ЗЕНОН Элеец

ЗЕНОН Элеец — один из крупнейших философов древности, жил во времена 79-й олимпиады... Он был учеником Парменида и даже, но некоторым сведениям, его приемным сыном...

У Морери вы найдете, что он изобрел диалектику...

(Е) Я не верю тому, будто он утверждал, что во Вселенной ничего нет. Поэтому я не доверяю Сенеке, приписывающему ему такое мнение... Если он действительно высказал такой парадокс, то хотел лишь позабавиться: либо он понимал слово ничто не в том смысле, как все его понимают, либо сумасбродствовал. Но во всех остальных его высказываниях не заметно ни следа безумия. Поэтому правильным будет принять [эту] гипотезу за игру слов или своеобразное понимание слова ничто. Скажем то же относительно книги, в которой Горгий Леонтин 86 защищал три тезиса97: первый, что не существует ничего; второй, что если что-нибудь и существует, то человек не в состоянии познать этого; третий, что если бы человек даже и познал что-нибудь, то не смог бы этого выразить... Но как бы это ни казалось невероятным, скажем все же, что выводы, сделанные из учения Пиррона, могли бы также привести к обоснованию весьма необычных положений, поэтому сгладим несколько вышеприведенные утверждения98. Скажем также, что возможно, что наш Зенон утверждал, будто ничего не существует, лишь выдвигая возражения против принципов, которые хотел опровергнуть.

(F) Некоторые из его возражений в связи с этим предметом сохранились в сочинениях Аристотеля.

Прочтите «Физику» Аристотеля 100, там вы найдете разбор четырех возражений Зенона. Вот первое из них 101. Если бы стрела, пущенная в определенном направлении, двигалась, то она находилась бы одновременно в покое II в движении. Это положение противоречиво; следовательно, она не движется. Следствие из большой посылки доказывается так. В каждый момент стрела находится в занимаемом ею пространстве. Следовательно, она там находится в покое, ибо нельзя находиться в пространстве, которое покидаешь; следовательно, нет моментов, в которые она находилась бы в движении, и если бы она в какие-нибудь моменты двигалась, то находилась бы одновременно в покое и в движении. Для того чтобы лучше понять это возражение, нельзя упускать из виду двух принципов, отрицать которые невозможно: первый, что тело не может одновременно находиться в двух разных местах; второй, что два отрезка времени не могут существовать одновременно. Первый из этих двух принципов столь очевиден, что не требует пояснений, но так как второй требует некоторого размышления для того, чтобы стать понятным, и, кроме того, в нем заключается вся сила возражения, то я поясню его примером. Итак, я утверждаю, что то, что присуще понедельнику н вторнику в смысле последовательности, присуще каждому отрезку времени, каков бы оп ни был.

Второе возражение Зенона заключалось в следующем. Если бы движение существовало, то движущееся тело должно было бы переходить из одного места в другое, ибо всякое движение заключает в себе два конца, terminum a quo, terminum ad quern — место, из которого исходят, и место, куда приходят. Эти же два конечных пункта разделимы пространствами, содержащими бесконечное множество частей, так как материя бесконечно делима. Поэтому представляется невозможным, чтобы движущееся тело могло перейти из одного конечного пункта в другой. Промежуток состоит из бесконечного числа частей, которые надо пройти одну за другой так, чтобы никогда не касаться передней, в то время как прикасаешься к той, которая находится позади. Таким образом, чтобы пройти один фут материи, я хочу сказать, чтобы пройти от начала первого дюйма до конца двенадцатого, необходимо бесконечное время, ибо пространства, которые должны быть последовательно пройдены между этими двумя конечными пунктами, бесконечны по своему числу; следовательно, очевидно, что их можно пройти лишь за бесконечное число моментов времени, если только мы не будем готовы признать, что движущееся тело находится одновременно в нескольких местах, что неверно и невозможно.

Третье возражение было знаменитым аргументом, известным под названием Ахиллес. Изобретателем его был Зенон Элеец, как об этом свидетельствует Диогеп Лаэрций 103... Это возражение имеет то же основание, что и второе, но более эффективно. Оно должно было показать, что тело, движущееся с большей скоростью, никогда не догонит тело, движущееся с меньшей скоростью 104... Предположим, что черепаха находится на двадцать шагов впереди Ахиллеса и что этот герой движется в двадцать раз быстрее черепахи. В то время как он сделает двадцать шагов, черепаха сделает один, следовательно, последняя все же будет впереди Ахиллеса. В то время как он сделает двадцать первый шаг, она сделает двадцатую часть двадцать второго, а в то время как он пройдет эту двадцатую часть, она пройдет двадцатую часть двадцатой части и т. д. Аристотель отсылает нас к своему ответу на второе возражение — мы можем отослать его к нашему замечанию. Смотрите также, что будет сказано в следующем примечании относительно того, как трудно объяснить сущность скорости движения.

Переходим к четвертому возражению. Оно стремится показать противоречивый характер движения. Возьмите стол размером в четыре локтя, возьмите два тела также величиной в четыре локтя, одно деревянное, другое каменное. Пусть стол будет неподвижен и деревянное тело соприкасается с ним на западной стороне лишь на длину в два локтя; пусть кусок камня будет на востоке и лишь касается края стола. Представим себе теперь, что камень движется по столу на запад п за полчаса проходит два локтя, тогда он окажется рядом с куском дерева. Предположим, что они соприкасаются лишь краями и так, что движение одного на восток не мешает движению другого на запад. Допустим, что в момент их соприкосновения кусок дерева начинает двигаться на восток, в то время как камень продолжает двигаться на запад, и пусть движение их совершается с одинаковой скоростью; через полчаса кусок камня продвинется на длину всего стола, следовательно, он пройдет пространство в четыре локтя за один час. Кусок же дерева за полчаса пройдет то же расстояние в четыре локтя, ибо он все время касался краем поверхности куска камня длиной в четыре локтя, следовательно, верно то, что два движущихся тела, обладающих одинаковой скоростью, покрывают одинаковое расстояние одно за час, другое за полчаса. Отсюда следует, что час и полчаса являются одинаковыми промежутками времени, что противоречиво. Аристотель считает это софизмом, ибо одно из этих движущихся тел взято по отношению к пространству, находящемуся в покое, а именно к столу, а другое — но отношению к пространству движущемуся, а именно к куску камня. Признаюсь, что это замечание представляется мне правильным, но оно не устраняет затруднения, ибо приходится все-таки объяснить явление, кажущееся непостижимым, а именно что кусок дерева проходит своей южной стороной [краем, соприкасающимся с камнем] расстояние в четыре локтя, а нижней поверхностью, [которая касается стола], всего в два. Вот прпмер более простой. Пусть у иас будут две книги in folio одинаковой длины, скажем в два фута каждая. Положите их на стол одну перед другой, двигайте их одновременно одну относительно другой, одну на восток, другую на запад, до тех пор, пока восточный край одной и западный край другой пе соприкоснутся. Вы увидите, что края, которыми опи соприкасались, находятся на расстоянии четырех футов одни от другого н, однако, каждая нз этих книг прошла лишь два фута. Вы можете иодкреппть это возражение, представив себе любое тело в движении среди нескольких других движущихся в различных направлениях и с различными скоростями; вы увидите, что это тело пройдет одновременно различные роды пространства, нз которых одни будут вдвое и втрое больше других. Хорошо об этом подумав, вы найдете, что это объяснимо лишь при помощи арифметических вычислений, которые являются идеями нашего ума, но что в самих телах это кажется невозможным, ибо необходимо помнить о трех основных свойствах движения: 1) движущееся тело не может два раза подряд касаться одной и той же части пространства; 2) оно никогда не может касаться одновременно двух частей пространства; 3) оно никогда не может попасть в третью часть раньше, чем во вторую, в четвертую раньше, чем в третью, и т. д. Тот, кто сможет физически согласовать эти три вещи с расстоянием в четыре фута между двумя телами, прошедшими лишь расстояние в два фута, будет человеком весьма ловким. Заметьте, что эти три свойства принадлежат в одинаковой мере как движущемуся телу, проходящему пространства, движущиеся в обратном направлении, так и телу, проходящему пространства, в которых ничто не мешает движению.

(G) Возможно, те самые, которые мы увидим ниже. Мне кажется, что те, кто желает восстановить взгляды Зенона, должны начать со следующей аргументации. I. Протяженности не существуют, следовательно, не существует и движения. Вывод правилен, ибо то, что но имеет протяженности, не занимает никакого места, а то, что не занимает никакого места, не может иере- ходить с одного места на другое, а следовательно, двигаться. Это неоспоримо; следовательно, трудность заключается лишь в том, чтобы доказать, что протяженность не существует. Вот что мог бы сказать Зенон. Протяженность не может состоять ни из математических точек, ни из атомов, ни из частей бесконечно делимых, следовательно, существование ее невозможно. Вывод кажется неоспоримым, ибо мы можем представить себе только эти три способа образования протяженности. Следовательно, остается лишь доказать предпосылку. По поводу математических точек говорить много не придется, ибо даже наименее проницательный ум при небольшом усилии может с очевидностью уразуметь, что множество отсутствий (neans) протяженности, соединенных вместе, никогда не образуют протяженности 105. В любом курсе схоластической философии ЕЫ найдете самые убедительные, подкрепленные большим количеством геометрических доказательств доводы против существования этих точек. Не будем больше говорить о них и будем считать невозможным или по крайней мере непостижимым, чтобы континуум мог быть образован из математических точек. Не менее невозможно или непостижимо предположение, что он образован из атомов Эпикура, т. е. протяженных и неделимых частиц. Ибо всякая протяженность, как бы она ни была мала, имеет правую и левую сторону, верх и низ, следовательно, является сс./ранием отдельных тел; я могу отрицать относительно правой стороны то, что признаю относительно левой. Обе эти стороны не находятся в одном месте, одно и то же тело не может находиться одновременно в двух разных местах, и, следовательно, всякая протяженность, занимающая несколько частей пространства, содержит несколько тел. Кроме того, я знаю, и атомисты не отрицают этого, что два атома отделимы друг от друга, так как представляют собой две разные сущности. Отсюда я заключаю с полной определенностью, что, поскольку правая сторона атома не является той же сущностью, что и левая, она может быть отделена от левой. Следовательно, неделимость атома есть химера. Поэтому если протяженность существует, то части ее должны быть делимы до бесконечности. С другой стороны, если они не могут быть бесконечно делимы, то нужно заключить, что существование протяженности невозможно или по крайней мере непостижимо.

Бесконечная делимость есть гипотеза, принятая Аристотелем, а также почти всеми профессорами философии во всех университетах в течение нескольких столетий. И это не потому, чтобы ее понимали, и не потому, что она дает возможность отвечать на возражения, но потому, что поняли, по-видимому, невозможность гипотезы существования точек, как математических, так и физических. Это было единственным выходом из положения. Кроме того, эта гипотеза чрезвычайно удобна. Ибо, исчерпав все истолкования, но не сделав эту доктрину более понятной, всегда можно найти спасение в самой природе предмета и сослаться на то, что благодаря ограниченности нашего ума не должно казаться странным, что нам не удается разрешить проблему бесконечного и что в самой сущности протяженности заключено то, что она сопряжена с трудностями, непреодолимыми для человеческого разума. Заметьте, что те, кто принимает атомы, делают это не потому, что допускают, что протяженное тело может быть простым, а потому, что считают две первые гипотезы невозможными. Скажем то же сгмтех, кто принимает математические точки. Вообще все, кто рассуждает о протяженности, решаются избрать какую-нибудь гипотезу, лишь руководствуясь принципом: если есть всего три способа объяснения какого-нибудь факта, то истинность третьей гипотезы с необходимостью вытекает из ложности двух первых. Поэтому, ясно поняв, что две первые невозможны, они думают, что не ошиблись в выборе третьей. Их не смущает ее непреодолимая трудность, они утешаются тем, что убеждают себя, что в конце концов она правильна, так как две остальные ложны...

Последователь Зенона мог бы сказать выбирающим одну из этих трех гипотез: вы рассуждаете неправильно, вы пользуетесь следующим разделительным силлогизмом:

193

7 П. Бейль

Протяженность состоит либо из математических точек, либо пз физических точек, либо из бесконечно делимых частей.

Она не состоит ни из... ни из...

Следовательно, она состоит пз...

Ваше рассуждение ошибочно не по форме, а по существу. Следует отказаться от вашего разделительного силлогизма и применить следующий гипотетический силлогизм:

Если бы протяженность существовала, то она была бы составлена из математических точек, либо из физических точек, либо из бесконечно делимых частей.

Она не состоит ни из математических, ни из физических точек, ни из бесконечно делимых частей.

Следовательно, она не существует.

В форме этого силлогизма нет никакого изъяна. Этот силлогизм вполне правилен по форме, так как софизм поп sufficient! enumeratione partium87 устранен в малой посылке, следовательно, вывод является необходимым, если только малая посылка правильна. Однако достаточно рассмотреть аргументы, которыми приверженцы всех трех гипотез засыпают друг друга, и сравнить их с ответами, достаточно, говорю я, лишь этого, чтобы с очевидностью убедиться в правильности малой посылки. Каждое из этих направлений, наступая, торжествует, разрушает, обращает своих противников в прах, и в свою очередь его обращают в прах и уничтожают, когда оно подвергается атаке со стороны других направлений. Для того чтобы получить ясное представление об пх слабости, достаточно вспомнить, что наиболее сильное из них, защищающее каждую пядь своих позиций, представлено гипотезой о бесконечной делимости. Схоласты вооружили ее с ног до головы всеми различениями, которые они только могли изобрести в своем безделпи, но это лишь дает возможность их питомцам болтать на публичных диспутах для того, чтобы родственникам не было стыдно видеть, как они молчат. Отец или брат уходит [с диспута] гораздо более довольным, если школьник умеет различать между бесконечностью кат его рематической и бесконечностью синкатегорематической, между частями communicantes [связанными] и non communicantes [несвязанными], про- порциональными и равноделящимися (aliquotes), чем если бы он не ответил ничего. Поэтому профессорам нужно было изобрести какой-нибудь жаргон; но как бы они ни старались, им никогда не удается затемнить следующего положения, очевидного и ясного как солнце: бесконечное число частей протяженности, из которых каждая протяженна и отлична от всех остальных как в отношении своей сущности, так и в отношении занимаемого ею места, не может заключаться в пространстве в сто тысяч миллионов раз меньшем, чем пространство сто тысячной части зерна ржи.

7*

195 Вот другое противоречие. Существование протяженной субстанции необходимо требует допущения непосредственного контакта между ее частями. Гипотеза пустоты допускает как тела, отделенные друг от друга, так и тела, непосредственно соприкасающиеся. Аристотель, отвергавший подобного рода гипотезу, вынужден был признать, что не существует такой части протяженности, которая не соприкасалась бы всей своей внешней поверхностью с какими-нибудь другими частями. Это несовместимо с бесконечной делимостью, ибо если нет тел, не содержащих бесконечного числа частей, то очевидно, что каждая отдельная часть протяженности отделена от всякой другой бесконечным числом частей и что непосредственный контакт двух частей невозможен. Если какая-нибудь вещь не может получить всего необходимого для ее существования, то можно сказать с уверенностью, что ее существование невозможно. Следовательно, поскольку для существования протяженности необходим непосредственный контакт ее частей, а такой контакт невозможен при бесконечно делимой протяженности, то очевидно, что существование такой протяженности невозможно и, таким образом, эта протяженность существует лишь в нашем уме. Нужно признать относительно тел то же, что математики признают относительно линий и поверхностей, свойства которых они так прекрасно доказывают. Они признают, что длина и ширина без глубины суть вещи, которые могут существовать лишь в нашей душе. Скажем то же относительно трех измерений. Они не могут найти собо места вне нашего разума, они могут существовать лишь идеально. Наш ум соединяет в себе сто тысяч предметов различного цвета, различной формы и различного положения, так как с высоты холма мы можем сразу увидеть равнину, покрытую домами, деревьями, стадами и пр. Не только все эти предметы по своей природе не могут поместиться на этой равнине, на ней не могут найти себе места даже два из них; каждый из них требует бесконечно большого места, ибо заключает в себе бесконечное число протяженных тел. Вокруг каждого надо оставлять бесконечные промежутки, ибо между каждой частью и любой другой находится бесконечное число тел. Пусть нам говорят, что бог все может, но если даже самые набожные богословы решаются утверждать, что бог не может сделать так, чтобы в прямой линии длиной в двенадцать дюймов первый дюйм непосредственно соприкасался с третьим, то я имею право сказать, что он не может заставить соприкасаться непосредственно две части протяженности, когда их разделяет бесконечное число других частей. Поэтому можно утверждать, что контакт материальных частей лишь идеален, концы нескольких тел могут соприкоснуться лишь в нашем уме.

Приведем теперь возражение совсем противоположного характера. Проникновение объемов есть вещь невозможная, и, однако, она была бы неизбежна в случае существования протяженности; следовательно, неверно, что протяженность может существовать. Положите пушечное ядро на стол, ядро покрасьте какой-нибудь жидкой краской; пусть оно катится по столу, вы увидите, что в своем движении оно начертит линию; следовательно, вы будете иметь два трудно опровержимых доказательства непосредственного контакта между этим ядром и этим столом. Тяжесть ядра покажет вам, что оно непосредственно касается стола, ибо если бы этого не было, то ядро повисло бы в воздухе, а значит, оставляемый им след является наглядным доказательством противоположного. Так вот, я утверждаю, что этот контакт представляет собой проникновение объемов в собственном смысле этого слова. Часть ядра, касающаяся стола, является определенным телом, реально отличным от остальных частей ядра, не касающихся стола. Это же относится и к части стола, соприкасающейся с ядром. Обе эти соприкасающиеся части бесконечно делимы в длину, ширину и глубину; следовательно, они касаются взаимно по их глубине и, значит, взаимно проникают друг в друга... Таким образом, мы имеем весьма удивительный факт: если бы протяженность существовала, то соприкосновение ее частей было бы невозможно, а также было бы невозможно, чтобы они не проникали друг в друга. Не показывает ли это, что существование протяженности заключает в себе два весьма очевидных противоречия?

Присовокупим к этому, что все доказательства, выдвинутые в наше время против реальности телесных свойств, опровергают реальность протяженности. Из того факта, что одни и те же тела сладки с точки зрения одних людей и горьки с точки зрения других, правильно заключают, что по своей природе, абсолютно, они не сладки и не горьки. Новые философы, хотя они и но являются скептиками, настолько хорошо поняли современные представления о природе звуков, запахов, холода и тепла, твердости и мягкости, тяжести и легкости, вкуса и цвета и т. д., что учат, что все эти свойства суть лишь восприятия нашей души и не существуют как объекты наших чувств. Почему же не сказать того же относительно протяженности? Если сущность, пе имеющая никакого цвета, кажется нам, однако, обладающей цветом, определенным по виду, форме и положению, то почему же сущность, не имеющая никакого протяжения, не может представиться нам под видом определенной протяженности, обладающей известной формой и занимающей известное положение? И заметьте, что одно и то же тело кажется нам маленьким или большим, круглым или квадратным в зависимости от того, откуда мы на него смотрим, и будьте уверены, что тело, кажущееся нам очень малым, кажется мухе очень большим. Следовательно, наш разум воспринимает не реальную или абсолютную протяженность предметов; но из этого можно заключить, что сами по себе они не протяженны. Осмелитесь ли вы в настоящее время рассуждать следующим образом: из того, что некоторые тела кажутся одному сладкими, другому кислыми, а иному горькими, я должен заключить, чго вообще они обладают вкусом, хотя я и не знаю вкуса, присущего им абсолютно и самим по себе? Все новые философы освистали бы вас. Почему же вы осмеливаетесь сказать: из того что некоторые тела кажутся этому животному большими, этому среднимиу а этому очень малыми, я должен заключить, что вообще они протяженны, хотя я не знаю их абсолютного протяжения. Ознакомимся с признанием одного знаменитого догматика*: «Можно очень хорошо знать благодаря свидетельству чувств, что одно тело больше другого тела, но нельзя знать с уверенностью, какова истинная и естественная величина каждого тела. Для того чтобы понять это, достаточно представить себе, что если бы все всегда видели предметы внешнего мира лишь через увеличивающие их очки, то, очевидно, можно с уверенностью сказать, что мы представляли бы себе тела и все измерения тел лишь согласно величине, которую мы видим через очки. Но наши глаза также являются очками, и мы не знаем, уменьшают ли они или увеличивают предметы, которые мы видим. И не возвращают ли искусственные очки, про которые мы думаем, что они увеличивают или уменьшают, предметы к их истинной величине? Следовательно, истинные и естественные размеры каждого тела неизвестны. Неизвестно также,, видим ли мы тела, обладающими той же величиной, какую в них видят другие люди; ибо если даже два лица, измеряя их, соглашаются, что какое-либо тело имеет, например, 5 футов, то, что один понимает под футом, есть, может быть, совсем не то, что понимает другой, ибо один представляет себе лишь то, о чем свйдетельствуют его глаза, то же самое и другой; но возможно, что глаза одного свидетельствуют не о том, что видят глаза другого, ибо представляют собой иначе отшлифованные очки».

Мое последнее возражение будет основано на геометрических соображениях, при помощи которых ста-

* Николъ. Искусство мыслить, ч. IV, гл. I, стр. 387, 388. См. также Рого (Rohault). Трактат о физике, ч. 1, гл. XXII, § 6, стр. 298, где он говорит, что одни и те же цвета воспринимаются по-разному; он знал это из опыта.

раются так хитро доказать, что материя бесконечно делима. Я утверждаю, что они пригодны лишь для доказательства того, что протяженность существует только в нашем уме. Во-первых, укажу на то, что некоторыми из этих соображений пользуются против тех, кто утверждает, что материя составлена из математических точек. Им возражают, что [тогда] стороны квадрата были бы равны диагонали и среди концентрических кругов меньший был бы равен большему. Чтобы доказать этот вывод, показывают, что любые поперечные прямые линии, проведенные от одной стороны квадрата к другой, пересекают диагональ во всех ее точках и что все радиусы, которые можно провести к окружности большого круга, пересекают окружность самого малого. В случае протяжения, составленного из точек, эти возражения не более убедительны, чем в случае бесконечно делимой протяженности, ибо если части некоторой протяженности не находятся в большем числе в диагонали, нежели в сторонах, или в окружности малого концентрического круга, нежели в окружности большого, то ясно, что стороны квадрата равны диагонали и меньший концентрический круг равен большему. Между тем все поперечные прямые линии, которые можно провести от одной стороны квадрата к другой, или (во втором случае) радиусы большого круга равны между собой, значит, их необходимо рассматривать как равноделящпеся части, я хочу сказать, как части известной величины и одного наименования. Несомненно, что две протяженности, в которых части равноделящпеся и одного наименования, как, например, дюйм, фут, шаг, находятся в равных количествах, не превосходят одна другую; следовательно, несомненно, что если диагональ нельзя пересечь большим числом линий, чем стороны, то стороны квадрата равны по величине диагонали. То же относится и к двум концентрическим кругам. Во-вторых, я утверждаю: так как вполне правильно, что если бы круги существовали и от окружности к центру можно было провести столько линий, сколько частей на окружности, то из этого вытекает, что существование круга невозможно. Я уверен, что не встречу возражений, если скажу, что существо- вание вещи невозможно, если это существование зависит от условий, удовлетворение которых невозможно. Круглая протяженность не может существовать, не имея центра, в котором сходится столько прямых линий, сколько есть частей на окружности. Несомненно, что существование такого центра невозможно, следовательно, надо признать, что существование такой круглой протяженности немыслимо. Я докажу с очевидностью невозможность существования такого центра. Представим себе круглую протяженность, имеющую четыре фута в окружности; она будет содержать сорок восемь дюймов, из которых каждый содержит двенадцать линий, следовательно, она содержит 576 линий; это есть число лряхмых линий, могущих быть проведенными от этой окружности к центру. Начертим круг очень близко от центра. Он может быть столь малым, что будет содержать всего пятьдесят линий, следовательно, 576 прямых линий, проведенных от окружности этой круглой протяженности, не смогут быть доведены до центра. И однако, если бы эта круглая протяженность существовала, то было бы необходимо, чтобы 576 линий достигали центра. Что же остается, как не утверждать, что такая протяженность не может существовать и что все свойства кругов, квадратов и пр. основаны на линиях, не имеющих ширины, которые могут существовать лишь идеально? Заметьте, что в этом вопросе одинаково обманутыми оказываются и наш разум, и наше зрение. Наш разум ясно представляет себе: 1) что концентрический круг, расположенный ближе к центру, меньше круга, окружающего его; 2) что диагональ квадрата больше его стороны. Наши глаза видяг это без помощи циркуля и еще яснее с циркулем. Несмотря на это, математики учат, что от окружности к центру может быть проведено столько прямых линий, сколько есть точек на этой окружности, и от одной стороны к другой — столько прямых линий, сколько есть точек в этой стороне. Кроме того, наши глаза показывают нам, что на окружности малого концентрического круга нет точки, которая не являлась бы частью прямой линии, проведенной от окружности большого круга, и что диагональ квадрата не имеет ни одной точ- ки, которая не была бы частью прямой линии, проведенной от одной стороны квадрата к другой. Каким же образом эта диагональ больше стороны?

Вот все, что касается первого доказательства, которым, как я полагаю, Зенон мог воспользоваться для опровержения движения. Оно основано на невозможности существования протяжения. Ниже вы увидите еще одно доказательство этой невозможности 106. Я полагаю, что то, что он мог сказать в конечном счете, пользуясь геометрическими доказательствами, нетрудно опровергнуть этим же путем; но я убежден, что аргументы, заимствованные у математика 107 для доказательства бесконечной делимости, доказывают чересчур много, ибо они или не доказывают ничего, или доказывают бесконечность равноделящихся частей.

II. Второе возражение Зенона могло быть следующим. Я согласен с тем, что протяженность существует независимо от нашего ума 108. Но я все же продолжаю утверждать, что она неподвижна. Движение ей не присуще, оно не заключено в ее идее, ибо множество тел иногда находится в покое. Следовательно, движение — это акциденция. Но отлично ли оно от материи? Если оно от нее отлично, то откуда оно появилось? Наверное, из ничего, и когда оно перестанет существовать, то превратится в ничто. Но разве вы не знаете, что ничто не происходит из ничего и ничто в ничто не превращается 109.

Кроме того, должно ли движение быть разлито по поверхности и внутри движущегося тела? Следовательно, оно будет так же протяженно и будет иметь ту же форму. Следовательно, в одном пространстве будут находиться две одинаковые протяженности, и будет иметь место взаимное проникновение объемов. Но в том слу- чае когда тело движимо тремя или четырьмя причинами, не должна ли каждая из них порождать свое движение? И не должны ли эти три или четыре движения проникать и в тело, и друг в друга? Каким же образом каждая из них произведет свое действие? Корабль, движимый ветром, течением и гребцами, описывает линию, в большей или меньшей степени определяемую этими тремя причинами, в зависимости от того, какая из них оказывается сильнее. Осмеливаетесь ли вы утверждать, что сущности, бесчувственные и взаимопроникающие, перекрещивающиеся между собой, а также с кораблем, до такой степени не будут мешать друг другу, что не столкнутся? Если вы скажете, что движение есть модус, неотличимый от материи, вы должны будете сказать, что тот, кто вызывает движение, создает материю, ибо, не создавая материю, невозможно создать сущность, которая есть то же самое, что материя. И не будет ли абсурдом утверждать, что ветер, двигающий корабль, производит корабль? Невозможно ответить на эти возражения, не предполагая вместе с картезианцами, что бог является единственной и непосредственной причиной движения.

III. Вот еще одно возражение. Нельзя определить, что представляет собой движение, ибо если вы говорите, что это значит перейти с одного места на другое, то вы объясняете одну непонятную вещь при помощи другой, еще более непонятной, obscurum per obscu- rins. Во-первых, я задам вам вопрос: что вы понимаете под словом место? Есть ли это пространство, отличное от тел? Но в таком случае вы попадаете в пропасть, из которой вам никогда не удастся выбраться 110. Есть ли это положение тела среди нескольких других, его окружающих? Но в таком случае вы даете движению такое определение, что оно тысячи и тысячи раз будет подходить для тел, находящихся в покое. Достоверно то, что до сих пор определение движения не было найдено. Определение Аристотеля нелепо, определение г-на Декарта жалко... Бог, являющийся, по мнению картезианцев, единственным двигателем, должен сделать с домом то же, что с воздухом, отклоняющимся от дома во время сильною ветра: он должен в каждое мгновение создавать этот воздух с новыми локальными отношениями к этому дому; он также должен создавать каждое мгновение этот дом с новыми локальными отношениями к воздуху. И несомненно, по мнению этих господ, ни одно тело не остается в покое, если хотя бы один дюйм материи находится в движении. Следовательно, то, что, они могут сказать, сводится к объяснению видимого движения, т. е. к объяснению обстоятельств, побуждающих нас заключать, что одно тело движется, а другое нет. Это совершенно излишне, ведь каждый может судить ио внешнему виду. Задача заключается в объяснении самой природы находящихся вне нас вещей, и поскольку с этой Точки зрения движение необъяснимо, то можно сказать, что оно не существует вне нашего ума.

IV. Теперь я предложу возражение гораздо более основательное. Если движение никогда не может начаться, то оно не существует, а оно никогда не может начаться, следовательно... Я доказываю малую посылку следующим образом. Тело никогда не может быть одновременно в двух местах; однако оно никогда не смогло бы двигаться, не находясь одновременно в бесконечном количестве мест, ибо сколь мало оно ни подвинулось бы, оно войдет в соприкосновение с дели- хмой до бесконечности частью, которая, следовательно, соответствует бесконечным частям пространства, следовательно... Кроме того, несомненно, что бесконечное число частей не заключает ни одной, которую можно было бы назвать первой, и тем не менее движущееся тело никогда не сможет коснуться второй раньше, чем первой, ибо движение это по существу нечто последовательное во времени, две части которого не могут существовать одновременно. Поэтому, если протяженность бесконечно делима, как это, несомненно, должно было бы быть в том случае, если бы она существовала, то движение никог да не может начаться. При помощи того же довода можно доказать, что движущееся тело, катящееся по столу, никогда не может упасть со стола, ибо, перед тем как упасть, оно необходимо должно будет коснуться последней части этого стола. А как это возможно, если всякая часть, которую вы захотите считать последней, содержит бесконечное число частей и бесконечное число не содержит последней части? Приведенное возражение побудило некоторых философов указанной школы предположить, что природа смешала бесконечно делимые части с математическими точками для того, чтобы последние служили связью и составляли границы тел. Они думали также дать этим ответ на возражение относительно проникающего соприкосновения двух поверхностей. Но эта уловка столь нелепа, что не заслуживает даже опровержения. V.

Я не буду останавливаться на невозможности кругового движения, хотя оно и дает возможность выдвинуть весьма убедительное возражение. Скажу в двух словах, что если бы существовало круговое движение, то мы имели бы целый диаметр, находящийся в состоянии покоя, в то время как остальной шар быстро двигался бы. Если можете, представьте себе это при наличии непрерывности... VI.

Наконец, я утверждаю, что если бы движение существовало, то оно было бы одинаково во всех телах: не было бы Ахиллесов и черепах, гончая никогда не догнала бы зайца. Зеион утверждал это, но мне кажется, что он исходил лишь из бесконечной делимости континуума. Мне могут возразить, что он, возможно, отказался бы от этого примера, если бы имел дело с противниками, допускающими математические точки или атомы. Я отвечаю, что этот пример относится в одинаковой мере ко всем трем системам. Представьте себе дорогу, состоящую из неделимых частиц, поместите черепаху на сто точек впереди Ахиллеса, он никогда не догонит ее, если она движется. Ахиллес в каждый момент будет проходить только одну точку, ибо если бы он проходил две, то был бы в двух местах одновременно. Черепаха будет проходить в каждое мгновение одну точку,—это наименьшее, что она может сделать, ибо нет ничего меньше одной точки 111.

Формальная причина скорости движения необъяснима: наиболее удачной мыслью в этой связи надо считать утверждение, что нет непрерывного движения и что все тела, которые кажутся нам движущимися, останавливаются через известные интервалы. То тело, которое движется в десять раз быстрее другого, останавливается десять раз, когда другое останавливается сто раз. Но сколь бы удачной ни казалась эта уловка, она ничего ие стоит и опровергается солидными доводами, которые можно найти в любом курсе философии...

Я удовлетворюсь приведением лишь одного примера, основанного на движении колеса. Можно колесо сделать таким большим, что части спиц, наиболее удаленные от центра, будут двигаться в десять раз быстрее, нежели те, которые находятся во втулке. Несмотря на это, спицы остаются прямолинейными,— очевидное доказательство того, что нижняя часть не может находиться в покое, в то время как верхняя движется. Бесконечная делимость частиц времени, отвергнутая выше 112 как ложная и противоречивая, не в состоянии устранить это шестое возражение. Вы найдете несколько других весьма топких возражений у Секста Эмпирика **.

Можно предположить, что наш Зеноп Элеец приблизительно так выступал против движения. Я не могу ручаться, что его доводы убеждали его в том, что ничего не движется; он мог придерживаться другого мнения, хотя и думал, что ничто не в состоянии опровергнуть эти доводы и что-либо противопоставить их убедительности. Если бы я судил о нем по самому себе, то сказал бы, что он так же, как и все, верил в движение протяженных тел. Ибо, хотя я вижу, что не в силах разрешить вышеприведенные противоречия, и считаю философские ответы, которые можно на них дать, весьма мало обоснованными, я продолжаю следовать мнению большинства. Я даже убежден, что изложение этих аргументов может явиться очень полезным с точки зрения религии, и скажу относительно трудностей, связанных с проблемой движения, то, что сказал г-н Николь относительно трудностей, связанных с проблемой бесконечного деления: «Польза, которая может быть извлечена нз этих спекуляций, не ограничивается только приобретением знаний, которые сами по себе довольно бесплодны; они учат иас познавать ограниченность нашего ума и заставляют его признавать вопреки ему самому, что есть вещи, которые существуют, хотя мы и не в состоянии их постичь; поэтому полезно утомлять ум этими тонкостями для того, чтобы умерить его самомнение и отучить его от дерзновенного стремления противопоставлять свои слабые знания истинам, предлагаемым нам церковью, на том основании, что он пе может их постичь. Ибо если человеческий ум, насколько простираются его силы, вынужден пасовать перед самым ничтожным атомом материи и признать, что ясно видит, что он бесконечно делим, пе будучи в состоянии понять, как это совершается, то не является ли грехом перед разумом отказываться верить в непостижимую саму по себе чудодейственную силу божьего всемогущества лишь на том основании, что наш разум не в состоянии этого понять» 113.

(Н) Доводы в пользу существования материи, представляемые нашим разумом, не настолько очевидны, чтобы служить хорошим доказательством.

Существуют две философские аксиомы, говорящие: первая — о том, что природа ничего пе делает напрасно, а вторая — что бесполезно делать многими способами то, что с таким же успехом можно сделать меньшим числом способов. С помощью этих двух аксиом картезианцы, о которых я говорю, могут утверждать, что тела не существуют; ибо независимо от того, существуют они или нет, бог может сообщить нам все мысли, которые мы имеем. Утверждать, что наши чув- ства доказывают нам с предельной очевидностью существование тел, еще не значит действительно доказать это существование; чувства обманывают нас относительно всех телесных качеств, не исключая величины, формы и движения тел 114, и когда мы им верим, то бываем убеждены, что вне нашей души существует большое число цветов и вкусовых качеств и других сущностей, которые мы называем твердостью, текучестью, холодом, теплом и пр. Между тем неверно, будто что-либо подобное существует вне нашего ума. Зачем же доверяться свидетельству наших чувств относительно протяженности? Она так же может быть хорошо сведена к видимости, как и цвета. Отец Маль- бранш, изложив все эти основания, заставляющие сомневаться в существовании на свете тел, заключает следующим образом: «Следовательно, для того чтобы положительным образом убедиться в существовании внешних тел, абсолютно необходимо познать бога, дающего нам представление о них, и знать, что, будучи бесконечно совершенным, он не может нас обманывать. Ибо если бы верховный разум, дающий нам идеи всех вещей, пожелал, если можно так выразиться, позабавиться, сообщая нам представление о вещах как бы действительно существующих, хотя на самом деле они ие существуют, то, очевидно, это ему было бы но трудно сделать» 115. Он прибавляет, что г-н Декарт не нашел другого непоколебимого основания, кроме довода, что если бы тел не было, то это значило бы, что бог нас обманывает; но Мальбранш считает, что это основание нельзя считать доказательством. «Для того чтобы быть вполне уверенным в существовании тел,— говорит он 116,— необходимо, чтобы нам доказали не только что бог существует и что бог не обманщик, но также что бог уверил пас в том, что он их действительно создал, доказательства чего я не нахожу в работах г-на Декарта. Бог действует на ум и заставляет его считать что-либо истинным лишь двумя путями: при помощи очевидности и при помощи веры. Я согласен, что вера заставляет нас признавать существование тел, что же касается очевидности, то в данном случае, несомненно, она не вполне убедительна и у нас нет непоколебимой уверенности в существовании чего-нибудь, кроме бога и нашего ума». Обратите внимание на то, что, утверждая, будто бог не дает нам непоколебимой уверенности в существовании тел, Мальбранш хочет сказать, что заблуждение, в которое мы могли бы впасть, не должно приписывать богу. Это значит отвергать доказательства г-на Декарта, это значит считать, что бог не был бы обманщиком даже в том случае, если бы в природе вещей не существовало никаких тел.

Один сицилиец, по имени Микель-Анджело Фардел- ла89 издал в Венеции в 1696 г. «Логику», в которой он защищает те же положения, что и отец Мальбранш. Вот отрывок из этой книги: «Он 117 в особенности стремится доказать возможность того, что предметы не соответствуют своим идеям. Он говорит, что представляет себе очень ясно, что создатель природы может так повлиять на наши чувства, что они будут представлять нам предметы, которые вовсе не существуют. Однако, приведя во второй части на странице 96 определение ощущений, он говорит 118, что ощущения рождаются в уме в результате впечатления, производимого предметами внешнего мира на окончания нервов. Ему возражают, что если свидетельство наших чувств небезошибочно, то, значит, Иисус Христос посмеялся над апостолами, когда, желая убедить их в том, что у него тело, сказал им: «Palpate et videte quia spiritus carnem et ossa non habent»90. Он отвечает, что аргументы, которыми пользуется Писание, обычно взяты из диалектики, приспособленной к понимаю толпы, а не из истинной ЛОГИКИ; отсюда он заключает, что Иисус Христос, желая убедить апостолов, что он не призрак, а воистину живой человек, воспользовался логикой, соответствующей обычному чувству, логикой, при помощи которой люди имеют обыкновение убеждать себя в действительном существовании тел или иных вещей. Он добавляет, что бог не обязан с полной очевидностью доказывать нам существование тел, и если у нас есть в этом более чем моральная уверенность, то этим мы обязаны исключительно вере. Доводы отца Мальбранша, несомненно, весьма убедительны, но я осмелюсь сказать, что они представляются мне гораздо менее убедительными, чем приведенные выше 119.

Я хотел бы знать, каким образом г-н Арно91 мог бы это опровергнуть. Никто не был более него способен найти разрешение [этой задачи]. Разбирая учения отца Мальбранша, он проявил себя как человек, владеющий искусством поражать самые основы. Он направил свои удары в самую основу мнения своего противника, ибо показал, что если тел не существует, то мы вынуждены приписать богу свойства, полностью противоречащие божественной природе, как-то: обман и другие несовершенства, которые естественный разум считает чуждыми богу 120.

Он приводит восемь аргументов. Отец Мальбранш называет их хорошими фактическими доводами, но весьма дурными логическими доказательствами 121. «Я верю,— говорит он,— что тела существуют, однако считаю это хорошо показанным, но плохо доказанным». Что касается меня, то я даже считаю это доказанным, но лишь опираясь на веру. Мальбранш выдвигает самому себе возражение, которое основывает на бесчестных и нечестивых мыслях души 122, и отвечает: «Несомненно, что тело не действует непосредственно на ум и, следовательно, все мысли, дурные и хорошие, влагаются в наш ум непосредственно богом, подобно тому как он водит рукой убийцы или нечестивца, равно как и рукой подающего милостыню; несомненно также, что единственное, чего бог не делает,— это греха, т. е. дурного действия, совершаемого сознательно и со свободой воли. Правда, бог влагает в ум человека бесполезные и дурные мысли лишь в соответствии с законами связи между телом и душой и лишь как следствие греха, превратившего эту связь в зависимость. Но каким образом г-н Арно сможет доказать, я подчеркиваю, именно доказать, что он не совершил десять или двадцать тысяч лет тому назад какого-нибудь греха, в наказание за который бог послал ему эти дурные мысли, при помощи которых он его наказывает и хочет заставить заслужить награду в борьбе против того, что он называет вожделением. Сможет ли г-н Арно доказать, что бог, который разрешил грех и все его последствия, заставляющие бога в согласии с естественными законами, им установленными, влагать в умы столько грязных мыслей и нечестивых чувств, не мог позволить ему самому согрешить двадцать тысяч лет тому назад? Сможет ли он доказать, что бог не может внушить ему беспокойных мыслей без тела в соответствии с законами связи между телом и душой, которые он предвидел и которым он может следовать, не создавая никаких тел? Но пусть он рассуждает сколько хочет, я без всякого труда прерву нить его доказательств, напомнив ему, что бог мог иметь планы, о которых он не счел нужным поставить в известность» **.

Г-н Арно ответил на это весьма пространно и, между прочим, сказал, что в ответе отца Мальбранша заключается несколько искаженных положений...

Я привел несколько отрывков из спора этих двух знаменитых авторов и включил в это примечание ре- зюме всего спора, руководствуясь несколькими соображениями: 1) я должен был показать, что есть возражения еще более убедительные, чем возражения отца Мальбранша. В самом деле, если бы истинное существование протяженности действительно вело к противоречиям и признанию чего-то невозможного 123, как было изложено выше 124, то обращение к вере в бога было бы абсолютно необходимо для того, чтобы получить уверенность в существовании тел. Г-н Арио, нашедший другие прибежища, был бы вынужден воспользоваться лишь этим; 2) в статье о Зеноне Элей- це следовало дать более развернутое истолкование возражений, которые могли быть выдвинуты этим философом против гипотезы движения; 3) полезно знать, что один отец-ораторнанец92, человек равно знаменитый как своим благочестием, так и своими философскими познаниями, утверждал, что только вера дает нам законное убеждение в существовании тел. Ни Сорбонна, ни какой-либо другой трибунал не возбудили против него дела по этому поводу. Итальянские инквизиторы поступили так же по отношению к г-ну Фарделла, высказывавшему те же мнения в печатном произведении. Вот почему мои читатели не должны находить странным, что я иногда показываю, что в самых сокровенных вопросах Евангелия разум дает осечку и в таких случаях следует вполне удовлетвориться верой; 4) наконец, добрая часть того, что я включил в это примечание, может служить дополнением к другому месту этого словаря 125.

(I)Что же касается возражений, основанных на различии между заполненным и пустым... то я считаю очень вероятным, что он о них не забыл...

Мелисс93, который был учеником того же учите- ля 126, не признавал существования движения и применял следующее доказательство. Если бы движение существовало, то необходимо должна была бы существо- вать пустота 127, однако пустоты нет, следовательно... и т. д. Это показывает нам, что во времена Зенона существовал крупный философ, считавший движение и заполненность пространства несовместимыми. Зенон отрицал пустоту. Мне кажется поэтому вероятным, что он выдвигал такие же аргументы, как и Мелисс, против тех, кто допускал существование движения. Он поставил себе целью разбить последних и использовал для этого несколько доводов. Мог ли он забыть аргумент, столь часто применявшийся сторонниками учения о пустоте? Он употребил бы его иначе, но не менее правдоподобным образом. Если бы не было пустоты, утверждали они, то не было бы и движения; движение существует, следовательно, существует и пустота. Соглашаясь с ними в том, что движение может существовать лишь при наличии пустоты, Зенон стал бы рассуждать в обратном направлении и из этого общего тезиса вывел бы диаметрально противоположное заключение. Вот каков должен был быть его силлогизм: если бы существовало движение, то существовала бы и пустота, пустоты же нет, следовательно, нет и движения. Заметьте, что, говоря о том, что его способ рассуждения был бы не менее правдоподобен, я имел в виду лишь философов, способных понять доводы против пустоты; я хороню знаю, что, с точки зрения толпы, отрицание пустоты было парадоксом почти столь же странным, как и отрицание движения. Убеждение широкой публики в существовании пустоты было столь велико, что Анаксагор был вынужден прибегнуть к некоторым тривиальным экспериментам для того, чтобы искоренить это ложное предубеждение. Аристотель128, упоминая об этом, приводит некоторые из аргументов, которыми обычно пользовались для доказательства существования пустоты. Они не очень убедительны, и он прекрасно опровергает их в следующей главе. Гассенди потратил много усилий, чтобы опытами и рассуждениями защитить Эпнкурову гипотезу пустоты, но он не высказал в своем труде 129 ни- чего особенно убедительного, и слабые стороны его сочинения были хорошо показаны в «Искусстве мыслить» 130. Я все же думаю, что наш Зенон заставил себя бояться в этом пункте: такой тонкий и страстный диалектик, как он, мог спутать все карты [своих противников] в этом вопросе, и маловероятно, чтобы он пренебрег указанным доказательством.

Однако, если бы он мог знать, что говорят в настоящее время некоторые превосходные математики... он мог бы произвести большие опустошения и торжествовать победу. Эти математики утверждают, что признание пустоты является необходимостью, без которой невозможно объяснить движение планет и всего, что вытекает из такого движения. Я слышал от одного выдающегося математика, извлекшего много полезного для себя из книг и бесед господина Ньютона, что вопрос о том, могло ли существовать движение, если бы пространство было заполнено, не является больше проблемой, что ложность и невозможность этого положения были не только доказаны, но и доказаны математически и что отныне отрицание существования пустоты равносильно отрицанию самого очевидного факта. Он уверял, что в телах наиболее тяжелых пустота занимает несравненно больше места, чем вещество, и что, таким образом, например, в воздухе заключается не больше корпускул, чем имеется больших городов на земном шаре. Мы должны быть чрезвычайно обязаны математике за то, что она доказывает нам существование вещи, противоречащей самым очевидным понятиям нашего рассудка: ибо если существует какая-нибудь природа, основные свойства которой нам известны с очевидностью, то такой природой является именно протяженность. Мы имеем о ней совершенно ясное и отчетливое представление, на основании которого полагаем, что сущность протяженности заключается в трех измерениях и что ее свойствами или неотъемлемыми атрибутами являются делимость, подвижность и непроницаемость. Если эти представле- ния ложны, обманчнвы, неправдоподобны и иллюзорны, то есть ли в нашем уме какое-нибудь понятие, которое нельзя счесть иллюзией или относительно которого не должно возникать подозрений? Могут ли убедить нас доводы, доказывающие существование пустоты? Будут ли они более убедительными, чем идея, показывающая нам, что один фут протяженности может переменить положение и не может находиться там, где уже находится другой фут протяженности? Мы можем рыться сколько угодно во всех закоулках нашего ума, но не найдем там представления о неподвижной, неделимой и проницаемой протяженности. Однако если признать существование пустоты, то следует признать, что существует протяженность, обладающая в сущности этими тремя атрибутами. Необходимость признать существование природы, о которой нельзя иметь никакого представления и которая противоречит всем нашим самым ясным идеям, является немалым затруднением. Но вот и другие неудобства. Представляет ли эта пустота или эта неподвижная, неделимая и проницаемая протяженность субстанцию или модус? Она должна представлять одно из двух, ибо деление adaequata сущпости дает лишь эти два члена. Если это модус, то необходимо, чтобы его субстанция была определена, а это никогда не может быть сделано. Если же это субстанция, то я задам вопрос: создана она или нет? Если она создана, то она может погибнуть без того, чтобы тела, от которых она действительно отлична, перестали существовать. Однако следует признать абсурдным и противоречивым [такое положение], когда пустота, т. е. пространство, отличное от тел, будет уничтожена, и, несмотря на это, тела будут продолжать находиться на известном расстоянии друг от друга после уничтожения пустоты. Из допущения же, что это пространство, отличное от тел, есть несозданная субстанция, следует, что она есть бог или что бог не есть единственная необходимо существующая субстанция. Всякое решение, которое мы можем принять в связи с этой альтернативой, заводит нас в тупик; последнее решение есть формальное кощунство, первое же по меньшей мере кощунство материальное, ибо всякая протяженность состоит из отдельных и, следовательно, отделимых друг от друга частей; отсюда следует, что, если бы бог был протяженным, он не был бы сущностью простой, неизменной и в собственном смысле слова бесконечной, а представлял бы собой собрание сущностей, ens peragregationem, каждая из которых была бы конечной, хотя все вместе они и не имели бы никаких границ. Он был бы подобен материальному миру, который, согласно гипотезе картезианцев, имеет бесконечное протяжение. Что же касается тех, кто стал бы утверждать, что бог может быть протяженным, не будучи материальным или телесным, и кто приводил бы в обоснование этого его простоту, то их мнения основательно опровергаются в сочинении г-на Арно...

Повторим ли мы вслед за схоластами, что пространство есть лишь отсутствие тел, что оно не имеет никакой реальности и что, строго говоря, пустота есть абсолютное ничто? Но это предположение столь неразумно, что все современные философы, сторонники пустоты, отказались от него, несмотря на все его удобство. Гассенди не осмелился прибегнуть к столь абсурдной гипотезе. Он предпочел опуститься в ужасную пучину, каковой является предположение, что все сущности представляют собой либо субстанции, либо акциденции и что все субстанции — либо духи, либо тела; кроме того, он помещает протяжение пространства между сущностями, которые не телесны и не духовны, не субст-анции и не акциденции. Г-н Локк, не будучи в состоянии дать определение пустоты, все же дает ясно понять, что он считает ее положительной сущностью 131. Он слишком умен, чтобы не понимать, что абсолютное ничто не может быть протяженным в длину, ширину и глубину. Г-н Гартсекер (Hartsoeker) 94 прекрасно это понял. «В природе не существует пустоты,— утверждает он,— что и нужно принять без оговорок, ибо совершенно противоречиво предполагать, что может существовать абсолютное ничто, обладающее свойствами, которые могут принадлежать лишь чему-нибудь реальному» 132. Но если противоречиво предположение, что ничто может обладать протяженностью или каким-либо другим качеством, то не менее противоречивым будет положение, что протяженность есть простая сущность, если принять во внимание, что она заключает в себе вещи, относительно которых мы можем действительно отрицать то, что можно на самом деле утверждать насчет некоторых других, также в ней содержащихся. Пространство, занимаемое Солнцем, не то, которое занято Луной, ибо если бы Солнце и Луна заполняли одно и то же пространство, то эти два светила находились бы в одном месте и проникали друг в друга, ибо две вещи не могут совпадать с третьей, не совпадая между собой.

Вполне очевидно, что Солнце и Луна не находятся в одном месте. Поэтому мы можем действительно утверждать относительно пространства Солнца, что оно занято Солнцем, и действительно отрицать это относительно пространства, занятого Луной. Следовательно, вот две части пространства, реально отличные одна от другой, ибо они получают два противоречащих одно другому определения: одно занято, а другое не занято Солнцем. Это полностью опровергает утверждения тех, кто осмеливается утверждать, что пространство есть не что иное, как безграничность бога, и, несомненно, что божественная безграничность не могла быть местонахождением тел без того, чтобы из этого можно было заключить, что она состоит из стольких частей, реально отличных друг от друга, сколько есть тел во Вселенной. Тщетно будете вы приводить довод, что бесконечность не имеет частей, это с необходимостью оказывается ложно по отношению ко всем бесконечным числам, ибо число существенным образом заключает в себе многие единицы; вы также не сможете сказать нам, что бестелесная протяженность вся заключена в своем пространстве и вся заключена в каждой части своего пространства... Ибо это не только есть вещь, о которой мы не имеем никакого понятия и которая противоречит нашему представлению о протяженности, но и вещь, которая, [если бы она существовала], вместе с тем доказала бы, что все тела занимают одно и то же место, ибо каждое из тел не могло бы занимать свое собственное место, если бы божественное протяжение всецело проникало каждое тело, в том числе и Солнце и Землю. Вы найдете у г-на Арно основательное опровержение тех, кто приписывает богу протяженность в бесконечном пространстве 133.

По этим образцам возражений, которые могут быть выдвинуты против пустоты, мои читатели легко представят себе, почему позиция Зенона была бы теперь гораздо сильнее, чем в его время. Нельзя сомневаться, сказал бы он, что раз пустоты не существует, то движение невозможно. Эта невозможность была доказана математически. Он не стал бы оспаривать этих доказательств, он принял бы их в качестве бесспорных; он постарался бы показать невозможность существования пустоты и довел бы доводы своих противников до абсурда; он разбивал бы их, как бы они ни изворачивались; он завел бы их в тупик своими дилеммами; он заставил бы их окончательно потерять почву под ногами; и если бы он не сумел заставить их замолчать совершенно, то во всяком случае он принудил бы их признать, что они не понимают того, что говорят. «Если кто- нибудь меня спросит,— говорит г-н Локк,— что такое то пространство, о котором я говорю, то готов ему ответить, когда он мне скажет, что такое протяжение. Они спрашивают: есть ли пространство тело или дух? На что я отвечаю вопросом: кто вам сказал, что существуют и могут существовать лишь тела и духи? Если меня, как обычно, спросят, представляет ли пространство без тел субстанцию или акциденцию, то я отвечу не колеблясь, что не знаю, и не постыжусь признаться в своем невежестве, пока задающие мне этот вопрос не смогут дать мне ясного и определенного понятия о том, что такое субстанция» 134.

Если столь крупный метафизик, как г-н Локк, так много размышлявший об этих вещах, вынужден отвечать на вопросы картезианцев лишь другими вопросами, которые он считает еще более непонятными и запутанными, мы можем заключить, что он не смог бы дать ответ на возражения Зенона, и можно представить себе, что тот обратился бы к своим противникам со следующими словами: «Когда у вас отнимают гипотезу движения и заполненности пространства, вы ищете спасения в пустоте, но вы не можете держаться в пустоте, невозможность этого вам доказана. Я покажу вам лучший способ выйти из затруднения: стремясь избежать одной пропасти, вы бросаетесь в другую. Следуйте за мной, я укажу вам иной путь, не делайте вывода из невозможности движения в заполненном пространстве о существовании пустоты; сделайте лучше из невозможности пустоты вывод о невозможности движения, т. е. движения реального; можно допустить лишь существование видимости движения пли же движение идеальное и умственное».

Сделаем несколько выводов из вышеизложенного.

I. Во-первых, рассуждеппя Зенона нельзя считать совершенно бесплодными, ибо если признать, что он не достиг своей основной и главной цели, а именно не доказал, что движения не существует, то за ним повсюду останется заслуга укрепления гипотезы об акаталепсии, т. е. непостижимости всего. Доказательства существования пустоты, выдвинутые нашими современными математиками, показали им, что движение в заполненном пространстве есть вещь, недоступная пониманию. Поэтому они предположили существование пустоты; она также окружена многими непостижимыми и необъяснимыми трудностями, но, будучи поставлены перед двумя непостижимыми системами, они предпочли ту, которая их меньше устрашала; они предпочли удовлетвориться механикой, а ие метафизикой и даже пренебрегли противоречиями с точки зрения физики, связанными с принятием этой системы, например невозможностью найти объяснение сопротивлению воды и воздуха, если принять, что в этих двух частях мира заключено столько пустоты и так мало материи. Другие математики 135 продолжают отрицать наличие пустоты.

Они прекрасно сознают противоречия, заставившие выдвинуть эту гипотезу, ио ужасные трудности, с ней связанные, так их пугают, что они не считают целесообразном из-за упомянутых противоречий отказаться от ясных представлений, которые мы имеем о природе протяженности. Имейте в виду, что существуют первоклассные философы 136, считающие, что мы не знаем ни что такое протяженность, ни что такое субстанция; они не могут говорить иначе, поскольку признают существование пустоты. Зенон и другие акаталептики могут торжествовать, ибо, пока будут продолжаться споры о том, известна или неизвестна природа субстанции и материи, это будет доказывать, что мы ничего в этом не понимаем и никогда не сможем быть уверены, что попали в цель и что объекты нашего ума похожи на представление, которое мы о них имеем. II.

Замечу мимоходом, что гипотеза о существовании пустоты лучше всего способна опровергнуть систему Спинозы. Действительно, если признать существование двух видов протяженности: простой, неделимой и проницаемой и другой — сложной, делимой и непроницаемой, то надо признать также существование во Вселенной более чем одной субстанции. Этот вывод может быть сделан с еще большей легкостью из положения, что в этом случае непроницаемая субстанция не будет непрерывным целым, континуумом, но явится собранием корпускул, отделенных одна от другой и окруженных большим бестелесным пространством. Спинозисты не станут отрицать того, что каждая из этих корпускул является отдельной субстанцией, отличной от субстанций всех остальных корпускул. И таким образом, в силу своих собственных аксиом они, раз признав существование пустоты, вынуждены будут отказаться от своей системы. III. Последний вывод, который я хочу сделать, заключается в том, что споры о пустоте дали вполне правдоподобное основание для отрицания реального существования протяженности вне рассудка. В спорах с картезианцами, отрицающими возможность существования пустоты, стало понятно, что протяженность есть сущность, которая не может иметь границ. Следовательно, приходилось признать, что либо в природе не существует тел, либо их бесконечное множество. Ни одно из них не может быть уничтожено без уничтожения всех остальных, равно как сохранить самые малые можно, лишь сохранив все остальные. Однако посредством очевидных представлений мы знаем, что когда две вещи реально отличны одна от другой, то каждая может быть уничтожена или сохранена отдельно от другой; ибо если все реально отличное в какой-либо вещи для нее ак- цидентально и если вещь может существовать без того, что для нее акцидентально, то тело реально. Если это справедливо для модусов субстанции, как это принимает Порфирий, то это еще более справедливо для субстанции, акцидеитальной по отношению к другим, поскольку она отлична от их основных атрибутов. Заметьте, что схоласты находят в этом большое затруднение, ссылаясь на то, что чернота неотделима от эфиопа. Поэтому они проводят различие между умственным и реальным разделением. Чистая иллюзия! Ибо субъект черноты эфиопа есть материя, которая не погибнет, если сжечь его тело. То, что реально отлично от тела 5, может продолжать существовать после уничтожения тела В, и сохранение тела А не имеет никакого значения в вопросе о сохранении тела В. Этот вывод, столь ясный и согласующийся с обычными представлениями, неприменим, однако, к объектам, о которых мы говорим; и нельзя предположить, что все тела, содержащиеся в комнате, уничтожены, в то время как четыре стены остались целы, ибо в таком случае расстояние между последними остается тем же, а это расстояние, по утверждению картезианцев, есть также тело. Таким образом, их учение оспаривает, по-видимому, суверенную свободу творца и его власть над всеми его творениями. Он должен иметь полное право по своему желанию создавать много или мало творений, и сохранять и уничтожать их, как ему заблагорассудится. На это картезианцы могут ответить, что творец имеет право уничтожить каждое тело в отдельности при условии создания другой такой же величины; ио не есть ли это ограничение его свободы? Не есть ли это подчинение его своего рода рабству зависимости, обрекающей его на необходимое создание нового тела всякий раз, когда он хочет уничтожить старое? Вот возражения, которые не могут быть отведены предположением, что протяженность и тело составляют одно и то же; но они все могут быть обращены против тех, кто предлагает их г-ну Декарту в том случае, если признается пространственная протяженность, реально отличная от материи. Эта протяженность не может быть конечной, одна часть ее не может быть уничтожена без создания другой и т. д. Но поскольку природа протяженности, будь она проницаема или непроницаема, влечет за собой столь значительные затруднения, то проще всего признать, что она может существовать лишь в нашем уме.