивающие их чувства личной интегрированности, то есть жизни в соответствии с основополагающими нормами и стандартами, управляющими исполнением их профессиональных ролей. Но сами статусы различаются в зависимости от меры наблюдаемости ролевого поведения их носителей. Как замечает сенатор Кеннеди (в книге, которой мы посвятили восторженное примечание), немногие профессии (если вообще какая-нибудь из них) сталкиваются с тем, что подобные решения принимаются «в свете прожекторов, как это происходит в государственных структурах. Немногие (если вообще кто-нибудь) сталкиваются с ужасающей бесповоротно стью решения, с какой приходится сталкиваться сенатору во время важного поименного голосования»118.

Напротив, другие социальные статусы хорошо (т.е. функционально значимо) скрыты от наблюдения со стороны некоторых из своих партнеров по ролевому набору. Хороший тому пример — статус университетского преподавателя. Норма, согласно которой все, что говорится в университетских аудиториях, не подлежит огласке (в том смысле, что она ограничивается только кругом профессора и его студентов), выполняет функцию сохранения независимости преподавателя. Ибо если бы все сказанное им было одинаково доступно тем, кто составляет ролевой набор преподавателя, то можно было бы вынудить его преподавать не то, что он знает или в чем он убедился с помощью доказательств, а то, что удовлетворит многочисленные и разнообразные ожидания всех тех, кто причастен к «образованию юношества». Это быстро свело бы преподавание к уровню наименьшего общего знаменателя. Это превратило бы преподавание в телевизионное шоу, для которого главное — улучшить рейтинг популярности. Именно освобождение от наблюдения со стороны всех и каждого, кто, возможно, хотел бы подчинить преподавателя своей воле, является составной частью академических свобод, понимаемых как функциональный комплекс ценностей и норм.

Если говорить в более широком плане, то понятия информации, не подлежащей огласке, и конфиденциального профессионального общения в таких профессиях, как юриспруденция и медицина, преподавание и деятельность священника выполняют ту же самую функцию вывода клиента, его поведения и убеждений, из-под наблюдения остальных членов его ролевого набора. Если бы врач или священ

ник могли свободно рассказывать все, что они узнали о частной жизни своих клиентов, это помешало бы им адекватно выполнять свои функции. Кроме того, как стало очевидно из нашего обзора по наблюдаемости, если бы все факты и отношения, связанные с ролевым поведением, были легкодоступны для всех и каждого, то социальная структура была бы не способна к действию. То, что иногда называется «потребностью в сохранении приватности», то есть закрытость поступков и мыслей от наблюдения со стороны других людей, есть индивидуальный дубликат функционального требования социальной структуры, согласно которому должна быть обеспечена какая-то степень свободы от полной наблюдаемости. В противном случае давление, заставляющее жить в полном соответствии со всеми (часто противоречащими друг другу) социальными нормами, стало бы буквально невыносимым; в сложноорганизованном обществе шизофреническое поведение стало бы правилом, а не исключением, как теперь. «Приватность» — это не просто личная склонность; это — важное функциональное требование эффективной действенности социальной структуры. В какой-то мере, соответственно, социальные структуры должны обеспечивать, как говорят во Франции, quant-^-soi*, то есть какую- то часть собственной личности, остающуюся в стороне и защищенную от социального наблюдения. Разумеется, механизм, защищающий от наблюдения, может оказывать отрицательное действие. Если бы политический или государственный деятель был абсолютно недоступен для общественного прожектора, то социальный контроль над его поведением, соответственно, был бы сведен к нулю. Анонимная власть, анонимно осуществляемая, не содействует сохранению стабильной структуры общественных отношений, соответствующих общественным ценностям, о чем убедительно свидетельствует история тайной полиции. Педагог, который полностью закрыт для наблюдения со стороны своих коллег и вышестоящих инстанций, возможно, со временем перестанет соответствовать даже минимальным требованиям своего статуса. Частно практикующий врач, который почти полностью свободен от суждения своих компетентных коллег, возможно, допустит, чтобы его исполнение своей роли упало ниже минимально приемлемых стандартов. Полицейский, работающий в тайной полиции, может нарушить общественные ценности, и это никогда не будет обнаружено.

Все это означает следующее: если требование отчетности является обязательным, то необходима какая-то открытость наблюдению за исполнением ролей со стороны других членов ролевого набора. Это утверждение, очевидно, не противоречит более ранним высказыва

ниям, согласно которым какая-то степень закрытости для наблюдения тоже требуется для эффективной деятельности социальной структуры. Напротив, два этих утверждения, рассматриваемых во взаимной связи, снова говорят о том, что существует какой-то оптимальный уровень наблюдаемости (однако его трудно идентифицировать с помощью измерения и он, несомненно, различается для различных социальных статусов), который благоприятствует одновременно и подотчетности исполнения роли, и его автономности, но не боязливому и неохотному согласию с распределением власти, которое может сложиться в ролевом наборе в данный момент. Чтобы дать носителям социальных статусов возможность справиться с противоречивыми ожиданиями со стороны членов их ролевых наборов, могут быть задействованы различные модели наблюдения. Создание хороших условий для наблюдения за носителями какого- либо статуса со стороны членов ролевого набора, предъявляющих к ним противоречивые требования. Этот механизм имплицитно подразумевался в двух предыдущих описаниях — структуры власти и способов ухода от наблюдения; следовательно, здесь требуется только комментарий по ходу дела. До тех пор пока члены ролевого набора находятся в счастливом неведении по поводу того, что их требования к носителям данного статуса совершенно несовместимы между собой, каждый из них по-своему оказывает давление на этих носителей. Эту модель можно обозначить как «многие против одного». Однако когда выясняется, что требования одних членов ролевого набора находятся в вопиющем противоречии с требованиями других, то именно члены ролевого набора, а не носители статуса должны решить эти противоречия — либо путем борьбы за власть, либо с помощью компромисса. Когда конфликт обретает ясные очертания, давление на носителя статуса временно ослабевает.

В подобных ситуациях носитель статуса, на котором сошлись противоречивые требования и ожидания, может начать играть роль tertius gaudens*, третьей (или чаще всего «п»-й) партии, которая извлекает преимущества из конфликта других1,9. Носитель статуса, который сначала находится в самом фокусе конфликта, фактически становится более или менее влиятельным сторонним наблюдателем, функция которого состоит в том, чтобы выставлять на всеобщее обозрение взаимоисключающие требования членов своего ролевого набора, предоставляя, таким образом, возможность им самим разрешать их собственные противоречия. Довольно часто это помогает изменить сложившуюся ситуацию. Можно думать, что этот социальный механизм позволяет элиминировать одну из форм того, что Флойд Оллпорт назвал «плюралистическим неведением», то есть такую модель, которая складывается, когда индивидуальные члены группы предполагают, что в действительности только они одни придерживаются определенных позиций и ожиданий, абсолютно не зная при этом, что другие тоже разделяют их[563]. Эта ситуация часто встречается в группах, которые организованы таким образом, что взаимная наблюдаемость их членов невелика. Основополагающее понятие плюралистического неведения, однако, будет полезно несколько расширить, чтобы с его помощью попытаться объяснить формально сходную, но, по существу, принципиально иную ситуацию. В настоящий момент мы рассматриваем именно такую ситуацию, когда члены ролевого набора не знают, что их ожидания по поводу поведения, приличествующего носителям определенного статуса, отличаются от ожиданий, которые имеются у других членов ролевого набора. Существуют две формы плюралистического неведения: 1) необоснованное предположение, что чьи-то позиции и ожидания больше никем не разделяются, и 2) другое необоснованное предположение, согласно которому они одинаково разделяются всеми.

Столкнувшись со взаимоисключающими требованиями со стороны членов своего ролевого набора, каждый из которых полагает, что легитимность его требований вне всякого сомнения, носитель статуса может действовать таким образом, чтобы противоречивый характер этих требований стал очевиден для всех. В известной степени (это зависит от структуры власти) такое поведение переориентирует конфликт, так что он превратится в конфликт между членами ролевого набора и перестанет быть конфликтом между ними и носителем статуса. Именно члены ролевого набора теперь окажутся перед необходимостью четко сформулировать свои ролевые ожидания. По крайней мере будет очевидно, что носитель статуса не по своей злой воле нарушает свои обязательства: просто он не может сохранять конформизм по отношению к взаимно исключающим ожиданиям. В некоторых случаях замена плюралистического неведения всеобщим знанием позволяет заново определить, чего же, собственно, можно ожидать от носителя статуса, в других случаях это просто позволит ему идти своим путем, пока члены его ролевого набора заняты выяснением отношений. В обоих случаях выявление противоположных ожиданий позволяет четко понять, что произойдет с ролевым набором, если не привести в действие этот механизм.

Социальная поддержка со стороны носителей близких социальных статусов, испытывающих аналогичные затруднения в своих попытках справиться с дезинтегрированным ролевым набором. Этот механизм предполагает довольно обычную структурную ситуацию: носители одинаковых социальных статусов имеют одни и те же проблемы в отношениях с членами своих ролевых наборов. Обычно носитель социального статуса не одинок, даже если он уверен в обратном. Сам факт его принадлежности к определенному социальному статусу говорит о том, что есть другие люди, находящиеся в более или менее сходных обстоятельствах. Действительный и возможный опыт противостояния противоречивым ролевым ожиданиям других членов одного с ними ролевого набора в какой-то мере является общим для всех носителей этого статуса. Поэтому индивид, столкнувшись с такого рода конфликтами, не должен относиться к ним только как к своей личной проблеме, которую следует уладить сугубо частными методами. Подобные конфликты ролевых ожиданий носят структурный характер и относятся ко всем носителям одного и того же социального статуса.

Эти особенности социальной структуры позволяют понять, каким образом у людей, занимающих один и тот же статус, происходит формирование организаций и нормативных систем. Например, профессиональные ассоциации — это структурный отклик на проблемы, связанные с властными структурами и противоречивыми (потенциальными или действительными) требованиями со стороны тех, кто входит в ролевой набор данного статуса. Они составляют социальные образования, призванные противостоять требованиям ролевого набора, и помогают не только исполнять эти требования, но и формировать их. Организация носителей определенного статуса (такая знакомая составная часть социального ландшафта в дифференцированном обществе) помогает создать нормативную систему, которая предвосхищает и тем самым смягчает взаимоисключающие требования, предъявляемые носителям данного статуса. Она обеспечивает соци

альную поддержку индивидуальным носителям статуса. Она помогает им свести до минимума надобность импровизированных частных приспособлений к конфликтным ситуациям.

По-видимому, именно эта функция частично определяет социологическое значение профессиональных кодексов, которые призваны точно определить, какому поведению носителя статуса следовало бы оказывать социальную поддержку. Дело, разумеется, не в том, чтобы такие кодексы действовали с автоматической эффективностью, помогая устранить те требования, которые с точки зрения этого кодекса являются нелегитимными, и недвусмысленно указывая, какие действия должен предпринять носитель статуса, столкнувшись со взаимоисключающими требованиями. Кодификация — как этическая, так и когнитивная — предполагает некоторую отвлеченность. Поэтому, прежде чем применять кодексы к конкретным случаям, им следует давать определенную интерпретацию[564]. Тем не менее социальная поддержка обеспечивается благодаря консенсусу между носителями данного статуса только потому, что этот консенсус описывается в кодексе или получает свое выражение в суждениях носителей статуса, ориентирующихся на этот кодекс. Функция таких кодексов приобретает наибольшее значение в тех случаях, когда носители статуса уязвимы для давления со стороны членов своего ролевого набора именно потому, что изолированы друг от друга. Так, например, тысячи библиотекарей, разбросанных по городам и весям страны и довольно часто подвергавшихся давлению цензуры, получили сильную поддержку благодаря законам о цензуре, разработанным совместно Американской ассоциацией библиотекарей и Американским советом книгоиздателей[565]. Такого рода социальная поддержка конформизма по отношению к требованиям статуса, когда он сталкивается сдавлением

ролевого набора, направленным на преодоление этих требований, позволяет предотвратить нестабильность при исполнении ролей, которой в противном случае нельзя было бы избежать. Сокращение ролевого набора и распад ролевых отношений. Это, конечно, предельный способ справиться с несовместимыми требованиями, предъявляемыми к носителям статуса членами ролевого набора. Некоторые связи разрушаются; консенсус по поводу ролевых ожиданий сохраняется только там, где эти связи остались. Но этот способ адаптации возможен только в особых ограниченных условиях. Им можно эффективно пользоваться только в таких обстоятельствах, где носитель статуса все же может исполнять какие-то иные из своих ролей, не пользуясь при этом поддержкой со стороны тех, с кем он порвал какие-либо отношения. Иными словами, для этого требуется, чтобы сохранившиеся в ролевом наборе отношения не потерпели серьезных повреждений. Тем самым предполагается, что соци альная структура делает правомерным разрыв некоторых отношений в ролевом наборе, например в системе личных дружеских отношений. В общем, однако, это право довольно ограниченно, так как ролевой набор определяется не столько личным выбором, сколько социальной структурой, в которую включен данный статус. В этих условиях самый подходящий выбор заключается в том, чтобы носитель статуса отказался от своего статуса, а не в том, чтобы ролевой набор (или его существенная часть) утратил этот статус. Обычно индивид уходит, а социальная структура сохраняется.

Проблема 7.3 Остаточный конфликт в ролевом наборе

Вряд ли можно сомневаться в том, что выше были названы только некоторые из механизмов, позволяющих сочетать ожидания членов ролевого набора. Дальнейшее исследование не только обнаружит новые механизмы, но и, вероятно, изменит наши представления о тех из них, которые мы выявили раньше. Однако я убежден в том, что логическая структура этого анализа сохранится почти без изменений. Вкратце она сводится к следующему: во-первых, мы допускаем, что каждый социальный статус обладает целым комплектом ролевых отношений, которые, по-видимому, охватывают весь набор ролей.

Во-вторых, отношения существуют не только между носителем определенного статуса и каждым членом ролевого набора, но и между членами самого ролевого набора (потенциально — всегда; в действительности — часто).

В-третьих, члены ролевого набора, особенно те из них, кто относится к принципиально различным социальным статусам, могут иметь различные ожидания (как моральные, так и регистрационные) по поводу поведения отдельно взятого носителя статуса.

В-четвертых, с этим связана еще одна проблема: их различные ожидания должны довольно хорошо стыковаться, чтобы статусная и ролевая структуры действовали хоть сколько-нибудь эффективно.

В-пятых, неадекватная стыковка этих ролевых ожиданий может привести в действие один или несколько социальных механизмов, которые помогают уменьшить количество ярко выраженных ролевых конфликтов по сравнению с тем, что могло бы быть, если бы эти механизмы бездействовали.

В-шестых (последний и самый важный пункт): даже если эти механизмы приведены в действие, в некоторых случаях их может оказаться недостаточно, чтобы умерить конфликт ожиданий, имеющихся у членов всего ролевого набора в целом, до уровня, необходимого для того, чтобы ролевая система действовала с высокой эффективностью. Этого остаточного конфликта в пределах ролевого набора может оказаться достаточно для того, чтобы реально помешать носителю статуса, о котором идет речь, эффективно исполнять свои роли. Действительно, чаще всего ролевая система, по- видимому, действует с далеко не полной эффективностью. Не поддаваясь искушению провести аналогии с другими типами систем, я только выскажу предположение, что это очень похоже на ситуацию с машинами, которые не могут полностью утилизировать тепловую энергию, будь то пароатмосферная машина Ньюкомена или турбина Парсонса.

Мы еще не знаем некоторых требований, обеспечивающих, с одной стороны, наиболее гармоничные отношения между носителем статуса и членами его ролевого набора, а с другой — наиболее гармоничное сочетание ценностей и ожиданий всех тех, кто составляет ролевой набор в целом. Но, как мы убедились, в социальных системах не существует никаких гарантий, обеспечивающих быстрое удовлетворение этих требований. Поскольку они не удовлетворяются, социальные системы, соответственно, совершенствуются очень медленно и так неэффективно, что зачастую это можно вытерпеть лишь по одной причине: реальная перспектива принципиальных усовершенствований кажется такой отдаленной, что иногда ее вообще невозможно разглядеть.

Проблема 7.4

Социальная динамика адаптации в статусных наборах и последовательностях

Как известно, статусным набором называется комплекс различных положений, занимаемых индивидом в пределах одной или нескольких социальных систем. В статусном наборе, как и в ролевом, тоже имеются проблемы стыковки. В какой-то мере эти проблемы сходны, хотя и не идентичны, по своей структуре. По этой причине, а также потому, что, надо признаться, эта глава чрезмерно затянулась, я не дам здесь даже общего очерка того круга проблем, которые можно идентифицировать уже сегодня. Однако будет полезно остановиться на некоторых из них и при этом указать, какой характер примет их дальнейший анализ.

Статусные наборы, очевидно, обеспечивают одну базисную форму взаимозависимости между общественными институтами и подсистемами. Это следует из того общеизвестного факта, что одни и те же люди входят в различные социальные системы. Кроме того, следует заметить, что подобно тому, как группы и сообщества различаются по числу и сложности социальных статусов (которые составляют часть их структуры), так и отдельно взятые индивиды различаются по числу и сложности статусов, составляющих их статусный набор. Ни у кого из тех, кто входит в «сложную социальную структуру», нет одинаково сложных статусных наборов. В качестве конкретного примера, иллюстрирующего одну крайность, перечислим статусы, занимаемые в одно и то же время Николасом Мерреем Батлером, хотя на первый взгляд число их кажется бесконечным; в качестве гипотетического примера, иллюстрирующего другую крайность, перечислим относительно небольшой перечень статусов, занимаемых ученым-рантье, который действительно преуспел в самоизоляции от большинства социальных систем: он работает, хотя формально числится «безработным»; он не состоит в браке; он не связан с политическими, религиозными, гражданскими, образовательными, военными и др. организациями. Проблемы стыковки ролевых требований в сложном статусном наборе (первый пример) и в простом статусном наборе (второй пример) — это скорее всего проблемы совершенно различного порядка. Сложные статусные наборы не только облегчают связь между подсистемами общества; носители этих статусов, организуя свою ролевую деятельность, сталкиваются с затруднениями различных уровней сложности. Кроме того, в некоторых статусах с характерной для них ценностной ориентацией первичная социализация может так сильно повлиять на формирование личности, что затруднит для нее (иногда в большей, иногда в меньшей степени) выход за пределы требований других статусов.

Нейтрализация таких затруднений (потенциально они свойственны всем сложным статусным наборам) происходит благодаря нескольким разнородным социальным процессам. Прежде всего люди не воспринимаются другими людьми только в качестве носителя одного- единственного статуса, даже если речь идет о статусе, определяющем их общественное положение. Работодатели часто признают, что их работники тоже имеют семьи, а в некоторых специфических случаях даже связывают свои ожидания по поводу поведения работника с этим обстоятельством. К работнику, о котором известно, что он перенес смерть близкого человека, члена своей семьи, естественно, какое-то время предъявляются более мягкие требования по работе. Социальное признание конкурирующих между собой обязательств, существующих в статусном наборе, помогает смягчать и модифицировать требования и ожидания членов ролевых наборов, связанных с некоторыми из этих статусов. В свою очередь, эта непрерывная адаптация связана с ценностями, существующими в обществе. Если имеется априорный консенсус по поводу относительной «важности» противоречащих друг другу статусных обязательств, то прекращается внутренняя борьба, сопровождающая принятие решений носителями этих статусов, и облегчается оказание помощи со стороны тех, кто входит в связанные с ними ролевые наборы.

Разумеется, существуют силы, препятствующие такой легкой адаптации. У тех, кто входит в ролевой набор, связанный с одним из статусов индивида, складывается свой собственный образ действий, который нарушается, если носитель этого статуса не выполняет своих ролевых обязательств. Если бы чисто эгоистическая мотивация действительно определяла все, это приводило бы к еще большим стрессам в статусных системах, чем обычно. В результате члены каждого ролевого набора то наступали бы на членов других ролевых наборов, то отступали бы под их натиском, а между ними всегда находились бы носители некоторых статусов. Но чисто эгоистическая мотивация — это еще не все; тем самым обеспечивается разработка различных способов согласования взаимоисключающих требований.

С точки зрения психологии, сопереживание, умение поставить себя на место других, помогает уменьшить до минимума давление на людей, имеющих противоречащие друг другу статусные обязательства. Однако отнести сочувствие, сопереживание к сфере «психологии» — это еще не значит, что оно есть всего лишь индивидуальное личностное свойство, которым разные люди обладают в разной степени; то, в какой мере сочувствие, сопереживание свойственно членам общества, отчасти есть функция лежащей в его основе социальной структуры. Ибо те, кто входит в ролевые наборы индивида, имеющего противо

речащие друг другу статусные обязательства, в свою очередь, являются носителями многочисленных статусов, которые прежде или теперь, действительно или потенциально подвержены подобным стрессам. Эта структурная деталь по крайней мере облегчает появление сочувствия («Вот что было бы со мной, если бы не милость Божия»).

Социальные структуры не лишены способности ко все более совершенной адаптации, которая достигается благодаря последовательной смене исходящих от культуры «наказов». Это помогает уменьшить частоту и интенсивность конфликтов в статусном наборе. Ибо чем чаще в сложных статусах происходят структурные конфликты между обязательствами, тем вероятнее, что возникнут новые нормы, которые будут управлять этими ситуациями, устанавливая приоритетные обязательства. Это значит, что каждый индивид, вовлеченный в подобные стрессовые ситуации, не должен будет импровизировать, изобретая новые приспособления. Кроме того, это означает, что члены его ролевых наборов в результате помогут ему уладить возникшие затруднения, одобряя и признавая его «решение», если оно соответствует функциональной эволюции стандартов приоритетности.

Социальные механизмы, сводящие подобные конфликты до минимума, можно также рассматривать с позиций статусной последовательности, то есть последовательной смены статусов, через которую проходит соответствующее число людей. Рассмотрим последовательность, которую Линтон назвал достижением статуса (говоря более обобщенно, ее можно назвать приобретением статуса: индивид переходит от статуса к статусу благодаря своим собственным достижениям, а не в силу случайностей рождения; эту вторую модель можно назвать моделью предопределенного статуса). Здесь основная идея заключается в том, что компоненты статусных наборов не комбинируются случайно. Процесс самоопределения — как социального, так и психологического —действует таким образом, чтобы свести на нет перспективы случайного набора статусов. Ценности, интериоризированные членами изначально господствующих статусов, уменьшают вероятность (которая в отсутствие этих ценностей была бы гораздо выше) того, что у них будут какие-либо побуждения занять статус, ценности которого несовместимы с их собственными. (Повторяю, как делал это в обзоре механизмов стыковки: я имею в виду, что этот механизм никогда не действует с полной и автоматической эффективностью; но он существует.)

В результате процесса выбора последовательных статусов статусный набор в каждый данный момент времени интегрирован лучше, чем был бы в случае его отсутствия. Исходя из уже усвоенных ценностных ориентаций, люди отвергнут некоторые статусы, которых они

могли бы достичь, потому что найдут их неприемлемыми для себя и выберут другие перспективные статусы, потому что будут считать их близкими себе по духу. Вот прекрасный пример, иллюстрирующий это общее теоретическое положение: те, кто готовился стать христианскими учеными и был предан этому учению, обычно не становятся врачами. Суть дела состоит в том, что это само собой разумеется. Эти два следующих друг за другом статуса — Христианская Наука и медицина — обычно не являются результатом процесса самоопределения. Но то, что действительно для этого яркого примера, по-видимому, сохраняет силу (хотя и не является таким наглядным и повторяющимся) и в других статусных последовательностях. В конечном итоге речь идет о той же самой теоретической идее, которую применил Макс Вебер, анализируя связь протестантской этики и частного предпринимательства. Он пришел к выводу, что благодаря процессу самоопределения в статистически наиболее частом статусном наборе принадлежность к аскетическим протестантским сектам сочетается с капиталистическим бизнесом (основные направления подобных стыковок мы наметили выше). Кроме того, оба эти статуса, как и следовало ожидать, стали создавать все более совместимые определения социальных ролей. Короче говоря, они действовали таким образом, чтобы свести действительный конфликт между статусами в статистически частом статусном наборе к более низкому уровню, чем тот уровень, которого конфликт достиг бы в отсутствие механизмов самоопределения и последовательного переопределения статусных обязательств.

Те же самые механизмы дают возможность статусам, которые относятся друг к другу как «нейтральные», столь же часто встречаться в тех же самых статусных наборах. Под словом «нейтральные» я подразумеваю только то, что ценности и обязательства соответствующих статусов скорее всего не вступят в конфликт. (Разумеется, если говорить конкретно, то почти каждая пара статусов при определенных условиях может содержать противоречащие друг другу требования; однако некоторые пары легче вступают в подобные конфликты; другие пары, как мы видели, могут усиливать друг друга; третьи могут быть просто нейтральными.) Например, в конкретной ситуации вполне возможно, что инженер-строитель локомотивов чаще будет встречаться с взаимоисключающими статусными требованиями, если он итальянец, а не ирландец по происхождению, но в определенной социальной системе эта комбинация статусов может оказаться совершенно нейтральной. Модель взаимно индифферентных статусов в какой-то мере обеспечивает многообразие статусов в статусных наборах и при этом не вызывает конфликта между статусами. Она помогает объяснить тот постоянно наблюдаемый факт, когда статусы в статусном наборе, не

будучи подобранными чисто случайно, в то же время не являются полностью интегрированными.

Понятия статусного набора и последовательности статусов помогают поставить перед функциональным анализом социальных структур новые проблемы'23. Тем не менее все вышеизложенное позволяет понять природу этих проблем. То, что они, в свою очередь, связаны с проблемами референтно-группового поведения, достаточно очевидно, и здесь мы не будем исследовать эти связи.