Украинская республика — центральные державы: внутренние трудности обеих сторон заставили форсировать соглашение. — Советские информационные фальстарты. — Германское военное командование готовится «опрокинуть» Россию. — Троцкий демонстрирует Чернину «недо- говороспособность». — Соревнование, что раньше — советские ли войска, украинские и российские, займут Киев или дипломаты в Бресте заключат украинский договор. — Обстоятельства сомнительны, но договор подписан. — Троцкий: безнадежные попытки аннулировать свершившийся украинский договор и отказ от предлагаемого советско-германского компромисса. — Личное и самостоятельно мотивированное решение Троцкого о срыве переговоров. — Тщетные усилия Ленина предотвратить расформирование армии накануне германского наступления. — Дипломаты Украинской центральной рады просят военной помощи у немецкого народа, который «любит спокойствие и порядок». — Наступление германских войск. — Советское руководство после короткого замешательства — воевать или просить мира — выбирает последнее. — Мир подписан на «зверских» условиях. — Австро-германская сторона «не заметила» готовности украинского советского правительства принять на себя экономические условия подписанного ранее украинского договора и вернула в Киев власти Украинской центральной рады. Ненадолго. ^Дипломаты центральных держав не стеснялись в средствах для того, чтобы ускорить заключение договора с правительством Украинской центральной рады. Командование германского Восточного фронта в ответственный момент лишило советскую делегацию связи с Петроградом. Сообщения по прямому проводу о пленарном заседании 19 января (1 февраля) не были получены в столице вовремя, в свою очередь, оттуда не было возможности передать в Брест свежие сведения о быстро менявшемся положении на Украине, особенно в Киеве и вокруг него. Со своими киевскими клиентами австро-германские дипломаты тоже не церемонились. По воспоминаниям Зализняка, Чернин по окончании заседания 19 января (1 февраля) пригласил Севрюка к себе. В присутствии Кюльмана и Гофмана он «сухо и в довольно враждебном тоне» заявил, что в связи с затруднительным положением украинского правительства они предлагают делегации готовый проект мира с тем, чтобы назавтра пополудни украинцы подписали его. Гофман добавил, что хорошо знает положение украинского правительства и, если завтра договор не будет подписан, делегация свободно может возвращаться домой. Текст на одном листке бумаги состоял из трех пунктов: констатации окончания состояния войны, необходимости установления дипломатических и консульских отношений и обязательства правительства Украинской народной республики доставить центральным державам 1 млн. тонн хлеба и другое продовольствие. Севрюк сказал, что ответ даст на следующий день, и молча собрался уйти [1]. Оказалось, что с Киевом связь тоже отсутствовала [2]. «Горячая голова» Любинский сначала предложил выразить резкий протест и пригрозить отъездом. Но по зрелом размышлении все засели за подготовку собственного проекта с учетом прежних обсуждений с немцами и австрийцами. Текст был готов к шести часам утра. Через час Зализняка вызвал к себе Чернин. Он уже не настаивал на вчерашних требованиях и согласился рассмотреть украинский проект [3]. Гофман вспоминал потом, что «с удивлением наблюдал за молодыми украинцами. Они прекрасно знали, что ничего не имеют за собой, кроме возможной немецкой помощи, что их правительство представляет собой фиктивное понятие. И все же в. переговорах с Чер- ниным они твердо держались своих ранее выставленных условий и не уступали ему ни на йоту» [4]. Впрочем, не будь так опасна внутренняя ситуация в Германии и особенно в Австрии, молодые киевляне, только что вступившие на дипломатическую стезю, при всей их решимости, самообладании и открывшихся дипломатических способностях, вряд ли достигли бы искомого. Путеводной нитью их успеха оставалась сугубая заинтересованность центральных держав в договоре с Украиной. Немцы загодя озаботились вопросом о военной помощи приближавшемуся к катастрофе правительству Центральной рады. Кюль- ман в телеграмме рейхсканцлеру 19 января (1 февраля) предлагал рассмотреть необходимые меры на тот случай, если украинцы обратятся за военной помощью [5]. Генеральный секретарь по иностранным делам А.Я. Шульгин предпочел бы получить помощь от сформированных ранее на территории России и ориентированных на державы Согласия чехословацких и польских частей, а также румынских войск и старался заручиться их согласием. Но, сообщил он Любинскому в Брест 22 января (4 февраля), «дело это. прогорело. Выяснилось, что у них самих немного сил. делайте из этого соответствующие выводы» [6]. Вывод оставался один — австро-германская помощь. Сперва предполагалось принять ее без ущерба для образа «самостоятельной державы» — путем возвращения на родину военнопленных-украинцев, которые должны были сделаться защитниками власти Центральной рады. «Гофман спрашивал, почему мы не прислали опытных офицеров для. обсуждения вопроса о возвращении их (пленных) на родину, примите это к сведению и немедленно присылайте побольше специалистов. Приготовьте составы для соскучившихся наших пленных. Специалистов вышлите не позже завтра. — передавал Севрюк в Киев 22 января (4 февраля), вопрошая в заключение с намеком: — Вы, конечно, поняли?» [7]. А в это время советская делегация, лишенная прямой связи со своей столицей, направляла курьеров через ли нию фронта в Двинск, чтобы оттуда передать необходимые сведения правительству. 20 января (2 февраля) Кара- хан телеграфировал Сталину: «Сообщите фактические подробности [о] киевской Раде. Здесь распространяется украинцами, что [в] Киеве правительство во главе с Голубовичем. [В] чьих руках Киев, в каких городах Рада еще держится, при каких обстоятельствах она пала? Не допустить признания Рады мы не могли, мы заявили, что существование ее исчисляется короткими единицами времени, но для немцев это был необходимый дипломатический ход, остановить который не в наших силах. Если Киев в наших руках, то передайте, пусть нас вызовут к Юзу (аппарат прямого провода. — И. М.) оттуда» [8]. В ответ в ночь с 21 на 22 января (3-4 февраля) из Петрограда была пущена радиограмма — «Всем. Мирной делегации в Брест-Литовске особенно» — за подписью Ленина: «Мы тоже крайне взволнованы отсутствием провода, в чем, кажется, виноваты немцы. Киевская Рада пала. Вся власть на Украине в руках Совета. Бесспорна власть Харьковского ЦИК на Украине; назначен большевик Коцюбинский главнокомандующим войсками Украинской республики». Напомним, что Ю.М. Коцюбинский (1895-1939), сын известного украинского писателя, активиста национального движения М.М. Коцюбинского, был заместителем В.М. Шахрая — народного секретаря по военным делам. Назначение его главнокомандующим войсками Украинской республики, состоявшееся 19 января (1 февраля), должно было подчеркнуть, что наступление на Киев ведется национально ориентированными украинскими силами. В дальнейшем, после занятия Киева, о нем была молва, будто держит себя очень свирепо, посетителей принимает с заряженным револьвером на столе, бумаги подписывает на колене, на другом колене — кусок сала, который ест, откусывая или отрывая пальцами. У Д.И. Дорошенко, оставшегося в Киеве после эвакуации прави тельства Центральной рады и вынужденного обратиться к Коцюбинскому по делам об упразднении штата комиссара по делам Галиции, получилось совершенно иное впечатление: «Высокий молодой человек, чрезвычайно похожий на покойного Михаила Михайловича Коцюбинского. (изящного, мягкого, высокоинтеллигентного). в офицерской шинели без погон. Я отрекомендовался по- русски. Коцюбинский пригласил меня сесть, говоря по- украински. Тогда я стал говорить по-украински.. В канцелярии военного министра Центральной Рады. беспорядок царил отчаянный. Теперь канцелярия имела деловой вид. Весь разговор по-украински». В дальнейшем все документы для автора и для А.И. Лотоцкого , одно время — генерального писаря правительства Рады, были изготовлены на языке по их желанию и немедленно подписаны Коцюбинским — джентльменский поступок, охарактеризовал этот эпизод Дорошенко [9]. Далее в радиограмме говорилось об успехах революционеров в Финляндии, на Дону и в Германии, где 18(31) января был образован Берлинский совет рабочих депутатов: «Ходят слухи, что Карл Либкнехт освобожден и скоро встанет во главе немецкого правительства» [10]. На следующий день пришла еще одна радиограмма за подписью Ленина с обзором событий в стране. Об украинских делах в ней говорилось: «Киевская буржуазная Рада пала и разбежалась. Полностью признана власть Харьковской украинской Советской власти. Троцкий телеграфирует из Брест-Литовска, что немцы затягивают переговоры.» [11]. Опережающая события информация была следствием нарушения внутренних коммуникаций и преждевременных победных реляций с мест. Так, чрезвычайный комиссар Орджоникидзе телеграфировал 19 января (1 февраля) из Харькова в Петроград: «В Киеве восстание рабочих и солдат. Арсенал в руках рабочих. Сегодня советские вой ска войдут в Киев. Буржуазно-шовинистическая рада пала. Да здравствует власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Украины» [12]. В 20 часов того же дня в Смольный поступило сообщение народного секретаря труда Скрыпника: «Сейчас только получено кружным путем через Павлоград известие о вступлении наших войск в Киев и еще не проверено. Положение в Киеве вчера было незавершенное. Сегодня сообщали еще. Проверено, что по вступлении наших войск Рады не оказалось. Сбежала или разбежалась. неизвестно. По получении дополнительных сведений сообщим» [13]. 21 января (3 февраля) Антонов-Овсеенко передавал Муравьеву по прямому проводу, что «по радио получены сейчас слишком тревожные сведения. будто бы в Киеве восставшие потерпели поражение», в то время как из Бахма- ча ему сообщили от имени Муравьева, что Киев взят советскими войсками и он уже передал это в. Петроград — «теперь приходится опровергать» [14]. 24 января (6 февраля) Антонов-Овсеенко просил через Харьков и через Ставку немедленно передать в Совнарком, что «сведения, полученные ЦИК У[краины], не совпадают с телеграммой Муравьева. Киевская Рада еще бьется в судорогах» [15]. Между тем в Бресте немцы для проверки сенсационных радиограмм, рассылавшихся от имени Ленина, восстановили связь с Киевом и Петроградом. 22 января (4 февраля) Карахан обратился к Сталину с предложением, чтобы большевики для убедительности, если они действительно в Киеве, оттуда послали бы в Брест радиограмму [16]. Однако проверка осуществилась иным способом: примерно в то же самое время Киев откликнулся на обращение из Бреста голосами нового главы правительства Украинской центральной рады Голубовича и А.Я. Шульгина. Бывший у аппарата Любинский на радостях, прежде чем перейти к докладу по существу, передал на другой конец провода в присущей ему манере: «Один болгарский ми нистр обещал плюнуть в морду Троцкому, коли радиограмма Ленина не подтвердится. Ему, очевидно, придется сегодня вечером сделать это» [17]. Их разговор с делегатами растянулся за полночь с 22 на 23 января (4-5 февраля). Севрюк доложил о состоянии переговоров: о согласии центральных держав признать западную границу Украины, намеченную Грушевским и откорректированную Гофманом, — с Холмщиной, но без большей части Подлесья. Украинцам было предложено отказаться от требования немедленного освобождения оккупированных территорий (на Волыни), чтобы властям Украинской народной республики не пришлось срочно заниматься трудным делом создания там украинской администрации. Кроме того, немцы связывали очищение территорий с получением до лета 1 млн. тонн украинского хлеба, а главное — с унизительным для Украинской республики условием о включении «хлебного» пункта непосредственно в текст мирного договора. Украинцы рассчитывали оформить его в отдельном торговом соглашении. Чернин со своей стороны решительно отказался от упоминания в договоре Восточной Галиции и Буковины, предложив секретное обязательство австрийского правительства — тоже после получения украинского хлеба — внести в парламент законопроект о выделении этнических восточнославянских земель в самостоятельную провинцию. Заминка в переговорах произошла из-за сопротивления украинцев австро-германскому требованию обозначить особым пунктом в мирном договоре количество поставляемого Украиной хлеба. Голубович, отвечая делегатам, признал возможным тайный характер соглашения по Галиции, но предложил постараться оформить его без упоминания о миллионе тонн хлеба. Севрюк, в свою очередь, посоветовал правительству начать подготовку общественного мнения: упорно говорить о выгодах будущего «договора как спасения для Украины». При этом все понимали, что сроки его заключения ограничены тем, сколько удастся продержаться киевскому правительству. Севрюк исчислял их ближайшими тремя днями. «Немцы, — говорил он, — нас всячески поддерживают. поскольку мы представляем вас в настоящий момент, то есть сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний дни наиболее выгодны для нас, следует спешить». Голубович успокоил, что Рада уже заранее накануне проголосовала за подписание мира, а правительство приступило к его популяризации в обществе [18]. В последующие дни между киевлянами и дипломатами центральных держав в Бресте продолжались интенсивные переговоры по согласованию оставшихся спорных вопросов украинского договора. На помощь в качестве еще одного посредника 23 января (5 февраля) прибыл депутат австрийского парламента из Буковины, один из лидеров русинов (украинцев) Австро-Венгрии барон Н. Василько. Украинский вопрос первым обсуждался 23 января (5 февраля) и в Берлине, куда на австро-германские переговоры о союзнической политике отбыли руководители делегаций центральных держав. Австрийский министр заявил там, что мир с Украиной существенно ущемляет интересы Австро-Венгрии: уступка Украине Холмщины, которую Польша считает своей, затруднит будущее австро-польское решение, а поднятый украинцами восточногалицийский вопрос может затронуть и другие коронные земли и иметь для Австрии нежелательные федералистские последствия, тем более что украинская делегация, заезжая по дороге во Львов, уже рассказывала там о своих стараниях в этом направлении. Чернин потребовал эквивалента в виде преимущественного права Австро-Венгрии на получение украинского хлеба, платежей за него товарами, а не деньгами, обеспечения транспорта и гарантий выполнения всего перечисленного [19]. Австрийские условия были приняты германским политическим и военным руководством, спешившими с укра инским договором, чтобы покруче расправиться с Россией. «Если Троцкий будет так же несговорчив, как до сих пор, то после заключения мира с Украиной мы должны будем прервать переговоры с Северной Россией», — заметил рейхсканцлер Г. Гертлинг. «Тогда бы мы предприняли военные операции. Мы бы таким образом все же опрокинули Троцкого. Даже обстановка на Западе требует. чтобы мы принудили Троцкого раскрыть свои карты. С военной точки зрения разрыв с ним был бы счастьем», — заранее ликовал генерал-квартирмейстер германского Генерального штаба Э. Людендорф [20]. В большевистских верхах Петрограда тоже оценили наставший в Бресте момент как поворотный. «Разговоры о сепаратном мире ходят уже несколько дней даже в официальных кругах, — написал 25 января (7 февраля) Ж. Са- дуль в Париж. — Большевики сделали все для того, чтобы мы присоединились к брестским переговорам. Чтобы заставить нас последовать их примеру и. чтобы вызвать в Германии революционные события, они затягивали эти переговоры. Сегодня, похоже, затягивание. оборачивается для русских больше неудобствами, чем выгодами. оно позволило немцам. убедиться в военной слабости России и. стать более требовательными» [21]. Профессионалы в командовании российской армии, осознавая всю меру ее небоеспособности, со своей стороны предупреждали о реальности германского наступления. Начальник штаба Западного фронта Н.В. Соллогуб 15(28) января докладывал в ставку наштаверху и наркому по военным делам о том, что «противник производит интенсивные работы по расчистке окопов. усилению частей передовой линии, усиленным занятиям в тылу. противником ведутся спешные работы по расчистке дороги. до наших покинутых позиций. Постоянные посещения неприятельскими солдатами наших позиций, особенно артиллерии, разрушение ими наших укреплений первой ли нии являются организованной работой. Противник принимает меры для обеспечения возможности быстрого наступления в случае разрыва мирных переговоров. На фронте нет вооруженной силы, способной оказать какое- либо сопротивление противнику. Вся артиллерия. и массы технического имущества неизбежно попадут. в руки противника. Короткий удар немцы могут нанести, не выжидая весны, и этот удар. приведет к захвату всей артиллерии». В заключение Соллогуб настаивал на срочном вывозе в тыл артиллерии и другого технического имущества, иначе «будущая армия, какова бы она ни была по названию, может остаться без артиллерии, снарядов, лошадей и инженерного имущества» [22]. На ту же необходимость «спасения многомиллиардного военного имущества. на фронте» в случае срыва «хрупкого дела мира» военный эксперт советской делегации обращал внимание в записке от 12(25) января [23]. Троцкий, в душе предпочитавший германское наступление тяжелому миру, тоже через некоторое время, а именно 24 января (6 февраля), поручил военному консультанту генералу А.А. Самойло через штаб Западного фронта передать наштаверху, «что совокупность слагающейся здесь обстановки указывает на полную возможность даже в ближайшие дни решения германского главного командования прервать переговоры и возобновить военные действия. Нарком Троцкий высказывается за необходимость провести самым ускоренным образом меры по вывозу в тыл и обеспечению материальной части наших армий» [24]. Это означало, что вследствие своих дипломатических неудач нарком по иностранным делам стал готовиться к недипломатической развязке. Когда Чернин, считавший предпочтительным перед замирением с одной Украиной общий мир на востоке, попытался в неофициальном разговоре с Троцким 25 января (7 февраля) выяснить, какие условия были бы для него приемлемы, глава советского внешнеполитического ведомства показал, что насущные интересы страны, вытекавшие из ее ослабленного положения, он готов подчинить своему желанию управлять мировыми событиями. Не вдаваясь в существо разногласий, он с непримиримостью заявил (в передаче собеседника), что «не столь наивен. он отлично знает, что нет лучшей аргументации, нежели сила, и что центральные державы вполне способны отнять у России ее губернии. что дело идет не о свободном самоопределении народов в оккупированных областях, а о грубой силе, и он. Троцкий, вынужден преклониться перед грубой силой. он никогда не откажется от своих принципов. и объявит всей Европе, что дело идет о грубой аннексии» [25]. Предрешив таким образом неподписание договора на всем фронте от Балтики до Черного моря, Троцкий все еще надеялся, что ему удастся помешать украинскому договору как обходному маневру центральных держав. Он повторил Чернину, что не даст согласия на договор государств Четверного союза с Украиной, которая, по его словам, уже в руках большевистских войск и является частью России. В подтверждение этого он в тот же день, 25 января (7 февраля), официально представил текст очередной радиограммы за подписью Ленина, датированной 22 января (4 февраля). На следующий день, 23 января (5 февраля), она была направлена также во все украинские города и губернии, фронтовые и тыловые части. В радиограмме информация о реальных событиях переплеталась с вольными или невольными вымыслами и неточностями. В ней говорилось, будто советские войска под руководством заместителя Шахрая Коцюбинского вступили в Киев 16(29) января и вместе с киевским гарнизоном низложили киевскую Раду. «Всеми покинутый генеральный секретариат. во главе с Винниченко скрылся. Одоевский, пытавшийся сформировать компромиссный Генеральный секретариат, арестован». Далее речь шла о провозглашении власти харьковского ЦИК Советов Украины, о якобы состоявшемся 21 января (3 февраля) переезде Народного секретариата в Киев и так далее [26]. Немцы и австрийцы хотя и знали, что дни киевской Рады сочтены, но против данного сообщения возразили, что делегация Украинской центральной рады предъявила им телеграммы Голубовича из Киева, датированные 23 января (5 февраля) [27]. В действительности Киев — исторический город с почти полумиллионным населением — оказался перед угрозой штурма. Чтобы не допустить его, городская дума при посредстве местных большевиков направила к командованию советских частей делегатов. «Дума делает попытку войти в переговоры и перемириться, — сообщал Муравьев из Дар- ницы, — наотрез отказал, пока войска Рады не положат оружия, пока не будут выданы известные лица, пока Рада не распустит себя и не признает советской власти» [28]. Но украинские лидеры, растеряв популярность у собственного народа, рассчитывали обрести опору в договоре с Четверным союзом. А для этого следовало как можно дольше продержаться в столице, не в последнюю очередь для того, чтобы продлить состояние легитимности своей делегации в Бресте. Таким образом штурм Киева стал неизбежным. В те дни события совершались с лихорадочной поспешностью. Советские войска под Киевом и адепты отдельного украинского мира с Германией и Австро-Венгрией заочно соревновались между собой в скорости действий. Любинский и австрийский представитель посланник Визнер согласовали последние детали и 25 января (7 февраля) подписали секретный протокол, определивший объем подлежавшего вывозу украинского продовольствия. При этом союзная дипломатия поставила выполнение поставок главным условием ратификации всего мирного договора. Любинский принял это условие, но попросил у контрпартнеров разрешения «по парламентским причинам» не ставить под ним свою подпись как украинского делегата [29]. А Муравьев в тот день, 25 января (7 февраля), в 8 час. 10 мин. вечера передавал из Дарницы по всем правительственным и командным адресам: «Уличные бои продолжаются с большим ожесточением. В войсках Рады много работает иностранных офицеров бельгийцев, французов, румын и других. целые польские дружины присоединились к офицерству. даже монахи и те дерутся в войсках. В Лавре и других церквях найдено много оружия. Город горит. Наша артиллерия беспощадно громит город день и ночь. Враги почти совсем задавлены кольцом.» [30]. По социальным мотивам обстреливались прежде всего аристократические районы города и кварталы богачей. От обстрела сгорел шестиэтажный, в украинском стиле, элитный, говоря современным языком, дом М.С. Грушевского, построенный в 1910 году. В огне погибли библиотека редких книг, архив историка и коллекции украинской старины [31]. Киевляне, современники и свидетели событий, заметили, что еще одним объектом прицельного огня стал большой дом на Бибиковском бульваре киевского богача Богрова, отца убийцы П.А. Столыпина. В течение этого дня в руках советских войск оказалась большая часть Киева за исключением Печерского района. Лишь 26 января (8 февраля) так до конца и не укомплектованный кабинет министров Голубовича и часть членов Малой рады (16 человек) по Брест-Литовскому шоссе двинулись в направлении Житомира. С ними столицу оставили войска Центральной рады численностью до 2 тыс. человек [32]. В Бресте этого еще не знали. В тот день Шахрай безуспешно пытался связаться с представителями харьковского правительства Артемом и Затонским и в конце концов запросил Сталина: «Где же, наконец, украинский ЦИК — в Киеве или Харькове и как обстоят дела на Украине?» [33] А Чернин 26 января (8 февраля) записал в дневнике: «Сегодня должен быть заключен мир с Украиной. Но действительно ли Рада до сих пор продержалась в Киеве? Ва- силько показывает мне телеграмму, полученную украинской делегацией из Киева и датированную 6-м числом, а на мое предложение командировать туда австрийского офицера генерального штаба, для получения точных сведений, Троцкий ответил отказом» [34]. На самом деле вопрос о поездке выглядел иначе. Предложение о командировании австрийского офицера, по-видимому, имело место не в день сделанной Черниным записи, а раньше. Троцкий же, получив такое предложение, если и допустить, что сразу отказался, то затем передумал. Имеется телеграфная лента разговора по прямому проводу, из которой следует, что военный консультант В.В. Липский из Бреста в ночь на 26 января (8 февраля) по поручению главы советской делегации передал генерал-квартирмейстеру Ставки А.С. Гришинскому: «С целью убедить Австро-Венгрию, что правительство киевской Рады должно отпасть, нарком предложил командировать представителя Австро-Венгрии на Украину, во исполнение чего нарком Троцкий просит 1. Срочно сообщить желательный маршрут поездки на Киев, имея в виду переход нейтральной зоны. 2. Командировать к выверенному месту 28 января лицо Генерального штаба, могущее сопровождать указанного представителя Австро- Венгрии. До выбранного вами места представителя Австро- Венгрии будет сопровождать генерального штаба Самойло или Грюнберг. И просим на это экстренный ответ» [35]. В тот же день в Брест были переданы данные о разработанном командованием Западного фронта безопасном маршруте: Минск — Орша — Смоленск — Брянск — Ворожба — Ко- нотоп — Бахмач — Киев и назначении сопровождающим офицера Генерального штаба Корка [36]. Троцкий, как за соломинку ухватившись за предложение, чтобы представитель противной стороны выяснил си туацию на месте, пытался таким способом отсрочить подписание украинского договора, а может быть, и вовсе сорвать, ибо пока посланец Чернина добрался бы до Киева, власть там наверняка переменилась бы. О том, что нарком имел в виду именно такой план, свидетельствует переданная Липским 27 января (9 февраля) записка наштаверху в отмену предыдущих распоряжений. «Противная сторона, — говорилось в ней, — отказалась дать обязательство в неподписании мира с представителями киевской Рады до получения точных сведений от командируемого на Украину представителя Австро-Венгрии, ввиду чего нами признано сопровождение представителя Австро-Венгрии лицом русского Генштаба нежелательным, а поездка утерявшей значение. Однако австрийского Генерального штаба подполковник Покорный в сопровождении здешней украинской, от киевской Рады, делегации едет через Тарнополь на Украину. Сегодня распространился слух, что мир с Украиной подписан. Ввиду изложенной сложившейся обстановки нарком Троцкий просит сообщить на Украину и на все фронты, что поездка подполковника Покорного никакого к нам отношения не имеет и что всякая ответственность за личную безопасность подполковника Покорного и сопровождающего его украинца с нас снимается» [37]. 26 января (8 февраля) австрийцы предупредили главу советской делегации, что договор с украинцами готов к подписанию, и Троцкий, по их наблюдению, был очень подавлен услышанным [38]. На исходе дня он сообщил Ленину (на листке с рукописным текстом депеши помета о передаче ее в Псков, то есть связь по прямому проводу Брест — Петроград вновь отсутствовала): «Договор с Радой готов. Подписания его можно ожидать с часу на час. Только точные и проверенные данные, что Киев в руках советской власти, могли бы помешать этому. Дайте знать на Украину, что подписание договора обеспечит центральным державам возможность постоянного вмешательства в судьбы Украины. Только немедленное и окончательное уничтожение Рады может сорвать заговор против украинского народа» [39]. (Очевидно, сообщение было сделано кружным путем, так как 31 января (13 февраля) Муравьев в записке Ленину передавал: «Только сейчас налаживается телеграфное сообщение. Прямого провода в Петроград нет и я передаю записку через Харьков» [40].) Муравьев того же числа в 10 часов вечера официально сообщил о ликвидации последних очагов сопротивления и овладении всеми правительственными зданиями в Киеве. В одиннадцатом часу Народный секретариат Украинской рабоче-крестьянской республики направил радиограмму об этом и о своем переезде в Киев советскому правительству в Петроград, а также в Брест, революционным организациям в Гельсингфорс, Берлин, Вену, Будапешт и «всем, всем, всем»: «Киев освобожден. Героическая борьба украинских советских войск закончилась полной победой. Члены так называемой Центральной рады скрываются. Народный секретариат Украинской республики переезжает из Харькова в Киев. Все правительственные учреждения приступают к деятельности. Отныне освободившаяся Украина твердо вступает в круг федеративных советских республик» [41]. В радиограмме говорилось также о радости трудового населения Украины в связи с падением правительства Украинской центральной рады. И это было правдой, а не пропагандой. П.А. Христюк, министр внутренних дел в кабинете Голубовича, уходил из города вечером в день вступления советских войск через рабочий район Шулявка и «имел возможность видеть, как радовался приходу большевиков весь “шулявский свет”. Рабочие и извозчики, вооруженные, запруживали улицы. расставляли стражу, ловили “украинцев”». Министру «стоило большого труда пройти через это народное море» [42]. Однако радиограмма, как видно, не дошла к адресатам. А на телеграмме с текстом этого сообщения, пришедшей, в частности, в Петроград, помечено, что она поступила с опозданием [43]. Но в Бресте счет времени шел почти на минуты. Оттуда запрашивали: «Троцкий ждет сведений о киевской Раде. Сообщите скорее». Сталин ответил запиской по прямому проводу, что «Рада киевская пала, власть в руках Советов», и передал сообщение из Харькова: «Сейчас получили известие, что Киев окончательно взят нашими войсками. Эта телеграмма от Муравьева и подтвердительной телеграммы от Коцюбинского (на телеграфной ленте ошибочно — Кочубинского) и других находящихся в Киеве народных секретарей нами пока не получено». Далее за подписью Скрыпника в записке излагался ход событий в Киеве с начала восстания [44]. Кроме того, в ночь с 26 на 27 января (8-9 февраля) Сталин еще в одной записке по прямому проводу поручил Ка- рахану, как видно, для верности, 27 января (9 февраля) запросить в Киеве главнокомандующего Муравьева, а в Харькове — Народный секретариат Украинской республики, а также от имени Совета народных комиссаров сообщил: «Официально до восьмого февраля весь Киев за исключением Печерского района находился в руках Совета. Остатки отрядов киевской Рады оборонялись в Печерском районе, вчера, восьмого февраля в десять часов ночи получили из Киева от главнокомандующего Муравьева официальное сообщение о взятии Печерского района, бегстве остатков Рады, завладении всеми правительственными учреждениями. Это было вчера, в двадцать часов 8 февраля от Рады не осталось ничего, кроме печального воспоминания. Это сообщение передано в П[етроградское] Т[елеграфное] А[гентство] и разослано по радио. Как видите, делегация киевской Рады в Бресте представляет пустое место.» [45]. Около двух часов ночи 27 января (9 февраля) Сталин запросил Троцкого и Карахана, получена ли вся эта информация, и передал новую: «Только что сообщили из Харькова и из Киева, что Народным секретариатом ЦИК (на теле графной ленте ошибочно — цека) Украинской республики послано официальное сообщение в одиннадцатом часу ночи, то есть четыре часа назад, сообщение всем, всем, Берлину, Бресту, Финляндскому правительству и прочим об окончательном изгнании из Киева бывшей Рады и об окончательном переселении ЦИК в Киев». От себя Сталин с возмущением добавил, полагая, что отсутствие в Бресте своевременной информации вызвано манипуляциями немцев со связью: «Если немцы затевают новую эмсскую депешу, затевая договор с мертвецами, то пусть знают, что они сделаются посмешищами всего мира. Своими хитросплетениями с проводами немцы могут скрыть истину, скажем, на один день, заключая фиктивный договор с мертвецами, но неужели не понятно, что шила в мешке не утаишь». Записка завершалась поручением связистам: «Передайте ленту немедленно и сообщите ответ также немедленно» [46]. Он не ожидал, что респектабельные европейские дипломаты могут действовать вопреки фактам, пренебрегая и более серьезными, чем отключение связи, профессионально-этическими нормами. (Эмсская депеша — телеграмма из германского курортного города Эмса с изложением беседы прусского короля с посланником Франции, отредактированная канцлером Бисмарком таким образом, что послужила поводом франко-прусской войны 1870 года. Активистам же украинского национального движения этот излюбленный курорт коронованных особ был памятен тем, что в 1876 году, отдыхая там, Александр II подписал «эмсский» указ, ограничивавший использование украинского языка в книгопечатании, сценических представлениях, публичных чтениях и так далее.) Но делегаты Четверного союза не убоялись предсказанного им осмеяния и в ночь на 27 января (9 февраля), около двух часов (как раз когда Сталин рассуждал о «фиктивном договоре с мертвецами»), прежде чем неудобная для них информация о последних киевских событиях с рассветом получила бы широкое распространение, подписали договор с представителями Украинской центральной рады, «первый мир, который приходит в этой мировой войне», как выразился председательствовавший Кюльман. Севрюк в ответном слове высказал убеждение, что подписанный договор «послужит вкладом в последующий всеобщий мир для окончания великой войны» [47]. Не убоялся в дальнейшем одобрить неправомерный акт и германский рейхстаг. При обсуждении подписанного договора на заседании 7(20) февраля только социал-демократы независимцы поставили под сомнение законность договора с Украиной — страной, которая, по мнению их представителя Ледебура, «возникла не совсем правомерно с точки зрения международного права». Лидер национал- либералов Г. Штреземан не отрицал сказанного незави- симцем, но, выражая настроение большинства депутатов, отдавших предпочтение практической выгоде перед чистотой правовых форм, объяснил: «Это, как рождение внебрачного ребенка, ничего не остается, как принять к сведению совершившийся факт. Теории господина Ледебу- ра не могут утолить голода германского народа и накормить германский скот. Более благоразумно ввозить из Украины хлеб и корм для скота. Благоразумно признать существование Украины» [48]. О. Чернин в шифрованной телеграмме, направленной в Вену 27 января (9 февраля), немедленно по подписании прокомментировал основные положения договора с точки зрения их практического применения. Он сообщил, что граница монархии с Украинской народной республикой осталась без изменений, как прежняя русско-австрийская. Ожидаемое недовольство поляков признанием значительной части Холмской губернии за Украиной министр предлагал «умерить. опираясь на крылатое слово о праве самоопределения народов»[49]. Формально заявленное положение о немедленном очищении оккупированных Холмщины и части Волыни обставлено такими условиями (очищение после ратификации договора, которая, в свою очередь, поставлена в зависимость от гарантий продовольственных поставок), что будет проведено лишь в удобный для австрийцев и немцев срок. С этим, сообщал министр, согласилась и украинская сторона, бессильная сразу организовать там управление. Зато обмен «излишками» сельскохозяйственных продуктов на промышленные товары предусмотрено было начать сразу. Секретный протокол фиксировал вывоз к 1 июля из Украины миллиона тонн зерна. При обилии на Украине немецких колонистов важным было также условие о возмещении частным лицам убытков от нарушения их прав во время войны. Повышенной секретностью была обставлена тайная декларация об объединении Восточной Галиции и Северной Буковины в отдельный коронный край. Чернин сообщал, что с австрийской стороны об этом известно только ему, а с украинской — поставившим подпись делегатам. В случае точного выполнения всех условий договора австрийское правительство должно было к 20 июля 1918 года подготовить законопроект об образовании нового коронного края. Но Чернин заранее рассчитывал, что данное обязательство удастся отменить из-за несвоевременных, как он предполагал, продовольственных поставок [50]. Впрочем, вскоре представилась возможность иным способом нейтрализовать это потенциально опасное для целостности многонациональной империи условие. К событиям ночи с 26 на 27 января (8-9 февраля) противоположные стороны отнеслись с по-разному мотивированным оптимизмом. Троцкий еще не терял надежды, что, опираясь на факт утраты правительством Центральной рады столицы и основной части государственной территории, удастся опротестовать заключение подписанного его представителями договора. Глав делегаций Четверного союза он письменно известил, что, «по сообщению Председателя Совета Народных Комиссаров, киевская Рада окончательно пала и вся власть на Украине целиком и безраздельно перешла в руки украинских Советов, представители коих находятся в нашей делегации» [51]. «Делегаты Украинского Народного Секретариата в составе делегации Российской Федеративной республики» со своей стороны составили просьбу к генералу Гофману предоставить им «возможность сноситься по прямому проводу со своим правительством в Киеве» [52], разумеется, неудовлетворенную. В полдень 27 января (9 февраля) Троцкий в депеше на имя своего заместителя Чичерина, Ленина и Сталина продемонстрировал намерение повернуть вспять договорный процесс и потребовал дополнительных данных о событиях в Киеве: «Если мы до пяти часов вечера получим от вас точное и проверенное сообщение, что Киев в руках советской власти, это может иметь крупное значение для переговоров» [53]. В марте 1918 года на VII съезде РКП(б) он признался, что не предполагал возможности формального договора государств Четверного союза с правительством Украинской центральной рады после того, как оно потеряло Киев [54]. «Необходимо, чтобы правительство [Советской] Украины немедленно дезавуировало все действия делегации [киевской рады] и отозвало самое делегацию. Необходимо связать нас непосредственно с Киевом, — развивал план Троцкого автор еще одной записки из Бреста, очевидно, Карахан, одновременно сообщая о систематических помехах в критические моменты разговоров по прямому проводу: — Юз наш опять не работает. Писали, телеграфировали. Никакого результата. Действуйте энергичнее» [55]. На вечернем заседании политической комиссии 27 января (9 февраля) глава советской делегации попытался дезавуировать украинский договор. Он заявил, что централь ные державы признали независимость Украины в тот момент, когда она, по заявлению ЦИК Советов Украины, вошла в состав Российской федерации, и кроме того, потребовал ознакомить советскую делегацию с принятой в договоре линией границы. Кюльман предложил последнее осуществить в специальной подкомиссии, а в остальном заявил, что имеющиеся у него достоверные сведения устраняют возможность принять информацию Троцкого о внутреннем положении на Украине. Вопрос же о том, кто именно правомочен ее представлять, в создавшемся положении, по словам статс-секретаря, потерял практическое значение. Чернин, разумеется, высказался в том же духе [56]. После этого Троцкий ночью сообщил Ленину и Сталину: «Мирный Договор с Киевской Радой подписан. несмотря на наш протест и заявление, что мы этого договора не признаем» [57]. Однако в Смольном, как видно, еще надеялись, что, доведя до дипломатов Четверного союза полную информацию о положении на Украине, удастся повернуть дело с договором вспять. В телеграмме Антонову-Овсеенко, составленной 28 января (10 февраля) в 15 час. 50 мин., Сталин писал, что «в Бресте дела обстоят пока сносно. Троцкий возмущается, что харьковские наши товарищи и киевские не держат его в курсе дела. Делегация старой Рады получает ложные сведения от бежавшего с поля битвы Голубовича (на телеграфной ленте ошибочно — Голуцовича) о поражении советских войск в Киеве, а наши милые товарищи из Харькова и Киева глубокомысленно молчат, не информируют Троцкого и тем самым молчанием подтверждают сплетни Голубовича, укрепляя тем самым положение несуществующей Рады. Сегодня я два раза предложил Народным секретарям. сообщить Троцкому совершенно официально, с обозначением даты, с официальными подписями, что Киев окончательно взят советскими войсками. Если они такого сообщения не дадут, немцы не замедлят заключить мир с несуществу ющей Радой для того, чтобы обеспечить себе вмешательство в дела жизни Украины. Из Германии сведения поступают неаккуратно, по всей видимости, каша заварилась порядочная. Этим только объясняется [что] немцы всячески затягивают переговоры» [58]. Из Киева 28 января (10 февраля) в 12 час. 10 мин. была направлена телеграмма в Совнарком и советской делегации в Брест, подписанная народными секретарями Ауссе- мом, Коцюбинским, Лапчинским, Мартьяновым. «Мы опасаемся, — говорилось в ней, — что вследствие повсеместной порчи телеграфных проводов, произведенной контрреволюционерами, вы не получили тех сведений о ходе операций революционных войск, которые мы передавали вам отсюда и наш секретариат из Харькова, и потому вновь сообщаем, что Киев утром 26 января окончательно очищен от контрреволюционных банд киевской Рады. Советская власть в Киеве восстановлена. Состоялось заседание Советов. Центральная Рада и Генеральный секретариат не существуют, от них отвернулось все население Украины. Екатеринослав, Полтава, Николаев, Херсон, Одесса, Чернигов, Черноморский флот и почти весь фронт освобождены от власти Рады. во всех важных пунктах мы опираемся на сильную гражданскую поддержку населения и селянства. Ввиду доходящих до нас сведений, что представители низложенной народным восстанием Рады пытаются продолжать свою изменническую по отношению к Российской Федерации и Украине политику, предлагаем вам подтвердить правительствам воевавших с Россией государств, что рабочее и крестьянское правительство Украинской республики считает уничтоженными и недействительными договоры и заявления, если таковые делаются от имени буржуазной Центральной рады. Кровь украинских и российских рабочих и крестьян, пролитая во время рабочей революции на Украине, навсегда освятила братский союз между трудящимися массами Великороссии и Украины.» [59]. На самом деле, когда писались эти строки, германским дипломатам уже не было нужды затягивать переговоры с петроградскими делегатами. Покончив с украинским договором, они сочли почву готовой для «энергичного» дипломатического разговора с большевиками. На том же заседании политической комиссии 27 января (9 февраля) Кюль- ман заявил, что настало время окончательно выяснить позиции, и, демонстрируя ужесточение условий, предложил устранить из будущего договора с Россией понятие «самоопределение» в отношении оккупированных российских областей так, чтобы дальнейшая судьба их определялась лишь соглашением Германии и Австро-Венгрии. Безоговорочно было поставлено требование об очищении занятых русскими войсками турецких владений, нейтрализации Аландских островов на Балтике и так далее [60]. В осложнившихся таким образом обстоятельствах военные консультанты российской делегации актуализировали свое ранее выдвинутое крайнее условие и «с исчерпывающей ясностью высказывались против оставления в немецких руках Моонзундского архипелага», так как это открывает морские и сухопутные подступы к Петрограду [61]. Под влиянием аргументации военных Троцкий при встрече с Черниным 25 января (7 февраля) заявил о неприемлемости уступки островов. Далее он, на время отойдя от привычного революционного морализаторства, предпринял нетипичный для себя шаг. Было это до или после заседания политической комиссии 27 января (9 февраля), установить не удалось. По свидетельству генерала Гофмана, глава советской делегации запросил Кюльмана, «нельзя ли каким-нибудь путем вернуть России Ригу и прилегающие острова» [62]. Немцы восприняли это как переход от бесплодных речей к практическим переговорам, к которым и стремился статс-секретарь Кюльман. Гофман телеграфировал командованию: «Из отдельных обсуждений складывается впечатление, что Троцкий, по жалуй, мог бы пойти на заключение [договора] на выдвинутых до сих пор условиях» [63]. В Петроград от советской делегации последовала как будто созвучная впечатлению немцев информация. По прямому проводу была передана стенограмма заседания 27 января (9 февраля) с запиской Ленину (черновик написан Караханом): «Обратите серьезное внимание на эту стенограмму, определяющую новую фазу наших переговоров» [64]. Однако ожиданиям финала в традиционном дипломатическом стиле не суждено было исполниться. 27 января (9 февраля) на имя Кюльмана и Гофмана поступила телеграмма разгневанного кайзера Вильгельма II. «Сегодня большевистское правительство, — говорилось в ней, — обратилось клером по радио прямо к моим войскам и призвало их к восстанию и прямому неповиновению своим высшим военачальникам. Следует как можно скорее положить этому конец! Троцкий должен до 8 час. вечера завтрашнего дня, 10-го (об этом доложить в это время сюда, в Гомбург), подписать без проволочек мир на наших условиях с немедленным отказом от Прибалтики до линии Нарва — Псков — Двинск без права на самоопределение и т. д., с признанием возмещения ущерба всем пострадавшим в Прибалтике. В случае отказа или попыток затяжки и проволочек и прочих отговорок в 8 час. вечера 10-го прерываются переговоры, прекращается перемирие; войска Восточного фронта. выдвигаются на предписанную линию» [65]. Кюльман воспротивился — вплоть до отставки — столь стремительному, юридически необоснованному, а главное, опасному для внутриполитической ситуации в Германии и для ее союзных отношений с Австро-Венгрией ультиматуму и по умолчанию получил отсрочку его исполнения [66]. Утром 28 января (10 февраля) начала работу вновь образованная военная подкомиссия с участием генерала Гофмана, посланника Розенберга и представителя флота от Германии, профессора Покровского, адмирала Альт- фатера, капитана Липского — от России и трех представителей Австро-Венгрии. О неутешительных результатах ее работы Липский, как видно, до начала заседания основной политической комиссии сообщил начальнику штаба Верховного главнокомандования и в другие военные инстанции: «[В] ходе мирных переговоров происходит кризис. [В] военной подкомиссии, которой было поручено рассмотреть приемлемость германского проекта границы, соглашения в связи [с] заявлениями, сделанными Альтфатером и мной, [с одной стороны], и генералом Гофманом, с другой, не достигнуто. Противная сторона не идет на уступки по вопросам, жизненно для нас необходимым. Вопрос передается [в] политическую комиссию» [67]. Заседание политической комиссии должно было открыться в 17 час. 30 мин. А в 16 час. 30 мин. Кюльман, по утверждению Гофмана, «ухватился за рижские требования Троцкого и направил Розенберга к главе советской делегации с просьбой письменно изложить готовность [последнего] заключить мир при условии возвращения России Риги и прилегающих островов. Если Троцкий согласится, то можно будет на этой базе повести дальнейшие переговоры» [68]. По словам Гофмана, Троцкий «после некоторого размышления» отклонил полученное предложение. Кроме описания Гофмана, других прямых документальных следов этого эпизода не обнаружено. В мемуарах Фокке этот эпизод изложен в версии генерала, выпустившего обе свои книги раньше, чем бывший военный консультант советской делегации опубликовал свой труд [69]. Потому затруднительно определить, действительно ли из предложения Кюльмана можно было извлечь пользу для советской стороны. Впрочем, имеется свидетельство Иоффе, который, будучи с весны 1918 года советским полномочным представителем в Германии, в одном из первых своих докладов из Берлина писал в связи со стремлением пангерманцев и так называемой военной партии непосредственно присоединить к империи Эстлян- дию и Лифляндию: «Если план будет осуществлен, то помимо революционной работы в аннексированных провинциях, необходимо будет постараться добиться свободного выхода в Балтийское море, то есть обеспечить нам свободу торговли через Ревель, Либаву и. военные гарантии нейтрализации Моонзунда. Я имею достоверные сведения, что в Бресте пошли бы на то и на другое» [70]. Последнее как будто подтверждает версию генерала Гофмана. Есть еще одно замечание Иоффе, скорее всего свидетельствующее о лично мотивированном характере последних решений Троцкого в Бресте. В мае 1918 года, полагая, что следует удовлетворить германский ультиматум о возвращении кораблей Черноморского флота из Новороссийска в Севастополь, Иоффе писал Чичерину: «Повторять брестских ошибок невозможно. Если в Бресте, заранее зная, что мы все уступим, можно было сказать, что Троцкий стоит Ревеля, то теперь ни в коем случае нельзя кого бы то ни было менять на Новороссийск» [71]. Возвращаясь к последним дням этой стадии мирной конференции, заметим, что до заседания политической комиссии 28 января (10 февраля) в Петроград были переданы еще две записки, в какой последовательности — не установлено. В одной Карахан просил передать Ленину: «Ждем ответа по содержанию переданной Вам стенограммы. Сегодня в 6 часов мы должны дать ответ» [72], то есть в семь часов по петроградскому времени. В другой, направленной Ленину и Сталину «крайне спешно», Троцкий не интересовался мнением адресатов. Он, надо полагать, уже принял решение и теперь был озабочен лишь его ожидаемым глобальным воздействием: «Обращаю ваше особое внимание на стенограмму вчерашнего заседания. Сегодня около 6-ти часов нами будет дан окончательный ответ. Необходимо, чтобы он в существе своем стал немедленно известен всему миру. Примите необходимые к тому меры. Помните, что прямой провод отсюда действует неправильно. Вы должны поэтому самостоятельно действовать в области информирования. Прошу вас серьезно позаботиться об этом важном теперь вопросе» [73]. Тем не менее из Смольного ответ, помеченный «28/I., 6 ч. 30 мин. вечера» — 17 час. 30 мин. по действовавшему в Бресте времени, то есть за полчаса до начала заседания политической комиссии, был дан. В нем высказывалась позиция по двум обсуждавшимся в Бресте накануне вопросам. По украинскому вопросу в записке из Петрограда говорилось с неугасшей надеждой дать событиям обратный ход: «Повторяем еще раз, что от Киевской Рады ничего не осталось и что немцы вынуждены будут признать факт, если они еще не признали его. Информируйте нас почаще» [74]. А по главному вопросу — подписывать или нет договор с тяжкими и категорическими территориальными условиями — Ленин и Сталин, оба сторонники подписания, ответили: «Наша точка зрения Вам известна; она только укрепилась за последнее время и особенно после письма Иоффе» [75]. «Иоффе писал из Бреста, что в Германии нет и начала революции», — рассказал Ленин на заседании ЦК РСДРП(б) 18 февраля 1918 года о том, что счел наиболее важным в упомянутом письме [76]. О том же самом, что было в письме Иоффе, сообщал в Петроград по прямому проводу 27 января (9 февраля) и Карахан: «Германские события нашей прессой невозможно преувеличиваются. Революции в Германии нет. Есть лишь крупный поворот, сдвиг, начало начала революции и только. Преувеличенные надежды и ожидания опасны. Наша пресса переоценивает происходящее» [77]. В целом в оперативной переписке тех дней нет никаких следов в подтверждение слов Троцкого на Седьмом съезде РКП(б), будто «в последний момент в Брест-Литовске» были получены сведения о стачках в Германии и Австрии, которые и заставили его «признать невозможность подписания мира». Вместе с тем на съезде Троцкий должен был подтвердить, что Ленин «был против этого, но он был против этого не с такой энергией» [78]. Все это были ложные оправдания прежде всего потому, что Троцкий не мог не знать о результатах проведенного 21 января (3 февраля) на совещании в ЦК опроса. При этом Ленин, Сталин, Муранов, Артем, Сокольников (принадлежавший к этой группе Зиновьев отсутствовал во время голосования) утвердительно ответили на вопросы: «Допустимо ли сейчас подписать германский аннексионистский мир?» и «Допустимо ли подписать германский аннексионистский мир в случае разрыва ими переговоров и ультиматума?», и дали отрицательный ответ на вопрос: «Разорвать ли переговоры немедленно?» (из остальных девяти опрошенных все высказались отрицательно по первому вопросу; два отрицательно и семь положительно — по второму и только один, И.Н. Стуков, был за немедленный разрыв переговоров) [79]. К тому же советская делегация в Бресте была достаточно обеспечена печатью из центральных держав, чтобы быть гарантированной от недостоверной информации о событиях их внутренней жизни: к тому времени самые крупные рабочие выступления в Германии и Австро-Венгрии иссякли. Правда, 19 января (1 февраля) в порту Котор вспыхнуло восстание матросов военного флота Австро-Венгрии, но и оно за несколько дней было локализовано и подавлено. Ленин в те дни подвел черту под не оправдавшимися ожиданиями скорой революции в Европе. «Долгий разговор с Лениным, — написал Ж. Садуль 22 января (4 февраля) в Париж. — Забастовки в Германии, по хоже, кончились. не успев оказать на брестские переговоры влияния, на которое рассчитывали. Нужно ожидать ужесточения германских притязаний» [80]. Таким образом, революционный процесс в центральных державах, по общей оценке, не достиг того уровня, когда стимулирование его «международной политической демонстрацией» могло бы принести большевикам нужные результаты. Это заставляет думать, что Троцкий в осуществлении ее исходил даже не из целей европейской революции, а принимал решение личного характера, тем более что имелось формальное оправдание: категорические требования Германии еще не приняли вид официального ультиматума, и нарком по иностранным делам мог считать себя не нарушившим договоренности с Лениным о подписании мира после предъявления германского ультиматума. После запоздалых и разрозненных попыток действовать дипломатическими средствами он вернулся к агитационной тактике и на заключительном заседании политической комиссии 28 января (10 февраля) произнес цветистую речь с разоблачением империалистического характера войны и тех условий мира, «которые германский и австро-венгерский империализм пишет на теле живых народов», условий, которые не способны «хотя бы в минимальной степени обеспечить права на самоопределение русского народа и отвергаются трудящимися массами всех стран, в том числе и народами Австро-Венгрии и Германии. Народы Польши, Украины, Литвы, Курляндии и Эстляндии считают эти условия насилием над своей волей» и так далее. В заключение Троцкий «именем Совета Народных Комиссаров, правительства Российской Федеративной республики» довел до сведения правительств и народов воюющих и нейтральных стран, что Россия, отказываясь от подписания аннексионистского мира, объявляет состояние войны прекращенным. Российским войскам одновременно отдается приказ о полной демобилизации по всему фронту [81]. Глава германской делегации, как видно, не хотел верить в окончательный характер этой развязывавшей руки военщине выходки председателя советской делегации. В ответном слове он обратил внимание на то, что военные действия были приостановлены на основании договора о перемирии и при его аннулировании будут возобновлены независимо от того, что одна из сторон демобилизует армию. Создавшееся положение он предложил обсудить, назначив на следующий день пленарное заседание [82]. Но Троцкий, торопясь осуществить свой план, ответил резким отказом, уже почти на ходу предложил дальнейшие контакты осуществлять по радио или через делегацию Четверного союза по проблемам военнопленных, работавшую в Петрограде, и заявил о своем немедленном отъезде. В ночь на 29 января (11 февраля) он передал поручение Чичерину обеспечить этой делегации нормальную связь с Берлином, а также оказать содействие, если австро-германские делегаты захотят выехать из Петрограда, и об исполнении доложить ему, Троцкому [83]. В 11 часов утра Сталин сообщил ему, что имевшаяся поломка коммутатора устраняется, после чего немецкая делегация получит связь с Брестом [84]. Похоже, такая развязка для наркома по иностранным делам была тайной путеводной целью с самого зарождения в конце декабря 1917 года его плана «международной политической демонстрации». 30 января (12 февраля) Ж. Садуль, пораженный несообразностью случившегося, писал: «Неожиданный финал. Троцкий не подписывает мир, но заявляет, что состояние войны. прекращено. Накануне своего отъезда в Брест он дал мне понять, что такое фантастическое завершение переговоров возможно. Я не верил этому и все еще не верю. какое безумие и насколько опасное безумие!» [85]. Но у Троцкого сомнений не возникло. Перед отъездом из Бреста он 28 января (10 февраля) в 10 час. 15 мин. вечера направил телеграмму: «Председателю Совнаркома Ленину. Переговоры закончились. Сегодня после окончательного выяснения неприемлемости Австро-Германских условий наша делегация заявила, что выходит из империалистической войны, демобилизует свою армию и отказывается подписать аннексионистский договор. Согласно сделанному заявлению издайте немедленно приказ о прекращении состояния войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией и о демобилизации на всех фронтах. Нарком Троцкий» [86]. Не дожидаясь выполнения своего распоряжения через Совнарком, он параллельно телеграфировал главковерху: «Согласно сделанному делегацией заявлению издайте немедленно, этой ночью приказ о прекращении состояния войны. и о демобилизации на всех фронтах». На копии текста этого сообщения принявший его в Ставке связист от себя крупными печатными буквами вывел: «МИР» [87]. Крыленко, как видно, тоже в обход Совнаркома не задержался с популистской вестью. «Всем, всем, всем. Мир! Война кончена. Россия больше не воюет. Конец проклятой войне», — так бравурно начиналась его радиотелеграмма в Ставку начальнику штаба и в Верховную коллегию при Верховном главнокомандовании (точное название: Центральная коллегия действующих армий и флота — ЦЕНТ- РОДАРФ, образована при Ставке 16 декабря 1917 года путем избрания ее членов армейским съездом). Члены коллегии С.В. Флоровский, Н. Логинов, Г.П. Ряпп получили радиограмму 29 января (11 февраля) в 8 часов утра [88]. О реакции в столице Ж. Садуль написал 30 января (12 февраля): «Смольный бурлит. Одни в восторге, другие в оцепенении. Кое-кто плачет, это разумные люди. Они, как и я, понимают, что этот жест слишком романтичен. что в Германии раздается громкий хохот, что завтра ее полки с еще большей готовностью возобновят наступление благодаря приятной перспективе легких и богатых завоеваний» [89]. Ленин лучше многих понимал, что созданная Троцким ситуация не означает окончания войны, и попытался практически остановить объявление демобилизации. Его секретарь по прямому проводу срочно передал Флоровскому: «Сегодняшнюю телеграмму о мире и об всеобщей демобилизации армии на всех фронтах отменить всеми имеющимися у Вас способами по приказанию Ленина. Приказ исполнен ли?» [90]. Этот текст поступил в штаб Верховного главнокомандующего вместе с запиской: «Наштаверху 29 января 1918. Немедленно отменить распространение телеграммы о мире. Член В[ерховной] К[оллегии] С. Фло- ровский» [91]. Трудно сказать, почему столь важное срочное распоряжение главы правительства доводилось через Верховную коллегию. Возможно, для того, чтобы показать, что заведомо непопулярная отмена демобилизации производится с согласия и одобрения выборного органа солдатской демократии. Однако этот ход не оправдал себя, вызвав непонимание и недоверие у исполнителей. Имеется, например, запись разговора неустановленного лица по прямому проводу со Сталиным: «Товарищ Сталин. Есть депеша, адресованная главкому Кавказского фронта. Содержание таковое: Призываю именем товарища Ленина и Совета Народных Комиссаров отменить распространение телеграммы о мире. Член Верховной коллегии С. Флоровский, ясно ли для Вас содержание?» Сталин после дополнительных расспросов (Откуда она? — Из Ставки верховного главнокомандующего. — Кто именно из Ставки? — Из Ставки верховного главнокомандующего, подпись — Флоров- ский), как видно, не зная о распоряжении Ленина, ответил: «Передайте в Ставку Флоровскому, что разъяснение получит от главковерха через некоторое время» [92]. В 17 часов 29 января (11 февраля) в штабы всех фронтов действительно был направлен пространный приказ Крыленко, составленный в стиле брестской риторики Троцко го: «.Немецкие капиталисты, банкиры и помещики, поддерживаемые молчаливым содействием английской и французской буржуазии, поставили нашим товарищам, членам мирной делегации в Бресте условия, под которыми не может дать свои подписи русская революция. Мы не можем подписать такого мира, который несет с собою горе, затягивает и страдания миллионов таких же рабочих и крестьян. Мы не можем, не хотим и не будем также вести войну, затеянную царями и капиталистами. Мы не хотим и не будем вести войну с такими же, как и мы, немецкими и австрийскими рабочими и крестьянами. Мы не подписываем мира помещиков и капиталистов. Пусть знают теперь немецкие и австрийские солдаты. что мы с ними воевать отказываемся. Предписываю немедленно принять меры к объявлению войскам, что война с этого момента считается прекращенной. Настоящим объявляется одновременно начало общей демобилизации на всем фронте. предписываю принять меры к уводу войск с передовой линии.» [93]. Вдогонку этому бесшабашному приказу тем же путем — в Ставку для членов Верховной коллегии 30 января (12 февраля) последовало еще одно распоряжение главы правительства: передать «всем комиссарам армии и Бонч- Бруевичу о задержании всех телеграмм за подписью Троцкого и Крыленко о расформировании армии». Далее подчеркивалось, что нет и не может быть речи об условиях мира, так как «мир еще фактически не заключен» [94]. Кое- где распоряжение было выполнено. Член революционного штаба в Харькове, народный секретарь почт и телеграфа Я. Мартьянов сообщил Флоровскому (в тексте на украинский лад — Хлоровскому) 30 января (12 февраля) вечером, что «телеграмма от 29 января за подписью Крыленко для всего юга по железнодорожным проводам задержана в Харькове согласно Вашей телеграмме из Ставки.» [95]. Заметим, что это касалось прежде всего войск под коман дованием Антонова-Овсеенко, чтобы они вместе с фронтовыми частями не приступили к демобилизации. Но были и протесты: «Здравствуйте, Сталин, — обращался по прямому проводу из Ставки некий Аронов. — Чем вызвана необходимость задержания телеграммы Троцкого о мире и главковерха приказ о демобилизации армии. Мы всех информировали, и сегодня даже по этому торжественному поводу устроили демонстрацию воинских частей. Жду у аппарата. Срочно отвечайте» [96]. На этом запись прервана. Зная об этих не увенчавшихся успехом усилиях остановить демобилизацию и о дальнейшей полемике между Лениным и Троцким на VII съезде РКП(б), можно ли поверить позднейшему утверждению последнего, будто по возвращении делегации из Бреста «Ленин был очень доволен достигнутым результатом», и его же рассказу о том, как он использовал «невольные досуги» в Бресте, чтобы надиктовать стенографисткам по памяти исторический очерк Октябрьского переворота, и как «Ленин был буквально счастлив, когда я привез с собой готовую рукопись об Октябрьской революции» [97]? Между тем делегация Украинской центральной рады после подписания ею мирного договора не оставила Брест-Литовск. Ей предстояло еще урегулировать вопрос жизни для руководства Рады — о военной помощи центральных держав. Правительство после отъезда из Киева не смогло надолго задержаться в Житомире: к городу с севера, юга и востока приближались большевизированные части. «К тому же, — вспоминал Христюк, — житомирская городская дума вынесла постановление, в котором недвусмысленно дала понять украинскому правительству, чтобы оно куда-нибудь уехало из Житомира, не подвергая населения опасности обстрела города большевиками» [98]. Народные министры и депутаты перебрались в Коро- стень, затем — в Сарны, где на заседании 30-31 января (12-13 февраля) официально признали необходимость военной помощи. Ее для сохранения национального лица власти рассчитывали получить в виде возвращаемых из австро-германского плена этнических украинцев бывшей российской армии, а также украинских (галицийских и буковинских) подразделений австро-венгерской армии. Эта идея получила такое распространение, что занявший Киев Муравьев попросил у советского военного начальства разрешения «сосредоточить весь Чехословацкий корпус ближе к австрийской границе, для загромождения пути австрийским украинским корпусам, на которые надеются еще Петлюры и Порши» [99]. Решено было составить специальную ноту и отправить ее с курьером в Брест, связь с которым по прямому проводу вскоре оказалась нарушенной. Правительство лишилось свежих данных о дальнейших действиях делегации [100]. Тем временем Севрюк и Левицкий выехали в Вену, где им в связи с обращением к Австро-Венгрии и Германии с просьбой о военной помощи против наступления большевистских сил было настоятельно предложено подписать еще один секретный протокол, ослабивший действие договора по важным для украинцев позициям. Одно условие протокола, подписанного Севрюком и австрийским посланником Визнером 5(18) февраля, касалось повышения степени секретности австрийского обязательства о превращении Восточной Галиции и Северной Буковины в коронный край. Согласно новому протоколу, украинская сторона должна была свой экземпляр этого документа передать на хранение в ведомство иностранных дел Германии до выполнения Австрией взятого на себя обязательства, которое, в свою очередь, должно было наступить только после выполнения правительством Украинской центральной рады принятых им условий мирного договора [101]. 4 марта состоялась передача украинского экземпляра документа, оформленная протоколом за подписями Сев- рюка, Левицкого, Визнера и Розенберга. Содержание документа в нем для большей секретности было зашифровано в туманных словах: «Определенные меры относительно охраны украинского населения в Австрии» [102]. Стоит сразу сказать, что через короткое время австрийское правительство обвинило украинских делегатов в разглашении секрета галицийским украинцам, и оригинал документа 16 июля был уничтожен в Берлине, освободив Вену от обязательства по Восточной Галиции и Северной Буковине [103]. Когда это случилось, украинский посол в Австро-Венгрии В.К. Липинский попытался деликатно заявить протест — «так же секретно, как секретно аннулирован договор». В ответ официальная Вена без церемоний разъяснила украинскому правительству, что не дело вмешиваться во внутренние дела Австрии (по поводу статуса Восточной Галиции и Буковины) государству, «основу которого заложили Австро-Венгрия и Германия и внутреннее строительство которого происходит под защитой и авторитетным влиянием обеих центральных держав» [104]. Пока же дипломаты Центральной рады были заняты завершением договора с государствами Четверного союза. Второй пункт протокола 5(18) февраля, напротив, предусматривал публичное оповещение о том, что указанная в основном договоре линия границы Украины с Польшей (в Холмщине и Подлесье) не является окончательной и по решению смешанной комиссии может быть сдвинута к востоку, «исходя из этнографических условий и пожеланий населения» [105]. Венским политикам, все еще рассчитывавшим присоединить к Австро-Венгрии бывшую «русскую» Польшу, это нужно было, чтобы сгладить недовольство поляков мирным договором с Украиной. Пока Севрюк и Левицкий находились в Вене, с ними по прямому проводу из Бреста связался Любинский, коротко сообщив, что вынужден немедленно подписать предложенное ему Гофманом обращение украинцев к немец кому народу за помощью против большевиков. Гофман будто бы принес готовый текст и сказал, что он уже печатается в Берлине. Украинскому делегату ничего не осталось, как подписать его. Так представил этот эпизод Зализняк со слов Любинского, от себя добавив, что «не знает, как было на самом деле, каковы были предшествующие разговоры Любинского с Гофманом» [106]. А в обращении среди прочего говорилось: «Мы глубоко убеждены в том, что немецкий народ, который любит спокойствие и порядок, не останется равнодушным, когда узнает про нашу беду. Немецкая армия, которая стоит против нашего северного врага, имеет силу, чтобы нам помочь и своим вмешательством защитить наши северные границы от дальнейшего вторжения врага» [107]. Под именем немецкого народа германские генералы оформили себе таким способом право свободно распоряжаться на территории Украины. 16 февраля (Совнарком принял новое — григорианское исчисление времени с 1(14) февраля 1918 года) германское командование через остававшегося в Бресте в качестве председателя комиссии по перемирию генерала А.А. Са- мойло известило советскую сторону о возобновлении с 18 февраля состояния войны [108]. В Петрограде не сразу этому поверили. Троцкий 17 февраля направил радиограмму в Берлин, Вену и Брест-Ли- товск: «.Нами получено сообщение от господина Самой- ло, будто г. генерал Гофман заявил 16 февраля, что с 18 февраля в 12 часов дня между Германией и Россией возобновляется состояние войны. Правительство Российской Республики предполагает, что полученная нами телеграмма не исходит от тех лиц, которыми подписана, а имеет провокационный характер, так как даже если допустить прекращение перемирия со стороны Германии, то предупреждение об этом. должно быть сделано за семь дней, а не за два дня.» [109]. Гофман ответил телеграммой в Совнарком с подтверждением своего уведомления. На созванном 17 февраля заседании ЦК РСДРП(б) пятеро из присутствовавших членов (Ленин, Сталин, Свердлов, Сокольников, Смилга) «высказались за немедленное предложение Германии вступить в новые переговоры для подписания мира», шестеро (Троцкий, Бухарин, Ломов, Урицкий, Иоффе, Крестинский) хотели «выждать, до тех пор, пока в достаточной мере не проявится германское наступление и. не обнаружится его влияние на рабочее движение». На утреннем заседании 18 февраля вновь за немедленное обращение к Германии высказались шесть человек, против — семь [110]. Немцы начали наступление в назначенный день на всех участках своего Восточного фронта и на северном участке сразу заняли Двинск. На украинском направлении 18 февраля с утра полк конницы и королевский полк самокатчиков (мотоциклистов), усиленный броневиками, двинулись на Луцк, где немецкие разъезды после полудня заблокировали вывоз российской артиллерии и инженерного имущества [111]. Российские фронтовые части оказались не слишком пригодны для организованного сопротивления, но если встречали препятствия, то вооруженной рукой прокладывали себе дорогу, нанося неприятелю заметный урон. В телеграмме из Киева 27 февраля сообщалось, в частности, что «в Ровно по занятии его германцами и гайдамаками, отступающая с фронта кавалерийская дивизия вдребезги. разбила части противника», у Шепетовки «части 6 сибирского корпуса, разбив противника, двинулись дальше» [112]. Некоторые из советских отрядов (численностью не более 25 тыс. человек [113]), так основательно потеснившие у власти Центральную раду, оказывали сопротивление, но их возможности были несравнимы с силами германских и вскоре присоединившихся к ним австро-венгерских дивизий, насчитывавших до 450 тыс. человек. Лишь 18 февраля вечером, когда в ЦК РКП(б) стали известны первые результаты немецкого наступления, предложение Ленина о немедленном обращении к Германии получило семь голосов (в том числе Троцкого) против пяти возражавших при одном воздержавшемся. Радиограмма в Берлин с протестом против германского наступления и выражением согласия подписать мир на условиях Четверного союза была направлена утром 19 февраля [114]. Но немцы потребовали письменного документа, который пришлось посылать с курьером. Германское наступление продолжалось. 22 февраля был опубликован написанный Лениным декрет Совнаркома «Социалистическое Отечество в опасности!» [115]. В первые дни неприятельского вторжения Сталин запрашивал украинское советское правительство в Киеве (через Харьков): «Почему Народный секретариат не дает о себе знать?», и сообщал далее: «Тактика на фронте, по общему мнению товарищей, должна выражаться [в] следующем: обороняться всеми силами, а там, где нет возможности обороны, взрывать все, что нельзя эвакуировать, портить дороги, беспокоить партизанскими набегами. Мы предлагаем принять к сведению. что голодные немецкие банды идут, между прочим, за хлебом и проч. продуктами, предлагаем немедленно приняться за вывоз на восток всех продуктов. Партизанские набеги советуем организовать незамедлительно. Артиллерийские и прочие склады должны быть эвакуированы в первую очередь, в том числе из Киева. Чего нельзя эвакуировать надо взорвать, чтобы ни один снаряд не попал в руки немцев» [116]. Стоит заметить, что такого рода тактика исходила от противников заключения мира. На заседании ЦК РСДРП(б) 17 февраля «за уничтожение всего имущества и военных материалов, полезных для Германии» высказались Бухарин, Ломов, Троцкий, Урицкий, Иоффе. Воздержались Ленин, Свердлов, Сокольников, Смилга, Крестин- ский. Сталин, выступавший за немедленное возобновление переговоров о мире, по этому вопросу не голосовал [117]. В разработке замысла тотального уничтожения имущества при отступлении активную роль играл Садуль, ратовавший за участие Франции в создании новой российской армии для продолжения войны. «Известно, с какой тщетной настойчивостью большевики обращались к нам за помощью в этой области. Был готов план, — писал он 19 февраля, сокрушаясь, что радиограмма в Берлин, посланная в этот день с утра, сделала ненужным этот план. — Предполагалось отступить, перерезать пути сообщения, взорвать склады боеприпасов, сжечь продовольственные склады и деревни, создать между нынешней линией фронта и центром России громадную пустыню. При этих мерах предосторожности Россия, защищенная зимой, распутицей, необъятностью своей территории, не может быть побеждена. Троцкий признал, что в случае необходимости придется оставить Петроград, Москву» [118]. Более того, Троцкий все еще хотел «воздействовать морально», «чтобы вышла политическая демонстрация» и с этой точки зрения видел даже некие глобальные выгоды в катастрофическом развитии событий. На решающем заседании ЦК 23 февраля он рассуждал: «Мы не были бы в плохой роли, если бы даже принуждены были сдать Питер и Москву. Мы бы держали весь мир в напряжении» [119]. 21 февраля в телеграмме Затонскому Сталин писал, что германское правительство не торопится с ответом, «чтобы до конца ограбить страну и удушить революцию. Положение более серьезное, чем оно могло бы вам показаться. немецкие банды хотят прогуляться от Питера до Киева и там, только там, в этих столицах, заговорить о мирных переговорах». Нарисовал он мрачную картину прежде, чем предложить путь, пока только намеком, к тактике, которая, по мысли большевистского руководства, помогла бы сохранить советскую власть на Украине. «Мне кажется, что договор старой Рады с немцами еще не аннулирован вами. Если это так, нам кажется, что вам не следовало бы торопиться», — осторожно заметил Сталин в этой телеграмме, полной невыполнимых призывов к решительной обороне. И потребовал незамедлительного ответа [120]. В ночь на 22 февраля ЦИК Советов Украины, обсудив «экстренные меры по обороне страны», решил объявить в Киеве осадное положение, создать комиссию по обороне с неограниченными полномочиями и выпустить «воззвание к населению и тем германским полчищам, которые двигаются на Киев для “наведения порядка”» [121]. В воззвании к населению, опубликованном 23 февраля, подчеркивалось, что «единый фронт. императора Вильгельма и изменников своему народу, украинских социал- демократов, Винниченок, Поршей и Петлюр» несет угрозу восстановления старых земельных и полицейских порядков. «Товарищи и граждане» призывались к партизанской борьбе. «Никакое соглашение невозможно, — романтически и максималистски заключали авторы воззвания. — Либо мы погибнем. либо продержимся до того момента, когда весь мир охватит пожар великой последней социальной революции» [122]. 22 февраля германские представители вручили советскому курьеру ответ на обращение Совета народных комиссаров, содержавший новые, еще более жесткие, чем ранее предъявленные в Бресте, условия, в том числе по украинскому вопросу, одному из важнейших, с точки зрения советских руководителей. При обсуждении на заседании ЦК 23 февраля немецких условий за их принятие высказались семь человек, против — четверо, и еще четверо воздержались, чтобы официально не создавать перевеса противников подписания договора, чреватого уходом Ленина со всех постов [123]. Оппоненты его не решились принять на себя всю полноту ответственности. 24 февраля в 4 час. 30 мин. на заседании ВЦИК Советов вследствие солидарного голосования большевистской фракции сторонникам принятия германских условий удалось провести свое решение, несмотря на сопротивление фракции левых эсеров. На следующий день был составлен запрос Совнаркома к губернским, уездным советам и земельным комитетам об отношении к подписанию немецких условий. В нем помимо самих условий были представлены обе точки зрения на проблему. «При дезорганизованной и разложившейся нашей армии, в панике бегущей от наступающих немецких войск, оставляющей в руках врага всю артиллерию и фураж, — излагался взгляд сторонников подписания, «це-ка большевиков с Лениным», — при остроте переживаемого нами продовольственного кризиса, при общем утомлении от войны никакая вооруженная борьба невозможна и может лишь погубить советскую власть. Действительной революционной задачей является организация сил, создание дисциплинированной армии, упорядочение железных дорог.» По мнению оппонентов — «це-ка левых эсеров», — подписание предложенных условий является ударом по движению трудящихся в Германии, Англии и Франции и «будет смертельным ударом по революционному движению, вызванному российской революцией в Украине, Литве, Финляндии, отрежет советский центр от [революционного] продовольственного центра, отдав хлебородную Украину во власть контрреволюционной Рады и австрийского империализма, лишит почвы все завоевания российской социальной революции — социализацию земли, право на продукт труда и принесет в жертву интересы интернациональной революции интересам национально-территориального охранения России» [124]. Потеря Украины волновала всех, не только левых эсеров. Так, Зиновьев, один из самых твердых сторонников скорейшего подписания мира, в самые критические дни считал, что если немцы «потребуют выдачи украинских рабочих», то есть ликвидации советской власти на Украине, это может стать препятствием к принятию такого мира [125]. Участница решающего заседания ВЦИК в ночь на 24 февраля член Петроградского совета Л. Ступо- ченко вспоминала потом, как редактор «Известий ВЦИК» Ю.М. Стеклов вопрошал: «А скажите, товарищ Ленин, как вы думаете исполнить пункт договора об отзыве наших войск из Украины? Бросим беззащитную страну на разграбление немцам?! Хитро прищуриваются глазки Ленина: — Из Украины войска отзовем по договору, только. там сам черт не разберет, где украинские войска, где русские. Очень возможно, что там вообще уже «русских войск» нет, а есть одна украинская армия. Присутствующие смеются» [126]. Было еще одно не оправдавшееся в дальнейшем предположение — что вне действия германских требований останутся образованная 17(30) января Одесская советская республика и провозглашенная на областном съезде Советов 30 января (12 февраля) Донецко-Криворожская республика (Харьковская, Екатеринославская губернии, Донецкий бассейн) как самостоятельная часть Российской федерации. Еще до составления этого запроса Сталин 24 февраля сообщил по прямому проводу народным секретарям Затон- скому и Ауссему о новых «зверских», по его словам, условиях мира, выделив те, которые касались Украины: от советского правительства требовалось немедленное заключение мира с Украинской народной республикой и очищение ее территории от русских войск и красногвардейцев, отвод военных судов Черноморского флота в русские гавани до заключения всеобщего мира или их разоружение, возобновление торгового судоходства в Черном и других морях, а также выполнение условий торговли, определенных украинским договором с Четверным союзом. Сообщив эти данные, Сталин конкретизировал тот призрачный и выбивавшийся из большевистской догматики план, на который он намекал в предыдущей телеграмме: «Нам кажется, что пункт об Украине означает не восстановление власти Винниченко (большевистское руководство не всегда принимало во внимание смену кабинета Украинской народной республики в январе 1918 года, по старой памяти называя его правительством ушедшего в отставку Винниченко. — И. М.), которая сама по себе не представляет для немцев ценности, а весьма реальный нажим на нас, рассчитанный на то, чтобы мы с вами согласились принять договор старой Рады, ибо немцам нужен не Винниченко, а обмен фабрикатами на хлеб и на руду». Украинским большевикам предлагалось, чтобы подчеркнуть «идейное политическое братство Юга и Севера», а также ради спасения советской власти на Украине параллельно с петроградской послать свою делегацию в Брест и там заявить, что «если авантюра Винниченко не будет поддержана австро-германцами, Народный секретариат не будет возражать против основ договора старой Киевской Рады». Свое сообщение Сталин заключил пожеланием: «Мы бы очень хотели, чтобы вы поняли нас и согласились с нами по этим кардинальным вопросам несчастного мира» [127]. В тот же день Народный секретариат совместно с ЦИК Советов Украины принял решение направить свою делегацию в Брест. По сообщению правительственной газеты, делегации поручалось уведомить австро-германских представителей, что «торговый мирный договор, заключенный с Центральной радой, может быть подписан и рабоче-крестьянским правительством при условии невмешательства австро-германцев во внутренние дела Украины. В случае же предъявления. требования о возвращении в Киев Центральной рады и Генерального секретариата украинская делегация уполномочена заявить, что рабоче-кресть янское правительство никогда не согласится выполнить это требование и. будет вынуждено в таком случае продолжать войну» [128]. Ауссем в ночном разговоре с Харьковом, тоже опубликованном в местной печати, изложил позицию украинских советских лидеров: «Старого мирного договора. конечно, не признаем, но готовы заключить аналогичный договор на условии невмешательства в наши внутренние дела. Согласны на вывод российских войск из УНР, но, конечно, категорически возражаем против вывода нашего Червоного казачества и Красной гвардии, сформированной на Украине» [129]. Делегация Народного секретариата — народные секретари большевик Затонский, левый эсер Терлецкий, член ЦИК Украины беспартийный крестьянин Екатеринослав- ской губернии Руденко и Неронович, член коллегии народного секретариата просвещения, член ЦК УСДРП и депутат Центральной рады — выехала из Киева 24 февраля, но в Петрограде делегатов Совнаркома уже не застала: им надо было спешить, так как немцы потребовали принятия своих условий в течение 48 часов. Петроградская делегация тоже была в новом составе: член ВЦИК Советов Г.Я. Сокольников — председатель, нарком внутренних дел Г.И. Петровский, Чичерин и Карахан. Иоффе поехал консультантом на тот случай, если бы удалось возобновить переговоры. Левые эсеры назначили консультантом в делегацию от своей партии помощника наркома земледелия Н.Н. Алексеева, по замечанию Зиновьева, «как будто мало смыслящего в этом вопросе» [130]. Однако Алексеев, как и Карелин, до Петрограда работал в харьковской организации левых эсеров и, по данным хорошо осведомленного П.А. Христюка, вместе с другим харьковчанином Качинским в декабре — январе налаживал сотрудничество российских и украинских левых эсеров [131]. Так что не исключено, что при сохранившейся важности украинского вопроса это назначение не было случайным. Украинские делегаты приехали в Петроград утром, в седьмом часу, и неудивительно, что после звонка в Смольный тотчас были приняты Лениным: Украина оставалась самым болезненным пунктом брестской ситуации. Троцкий тоже присутствовал при разговоре, но не проронил ни слова и, по свидетельству Затонского, имел такой изможденный вид, что делегат-крестьянин, подумав, что это от голода, оставил им с Лениным по белой булке из того, чем украинцы запаслись в дорогу. Ленин после общей беседы в отдельном разговоре с За- тонским посоветовал «не очень торговаться с немцами. Самое главное теперь получить передышку, чтобы они нас не задушили, пока мы бессильны» [132]. Но можно ли было ожидать, что украинское советское правительство с легкостью согласится отдать власть, которую только что отвоевало у Центральной рады? У Ленина, как видно, после встречи с украинскими делегатами не возникло уверенности на этот счет, и 2 марта он направил русской делегации в Брест телеграмму с вопросом: «Прибыла ли в Брест-Ли- товск делегация Народного секретариата Затонский, Тер- лецкий и Неронович? Сообщите, какова ее позиция» [133]. Однако украинские делегаты не появились в Бресте. Из Петрограда они были экстренно отправлены в оставшемся от царских времен салон-вагоне с отдельным паровозом. На последнем участке железной дороги оказался взорван мост, и им, как перед тем петроградцам, дальше пришлось добираться на лошадях. Псков уже заняли немцы, вокруг действовали белые офицерские отряды. Один из таких отрядов накануне совершил нападение на петроградских делегатов, прежде чем те попали в Брест. Прибывших 28 февраля украинцев никто не ждал, несмотря на то что 27 февраля в Брест-Литовск на имя Гофмана, а также председателю русской мирной делегации (копии — в Вену и в Берлин) последовала телеграмма за подписью Затонского. В ней сообщалось: «Де легация Народного секретариата Украинской Республики. находится в пути из Киева в Брест-Литовск для подписания мирного договора, заключенного с бывшей киевской Радой. Прошу принять меры к облегчению дальнейшего пути». На обороте листка с текстом — помета о том, что «радиограмма передана с радиостанции Таврического дворца на Царскосельскую радиостанцию в 18 ч. 55 м. Царскосельская радиостанция передала по назначению в Берлин, Вену и Брест-Литовск. Квитанцию получили в 19 ч. 23 м.» [134]. Комендант Пскова, по словам Затонского, «откормленный немецкий лейтенант с моноклем в глазу и стеком в руке», отказался пропустить их в Брест и разместил в конторе на станции под охраной двух солдат до получения специального распоряжения своего командования [135]. В конце дня 1 марта делегаты Народного секретариата, как описал потом Неронович (жить этому тридцатилетнему человеку оставалось совсем недолго. В конце марта 1918 года Неронович был схвачен на Полтавщине украинским отрядом под командой А. Шаповала и расстрелян [136]), решили «рассеять этот немецкий туман» и подали коменданту заявление «в решительных тонах» с требованием в течение трех часов «предоставить возможность дальнейшего следования для встречи с мирной делегацией Четверного союза» или «немедленного возвращения. за пределы линии немецких расположений». К ночи пришел ответ немецкого командования: «Следующее должно быть передано устно: “Присутствующие в Брест-Литовске представители Четверного союза, признав законным правительство УНР, не придают появлению упомянутых четырех господ никакого значения. Им предоставляется возвращаться в Петербург. Генерал-майор Гофман”» [137]. Хрупкая надежда ценой принятия на себя германских экономических требований сохранить на Украине советскую власть иссякла. 3 марта делегация Совнаркома подписала «продиктованный с оружием в руках» мир в том виде, как он был предложен, то есть с условиями о замирении с правительством Украинской центральной рады, признании его договора с Четверным союзом и выводе российских войск с украинской территории [138]. Начало германского наступления на Украине чрезвычайно воодушевило остававшуюся в Бресте делегацию Центральной рады. Она в те дни оказалась практически главным распорядительным центром украинской политики. Правительство Рады, опиравшееся на войско числом до 2 тыс. человек, лишенное связи с Брестом, не знало сперва, на каких основаниях началось немецкое вторжение, и лишь 8(21) февраля [139], в результате поездки своего военного министра к месту прибытия немецких частей и его встречи с германским генералом, получило информацию, что «все происходит в тесном контакте с украинской мирной делегацией в Бресте». На следующий день министры узнали, что в Ковеле формируется украинская дивизия и уже достигла численности в 800 новобранцев [140]. (Самостоятельно действовали отряд Петлюры и отряд генерала К.А. Приссовского. 9 марта военный министр А.Т. Жуковский докладывал коллегам, что рассчитывает составить войско численностью около 6 тыс. человек [141].) Наконец, 14(27) февраля народные министры получили от Севрюка телеграмму относительно возможности заключения мира с Россией с предложением выработать его условия. Правительство Центральной рады, еще скитавшееся от станции к станции в железнодорожном составе на Волыни, выработало условия и среди прочего с размахом начертало будущие границы Украины, включавшие «часть Кубани, часть Ростовского округа, Таганрогский округ, Черноморскую и Ставропольскую губернии, Путивльский уезд Курской губернии, четыре уезда Воронежской губернии, украинскую колонию в Сибири — Зеленый клин на Амуре. Крым остается под влиянием Украины. Обеспечить дело колонизации Сибири. Весь флот на Черном море (также и торговый) принадлежит только Украине» [142]. И еще. «Украинская народная республика в принципе признает возможным принять часть долга России, но не свыше 1/4. Поскольку Россия в течение долгого времени эксплуатировала при помощи своей финансовой политики Украину, то Украинская Народная Республика считает справедливым предоставить оплату этого долга России» [143], — так элегантно завершался перечень претензий. Стоит припомнить, что пока лидеры Центральной рады проектировали преобразование России в федерацию, они делали заявку на 1/3 мест в федеративном правительстве [144]. Подобным образом в апреле 1918 года представительство Центральной рады в Германии — обязанности посла там временно были возложены на Севрюка — предъявило претензию на российскую собственность за границей. «Украинцы претендуют на одну треть имущества, следовательно должны принять одну треть долгов», — писал в донесении из Берлина назначенный полпредом Иоффе, напомнив еще, что в этом случае возникает вопрос и об оставшемся на Украине огромном военном имуществе бывшей империи [145]. Предъявить России составленные кочующим правительством Центральной рады победоносные условия молодым украинским дипломатам не удалось, хотя они, как видно, обратились с этим к советским представителям сразу по прибытии последних в Брест. Глава советской делегации Сокольников в письме от 1 марта, не отрицая обусловленного германским ультиматумом обязательства заключить мир с Украинской народной республикой, объяснил «господину председателю украинской делегации. что советская делегация уполномочена на подписание договора с Четверным союзом, но не имеет полномочий на переговоры с делегацией украинского Совета народных министров» [146]. Оставаясь пока в расположении германского командования Восточного фронта, делегаты Центральной рады расширяли свою дипломатическую деятельность. 27 февраля они все трое, Севрюк, Любинский и Левицкий, подписали грозную радиограмму в Смольный: «По сообщению Генерального штаба украинской армии, большевики, оставшиеся в Киеве. угрожают, что на случай осады города Киева украинско-немецкими войсками они взорвут все вокзалы и публичные здания. Мы предупреждаем Вас, что за всякий вред, сделанный большевиками в Киеве, будут отвечать своею жизнью все большевистские части, попавшие в плен» [147]. Предупреждение оказалось излишним. Украинскому советскому правительству не удалось организовать оборону Киева: в городе осложнилась социальная ситуация, возник острый продовольственный кризис, среди военных имели место трения между отрядами различного происхождения; штаб по мобилизации в социалистическую армию не успел как следует развернуться. 26 февраля неожиданно пришла весть, что организованные силы противника от Фастова приближаются к Киеву. В последнем воззвании Народного секретариата к киевлянам, озаглавленном «Граждане — к порядку, революционеры — под ружье!», говорилось: «Положение серьезно. они уже не очень далеко от Киева. Правительство Украины еще остается на своем посту». Исполком Киевского совета, часть ЦИК Советов Украины и Народный секретариат действительно еще были в Дарнице [148], но скоро вынуждены были отойти, не дожидаясь столкновения с частями Центральной рады, предварявшими марш германских дивизий в качестве национально-политической декорации. Народный секретариат переехал сначала в Полтаву, затем в Екатеринослав и, наконец, в Таганрог, где 18 апреля был преобразован в Бюро по руководству повстанческой борьбой в тылу у оккупантов. В марте — начале ап реля немецкие и австро-венгерские войска заняли всю территорию Украины. Ликвидация Украинской советской республики 1917-1918 годов явилась для украинских большевиков и советского правительства России одним из тяжелейших последствий Брестского мира. Но и торжество руководящей группы Центральной рады оказалось коротким. Возвращение в столицу не означало преодоления внутреннего кризиса власти УЦР и расширения ее общественной опоры. Напротив. «Рада. опирается теперь на немецкие штыки», — констатировал в докладе для командования Восточного фронта немецкий публицист К. Росс, прибывший на Украину в первых рядах немецких войск. В представленном им срезе социальной ситуации отмечались большевистские настроения украинских рабочих, как и значительной части демобилизованных солдат, малая популярность в народе национальной проблематики. «Украинская самостийность, на которую опирается Рада, — писал Росс, — имеет в стране очень слабые корни. Главным ее защитником является небольшая группа политических идеалистов. Главный интерес крестьян — о наделении землей. Если Рада что-либо изменит в III или IV Универсалах — о земле, то крестьяне пойдут за большевиками. Лозунг большевиков «Бери, все твое» очень заманчив» [149]. Живой иллюстрацией к этим социологическим выкладкам является «сценка с натуры», как назвал ее автор, — разговор группы крестьян села Бухня Сквирского уезда на Киевщине в момент приближения немецких войск: «Центральная рада — это буржуи. Они нас обкрутили. Там заправляет Грушевский, буржуй, австрияк.» — «Надо разогнать эту Центральную раду. Она приведет к нам помещиков, которые с нас шкуру сдерут». — «Надо слушать большевиков. Они нам все дадут. Помещиков вырежут, а людям дадут кому что надо». — «Да. Вот у меня хаты нет, так где-нибудь в помещичьей усадьбе и дадут. Мне уже даже говорили «перебирайся», да только я побоялся, потому что Центральная рада немцев приведет. А вот как большевики победят, так будет хата». — «А то выдумали какую-то Украину. На черта она сдалась. Ничего о ней не слышали, и вот на тебе. Пусть лучше будет одна Россия, лишь бы всюду большевики были». — «Вот и мой в какие- то гайдамаки пошел, — откликнулась немолодая женщина. — Сбежал. Может уже и в живых нет». — «Черт знает что делается. Тот большевик, тот гайдамак. Может они все гайдамаки.» — «Да я сам бы на ту Центральную раду пуль с 20 с большой охотой выпустил бы.» — «Да что ты болтаешь? — отзывается. немолодая женщина. — Мой зять член в Центральной раде, а ты бы в него стрелял?!» — «Глупый ваш зять, вот и пошел в ту Центральную раду». — «Ты, я смотрю, очень умный, — отвечает женщина. — Если бы Раду поддержали, уже было бы все в порядке». — «Вот подожди, увидишь, какой будет порядок, если вернутся паны». — «Не слышите, что ли? В Билынивке стреляют из пушек. Немцы идут. Вот теперь помещики с нас шкуру сдерут.» [150]. Христюк, видный деятель Украинской партии социали- стов-революционеров, привел эти диалоги в подтверждение своего тезиса о том, что украинских крестьян нельзя было отнести к осознанным приверженцам большевизма, но при этом оставил в стороне тот факт, что именно на эту партию, выступавшую как политическое представительство крестьянства, ложилась морально-политическая ответственность за неподготовленность крестьян к рационально обоснованному политическому выбору. В равной мере это относится и к тем российским партиям и политическим направлениям, которым народ предпочел большевиков. Стремлению крестьян к земельному переделу противостояли интересы крупных и средних земельных собственников, которые после формального восстановления власти Центральной рады получили мощную опору в лице германской армии. «Многочисленные поляки, прежде всего экспроприированные крупные землевладельцы завязывают отношения с штабом и ведут травлю против Рады», — заметил в своем докладе К. Росс [151]. Главное же — принцип социализации земли, провозглашенный Центральной радой в январе 1918 года, оказался в резком противоречии с целями центральных держав на Украине. При очевидной административной беспомощности украинской власти проведение этого принципа в жизнь грозило срывом весеннего сева и в дальнейшем — невыполнением поставок по договору. К. Росс так описывал состояние администрации: «Нет никакой центральной власти, захватывающей более или менее значительную территорию. Отдельные области, города, уезды, даже села и деревни. Власть в них принадлежит различным партиям, авантюристам и диктаторам. Можно встретить деревни, опоясанные окопами и ведущие друг с другом войну из-за помещичьей земли. Отдельные атаманы властвуют в областях. В их распоряжении. пулеметы, орудия, бронированные автомобили.» [152]. 6 апреля главнокомандующий германскими войсками на Украине фельдмаршал Г. Эйхгорн от своего имени издал приказ, срочно распространенный по селам, с предписанием произвести полный засев сельскохозяйственных площадей. Причем крестьянам разрешалось взять земли не больше, чем в настоящий момент смогли бы обработать. Иначе — строгое наказание. Образовавшиеся таким путем излишки площадей земельные комитеты должны были вернуть для засева помещикам, предоставив им инвентарь, посевной материал и прочее [153]. Украинское правительство сначала не обратило должного внимания на этот приказ. Только через неделю в ответ на запрос одного из депутатов в Малой раде послышались далекие от понимания печальной действительности протесты против «самовольного вмешательства германского и австро-венгерского высшего командования в социальнополитическую и экономическую жизнь Украины» [154]. Германский посол на Украине А. Мумм в личной беседе незамедлительно разъяснил Грушевскому, Голубовичу и Любинскому, назначенному к тому времени управляющим министерством иностранных дел, что без германской военной помощи никто из них не задержался бы на своих постах [155]. С этого времени дни Центральной рады были сочтены. К развязке подтолкнуло нелепое и курьезное похищение банкира А.Ю. Доброго, имевшего обширные деловые отношения с немцами. Украинские министры, не найдя повода для официального ареста банкира, организовали через подставных лиц его нелегальный захват, вывоз из Киева и содержание в вагоне на железнодорожной станции в Харькове. Эйхгорн на исчезновение нужного немцам человека отреагировал приказом от 25 апреля об охране Киева — с введением германского полевого суда, запретом уличных сборищ, агитации и так далее [156]. 27 апреля на заседании Малой рады депутаты бурно возмущались таким вмешательством во внутреннюю жизнь Украины. Глава правительства Голубович в своем докладе утверждал, будто действия военного командования расходятся с политикой германского правительства в отношении Украины, и предлагал довести это до сведения Берлина [157]. На следующий день во время продолжавшихся дебатов к зданию Центральной рады подошла рота немецких солдат и перекрыла подходы к нему с двух сторон улицы, напротив входа был установлен броневик. Солдаты с пулеметами, револьверами и винтовками наизготовку ворвались в здание. В зале заседаний перед столом президиума немецкий офицер «именем германского правительства» приказал всем присутствующим поднять руки вверх. «Halt! Руки вверх!» — кричали солдаты и стучали прикла дами об пол. Приказ выполнили все, кроме председателя Грушевского. Офицер зачитал список подлежавших аресту министров — военного, внутренних дел, земледелия и иностранных дел. В зале оказались и были арестованы только Любинский и директор департамента в министерстве внутренних дел. Позже арестовали военного министра и жену министра внутренних дел. Всех присутствовавших на заседании переписали, произвели личный обыск и по одному выпустили из зала [158]. 29 апреля Малая рада сразу в трех чтениях приняла конституцию — «Статут о государственном строе, правах и вольностях Украинской Народной Республики», а делегация во главе с Голубовичем направилась к германскому послу с заявлением о согласии в случае надобности сменить правительство и в земельном законе поднять неотчуждаемый максимум до 30 десятин. Но, по словам посла Мумма, было уже поздно [159]. В этот день проходивший в Киеве съезд земельных собственников избрал гетманом Украины потомка старинного украинского гетманского рода, бывшего генерала императорской свиты П.П. Скоропадского. «Историческое имя, хотя бы — германопослушный подголосок немецких генералов», — охарактеризовал политический облик генерала Иоффе [160]. Это был государственный переворот с отменой республиканского строя и «воскрешением политической археологии — гетманства» [161]. После этого стало еще яснее, что со времени заключения мирного договора с государствами Четверного союза украинская власть держалась исключительно благодаря австро-германскому военному присутствию. Перед общественным мнением германское правительство пыталось оправдать неприглядную роль своего военного командования в насильственной смене власти на Украине. Так, вице-канцлер заявил в комиссии рейхстага, сообщал Иоффе из Берлина 9 мая 1918 года, будто «на Украине был открыт «заговор», к которому принадлежал один из членов Малой рады; заговорщики проектировали «сицилианскую вечерю» в отношении германских офицеров. Этим-де объясняется предварительный арест Рады. Что касается переворота, то и в прессе, и в комиссии дело изображают так, будто это чисто внутренний переворот» [162]. С поражением Четверного союза в мировой войне пал гетманский режим, было утрачено единственное территориальное приобретение Брестского договора — Холм- ский округ, отошедший к Польше. Вена еще до того освободила себя от обязательства в отношении Восточной Галиции и Северной Буковины. С распадом Австро-Венгрии украинское население этих областей предприняло решительную, но неравную борьбу за собственную государственность [163]. Украинская народная республика была восстановлена после бегства гетмана. Но республиканские лидеры не смогли обеспечить ее дальнейшего полнокровного существования в своей системе социальных и политических ценностей. Вовлеченная в орбиту Гражданской войны Украина в результате обрела формат национальной республики в составе Советского Союза. В рамках этого государства с присоединением в 1939-1940 годах под именем Западной Украины бывшей Восточной Галиции, Северной Буковины и в 1945 году — Закарпатья осуществилась стратегическая цель украинского национального движения со времени его зарождения — сведение всех украинских этнических земель в «соборную Украину». Не принесли подписанные в Брест-Литовске договоры ожидаемых преимуществ государствам германской коалиции, которые в начале 1918 года и дипломатическим путем, и военной силой добивались ликвидации своего Восточного фронта и использования экономического потенциала контрпартнеров. В конце того же года все брестские договоренности потеряли силу. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Зал1зняк М. Моя участь у мирових переговорах в Берестю Литовському // Берестейський мир. З нагоди 10-тих роковин. Спомини та матер1али. — Льв1в, 1928. С. 121-123. 2. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 463. Л. 109. 3. Зал1зняк М. Моя участь у мирових переговорах в Берестю Литовському // Берестейський мир. З нагоди 10-тих роковин. Спомини та матер1али. —Льв1в, 1928. С. 123. 4. Гофман М. Война упущенных возможностей. С. 133. 5. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. — М., 1968. Т. 1. С. 270. 6. Цит. по: Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. — 1925. — № 2. — С. 30-31. 7. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 463. Л. 109. 8. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 1. 9. Дорошенко Д.И. Война и революция на Украине // Историк и современник. — Берлин, 1922. — Т. V. С. 118, 120. 10. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 321. 11. Там же. С. 322. 12. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 585. Л. 10-а. 13. Там же. Л. 9. 14. Там же. Ф. 8415. Оп. 1. Д. 12. Л. 242; опубликовано — Директивы командования фронтов Красной Армии 1917-1922. — М., 1971. Т. 1. С. 41. 15. ГАРФ. Ф. 8415. Оп. 1. Д. 22. Л. 125. 16. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 48-49. 17. Цит. по: Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. — 1925. — № 2. — С. 31. 18. Цит. по: Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. — 1925. — № 2. — С. 29-35; РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 463. Л. 106-112; УЦР. Т. 2. С. 120-121. 19. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Ли- товске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. — М., 1968. Т. 1. С. 277-278, 280. 20. Там же. С. 289. 21. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 — январь 1919). — М., 1990. С. 181. 22. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 146-150. 23. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 6. П. 87. Л. 36-37. 24. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 175. 25. Чернин О. В дни мировой войны: Мемуары. — М.-Пг., 1923. С. 266. 26. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 90. Л. 11-12; Ленинский сборник. — М.-Л., 1931. Т. XI. С. 24. 27. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 51. 28. РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2448. Л. 13. 29. Там же. Ф. 71. Оп. 35. Д. 463. Л. 104-105. 30. Там же. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2448. Л. 12-13. 31. Шульгин В.В. 1917-1919 // Лица: Биографический альманах. — М.-СПб., 1994. Т. 5. С. 192. 32. УЦР. Т. 2. С. 157. 33. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 30, 31. 34. Чернин О. В дни мировой войны: Мемуары. — М.-Пг., 1923. С. 267. 35. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 160-161. 36. Там же. Л. 164, 165. 37. Там же. Л. 166. 38. Чернин О. В дни мировой войны: Мемуары. — М.-Пг., 1923. С. 267. 39. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 32. 40. Там же. Л. 20. 41. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 585. Л. 16. 42. Христюк П. Зам1тки i матер1али до юторп украТнськоТ рево- люц1Т 1917-1920 рр. — Вщень, 1921. Т. 2. С. 128. 43. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5362. Л. 1. 44. Там же. Д. 5332. Л. 1-4. 45. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 52. 46. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4546. Л. 1. 47. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 489. Л. 3-об. 48. RerhandlQngen des Reichstags XIII Legislaturperiode II Session. Band 311 Stenographishe Beriehte. — Berlin, 1918. S/4002. 49. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 463. Л. 113. 50. Там же. Л. 113-116. 51. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 90. Л. 10. 52. Там же. Л. 13. 53. Там же. П. 88. Л. 50. 54. Седьмой экстренный съезд РКП(б): Стенографический отчет. — М., 1962. С. 66. 55. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 89. Л. 40. 56. Мирные переговоры в Брест-Литовске с 9(22) декабря 1917 г. по 3(16) марта 1918 г. — М., 1920. Т. 1. С. 176. 57. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 56. 58. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 120. Л. 1-4. Опубликовано частично: Антонов-Овсеенко В.А. Записки о гражданской войне. Т. 1. С. 272. 59. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 34. Д. 96. Л. 142-144. 60. Мирные переговоры в Брест-Литовске с 9(22) декабря 1917 г. по 3(16) марта 1918 г. — М., 1920. Т. 1. С. 182-184. 61. Фокке Д.Г. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии (Мемуары участника Брест-Литовских мирных переговоров)// АРР. — М., 1993. Т. 20. С. 190. 62. Гофман М. Война упущенных возможностей. С. 133-134. 63. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Ли- товске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. — М., 1968. Т. 1. С. 309. 64. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 58. 65. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Ли- товске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. — М., 1968. Т. 1. С. 309, 312. 66. Там же. С. 312-313. 67. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 182; АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 89. Л. 42. 68. Гофман М. Война упущенных возможностей. С. 134. 69. Фокке Д.Г. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии (Мемуары участника Брест-Литовских мирных переговоров) // АРР. — М., 1993. Т. 20. С. 190-191. 70. АВП РФ. Ф. 028. Оп. 1. Д. 1. П. 1. Л. 16-об. 71. Там же. Ф. 04. Оп. 13. Д. 987. П. 70. Л. 26. 72. Там же. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 60. 73. Там же. Л. 59. 74. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 332. 75. Там же. 76. Там же. С. 336. 77. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 51. 78. Седьмой экстренный съезд РКП(б): Стенографический отчет. — М., 1962. С. 67. 79. Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б) август 1917 — февраль 1918. — М., 1958. С. 190-191. 80. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 — январь 1919). — М., 1990. С. 177. 81. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 64-66. 82. Мирные переговоры в Брест-Литовске с 9(22) декабря 1917 г. по 3(16) марта 1918 г. — М., 1920. Т. 1. С. 206-208. 83. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 112. П. 8. Л. 6. 84. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 114. Л. 1; Д. 115. Л. 1. 85. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 — январь 1919). — М., 1990. С. 188. 86. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 88. Л. 62, 63, 67; РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 44. Л. 21. 87. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 178. 88. Там же. Л. 179, 180. 89. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 — январь 1919). — М., 1990. С. 189. 90. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 187; Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 364. 91. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 185, 186. 92. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 10. Д. 286. Л. 80. 93. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 188-191. 94. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 364. 95. РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 56. Л. 75. 96. Там же. Ф. 71. Оп. 19. Д. 286. Л. 80. 97. Троцкий Л. Моя жизнь. С. 362-363, 379. 98. Христюк П. Зам1тки i матер1али до ютори украТнськоТ рево- люци 1917-1920 рр. — Вщень, 1921. Т. 2. С. 137-138. 99. РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 56. Л. 80. 100. УЦР. Т. 2. С. 153-155. 101. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 463. Л. 117; УЦР. Т. 2. С. 156. 102. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 412. Л. 166-167. 103. Попик С.Д. Таемниця Брест-Литовська: до питання про ав- стро-украТнський протокол 1918 року // Питання ютори нового та нов^ного часу. — Чершвф, 1994. Вип. 3. 104. Цит. по: Солдатенко В. СторЫка з дипломатично' бюграфи B. Липинського // В'ячеслав Липинський в ютори УкраТни. — КиТв, 2002. С. 182-184. 105. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 463. Л. 117-118; УЦР. Т. 2. C. 156. 106. Зализняк М. Моя участь у мирових переговорах в Берестю Литовському // Берестейський мир. З нагоди 10-тих роко- вин. Спомини та матерiали. — Львiв, 1928. С. 135. 107. Цит. по: Винниченко В. Вщродження наци. — КиТв-Вщень, 1920. Т. 2. С. 292-293; РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 463. Л. 141. 108. ДВП СССР. Т. 1. С. 105. 109. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 1114. Л. 174. 110. Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б) август 1917 — февраль 1918. — М., 1958. С. 194-195, 199. 111. РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2427. Л. 13. 112. Там же. Ф. 71. Оп. 35. Д. 413. Л. 372-373. 113. Iсторiя УкраТни. Нове бачення. — КиТв, 1996. Т. 2. С. 45. 114. ДВП СССР. Т. 1. С. 106. 115. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 357-358. 116. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4496. Л. 1; Д. 4498. Л. 1. 117. Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б) август 1917 — февраль 1918. — М., 1958. С. 191-192. 118. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 — январь 1919). —М., 1990. С. 190. 119. Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б) август 1917 — февраль 1918. — М., 1958. С. 202, 212, 221. 120. РГАСПИ. Д. 207. Л. 2-3; Сталин И.В. Сочинения. — М., 1954. Т. 4. С. 39-40. В публикации адресатом указан Народный секретариат Украинской Советской республики. 121. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 34. Д. 96. Л. 250. 122. Там же. Л.245-248. 123. Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б) август 1917 — февраль 1918. — М., 1958. С. 211-218. 124. Ленинский сборник. — М.-Л., 1931. Т. XI. С. 61. 125. Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б) август 1917 — февраль 1918. — М., 1958. С. 211-218. 126. Ступоченко Л. В Брестские дни (воспоминания очевидца). — М., 1926. С. 25. 127. РГАСПИ. Ф. 557. Оп. 1. Д. 125. Л. 1-2-об. Опубликован с незначительными сокращениями и адресацией Народному секретариату — Сталин И.В. Сочинения. — М., 1954. Т. 4. С. 41-44. 128. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 34. Д. 96. Л. 304-306. 129. Там же. Оп. 35. Д. 413. Л. 362. 130. Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б) август 1917 — февраль 1918. — М., 1958. С. 222. 131. Христюк П. Зам^ки i матерiали до юторп украТнськоТ революцп 1917-1920 рр. — Вщень, 1921. Т. 2. С. 124. 132. Затонський В. Уривки з спогадiв про украТнську рево- люцю // Лтепис Революцп. — 1929. — № 4. — С. 119. 133. Ленин В.И. Неизвестные документы. С. 228. В комментарии к документу публикаторы ошибочно назвали местом приема Лениным делегации Народного секретариата Москву. 134. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 1114. Л. 175-175-об. 135. Затонський В. Уривки з спогад1в про украТнську рево- люцю // Л1топис Революци. — 1929. — № 4. — С. 120. 136. Мазепа I. УкраТна в огн1 й бур1 революци 1917-1921. — Прага, 1942. Т. 1. С. 47. 137. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 413. Л. 266-270. 138. ДВП СССР. Т. 1. С. 117-119. 139. Малая рада УНР приняла григорианский календарь с 16 февраля (1 марта) 1918 г. — УЦР. Т. 2. С. 165. 140. Там же. С. 157, 159. 141. Там же. С. 187. 142. Там же. С. 167. 143. Там же. 144. Рубач М. К истории конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой (декабрь 1917 г.) // Летопись революции. — 1925. — № 2. — С. 63. 145. АВП РФ. Ф. 04. Оп. 13. Д. 987. П. 70. Л. 11-об-12. 146. Там же. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 103. Л. 22, 23. 147. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 109. Л. 11. Выделено было, очевидно, получателями. 148. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 34. Д. 96. Л. 317-332, 344-345; Д. 101. Л. 61. 149. Доклад начальнику оперативного отделения германского Восточного фронта о положении дел на Украине в марте 1918 г. // АРР. — М., 1991. Т. 1. С. 289. 150. Христюк П. Зам1тки i матер1али до ютори украТнськоТ рево- люци 1917-1920 рр. — Вщень, 1921. Т. 2. С. 136-137. 151. Доклад начальнику оперативного отделения германского Восточного фронта о положении дел на Украине в марте 1918 г. // АРР. — М., 1991. Т. 1. С. 289. 152. Там же. С. 288. 153. УЦР. Т. 2. С. 347. 154. Там же. С. 273. 155. Крах германской оккупации на Украине (по документам оккупантов). — М., 1936. С. 42-43. 156. Там же. С. 52. 157. УЦР. Т. 2. С. 314-317. 158. Там же. С. 317-325; Крах германской оккупации на Украине (по документам оккупантов). — М., 1936. С. 53-58. 159. УЦР. Т. 2. С. 326-330; Винниченко В. Вщродження наци. — КиТв-Вщень, 1920. Т. 2. С. 323-326. 160. АВП РФ. Ф. 028. Оп. 1. Д. 1. П. 1. Л. 20. 161. Могилянский Н.М. Украина во время войны. — ГАРФ. Ф. 5787. Оп. 1. Д. 22. Л. 3. 162. АВП РФ. Ф. 04. Оп. 13. Д. 987. П. 70. Л. 32. 163. Подробнее см.: Михутина И.В. Западно-Украинская народная республика // Славяноведение. — 2006. — № 1.