З.А.Каменский О «Философской энциклопедии»

Настоящая статья не претендует на исследовательский характер. Жанр ее — мемуары. Как человек, участвовавший в создании «Философской энциклопедии» от самого начала почти до самого конца, я хотел бы сообщить некоторые факты истории этого издания, которые, как я надеюсь, будут небезынтересны и современному читателю, и будущим историкам отечественной философии.

1

Вскоре после смерти И.В.Сталина я постепенно стал выходить из состояния остракизма, которому был подвергнут в 1949 г. за публикацию полемической статьи против М.Т.Иовчука, И.Я.Щипанова и других историографов отечественной философии, а следовательно, и против самой этой историографии (Вопросы философии. 1947. № 2). Был реабилитирован мой отец, арестованный в 1937 г. и погибший на Лубянке в 1938-м.

В 1955 г. я начал преподавать курс диалектического и исторического материализма в аспирантуре одного из технических научных институтов. В 1957 г. получил предложение принять участие в работе по изданию «Философской энциклопедии», главным редактором которой был назначен Ф.В.Константинов.

В контексте тогдашних общеполитических и идеологических перемен задача создания «Философской энциклопедии» была весьма масштабной, чтобы не сказать титанической: на волне антисталинизма, обусловленного решениями XX съезда КПСС, и последовавшего за ним идеологического обновления осознавалась задача очищения философского знания от сталинистского догматизма. Это стремление, в свою очередь, побуждало к тому, чтобы попытаться решить и более фундаментальную задачу — развить философскую науку, используй, обобщая и систематизируя и то положительное, что было накоплено в стране за 40 лет работы сотен ученых.

Правда, тогда эта задача ставилась, так сказать, не во весь рост, критика культа личности только начиналась. Да и сам руководитель издания Ф.В.Константинов, наряду с двумя главными представителями Сталина в философии — М.Б.Митиным и П.Ф.Юдиным, — все еще занимавшими руководящие посты в советской идеологической структуре, был в 30 —50-е годы одним из проводников культа личности Сталина в философии. Было совершенно очевидно, что перед теми, кто будет создавать «Философскую энциклопедию», наряду с собственно научными задачами возникнут и сложные задачи политико- идеологического свойства.

Принимали меня на работу директор издательства «Советская Энциклопедия» И.А.Ревин (бывший директор издательства «Правда») и фактический его идеологический руководитель, заместитель председателя Науч- ного совета Л.С.Шаумян (председателем был академик Б. А. Введенский).

Когда я пришел в формирующуюся редакцию философии этого издательства, там работал А.Г.Спиркин, которого я знал в 40-х годах как аспиранта Института философии (к этому времени он уже защитил кандидатскую диссертацию), работавшего под руководством С.Л.Рубинштейна, известного советского психолога и заместителя директора Института.

Первой заботой нашей редакции была выработка структуры «Философской энциклопедии» и составление ее словника. Некоторые из первых решений были совершенно утопическими. Так, было предположено издать энциклопедию в трех томах по 30 — 40 листов с 3500 статьями и завершить все издание к 1960 году. Насколько это намерение было необоснованным, видно из того, что вышла она в пяти томах со все увеличивающимся объемом (I том — около 90 л., V — 139,5 л.) и завершилась изданием десятью годами позже предположенного — в 1970 году.

Составление словника было чрезвычайно трудным, кропотливым и ответственным делом. С самого начала мы должны были определить круг проблем, которые найдут свое рассмотрение в издании. Задача состояла в том, чтобы обогатить сам набор понятий, проблем, имен. Обогатить, поскольку в сталинские времена философия была чрезвычайно обеднена, вульгаризирована. Встали и такие принципиальные вопросы, как введение тем и проблем, традиционно не только не включавшихся в философию, но и вообще объявленных областями «буржуазной идеологии». Таковы были символическая (математическая) логика, кибернетика, теория систем, значительная часть терминологии идеалистической философии, многие ее деятели и школы, особенно второй половины

XIX —XX вв., как отечественные, так и зарубежные. Многие из этих проблем, как, например, собственная проблематика математической логики или кибернетики, действительно не могут считаться непосредственно философскими. Но так как эта проблематика подвергалась гонению и не находила достаточно широкого и детализированного выхода в печать, то в редакции было решено все-таки ввести эти проблемы в словник и отстаивать это решение перед консервативным главным редактором и редколлегией.

Может быть, несколько лучше по форме, но едва ли не трудней по существу обстояло дело с историей философии. Здесь предстояло весьма значительно расширить словник по персоналиям, школам и направлениям, по терминологии. Трудность состояла в том, что в те годы в нашей стране очень плохо знали и историю западного идеализма, начиная с середины XIX в., и современную западную философию. Особо трудную задачу представляла история философии на Востоке, в Византии и Испании, в те времена очень плохо изученная у нас.

Но если трудности этих отделов состояли главным образом в том, что их содержание было в то время в нашей науке чрезвычайно обеднено, не разработано, а то и попросту неизвестно, то другого рода трудность возникала перед традиционными отделами советкой философской науки 30-х — начала 50-х годов — диалектическим и историческим материализмом. Здесь, казалось бы, было сделано гораздо больше — был накоплен обширный материал, изданы монографии и множество статей в журналах и сборниках. Однако именно эти области в наибольшей мере были подвержены догматизму, вульгаризации, здесь особенно была сужена проблематика, игнорировались многие важнейшие вопросы. Совсем не развиты были социология, история религии, не обсуждалась с философской точки зрения ее догматика, хотя спорным было включение этих областей в «Философскую энциклопедию», как и включение в сферу внимания многих так называемых философских проблем естествознания, кибернетики, математической логики. И несмотря на все эти трудности, мы должны были уже в словнике — этой программе будущих работ — по меньшей мере зафиксировать свои намерения.

Трудность едва ли не большая, чем составление словника, была в другом: мы должны были отдавать себе отчет в том, что придется находить авторов для всех статей, и притом не просто авторов, а людей знающих, ответственных, специалистов.

Способ составления словника напрашивался сам собой. Там, где мы не могли составлять основу сами, мы просили об этом специалистов, а затем рассылали проекты разделов по специализированным учреждениям (институтам, кафедрам, отраслевым и республиканским академиям наук) и просто отдельным специалистам.

2

Хотелось бы сказать несколько слов о редколлегии «Философской энциклопедии». Хотя она и включала профессиональных ученых-философов, таких как В.Ф.Асмус, Б.Э.Быховский, Б.М.Кедров, но в основном была составлена из «именитых.» советско-партийных функционеров, занимавших руководящие посты в партийной и научной иерархии. Главный редактор Ф.В.Константинов, кроме уже названного поста, в разное время был ректором АОН при ЦК КПСС, директором Института философии АН СССР, главным редактором теоретического органа ЦК КПСС «Коммунист» и журнала «Вопросы философии», одно время — кандидатом в члены ЦК; П.Н.Федосеев, старый партноменклатурщик, был работником ЦК, заместителем начальника управления агитации и пропаганды Г.Ф.Александрова, директором ИМ Л при ЦК КПСС и Института философии, многолетнем вице-президентом АН СССР по обществоведческому циклу, членом ЦК; М.Т.

Со 2-го тома в состав редколлегии был введен и А.Г.Спиркин, который после Л.Ф.Денисовой был заведующим нашей редакцией, передав в 1962 г. эту должность мне.

Как коллективный орган редколлегия почти не работала. Собирались очень редко и всегда в неполном составе. Но некоторые ее члены работали, и даже напряженно. Достигали мы этого рассылкой отдельных статей и их партий членам редколлегии по принадлежности (они должны были визировать статьи). Не помню, чтобы за каждым официально были закреплены какие-нибудь отделы, но фактически это было так, и главным образом по инициативе редакторов отделов. Так, я, ведя в энциклопедии отдел классической западноевропейской философии, считал обязательным любую статью завизировать у членов редколлегии — В.Ф.Асмуса (главным образом по античности и Средневековью) и Б.Э.Быховского (история философии Нового времени). Думаю, что относительно высокий уровень статей этого раздела обеспечивался не только тем, что в качестве авторов избирались высококвалифицированные специалисты, сосредоточенные именно на данной тематике и — желательно — опубликовавшие по ней специальные работы, но и вниманием этих членов редколлегии. Труднее обстояло дело с ответственными теоретическими статьями и со статьями, предполагавшими идеологическую направленность, каковыми, в особенности, считались статьи по истории западной философии постклассического периода вплоть до современности, по истории русского идеализма, религии и атеизму и, конечно, центральные статьи по диалектическому и историческому материализму. В особенности трудно было провести статьи через главного редактора. Сам он особых претензий на чтение статей не предъявлял, но считалось, что центральные, ответственные статьи он должен был читать. И здесь надо отдать должное А.Г.Спиркину, который в качестве заместителя главного редактора должен был решать, что именно давать главному. Часто он брал ответственность на себя и просто не показывал ему статьи, особенно те, которые, по его мнению, могли вызвать возражения Ф.В.Константинова.

Но иногда коса находила на камень. Так, например, случилось со статьей о Карле Марксе. Не знаю, каким ходом мысли дошел Ф.В.Константинов до требования перепечатать в «Философской энциклопедии» для этой цели известную статью Ленина из энциклопедии «Гранат» (т. 28. СПб., 1913). Мы доказывали Главному, что, при всех достоинствах этой статьи, с тех дореволюционных пор марксоведение продвинулось вперед чрезвычайно далеко, поскольку были введены в научный оборот многочисленные материалы, изучены многие вопросы марксоведепия, учтены новые данные по смежным проблемам, — ничто не убеждало Федора Васильевича. Так и пришлось нам тиражировать напечатанную во многих сотнях тысяч (даже миллионах) экземпляров статью В.И.Ленина и деликатно оговорить эту несуразность небольшим примечанием к этой публикации (см.: ФЭ. Т. 3. М., 1964. С. 313).

Раз я уже затронул вопрос об отношениях редакции с начальством, хотел бы упомянуть о двух эпизодах, возникших на еще более высоком уровне, — о статье Л.С.Шаумяна (которому готовили материал и другие сотрудники издательства), называвшейся «Культ личности» (ФЭ. Т. 3), и о «деле» В.Ф.Асмуса как члена редколлегии в связи с его речью на могиле Б.Пастернака.

Статья Л.Шаумяна, хотя и названа была так, но посвящена была главным образом культу Сталина (этой статье была предпослана статья «Культ», а общие проблемы культа личности рассматривались во вводной части статьи «Культ личности»). Статья Л.Шаумяна писалась тогда, когда тема находилась еще «на подъеме» своего обсуждения в печати. Мы, т.е. редакция, критиковали эту статью «слева», насколько помню сейчас, за то, что она не вскрывала причин, корней этого явления, что неизбежно вынудило бы автора подвергнуть критике сами социально-политические реалии эпохи сталинизма. Л.С., искушенный политик и старый член партии, не пошел по этому пути, оставив статью, так сказать, на феноменологическом уровне. Но и то, что он сделал, оказалось слишком радикальным, и вскоре он был подвергнут критике «справа». В его радикализме был один личностный момент. Л.С.Шаумян был сыном известного революционера Степана Шаумяна, у которого со Сталиным были плохие отношения, связанные также с какими-то несогласиями С.Шаумяна, работавшего, как и Сталин, в области теории национального вопроса, Но так или иначе, полурадикализм Л.С.Шаумяна оказался слишком сильным в глазах цековского начальства, как только вскоре после выхода тома (том был подписан в печать в сентябре, а Н.С.Хрущев отстранен от своих должностей в октябре 1964 г.) идеологические установки хрущевских времен стали пересматриваться в направлении некоего усмирения критики культа Сталина и вообще сталинизма. В этой связи над Л.С.Шаумяном, членом нашей редколлегии, а также и над нашим изданием нависли угрозы, Л.С. стали вызывать в ЦК, появились критические замечания в печати. Но все окончилось благополучно (хотя, кажется, он получил замечание или даже взыскание, — за точность не ручаюсь, т.к. не был осведомлен) и для нас, и для нашего издания.

Что касается «дела» В.Ф.Асмуса, то после того, как он произнес свою известную речь на могиле великого поэта, с которым они были друзьями, на него начались гонения. Что-то произошло в МГУ, где Валентин Ферди- нандович профессорствовал, а Ф.В.Константинов, идя «впереди регресса», поставил в ЦК вопрос о выведении В.Ф.Асмуса из редколлегии энциклопедии. И тут же могу рассказать со слов самого Федора Васильевича, который поведал это нам в редакции, что дело окончилось весьма неожиданно. Вопреки ожиданиям, М.А.Суслов, которому Ф.В. докладывал об этой своей инициативе, отверг ее, сказав при этом, что вообще не нужно такого рода действия совершать относительно ученых...

Этот эпизод подтверждает сложившуюся за Ф.В.Константиновым славу начальника, который был груб и непреклонен с подчиненными и исполнителен и подобострастен с начальством. Он хотел изгнать В.Ф.Асмуса, но сразу же смирился перед, в общем-то, и для него неожиданным — иначе он не пошел бы с этим предложением к «серому кардиналу» — мнением начальства.

В связи с тем, что редколлегия фактически не была рабочим органом, наряду с ней был учрежден институт научных консультантов «Философской энциклопедии». Он составлялся из виднейших, а также и молодых ученых различных специальностей, представленных в энциклопедии. Научные консультанты должны были работать не только с готовыми статьями, но и консультировать редакторов по самым различным вопросам, вплоть до рекомендации авторов для статьи по данной отрасли философского и околофилософского знания. Но и здесь, как и в редколлегии, одни консультанты действительно активно работали, другие — представительствовали, но должны были самим своим вхождением в этот институт (их имена печатались на обороте титула томов) поднять авторитет издания.

Основную же работу по созданию энциклопедии вели редакторы по разделам и, конечно же, авторы.

Что касается первой из этих категорий создателей энциклопедии, то здесь мы делали ставку на молодежь. Я был самым старым сотрудником редакции (к моменту, когда я пришел в издательство, мне было 42 года, немного старше меня была, правда, Л.Ф.Денисова). Основную же работу — по заказыванию статей, работе с авторами, редактированию — проводили совсем молодые специалисты, только что закончившие вузы или аспирантуру. В разные годы это были: Ю.Н.Давыдов, Б.Т.Григорьян, Н.М.Ланда, А.И.Володин, В.П.Шестаков, Ю.Н.Попов, М.М.Новоселов, М.Ф.Солодухина, Р.А.Гальцева, С.Л.Воробьев, Э.Г.Юдин. Думается, в значительной мере это обстоятельство послужило тому, что энциклопедия смогла решить задачу обновления и расширения материала, который она предлагала читателям.

Сейчас трудно себе представить, как удалось столь небольшому коллективу организовать работу так, чтобы пять томов этого сложнейшего издания вышли бы в свет в течение 10 лет (при 2,5-годичном «пусковом периоде»). Скажу для сравнения, что, например, коллективная работа «История философии в СССР», тоже пятитомная, правда, в 6 книгах, печаталась 20 лет (19681988). Шеститомная «История философии» была напечатана за 8 лет (1957 — 1965), но выходу томов предшествовал огромный «пусковой период» в 10 лет (работа началась сразу после окончания философской дискуссии 1947 г., по поручению ЦК партии по итогам этой дискуссии), и выходу томов предшествовало появление огромного по листажу двухтомного макета издания, так что работа над этими пятью томами велась 18 лет; к тому же в работе по собиранию и редактированию материала был задействован чуть ли не весь штат Института философии в несколько сот человек, в то время как соответствующую работу по «Философской энциклопедии» вели 5 — 7 человек.

Наладить регулярность, своевременность получения статей от авторов было чрезвычайно трудно. Ведь все они не были никак организационно связаны с Издательством. Единственным документом связи был заказ, но, кроме связи моральной, он ни к чему не обязывал, и так как все авторы были людьми, занятыми на своей основной работе, где они находились в штате, то выполнение обязательств по энциклопедии было для них делом второстепенным. Как же было в этих условиях добиться более или менее регулярного выхода томов — а они все- таки выходили регулярно: второй после первого через два года, третий после второго — также через два, четвертый после третьего и пятый после четвертого — через три года (как я уже сказал, эти два последних тома были значительно больше по объему, чем предыдущие три)? Для обеспечения этой ритмичности приходилось прибегать к специальным приемам, в некоторой мере — к хитрости. Мы заказывали статьи сравнительно большими списками, имея возможность давать большие сроки, стремясь получить статьи тогда, когда они, в сущности, еще не поступали в работу. Это давало возможность удлинять сроки, представляя дело так, что автор нас сильно подводит, а также и перезаказывать статьи, если становилось очевидным, что автор статьи не пред- ставит. Вот несколько документов по этому поводу из моего личного архива. Те, кто пользуются «Философской энциклопедией», может быть, обратили внимание на то, что при статьях о виднейших философах даны специальные библиографические справки о каждом относительно крупном их произведении. Это очень ценный материал, и его нам представляли редко авторы самих статей, а чаще специалист-библиограф Л.С.Азарх (я потерял его из виду после окончания работы над энциклопедией и не знаю, где и кто он теперь). Вот письмо к нему, написанное уже тогда, когда завершалась работа над последним томом: «Многоуважаемый Лев Сергеевич!.. Вы, вероятно, забыли, — и я до сих пор не вспоминал — о том, что для V (последнего) тома "Философской энциклопедии" Вам были заказаны еще в незапамятные времена библиографические справки к статьям (далее перечисляются 11 таких статей). Все статьи... не только мной получены, но и подготовлены к сдаче. Теперь задержка только за Вашими раздельчиками. Очень прошу Вас со свойственной Вам оперативностью подготовить и представить эти статьи...» В ответ Л.С. обещал представить все статьи в течение двух месяцев и, испытывая, видимо, стыд за свою предшествующую нерадивость, представил все статьи в допустимые сроки. Иначе обернулось дело с авторами двух весьма ответственных статей. Вот еще одно письмо, которое в комментариях не нуждается. Оно адресовано Э.Ю.Соловьеву, тогда еще совсем начинающему ученому, так что даже удивительно, как мы, даже при нашем стремлении привлекать молодых авторов, поручили ее еще ничем себя не зарекомендовавшему автору. «Многоуважаемый Эрих Юрьевич! Более года тому назад, по договоренности относительно размера и срока представления, Вам была заказана статья "Фейербах" для V тома "Философской энциклопедии". Вы согласились представить ее к 1 февраля 1965 года (письмо датировано 5-м ноября того же года). Несмотря на многочисленные письма и устные напоминания, Вы до сих пор не представили этой статьи. Более того, в наших устных беседах Вы отказались назвать хотя бы ориентировочный срок ее представления. Ввиду этого, опасаясь срыва сроков подготовки этой важнейшей статьи V тома, мы, к большому сожалению, вынуждены аннулировать наш заказ и просить написать эту статью другого автора». Статья была написана Б.Э.Бы- ховским. Длительная (почти годичная) переписка с известным ленинградским ученым, Г.М.Фридлендером, относительно ответственнейшей статьи «Просвещение», требовавшей не просто авторского изложения, но поистине исследования, закончилась его телеграммой: «Ввиду крайней перегрузки вынужден отказаться от статьи Просвещение тысяча извинений Фридлендер». Само же дело завершилось, можно сказать, трагически: вместо статьи мне пришлось составить отписку.

А сколько трудностей приходилось преодолевать редакторам, когда они вынуждены были сокращать статьи (в Энциклопедии размер ее должен соблюдаться строго), спорить с авторами, испытывать и преодолевать в целях продолжения дальнейших контактов с ними обиды и т.д. и т.п.

Подчас редактору приходилось овладевать малоизвестным ему материалом, чтобы в какой-то мере дотянуться до уровня автора, что, естественно, удавалось далеко не всегда. Словом, труд редакторов был весьма тяжел во многих отношениях, но, думаю, все они испытывают теперь удовлетворение...

Не в меньшей, если не в большей мере успеху издания способствовали, конечно, авторы его многочисленных статей. К подбору авторов уже нельзя было подходить так, как к подбору редакторов, и делать ставку только на молодых. Надо было использовать потенциал старшего поколения советских философов, а он был немалым. И можно без преувеличения сказать, что трудно найти такого крупного ученого старшего поколения или молодого, который затем вошел в число главнейших «шестидесятников», делавших науку философию в 60 — 80-х годах, которые не приняли бы участие в создании труда (о них я скажу несколько слов ниже). Именно это сочетание обеспечило высокий для 60-х годов уровень издания.

3

Специально хотел бы сказать несколько слов об A.

Ф.Лосеве и членах редколлегии — о Б.Э.Быховском, B.

Ф.Асмусе и М.Т.Иовчуке.

Когда мы только начинали с А.Г.Спиркиным, а затем и Л.Ф.Денисовой организовывать работу редакции, мы решили считать главной своей опорой в разработке отдела истории античной философии Алексея Федоровича Лосева. Его положение в это время несколько стабилизировалось, хотя и не на поприще философии, а филологии. Он состоял профессором классической филологии тогдашнего Московского государственного педагогического института им. В.И.Ленина и уже печатался после запрета 30-х —40-х годов, но не в философских изданиях. И поскольку его главная тематика для нашего издания была древнегреческая и римская философия, то связь с ним должен был осуществлять я. И с тех пор, вплоть до окончания моей работы в энциклопедии в 1968 г., а отчасти и позже, т.е. более 10 лет, я был тесно связан с Алексеем Федоровичем, и наши отношения в известной степени даже выходили за рамки деловых.

Как напоминал мне Алексей Федорович, мы мельком встречались с ним еще на философском факультете Московского университета в 1943 г., когда мы оба (я — очень короткое время) сотрудничали там. Но тогда наша связь не установилась. Теперь же я послал ему наметки словника, который просил расширить и, кроме того, сообщить, какие статьи по этому словнику он хотел бы написать, особенно по первым двум томам. Тут и завязались нащи связи, в которых нам активно помогала Аза Алибековна Тахо-Годи, верный помощник Алексея Федоровича.

А.Ф. написал для «Философской энциклопедии» статей больше, чем кто-либо другой, по моим, вероятно, неточным (преуменьшенным) подсчетам, — 104. Думаю, что специальной и интересной темой для историков, изучающих литературное наследство А.Ф.Лосева, была бы тема «А.Ф.Лосев как автор энциклопедических статей». Я был редактором всех этих статей (и тут за мной грех, о котором я сейчас расскажу) и имею право утверждать, что он был поистине виртуозом этого жанра, особенно жанра коротких энциклопедических статей, к числу которых относилось едва ли не большинство написанных им. Особенно это видно по статьям первых двух томов, которые были особенно укороченными потому, что планировались для гораздо менее габаритного издания, чем оно оказалось в последних трех томах. Но и эти статьи поражали информационной нагруженностью, обобщенностью характеристик, к тому же включенных в контекст истории античной философии и античности вообще. По- ражал также и аппарат, которым снабжались статьи. А.Ф. ссылался на редчайшие первоисточники (т.е. источники на языке оригинала). Столь же специализированной была «литература о» — библиография. Не будет преувеличением сказать, что советский читатель впервые получал такие сведения, к тому же зачастую о мыслителях, попросту ему ранее неизвестных. Статьи были написаны своеобразным «лосевским» стилем.

Расскажу о двух эпизодах, связанных с моей редактурой статей А.Ф.Лосева. Во-первых, о моем «грехе». Статьи А.Ф., как правило, превышали по объему заданные размеры, а их в энциклопедии нужно соблюдать очень точно, особенно если речь не об одной статье, размер которой еще можно увеличить, а о больших циклах, как это и было в данном случае, поскольку в каждом томе А.Ф. писал их до двух десятков. И вот для первого тома А.Ф. представил статью о Гераклите Эфесском. Она значительно превосходила запланированный объем, и я вынужден был ее сокращать. Но грех мой состоял не в этом, а в том, что я существенным образом внедрялся в ее содержание, подгоняя его под тот канонический стандарт, который сам я усвоил по лекциям и книгам, в том числе и специальной книге М.А.Дынника и комментариям Маркса на книгу Лассаля о Гераклите. А.Ф. смирился с моей акцией потому, думаю, что дело касалось статьи I тома, и он не хотел обострять отношений в самом начале нашей совместной работы. И он достиг цели в том смысле, что, осознав со временем (но уже поздно, том вышел), что я наделал, я больше никогда не позволял себе совершать такие акции, хотя сокращать статьи все же приходилось, и А.Ф. вынужден был санкционировать это. Рассказываю для того, чтобы не столько зафиксировать сам факт, сколько высказать предложение, связанное со вторым эпизодом.

Когда я увидел, что статьи А.Ф. неизбежно приходится сокращать, я, к моменту, когда в работе находился III том, предложил А.Ф. издать отдельной брошюрой его статьи для IV и V томов, так сказать, в «натуральную величину» по размеру и без всякого редактирования. В эти тома входили сложнейшие, совершенно у нас не исследованные и трудно проводимые через всякого рода идеологически-цензурные заслоны, ввиду их религиозно- идеалистической направленности, темы: платонизм, неоплатонизм, стоицизм и такие обзоры, как «Перипатети- ки», «Римская философия», «Элидо-эритрейская школа». Чтобы провести этот замысел через начальство, я, ссылаясь на сложность и неизученность материала и его значение для углубления наших представлений об античной философии, выдвинул аргумент (изложив его в написанном мной коротеньком предисловии к брошюре, на которой был гриф «Рукопись для общественного обсуждения»), что статьи эти нужно подвергнуть широкому обсуждению, и даже сказал, что этого требует содержание статей. Аргумент был совершенно «липовый», т.к. к мало-мальски серьезному и плодотворному обсуждению во всей стране были способны, может быть, лишь несколько человек (например, В.Ф.Асмус), которые к тому же вряд ли приняли бы в нем участие. Подлинный мой замысел состоял в том, чтобы получить нетронутые тексты А.Ф. и опубликовать их именно в таком виде, в полном объеме и, разумеется, не только для энциклопедии, но для нашей историко-философской науки. Важно было и то, чтобы таким образом, хотя и в малообъемном (6 авт. л.), малотиражном (250 экз.) и не поступающем в продажу издании, дать А.Ф. возможность, кажется, первую после публикаций 20-х годов, выступить с отдельным изданием (брошюрой) на поприще философской науки, с которого он был устранен с 30-х годов. (И тут я хотел бы выступить с предложением. Как говорила мне А.А.Тахо-Годи, все исходные варианты статей А.Ф. для «Философской энциклопедии» сохранились. Было бы целесообразно издать полностью, без сокращений и редактирования статьи А.Ф. для I —III томов, а может быть, — именно в виду малотиражности нашего макета статей IV-V томов — и всех пяти).

А.Ф. остался недоволен технической стороной издания макета статей IV —V томов. Тексты, естественно, содержали большое количество ссылок на иностранных языках, в их числе и на классических. Я считал за благо и то, что издательство согласилось на такое издание (здесь помог Л.С.Шаумян, понимавший значение этой брошюры); о достаточной корректорской работе и перенаборе нечего было и мечтать, и я не настаивал на этом, боясь спугнуть эту «синицу в руках». Но А.Ф. стремился все же овладеть тем «журавлем», который пребывал в небе его абсолютных требований. И вот, видимо, под его руководством корректировка была проделана уже на готовом экземпляре макета, и экземпляр был мне вручен с многочисленными поправками и авторской надписью: «Дорогому Захару Абрамовичу Каменскому с извинениями за макулатурный подарок. 28/III — 66 г. А.Лосев».

Поскольку я привел эту надпись, скажу, что А.Ф. дарил мне и тогда, и впоследствии свои книги с автографами. Приведу четверостишие, написанное А.Ф. на экземпляре книги «Ученые записки, том XXXIII. Кафедра классической филологии, вып. 4. Московский Государственный педагогический институт им. В.И.Ленина. — М., 1954», где были напечатаны две его работы — «Эстетическая терминология ранней греческой литературы» и «Гесиод и мифология» (из 301 стр. тома тексты А.Ф. занимали 244 страницы, так что это, в сущности, его опять-таки первая после 20-х годов книга): «Глубокоуважаемому Захару Абрамовичу Каменскому от участника этого сборника

Прими, внимательный Захар, Моих античных завываний Филологический удар И плод бесплоднейших мечтаний.

3/VI-62 А.Лосев

Москва».

В заключение моих воспоминаний о контактах с А.Ф.Лосевым в энциклопедии (а они хотя и возникли на этой почве, но в известной мере вышли за эти пределы. Я имел честь общаться с А.Ф. у него дома и был удостоен его речи по-латыни, произнесенной на защите мной докторской диссертации; речь эту никто, и я тоже, попросту не понял) упомяну, что он стремился не ограничиваться только античной тематикой. Его перу принадлежала статья «Диалектическая логика», написанная на конкурс и получившая премию, хотя и не была напечатана, т.к. статья была исключена из словника; при соответствующем «черненьком слове» в I томе сделана сноска: «см. Логика, Диалектический материализм».

Мои контакты с А.Ф.Лосевым после завершения работы над энциклопедией стали постепенно ослабевать. Но и тогда, когда я по конкурсу вернулся на работу в Институт философии (о чем мечтал все долгие 20 лет после увольнения из него), я старался поддерживать с ним научные связи. В частности, по моей просьбе А.Ф. принял участие в институтском сборнике «Проблемы методологии историко-философского исследования», напе- чатав (вып. I. М., 1974) статью «Социально-исторический принцип изучения античной философии». Кстати говоря, не следует упрощать научную биографию А.Ф. и считать, что его ставшее недавно известным обращение к А.А.Жданову (см.: Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Советское философское общество в сороковые годы...// ВАН. 1993. № 7. С. 634) и его самохарактеристика в автобиографической заметке в III томе «Философской энциклопедии», согласно которой он в «30 —40-е годы переходит на позиции марксизма», являются попросту политиканством, приспособленчеством. Каков бы ни был марксизм А.Ф., упомянутая статья свидетельствует, что он искренне и всерьез стремился овладеть марксистской методологией историко-философского исследования и применять ее.

Теперь мне хотелось бы рассказать о Б.Э.Быховском в связи с его деятельностью как члена редколлегии и автора «Философской энциклопедии».

Мне не довелось слушать Бернарда Эммануиловича Быховского в свои студенческие годы (1934 — 1938), хотя он в это время сотрудничал на философском факультете МИФЛИ, где я учился. Но уже тогда я знал его статьи по истории философии, из которых особенное впечатление произвела на меня статья «Бэкон и его место в истории философии» («Под знаменем марксизма». 1931. № 6).

Познакомился я с Бернардом Эммануиловичем весной 1941 г. В это время он руководил сектором истории философии Института философии АН СССР и организационно возглавлял работу по написанию многотомной «Истории философии» (вошедшей впоследствии в наше философское арго под именем «Серая лошадь»). Первый том уже был напечатан, второй находился в производстве, третий — в работе. Весной 1941 г. сектор приступил к написанию тома этого издания, посвященного истории философии. Я заканчивал аспирантуру Московского университета и готовился к защите кандидатской диссертации о философских взглядах П.Я.Чаадаева. Б.Э.Бы- ховский пригласил меня на переговоры о зачислении в штат Института для написания глав тома. С мая 1941 г. я стал сотрудником Института и приступил к этим работам, которые были прерваны войной. Я ушел на фронт. Б.Э.Быховский эвакуировался с Институтом в Алма-Ату, откуда вернулся в Москву в 1942 г. С октября этого же года, после ранения и госпиталя, вернулся в Институт и я. С тех пор до ухода Б.Э.Быховского из Института (в 1944 г.) я под его руководством написал несколько глав тома («Первые представители идеалистической диалектики», «Чаадаев», «Славянофилы», «Русский панславизм», «Петрашевцы», «Грановский»),

В это время я был еще совсем начинающим автором. Хотя я и опубликовал несколько популяризаторских статей по философии в комсомольской печати и написал диссертацию, но опыта исследования больших и сложных периодов истории национальной философии, каковыми, в сущности, были перечисленные главы, у меня не было. Дело осложнялось и тем, что большинство направлений и мыслителей, которых я должен был исследовать, были изучены очень слабо или даже совсем не изучены, особенно в марксистской литературе. Это затрудняло мою работу и усложняло задачи Б.Э.Быховского как моего руководителя и редактора тома. Он не мог быть снисходителен ко мне как к начинающему автору, т.к. мои главы в томе по уровню и отделке, по концепту- альности и углубленности анализа не должны были быть ниже других глав, написанных такими крупными историками философии, как О.В.Трахтенберг (о русской философии до XVIII в.), В.Ф.Асмус (о русском идеализме второй половины XIX в.), М.М.Розенталь (о Чернышевском) и сам Б.Э.Быховский (о Герцене).

Метод, которым работал со мной Б.Э.Быховский, заключался в том, чтобы дать мне полный простор в проявлении собственной инициативы. Я решительно не помню, чтобы он когда-нибудь настаивал на проведении какой бы то ни было собственной линии. Наоборот, он чутко прислушивался к тому, что предлагал ему я, и притом не в виде каких-то предварительных соображений и установок, а в форме уже более или менее отстоявшихся концепций. Он вступал со мной во взаимодействие не прежде, чем я представлял ему первый набросок уже оформленного текста — машинопись. И лишь тогда он подвергал тщательному редактированию эти тексты. Некоторые из них сохранились в моем архиве, и по ним видно, на что направлено было внимание редактора — на конденсацию анализа и изложения, если понимать этот термин в его первоначальном латинском смысле (condensatio — уплотняю, сгущаю). Все мои излишества в подробностях, в отступлениях и особенно кавалерий- ские наскоки на заблуждения анализируемых авторов, на возможных противников моих интерпретаций, самодовольные провозглашения своего превосходства над «идеалистическими взглядами» и «реакционными истолкованиями» и т.п. беспощадно пресекались, текст резко сокращался в объеме, выявлялись и проводились основные линии развития, осуществлялась связанность, непрерывность анализа, аморфное подчас изложение становилось рельефным, частности ставились в зависимость от главного, от общего. О сосредоточении внимания редактора на тексте свидетельствуют многочисленные перестановки абзацев, нередко на 5-6 страниц вперед или назад.

Я думаю, что было бы полезно напечатать когда-нибудь факсимильное издание этой филигранной редакторской рабты Б.Э.Быховского, этого маэстро редактуры, в назидание овладевающим этим нелегким и ответственным искусством.

Интересная деталь: редактор, он же — научный руководитель, не считал свою правку безапелляционной и на уголке редактированной им первой из названных выше глав написал: «показать Каменскому, затем печатать в 3-х экземплярах». Это означало, что у меня еще оставалось «право обжалования», если бы я с чем-то не согласился в его редактуре. Правда, я не помню, чтобы у меня возникали подобные несогласия или чтобы я предъявлял редактору какие-либо претензии. Но такое право за мной, как за автором, как за ученым, признавалось.

Такая редактура была для меня чрезвычайно поучительной, благодаря ей я проходил школу анализа и изложения. Под ее воздействием я старался выработать принципы сосредоточенного изложения, искал линии его непрерывности, связи частей. Увы, мне не удалось даже приблизиться к авторскому мастерству Б.Э.Быховского, но я всегда помню его уроки и стремлюсь к такому стилю.

Думаю, что успех «Серой лошади» был определен не только высокой квалификацией членов авторского коллектива, но и тем, что все эти высококачественные материалы проходили еще и горнило редакционной обработки. Помню, как работал Б.Э.Быховский над III томом этого издания. В трудные, тяжелые 1942 — 1943 годы он получил огромную кипу глав тома и кабинет в здании тогдашнего Института Маркса — Энгельса — Ленина на Советской площади, напротив Моссовета. Он засел за редактирование, было запрещено его тревожить и отвлекать, он работал напряженно, сосредоточенно, долго, напоминая лесковского мастера Левшу из Тулы, который ни разу не выходил из избы, пока не окончил свою невиданную работу.

После перехода Бернарда Эммануиловича из Института философии в редакцию тогдашнего Института БСЭ он привлекал меня к энциклопедической авторской работе. Но вскоре его деятельность там прекратилась, наши пути разошлись. У каждого из нас возникли свои трудности, но мы поддерживали связь телефонными разговорами. Потом, когда он перешел на педагогическую работу, связь эта нарушилась, но ненадолго. Она возобновилась с началом работы над «Философской энциклопедией». Б.Э.Быховский был членом редколлегии по «моему» разделу. Здесь мы отчасти поменялись ролями. Он выступал не только как редактор, но и как автор многочисленных статей, которые уже я должен был редактировать.

Как энциклопедический редактор Бернард Эммануилович раскрылся передо мной другими гранями своего таланта. Жанр краткой энциклопедической статьи не представлял ему как редактору тех возможностей концептуализации материала, которую он проводил, редактируя тома «Истории философии». Но здесь выступала другая особенность его — чрезвычайная эрудированность, как общая, так и в области философской библиографии. Он внимательно следил за тем, чтобы в статьях, которые он контролировал как член редколлегии, не было никаких теоретических и фактических «накладок», и за тем, чтобы статьи были максимально насыщены библиографическими материалами. Почти не было случая, чтобы он возвратил после редактирования статью, в которую не включил бы три-четыре, а то и более дополнительных, главным образом иноязычных, указаний на литературу вопроса. Что же касается Б.Э.Быховского как автора энциклопедических статей, то особенно хотелось бы сказать о специальном, пожалуй, самом трудном их жанре — обзорных статьях по истории национальной философии. Когда мы приступили к составлению подобных статей для «Философской энциклопедии», соответствующей традиции не существовало; такого рода обзоры входили в энциклопедических изданиях в комплексные статьи о странах. Здесь же надо было написать самостоя- тельную статью «с высоты птичьего полета», как он выражался. Он понимал это в том смысле, что в ней история философии данного народа должна была быть представлена максимально лаконично, в крупных, существенных линиях развития, в обобщенных характеристиках, а также в связях с гражданской историей страны, с культурой народа. Такая статья требовала от автора большой эрудиции, свободной ориентации в огромном эмпирическом материале, умения обобщить его, отделить важное и существенное, типичное от мелочей и второстепенностей. То, что я видел в начале 40-х годов в его редактуре, я наблюдал теперь в новом качестве — работе авторской. Он написал для I тома «Философской энциклопедии», помимо прочих, статьи «Английская философия» и «Американская философия». И хотя эти статьи были относительно малого объема, я думаю, что статья «Английская философия» является образцовой по выдержанности жанра, и она служила в дальнейшем как бы эталоном при редактировании и для авторов при написании подобных статей.

Как автор и редактор, Б.Э.Быховский придавал большее значение форме и собственно литературной, и внутренне-содержательной. Он всегда находил форму яркую, острую, законченную, и это соответствовало столь же острой принципиальности при решении содержательных задач, при выработке и проведении концепции.

Бернард Эммануилович, по моему мнению, относился к числу людей с повышенной нервно-интеллектуальной напряженностью, и эта черта была психологической основой его особенностей как автора и редактора. Он и воспринимал все чутко, и столь же интенсивно излучал интеллектуальную энергию, которая действовала сосредоточенно и напряженно, как лазерный луч. Это чувствовалось даже в его взгляде, казалось, проникающем в мысли и замыслы человека, с которым он общался, как и в сущность всего, что он стремился постичь.

Другой член редколлегии, крупный ученый — историк философии Валентин Фердинандович Асмус был человеком иного психологического склада. Его проникающая в предмет познания сила, как и его способ общения, были спокойными, напряженность интеллектуальной энергии, не менее эффективной, была как бы более рассредоточенной, обтекающей свой предмет многосторонне. Он был гораздо более терпим, гораздо менее категоричен. Он был мягок там, где Бернард Эммануилович был тверд и непреклонен. Это различие рельефно проявлялось в том, как эти ученые писали о различных течениях современной идеалистической философии. То, что у Валентина Фердинандовича представляло собой спокойное, даже подчас академическое развитие опровергающей аргументации, у Бернарда Эммануиловича, чья аргументация была не менее предметной, основательной, убедительной, очень часто выступало как темпераментная, страстная полемика, исполненная иронии и нередко сарказма.

«Шестидесятники» обвиняли Б.Э.Быховского в том, что он поддерживал манеру критики «растленной буржуазной философии», сложившуюся еще до Второй мировой войны и процветавшую в 40 —50-е годы. В известной мере они были правы и сами проводили свой анализ в более адекватной форме. Но, может быть, их анализ был недостаточно критичен. Б.Э. отвергал адресованные ему упреки в том, что именно он содействовал отвержению в нашей стране кибернетики. Он, действительно, критиковал ее, но, как он сам говорил мне, свою критику направлял не на кибернетику как таковую, а на философские претензии некоторых кибернетиков, в частности Н.Винера, и это еще вопрос — был или не был он прав в этом отношении. Во всяком случае, будучи убежденным диалектическим материалистом, он не предавал своего философского кредо и на этом пути часто достигал немалых положительных результатов, как это было, например, с критикой тенденций к распредмечиванию философии (см.: Быховский Б.Э. Распредмечивание философии // Вопросы философии. 1956. № 2). С В.Ф.Асмусом я познакомился в 1939 г., когда он читал лекции по истории логики для нас, аспирантов кафедры диалектического и исторического материализма Московского университета, которой руководил З.Я.Белецкий. До войны в Университете не было философского факультета, и наша кафедра обслуживала весь Университет (лишь в 1941 г., во время эвакуации в тогдашний Свердловск, в Университет влился Московский институт истории, философии и литературы — МИФЛИ — всеми тремя своими факультетами — историческим, филологическим с отделением искусствознания и философским). Вскоре, в 1939/40 учебном году, Валентин Фер- динандович стал моим научным руководителем по диссертации о П.Я.Чаадаеве.

О Чаадаеве как философе в те годы мало кто знал, разве что В.Соловьева, напечатавшая в журнале «Под знаменем марксизма» (1937. № 1) статью «Чаадаев и его "Философские письма"» и, если я не ошибаюсь, диссертацию на ту же тему. В.Соловьева была потом моим оппонентом по кандидатской диссертации. Знали, конечно, Чаадаева литературоведы и историки, и вторым моим оппонентом был известный литературовед Н.Л.Бродский. Самым знающим чаадаевоведом в 30-х годах был кн. Д.И.Шаховский, связанный с Чаадаевым родством по материнской линии, но он подвергся репрессии, кажется, в 1938 г. В 1935 г. Д.И.Шаховский опубликовал разысканные им в Пушкинском доме в Ленинграде 5 (из 8) «Философских писем» П.Я.Чаадаева (Литературное наследство. 1935. Кн. 22 — 24), а В.Ф.Асмус написал к этой публикации вступительную статью. Естественно было поручить руководство моей диссертационной работой именно Валентину Фердинандовичу. Должен, правда, сказать, что как с научным руководителем я работал с ним мало.

Помню лишь единственную встречу по этому поводу. Она происходила весной 1940 г. во дворе старого здания Университета, где находилась кафедра, на скамейке подле памятника. Я показал В.Ф. свои к тому времени уже обширные материалы и конспекты, в том числе и работы по овладению огромным архивом Д.И.Шаховского, переданным из НКВД, куда он попал после ареста владельца, в Институт мировой литературы (откуда впоследствии был передан в Пушкинский дом — Институт русской литературы АН СССР в Ленинграде).

В.Ф. одобрил результаты моей работы, тем более, что к архиву Шаховского, кажется, еще никто не прикасался, и уже само это обстоятельство делало мою работу интересной. Как я тогда же и понял, В.Ф. решил, что лучшее его руководство будет состоять в том, чтобы не мешать мне работать. Не думаю, чтобы такое решение было совсем верным. Я диссертацию защитил (за 20 дней до начала войны и ушел на фронт кандидатом философских наук). С В.Ф. у нас сложились наилучшие отношения, которые укрепились совместной работой по написанию так и не вышедшей книги «История русской философии». Затем в наших отношениях наступил перерыв, хотя мы иногда и встречались, но новые тесные контакты установились тогда, когда он, наряду с Б.Э.Быховским, оказался «моим» членом редколлегии «Философской энциклопедии».

Мне всегда казалось, что В.Ф.Асмус был способен на большее в области теоретической философии, что, придавленный партийно-идеологическим прессом (а его всю жизнь за что-нибудь «прорабатывали» — в 20-е годы за симпатии или даже солидарность с «меньшевиствующим идеализмом», в 30-е за «буржуазный объективизм», будто бы содержащийся в книге «Маркс и буржуазный историзм», в 40-е — за мнимые ошибки III тома «Истории философии» и упомянутую выше невышедшую книгу по истории русской философии, также попавшую в сферу критического внимания вездесущего ЦК; в 50-е годы — за «беспартийную позицию» в области логики, в 60-е, как я уже писал, за высокую оценку позиции и прозы опального Б.Пастернака), он так и не вышел из состояния некоторого теоретического анабиоза, в который впал, видимо, еще в 20-е годы. Мне всегда думалось, что у него «в столе» лежат труды не только по истории философии, но и философии теоретической. Основанием к тому было понимание высокого теоретического уровня его работ, как «Диалектический материализм и логика» (1924), «Противоречия специализации в буржуазном сознании» (1926), его полемика с А.Варьяшем (эта полемика была в центре моей статьи «Из истории изучения советскими философами методологии историко- философского исследования» (История общественной мысли. М., 1972). Когда я ее написал, то показал В.Ф. машинопись. Он статью одобрил, но счел, что критиковать А.Варьяша теперь следовало бы помягче, чем это у меня получилось. Того же мнения придерживались и венгерские товарищи, читавшие уже напечатанную статью) по проблемам методологии историко-философского исследования (1926—1927), «Очерки истории диалектики в новой философии» (1930), упомянутая уже книга о марксовом историзме (1933), «Проблемы интуиции в философии и математике» (1965). И если мои ожидания не оправдались и в архиве ученого, как сказала мне его верный друг, жена и помощница А.Б.Асмус, собственно теоретических работ не оказалось, то для меня это является свидетельством того, что сталинизм задавил теорети- ческий потенциал и еще одного выдающегося русского интеллектуала...

Сложными были мои отношения с М.Т.Иовчуком. Ввиду того, что он был одним из наиболее жестких наместников партийных органов в философии, особенно в области истории отечественной философии, о нем мало вспоминают, а если и вспоминают, то только со знаком минус. Разговор о нем, действительно, требует именно такой тональности, поскольку, начиная с 40-х годов, он был одним из душителей свободной мысли. И не только душителем, но и идеологом, насаждавшим всякого рода антинаучные, антиисторические схемы в истории русской философии, начертанные по его политическим соображениям. С карикатурной серьезностью он требовал перестройки идей и целых концепций в зависимости от весьма частых и подчас противоречащих друг другу решений пленумов, съездов, Политбюро ЦК. Как ученый он, в сущности, «не состоялся», не сделал ничего серьезного (а ведь он был членом-корреспондентом АН СССР и многократно претендовал на то, чтобы стать академиком). Это же можно было сказать о его докторской диссертации, которую я читал в числе немногих удостоенных этой чести (он даже поручил мне это чтение, чтобы я высказал своои соображения, которыми, впрочем, он так и не поинтересовался) перед тем, как он защищал ее в спешном порядке, для того чтобы баллотироваться в члены-корреспонденты АН. После защиты диссертация исчезла, и «шестидесятники», хотевшие подвергнуть ее критике, так и не смогли ее получить в руки.

Все это так, и М.Т. был, конечно, одной из мрачных фигур идеологической, научной жизни России, начиная с 40-х годов. Как и Г.Ф.Александров, он является типичной — я бы сказал трагической — личностью эпохи сталинизма, которая, в отличие от оппозиционных сталинизму ученых, входила в группу партийно-идеологической элиты. Трагической в том смысле, в каком трагичен герой рассказа А.Солженицына «Случай на станции Кречетовка» или герои рассказа А.Яшина «Рычаги»: сталинистская система делала даже и хорошего человека — плохим, заставляла приспосабливаться к политиканству, к борьбе за место в элите, словом, развращала и разрушала личность.

Лично я сильно пострадал от его прямолинейной партийности. Именно ему я обязан жестокостью той «проработки», которой я подвергся в 1948 — 1949 годах в связи с кампанией против космополитизма, в результате которой, как я уже говорил, я был уволен из числа сотрудников Института философии. Так что вряд ли меня можно упрекнуть в каких-либо симпатиях к М.Т. И тем не менее я хочу сказать, что чисто негативная оценка его деятельности и личности была бы несправедливой.

Человек он был способный, чтобы не сказать талантливый. Он обладал острым умом, стремившимся к крупным обобщениям. В нормальных условиях жизни из него, несомненно, мог бы выйти историк философии значительного масштаба. Он обладал недюжинными организаторскими особенностями, и вот их-то он употребил не без пользы. Надо признать, что значительность размаха работ по истории отечественной философии (не говоря сейчас об их результатах, это вопрос особый), которые развернулись в нашей стране с 40-х годов, во многом была обязана его энергии. В 1943 г. он организовал и поначалу возглавлял первую в СССР кафедру истории русской (впоследствии — народов СССР) философии (его сменил на этом посту И.Я.Щипанов). Он же был организатором и руководителем работы в этих областях, осуществляющейся в Институте философии АН СССР, особенно работ соответствующего цикла в шеститомной «Истории философии» и пятитомной «Истории философии в СССР».

На М.Т.Иовчука не могло не оказать влияние раскрепощение общественной мысли, наступившее в нашей стране после смерти Сталина, как ни синусоидально проходил этот процесс (и М.Т. «колебался вместе с линией»), Со временем М.Т. как бы несколько остепенился, стал ближе к научным запросам, терпимее относился к научным поискам, дискуссиям, некоторым новациям, сам понабрался знаний. Эти изменения отозвались и на его отношении ко мне, одному из его идейных врагов в 40-х — начале 50-х годов. В конце 50-х годов, по настоянию Б.М.Кедрова, М.Т.Иовчук согласился нормализовать мое положение в моей профессиональной области (история отечественной философии), тем более, что я был легализован и поступлением на работу в «Философскую энциклопедию» под руководством «самого» зав. агитпропа ЦК. В знак такого примирения он согласился быть моим оппонентом по докторской диссертации, оценив ее как «поисковую». Вряд ли без его поддержки мне удалось бы напечатать (в сильно сокращенном виде) эту диссертацию как книгу «Философские идеи русского Просвещения» (М., 1971).

Но все же он все время оставался правоверным блюстителем идеологической чистоты, вступал в конфликты с ее нарушителями. Так было в его полемиках с В.Ф.Пустарнаковым по поводу русского марксизма, Плеханова в частности. Так было при редактировании завершающих томов «Истории философии в СССР», посвященных развитию советской философии, где было много трудных политизированных проблем, как, например, борьба философских направлений в СССР конца 20-х — начала 30-х годов, оценка философских и вообще теоретических выступлений И.В.Сталина и официальных идеологов периода сталинизма — М.Б.Митина, П.Ф.Юдина, Г.Ф.Александрова и др. Так было при организации, написании и обсуждении не увидевшего света и не завершенного работой коллективного многотомного труда «История русской философии». Кажется, именно М.Т.Иовчук как мог препятствовал изданию книги А.Ф.Лосева о В.С.Соловьеве и сочинений последнего.

М.Т.Иовчук как член редколлегии «Философской энциклопедии», был одним из наиболее активных. Посылаемые ему для прочтения и визирования статьи по истории русской и марксистской философии возвращались испещренными редакционными правками, замечаниями, вопросами и рекомендациями. Правда, по преимуществу они носили конъюнктурный характер, хотя иногда были справедливыми.

Мне, может быть, следовало рассказать об авторах хотя бы того раздела «Философской энциклопедии», который я редактировал. Сделать это в полной мере или хотя бы значительной мере в этой статье — невозможно. Отчасти я сделаю это ниже, а сейчас назову лишь фамилии «призеров», т.е. тех, кто написал наибольшее количество статей по разделу «история западноевропейской философии»: А.Ф.Лосев — 97 статей, В.Н.Кузнецов — 48, В.В.Соколов и Б.Э.Быховский — по 47, В.Ф.Асмус — 27 (по моим, может быть, не совсем точным подсчетам).

4

Принимали «Философскую энциклопедию» хорошо. Первый том редакция ездила обсуждать в Ленинград, первые два тома — в Ростов-на-Дону. По мере выхода томов появлялись рецензии — на I и II тома в «Коммунисте» (1964. № 2), на V том в «Философских науках» (1971. № 5), на все пять томов — в «Правде» (16.11.1971), «Вопросах философии» (1971. № 5) и «Коммунисте» (1972. № 5). И обсуждения, и рецензирование проходили, в общем, благоприятно для издания. Общественность высоко оценила труд сотен авторов, а также редакторов и редколлегии, хотя, разумеется, было сделано немало критических замечаний, по преимуществу частного характера. Довольно критической, по частностям, была указанная рецензия на V том.

Не обошлось и без тяжелых эпизодов. О них стоит рассказать для характеристики времени, условий, в которых приходилось тогда работать. Так, в газете «Советская культура» (28.111.1964), известной своим идеологическим пуританизмом, претензией на идейную «чистоту» и маниакальной, вульгаризованной борьбой за нее, появилась рецензия П.Трофимова под весьма характерным для тех времен заголовком: «Путают...». Автор сводил в рецензии какие-то групповые счеты с новыми взглядами и самостоятельными трактовками различных проблем искусствознания и эстетики, требуя ортодоксальных, по его пониманию, трактовок высказываний Энгельса, критикуя молодых новаторов от эстетики, будущих диссидентов Л.Пажитнова и Б.Шрагина, а также лидера одного из направлений тогдашнего искусствознания и эстетики — Г.Недошивина. Все это осуществлялось в специфической стилистике, весьма напоминающей 40-е годы, и заканчивалось обличительными обобщениями о «путанице и неразберихе в нашей философской литературе», призывами к бдительности и неприятию «вреда, который она («путаница». — З.К.) приносит практической работе, нашей идеологической борьбе», а также призывом следовать глубоким высказываниям по вопросам эстетики (а именно по поводу абстракционизма в искусстве) Н.С.Хрущева и Л.Ф.Ильичева (тогдашнего секретаря ЦК КПСС по идеологическим вопросам).

Другого свойства неприятный инцидент произошел уже после выхода всех пяти томов. Он был связан с вы- движением «Философской энциклопедии» на соискание Ленинской премии. Конечно, труд этот был вполне достоин премирования, особенно если иметь в виду, какие работы выдвигались и получали премии в те времена. Но тут важны и специфика издания, и то, как происходило это выдвижение. Тогда для благополучного исхода конкурса надо было, чтобы кто-то из высшей идеологической элиты поддержал такое выдвижение, да и в состав авторского коллектива лучше всего было ввести ее представителя. Но в данном случае все критерии перемешивались. С одной стороны, труд был достоин выдвижения. Но, с другой, была объективная трудность, которую инициаторы этого выдвижения либо не учли, либо намеревались преодолеть именно за счет элитности части «выдвиженцев». Эта объективная трудность состояла в том, что в создании труда участвовали сотни ученых, и выделить из них небольшое число (если я не ошибаюсь, по условиям конкурса их не могло быть более семи) было невозможно, не поступаясь справедливостью. Отсюда следовал вывод, что подобное издание вообще не могло быть выдвинуто на соискание премии. Но, видимо, желание руководителя издания украсить свою грудь отличием, которого у него не было, оказалось сильнее благоразумия и чувства справедливости. В «Правде» (12.1.1972), в рубрике «на обсуждение общественности» в списке выдвинутых на соискание Ленинских премий работ появилась и «Философская энциклопедия». Были названы четыре претендента вот в каком порядке: Ф.В.Константинов, А.Г.Спиркин, В.Ф.Асмус, М.Т.Иовчук. В газете «Известия» (17.III. 1972) была напечатана восторженная статья за подписью академика А.Берга, опирающаяся на детальное знание содержания издания, что сразу же настораживало: скорее всего, акад. Берг не писал, а просто подписал статью, он не мог с такой подробностью знать этот материал, да и вряд ли вообще столь подробно знакомился с изданием. Хотя мне это и неизвестно в точности, но я предполагаю, что статью мог написать А.Г.Спиркин, который был в то время не только заместителем Ф.В.Константинова по энциклопедии, но и заместителем А.Берга в Научном совете по комплексной проблеме «Кибернетика» при Президиуме АН СССР. Может быть, в написании статьи принимал участие и Б.В.Бирюков, поскольку в ней речь шла главным образом о материалах того раздела энциклопедии, по ко- торому Б.В.Бирюков был научным консультантом и одно время внештатным научным редактором. Статья заканчивалась словами, что выдвинутый «коллектив ученых... принимал наиболее активное участие в создании "Философской энциклопедии"...». Но это было не так, и превосходная степень была здесь совершенно неуместна. Характерным было здесь и нарушение алфавита, и подчинение даже простого перечня участников некоему бюрократическому принципу должностной иерархии: сперва был поименован Главный редактор, затем его заместитель и затем уже по алфавиту два «простых» члена редколлегии.

Нельзя сказать, что эти кандидаты не были достойны подобного выдвижения. А.Г.Спиркин был, несомненно, одной из центральных фигур в создании «Философской энциклопедии», являясь также и автором многих важнейших статей, особенно по диалектическому материализму, а В.Ф.Асмус — по истории западноевропейской философии. М.Т.Иовчук, как я уже заметил, был активным членом редколлегии, хотя и в ограниченном тематическом масштабе. Лишь «руководящую роль», в общем- то мало влиявшую на создание томов, играл Главный. Но никак нельзя было сказать, как это было напечатано в статье А.Берга, что это был «коллектив ученых», который «принимал наиболее активное участие в создании "Философской энциклопедии"», и потому предложение это было несправедливым. Но справедливость таки восторжествовала: пройдя все предварительные стадии — рекомендация не была одобрена на пленарном заседании Комитета по премиям.

5

В заключение я хотел бы высказать некоторые соображения о выходе «Философской энциклопедии» как событии, отражающем духовную жизнь советского общества 60-х годов.

30-е — первая половина 50-х годов в нашей стране были годами господства сталинской вульгаризации и догматизации философии. Правда, господства не тотального. В этих границах все же получала возможность как- то существовать история философии. Издавались сочинения классиков западной философии, к тому же различных направлений, в том числе и идеалистического, вплоть до Беркли и Фихте, не говоря уже о Канте, Шел- линге и Гегеле. Эти издания комментировали и анализировали, что давало определенный простор для свободной мысли. Все-таки жила психология как наука, соседствующая с философией. Официальная философская наука стремилась выходить и в области онтологии под модусом «философских проблем естествознания». И здесь можно было кое-что сделать, хотя именно в этой области официальная философия осуществляла свою разрушительную функцию — в генетике, биологии, химии, физике. Следует подчеркнуть особую роль истории философии в противостоянии философской мысли отупению, исходящему из IV главы «Краткого курса». Восходя на вершины классической философской мысли, ученые дышали совсем другим воздухом. Они проникались классической проблематикой, постигали классические методы исследования и стиль рассмотрения философских вопросов. Но на собственно теоретическом участке философской науки, сосредоточенном в диалектическом и историческом материализме, дышать было трудно, атмосфера была затхлая, господствовала схоластика. Выход в те времена книг по философии был явлением чрезвычайно редким, их тематика и даже сами названия (например, «Материалистическая диалектика». М., 1937 и «Марксистский диалектический метод». М., 1951 М.М.Розенталя; «Марксистский диалектический метод». М., 1947 и «Очерк диалектического материализма» М.А.Леонова; «Диалектический материализм». М., 1953 под ред. Г.Ф.Александрова и т.п.) — чрезвычайно однообразными.

И вот пришло время постепенного освобождения мысли. И, как всегда в области науки и культуры, оказалось, что свободой не так-то просто воспользоваться (это мы чувствуем и сегодня). И первое пятилетие освобождения оказалось малоплодотворным, во всяком случае на поприще публикаций. Поначалу освобождение давало себя знать по преимуществу в устных дискуссиях, в изготовлении неких «виттенбергских тезисов». Б.М.Кедров, будущий член редколлегии «Философской энциклопедии», выступает в Академии общественных наук в присутствии вскоре потерпевшего политический крах, но на время занявшего руководящую должность в области идеологии Д.Т.Шепилова (чтобы он не потерялся и не забывался, сообщу об историческом анекдоте, а может быть, факте, связанном с этими двумя лицами. Когда Б.М.Кедров, в присутствии Д.Т.Шепилова, критикуя

Сталина, сказал, что между сталинским и теперешним временами (а это происходило до «падения» Д.Т.Шепи- лова, т.е. между 1953 и 1957 годами) он не видит особой разницы, Шепилов подал реплику: разница большая, в сталинские времена вы отправились бы сейчас прямо на Лубянку, а теперь Вы будете продолжать свое выступление...) с критикой философского раздела «Краткого курса», написанного Сталиным. Выходят на простор самостоятельной научной и преподавательской деятельности выпускники философского факультета МГУ 50-х годов, будущие активные авторы «Философской энциклопедии» — Э.В.Ильенков, готовивший к печати свою кандидатскую диссертацию (она была защищена в 1953 г. и только в 1960 г. вышла как книга «Диалектика абстрактного и конкретного в "Капитале" Маркса»), которая станет исходным документом целой школы советских диалектиков; со своими единомышленниками (прежде всего — В.И.Коровиковым, впоследствии отошедшим от деятельности в области философии) он пишет тезисы по гносеологии, направленные против рутинного «диамата», царившего на факультете. Там же выступают Ю.Ф.Карякин, Е.Г.Плимак и другие будущие «шестидесятники» с критикой антиисторизма и просто невежественности официальных историографов отечественной философии — М.Т.Иовчука, И.Я.Щипанова и др. А.А.Зиновьев, так же как и Э.В.Ильенков, пройдя в своей диссертации, посвященной проблеме соотношения логического и исторического у Маркса (1954) гегелевско-марксов искус, ринулся со своими единомышленниками в современную формальную логику и начинал деятельность по формулированию исчислений (логик), чем приводил в ужас как старых формальных, так и официальных диалектических логиков. Где-то между новациями Ильенкова и Зиновьева формируется «содержательная логика» Г.П.Щедровицкого. Пионерскую смелость в области освоения западной философии XX в. проявляла П.П.Гайденко, преодолевая ставшую к тому времени традиционной ту манеру охаивания «современной растленной буржуазной философии», которая делала невозможным освоение ее позитивных результатов. Она всерьез исследует экзистенциализм, Хайдеггера и Ясперса, другие направления западной философии нашего века (обо всем этом она издаст несколько книг в 60-х — начале 70-х гг. и будет писать в «Философской энциклопедии»), В эти же 50-е годы оканчивают философский факультет МГУ будущие энтузиасты теории систем И.В.Блауберг и В.Н.Садовский, и к ним присоединится сотрудник Энциклопедии Э.Г.Юдин, о котором я скажу несколько слов ниже. Из «школы» Ильенкова выходит В.А.Лек- торский, из группы Щедровицкого — В.С.Швырев, которые начинают плодотворную работу в области гносеологии, а также критической ассимиляции на отечественной почве идей «логики науки».

Философский факультет Московского университета, а затем, благодаря главным образом его выпускникам, и Институт философии АН СССР оживают, появляются молодые философы, которым становится душно и тесно в старых гнездах, чтобы не сказать — камерах, охраняемых надсмотрщиками из числа официальных идеологов сталинистской выучки.

Возвращаются из среднеазиатской ссылки философы тогдашнего среднего поколения — В.С.Библер, успевший в этой внутренней эмиграции издать книгу «О системе категорий логики» (Душанбе, 1957); отправляясь от этой гегелевско-марксистской традиции, он двинется по пути создания философии «диалога культур», собравшей под свои знамена целую школу. Оттуда же возвращается ученик С.Л.Рубинштейна М.Г.Ярошевский, также создавший школу — истории психологии и психологии научного творчества.

Начинают оживать и многие философы старшего поколения, вынужденные в 30-х — начале 50-х годов уйти во внутреннюю эмиграцию, писать «в стол», молчать на дискуссиях в целях самосохранения. Что это было так, доказывает явление, которое еще не проанализировано нашими историографами и библиографами: со второй половины 50-х годов начинают выходить многочисленные книги и статьи представителей старшего поколения, причем совершенно очевидно, что это были финальные обработки того, что накапливалось многими годами и даже десятилетиями, не находя выхода в печать (на что я безрезультатно, как на аномалию, сетовал еще на философской дискуссии 1947 г. — см.: «Вопросы философии». 1947. № 1. С. 347 — 375). Едва ли не наиболее яркие тому примеры — Б.М.Кедров и Л.Ф.Лосев. Их продукция 60—80-х годов представляется совершенно невероятной, как заново наработанная. А.Ф.Лосев в 1960 г., когда вышел 1-й том «Философской энциклопедии», был уже старым человеком, ему было 67 лет, он был почти слеп и сильно ограничен в передвижении. И — такой фейерверк блистательных энциклопедических, а вскоре и монографических работ! Было совершенно очевидно, что он, наконец, смог реализовать наработки прежних напряженнейших трудов.

Не сочтите за нескромность, если я и себя поставлю в этот ряд, разумеется, не в смысле значимости своих работ, а в том, что лишь тогда, с 60-х годов, появилась возможность печатать то, что накапливалось годами. Все 5 моих монографий 70 —80-х годов (а также две, застрявшие в издательстве и две — у меня «в столе») и две двухтомные работы — антология по русской эстетике и сочинения П.Я.Чаадаева — были по материалу, а отчасти и по концептуализации подготовлены в 40 — 60-х годах.

Словом, к началу 60-х годов в стране образовалась большая группа авторов старшего поколения и молодых, жаждавших обновления, — «молодые штурманы будущей бури» уже рвались в бой.

Но было бы поверхностным предполагать, что сталинистская традиция сразу же, с 1953 г., прерывается и исчезает в этих порывах новаторства и жажды обновления. Она не только еще сильна, но все еще господствует и в руководящих органах, и на ниве высшего гуманитарного образования, и в специализированной науке, в журналах и издательствах. Очень скоро выставят «гносеологов» из Университета, одернут Кедрова, Шаумяна и наше издание в связи с рассказанным выше эпизодом со статьей «Культ личности», раскассируют сектор исторического материализма Института философии АН СССР, руководимый В.Ж.Келле, и т.д. и т.п.

Вот в такой ситуации и возникла сперва идея, а затем и сама «Философская энциклопедия». В верхнем эшелоне ее возглавила достаточно консервативная в массе своих членов редколлегия. Но даже и консерваторы понимали, что создавать многотомное издание теперь, после XX съезда КПСС и в условиях хрущевской оттепели, когда общественное мнение требует обновления, в прежнем духе нельзя.

В значительной мере обновленчество подсказывалось и тем, что сама задача была новая: многотомной специально-философской энциклопедии Россия еще никогда не создавала. И если все это понимали даже консерваторы, то что же говорить о нашем редакторском и главном создателе этого нового издания — авторском коллективах?

В этих условиях перед редакторским коллективом едва ли не главной была задача привлечения авторов-новаторов, независимо от их возраста. Думается, эту задачу в основном решить удалось. Все названные выше молодые университетские выпускники шли к нам и приводили еще более молодых. Э.В.Ильенков привел Н.В.Мотрошилову и других; Е.Г.Плимак порекомендовал нам в состав редакции А.И.Володина, С.Л.Воробьева и Р.А.Гальцеву; кажется, Б.В.Бирюков направил к нам М.М.Новоселова и М.Ф.Солодухину, без помощи которых он сам уже не мог справиться с редактированием все разрастающегося отдела формальной логики, философских вопросов математики, естествознания и — специально — кибернетики. Отдел исторического материализма и социологии, который в редакции вел нынешний заведующий редакцией философии издательства (сменивший меня на этой должности в конце 1968 г.) Н.М.Ланда, консультировали И.С.Кон, Ю.А.Левада, Б.А.Грушин, А.Г.Здравомыслов, В.А.Ядов, В.Н.Шуб- кин, выступавшие и как авторы по тогда почти неизвестной в стране науке социологии, а Г.М.Андреева — по социальной психологии. По историческому материализму и смежным с ним проблемам в качестве консультантов и авторов,выступали молодые помощники Н.С.Хрущева и Ю.В.Андропова — Ф.М.Бурлацкий, А.Е.Бовин, Г.Х.Шахназаров, Г.А.Арбатов, молодые преподаватели вузов — В.Ж.Келле, А.П.Бутенко и др.

Если я не ошибаюсь, именно через «Философскую энциклопедию» на широкое поле научных публикаций вышел окончивший в 1961 г. филологический факультет Московского университета С.С.Аверинцев, написавший для Энциклопедии большое количество статей по истории и догматике христианства и истории духовной жизни Византии, что тогда мало кто мог сделать. Из Ленинграда слал нам статьи по истории философии Возрождения А.Х.Горфункель. Кроме названных патриархов советской философии тех времен писали нам и другие ученые старшего поколения — А.С.Ахманов и Е.К.Войшвилло по логике, И.И.Зильберфарб и Н.Е.За- стенкер по истории утопического социализма, М.А.Лиф- шиц по теории и истории культуры, Т.И.Ойзерман по истории марксизма и западноевропейской философии. Трудно, очень трудно было с Востоком, и здесь явилась молодежь: Н.П.Аникеев, A.M.Пятигорский, В.В.Бро- дов — по Индии, С.Н.Григорьян и другие — по арабскому Востоку. Эмигранты из числа «испанских детей» И.Претель и Р.А.Бургете во многом помогали нам справиться с малоизученной испанской тематикой. Целую плеяду молодых логиков — В.К.Финна, Д.А.Лахути, В.А.Успенского, Ю.А.Гастева и др. — привлекли Б.В.Бирюков и его помощники, неизменно консультировавшиеся с корифеями отечественной математической логики А.А.Марковым и С.А.Яновской.

Хотелось бы сказать специально несколько слов о трагической судьбе нашего научного редактора Эрика Григорьевича Юдина. Это трагедия подавляемого сталинизмом, но устоявшего человека. Уже будучи кандидатом философских наук, но совсем еще молодым 26-летним человеком, Э.Г.Юдин был репрессирован в 1956 г. по политическим мотивам. Он находился в заключении до 1960 г., а выйдя из заключения, никак не мог получить работу по специальности. Только в 1964 г. он стал нашим сотрудником по разделу диалектического материализма, философским проблемам естествознания и психологии. Э.Г.Юдин вместе с А.Г.Спиркиным углубляли и в известной мере преобразовывали традиционный диамат — эту цитадель философского консерватизма (впрочем, и исторический материализм был законсервирован едва ли не еще более). В этот период начинали осваивать концепцию системного анализа И.В.Блауберг и В.Н.Садовский, и Э.Г.Юдин присоединился к ним. Лучшие IV и V тома «Философской энциклопедии» многим обязаны ему в этих своих разделах не только как редактору, но и как автору. Э.Г. прожил после выхода V тома совсем недолго. Он умер в 1976 г., не реализовав всех своих творческих возможностей.

Я, конечно, не назвал и малой доли участников создания «Философской энциклопедии». Я хотел только сказать, что все живое, молодое и все лучшее, что могло еще дать старшее поколение, — все это хлынуло к нам. И если бы требовалось дать некую общую характеристику того, что сделала «Философская энциклопедия», то следовало бы сказать, что она решила свою задачу на высшем из возможных для десятилетия 1960—1970 гг. уровне. Надо добавить при этом, что, в отличие от других изданий тех же и последующих лет, она, по самой своей природе, вынуждена была решать эту задачу тотально, по всему периметру философии и даже значи- тельно выйдя за пределы собственно философской проблематики, особенно в некоторые смежные специальные области. Нам ставили это в упрек и по ходу дела, и подводя итоги. Но, как я уже заметил, мы делали это сознательно, поскольку в то время, особенно поначалу, эти специальные области находились в некоторой идеологической опале и не могли рассчитывать на достаточно детальное освещение. Так это было с математической логикой, социологией, историей религии.

Я погрешил бы перед объективностью и просто исторической правдой, если бы представил создание «Философской энциклопедии» как дело безоблачное, а решение стоящей перед ней задачи как полностью реализованное в том смысле, что каждая ее статья отвечала самым высоким требованиям. Возможности наши были тогда отнюдь не безграничны, и в издании энциклопедии были многочисленные и разного рода трудности, в ней содержится немало конъюнктурных материалов и попросту лишних, ненужных статей. Об этом можно рассказывать подробнее, и это, может быть, когда-нибудь сделают. Я же расскажу здесь об этом вкратце.

Трудностей, подобных тем, которыми была отмечена работа над статьями «Карл Маркс» и «Культ личности», было немало, особенно в тех случаях, когда статьи эти были посвящены темам, имевшим политическое, конъюнктурное значение. Тут и подбор авторов, и содержание статей часто оказывались под присмотром и Главного, и консервативных членов редколлегии, они были, что называется, начеку. Под их влиянием, например, было решено посвятить специальные статьи всем первым секретарям зарубежных компартий. Так появились у нас статьи, которые, в сущности, не имели отношения к «Философской энциклопедии», — о Гомулке, Айдите, Чаушеску и других подобных фигурах. Такая же обязательность была введена и для статей по истории философии во всех союзных республиках тогдашнего СССР и в социалистических странах. Была ли философия в данной стране или не было, а ее надо было разыскать и изложить. Извинением здесь могло быть разве лишь то, что в заголовки этих статей входило выражение: «...и общественная мысль».

Что касается эволюции принципов, на которых основывалось издание, то они изменялись и в формальном, и — отчасти — в содержательном отношениях.

О плане формальном я уже говорил: «Философская энциклопедия» первоначально планировалась в гораздо меньшем объеме томов и статей в них. И это привело к тому, что статьи первых двух, а отчасти даже и третьего тома, были значительно меньше, чем статьи IV и V томов. Уже эта эволюция давала себя знать с выгодой для последних томов — на большом пространстве можно лучше справиться с темой.

Но гораздо существенней, значительнее была эволюция содержательная, которая, правда, не была тотальной, а захватывала лишь некоторые отделы и статьи. Я имею в виду отражение в энциклопедии новых тенденций в общественном сознании, обозначавшихся уже к середине 60-х годов и отразившихся в двух последних томах. В них все большее внимание уделялось идеалистической философии, иррационализму, религии и богословию. И дело, конечно, не просто в увеличении внимания, но и в том, что статьи этого цикла утрачивали былой критический пыл и все более становились апологетическими. Со второй половины 60-х годов начинался процесс, который разовьется бурно лишь в конце 80-х — 90-х годах и приведет к критике, а многих — к отвержению материалистической, марксистской философии. Соответственно изменялось направление и отдела истории отечественной философии, в котором все большее место стал занимать русский идеализм и религиозная философия. Если говорить о сотрудниках редакции, то, насколько это уловил я (а я не могу претендовать на то, что видел картину этого движения во всем его многообразии), инициатива исходила здесь от Р.А.Гальцевой и отчасти Ю.Н.Попова. Мне кажется, что их поддержал и А.Г.Спиркин, может быть, не столько по убеждению (ибо в своих собственных работах, несмотря на интерес к парапсихологии и поддержке Джуны, он оставался более или менее ортодоксальным марксистом с учетом того обновленчества, который марксизм претерпел в 60-х годах), сколько по желанию дополнить и украсить сухую материю ортодоксии некими идеологическими вольностями, придать мятежный имидж нашему изданию, потрафить сторонникам этих новых тенденций.

В отличие от него, я не поддерживал этого направления, поскольку оставался и материалистом, и атеистом. Религиозно-иррационалистическая реакция, которую не только Россия, но и Запад пережили в первой половине

XX в. и которую Россия вновь переживает сейчас, даже и для начала XX в. представляется исторически не соответствующей культурному, философскому развитию европейских народов, а уж для конца — одним из самых трагических парадоксов, хотя, как и всякий парадокс, его можно попытаться осознать и тем самым — решить. Как бы я ни относился к религии, я не считал возможным смешивать философию с богословием и был против того, чтобы соответственно этой тенденции изменять словник и в какой-то мере превращать соответствующие разделы нашей энциклопедии из философских в богословские.

Но, как заведующий редакцией, я не считал возможным действовать административными методами в угоду своим собственным убеждениям и что-либо запрещать. Да и полномочий таких у меня не было — права А.Г.Спиркина, заместителя Главного редактора, были здесь большими. Я полагал, что тут надо действовать методами спора, обсуждений и т.п. Я исходил из того, что ведь эта тенденция, как бы я к ней ни относился, не каприз и не злоумышление Р.А.Гальцевой и привлеченных ею таких интересных авторов, как С.А.Аверинцев, С.С.Хоружий, И.Б.Роднянская и другие, а тенденция отечественного общественного сознания. И я был убежден в том, что наше издание, в соответствии со своим кредо, должно отражать его наиболее адекватно, а не через призму моих убеждений.

Так оно и сложилось. Правда, эта ретроградная тенденция была замечена не только мной. Некоторые члены редколлегии, сколько помнится, например, Х.Н.Момд- жян (Как рассказал мне Н.М.Ланда, уже после выхода V тома, т.е. по завершении издания и моего ухода из редакции, все-таки была созвана Редколлегия, на которой ряд членов, особенно Х.Н.Момджян, резко критиковали редакцию за то, что она не воспрепятствовало развитию указанной тенденции и некоторых вольностей в отделе социологии. Но этот шум имел смысл разве только как назидание на будущее...), протестовали против нее и, в отличие от меня, жаловались Ф.В.Константинову. Но чтобы преодолеть эту тенденцию, надо было систематически следить за ходом работы, а это делать было недосуг ни Х.Н.Момджяну, ни Ф.В.Константинову, который, кажется, все-таки дал по этому поводу выволочку А.Г.Спиркину. Но тот, по-видимому, рассуждал так же, как и я, ему было труднее, чем мне, ответственность была на нем. Надо отдать ему справедливость, как я уже говорил, он смело брал ее на себя, он попросту, когда это было нужно, обходил Главного, не давал ему на просмотр подобных статей. И уж совсем интуитивно, не имея на то никаких фактических данных, я подозреваю, что и Главный редактор, соблюдая декорум ортодокса, давая выволочку А.Г.Спиркину и тем создавая себе в случае чего алиби, сам был в известной мере охоч до этих вольностей, завоевывая таким образом в глазах общественного мнения некий авторитет смелого человека...

Но как бы то ни было, теперь, через четверть века, можно сказать, что «Философская энциклопедия» отразила и эту эволюцию общественного сознания.

Вспоминая теперь о годах создания «Философской энциклопедии», я часто задумываюсь о призывах многих наших журналистов, писателей и идеологов, требующих ото всех россиян, чья сознательная жизнь прошла в сталинские и послесталинские времена, очищения и покаяния. Мне всегда была противна эта морализация, ничего, по моему мнению, не дающая для укрепления национальной нравственности, а только расшатывающая ее, воспитывающая ханжество и лицемерие. Для. меня эти требования были лишь ханжескими иллюзиями, обывательским требованием выставлять напоказ свои раны, неким показным мазохизмом. Разумеется, у всех нас есть поступки, достойные сожаления, а если надо, то и исправления. Разумеется также, что надо наказывать виновных, и тем строже, чем больше их вина. Но большинство из нас сочтут, что и в тяжкие 30 —40-е годы, и в нелегкие последующие они делали свое дело и приносили как могли пользу своим согражданам. Думая обо всем этом, я вспоминаю финал давнего (кажется, английского) фильма о Рембрандте. Мастер смотрит на свою картину «Ночной дозор», улыбка озаряет его лицо, и он, немало грешивший, произносит: «Да, я не напрасно прожил жизнь».

Такие мысли приходят мне в голову, когда я в очередной и бесчисленный раз обращаюсь за справкой в «Философскую энциклопедию»-.

«Вопросы философии1996