ВТОРАЯ ВЕЛИКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ: ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Публикуемое произведение — первая часть трилогии. В ней обсуждается, каким образом национально-интернациональные формы и правила «легитимного господства» (Макс Вебер) разрушаются и заново переписываются в процессе глобальной силовой игры между мобильным капиталом, государствами и социальными движениями. Книга отвечает также на вопрос, как «морально, интеллектуально и политически приготовиться к встрече <...> правопопулистских перемен», нарастающих с ростом социальных проблем глобального масштаба — изменением климата, разрушением окружающей среды, многочисленными рисками, миграцией, непредвиденными или негативными следствиями генной инженерии и технологических инноваций. Автор уверен, что, «когда мировое внутриполитическое пространство власти будет концептуально и политически освоено вне старых категорий национального и интернационального, откроются <...> перспективы космополитического обновления политики и государства». Он ищет новую методологию, которая позволит это осуществить, и называет ее «критической теорией с космополитической целью». Но не будем спешить с выводами, ибо космополитизм понимается Беком совсем не так, как его обычно трактуют. В данной книге космополитизму уделено большое внимание и как методологии исследования, предполагающей признание инаковости другого, и как политической стратегии, которая отказывается быть эгоистичной: в условиях взаимозависимости стран и народов все, что происходит где-то далеко, влияет на остальную часть мира, в том числе и на Запад.

Вторая книга трилогии, которая пока не завершена, будет названа, как сообщает автор, «Космополитический взгляд, или Мир — это война».

Задачи данной книги, таким образом, чрезвычайно амбициозны в хорошем смысле этого слова. Они включают осознание настоящего посредством его сравнения с прошлым и прогнозирование предполагаемого будущего. Сознавая нелинейность социальных процессов в ходе всеобщих трансформаций, Бек не анализирует возможных сценариев будущего, а говорит преимущественно о желательном. Каким станет будущее, зависит от способности посмотреть сегодня на общество иначе, считает он. В 1800 г. классик немецкой философии Фихте в работе «Замкнутое торговое государство» писал, что в замкнутом торговом государстве нет свободы, но есть порядок. В «разомкнутом» (открытом) торговом государстве есть свобода, но нет порядка. Создается непрерывно качающийся «маятник» преобладания либо свободы, либо порядка. Как изменить ситуацию? Фихте сказал тогда: «Надо помыслить общество иначе». Сегодня Бек, рассматривая «маятник» новой эпохи «национальное» — «глобальное», по существу, также призывает изменить взгляд на общество, сетку категорий, сквозь призму которых мы смотрим на него. Сутью же нового взгляда Бека является отказ от «методологического национализма», ограничивающего понимание общества его национально-государственными границами и рассматривающего государство в национальной изоляции, и переход к «методологическому космополитизму », позволяющему говорить о человеческом обществе в целом, о связи локального общества со всем человечеством и всеми обществами, отрицания либерального толкования Запада как центра (Бек-критик неолиберализма, признающий важность интереса и внимания ко всем странам и народам Земли).

Работа Бека велика по объему и весьма сложна по построению. В ней рассматривается много тем и проблем. Для российского читателя она особенно интересна своей конструктивистской направленностью, осмыслением глобализации, экономического господства, но вых форм эксплуатации, раскрытием сути потребительского общества и предположением о появлении новых социальных движений, которые подорвут его основы, описанием перспектив мультикуль- турализма и перспектив Вестфальской системы национальных государств, новой трактовкой космополитизма.

Книги такого масштаба сегодня редки — слишком велик риск генерализаций, концептуальных построений и теорий будущего мегатренда из-за высокой скорости изменений, происходящих как в каждой отдельной стране, так и в мире в целом, и возможности смены траекторий развития событий. На наших глазах некоторые выдающиеся гипотезы потерпели поражение. Так случилось с социологией знания Штарнбергской группы (Германия), утверждавшей, что фундаментальные исследования завершены и начался переход к формированию теорий только под влиянием внешних целей (экономических, медицинских, военных, экологических и пр.). Неоправданно сбрасывались со счетов учения и ученые, стоящие по ту сторону двух радикальных идеологий — коммунизма и неолиберализма. Как пишет Дж. Арриги, «есть поучительная ирония в том, что с исчезновением социалистического лагеря и наступлением либеральной гегемонии 1990-х гг. броделевские исследования оказались сданы в запасники. В интеллектуальных запасниках тогда оказались и коммунист Грамши, и христианский социалист Поланьи, и даже пессимистический австрийский консерватор Шумпетер. Все они оказались излишними в эпоху полной и окончательной победы капитализма <...>. Распад одной идеологической ортодоксии привел к бурной колонизации интеллектуального пространства ортодоксией противоположного знака»1.

Называемые Арриги фигуры стали возвращаться, и даже с триумфом. Некоторые концепции, мало замеченные в момент их появления и недостаточно известные долгие годы спустя, получают вторую жизнь. Вышедшая в 1944 г. книга Карла Поланьи «Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени»2 становится все более и более актуальной. Индекс ее цитируемости сегодня невероятно высок, хотя совсем недавно мало кто о ней знал.

Ниже мы проследим связь произведения Бека с этой книгой, на которую указывает он сам.

Фернан Бродель, Антонио Грамши, Йозеф Шумпетер приобрели актуальность. Возник интерес к концепции политического у Карла Шмитта, тоже забытого и даже политически скомпрометированного.

Появились исследователи, стоящие по ту сторону конфронтации коммунизма и неолиберализма и пытающиеся найти новые объяснения и новые идеологии. Среди них — Ульрих Бек. Он работает не только как ученый, им предпринимается попытка создания новой идеологии за пределами национализма, коммунизма, социализма,, неолиберализма, перспективы которой ему видятся в идеологии космополитизма.

Долголетие концепций зависит не только от того, насколько точно они схватили свою эпоху, прошлое или предвидели будущее, от политических обстоятельств их времени и их последующих изменений, но еще и от факторов, относящихся к особенностям философских или научных сообществ. Макс Вебер и Эмиль Дюркгейм, живя в одно и то же время, игнорировали друг друга. Их разделяли мировоззренческие позиции и исследовательские программы — культурцентристская у Вебера, объяснявшего развитие капитализма из протестантской этики, и натуралистическая у Дюркгейма, по мнению которого разделение труда было источником «органической солидарности» обществ, имевших специализацию труда, трактовавшуюся им как причина формирования своего рода специализированных органов социума.

Ульрих Бек — профессор Мюнхенского университета. Но его профессиональная самоидентификация как социолога не совсем точна.

Он относится к социальным теоретикам междисциплинарного плана, в значительной мере является социальным философом. В Германии, представленной миру такими крупными философами, как Карл-Отто Апель и Юрген Хабермас, Бек мог получить признание при взаимодействии с ними и при опоре на них. Однако из книги в книгу составляемый им в предисловиях список немецких исследователей, повлиявших на его деятельность, включает Ральфа Дарендорфа и ряд непосредственно связанных с Беком немецких коллег. О Хабермасе имеется следующее упоминание в Предисловии к данной книге: «Последним в ряду (названных Беком ученых, повлиявших на его деятельность. — Авт.) по порядку, но не по значению нашел время обговорить со мной ранний вариант (данной книги.—Авт.) Юрген Хабермас». Имеется еще несколько упоминаний о Хабермасе. Но и при этом не возникает впечатления, что Бека и Хабермаса связывают тесные научные взаимоотношения, что было бы возможно и по роду их деятельности (Бек — теоретик-социолог, Хабермас — социальный философ), и по сходству их теоретических интересов.

Бек обращается преимущественно к англосаксонской традиции. Его идею рефлексивной модернизации поддерживают Энтони Гидденс, Скотт Лэш, с которыми он совместно публикует книгу, он общается с Дэвидом Хелдом, Стэнли Коэном и многими другими английскими и американскими исследователями, вводящими его работы в круг англоязычной научной литературы, читаемой во всем мире. Несомненны и даже более успешны англосаксонские связи Хабермаса, и количество переводов его произведений на английский язык превосходит количество изданий Бека за границей. Хабермас преподавал в США, участвовал в многочисленных международных конгрессах. Но при этом он остается выдающимся немецким философом, в то время как Бек безусловно перешагнул национальные границы и внес свой вклад в англосаксонскую социально-философскую и социологическую традицию, живя в Германии и являясь немцем. В опыте такой биографии космополитические элементы его картины мира приобретают доминирующее значение. Однако его противостояние неолиберализму меняет сложившийся взгляд на космополитизм как признание универсальности и приемлемости для всех западных ценностей и западного образа жизни.

Труды Ульриха Бека в России

Ульрих Бек принадлежит к числу ученых, в творчестве которых имеется сильный кумулятивный элемент — накопление результатов, ведущих к новому знанию. Его нельзя упрекнуть в повторах, ибо всякий раз повторяющиеся сюжеты и темы наращиваются новыми объяснениями и помещением проблемы в новые контексты. Поэтому представляется важным осветить идеи его предыдущих работ, изданных в России, ибо в новой книге просматривается их роль в осмыслении глобального процесса и его воздействия на локальные трансформации.

Бек хорошо известен российскому читателю. В 1994 г. его статья «От индустриального общества к обществу риска», изданная на Западе в 1992 г., была опубликована в журнале «Thesis» под редакцией

А. В. Полетаева и И. М. Савельевой. Бек показывал здесь, что анализ риска — это не только проблема безопасности технологий, экологическая проблема, но и задача социальных теоретиков. Он ставил целью объединение усилий ученых, политиков и практиков в достижении предсказуемой безопасности перед лицом открытого и неопределенного будущего. Показывая, что риски могут перерасти в опасные угрозы, Бек критиковал «организованную безответственность» в отношении атомных, химических, генетических и экологических угроз.

Идеи этой статьи конкретизировали теоретические положения уже вышедшей в Германии книги Бека «Общество риска. На пути к другому модерну» (1986), переведенной и опубликованной издательством «Прогресс-Традиция» в 2000 г. Данная книга представляла совершенно новый взгляд на происходящие в мире процессы, вернее, даже предугадывала их. Ее публикация в России через четырнадцать лет после выхода в Германии отвечала скорости созревания тенденций, о которых писал автор. Здесь были применены социология науки и социология знания, а также политическая теория знания в качестве инструментов анализа рисков. Автор выдвигал концепцию индивидуализации неравенств, приближения к концу традиционных для индустриальной эпохи отношений больших социальных групп (классов, слоев), дестандартизации наемного труда. Тема индивидуализации и «перехода индивида в наше время к состоянию социотехнического субъекта» позже получает новый им-

4

пульс развития .

Показывая закат эпохи модерна, Бек тем не менее не провозглашал его конца. Он придерживался мысли о незавершенности модерна и писал о появлении его новой фазы — Второго модерна как следствия нового типа модернизации — «рефлексивной модернизации».

Это понимание противостоит постмодернизму и конкурирует с ним. В интервью «Журналу социологии и социальной антропологии» Бек говорит: «Мы <...> переживаем — и это так захватывает меня — смену общественных и социально-научных парадигм внутри модерна, которая принуждает нас к развитию новых понятий, а также новых общественных и политических институтов, к поиску подобающих ответов на эти вызовы. И <...> “постмодерн” не справляется с этим <...> теории и теоретики постмодерна бросают нас на произвол судьбы <...>. Теория Второго модерна делает вопреки этому возможной неностальгическую критику общественно-индустриального национально-государственного модерна под углом зрения будущего»5. Поясним, что в английском языке есть несколько слов, имеющих значение «современный» — «contemporary», «present-day», «мodem». Первые два слова синонимичны и означают «происходящий в настоящее время», «сегодняшний». Слово «modern» имеет другое значение. В обыденной речи это «современный» в смысле «передовой, отвечающий сегодняшнему времени». Но оно же стало термином теории модернизации. Здесь его смысл состоит в том, чтобы подчеркнуть соответствие Новому времени, обозначить тем самым определенную историческую эпоху. Она называется «эпохой модерна», или — если хотят выразить это совсем по-русски — «эпохой современности». Этот термин также используется, чтобы выделить те общества, которые прошли успешную модернизацию, став «обществами модерна», или «современными обществами», в отличие от «традиционных обществ», не прошедших модернизации.

В разлом эпохи модерна прорывалось общество риска, ответом на который являлась «рефлексивная модернизация», критичная по отношению к индустриализации, на которую перестают смотреть как на непреходящую традицию. Вместе с детрадиционализацией индустриально-общественных основ разрушается монизм представлений об основе общества как распределении богатства, дополняя эти представления логикой распределения страха, сопутствующей нарастанию рисков. Но нередко эпоха рефлексивной модернизации рождает у тех, кто не является ее участником, состояние аномии — ценностного кризиса или путаницы ценностей, т. е. предполагает не менее тяжелый этап перехода от предшествующего состояния к отличающемуся от того, которое было при прежней догоняющей модернизации. Согласно теории рефлексивной модернизации, сегодняшний более образованный и расширивший свои познавательные способности индивид более осторожен в применении знания, считая это возможностью, к которой надо отнестись критически как в целом, так и на каждом шаге реализации новых идей. В прежней «простой модернизации», как называет ее Лэш, т. е. модернизации, открытой Просвещением, наука была основой легитимации модернизационных процессов, а индивид рассматривался как сложившийся, «ставший», как кирпичик, из которого строится здание общества. В период «рефлексивной модернизации» сегодняшнего дня индивид теряет свои прежние свойства завершенности, является становящимся, научные средства и возможности не выступают как единственный источник легитимации развития и подвергаются при своем применении критической рефлексии. Многовариантность развития и отсутствие монополии на истину становятся нормой. Простому онаучиванию индустриальной эпохи противопоставляется рефлексивное онаучивание, т. е. критическое осмысление осуществляемых с помощью науки процессов, включая модернизацию, технологические инновации. Эта идея Бека стала затем предметом его совместного с Гидденсом и Лэ- шем исследования.

Бек вводит очень важное различие между конститутивными и регулятивными принципами организации общественного порядка. Первые — это принципы, создающие большой диапазон поведенческих норм, вторые — регулирующие правила, нормы, сокращающие возможности выбора. Институты «рефлексивной современности» — преимущественно конститутивные, первой современности — преимущественно регулятивные. Исходя их этого, в новой, «рефлексивной современности» преобладает неравенство не столько в форме эксплуатации, как в первой, сколько в форме игнорирования властью и богатым слоем значительной части населения, для характеристики которой автор вводит термин «бразилизация». Бразилия — образец этого нового вида эксплуатации.

В 2001 г. российский читатель познакомился с книгой Бека «Что такое глобализация? Ошибки глобализма — ответы на глобализацию». Книга отставала от оригинального немецкого издания всего на несколько лет, и идеи известного социолога, уже вызвавшие в России большой интерес, снова были встречены с исключительным вниманием. Особенностью этой работы было то, что Бек интересовался глобализацией с социологической, а не с экономической точки зрения, четко реагируя на уже высказанные в этой области идеи А. Аппа- дураи, З. Баумана, И. Уоллерстайна, М. Олброу, Р. Робертсона, Д. Хелда. Эти ученые известны преимущественно теориями культуры обществ, вступающих в глобализацию, в которых давалось объяснение соотношению глобального и локального.

Бек намечает здесь болевую точку глобализации, которая становится предметом всесторонних размышлений: «Функционирующая в глобальных масштабах экономика подрывает основы национальной экономики и национальных государств. Тем самым открывается путь субполитизации совершенно нового размаха и с непредсказуемыми последствиями. Речь идет о том, чтобы в новом раунде борьбы элегантно отодвинуть старого противника по имени “труд” на запасный путь истории; но также — и прежде всего — о том, чтобы одновременно заявить о расторжении договора с “идеальным совокупным капитализмом”, как Маркс называл государство; т. е. чтобы избавиться от пут труда и государства, как они сложились в xix и xx веках»6. Здесь на повестку дня вступает тема космополитизма, которой в значительной мере посвящена книга «Власть и ее оппоненты в эпоху глобализации».

Отдельные фрагменты новой монографии, представленные в виде статей, публиковались в российских журналах и появлялись на интернет-сайтах. В 2003 г. «Журнал социологии и социальной антропологии» печатает статью «Космополитическое общество и его враги», в которой отдельные положения публикуемой книги получили четкое и гибкое выражение. В данной монографии многие из них даны в несколько более радикальных формулировках.

В 2004 г. журнал «Россия в глобальном мире» напечатал статью «Творческое саморазрушение мирового порядка», где под творческими автор понимал разрушения, приводящие к созиданию нового, и это новое затрагивало иное понимание национального государства. Этот пункт его концепции получил развитие в рассматриваемой нами книге в качестве сценарного прогноза, существующего наряду с другими, о возможности космополитического взгляда на развитие политики и перспективу формирования «космополитического государства».

Бек пишет: «Речь идет не о “стокновении цивилизаций” (имеется в виду широко известная концепция С. Хантингтона.— Авт.), а о борьбе за человеческую культуру, в которой уживались бы самые разные традиции. Никакая стена не защитит государства центра (курсив наш. — Авт.) от гуманитарных катастроф в других частях света. Новые угрозы существованию цивилизации не делают различий между нациями, расами, континентами». Обратим внимание, что речь идет о Западе как центре, о том, что все неравномерности и коллизии глобализации не могут его не затронуть.

Карл Поланьи и Ульрих Бек

Книга Карла Поланьи «Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени»7 имеет большое сходство даже с названием публикуемой работы Бека «Власть и ее оппоненты в эпоху глобализации» и тем более с ее направленностью на анализ социальных трансформаций: «Новая всемирно-политическая экономия». По- литэкономические проблемы стоят в центре каждой из работ как основа социальных трансформаций описываемых ими эпох. Поланьи изучает международную систему xix века и ее развитие в хх веке, соотношение условий жизни и общественного прогресса, общества и экономических систем, эволюцию рыночной модели, рождение либерального символа веры, классовые интересы и социальные изменения, связь рынка и природы, рынка и человека, перенапряжения капиталистической системы, власть народа и рыночную экономику, свободу в сложном обществе. В поле зрения Поланьи первая глобализация — английский free trade 1885-1914 гг., в котором участвуют также Германия и Россия и который прерван Первой мировой войной. Все это «история под грузом перемен».

Бек изучает стратегии власти в связи со второй глобализацией, начавшейся в 90-е гг. xx века после распада коммунизма, глобализацию экономики и всемирно-историческую власть глобального капитала, факторы международной жизни в связи с этим, государственные стратегии ренационализации и транснационализации, демонополизацию и новые формы экономической рациональности, проникновение в государственную политику внешних факторов под влиянием глобализации, делегитимацию господства и проблемы свободы. В целом он считает это анализом глобальной стратегии космополитизации, трансформации государств во Втором модерне, всемирного капитализма и вызванных им социальных трансформаций, изменения типологии политик для Второго модерна, перспектив новой критической теории, а также глобального гражданского общества. Словом, речь снова идет об истории под грузом перемен.

Бек сам отмечает, что Поланьи описывает Первую великую трансформацию, в то время как он останавливается на Второй великой трансформации. Рассмотрим эти понятия и суть позиций того и другого исследователя.

Согласно Поланьи, первая Великая трансформация — это переход к индустриальному обществу и первой глобализации.

Индустриализация рассматривается Поланьи как драматический процесс. Ему способствовало переселение больших масс населения в города, рекультуризация, коренное изменение жизни. Рост экономики увеличил в конечном итоге продолжительность жизни и численность проживающих на Земле людей, их комфорт и социальные условия, хотя цена этого была чрезвычайно велика. Он вывел основной закон социальных трансформаций: необходимость согласова ния скорости перемен и темпов адаптации населения к переменам. Политико-экономической основой мировой системы xix века стали равновесие сил, золотой стандарт и либеральное государство. Эти институты были производными рыночных отношений, делавших, по мнению Поланьи, цивилизацию xix века впервые в истории человечества сугубо экономической, ориентированной на мотив прибыли. Тема войны занимает большое место в работе Поланьи. Европу и мир не спас от войн даже имевший место столетний мир. В результате первая глобализация столкнулась с системным сопротивлением национализма и прекратила свое существование с началом Первой мировой войны.

В ходе первой глобализации «экономическое превосходство сильнейшего вынуждает капитулировать слабейшего; отсюда, однако, не следует, будто непосредственная причина его бедствий имеет экономический характер: причина эта — в смертельном ударе, нанесенном тем институтам, в которых воплощено его социальное бытие»8, — писал Поланьи. И далее: «Отделить труд от других сфер человеческой жизни, подчинив его законам рынка, означало полностью уничтожить все органические формы социального бытия, заменив их совершенно иным, атомистическим и индивидуалистическим типом общественной организации»9. Поланьи не радует, что либерализм и первая глобализация пали под ударом таких системных оппозиций как национализм, коммунизм, фашизм. Но он считает, что либерализм сам подготовил причины для своего крушения. Либерализм, по мнению Поланьи, привел к «гибельному перенапряжению»10. Он считает его окончательно потерпевшим поражение, и потому особо интересно повторение тем и проблем, волновавших Поланьи, которые Бек рассматривает на новом витке либерализации — второй глобализации, принимаемой в качестве второй Великой трансформации. Глобализация уже не мыслится им в духе взаимозависимости между государствами, а рассматривается как фактор глобализации самих этих государств.

В 1947 г. Поланьи писал: «Историку не составляет труда безошибочно определить станцию, на которую мы прибыли. Путешествие называется индустриальная цивилизация. Первая стадия нашего путешествия уже позади, и мы находимся на второй. Машинный век или индустриальная цивилизация, начавшиеся где-то в xviii веке, все еще далеки от завершения. Первая стадия этого периода имела много названий, таких, как либеральный капитализм или рыночная экономика; название следующей стадии мы еще не можем точно определить. Самое главное — провести различие между технологическим аспектом, общим для машинного века, или индустриальной цивилиза цией в целом, и социологическим аспектом, отделяющим фазу, которая уже позади, от фазы, которая еще должна наступить»11' Станция, на которую прибыли в 1947 г., действительно известна—это место, где требование экономического роста предшествующего этапа начало сменяться социал-демократическими представлениями о справедливости распределения. В 50-е гг. Запад перешел к обществу потребления, и старая проблема экономического роста соединилась с проблемой экономической справедливости. Пирог стал большим, и его надо было делить.

В условиях второй глобализации, которая явилась победой неолиберализма в глобальном масштабе, социал-демократическая политика не могла обеспечить прежней социальной справедливости, т. к. капитал получил возможность убегать туда, где выгодно, где меньше налоги. Налоговая база не позволяла обеспечить распределительную социал-демократическую политику. Левые идеи трансформировались. Например, «третий путь» Гидденса, друга Бека, лег в основу нового лейборизма Тони Блэра, пытаясь соединить признание глобализации, рынка, гражданского общества со справедливостью. Бек, как прежде Поланьи, оказался в центре этих новых поисков устройства мира, который должен соединять «экономическую эффективность с сохранением человеческого бытия и справедливости».

Станция, на которую мы прибыли сегодня, имеет много названий. Среди них — «индустриализм азиатских и латиноамериканских обществ», «постиндустриальное общество Запада», «информационное общество», «вторая глобализация» — конец 90-х—настоящее время. Все вместе сохраняет статус «техногенной цивилизации» (термин В. С. Степина), которая вышла за пределы только индустриального производства.

Как и Поланьи, Бек испытывает разочарование в новом либерализме. Он утверждает, что «при глобальном восприятии риска утопия неолиберального государства утратит свою убедительность». Бека беспокоит не только нынешний вид второй глобализации с ее «диктатом экономического над человеческим бытием», но и рождаемый этим правый популизм, с критики которого он начинает свою книгу. Его заботят вопросы о том, как переписать правила новой глобализации, чтобы ее негативные свойства при Второй великой трансформации не стали еще более губительными, чем при Первой. Отодвигаемые глобальным капиталом труд и государство становятся главной проблемой глобализации. Кто будет работать в развитых странах, перенесших свои производства в Азию, сосредоточившись на информации и менеджменте этих производств? Кто будет выполнять грязную и тяжелую работу, какой поток иммигрантов для этого необходим и как этот поток совместит себя с чужими культурными и политическими традициями? Что будет с государствами интегрирующегося Запада, когда рост индустриальной мощи в Азии осуществляется не при поддержке либеральных режимов правления, а с помощью набирающих силу авторитарных и дирижистских государств?

Космополитизм, его трактовки и его враги

«Космополитизм» — это прежде всего термин повседневной речи, который в переводе с греческого (cosmo+polis) означает «гражданин мира». Он ассоциируется с отказом от своего, локального, национального ради мирового гражданства, принадлежности ко всему человечеству. Космополитизм противопоставляет себя патриотизму, считая, что именно патриотизм как приверженность локальным ценностям препятствует объединению человечества. Вместе с тем в этой расхожей формулировке космополитизм не мог ответить на вопрос о том, каковы общечеловеческие ценности, есть ли они, всегда ли они одинаковы или меняются со временем.

Космополит — это тот, кто везде чувствует себя как дома. Но даже такой певец глобализации, как Т. Фридман, пишет, что если ты всюду чувствуешь себя как дома, то у тебя нет дома и ты ментально нездоров, не имеешь идентичности. Фридман убежден, что в глобализирующемся мире у каждого есть свое оливковое дерево или что-то другое сакральное из его родных мест^. Но с другой стороны, человек чувствует себя как дома либо в Америке, либо в Европе, либо в Азии, тяготея к какой-то культуре и идеологии. Он не может чувствовать себя как дома всюду. Часто он чувствует себя как дома в чужой стране потому, что ему не нравится своя страна. Представители догоняющих стран, сталкивающиеся с проблемой идентичности, хотят быть космополитами, ориентируясь на неолиберальную идеологию. Широко образованный человек способен жить везде в мире, не становясь космополитом и представляя культуру своей страны.

Однако в качестве идеологии космополитизм имеет разные вариации. В идеологии колониализма он перемещал людей из развитых стран в колонии, а местных людей обогащал новыми знаниями, представлениями и навыками, «смещая» их традиции и создавая у них более современные представления об их месте, доме, стране. Но колониализм — это космополитический дискурс прошлого. Он приводил к конфликтам между космополитизирующейся модернизаторской элитой и более традиционными слоями. По существу, он был эвфемизмом слова «вестернизация».

Термин «космополитизм», использованный стоиками и реанимированный Иммануилом Кантом, содержал возможность взглянуть на людей и события поверх их локальности и временности, найти универсальные характеристики их бытия. Но эти характеристики мыслятся здесь как западные, и по этому поводу в книге «Власть и ее оппоненты в эпоху глобализации» Бек замечает: «Но чтобы из понятия космополитизма, который самое позднее с эпохи Канта принадлежит к философски-политической традиции западной цивилизации, могла возникнуть реалистическая критика господствующего порядка вещей, его сначала надо очистить от хлама <...>. Под словом “космополитический” я имею в виду не идеалистически-элитарное понятие, служащее в качестве идеологического оружия имперским притязаниям транснациональных элит и организаций; мне видятся ценности признанного, живого многообразия, пронизывающие все социальные позиции и исторические контексты в духе космополитического здравого смысла, который касается больших групп людей <...>. В начале третьего тысячелетия основной принцип национальной реальной политики: национальные интересы достигаются в национальных границах — следует заменить принципом космополитической реальной политики: “наша политика тем национальнее и успешнее, чем она космополитичнее”». Старые значения термина «космополитизм» плохо сочетаются с тем, о чем говорит Бек. А слова «следует заменить» в приведенной цитате явно выдают в Беке сознательного идеолога космополитизма, который он пытается поставить на место всех предшествующих идеологий. Однако он все же скорее глобализатор, чем космополит, если брать привычные значения этого термина.

Как известно, Маркс отрицал все национальное во имя интернационального, призывал к всемирному объединению рабочих как класса, поскольку при националистических подходах классовые противоречия представляются менее важными, чем национальное единство. В этом отношении Маркс придерживался интернациональных или даже космополитических идей. Но Бек не видит в марксизме разновидности космополитизма, направленного против господствующего западного буржуазного космополитизма.

После окончания холодной войны неолиберальные теории стали проводниками космополитизма, защищая глобализацию от провинциализма и признавая Запад в качестве единственного образца развития. Неолиберализм исходил из такой универсальной единицы культурного обмена, как индивид.

Бек следует такой трактовке космополитизма, которая не совпадает ни с колониалистской, ни с неолибералистской, ни с марксист- ской. Экономика мирового рынка, по его мнению, обладает такой принудительной динамикой, что изменились даже правила политики. Второй модерн, Вторая великая трансформация осуществляются при одновременном существовании Вестфальской системы национальных государств и ослабляющей ее глобализации. Это противоречие разрешается, согласно Беку, сознательной ориентацией познания, политической практики, культурных отношений на многообразие, диалог и предотвращение общих для человечества угроз, а также на предотвращение глобализации локальных несчастий.

Сегодня рождается новое, пятое (после колониализма, либерализма, марксизма и неолиберализма) понимание космополитизма, которое основано не на признании унифицирующей роли Запада или антибуржуазных коммунистических идей, а на идеях диаметрально противоположного свойства — глобализации как вовлечения в капитализм самых разных народов, на признании мультикультурализма и глобальной взаимозависимости национальных государств. В сознании многих космополитическое сообщество ассоциируется с международными организациями, в которых при всем многообразии представленных в них людей разных культур царит английский язык и западное объединяющее начало. Но Бек и не говорит о реальности космополитизма в данный момент. Он строит обширную программу и сценарный прогноз, не имеющий обязательности, при котором космополитические методологии в социологии, в отличие от националистических (ориентированных на изучение обществ в рамках национально-государственных границ), получат преимущество, он надеется, что национальное государство претерпит внутреннюю глобализацию и сознательно перейдет на космополитические позиции, что сложатся институты глобального гражданского общества.

То, что глобализация не является унификацией и не может устранить культурное многообразие, стало очевидным, и этому посвящено немало книг13. Но наиболее близкие к концепции Бека принципы трактовки космополитизма изложены американскими авторами

А. Брекенриджем, Ш. Поллоком, Х. Вхабой и Д. Чакрабарти^, двое из которых являются по своему происхождению индийцами. Они пишут: «Капитализм предусматривает, что он является широко распространенной сетью рынков и доходов; коммунизм апеллирует к рабочим мира с целью их объединения; поздний либерализм страстно выступает против инструментализма или детерминизма и за признание за человеком статуса носителя универсальных прав. Но любое из названных видений мира заключено в рамки идеала национального суверенитета <...>. Космополитизм наших времен не проистекает из капита лизированных “доблестей” Рациональности, Универсальности и Прогресса, он также не воплощен в мифе о нации в самом широком ее понятии и в фигуре гражданина мира. Космополиты сегодня — часто жертвы современности, капиталистической вертикальной мобильности <...>. Беженцы, представители диаспор, мигранты, изгнанники выражают дух космополитического сообщества»!5. Авторы этих строк говорят также о новом, или постуниверсалистском, космополитизме, параметрами которого становятся нации, мультикультурализм и глобализация. Западный космополитизм отвергается в этой формуле. Противостояние двух мировых систем, национализмы составляли препятствие космополитизму, который перед лицом этих противников не мог организовать себя.

По мнению этих авторов, космополитические идеи представляют собой вызов традиционному академическому анализу и политической практике. При этом им, очевидно, не хватает детальной разработки и свойств проекта. Не вполне хватает этого и Беку.

Какого же типа космополитизма придерживается Бек? Его космополитизм противостоит неолиберальному пониманию. В статье «Космополитическое общество и его враги», о которой мы уже упоминали, он прямо пишет: «Монологическое национальное воображение в социальных науках предполагает, что западный модерн — это универсальная структура, а модерн “других”, не принадлежащих западной цивилизации, можно понять только в сравнении с идеализированной западной моделью. Господствующая концепция современности, сформировавшаяся в Северной Америке, в том виде, как она представлена в старых теориях модернизации и в теориях развития, помещает не- Запад в самом низу эскалатора, движущегося вверх по направлению к Западу. Запад же находится на пике современности с точки зрения капиталистического развития, секуляризации, культуры и демократических государственных образований. В космополитической перспективе нам, скорее, следует заниматься вопросом, как цивилизации, не принадлежащие Западу, по-иному, чем он, планируют и представляют себе свои особые сочетания культуры, капитала и национального государства, а не предполагать, что они являются недоразвитыми вариантами некого западного первообраза. Таким образом, космополитическая социология находится в оппозиции к универсализирующей теории, которая создается в башне из слоновой кости»1б. Поэтому те, кто исходит из универсализации опыта Запада и смотрит на национальную жизнь как на варварскую, приходят в радикальное противоречие с пониманием космополитизма у Бека, имеющим тот же деуни- версализированный характер, что и у упомянутой группы исследо вателей. Их основания, повторим, совпадают: глобализация, нация, мультикультурализм.

Наиболее агрессивно универсализирующая мир категория «капитал», нечувствительная к историческим различиям, сегодня не является столь универсалистской и функционирует в хозяйственных системах новых капиталистических стран посткоммунистического мира и Азии, а также в странах хозяйственной демократии Азии, таких, как Китай и Вьетнам, вполне сочетаясь с их собственными культурами и хозяйственными мотивациями. Существуют космополитические города в Европе и Азии. Многообразие является признаком Второй рефлексивной современности. Вышеупомянутые авторы считают главным «парадоксом эпистемологически-исторической траектории космополитической практики» то, что «чем более недавними являются эти практики, тем более интенсивно и рефлексивно опосредованными они являются.». Культуры сегодня, говорят они, не подражают культуре некоего центра, чтобы стать космополитическими. Просто центр возникает всюду. Именно об этом пишет и Бек. Космополитизм он рассматривает не только как идею, но и как «незавершенный путь существования», в котором различия культур противостоят универсализирующей функции капитала в условиях глобализации.

Те, кто готов противопоставить национальной жизни как варварству космополитизм, не могут сослаться на Бека, который пишет: «Я сомневаюсь в том, что космополитические общества даже ненамного менее этничны и историчны, чем национальные общества»^.

Сегодня прогресс не проект, а ход истории, при котором лидеры прогресса меняются. Подъем новых индустриальных стран Азии происходит не под антизападными лозунгами. Напротив, идет активная вестернизация в форме заимствования западных технологий, массовой культуры и ее собственного производства, формирования совместных предприятий, аутсорсинга и пр.

Наиболее адекватной формой развития сегодня многие теоретики считают национальную модель модернизации, возникающую на некотором уровне уже достигнутой вестернизации18. Каждое общество само решает, в каком типе модернизации оно нуждается. Появляется множество «модернизмов», складывающихся на локальном уровне. Это множество модернизмов ведет к многообразию форм прогресса, к воплощению других разумов в сообразное традиции и приемлемое для других политическое устройство, обеспечивающее глобальную открытость, в цивилизационно различные капитализмы. Запад пятьсот лет пребывает в состоянии Первого модерна, который стал для него самого традиционным обществом. Желая модернизироваться, он со вершает теперь переход к новой современности — Второму модерну, к капитализму, основанному на информационных технологиях, на всеобщем признании глобального рынка, на развитии гражданских инициатив, ограничивающих засилье рыночных отношений. Новые азиатские страны вступили в индустриальное развитие, в капитализм, упакованный в традиционные, коммунистические оболочки, в капитализм как хозяйственную систему западного капитализма, наконец, в капитализм, строящийся на рациональности этих народов, отличной от западной.

Мы оказались сегодня в начальной точке модерна для незападных стран. Перед лицом их подъема Запад с его капитализмом окажется одним из относительно локальных капиталистических образований, и именно в этом смысле, снова, как в Средние века, исчезнет различие между Западом и не-Западом. До сих пор казалось, что капитализм перемелет любую культуру, сегодня кажется, что пятитысячелетняя цивилизация Китая, тысячелетняя культура России и других стран перемелет капитализм, использует его для себя. Это не значит, что капитализм здесь будет лучше западного или что это следствие сознательного выбора. Выбор при «простой модернизации» состоял в догоняющей модели развития, но погоня за чужим будущим толкнула в сторону своей архаики, чуть ли не по закону Ньютона о действии и противодействии. Произошло это потому, что ни российское, ни китайское, ни индийское, ни другие общества не обладали способностью реализовать капитализм западного типа.

Вся книга Бека преисполнена понимания, что глобальный капитализм, включивший в себя страны и народы самых разных культур и национальностей, может создать условия не только для господства капитала, но и для взаимодействия обществ и роста человеческой цивилизации как целого. По существу, это альтернативная модель глобализации, заданная на абстрактном уровне, не являющаяся ни сценарием-трендом, реализуемым по объективным причинам, ни сценарием-проектом, который можно предложить. Это образ желаемого будущего и сценарий- идеология, который может собирать своих сторонников. Пока среди них преимущественно теоретики, и альтерглобалистские движения весьма локальны и причудливы, не менее, чем антиглобалистские.

Итак, кто же сегодня носитель власти и кто ее оппонент? По мнению автора, власть принадлежит сегодня глобальному капиталу. Изучение его и есть «глобальная политэкономия». Оппонентом капитала Бек считает глобальное гражданское общество. Это во многом опережающая жизнь точка зрения, т. к. глобальное общество, в отличие от глобальной экономики, пока не существует. Человечество, или все че ловеческое общество, потенциально выступает как наиболее совершенное и позитивное (данное как факт), устремленное к развитию, прогрессу, порядку. Это не виртуальная характеристика, а то, чем человечество может стать, осознав свои угрозы и проблемы. Это не собрание индивидов, а особое бытие, которое еще не достигнуто. Политический потребитель, в отличие от экономического, может сдержать капитал тактикой отказа от покупок. Если сегодня мы не знаем, как убедить консьюмеристски настроенного индивида и доказать ему ошибочность подобной ориентации, заполняющей его время, то Бек считает, что именно потребитель, осознавший свою зависимость от капитала, способен стать силой преобразования обществ: «Потребитель находится по ту сторону диалектического двуединства “хозяин — батрак”. Его противодействие власти вытекает из того, что он везде и в любое время может отказаться от покупок. “Оружие непокупания” нельзя сократить ни в пространстве ни во времени, ни материально <...>. Фатальным для интересов капитала является то, что против растущей власти потребителей не существует контрстратегии: даже всемогущие мировые концерны не могут уволить своих потребителей. Потребители — в отличие от рабочих — не являются членами корпорации и не желают ими быть <...>. Протесты потребителей сами по себе транснациональны. Потребительское общество - это реально существующее мировое сообщество. Потребление не признает никаких границ — ни границ производства, ни границ потребления. Потребители — это совсем не то что рабочие. Это делает опасной для капитала их еще не развитую силу противодействия». Это необычное и интересное соображение важно тем, что, хотя мировая игра идет по новым правилам, из них нельзя исключить наличие социальных движений, способных преобразовать жизнь. Некоторые авторы, например Александр Бузга- лин, Андрей Калганов, ищут их в неомарксистски понятых силах протеста, направленных на поиски альтернативной глобализации. Аль- терглобализм вызывает интерес многих исследователей!9.

По мнению Бека, государства подвергнутся макиавеллистски-кос- мополитическим преобразованиям, чтобы ответить на политические и экономические вызовы глобализации и вместе с гражданским обществом взять власть в свои руки. Это опять же не вяжется с представлениями тех, кто жаждет распада Вестфальской системы национальных государств. Космополитизация государства—это не его исчезновение, а появление у него новых функций. Возникают новые глобальные акторы, среди которых — территориальные объединения. Все акторы и игроки объединены метаигрой глобальной политической экономии. Ограниченный космополитизмом национализм дает новые источники легитимации власти. Тут все зависит от «адекватности» и «правильности» самого космополитизма, который не должен возвращаться к своим предшествующим формам. Космополитическая теория должна быть критической как в отношении к реальностям, так и к своим теоретическим построениям и эмпирической базе. В ее поле зрения находится в том числе проблема роста социальных неравенств в мире. Связь между глобализацией и бедностью мало исследуется в национальных социологиях. Методологический национализм становится источником ошибок. Бек предлагает таблицу смены парадигм социальных наук при переходе от Первого ко Второму модерну. Он ищет альтернативы метавласти экономического глобализма, рассматривает шансы различных акторов на заметное участие в глобальной политикоэкономической игре, анализирует транснационализацию права и сокращение правовых функций национального государства. Им оцениваются стратегии капитала, среди которых отмечается формирование «конкурентного государства». Особое внимание автора вызывает проблема трансформации понятия и формы государства и политик во Втором модерне. Здесь важно то, что наступает конец «концу политического», что люди снова хотят решать свои проблемы политическим путем, не полагаясь на их видимую и не устраивающую их квазиприродность. Томас Гоббс, переписанный для общества риска, — это не «человек человеку волк», а «человечество человечеству волк», утверждает Бек. Поэтому государственные формы Второго модерна должны быть направлены против войны и самоистребления человечества. Ожидается формирование национальных космополитических партий, плюрализация правого и левого полюсов политического спектра. Политика прав человека начинает преобладать над господством национально-государственных интересов. Таким образом, автор отбирает из стратегий капитала и политических стратегий те, которые больше соответствуют космополитическому реализму его концепции.

Космополитизм признает инакость другого. Он предполагает индивидуализацию, мультикультурализм и усиливает их.

И все же последняя глава книги называется «Маленькая надгробная речь у колыбели космополитической эпохи». В ней показывается, что старые антиномии живы, а институционализация космополитизма в понимаемом автором смысле слаба. Эти антиномии присутствуют в качестве норм речевой коммуникации и делают устойчивыми космополитические принципы. Здесь автору кажется — и возможно, так оно и есть, — что он перестарался с применением выдвинутого им принципа критики и самокритики к своей теории космополитического реализма. И в ответ на это подозрение он предлагает список ин ституциональных шагов по поддержанию космополитизма: усиление транснациональных организаций; реформа МВФ и Всемирного банка; правовые государства; правозащитная политика; всемирный парламент; посредничество в конфликтах и пр. Надгробная речь в итоге таковой не оказалась.

У Бек, Ю. Хабермас, А. М. Янг

Бек касается судьбы Ветфальской системы национальных государств, к которой сегодня обращаются многие ученые, создавая научный контекст проблемы, неразрывно связанный с контекстом социальных трансформаций.

Тридцатилетняя война между католиками и протестантами в 1648 г. завершилась Вестфальским миром. Новое мировое устройство разрушило политическое лидерство Священной римской империи и главенство римского папы, столь очевидное прежде. Оно не отменяло стремления государств к господству, вытеснив австрийских Габсбургов посредством возвышения Франции и Швеции, и допускало впредь, что государство, занимающее господствующее положение, может потерять его из-за стремления других государств к господству. Вестфальский мир не утверждал мир вообще, а лишь мир в истощенной войной Европе этого времени и потому оказался непрочным. Кроме того, он не отменял войн потому, что не устранял их предпосылки, что И. Кант позднее обозначил в своем трактате «К вечному миру» как одно из важнейших условий его достижения. Но установленная им система национальных суверенных государств была основой международных отношений вплоть до конца xx века и до сих пор имеет значение, хотя заметно ослаблена.

Томас Гоббс рассматривает врага как центральную фигуру догосу- дарственного существования, «войну всех против всех» как черту естественного состояния, которая может быть ограничена лишь путем передачи насилия легитимному его носителю — государству. Государство, государи наделялись правами и функциями, которые могли бы принадлежать отдельным гражданам. Но Гоббс считал, что только государство может обеспечить естественные права людей. Государство должно было обеспечить внутренний мир и безопасность. Но это был мир внутри государств, а не между государствами, ибо всемогущество составляет цель государства на международной арене. Поэтому фигура врага не исчезает.

Джон Локк показывает, что без контроля со стороны общества государство может выйти за рамки легитимных полномочий в приме нении силы, и утверждает необходимость самоорганизации общества в гражданское. Однако государства выступают как соперники. Поэтому между ними возможны войны. Вестфальская система допускает войны между национальными государствами.

Иммануил Кант в своем договоре о вечном мире открывает новую систему координат, где государства относятся друг к другу как друзья20. Кант оспаривал право суверенного государства на войну, несмотря на то, что самое определение суверенитета включало (наряду со способностями управлять своей территорией, быть огражденным от вмешательства во внутренние дела и не вмешиваться самому, быть признанным международным сообществом) право начинать войну даже без объявления мотивов. Кант переходит от первоначальной идеи государства народов, опасаясь деспотизма такого государства, к свободной лиге национальных суверенных государств, предотвращающей войну посредством мирного арбитража споров и конфликтов.

Следовательно, для достижения вечного мира Вестфальская система хотя и не обеспечивает мир, но является его предпосылкой, поскольку побуждает индивидов объединяться в государства и создает некий баланс в их отношениях.

Написав рецензию на работу Канта через год после ее выхода, в 1796 г., и являясь ее страстным поклонником, Фихте все же робко предполагает, почему вечный мир все еще невозможен: «По-видимому, преимущества беспорядка все еще преобладают над преимуществом порядка. Значительная часть людей при всеобщем беспорядке приобретает больше, чем теряет, а у тех, кто теряет, остается надежда, что он тоже выиграет <...>. Блага, созданные в наших государствах, еще не распределены и не использованы, многое еще можно требовать и захватывать, и, наконец, если у тебя дома все уже исчерпано, то угнетение других народов и континентов посредством торговли — постоянный и обильный вспомогательный источник. Пока все это остается, несправедливость еще не так тягостна, чтобы мы могли рассчитывать на ее всеобщее устранение. Но как только большинство [по]считает более надежным сохранить то, что у него есть, чем стремиться к сомнительному приобретению того, чем владеют другие, тогда насту-

^ 21 пает строй, основанный на праве и разуме» .

Пришли ли мы за время с 1796 по 2007 г., за столь длительный период, к тому, чтобы все успокоились на том, чем владеют? Это поис- тине риторический вопрос после слов Фихте, по сути характеризующих сегодняшнюю реальность. А есть ли сдвиги? Только в мышлении теоретиков. Сегодня ясно, что не большинство, а меньшинство (золотой миллиард) пришло, казалось бы, к состоянию, когда могло бы удовлетвориться наличным. На xxi Всемирном философском конгрессе в Стамбуле (август 2003 г.) интеллектуальная элита Запада сплотилась в критике мирового неравенства, считая его несправедливым и, кроме того, несущим угрозу Западу.

Хабермас нашел основания, по которым вечный мир до сих пор не осуществился не только в неравенстве и несправедливости, не только в том, что многим еще выгодна война и беспорядок. Идея вечного мира Канта, по мнению Ю. Хабермаса, не реализовалась во многом потому, что Кант не предусмотрел трудности диалога с другими, не такими, как европейский человек. Кант, по его мнению, проявил нечувствительность к появлению нового исторического сознания и росту признания культурных различий, росту значимости неевропейских, нехристианских культур, что делает договоренность с ними, а следовательно, и вечный мир проблематичными22.

Трудности диалога с людьми другой рациональности и другой культуры есть главное препятствие космополитическому проекту Бека. Эти трудности им не рассмотрены и, полагаем, отложены на будущее.

Хабермас отмечает когнитивные трудности определения общих интересов международного сообщества и возможность подмены их частными интересами. Он пишет, что «это не вопрос доброй воли или дурных намерений, но предмет эпистемологии и практических размышлений. Любое ожидание, с одной стороны, того, что будет найдено нечто, приемлемое для всех, не может быть проверено ничем более, как только якобы беспристрастным рассмотрением, по правилам которого от всех вовлеченных сторон равным образом требуется принимать во внимание перспективы других участников тоже. Это является когнитивной целью беспристрастного суждения, которому юридические процедуры должны служить как на глобальном, так и на локальном уровнях»23. В качестве моральной предпосылки мы будем использовать тезис А. А. Гусейнова о том, что насилие может быть неизбежным, но при этом оно никогда не станет моральным. Институциональной предпосылкой формирования мирового сообщества может стать реструктурирование международного порядка и международного права. Касаясь метафизических основ космополитизации, Хабермас на примере Европейского союза разработал процедурную модель космополитизации, при которой международное гражданское и политическое сообщество интегрируется на почве международного права. Процедурная легитимация для Хабермаса — основа интеграции

^ ^24

в демократической и плюралистической культуре .

В отличие от тех, кто отрицает значимость Вестфальской системы суверенных государств сегодня, американский политолог А. М. Янг счи тает, что она важна, поскольку предоставляет суверенное право всем существующим государствам — сильным и слабым, большим и маленьким25. Тем не менее степень взаимозависимости государств настолько возросла, что не многие государства могут закрыться от воздействия других государств и международных организаций. Поэтому изменения по отношению к прежним принципам Вестфальской системы состоят в том, что принцип самоопределения сегодня не тождествен суверенитету. Ни одна страна сегодня не является островом с четким разделением между собственным единоличным контролем внутренней территории и внешней территорией, над которой она не имеет власти. Автономия дает странам возможность принимать собственные решения внутри страны. Это близко к пониманию проблемы Беком.

Роль государств в такой системе международных отношений не устраняется. Они по-прежнему имеют власть на внутренней территории. Но их действия подотчетны сообществу государств, которое может быть представлено в международных организациях. Государства становятся посредниками между локальными, региональными и глобальными уровнями. Они могущественные акторы, но они не так суве- ренны, как это традиционно понималось.

Сходные модели получили такие названия, как космополитическая демократия, расширенный федерализм, непосредственная совещательная многосторонность, многосторонний федерализм, децентрализованное рассредоточение, подотчетная автономия и дифференцированная солидарность. Ряд авторов считают их моделями ограниченного суверенитета.

Наилучший способ осуществления глобальных обязательств справедливости Бек, как и многие другие, находит в создании глобализированных моделей социального сотрудничества, при которых базовые структуры транснационального социального сотрудничества, производящие и воспроизводящие несправедливость между народами, могут быть демонтированы и заменены новыми.

Бек предполагает сознательное поддержание национальных государств, с видоизменением представлений о суверенитете с помощью концепции глобальных прав человека. Если права человека глобальны, но то или иное государство не соблюдает их, то сообщество государств может потребовать их соблюдения, не прибегая к войне. Возможно ли это? Пока нет. И видимо, вечный мир наступит не из доводов чистого разума, а только после опустошительной войны или бесконечного терроризма, когда уже не будет сил для войны. Запад многое потеряет, последуй он сейчас мнению социолога, но может потерять много больше, если не последует ему.

Хабермас методично проводит в своих работах мысль о том, что тема диалога не соответствует дискурсу модерна, построенному на признании западного разума и общего стремления к разумному освоению действительности. Он объясняет, что Кант критиковал разум,

исходя из его перспективы, т. е. в рамках модерна, а вовсе не сопос-

26

тавляя разум с «иным», «другим», предшествующим ему состоянием . Эпоха модерна апеллирует к разуму, как он сложился на Западе, не предполагая его оппонирования или диалога с носителями других рациональностей. Диалог, который тут мог быть, явился бы диалогом носителей одной рациональности. Поэтому потребность в диалоге, коммуникации, по мнению Хабермаса, возникает позже, примерно с Ф. Ницше, пошатнувшего старое здание рациональности. Так и Бек считает диалог концептом Второго модерна.

Методология Бека состоит в разделении конкретного анализа, связанного с изучением реальных процессов, в построении новой картины мира и в формировании теорий на пересечении этих двух компонентов анализа. Подобная методология эксплицирована академиком

В. С. Степиным в физическом знании и обобщена в качестве общена- учной27. Пожалуй, нигде в социальном знании это разделение компонентов познания не выступает так четко, как у Бека. Описание опыта отличается у Бека наблюдательностью и точностью. Картина мира вбирает новый опыт, но забегает вперед, пролонгируя его тенденции, иногда до такой степени, что сам автор называет ее утопией. Теории микроуровня, построенные как эмпирические обобщения, являются новыми и убедительными. Те теории, формулировка которых подключает картину мира, являются сценарными прогнозами возможного будущего. Но взаимодействие трех методологических уровней — опыта, картины мира и теории — на макроуровне часто заменяется экстраполяцией картины мира на опыт и тождеством выдвигаемой теории с картиной мира. Подобные случаи встречаются и в естественнонаучном знании. Но в науках об обществе, где теории не имеют математической строгости, такой «зазор» между картиной мира и опытом, преодоление которого ведет к построению теории, часто не соблюдается. Картина мира опрокидывается на будущее, отождествляясь с теорией, выступая, говоря словами Бека, как «полезная утопия».

В этой утопии-идеологии, утопии-проекте дана критика настоящего понимания власти, политики, государства. Политическое не исчезает, а видоизменяется. Не исчезнет, а станет более многообразным государство и соотношение национального и космополитического в нем. «Сила соблазна неолиберализма заключается в двойном импульсе: во-первых, в обещании наградить за открытость миру бо гатством; во-вторых, укрепить транснациональные институты и организации, т. е. установить транснациональный миропорядок глобальной эпохи. В то же время политика обретает негативный признак: под флагом безальтернативной модернизации мирового рынка она в конечном счете занимается самораскруткой. Поэтому можно говорить о западне неолиберального толкования политики», — пишет Бек.

Таким образом, мы имеем в неолиберальном исполнении не «конец политики», а начало новой мировой экономической политики, «мир без границ — не для труда, а для капитала». Сопротивление этому Бек видит на первом этапе всего лишь в разъяснении космополитизма как признания инаковости. На втором этапе он считает необходимым вернуться к новой позитивной диалектике Просвещения. На третьем этапе придется защищать космополитизм от его собственных недостатков. Космополитизм признает инаковость другого, американизация и неолиберальная глобализация — не признают. Даже демократия в этой связи представляется Беку идеологией прошлого, т. к. в новом глобальном мире преобладать будет толерантность по отношению к многообразию, ограниченному только правом и моралью. Корни своей культуры и крылья космополитизма могут стать основаниями будущего, считает Бек.

Итак, перед читателем очень необычная книга, сценарий-идеология будущего, попытка выстроить его некоторые искомые черты, отрицающая экстраполяцию настоящего. Бек не революционер, не антиглобалист. Он, скорее, сторонник неокапиталистической теории, воскрешающей труд, Просвещение, мораль, права всех людей Земли, концепт «человечество» против консьюмеризма, варварства, морального релятивизма, партикуляризма, не связанного с универсальностью, и универсальности, не имеющей локальных воплощений.

Книга Ульриха Бека тем более важна и тем более полезна, что ставит вопрос о выживании человечества: «Научно обоснованное заключение о том, что будущее человечества находится под угрозой, обращено не только к правительствам, к менеджерам <...> промышленных предприятий, но и к людям земли. От всех требуется немедленно и кардинально изменить свое поведение. Мировые проблемы суть научно сформулированные моральные максимы с космополитической целью»,— утверждает автор в конце книги. Думается, что количество таких конструктивных сценариев с неизбежностью будет увеличиваться и что они будут разными — мы видели это на примере Хабермаса и Янг. Их судьба — стать предостережениями, может быть, идеологиями, собирающими сторонников, может быть, остаться утопиями, не доводящими до утопической практики.

Предлагаемая читателю монография Ульриха Бека характеризует особенности нашего времени и привлекает воображение для размышлений о будущем.

Ценность книги состоит также в предположении о возникновении социальных движений, поддерживающих гражданские инициативы в глобальном масштабе. Именно с ними будет связана в конечном итоге трансформация форм государства и политики во Втором модерне.

Федотова В. Г, д. ф. н., профессор, зав. сектором социальной философии Института философии ран Федотова Н. Н, к. с. н., доцент кафедры социологии МГИМО 1

Арриги Дж. Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени. М.:

Издательский дом «Территория будущего», 2006. С. 6. 2

Поланьи К. Великая трансформация. Политические и экономические истоки

нашего времени. СПб.: Алетейя, 2002. 3

Коллинз Р. Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изме

нения. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002. С. 1016. 4

См.: Beck U., Beck-Gernsheim E. Individualization. Institutionalized Individualism and

its Social and Political Consequences. L., Thousand Oaks, New Delhi. 2002. 5

Социология. Профессия и призвание. Интервью с Ульрихом Беком/Журнал

социологии и социальной антропологии. СПб., 2003. Т. VI. № 1. С. 10. 6

Бек У. Что такое глобализация? Ошибки глобализации — ответы на глобализацию.

М., Прогресс-Традиция, 2001. С. 10-11. 7

Поланьи К. Указ. соч. 8

Там же. С. 176. 9

Там же. С. 183. I

О гр

Там же. С. 231. II

Поланьи К. О вере в экономический детерминизм/«Великая трансформация»

Карла Поланьи. Прошлое, настоящее, будущее. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2006. С. 29. 12

Friedman T. The Lexus and the Olive Tree. N. Y.: Anchor Books. 2000. P. 29-43. 13

См.: Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общест

венному прогрессу/Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона. М.: Московская школа политических исследований, 2002; Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М.: Логос, 2003; Многоликая глобализация. Культурное разнообразие в современном мире/Под ред. П. Бергера и С. Хантингтона. М.: Аспен-Пресс, 2004. і4 Cosmopolitanism. Ed. by C. F. Breckenridge, Sh. Pollok, H. K. Bhaba, D. Chakrabarty.

Durham, L.: Duke University Press. 2002. P. 6. і® Ibid. P. 5-6. 16

Бек У Космополитическое общество и его враги/Журнал социологии и соци

альной антропологии, 2003. Т. vi. № 1. C. 28.

17

Там же. 17

См.: Федотова В. Г. Будущее российского капитализма/Политический класс.

2006. № 3. 18

Kurasava F A. Cosmopolitanism from Below: Alternative Globalization and the

Creation Of a Solidarity without Bounds/Arch. Eur. Sociol. 2004. XLV. P. 233-253. 19

См.: Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge, UK: Cambridge

University Press. 2000. P. 246-312. 20

Фихте И. К вечному миру. Философский проект Иммануила Канта/Трактаты

о вечном мире / Сост. И. С. Андреева, А. В. Гулыга. СПб.: Алетейя, 2003. С. 248. 21

Хабермас Ю. Дискуссия о прошлом и будущем международного права. Переход

от национальной к постнациональной структуре/Вестник Российского философского общества. 2003. № 3. С. 17. 22

--р

Там же. С. 22-23. 23

Habermas J. Between Facts and Norms: Contributions to a Discourse Theory of Law

and Democracy. Cambridge, MA, MiT Press. 1996; Habermas J., Derrida J. February 15, or What Binds Europeans Together: A Plea for a Common Foreign Policy, Beginning in the Core of Europe/Constellations, 10 (3), 2003.

2® Янг А. М. Некоторые соображения о гегемонии и глобальной демократии /Философские науки. 2003. № 8; Young I. M. Inclusion and Democracy. Oxford, N. Y.: Oxford University Press. 2000. 26

Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М., 2003. С. 312-315. 27

Степин В. С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2000.