7. Новые времена и старые мысли

Проблемы сегодняшнего дня имеют очень близкую аналогию с тем, что произошло после исхода евреев из Египта. Воспользовавшись пребыванием Моисея на горе Синай, народ Израиля поклонился золотому тельцу. Моисей не повел их обратно в Египет, но сжег тельца в огне и стер во прах, вернув народ к Богу, а не'отправив обратно в неволю (Исх., гл. 32).

Свобода слишком дорогая вещь, чтобы ее ценой добиваться временных и иллюзорных улучшений.

Очень существенна для нормализации духовной атмосферы оказалась возможность восстановить связь с покинувшими страну друзьями. В 1991 г. мне удалось навестить в Мюнхене Геннадия Моисеевича Файбусовича, который когда-то привлек меня к участию в журнале «Химия и жизнь». В 1978 г. мы затеяли обмен письмами, из которых составилась рукопись «Письма без штемпеля». Целиком она так и не издана, но мой адресат издал свои письма ко мне в своем сборнике (он пишет под псевдонимом Б.Хазанов). Судить по его письмам о содержании моих невозможно.

Восстановилась и моя научная связь с Владимиром Александровичем Лефевром, который несколько раз посетил Россию, а в 1994 г. я посетил его в Калифорнии и сделал там доклад о придуманной мною вероятностной интерпретации его модели этической рефлекции.

Этическим идеям В.А.Лефевра я посвятил специальную главу в книге «Лекции по этике» (М., 1994).

Жизнь идет, и надо отвечать на ее меняющиеся требования. Я искренне стремился ответить на вопрос, поставленный в заголовке статьи. По сути, это философский вопрос о том, что есть философия. Я не верю в возможность дать ее определение, отличное из вытекающего из этимологии, и потому поставил этот вопрос как чисто субъективный.

В кругу «послеоттепельных» философов прочно укоренилось убеждение в суверенности философского мышления. Официальные же воззрения на сей счет лучше всего выразил отставной полковник КГБ — наш зам. по кадрам Семен Семенович.

В день смерти Ю.В.Андропова он мне (как уже доктору философии) высказал следующую сентенцию: «Если бы он не умер так рано, стал бы великим философом». После моего исключения из партии он эту мысль продолжил следующим образом: «Теперь мне придется взяться за старые тетради (он учился на каких-то чекистских курсах) и заняться философией информатики».

Поразительно, что философия притягивала чем-то и таких Семенов Семеновичей, и стать философом было для них привилегией — одной из распределяемых властью. Боюсь все же, что странная притягательность философии так и осталась необъясненной. Впрочем, мне известны притязания отнюдь не последних из философов сделать философию научной, построить философский дискурс по образцу гипотетико-дедуктивного метода науки. Мотивы таких притязаний мне вполне понятны, в них сквозит желание получать надежно обоснованные и красивые результаты, общеобязательные для науки. Любой дурак вправе отрицать категорический императив Канта. Более того, категоричность этого императива отрицают некоторые вполне квалифицированные философы. Наоборот, теорема Пифагора неприкосновенна. Вряд ли ее сумеет опровергнуть даже самый мудрый из современных математиков. Ее можно только обобщить и тем примазаться к славе первоначального автора. Лобачевский лишь подчеркнул величие Эвклида, создав неэвклидову геометрию. Даже идея теплорода, казалось бы, изгнанная из физики, осталась в виде совпадения уравнений теплопроводности и диффузии. Тепло распространяется так, как будто диффундирует некое вещество. Критерий научности утверждений Поппера состоит в том, что любое из них в принципе может быть поставлено под опровержение. Он хорошо согласуется со сказанным выше, ибо в науке приживается только то, что выдержало ряд попыток опровержений в рамках определенной парадигмы. В сменившей ее парадигме это не отменяется, но переосмысливается. В философии нет подобного «бессмертия» результатов, в ней сохраняется лишь опыт существенных рассуждений, опыт осмысления бытия. Эти рассуждения не опровергаются, но отбрасываются за непригодностью в последующем философском дискурсе. Излагая в своем курсе этики этические взгляды Спинозы, я не могу опровергнуть его положение об отсутствии свободы воли.

Любовь не удовлетворяется частью, «не ищет своего», но хочет быть всем. Частичная мудрость — это просто недомыслие. У замечательного писателя Сергея Дов- латова есть очень верные слова про любовь: «Противоположность любви — не отвращение, и даже не равнодушие, а ложь».

Загадка притягательности философии мне видится в том, что любовь к мудрости есть нетерпимость КО лжи. Это непрактично, ибо мудрость требует недостижимого для человека совершенства. Но любовь и стремится к недостижимому, а не удовлетворяется доступным. Этой загадке, по сути дела, было посвящено мое выступление на «круглом» столе «Необходимость философии», который происходил на философской конференции в Пушкино (осень 1981 г.).

«Заметки о философии» 1.

Философа отличает странная вера в то, что знание фундаментальных свойств реальности небезразлично для личного существования. 2.

Философия ставит одни и те же вечные вопросы, не только не решая их, но и не обещая их решить. 3.

Философия, в сущности, рассматривает одну проблему: «Как жить дальше». Эту проблему она принципи- ально не может решить, но, строго говоря, ответ на нее был бы невозможен без философии. 4.

Философия в принципе не имеет догматов. На любые исходные положения она имеет право и даже обязана смотреть критически, сделав их предметом своей рефлексии. 5.

Наука и-религия обязаны принимать догматику. Этой ценой покупается возможность получать ответы на поставленные вопросы. 6.

Философ не может в своих рассуждениях ставить себе какие бы то ни было догматические ограничения. Его дело артикулировать догматы науки и религии. 7.

Сидеть между двух стульев — это эклектика. Сидеть на двух стульях — это диалектика. Кстати, это вполне реально. Можно сидеть на двух стульях вдвоем — это дискуссия. Можно одному — это рефлексия. 8.

Свобода философии от догматов покупается невозможностью исключить из философии какую бы то ни было систему или построение. Ошибочных философских построений не бывает. Не бывает и устаревших. Эйнштейн — это уже история науки. Платон — это философия сего дня. И еще покупается эта свобода отсутствием результативности. Чтобы получить результат, наука вынуждена догматизировать плодотворные установки. 9.

Философия прокладывает необходимый мостик через пропасть между наукой и религией (искусством и религией, нравственностью и религией). Наука — это сфера конечного, догматизируемая в своем отрыве от трансцендентального. Догмат самодостаточности конечного даже не осознается как догмат, а представляется великим освобождением науки.

Философия — это высвобождение духа. (Наука — взнуздание духа, религия — стяжание духа.) 11.

В эпохи кризисов веры религия нуждается в философии особенно остро: так появляются св. Августин, св. Фома, Паскаль, Лейбниц, Беркли, Вл.Соловьев, П.Флоренский и др. Великие каппадокийцы — Отцы Церкви были выдающимися философами. 12. Философия берет от науки формы: университетские кафедры, ученые степени, блеск эрудиции. Но не философ тот, кто всерьез верит, что для занятия философией необходимы университетская кафедра или ученая степень. Ученому же профессионализация нужна по сути дела. 13.

В философии нет бесспорных построений, нет рассуждений, которые нельзя было бы оспорить. Проблема истинности уступает первенство проблеме осмысленности. 14.

Философская проблематика глубоко интимна, она касается глубинных струн души. Любое подлинно философское высказывание выявляет внутренний мир его автора. В этом философия гораздо ближе к поэзии, чем к герметичной науке. 15.

Соавторство в науке возможно между душевно далекими. В философии — это интимнейшая близость, касание души. 16.

Неблагодатность философии в том, что нет слов, чтобы выразить глубинное, и нельзя, оставаясь в чистой философии, апеллировать к откровению. Остается только мужественно искать разрешение, ощущая потери смысла. Остается только неизбывная вопросительность. Удовлетворение в философии невозможно, просветление души — это другая сфера. 17.

Если спасение дело не только индивидуальной души, но общее дело человечества, то философия необходима. В присутствии Бога философия не нужна и даже невозможна, но в поисках Его даже любой из апостолов становится философом. Поиск утраченного смысла для человечества, устроительство ноосферы — вот задача философии. 18.

В обвинение философии можно поставить создание фикций, выход на псевдопроблемы и псевдорешения. В оправдание она может предъявить только ничем не ограниченное стремление к поиску истины, снимание покровов с сокровеннейшего, снятие ложной таинственности, бесстрашие перед антиномиями бытия. 19.

Снять антиномию — не задача философа, это делает жизнь. Высветлить ее, обострить, выразить в парадоксе, противоречии, противопоставлении — вот задача философии. Философия не эсхатологична, она не выдает векселей, не планирует финальных ситуаций. 20.

Философское отрицание Бога есть тем самым Его утверждение в поисках смысла. Бессмыслица — вот подлинное отсутствие Бога. 21.

То, что я пишу, это, скорее, не выяснение сути философии, но позиции философствующего. 22.

Сократ, задающий «неприятные» вопросы, — вот первообраз отчетливой философской позиции. Собеседники Сократа отнюдь не глупы, они понимают многое, но... в рамках традиции, в рамках неосознаваемой догматики. 23.

Сократ должен был быть приговорен к смертной казни. Общество, даже самое просвещенное, не может терпеть в своей среде подлинного философа: не обязательно умерщвлять его, можно приспособить, кастрировать и т.д. 24.

Философу не задано роли в обществе, он его разрушает. Создавать он может лишь мечту о Граде Небесном. Но ее можно приспособить как основание Града Земного. Так парадоксальным образом воплощается нужда общества в философе. 25.

Истинное философское рассуждение балансирует на самой грани бессмыслицы, в противоречивости своей порывая со здравым смыслом. Запас прочности, отделяющий рассуждение от грани потери смысла, гасит философскую мысль в топком болоте обыденности. Логичнейший Витгенштейн работал на грани пошлости, которая обессмыслила бы работу его мысли, если бы она перешла эту грань. Только вблизи этой грани, отделяющей торжество здравого смысла от нелепицы, рождается подлинный смысл. 26.

Диалектика — это способ говорить о невозможном, о немыслимом с точки зрения здравого смысла. Невыносимость противоречия рождает содержание. Это прыжок через трюизм в область неизведанных смыслов. 27.

Остроумие часто доставляет единственный способ сохранить себя от внешнего давления чужой логики или чужих мнений. 28.

Два качества необходимы философскому разуму: бесстрашие и смирение. Без первого он оказывается в путах очередной догмы: философской, научной или религиозной. Без второго он оказывается в плену конечного, теряет выход к абсолюту. 29.

Заблуждения ученых приводят к открытию частичной истины, остающейся в науке навсегда. Заблуждения философов закрывают путь к истине.

«Вопросы философии», 1996