Мореходство у русских появилось в одно время с основанием их государства. История России начинается тем, что славяне ильменские или новгородские, кривичи, весь и чудь, наскуча внутренними раздорами и не- устройствами, отправили от себя послов за море, к варяго- руссам приглашать к себе на княжение Рюрика с братьями. Событие это, по свидетельству древнейшего нашего летописца Нестора, последовало в 862 году. Племена, призвавшие к себе Рюрика и двух братьев его, Синеуса и Трувора, образовали из себя государство под именем Русской земли или Руси. Народ ее в древних русских летописях и актах именуется русь, русины, в сказаниях же иностранцев — руссы, россы, а иногда и скифы. Первоначальная Русь была не обширна. Соображая, что новгородские славяне жили при Ильмене, кривичи около верховьев Западной Двины, Днепра и Волги, весь у Белоозера, а чудь в Эстонии и по смежному с ней прибрежью, видим, что владения первых русских князей не вполне обнимали пространство нанешних губерний: Эстляндской, С.-Петербургской, Новгородской, Псковской и Смоленской. Следовательно, тогдашняя Русь прилегала только к одному морю: Балтийскому1. Рюрик избрал для своего пребывания Новгород. Синеусу дал Белоозеро, Трувору — Изборск. Через два года, когда оба младших брата умерли, он остался одним властителем Руси. Действуя в завоевательном духе своих единоплеменников, варягов и норманнов, Рюрик расширил пределы Руси до Оки на восток и до Западной Двины на юг, но расширение это было только вовнутрь страны; для плавания русских судов оставалось открытым все еще одно море — Балтийское. Норманнская предприимчивость не замедлила проложить для сего еще путь — в Черное море. В то время, как Рюрик уже один властвовал на Руси, двое из его единоземцев, Аскольд и Дир, вожди особой дружины, не получившие никакого участка в Русской земле, отправились с согласия князя в Константинополь, чтобы по примерам многих своих соотчичей, варягов или норманнов, вступить в службу греческих императоров. Плывя по Днепру, они увидели на берегу его город Киев, освободили его от власти хазар и, утвердясь в нем, покорили всю окрестную страну, обитаемую полянами. Основав таким образом не зависимое от Руси княжество, они не покинули, однако, первоначальной своей мысли идти к Царьграду, но уже не для того, чтобы служить Греции, а с целью искать в ней поживы. Собрав войско и сев с ним в Киеве на суда, они пустились вниз по Днепру, вьттттли в Черное море и, к ужасу и изумлению греков, явились под Константинополем. Царствовавший тогда в Греции император Михаил III в отсутствии, воюя против агарян. Извещенный об опасности, он с трудом пробрался в свою столицу, обложенную с моря неожиданным неприятелем. К счастью греков, племен, участвовавших по летописной легенде в "призвании" варягов. Между тем еще до появления варягов в Восточной Европе византийские и восточные писатели называли россами или русью славянские поселения в Северном Причерноморье и в Приволжье. (Прим. КБ.) сделалась буря; большая часть русских судов погибла, и только немногие из них с Аскольдом и Диром возвратились прежним путем к Киеву. И историки иноземные, и древнейшие русские летописи, почти все относят это событие к 866 году2 и почти все показывают, что Аскольд и Дир подходили к Константинополю на 200 судах. Неудача не обезохотила Аскольда и Дира. В следующем году они явились опять в Черное море, воевали на берегах Греции, но не доходили до Царьграда. Приняв предложенный императором мир, они получили от него в дар золото, серебро и шелковые ткани и даже, как свидетельствуют византийские историки, крестились в христианскую веру *. С освобождением Киева от хазар в русской истории являются два отдельных государства: Рюриково на севере. Аскольдово и Дирово на юге. Новгород первенствовал в первом, Киев — во втором. Географическое положение обеих столиц представляло тамошним жителям большие удобства для мореплавания. На севере Волхов, Ладожское озеро и Нева, а на юге Днепр были два пути непрерывных сообщений с Балтийским и Черным морями. Первый удобно назвать путем новгородцев, или новгородским, второй — путем киевлян, или киевским. Новгородский путь на всем своем протяжении, исключая незначительные пороги в Волхове и Неве, не представлял затруднений для судоходства. Киевский, напротив, был опасен большими порогами, которые еще и поныне составляют немаловажную преграду плаванию по Днепру, несмотря что время и рука человека много их уменьшили. Оба эти пути имели между собой судоходное сообщение, которое в одном месте хотя и прерывалось, но не на большое расстояние. Из Балтийского или, как тогда его называли, из Варяжского моря через нынешний Финский залив и реку Неву, по Ладожскому озеру, Волхову и озеру Ильменю суда входили в реку Ловать, а оттуда были перетаскиваемы сухим путем, или волоком (от слова "волочить") в Днепр, непосредственно соединяющийся с Черным морем. Русским того времени были известны еще два судоходных пути: по Западной Двине — в Балтийское и по Волге — в Каспийское море 7 Занимавший часть Тверской и Смоленской бывших губерний пространный Волоковский лес, где Двина, Днепр и Волга имели свои истоки, или верховья, и где протекала Ловать, был местом, откуда русские суда по произволу могли через волок спускаться в любую из этих черных рек. Упомянув о Варяжском море, заметим, что в древности Финский залив был известен русским под именем Котлина озера. Ладожское озеро называлось у них Нево или Нев3, а Каспийское море именовалось Хвалисским, Хвалинским и Хвалимским \ Киевская держава, отделявшаяся от Новгородской землями независимых кривичей и северян, имевших главными городами Смоленск и Любечь, и по климатическому своему положению и по удобству ходить в Грецию, очевидно, превосходствовала перед своей соперницей на севере Руси. Нельзя думать, чтобы Рюрик, наслышась об успехах Аскольда и Дира, оставался к ним равнодушным, но ему не суждено было соединить в одно целое страны и племена, находившиеся между Балтийским и Черным морями. Рюрик умер в 879 году. За малолетством сына его Игоря в управление Русью вступил Олег. Основательно предпочитая Киев Новгороду, он решился переселиться туда и с этой целью в 882 году пошел к странам Днепровским. Покорение кривичей и северян было первым плодом этого похода. Прибыв на судах к Киеву, Олег хитростью выманил к себе на свидание Аскольда и Дира и, умертвив их, беспрепятственно занял их город, сделавшийся с того времени столицей всей Руси, "Матерью городов русских" 4. Покорив по занятии Киева все славянские племена по Днепру до порогов и по сопредельным к нему рекам, Олег отправился воевать в Грецию. В 907 году, ровно через сорок лет после вторичного похода Аскольда и Дира в Черное море, он собрал многочисленное войско из дружин всех подвластных ему народов, а также из варягов и пошел с ним к Царьграду. Между тем как конница следовала берегом, пехота в числе 80 тысяч человек поплыла на 2000 судах по Днепру и беспрепятственно достигла Босфора. Действуя в духе времени, воины Олеговы рассеялись по окрестностям Византии и начали опустошать их огнем и мечом. Вход в Константинопольскую гавань был загражден цепью, но это не остановило смелого и предприимчивого князя. Велев вытащить свои суда на берег, он поставил их на колеса, поднял паруса и, благоприятствуемый попутным ветром, пошел в обход цепи, к стенам Царьграда, где император Лев Философ заперся со своим войском, не смея выступить навстречу врагам. - Так говорят летописи. Охотно соглашаемся с мнением некоторых, что войско Олегово только перетаскивало свои суда по сухому пути, волоком, как позже, при завоевании Константинополя турками, поступил Магомет II, и что баснословие вымыслило действие парусов4, но полагаем, что тут могла быть и истина. Полагаем, что суда были пославлены не на колеса, а на катки, как это делается и в наше время при переволакивании судов посуху, а паруса при попутном ветре могли быть хорошей помощью. Как бы ни было, но поход увенчался полным успехом. Устрашенные греки предложили Олегу мир и дань; согласились дать по 12 гривен серебра на ключ и сверх того дары на часть княжеских посадников в Киеве, Чернигове, Переяславле, Полоцке и других городах. Условясь с греками о взаимных выгодах, Олег, в знак примирения, повесил свой щит на вратах Царьграда и с богатыми дарами и добычей возвратился в Киев 5. Через четыре года, в 912 году, послы его заключили с греками в самом Константинополе знаменитый письменный договор, древнейший из дошедших до нас памятников русской дипломатии5. После тридцатитрехлетнего славного и счастливого правления Русью незабвенный в ее летописях Олег умер в 913 году, заслужив у своих подданных прозвание Вещего или Мудрого. Распространенная и скрепленная в разнонародном своем составе монархия Рюрикова при Олеге слилась в одно целое сильное государство, простиравшееся под именем Руси с запада на восток - от Карпатских гор до Оки, а с севера на юг — от Белоозера до днепровских порогов. Два моря — Балтийское и Черное — стали открытыми для плавания русских судов. Первый год Игорева княжения ознаменовался замечательным событием в истории наших морских походов, событием, хотя и умалчиваемым нашими отечественными летописями и только слегка упоминаемым византийскими писателями, но ясно и вероподобно передаваемым историками восточными. Говорим о первом походе русских, или руссов, в Каспийское море. В конце 913 года, вероятно, наслышась о богатствах, привозимых из-за Каспийских стран в Итил, или Атил, столицу Хазарии, и средоточие всей торговли северо-востока Европы с Персией, Индией, Аравией, руссы в числе 50 тысяч человек на 500 судах предприняли поход в Каспию. Собравшись, как надобно полагать, на Днепре, весь этот флот, мимо берегов Тавриды, через Воспор, или Керченский пролив, поднялся в Дон, и у Качалинской столицы по волоку спустился в Волгу. Однако этот поход для руссов закончился неудачей. В 935 году русские суда ходили с греческим флотом в Италию6, а через девять лет Игорь является врагом и опустошителем Греции. В 941 году, вероятно, увлекаясь желанием корысти, Игорь нарушил слишком тридцатилетний мир г Византийской империей и, посадив войска на суда, вошел с ними в Черное море7. Дунайские болгары, в то время союзные грекам, дали в Царьград весть о появлении русского флота, но Игорь успел высадить на берег свои дружины прежде, чем греки приняли какие-либо меры обороны, и безнаказанно жег, грабил и разорял окрестности Царьграда. Занятый войной с сарацинами в Средиземном море, греческий флот не мог прибыть для отражения неприятеля, так неожиданно появившегося, но, наконец, подоспело к столице с разных сторон войско, а протовестиарий Феофан вьттттел в море с небольшим числом кораблей, оставшихся в Константинополе. Он напал на русские суда, стоявшие в готовности к бою по северную, или европейскую, сторону Босфора, и расстроил их действием греческого огня, истребительного состава, до того времени не известного нашим предкам и показавшегося им, по словам летописца, "небесною молниею". Видя часть своего флота сожженным, Игорь повел остальную к Малой Азии, вьттттел на берег, стал опустошать Вифинию, но, застигнутый и разбитый войсками греков, принужден был сесть на суда и удалиться на противоположный берег, в Воспор Киммерийский, нынешний Керченский пролив. Здесь принужден он был еще раз выдержать бой с неприятельским флотом, приведенным Феофаном, и снова побежденный, с большим уроном в судах и людях возвратился в Киев. Пребывание его в Черном море продолжалось с июня до сентября б. Историки, описывающие этот поход, не согласны между собой в числе судов, бывших у Игоря. Большая часть показывает 10 ООО, некоторые 15 ООО, а иные только 1000. Едва ли когда можно будет дойти до истины8. Неудача не охладила Игоря. Более года набирал он многочисленное войско из племен подвластной ему Руси, призвал варягов из-за моря; нанял печенегов, обитавших при Днепре, ниже порогов, и в 943 году опять появился в Черном море, отправив в то же время берегом, по примеру Олега, конницу. Корсуняне, обитатели нынешнего Крыма, дали знать в Царьград, что "русские корабли без числа покрыли собою море". Не желая подвергнуть свои владения таким же бедствиям, какие они испытали в предшествовавшие набеги русских, греческий император Роман спешил предупредить Игоря предложением мира. Послы византийские встретили русского князя при устьях Дуная с дарами и с обещанием заплатить дань, равную дани, полученной Олегом. Предпочитая верную выгоду неверному успеху оружия, с чем согласно было и войско, Игорь принял дары и возвратился в Киев . Желая обезопасить себя от подобных вторжений на будущее время, греки в следующем 944 году заключили с Игорем мирный договор. Он состоял, так же как и главный договор Олегов, из письменных, но далеко не столь выгодных для русских условий9. Можно сказать, что они были написаны исключительно в пользу греков10. Игорь скончался в 945 году, умерщвленный древлянами, не совершив ничего славного для своего государства, и правление его замечательно только одними походами наших предков в моря Черное и Каспийское. В 943 году, том же самом, когда Игорь совершил свой первый набег на Грецию, берега Каспийского моря, по свидетельству восточных писателей, подверглись вторичному нападению того народа, который вооруженной рукой посетил их за тридцать лет перед тем. В это время сильная рать руссов, неизвестно каким путем пробрав тттисъ в Северный Дагестан, вознамерилась проникнуть до Берды — тогда славной и богатой столицы Аррана, а ныне* бедного местечка на правом берегу реки Куры, верстах в семидесяти от Елисаветполя. Остановленные у Дербента сильными укреплениями, построенными его жителями против нападений соседственных племен, руссы сели у дагестанского берега на суда; спустясь к югу, мимо Апшеронского полуострова, дошли до устья Куры, поднялись этой рекой вверх и достигли желаемого места. Разбив встретившее их войско, они заняли Берду беспрепятственно, но вскоре, быв оскорблены ее жителями, большую половину их умертвили, а остальных взяли в плен. Бедствие Берды возбудило участие во всех мусульманских народах Кавказа и произвело между ними общее восстание. Правитель Азербайджана Могаммед-Ибн-Мус- сафир выступил против руссов с тридцатитысячным войском, но был разбит ими. После этого покорители Берды долго оставались в покое, сделав только один набег: на окрестности города Мераги близ Тебриза, но неумеренное употребление плодов и благоразумные меры Могаммеда, осадившего руссов в Берде, принудили их отказаться от сделанного завоевания. Истомленные болезнями и теснимые неприятелем, они выступили из Берды Речь идет о середине XIX века. (Прим. КБ.). с награбленными сокровищами, беспрепятственно достигли Куры и, сев на ожидавшие их суда, удалились. Могаммед не препятствовал их отступлению11. Куда и как пошли руссы от Куры, достигли ли они своего отечества и где именно добыли в Каспийском море суда — историки умалчивают. Неизвестно также, откуда приходили они оба раза, т.е. были ли это руссы киевские, руссы новгородские или те и другие, соединившиеся для одной и той же цели. Все эти вопросы еще ждут разрешения. Но не один дух грабительства завлекал русских в эти отдаленные воды. Они ходили туда также для торговли и с этой целью в X столетии посещали не только низовья Волги, но и юго-западные берега Каспийского моря; точно так, как являлись они мирными купцами в Греции после деланных ими погромов12. Поражения, нанесенные русскими на берегах Волги и Куры, нашли мстителя в лице Игорева преемника — Святослава. Совершив в 964 — 965 годах поход к берегам Оки, Волги и Дона, он разбил болгар, буртасов и хазар, овладел хазарским городом Саркелом, или Белою Вежею, лежавшим на Дону, ниже устья Медведицы13, опустошил всю страну до Семендера (нынешнего города Тарки в Дагестане) и покорил многие сильные племена Кавказа. В это время, как полагают, Святослав завоевал владения хазар на восточном берегу Азовского моря, составившие потом знаменитое в русской истории Тмутараканское княжество. Потрясши в основании славную и сильную Хазарскую державу, он победил в 966 году подвластных ей вятичей и возвратился в отечество для новых подвигов После вторичного Игорева похода в Черное море русские долго сохраняли мир с греками и даже находились в их службе. Так, в 946 году многих крестившихся руссов видели в дворце Византийском в числе императорской стражи14: в 949 году на греческом флоте, посланном к острову Криту, считалось более 600 русских воинов, и в числе кораблей этого флота девять были русские; в 960 и 961 годах, при покорении Крита, руссы составляли часть войска, предводимого греческим полководцем Никифором Фокою15; в 962 году это же войско, следовательно, и находившиеся в нем руссы, сражалось в Сирии; наконец, в 964 году руссы упоминаются в числе греческих наемников, воевавших в Сицилии против сарацинов. Впрочем, это не единственные и не первые примеры служения русских в рядах византийских войск и на византийском флоте. Выше упомянуто, что в 935 году русские суда участвовали в морском походе греков в Италию, но в 902 году 700 руссов были на службе в греческом флоте и получали из императорской казны сто литр золота. При Игоревом преемнике Святославе последовал шестой поход русских в Черное море, но на этот раз он простирался не далее Дуная. В 967 году по приглашению греков русское войско под личным предводительством Святослава вышло на судах из Днепра, вступило в Дунай через Сулинский рукав, называвшийся в то время Селиною , и в короткое время завоевало тамошнюю Болгарию16. Победитель избрал для своего пребывания городок Преславу, и поныне сохранивший это имя у болгар, а турками называемый Ески-Стамбул. Он лежит к северу от Балканских гор, на впадающей в Черное море реке Вране 10. Вскоре, однако же, весть об осаде Киева печенегами заставила Святослава со всем войском и флотом спешить на освобождение своей русской столицы. Он прибыл туда уже по удалении неприятелей, и хотя тогда же намеревался возвратиться в Болгарию, но был удержан просьбами своей матери, славной именем и делами Ольги. И благорастворенный климат и выгодное положение Преславы, куда, по словам Нестора, влагаемым в уста Святослава, стекались все земные блага; из Греции золото, ткани, вина, плоды; из Богемии и Венгрии — серебро и кони, из Руси — меха, воск, мед и невольники, — все это заставляло русского князя полюбить Преславу и предпочесть ее Киеву, где он оставался поневоле 11 17. В 970 году, по кончине Ольги, Святослав отправился снова из Днепра через Дунай в Болгарию. Он полагал войти в нее беспрепятственно, как в землю ему подвластную, но был встречен ее жителями неприязненно. Оставалось прибегнуть к оружию. Болгары были побеждены, и взятая приступом Преслава вторично сделалась столицей Святослава, серединой его государства. Убедившись, что Святослав намерен навсегда утвердиться в Болгарии, греки увидели, как много они ошиблись, призвав его в соседственную с ним страну. На требование их очистить Болгарию Святослав отвечал угрозой взять Царьград и прогнать их самих в Азию18. Воцарившийся в то время в Греции император Иоанн Цимисхий начал готовиться к войне, но Святослав спешил предупредить его и с войском из русских, болгар и венгров победоносно прошел за Балканы до Адрионополя и Филиппополя. Уже дружины его шли на Царьград, когда устрашенный Цимисхий склонил его к прекращению войны дарами, обещанием дани и обнадежением в скором заключении мира. Мужественный, но излишне доверчивый Святослав положился на слова греков, вьттттел из Фракии, не заняв теснин балканских, и, оставя слабый отряд под начальством воеводы Сфенкала в Преславе, а главные свои силы в Македонии, сам с остальным немногочисленным своим войском пошел к Дунаю, в Дристру или Доростол (нанешнюю Силистрию)19. Здесь, как надобно полагать, стояли суда Святослава, и отсюда мог он посредством Дуная иметь скорейшие и ближайшие сношения с Русью. Греки не замедлили обнаружить свое вероломство. Весной 971 года Цимисхий с сильным ополчением подошел к Преславе, окружил ее и взял приступом. Русские заперлись во дворце, но когда он был зажжен неприятелями, они вышли из него, вступили с осаждающими в жестокий бой и, одоленные численным превосходством, почти все пали под мечами. Весьма немногие, между ними и Сфенкал, успели спастись и пробиться к Доростолу20. Узнав о происшедшем и лишась союзников, из которых одни, венгры, были еще прежде разбиты греками, а другие, болгары, передались императору, Святослав выступил, но не подоспел на помощь Преславе и недалеко от Доростола встретился с шедшим против него Цимисхием. Завязалась кровопролитная битва, по сказанию историков двенадцать раз склонявшаяся в пользу то одной то другой стороны, но, наконец, многочисленность и искусство одержали верх. Разбитый Святослав отступил и заперся в Доростоле21. Цимисхий обложил Святослава с сухого пути, и в то же время греческий флот из 300 судов, вошед в Дунай, пресек русским судам выход в море, следовательно, и сообщение с Днепром. Святослав принял все меры к обороне Доростола: обвел его рвом, делал отчаянные вылазки и в одну темную, бурную ночь, посадив две тысячи воинов на стоявшие при Доростоле свои суда, отправил их добывать съестные припасы, в которых осажденные терпели большой недостаток. Несмотря на присутствие неприятельского флота, отряд беспрепятственно забрал хлеб в придунайских селениях, сделал на обратном пути в нескольких местах высадки, истребил множество греков и счастливо пришел в Доростол. Но этот успех уже был последний. После слишком двухмесячной осады стесняемый более и более получавшими подкрепление врагами Святослав решился на последнее средство: пробиться силой или погибнуть сражаясь. При этом-то случае сказал он малочисленной своей дружине те знаменитые слова, которые, передаваясь в течение почти девяти веков от одного поколения к другому, сделались драгоценным достоянием нашей истории, достоянием, не раз после того одушевлявшим русские войска в минуты крайних опасностей. Кому на Руси не известны эти бессмертные слова князя-витязя, переданные нам нашей древнейшей летописью: "Не посрамим земле Русские, но ляжем костьми, мертвый бо срама не имам"12. Великодушное мужество должно было уступить несоразмерному превосходству в силах. 22 июля под стенами Доростола Святослав вступил в отчаянный бой с войсками императора. Долго успех казался сомнительным, но, наконец, русские должны были первые прекратить сражение, особенно когда густые облака пыли, гонимые им прямо в лицо поднявшимся с юга сильным ветром, почти ослепляли их и препятствовали им свободно действовать. Сам Святослав был ранен. Убежденный в невозможности одолеть силу силой и лишенный всех средств продолжать упорную, неравную борьбу, он потребовал мира: иначе ему нельзя было бы возвратиться в отечество, потому что греки не замедлили бы сжечь суда его, стоявшие в Дунае, как некогда сожгли они флот Игорев. Цимисхий согласился с радостью и заключил со Святославом договор, вследствие которого русские обязывались не воевать ни против Восточной империи, ни против Болгарии, а Цимисхий согласился не препятствовать возвращению их Дунаем в Киев, обязуясь считать друзьями всех русских, которые будут приезжать в Царьград для торговли. По утверждении мира он наделил русское воинство съестными припасами и имел свидание со Святославом на берегу Дуная, между своим станом и Доростолом. Император был на коне в позлащенных доспехах, окруженный богато одетыми всадниками; Святослав* в простой белой одежде сидел в челне, гребя веслом наравне с прочими 13. Так предстал перед византийцами герой Руси, столько прославившийся между своими современниками и обессмертивший свое имя в потомстве. Примирясь с Цимисхием, Святослав сел с остатком своего войска на суда и поплыл в Днепр. Там, по обоим берегам, начиная от Витичева, в пятидесяти верстах ниже Киева, вплоть до Лимана и далее, почти до самого Дуная кочевали дикие, хищные печенеги14. Один из опытнейших сподвижников Святослава Свенальд, или Свенельд, бывший воеводой еще при Игоре, советовал князю возвратиться степью на конях, а не подвергаться опасности в днепровских порогах, где печенеги, извещенные о богатой добыче, с которой русские возвращались, по другим же сведениям, недовольные заключением мира с греками, удобнее, нежели в поле, могли напасть на русских. Святослав отверг совет • ПСРЛ, т.1, стр. 30 - 31; Карамзин, История, т.1, стр. 188 - 192; Арцыбашев, Повествование о России, т.1, стр.41 — 44; Чертков, Описание войны Святослава, стр. 82 - 92, 96 - 102, 239 - 242. 3-203 и пошел водой. Подойдя к порогам, он должен был, по причине ли ранних морозов, по причине ли собравшихся в больших силах печенегов, воротиться и перезимовать в устье Днепра. Воспользовавшись этим временем, чтобы собраться еще в больших силах, весной 973 года печенеги напали в порогах на истомленную голодом дружину русских, умертвили самого Святослава. Небольшое число уцелевших от побоища было приведено в Киев Свенель- 15 ДОМ Таков был исход великого предприятия Святославова, имевшего целью утвердить русское влияние на берегах Дуная и распространить его далее, может быть до Босфора и Дарданелл. Действия Святослава приводят к заключению, что он замышлял соединить в одно целое великий род славян. И каковы были бы последствия, если бы еще в то время, в X или XI веке, Русь стояла в голове славянского союза, в голове многих миллионов одного говора, одинаковой веры и тех же обычаев и нравов, — как выражается один из полезных деятелей на поприще русской истории22. Двукратный поход Святослава в Дунай бесспорно принадлежит к самым блестящим морским походам русских и по цели, и по первоначальным успехам, и по примерам самого доблестного мужества. Историки много противоречат один другому в показании числа воинства Святослава и не говорят ни слова о числе судов, бывших у него в оба похода. Если допустить ближайший к истине, на соображениях основанный вывод, что в 970 году собственно русские, не считая присоединившихся к ним потом болгар и венгров, вошли в Дунай в числе не более 10 тысяч человек23; что суда их были такие же, как при Игоре, Олеге, Аскольде и Дире, и что, как достоверно известно, на каждом из Олеговых судов помещалось 40 воинов, то флот Святославов простирался до 250 судов, то есть был немногим сильнее флота Аскольда и Дира. Таково же, вероятно, было и морское ополчение Игоря. Флот Олега мог быть исключением, мог быть несравненно многочисленнее, судя по тому огромному набору войска, о каком говорят древнейшие из русских летописей. По смерти Святослава мир между русскими и греками не был нарушаем в течение семнадцати лет. В 988 году великий князь Владимир Святославович пошел с войском на судах из Киева к Корсуню, или греческому Херсонесу, богатому торговому городу в южной части Тавриды, возле нынешнего Севастополя. Высадив на берег свое войско, Владимир обложил город и, перекопав водопроводы, принудил жителей к сдаче. Овладев Корсунем, который хотя и не платил дани грекам, но признавал над собой власть их государей, русский князь отправил послов к императорам Василию и Константину требовать для себя руки их сестры Анны. Политика заставила согласиться на требование, и первым последствием приезда царевны в Корсунь было обращение Владимира в христианскую веру*. В стенах Херсонеса, в церкви св. Василия совершилось это великое для Руси событие. Вскоре последовал брак, и великий князь, возвратясь на судах же в Киев, крестил весь народ свой**. Поход к Херсонесу был уже восьмой, предпринятый русскими в Черное море в течение ста двадцати двух лет. • Поход Владимира на Корсунь (Херсонес) имел целью заставить византийское правительство выполнить условия заключенного с ним договора, по которому киевский князь послал на помощь императорам- соправителям войско против возмутившегося полководца Варды Фока, а византийское правительство обязывалось выдать замуж за Владимира царевну Анну. Получив русскую военную помощь, византийское правительство медлило с отправкой к Владимиру Анны. Принятие Владимиром христианства произошло, по-видимому, до похода на Корсунь, в конце 987 года или в начале 988 года. (Прим. КБ.) ** ПСРЛ, т.1, стр. 46 - 54; Карамзин, История, т.1, стр. 213 - 219; Арцыбашев, Повествование о России, т.1, стр. 49 — 51. 35 После Владимирова нашествия на Херсонес русские, еще более прежнего сблизясь с греками союзом царственного родства и единством веры, помогали им в завоевании Тавриды и Болгарии, куда, конечно, они отправились не иначе, как из Днепра, через северную часть Черного моря, а некоторые вооруженной рукой проложили себе путь через Константинопольский пролив, Мраморное море и Дарданеллы в Архипелаг, до острова Лемсона24. Последнее правдоподобно после тех далеких и смелых плаваний, которые русские совершали под стены Царьграда и в Каспийское море. В 1043 году при сыне Владимировом Ярославе I загорелась опять война с Грецией. "Купцы российские, пользуясь дружественной связью народа своего с империей, свободно торговали в Константинополе. Но сделалась ссора между ими и греками, которые, начав драку, убили одного знаменитого россиянина". Вероятно, что великий князь напрасно требовал удовлетворения: оскорбленный несправедливостью, он решился наказать греков; поручил войско мужественному полководцу Вышате и велел сыну своему Владимиру (удельному князю Новгородскому) идти с ним к Царьграду. Греция вспомнила бедствия, претерпенные некогда ею от флотов российских, и послы Константина Мономаха (греческого императора) встретили Владимира. Император писал к нему, что дружба счастливая и долговременная не должна быть нарушена, для причины столь маловажной, что он желает мира и дает слово наказать виновников обиды, сделанной россиянам. Владимир не уважил его письма, отпустил греческих послов с ответом высокомерным, как говорят византийские историки, и шел далее. Константин Мономах, приказав взять под стражу купцов и воинов российских, бывших в Царьграде, и заключив их в разных областях империи, выехал сам на царской яхте против неприятеля. За ним следовал флот и конница берегом. Россияне стояли в боевом порядке близ Фарса25. "Император вторично предложил им мир. Соглашаюсь, — сказал гордый князь Новгородский, — ежели вы, богатые греки, дадите по три фунта золота26 на каждого человека в моем войске". Тогда Мономах велел своим готовиться к битве и, желая заманить неприятеля в открытое море, послал вперед три галеры (греки называли их триремы), которые врезались в середину Владимирова флота и зажгли греческим огнем несколько судов. Россияне снялись с якорей, чтобы удалиться от пламени. Тут сделалась буря, гибельная для малых российских лодок: одни исчезли в волнах, другие стали на мель или были выкинуты на берег. Корабль Владимиров пошел ко дну; некто Творимиричь, один из усердных чиновников, спас князя и воевод Ярославовых, взяв их к себе в лодку. Море утихло. На берегу собралось 6000 россиян, которые, не имея судов, решились возвратиться в отечество сухим путем. Главный воевода Ярославов Вышата, предвидя неминуемую для них опасность, хотел великодушно разделить оную и сошел на берег, сказав князю: "Иду с ними; буду ли жив или умру, но не покину достойных воинов". Между тем император праздновал бурю как победу и возвратился в столицу, отправив вслед за россиянами флот и два легиона. Двадцать четыре галеры греческие обогнали Владимира и стали в заливе. Князь пошел на них. Греки, будучи со всех сторон окружены неприятельскими лодками, сцепились с ними и вступили в отчаянный бой. Россияне победили, взяв или истребив суда греческие. Адмирал Мономахов был убит, и Владимир пришел в Киев со множеством пленных. Великодушный, но несчастный Вышата сразился в Болгарии у города Варны с сильным греческим войском: большая часть его дружины легла на месте. В Кон стантинополь привели восемьсот окованных россиян и самого Вышату; император велел их ослепить! Эта война предков наших с Грецией была последней. С того времени Константинополь не видал уже их страшных флотов в Воспоре, ибо Россия, терзаемая междоусобием, скоро утратила свое величие и силу. Через три года великий князь заключил мир с империей, и пленники российские, бесчеловечно лишенные зрения, возвратились в Киев. Так, согласно с отечественными и иностранными источниками, описывает Карамзин в своей "Истории государства Российского"27 девятый и вместе последний из древних походов русских в Черное море 16. Морские походы принадлежат к примечательнейшим событиям первых времен исторического существования нашего отечества. И в самом деле, обитатели Руси, окруженные обширными лесами, владея большими реками и озерами и как на севере, так и на юге, живя близ морей, самой природой поставлялись в необходимость быть мореходами. С XII столетия беспрерывные междоусобные войны, нашествия татар и утрата владений, соседственных с Черным морем, надолго отвлекли жителей полуденной полосы Руси от видимого их предназначения быть морским и торговым народом. С того времени мореплавание и торговля проявляются только в северной полосе России. Современный Игорю греческий император Константин Багрянородный оставил потомству любопытное и подробное известие, откуда и как ходили русские в Константинополь для торговли. По словам его, русские суда приходили в Царьград из Новагорода, Смоленска, Любеча, Чернигова и Вышгорода. Подвластные Руси кривичи, лучане и другие племена зимой рубили у себя на горах лес, строили из него однодеревые суда28 и по вскрытии Днепра приводили их в Киев, где продавали русским. В апреле месяце весь русский флот собирался у Витичева (на правом берегу Днепра, пятидесятые верстами ниже Киева), а оттуда, не останавливаясь, шел до порогов, которых тогда считалось только семь. В позднейшее время, когда Днепр значительно обмелел, их оказалось четырнадцать. У первого порога, Ессупи, чрезвычайно узкого и весьма опасного по причине сильного падения воды, часть русских выходила из судов и, идя вброд, отыскивала босыми ногами те места на речном дне, где находилось менее камней. Когда такой удобный проход был найден, остававшиеся в судах брались за шесты и, упираясь ими со всех сторон, следовали по направлению, указываемому передовыми вожатыми. По переправе таким образом с величайшим трудом через первый порог все садились в суда и следовали далее. Второй из порогов, Островуни, или Ульвори, и третий, Геландри, представляли менее затруднений, но у четвертого, самого большого, Неясытя, так названного от гнездившихся на нем птиц пеликанов или неясытей, предстояли наибольшие труды и опасности. Здесь в предосторожность от нападения печенегов одна часть русских выходила на берег, в виде охранного войска, а другая выгружала товары и отдавала их нести скованным невольникам, по всей вероятности, предназначавшимся для продажи в Царьграде29. Опорожненные суда были вытаскиваемы на берег, и их волокли по сухому пути или несли на плечах на протяжении шести тысяч шагов до того места, где уже можно было без опасения спустить их на воду. Через пятый и шестой пороги — Баруфорос, или Вульнинрах, и Леанти, или Варуци, надлежало переправляться так же, как и через первый; седьмой — Струвун, или Напрези, наименьший из всех, не был опасен. Миновав с такими затруднениями все пороги, русские суда доплывали до Крарийского перевоза-брода, где обыкновенно переезжали через Днепр корсунские купцы, возвращавшиеся из Руси, и печенеги, ехавшие в Корсунь. Перевоз этот, находившийся за мысом Кичкасом30, был не безопасен от печенегов, и потому русские, приближаясь к нему, изготовлялись на всякий случай к бою. Так плыли они до острова Св. Георгия (нынещней Хортицы) и далее до острова Св. Айферия, или Елферия (нынешней Березани), лежащего за Днепровским лиманом, несколько далее того места, где в наше время стоит Очаков. У Хортицы русские останавливались для приношения жертв, бросания жребия, гадания и пр., а у Березани, уже в открытом море, починивали и оснащивали свои суда, на что не решались ни в Днепре, ни в разливе его устья или лимане из опасения печенегов. Окончив работы, они опять поднимались несколько верх, до лимана и вдоль берега мимо Сулинского гирла Дуная, городов Конопы и Констанции (Кюстенджи) и устий болгарских рек Варны и Дицины, достигали Мессемврии, первого греческого города. Этот путь от лимана при благоприятном ветре совершали они под парусами, при противном же на гребле, до самого Дуная, все еще не быв безопасными от нападения печенегов. Если случалось, что на этом протяжении одно или несколько русских судов прибивало к берегу, то со всех остальных люди спешили на берег для защиты своих товарищей, угрожаемых печенегами. Борение со столькими трудами и опасностями показывает, как выгодна была для наших предков торговля с Царьградом и вообще с тамошними странами, и действительно, она так процветала и так была обширна, что Черное море долго было называемо Русским31, подобно тому, как Балтийское от разъезжавших по нем варягов называлось Варяжским. Обращаясь опять к днепровским порогам, необходимо заметить, что приведенные выше их русские и славянские названия переданы нам греками, за исключением одного Неясытя, вероятно, все в искаженном виде17. До сих пор говорили мы почти исключительно о походах русских на юг и юго-восток: о плаваниях их по пути Киевскому и в Каспийское море. О судоходстве их по Новгородскому пути в IX, X и XI столетиях история не представляет ясных сведений, но нет никакого сомнения, что все это время русские суда являлись и там частью для войны, частью по торговым сношениям с другими народами, населявшими берега Балтийского моря и Ладожского озера. Предположение это основываем мы на свидетельстве историков, что еще до пришествия Рюрика в Балтике существовала обширная морская торговля и что во время Игоря, Святослава, Владимира, Ярослава и Изяслава I торговые корабли датчан, шведов, славян и других народов Скифии плавали с товарами не только по Балтийскому морю, но и по Северному, или Немецкому, даже в Грецию. Вспомнив, что скифами греки называли все племена, обитавшие к северу от них, несправедливо и неосновательно было бы лишать новгородцев и других соседственных им жителей Руси участия в этой торговле и возможности иметь для нее суда точно так, как имели их жители полуденной России. Заметив, что Олег, готовясь в 907 году к возвращению из-под Царьграда в Киев, поручил заготовление парусов только варяго-руссам и словянам, вероятно, потому, что из всего его ополчения только они одни как опытные мореходы были знакомы с этим делом32. Нестор, рассказывая о древних походах своих соотечественников в Грецию и Болгарию, именует их суда иногда лодьями, иногда кораблями и ясно показывает, что оба эти названия имели одно и то же значение33; только в одном месте, говоря об ополчении Игоря против греков в 941 году, он употребляет слово "скедии", очевидно, заимствуя его из греческого языка, где оно означает судно, построенное на скорую руку. Константин Багрянородный, упоминая о русских судах, находившихся в 935 году в греческом флоте, говорит, что на всех их было 415 человек, т.е. по шестидесяти на каждом, и называет их карабия, карабос34, слова, весьма близко подходящие к русскому "корабль". Ученые новейшего времени, произведя это последнее название от слов "кора", "короб", полагают, что суда, составлявшие флоты Аскольда, Олега, Игоря и их последователей в войнах с греками, сплетались из ветвей и потом обшивались кожей. Правда, что такие суда были употребляемы в глубокой древности у римлян, тевтонов, скандинавов и бриттов, когда мореплавание было у них в младенчестве, но ни в каком случае не могли они существовать у нас в IX, X и XI столетиях в битвах с благоустроенными флотами греков. Вышеприведенное свидетельство Константина, что суда русских строились из нарубленного леса, ясно доказывает, что упоминаемые Нестором корабли или лодьи не были плетеные. Слово "однодеревые" относится, конечно, к тому, что подводная часть выдалбливалась из одного дерева, а потом уже набирались из досок бока, как и теперь делается по всей Волге. Ниже мы увидим, что точно таким образом с досчатыми боками строились на Днепре лодки и дубы запорожцев, подобно древним русским лодьям переплывавшие все пространство Черного моря и подобно им подходившие к самому Константинополю. Почему не допустить, что образ строения судов, существовавший во времена Рюрика и Олега, мог на одной и той же реке оставаться без изменения в продолжение пяти или шести веков? У народов непросвещенных все остается по старине, передаваясь из рода в род, и если еще в прошедшем столетии твердая воля Петра Великого, угрожая ослушникам смертной казнью, не в силах была изменить в России древнего образа постройки барок, которые и поныне строятся, как за полтора века перед сим, то что же могло побудить необразованных обитателей берегов Днепра отступить от правил, освященных давностью и привычкой? Обратим внимание еще на одно обстоятельство: греки называли приезжавших в Черное море русских по виду их судов — дромитами, а это происходило от слова "дро- монь", означавшее продолговатую лодью35. Следовательно, тогдашние русские суда были, как в позднейшее время и лодки запорожцев, продолговатые. Впрочем, все эти рассуждения и соображения нисколько не противоречат тому, что в древности между русскими судами могли существовать и однодеревые в полном смысле этого слова, т.е. выдолбленные из одного дерева, как бывало у норманнов. В XV столетии острова на Волге были покрыты лесами, в которых росли липы такого объема, что, по словам путешественников-очевидцев, из одного дерева можно было выдолбить лодку для помещения восьми или десяти человек и такого же числа лошадей36. Суда, на которых русские в 913 году ходили в Каспийское море, долженствовали быть более тех, которые отправлялись в Грецию, потому что вмещали в себе не от 40 до 60, а по 100 человек37. В "Русской правде" в первой половине XI века, полученной новгородцами от великого князя Ярослава Владимировича, говорится о лодьях заморских и набойнах, о стругах и о челнах. Первые из них, по всей вероятности, суть лодьи иностранной, заморской постройки38; под набойными (ныне наборные) лодьями, кажется, должно разуметь свои, русские лодьи, а именно такие, на которых доски набивались край на край, одну на другую. Струги, смотря по глубине вод, остро— и плоскодонные, были, как и в позднейшие времена, суда речные, служащие для перевоза грузов, а челны употреблялись для плавания у берегов и для переправ через небольшие реки. Оценка Ярославом заморской лодьи в три гривны, набойной в две, струга в гривну, а челна в восемь кун (18) дает некоторое понятие о величине этих судов, относительно одного рода к другому. Все упомянутые здесь суда были открытые, т.е. без палуб. Первым изобретателем крытых судов был княживший столетием позже Ярослава I великий князь Изяслав Мстиславич. В 1151 году, при нападении на Киев князя Андрея Боголюбского, он с большой пользой употребил лодьи с палубами, которые, скрывая под собой гребцов, в то же время служили помостом для вооруженных воинов, бросавших в неприятеля стрелы. Суда эти, удивлявшие собой современников, имели по потеси, или большому веслу у кормы и у носа, так что могли двигаться вперед и назад, не поворачивая в тесных местах и на крутых коленах 19. Между тем как известия о торговле и тесно связанном с ней плавании русских на Черном море, мало- помалу редея, наконец, совсем исчезают, в Балтике мореходство наших предков не только не прекращалось, но, напротив, распространялось более и более. По свидетельству историков, в ИЗО и следующих годах русские суда плавали с товарами к острову Готланду и в Данию39; в 1142 году шведы нападали в Балтийском море на новгородцев, шедших с богатым грузом40; в 1157 году датский король Свен IV захватил под Шлезвигом много русских судов и бывшие на них товары роздал в жалованье своему войску. Уже одни эти примеры служат доказательством, что в XII веке русские, именно новгородцы, занимались торговым мореплаванием. В Визби, на острове Готланде, они даже имели свой гостиный двор, свои домы, свою церковь41. Голландцы и немцы издавна живали в Новгороде, и правительство тамотттнее обязывалось за установленную плату высылать навстречу их судам, к реке Ижоре, лодочников, ибо иноземные гости и купцы, боясь невских и волховских порогов, обыкновенно перегружали свои товары в легкие новгородские лодки42. На севере Европы долго сохранялось предание, что некогда товары индийские, персидские и арабские шли через Волгу и другие наши реки, в пристани Балтийского моря, и это известие подтверждается находимыми там во множестве восточными монетами. Этим же путем хозары доставляли драгоценные меха жителям Западной Европы. Позже, в XIII веке, когда вольные немецкие города Любек, Бремен и другие, числом, наконец, до семидесяти, вступили в общий тесный союз, известный в истории под именем Таты; когда Рига и Готланд присоединились к ним, тогда Новгород, по своему положению весьма удобный для доставления в Балтийское море товаров из прочих мест тогдашней России и из Азии, приобрел еще большее значение в коммерческой системе Северной Европы. Ганза учредила в нем главную свою контору43. Такое доверие могло быть следствием только весьма давней и обширной торговли ее городов с Новгородом. Постоянно имея в виду распространение своей торговли, новгородцы далеко расширили свои владения. Мы видели выше, что Рюрикова монархия ограничивалась на севере пределами нынешних губерний Эстляндской, С.-Петербургской и Новгородской. Лежащие на север и северо-запад от них губернии Архангельская, Вологодская, Вятская и Пермская составляли независимую страну, упоминаемую в истории под именем Биармии44. Неизвестно, когда именно, но можно полагать, что не позже X столетия новгородцы завоевали северо-западную часть этой страны, называвшуюся Печорской землей, ибо в XI веке земля сия и отделявшаяся от нее Уральским хребтом Югория платили дань новгородцам. Самоеды (ненцы) были уже известны летописцу Нестору, жившему в XII веке45. Есть сведения, что лопари также были данниками Новгорода и таким образом власть его распространялась на все Поморье, от Лапландии до устья Оби. Новгородские выходцы, теснимые внутренними раздорами своего отечества и возраставшим в нем многолюдством, толпами переселялись за Северную Двину, в край, лежащий за волоком между этой рекой и Онегой и потому на зывавшийся у нас Заволочьем. Страна эта, простиравшаяся от Белоозера до реки Печоры, впоследствии именовалась Двинской землей46. Мало-помалу, в исходе XII столетия, новгородцы водворились в южной половине Биармии, завоевав сперва Вятку, а потом Пермь и Вологду. Еще до покорения Биармии новгородцами, даже прежде призвания Рюрика, она вела судоходную торговлю с народами, обитавшими при Волге и Каспийском море. Норвежцы, известные древним русским под именем мурман (испорченное: норманны47), были, кажется, первые, открывшие в IX веке путь к устью Северной Двины, и по их имени как Белое море, так и смежная с ним часть Ледовитого, омывающая берег Лапландии, долго называлась у нас Мурманским морем48, а мыс Святой Нос — Мурманским Носом20 . От этого еще и поныне Мурманским называют одно из устьев Северной Двины и весь берег Лапландии 21. Норвежцы, шведы, датчане и другие народы посещали устье Двины и Печоры до самого XIII столетия, когда водворение татар на берегах Волги положило конец торговым отношениям востока нынешней России с севером Европы. Со времени окончательного покорения Биармии новгородцами обширная эта страна утратила свое древнее название и разделилась на четыре части: Двинскую землю, Печорскую землю, Вятку и Великую Пермь. Через этот обширный край существовали два пути судоходного, долгое время важного по торговле, сообщения Каспийского моря с Северным Ледовитым океаном, или, как называли его у нас, — Студеным морем. Один путь лежал через Волгу, Каму, Вишеру, Колву, Вишерку, Чусовое озеро и речку Березовку до семиверстного Бухонина волока, а оттуда через Нем, Вычегду и Северную Двину — в Белое море. Другой путь до Чудова озера был тот же, что и первый, но потом суда следовали речками Вогулгой и Еловкой до лесистого волока, простиравшегося на четыре версты и прозванного Печорским. Отсюда они были перевозимы — как делалось и на Бухонском волоке — лошадьми до речки Волосницы, впадающей в Печору, и, спущенные на воду, уже беспрепятственно шли в море 22 Из устьев Северной Двины и Печоры, держась по возможности берегов, русские ходили для промыслов и торговли через Югорский Шар и Карское море в реку Обь и далее до Енисея, и нет сомнения, что в этих плаваниях они открыли лежащую к северу от Вайгача Новую Землю. Несмотря на препятствия, встречаемые от льдов, и на лишения всякого рода, плавания русских по этим далеким и негостеприимным водам были в большом развитии до самого начала XVII столетия и жители Беломорского края почитались, как почитаются и в настоящее время, отличными мореходами 23. Вообще наши предки в XI — XII столетиях заходили на север далее, нежели все другие народы Европы, не исключая и самих норманнов. Северные наши мореходы плавали к Оби и Енисею двумя путями. Иногда шли они, как вътттте сказано, Карским морем, а иногда перетаскивали свои суда через волок между этим морем и Обской губой. Для этого они входили в реку Мутную, впадающую в Карское море, поднимались в течение восьми суток вверх по Мутной бичевою и достигали двух озер, имевших от 10 до 12 миль в окружности. Тут опять выгружали они свои суда и опять перетаскивали их сухим путем, через перешеек около двухсот саженей шириной в озеро Зеленое; далее по реке Зеленой доплывали до Оби и, наконец, из этой последней реки плыли по усмотрению: или к Архангельску, или в Енисей, или на Новую Землю. Плавания эти в первой половине XVII столетия прекратились сколько от трудностей самого пути, столько и от того, что в Югорском Шаре и еще не доходя его, на Матвеевом острове, находились сборщики, обязанные не только собирать пошлины с промышленных судов, но и наблюдать, чтобы, кроме их, никто не плавал в тех местах. Весьма вероятно, что правительство находило выгоднейшим в отношении денежных сборов, чтобы торговля с сибирскими народами производилась сухим путем*. Сказав вкратце о главных путях сообщения внутренних стран России с морями и о плаваниях русских по своим морям, остается еще бросить взгляд на замечательнейшие из морских походов, совершенных с военной целью после XII столетия. Чаще всего эти походы были предпринимаемы против шведов и финнов. В 1188 году новгородцы, соединясь с корелами и эстонцами, переплыли Балтийское море, пробрались через проток Стокзунд, над которым впоследствии построен Стокгольм, вошли в озеро Мелар и до основания разорили многолюдный город Сигтуну, после того уже не приходивший в прежнее цветущее состояние. В числе трофеев этого набега новгородцы увезли из Сигтуны медные ворота и поставили их в знак победы в своем Софийском соборе, где они и поныне существуют под названием Шведских**. В 1191 году новгородцы вместе с корелами ходили, как надобно полагать, на судах против Еми, или финнов и, произведя в их земле большие опустошения, между прочим сожгли город Або. Расторгнув с 1188 года все дружественные отношения со шведами, они проложили себе новый торговый путь через Псков и * Литке, Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан, т. I, стр. 76 — 77; Чужое, Историческое описание российской коммерции, т. I, кн. I, стр. 97 - 99. ** Карамзин, История, т. III, стр. 85 и прим. 85; Лерберг, Исследования, служащие к объяснению древней русской истории, стр. 109 - 111; Арцыбашев, Повествование о России, т. II, стр. 267. 4-203 Западную Двину, но в 1201 году, примирясь со своими неприятелями, опять возобновили с ними прерванную торговлю из Волхова через Ладожское озеро, реку Неву и Финский залив, т.е. через тот путь, о котором мы говорили выше, назвав его путем новгородским. В несчастном для Руси 1223 году, когда почти все ее князья объединились против татар, на левом берегу Днепра, у Заруба и Варяжского острова галичане прибыли из Днестра, по Черному морю в Днепр на 1000 судах и, оставив их ниже порогов, у реки Хортицы на Протолочьем броде, пошли на соединение с прочими русскими войсками. По одержании татарами победы на реке Кальмиус все эти суда, за исключением одного, на котором спасся князь Галицкий Мстислав, были истреблены самими русскими из опасения, чтобы они не достались неприятелю. В 1300 году шведы, негодуя на новгородцев за набеги их на земли корелов и Еми, нынешнюю Финляндию, и находя необходимым запереть им выход из Ладожского озера в Финский залив, послали в Неву флот из 111 судов, под предводительством правителя королевства Торкеля, незадолго перед тем построившего Выборг. С прибытием этого флота, при устье впадающей в Неву реки Охты, под надзором искусных итальянских художников началось построение небольшой крепости, которая была названа Ландскроной. По буквальному переводу слова наши летописи именуют ее Венцом земли. Если верить показанию шведских историков, — впрочем, показанию невероятному, — то новгородцы, желая сжечь неприятельские суда, пустили против них из Ладожского озера по ветру и течению несколько горящих судов, но шведы, предостереженные лазутчиками, успели отвратить опасность, загородив исток Невы сваями. Это, кажется, первый пример употребления русскими брандеров. В следующем году Ландскрона была взята после мужественного сопротивления шведов и срыта до основания 24 В 1311 году новгородцы ходили на судах из Невы к берегам Финляндии, разорили селения по рекам Кумо и Нокии; сожгли стоявший на последней из них город Ванай, или Ванакилу, и, возвращаясь, воевали на берегах Кавгалы и Перны25. Последняя из этих двух рек и поныне не изменила своего названия, а первую ныне почитают заодно с рекой Борго. В 1318 году берега Финляндии подверглись опять нашествию новгородцев, которые, переплыв через Финский залив в реку Ауроиоки, сожгли лежащий при ней город Або и потом беспрепятственно возвратились в 26 отечество В 1323 году новгородцы, желая возбранить шведским судам плавание из Финского залива в Ладожское озеро, заложили при истоке Невы на острове Ореховом крепость Ореховую, или Орешек27, после того не один раз разрушаемую, не один раз переходившую от русских к шведам и обратно и, наконец, в царствование Петра Великого возвращенную Россию под новым именем Шлиссельбурга. По построении Орешка в том же году заключен был в этой крепости между новгородцами и шведами мир, по которому пограничной чертой в Финляндии назначена река Сестра49. С этого времени новгородские владения, обнимая оба берега Невы, простирались с одной стороны Финского залива, северной, до нынешнего Сестрорецка, а с другой — до устья реки Наровы28. Следовательно, большая часть древней Еми, подвластной Новгороду с половины XI века и заключавшейся между Финским и Ботническим заливами, Каяниею, землей финских лопарей и землей корелов, то есть большая часть Финляндии, осталась за шведами. Последние, пользуясь небла гоприятными обстоятельствами России, угнетаемой татарами, и действуя под влиянием римского духовенства, отторгли от нее значительную часть Еми еще в 1249 году 50. Шведы первые нарушили Ореховский мир. В 1348 году король их Магнус, желая угодить папе, возымел нелепую мысль обратить русских в латинскую веру. С этой целью он вошел в Неву с множеством судов, обложил Орешек и обманом взял его. Новгородцы, ладожане и псковитяне спешили сухим путем и водой напасть на неприятеля, но король не отважился встретить их. При первом известии о походе русских, имея уже много больных в своем войске и нуждаясь в продовольствии, он бежал со стыдом восвояси 29. В следующем году новгородцы обратно завоевали Орешек, ходили воевать в Финляндию и Норвегию, последнюю из Двинской земли, и заставили шведов просить мира, который и был заключен в 1351 году в Юрьеве (нынешний Тарту. — Ред.)51. Надобно полагать, что после Магнусова нашествия новгородцы, увидев, что один Орешек был недостаточен для преграждения шведам входа из Финского залива в Ладожское озеро, обратили внимание на устье Невы и построили там на месте бывшей Ландскроны Невскую крепость, более известную под шведским названием Ниеншанц. С мирным постановлением в Ореховой крепости прекращаются военные походы новгородцев и вообще русских на Балтийском море. Русские суда продолжали плавать по этим же водам, но уже единственно с мирной торговой целью. То же было и на крайнем севере тогдашней России, исключая разве весьма немногие случаи, где жители Двинской земли в ссорах своих с мурманами, или норвежцами, могли иметь с ними встречи в море, особенно в 1412 году, когда ходили войной в их землю Много походов совершено было русскими по различным рекам их государства, но они не имеют места в обзоре, касающемся исключительно плаваний по морям. Как в описании событий, относящихся до южной полосы России, отечественные наши летописи и акты, говоря о судах, употребляют выражение "лодии", иногда заменяя его словом "корабли", так и в рассказах о происшествиях в полосе северной мы встречаем преимущественно слово "лодии". Есть, однако же, примеры, что оно уступает место шнекам, кочам, кербатам, или карбасам, и бусам. Впрочем, и общее название суда есть древнее, находимое в наших летописях под словами Н _ _ »» II _ »» 01 ссуды и суды 31. При великом князе Иоанне III Россия свергла с себя татарское иго, тяготевшее над ней более двухсот лет. Другое зло, препятствовавшее развитию ее внутренних сил, — раздробление государства на уделы, — также приближалось к концу своему, и монархия русская, видимо, стремилась к тому могуществу, которое впоследствии поставило ее в ряду первостепенных держав мира. По завоевании турками Константинополя она более и более сближалась с остальной Европой, и политическое ее значение особенно увеличилось при Иоанне Грозном. Но если Россия со второй половины XV столетия изменилась, как бы переродилась в своем существовании, то в сравнении с обширностью ее пределов и с ее средствами она была бедна мореходством, несравненно беднее, нежели в первые века своего существования. Со времени нашествия татар русские могли плавать только по Балтийскому и Белому морям и Северному Ледовитому океану. Покорение в 1552 году Казани, а в 1556 году Астрахани, сделав их обладателями всей Волги, от истока до устья, открыло им невозбранный путь в Каспийское море, но устья Днепра и Дона, сторожимые турецкими крепостями Очаковым и Азовом, еще долго оставались под властью султанов, недоступными для прохода русских судов в Черное и Азовское моря. Несмотря на свободное сообщение северных наших морей с внутренними реками государства, плавание по ним иностранных торговых судов со времени татарского владычества, иссякнув в самом источнике и становясь год от года реже, наконец, совсем прекратилось. Еще корабли ганзейцев, прибывая торговать с новгородцами и псковитянами, являлись в Неве, Волхове и Нарове, но Беломорские воды уже давно, целые столетия, не были посещаемы чужестранцами. С одной стороны, европейцы XIV, XV и XVI столетий имели самое темное понятие о части России, сопредельной Северному океану, а с другой — нелепые рассказы путешественников об ужасах стран полунощных пугали воображение робких умов, страшившихся и помыслить о борьбе с северной природой, с ее нетающими льдами, с ее дикими народами, с ее мнимыми чудовищами. В грозное, но славное царствование Иоанна IV случай сблизил опять Европу с северным краем России. Открытие Америки и обход Африки возбудили в англичанах желание искать через Северный Ледовитый океан ближайшего пути в Китай и Восточную Индию. По совету знаменитого мореплавателя Кабота общество лондонских купцов снарядило в 1553 году три корабля под начальством капитанов Виллоби, и Ченслера, и мастера Дурфорта. Первый из них был в то же время и начальником всей экспедиции. Все три корабля находились у берегов Лапландии, когда буря разлучила их. Виллоби и Дурфорт, принужденные льдом, мелководьем и поздним временем года зимовать в устье речки Арзины, или Варсины, погибли там от стужи и голода со всеми своими спутниками. Ченслер, укрывшийся от непогоды на северной оконечности Норвегии, в Вардгоусе, через неделю поплыл опять далее к востоку, вошел в Белое море и пристал в западном, или Карельском (ныне Никольское), устье Двины, у бедной, уединенной обители Св. Николая, окруженной только несколькими хижинами. Неожиданный приход британского корабля едва ли не столько изумил малочисленное население этого пустынного края, сколько прибытие Колумба изумило американцев. Успокоив встревоженных жителей и узнав, что нечаянно открытый берег принадлежит России, Ченслер просил быть допущенным к двору. Представленный в Москве пред Иоанном, он предъявил ему одну из грамот своего короля Эдуарда VI, которыми все северные и восточные государи приглашались к дружбе и торговым сношениям с Англией. Постигая всю пользу приглашения, Иоанн изъявил согласие. Милостиво принятый царем Ченслер отправился в следующем году в отечество с благоприятным донесением и в 1555 году вторично прибыл в Белое море с четырьмя судами. Оставив их в Карельском устье Двины, он поехал в Москву и заключил там торговый договор с русским правительством. После этого англичане построили близ Никольского монастыря особый дом для своего купечества и начали производить тут торговлю, получив в то же время обширные места для склада своих товаров на левом берегу Двины, в 90 верстах от ее устья, в городе Холмогорах. В 1556 году Ченслер пустился в обратный путь в Англию с богатым грузом, но это плавание было для него бедственно: он погиб с тремя из своих кораблей. Четвертый, с русским посланником Непеею, достиг Англии52. Открытие новой страны не известной или, справедливее, забытой в целом Западе, и благосклонный прием англичан Иоанном заняли деятельность этого предприимчивого народа. Вышеупомянутый Кабот, желая довершить открытие Ченслера, отправил в том же году, когда погиб этот мореплаватель, одного из его спутников в первое путешествие — Бурро (Burrough) — на небольшом судне (пинке), предписав ему плыть на восток от Белого моря сколько будет возможно. Сопровождаемый от Колы русскими лодьями, или ладьями, отправлявшимися по большей части на моржовый промысел, Бурро дошел до Югорского Шара, но здесь осеннее время, льды и страх, наведенный на англичан китами, заставили их идти в Двину и прозимовать в Холмогорах. В отчете, представленном Бурро о его плавании, замечательно показание, что при попутном ветре русские лодьи опережали английское судно53. Голландцы были первые из европейцев, посетившие после англичан Белое море, но они избрали для своих кораблей другую, более удобную пристань, на правом берегу Двины, у места, называемого Пур-Наволок, где Двина перед впадением своим в море разделяется на множество рукавов. При преемнике Иоанна, царе Федоре, учрежден был тут город Новые Холмогоры, но местные жители назвали его по имени давно существовавшего там монастыря Св. архангела Михаила Архангельским городом, и это название, укоренясь в народе, совершенно вытеснило первоначальное наименование. Позже переведена была туда и торговля англичан 32 . Деятельность британцев на поприще морских открытий возбудила соревнование и в наших соотечественниках. Так, после Ченслера и Бурро, между эпохой их плаваний и 1581 годом, именитые люди Аникий и Яков Строгановы, владевшие обширными землями по рекам Каме и Чусовой, посылали в Антверпен нанять сведущих и опытных мореходов, которые, прибыв в Россию, построили в Северной Двине два корабля. В этом заключаются все сведения о предприятии Строгановых, но есть причины полагать, что целью его было плавание к Новой Земле, где, по носившимся тогда слухам, находились серебряные прииски. Еще и ныне на западной ее части, к северу от Маточкина Шара, находится залив, называемый иностранцами губой Св. Лаврентия, а у беломорских жителей Строгоновой, или просто Строгоновщиной. Остатки жилищ, могилы и другие доказательства пребывания людей, сохранившиеся в этой губе в настоящее время, были еще совершенно свежи в девяностых годах XVI столетия. Во всяком случае, какой бы ни был исход попытки Строгановых, уже по одной цели своей она есть любопытный факт в истории нашего мореходства, которой царствование Иоанна Васильевича IV дает довольно обильную пищу От северных стран перейдем к полуденному краю России, где в 1559 году был совершен поход в Черное море. В декабре 1558 года крымский хан Давлет-Гирей, надеясь врасплох напасть на Москву, собрал стотысячное войско и послал с сыном своим Магмет-Гиреем в Россию. Татары прошли уже до впадающей в Дон реки Мечи, но, узнав, что многочисленные русские полки стоят в Белеве, Рязани и Туле, не отважились идти далее и бегством возвратились в свои улусы. Иоанн, известясь о нашествии, поручил воеводам своим князю Вишневецкому и Адашеву наказать хана. Первому из них с пятью тысячами человек велено было идти на Дон, построить там суда, спуститься на них к Азову и с этой стороны тревожить Крымский полуостров. Второй, с восемьютысячным войском из детей боярских, казаков и стрельцов, имел повеление идти к берегам Крыма, но с противоположной стороны, из Днепра. Успехи Вишневецкого были незначительны. Он только истребил несколько сот крымцев, пробиравшихся к Казани, но Адашев имел случай совершить подвиг, стяжавший ему громкие похвалы и удивление современников. Построив на Днепре, близ нынешнего Кременчуга, суда, он посадил на них свои войска, поплыл в устье Днепра, взял два неприятельских корабля: один под Очаковом, в лимане, другой далее, в море, к югу от Кинбурнской косы, около небольшого острова Чиле; приставил ва северной половине Перекопского залива к косе Джарилгач и поднялся вверх к нынешнему полуострову Хоралы. Вышед здесь на берег, воевода Иоаннов в продолжение двух недель громил эту часть Крыма, жег селения, забирал стада и людей, освобождал из неволи пленных, нагрузил суда свои несчетной добычей и беспрепятственно возвратился в Днепр, заходив на некоторое время к лежащему близ Очакова острову Березани 34 . В продолжение пятисот лет после похода князя Владимира Ярославича к Царьграду это был первый поиск русских на Черном, некогда Русском, море, поиск, увенчанный полным успехом. Между тем как учреждалась торговля с чужестранцами в устье Северной Двины и как Адашев ходил в Черное море громить крымцев, Иоанн сильно помьттттлял о распространении своего владычества при Балтийском море. Еще в самом начале своего правления, озабочиваясь распространением в России наук, художеств, искусств и усовершенствованием ремесел, он просил императора Карла V прислать к нему сведущих людей по всем почти отраслям человеческих искусств и познаний. Вследствие этого в 1547 году более трехсот ремесленников, фабрикантов, оружейников, литейщиков, рудокопов, каменщиков, ваятелей, зодчих, живописцев, даже богословов и правоведов съехались в Любек. Они уже были готовы сесть на корабль, чтобы отправиться в Россию, как неожиданно, по тайным проискам ливонского рыцарства и любекского купечества, все были задержаны и принуждены возвратить в Вену выданные им виды на проезд. В 1557 году Иоанн возобновил свою просьбу преемнику Карла V, императору Фердинанду I, но по новому домогательству ливонцев — опять без успеха. Только немногие иноземцы успели разными путями пробраться в Россию54. Прежде ли, после ли вторичного отказа — неизвестно, но только в том же 1557 году, желая иметь в Балтике свой торговый порт, более удобный по местному положению, чем Невская крепость, Иоанн велел окольничему князю Шастунову и данным ему в помощь дворянам Головину и Выродкову заложить на правом, России принадлежавшем берегу Наровы, у самого устья, город с корабельной пристанью 3 5. Повеление было исполнено летом того же года, но как назывался но- вооснованный город и что с ним сталось впоследствии — неизвестно. Можно предполагать, не был ли он срыт по ненадобности в следующем 1558 году, когда русские, вступив в землю ливонских рыцарей, овладели городом Ругодевым, или Нарвой, лежащим в 12 верстах от Финского залива и уже давно производившим торговлю с Ганзой. "Я завоевал Нарву, — говорил царь приезжавшим в Москву ливонским послам, — и буду пользоваться моим счастьем"55 — доказательство важности, какую в глазах Иоанна имело обладание этим городом. Не желая вести войны без крайности, он потребовал от Ливонии добровольной покорности, но, получив отказ, начал действовать силой. Одним из самых первых успехов русского оружия в этой войне было взятие крепости Сыренска, или Нейшлоса, на берегу Наровы, и таким образом эта река от верховья до устья стала собственностью Иоанновой державы. Берега Чудского озера, или Пейпуса, откуда истекает Нарова, еще издревле принадлежали России, а с занятием Нарвы и Нейшлоса все водяное сообщение от реки Великой, при которой построен Псков, вплоть до Финского залива, заключалось в наших пределах. Покорение в том же году Дерпта56, некогда русского города Юрьева, основанного Ярославом I на впадающей в Пейпус реке Эмбахе, еще более упрочило за Россией обладание этим водоходным путем в Балтийское море. Завоевав Нарву, почти вслед за утверждением договора англичанами через посредство Ченслера, Иоанн имел в одно и то же время два торговых порта: один в Белом, другой в Балтийском море. Ганзейцы первые начали приходить в Нарву, а за ними последовали и другие иностранцы. Царь постоянно покровительствовал этой торговле. Несмотря на всевозможные затруднения и препятствия со стороны ливонских рыцарей, особенно же со стороны Швеции, вооруженной рукой нападавшей на шедшие в Нарву купеческие суда, торговля в этом городе процветала, к обоюдным выгодам, почти до самого 1581 года, когда шведы не только отняли у России Нарву и почти все другие ее завоевания в Эстляндии и Лифляндии, но еще и занесли ногу на древние наши владения, взяв лежавший против Нарвы замок Ивангород и старинные крепости в Ижорской земле — Ямы и Копорье. Все это, по перемирию, заключенному в 1583 году на реке Плюсе, осталось на три года за Швецией; завоевания в Лифляндии еще прежде этого отошли к Польше57, и Иоанн с прискорбием должен был отказаться от надежды иметь торговые и государственные сношения с остальной Европой путем кратчайшим и более удобным, нежели через Белое море. С потерей Нарвы и с упадком ганзейской торговли наше мореходство в Балтике сделалось ничтожным, и затем Россия имела владения еще при морях Белом и Ледовитом на севере и Каспийском на юге. Плавание по двум первым, как сказано выше, продолжалось безостановочно, и наши тамошние мореходы, бесстрашные и опытные, оказали много услуг чужестранцам, бесполезно доискивавшимся северо-восточного пути в Индию. С покорением Казани и Астрахани русские могли бы, по-видимому, свободно ходить по Каспийскому морю, но плаванию их на нем, не говоря уже о постоянных беспокойствах в Персии и о хищнических племенах, обитающих по берегам, много препятствовали еще и разбои, особенно со стороны казаков, почти не прекращавшиеся на Волге. Первое известие о русском торговом судне, виденном в этом бурном море, именно на восточном берегу, у полуострова Мангышлака, принадлежит к 1559 году. В 1584 году не стало Иоанна, но и после него любимая его мысль упрочить за Россией господство в Балтийском море не была упущена из вида. При переговорах, веденных в 1585 году со шведским уполномоченным на Плюсе, наши послы требовали назад части Иоаннова завоевания, Эстляндии, однако без успеха. До заключения мира Ивангород, Ям и Копорье, захваченные шведами при Грозном, остались за ними еще на четыре года. В 1590 году Россия уже силой оружия взяла обратно не только эти три крепости, но еще издревле ей принадлежавшую землю Корельскую с главным в ней городом Корела, или Кексгольмом. Правительство наше домогалось еще и Нарвы со всей Эстляндией, но неудачно. Шведы ни за что не решались уступить ее58. В царствование Феодора Иоанновича, продолжавшееся по 1598 год, произошла видимая холодность в сношениях русского двора с английским. Последний сам подал к тому повод неумеренными требованиями торговых преимуществ исключительно в пользу своих подданных. Годунов, правивший тогда у нас кормилом государства, не поддавался на домогательства британцев и, отвечая королеве Елизавете, что частная торговля открыта в России для всех народов, писал именем царским: "И тое божью дорогу, Окиан-море, как мочно переняти и унять и затворить". Виды Иоанна и Феодора на прямые сношения с Западной Европой через Балтийское море много занимали и царя Бориса Феодоровича Годунова. Неутомимо пытался он склонить шведов к уступке Нарвы; даже уговаривал тайно жителей Эстонии передаться России, замышляя присоединить к своим владениям Ливонию*, но, занятый внутренними волнениями в государстве, не успел привести в действие своих полезных намерений. Если бы он властвовал долго и безмятежно, то весьма могло бы быть, что великое дело Петра: создать в России флот и твердой ногой стать на берегах Балтийского моря, осуществилось бы столетием ранее. Не было предмета, на который бы преемник Феодора не обратил своего внимания и своей деятельности. Между прочим, еще до восшествия своего на престол, в 1586 году, он выписывал на весьма выгодных условиях английского математика Ди (Dee), а в 1599 ездивший в Австрию с известием о воцарении Годунова думный дьяк Власьев прибыл в Архангельск на двух кораблях, купленных и снаряженных им по царскому повелению в Любеке, вместе с нанятыми там кормщиком, или штурманом, матросами и мастерами . Внимание Бориса простиралось и на самые отдаленные края его владений. Так, основав в 1600 году в земле самоедов (ненцы) на реке Тазе город Мангазею 37, в 1602 году он повелел строить там для плавания в Ледовитом море 15 морянок, или морских судов, для коих вся "судовая снасть" была выслана из Ярославля и Вологды в Верхотурье38. К сожалению, участь как этого предприятия, так и кораблей, приведенных Власьевым, неизвестна. Вообще во второй половине XVI и в первых годах XVII века Россия, постигая свои силы, как бы чувствовала, что она слишком стеснена, скована в пределах, что ей необходимо раздвинуть их до морей, принимающих в себя Неву, Нарову, Западную Двину, Днепр, Дон и другие судоходные реки. Иоанн Грозный, Феодор, Годунов домогались владычества на море Балтийском; Лжедмит- рий I искал его на водах Черноморских, помышлял о завоевании Азова 3 9. Царствование Василия Шуйского и последовавшее за ним междуцарствие не только воспрепятствовали России расширить свои пределы, но лишили ее и собственного достояния: многих искони Новгороду принадлежащих владений. Так, в 1609 году уступлен был Швеции по договору Кексгольм, а в 1611 и 1612 годах войска этой державы, пользуясь безначалием в нашем отечестве, овладели обоими берегами Невы, с крепостями Невской и Орешком, взяли в Ижорской земле Копорье, Ямы, Ивангород, заняли Ладогу, Порхов, Старую Руссу, самый Новгород, потом Гдов и Тихвин. По Столбовскому миру, заключенному в 1617 году, уже при царе Михаиле Феодоровиче, часть этих завоеваний была возвращена России, но Невская крепость Орешек, Копорье, Ямы, Ивангород и прежде уступленный Кексгольм, словом, вся Ингрия и Корелия, то есть все наши владения по берегам Финского залива, от северной их границы — реки Сестры, до южной — реки Наровы, отошли к Швеции59. В мореходном и торговом отношениях это была потеря огромная, одна из самых чувствительных когда-либо понесенных Россией. Она лишилась тех земель, которые принадлежали ей с первых ее времен, частью с самого ее основания. Гению Петра Великого предстояло возвратить своему отечеству эти области. С тех пор как Россия утратила свои прибалтийские владения, мореходство ее там пришло в совершенный упадок. На Каспийском море по причинам вышеизложенным оно также не могло сделать успехов, и потому до исхода XVII столетия одни воды Северного Ледовитого океана были поприщем для русской отваги, не страшившейся бороться с природой, в этих странах столь враждебной к человеку. До начала тысяча шестисотых годов плавание русских на этих водах простиралось на восток до Оби и Енисея. Покорение Сибири, начатое в последнее время жизни Иоанна Грозного и продолжавшееся при его преемниках, расширило круг деятельности наших мореплавателей еще далее. Поселившиеся в ново- завоеванном крае торговые люди — казаки и промышленники, как называют их там60, — на утлых, кое-как построенных судах, пускаясь наудачу для промыслов и сбора ясака в Студеное море, доставили современникам своим первые сведения о не известных дотоле реках: Лене, Яне, Индигирке, Колыме, Анадыре, и открыли почти все берега на протяжении от Енисея до Камчатки, приводя жителей "под царскую высокую руку"61. Первое место между этими неустрашимыми плавателями, этими русскими Магелланами, неоспоримо принадлежит казаку, или, как он сам писал о себе, "служилому человеку"62 — Дежневу. В течение шести лет, с 1648 по 1654 год, борясь на море со льдами и бурями и на суше с дикими племенами, он прошел из Колымы в Анадырь, обогнув таким образом всю северо-восточную часть Сибири. Бедный мореход не знал, что когда в Европе много лет сряду шла речь о том, соединяется ли север Азии с севером Америки, он уже давно решил этот важный вопрос, прошед из Ледовитого моря в ту часть Великого океана, которую называют теперь Беринговым морем. Настойчивость в достижении цели и бесстрашие наших северных мореходов изумительны. Принуждаемые огромными массами льдин то возвращаться на значительное расстояние назад, то делать большие обходы, то по нескольким дням оставаться затертыми среди льдов, то, жертвуя своими судами, спасаться на ближайший берег, перебираясь со льдины на льдину, — эти железные люди должны были в то же время бороться с холодом, голодом и болезнями. Счастливыми почитали они себя, если им удавалось провести зиму под кровом жилища, едва защищавшего их от ненастья и стужи. Наступало лето, и они снова пускались в море, снова вступали в борьбу с опасностями и лишениями. И когда, в какое время совершались эти трудные поиски? Когда самые опытные, наукой руководимые мореходцы европейского запада на судах твердой постройки не раз отказывались от своих покушений пройти Северным Ледовитым океаном из Европы в Тихий океан и наоборот — из Тихого океана в Атлантический. Препятствия, признанные ими за неодолимые, были одолены нашими северными плавателями, не видавшими в своих действиях ни особых подвигов самоотвержения, ни заслуг перед просвещенным миром 40. Открытия следовали за открытиями. В то время как одни из наших сибирских поселенцев так неутомимо подвизались на крайнем севере, другие с такой же, как и они, целью устремлялись к юго-востоку и проложили путь в те части Восточного океана, которые мы именуем Охотским и Сахалинским морями. Главнейшим из этих путей был Амур. Часть первого плавания по нем, до самого устья, а оттуда и далее на север принадлежит письменному голове Пояркову, предшественнику знаменитого Хабарова. И здесь встречаемы были те же препятствия от льдов, те же сопротивления от туземцев, те же недостатки в первых потребностях жизни, каким подвергались наши плаватели в Северном Ледовитом океане41. 5-203 От северных и восточных морей России перейдем опять на юг, к морям Черному и Азовскому. Мы видели выше, в описании походов Святославовых, что за днепровскими порогами кочевали печенеги. Этот хищнический народ, исчезающий в нашей истории в первой половине XI века, занимал своими кочевьями в одну сторону все прибрежное пространство от Днепра до Дуная, а в другую — от Днепра до Дона, имея полуденной границей своих степей часть Черного моря и море Азовское, а северной — реку Донец. Печенегов вытеснили половцы, но и те в свою очередь были изгнаны татарами. Берега Дона и пространство по северную сторону Азовского моря опустели, но степи по обе стороны Днепра сделались населенными. Туда, удаляясь от нашествия татар и набегов литовских, уходили с отеческих своих пепелищ жители Южной России, как в места, не доступные для врагов и не заманчивые для их хищничества. Из этих переселенцев и еще из других, присоединившихся к ним пришельцев составилось со временем то воинственное общество, которое известно в истории под именем запорожцев, или запорожских казаков, так названных потому, что они жили за порогами днепровскими. Сохраняя православие и большую часть древних русских обычаев, они составили собой особую христианскую республику и, снискав расположение польского правительства в первых годах XVI века, сделались как бы передовой стражей Польши, передовым оплотом ее и против турок, незадолго перед тем завоевавших Константинополь, и против крымских татар, водворившихся на Таврическом полуострове63. Земля запорожцев начиналась вьтттте порогов, от городка Самары, вплоть до устья Днепровского лимана, захватив и низовье Буга по речку Синюху, а с другой стороны простиралась от Самары до Дона64. В одно время с поступлением запорожцев в службу Польши являются в истории казаки донские, так называемые по реке Дону, где они основали свои селения. Происхождение их в точности неизвестно, но отчасти объясняется ответом царя Иоанна Васильевича на жалобы нагайских татар, что донцы разоряют их улусы: "а живут на Дону нашего государства беглые люди". Ответ этот был писан между 1520 и 1540 годами, а в 1559 году донские казаки уже именуются подданными России. Заселив собой оба берега Дона почти до самого его устья, где издревле стоял укрепленный город Тана, со времени покорения его турками, называемый у нас Азовом, они сделались страшными соседями для калмыков, черкесов, нагайцев, крымцев и в особенности турок. Этот краткий обзор появления и мест жительства казаков поясняет, почему в царствование Иоанна Грозного Адашев беспрепятственно прошел в Черное море по Днепру той его частью, которая тогда не принадлежала России. Нет сомнения, что запорожцы также участвовали в этом походе, будучи столько же опасными врагами для турок и крымских татар со стороны Днепра, сколько донцы со стороны Дона. Их враждебное расположение и свобода, с какой они могли выходить из Днепра, побудили турок при соединении Днепровского лимана с Черным морем построить громкую в истории наших войн с Портой крепость Очаков. Впоследствии, в 1570 году, к донским казакам прибыло 5 тысяч запорожцев, которые, поселясь между ними, были также основателями города Черкасска, построенного ими на Дону в 60 верстах от Азова, ближе всех других городов казачьих. Близость Дона к Волге у нынешней Качалинской станицы, где расстояние между двумя этими реками не превышает 60 верст, доставляла донским казакам удобство выходить в Каспийское море, где они и являлись постоянно, грабя суда персидских и бухарских купцов и даже русские, плывшие по Волге. Через Каспийское море донцы пробрались в реку Яик (нынешний Урал) и, поселясь там, приняли название яикских казаков. Другая толпа, или ватага, подобным же образом, и еще прежде, проникла в Кавказские горы и, водворившись там навсегда, получила от гребней гор наименование гребневских казаков. Наконец, еще до переселения донцев на Яик и на Кавказ некоторые из них со знаменитым Ермаком проникли в Сибирь и, распространясь по всей этой стране под официальным названием "служилых людей", были главными действователями в упоминаемых выше плаваниях от Енисея, через нынешний Берингов пролив, до Амура65. Удалые витязи в поле, казаки, как запорожские, так и донские, были самыми отважными плавателями, и мореходство их состоит в тесной связи не только с мореходством русских вообще, но и с историей их флота, созданного Петром Великим для Черного моря. Закоренелые враги крымских, нагайских и кубанских татар, а еще более турок, запорожцы постоянно подвизались против них на суше и на воде, совершая иногда плавания дальние и дела изумительной смелости. Первый замечательный их военный поход морем принадлежит к 1576 году. В это время, находясь в явной войне с турками, они плавали на малых и легких своих судах по Черному морю, перед устьями Дуная, перехватывали неприятельские суда с войсками и запасами и, войдя в Дунай, уничтожали прибрежные турецкие укрепления. Вскоре после этого, в том же году, запорожцы, сев на суда, въттттли из Днепра, пристали с двух сторон к Крымскому полуострову, у нынешних Евпатории и Феодосии, избивали татар и ходили на противоположный берег Черного моря к Трапезонту и к Синопу. В 1590 году они опять выходили в море, брали встречавшиеся им турецкие корабли и, вторично посетив Трапезонт и Синоп, безнаказанно жгли их; в 1605 году поступили таким же образом с Варной; в 1612 году сделали набег на Кафу (Феодосию) и взяли ее приступом; в 1613 и 1614 годах рассеялись по всему Черному морю и нападали на прибрежные города и селения; в 1615 году, по другим сведениям в 1616 году, совершенно истребили отделение турецкого флота, состоявшее из шести галер и двадцати мелких судов, после чего сожгли Синоп и арсенал в Трапезонте66; с 1620 по 1625 год беспрерывно держали в страхе население Константинополя, разоряли его окрестности, громили берега Крыма, мужественно бились с турецким флотом и, вероятно, пробились бы до султанского сераля, если бы турки не заградили цепью вход в Стамбульскую гавань67. В 1626 году запорожские казаки сражались на море с меньшим успехом, потеряв около двадцати своих судов, потопленных турками, но отомстили за эту неудачу в 1629 году новым набегом на столицу турок. Пока главные силы их стояли близ входа в пролив, часть запорожцев на двенадцати лодках прокралась в Босфор, но, загнанные ветром и течением, попали в середину четырнадцати турецких галер. Спасения не было. И в таком положении казаки не упали духом, но поспешно вышли на берег, заперлись в одном из греческих монастырей и упорно оборонялись в нем. Товарищи их, заслышав выстрелы, пошли на 50 лодках к месту боя, овладели двумя неприятельскими галерами, сделали высадку и, выручив осажденных, возвратились с победой и добычей42. "Братья наши Запорожцы, — писал об этом набеге крымскому хану Мураду Кошевой атаман Сирко, — воюя на судах по Черному морю, коснулись мужественно самих стен константинопольских и довольно окуривали их пороховым дымом в присутствии самого султана"43 . Эти и другие как прежде, так и после происходившие нападения запорожцев довели, наконец, Порту до того, что она вынужденной нашлась заключить около 1649 года со знаменитым Богданом Хмельницким формальный договор о торговле, предоставив казакам свободный приход ко всем своим гаваням и островам не только в Черном, но и в "Белом" или Средиземном море 44 . Не должно забывать, что все описанные здесь действия запорожцев происходили в то время, когда турки были еще могущи в Европе и в Азии. Должно ли после всего этого сомневаться в том, что на тех же водах и почти при тех же обстоятельствах Аскольд и Дир ходили к Царьграду только на 200 судах! Нет никакого сомнения, что и донские казаки принимали участие в морских действиях запорожцев, хотя им и труднее было, чем последним, выходить в море из устьев Дона, сторожимых и крепостью Азовом и турецкими судами. Есть сведения, что они участвовали в походе 1624 года, а в 1628 году, при содействии запорожцев, разорили монастырь Св. Иоанна Предтечи, находившийся в двухстах верстах от Константинополя. В 1630 году они подступали, хотя и безуспешно, к Азову и Керчи и разорили Крым, а в 1637 году, вспомоществуемые запорожцами, взяли Азов и удерживали его до 1641 года. В продолжение этого времени, в 1638 году, донские казаки, на 1000 лодках вышед из Дона и счастливо миновав Крым, рассеялись по всему Черному морю и топили попадавшиеся им вражеские корабли; неистовствовали на берегах Анатолии, опустошили Трапезонт, Синоп, Ризу и, возвращаясь, сразились перед Керченским проливом с турецким флотом. Донцы были побеждены, в этой слишком неравной битве и с тех пор уже избегали встреч с турецким флотом, ограничиваясь высылкой в море только небольших отрядов. Едва ли проходил год, чтобы они не тревожили турок как на Азовском (у донцев и запорожцев "Синем"), так и на Черном море, говоря, что казаки на море против бусурман ходят потому, что им опричь сего кормиться нечем68. "Каким образом, — говорит один из историков донского войска, — казаки в слабых своих челнах могли проходить мимо Азовской крепости, у стен которой всегда стояли галеры и другие военные суда; каким образом переходили они бом (бон), во всю ширину реки тремя цепьями укрепленный и с обеих сторон перекрестным картечным огнем защищаемый, это и доселе может казаться неимоверным. Более чем дерзновенная отважность и мужество потребны были для таких отчаянных предприятий, и казаки совершали их с одинаковым успехом. Обыкновенно в самую темную ночь, при бурном попутном ветре и проливном дожде прокрадывались они мимо укреплений, перетаскивали лодки через бон между сваями оного и мелководными гирлами (устьями), где военные суда, глубже лодок в грузу стоящие, не могли их преследовать, — и выходили в море часто без потери. Иногда перед нападениями; ночью, вниз по течению реки казаки пускали бревна, которые ударяя в бон, содержали в беспрестанной тревоге турецкий гарнизон и нередко доводили его до того, что турки пренебрегали сими плаваниями, чем донцы пользовались и часто проходили крепость без выстрела. Иногда, поднявшись вверх по Донцу, перевозили они свои суда сухим путем в Миус и этой речкой выплывали в море"69. Запорожские казаки, продолжавшие тревожить турок и после вышеописанных походов к Константинополю, редко встречали препятствия к выходу из Днепра, хотя для удерживания их турки и имели Очаковскую крепость, но ширина лиманского устья между ею и противолежащей ей Кинбурнскою косой дозволяла казакам беспрепятственно выходить в море70. Два очевидца: французский инженер Боплан, посещавший Запорожье в первой половине, и наш адмирал Крюс, живший на Дону в последних годах XVII столетия, передали довольно подробные известия о судах и образе плавания казаков: первый — запорожских, последний — донских. "Задумав погулять на море, — пишет Боплан, — казаки испрашивают дозволение не у короля, а у гетмана; потом составляют раду, т.е. военный совет, и выбирают походного атамана, так точно, как и главного вождя. Впрочем, атаман походный ставится на время. После сего они отправляются в войсковую скарбницу — сборное свое место, строят там челны длиной в 60, шириной от 10 до 12, а глубиной в 12 футов. Челны эти без киля; дно их состоит из выдолбленного бревна, нового или липового, длиной около 45 футов; оно обшивается с боков, на 12 футов в вышину, досками, которые имеют в длину от 10 до 12, а в ширину до 1 фута и приколачиваются одна к другой так точно, как при постройке речных судов до тех пор, пока челн не будет иметь в вышину 12, а в длину 60 футов. Длина его постепенно увеличивается кверху. Толстые канаты из камыша, которые обвиты лыками или боярышником, как связанные боченки, обхватывают челн с кормы до носа. Казаки отделывают все части своих лодок таким же образом, как и наши плотники. Потом осмаливают их и приделывают к каждой по два руля, чтобы не терять напрасно времени при повороте своих длинных судов, когда нужда заставит отступить. Челны казацкие, имея с каждой стороны по 10 и 15 весел, плывут на гребле скорее турецких галер. Ставится также и мачта, к которой привязывают в хорошую погоду довольно плохой парус, но при сильном ветре казаки охотнее плывут на веслах. Челны не имеют палубы, если же их зальет волнами, то камышевые канаты предохраняют от потопления". "Для отмщения татарам за разорение Украины казаки выбирают осеннее время, заранее отправляют в Запорожье снаряды и запасы, необходимые для похода и для постройки челнов. В Запорожье сбирается от 5 до б тысяч добрых, хорошо вооруженных казаков, которые немедленно принимаются за работу. Не менее 60 человек, искусных во всех ремеслах, трудятся около одного челна и отделывают его через 15 дней, так что в две или три недели изготовляют около 80 или 100 лодок с 4 или 6 фалконетами на каждой. На лодку садится от 50 до 70 казаков, из коих всякий имеет саблю, две пищали, 6 фунтов пороха, достаточное количество пуль и квадрант, туда же кладут ядра для фалконетов и необходимые жизненные припасы. Походная одежда состоит из рубахи, двух шаровар (одни для перемены), кафтана из толстого сукна и шапки. Вот какие витязи садятся на летучий флот, приводящий в трепет многолюдные города Натолии". "Челны казацкие спускаются по Днепру и плывут так тесно, что едва не задевают друг друга веслами; атаманский флаг развевается впереди, турки обыкновенно заранее проведывают о намерении казаков и, чтобы удержать их, расставляют галеры свои на устье Днепровском, но хитрые казаки для выхода в море избирают ночь самую темную, перед новолунием, а до того времени скрываются в 3 или в 4 милях от устья в камышах, куда галеры турецкие, помня прежнюю неудачу, не смеют показаться; они стерегут казаков только на устье и всегда без успеха. Впрочем, проезд казаков через лиман не может быть совершенно укрыт от стражи; весть о выходе их в море быстро распространяется по морскому берегу, до самого Константинополя. Султан рассылает гонцов по берегам Натолии, Булгарии и Румелии для предостережения жителей. Но все это ни к чему не служит. Казаки, пользуясь и временем и обстоятельствами, через 36 или 40 часов по выходе из Днепра причаливают к берегам Натолии и, оставив для караула на каждой лодке по два товарища и по два мальчика, вооруженные пищалями, делают высадку, нападают врасплох, приступом берут города, грабят, жгут, опустошают Натолию, нередко на целую милю от морского берега, потом немедленно возвращаются к судам, нагружают их добычей и плывут далее на новые поиски. Есть надежда на успех — вновь делают высадку; если нет — возвращаются с добычей на родину; встретятся ли им на море турецкие галеры или купеческие корабли, они бросаются на них в абордаж. Открывают же неприятельский корабль или галеру прежде, чем турки заметят их челны, возвышающиеся над морской поверхностью не более двух с половиной футов. Увидев вдали корабль, казаки немедленно убирают мачты, замечают направление ветра и становятся таким образом, чтобы солнце к вечеру было у них за спиной. За час до захождения его, они на всех веслах плывут к кораблю и останавливаются на милю от него, чтобы не упустить неприятеля из вида. Наконец, в полночь по данному знаку устремляются на врага: половина удальцов, готовых к бою, с нетерпением ждут абордажа и, сцепившись с турецким судном, в одно мгновение входят на него. Турки, изумленные нападением 80 или 100 лодок и множеством врагов, уступают, а казаки, забрав деньги, негромоздкие товары, которым не вредит подмочка, пушки и все то, что может быть для них полезно, пускают корабль на дно со всем его экипажем. Если бы они умели править морскими судами, то уводили бы с собой и взятые корабли, но они еще не дошли до сего искусства". "Наконец, настает время к возвращению на родину. Турки между тем усиливают стражу на устье Днепровском, но казаки смеются над этим даже и тогда, когда битвы с неприятелем уменьшили число их или волны морские поглотили некоторые из утлых челнов: они причаливают в заливе в трех, шести или четырех милях на восток от Очакова. От всего залива к Днепру идет низкая лощина71, длиной около трех миль, которую море иногда заливает на четверть мили, покрывая ее водой не более как на полфута. Через эту лощину, постепенно возвышающуюся к Днепру, казаки перетаскивают свои суда: над каждым челном трудится 200 или 300 человек, и через два или три дня весь флот, обремененный добычей, является на Днепре. Таким образом казаки избегают сражения с турецкими галерами, стоящими на устье Днепровском близ Очакова, возвращаются на Войсковую Скарбницу и делят там добычу. Есть еще другая дорога для возвращения в Запорожье — через пролив, разделяющий Тамань от Керчи по Донскому лиману и по реке Миусу. Здесь они плывут вверх по Миусу, покуда можно, а далее от всей реки до Тавчаводы около мили идут волоком; Тавчавода впадает в Самару. Самара же изливается в Днепр выше Койдака. Казаки редко избирают сей путь по отдаленности его от Запорожья. Правда, они отправляются сей дорогой и на поиски, но только тогда, когда флот их состоит из 20 или 25 челнов или когда турки совершенно преграждают им устье Днепровское. Впрочем, и казаки в свою очередь попадаются в западню, если встретятся с турецкими галерами среди белого дня в открытом море; тогда от пушечных выстрелов челны их рассыпаются, как стая скворцов, и многие гибнут в морской пучине; удальцы теряют все свое мужество и в быстром бегстве ищут спасения. Но когда решаются на битву, привязывают весла по местам и вступают в бой: одни, не трогаясь с лавок, стреляют беспрерывно из пищалей, другие заряжают их и подают своим товарищам, меткие выстрелы их не допускают турков до ручной схватки. При всем том пушки наносят казакам вред ужасный, они обыкновенно теряют в сражениях с галерами около двух третей своих сподвижников, редко возвращается их на родину более половины, но зато эти привозят богатую добычу: испанские реалы, арабские цехины, ковры, парчу, бумажные и шелковые ткани и иные драгоценные товары. Вот главный их промысел, они живут одной добычей, ибо, возвратясь на родину, ничем не занимаются". "Казаки выходят на морские поиски после Иванова дня, а возвращаются не позже первых чисел августа 45 " месяца Гораздо позже, именно во второй половине XVIII столетия, запорожские лодки поднимали каждая до 120 человек. "Суда донских казаков, по свидетельству Крюй- са, — которые они называют челнами (czolny), не имеют палуб и походят на неаполитанские фелюки или гишпанские баркелонги. Корма и нос у них острые; длиной они от 50 до 70 и более футов, а шириной от 18 до 20 футов. Казаки обводят эти суда пуками из тростника, которые служат им грудной защитой против ружейной пальбы. Суда эти одномачтовые, с рейным парусом, который ставится только по ветру и то в крайности, большей же частью употребляются весла, которых бывает у одного челна от 16 до 40. Казаки сим средством нагоняют не только татар, но и турок и умеют нечаянно нападать на них как с сухого пути, так и с моря. Некоторые их суда имеют на корме и на носу по рулю или по загребному веслу. К шатким судам привязывают у бортов пучки из тростника, чтоб не быть опрокинутыми. Прежде донцы не возили с собой никаких орудий, а теперь несколько уже лет берут фалконеты; впрочем казацкие шаткие суда не могли бы снести тяжелых пушек и сильной пальбы. Поиски под купеческие корабли и вооруженные галеры казаки производят по большей части ночью или в туманную погоду. В другое время небольшое число пушечных выстрелов могло бы уничтожить их совершенно, ибо они большей частью идут все вместе и так близко одно от другого, что им негде поворотиться. Турки не могут найти большой выгоды в завоевании казацких челнов: им нужны казаки, которых они обращают в рабство. Это иногда им и удается, но только в сражениях на море, а не около берегов, потому что казаки искусно плавают и, когда выйдут на берег, то уже трудно их настигнуть. Они умеют очень искусно прятать свою добычу, топить суда и потом доставать их снова из воды. Обыкновенно они хорошо одеваются, но когда идут в море, то надевают на себя старые ветоши. Турки, напротив того, готовясь к сражению, наряжаются в драгоценные платья и носят на себе золотые и алмазные вещи"72. Из этого описания видим, что у донских казаков как самые суда, так и действия их в море почти не разнствовали от запорожских. В 1613 году вступил на престол царь Михаил Федорович. Отечество наше было так сильно потрясено последними войнами при Иоанне Грозном, внутренними волнениями в государствование Бориса Годунова и крестьянской войной начала XVII века, что нуждалось в покое. Только при этом условии, только при продолжительном мире, Россия могла опять укрепиться в силах и, пользуясь своими естественными богатствами, своим географическим положением, деятельностью своего народа, составить собой самостоятельное могучее государство, — можно сказать особую часть света. Царствование Михаила, ни громкое завоеваниями, ни славное успехами оружия, — каким оно и не могло быть по обстоятельствам, — было полезно, было благотворно для России по своим последствиям. Это было время постепенного уврачевания тела больного, изнуренного, изъязвленного, но еще юного, полного жизни и силы. Ознаменованная в истории русского мореходства открытиями сибирских рек Яны, Индигирки, Колымы и Амура первая половина XVII века замечательна построением первого военного корабля в "России. Вспомним при этом, что, за исключением немногих случаев в древнейших наших летописях, у нас никогда не употребляли слово корабль для называния своих судов, предоставляя его исключительно большим купеческим и парусным военным судам иностранным46. Следовательно, сооружение в наших пределах корабля в том смысле, как тогда понимали, было у нас делом новым, явлением невиданным. Выше говорено, что при Иоанне Васильевиче IV, с. 1555 года, англичане начали приходить для торговли в устья Северной Двины. Желая развить эту торговлю еще более, они отправили в 1558 году, с согласия и при содействии русского правительства, в Каспийское море мастера Дженкинсона (Jenkinson). Купив в Астрахани мореходное судно, Дженкинсон нагрузил на него привезенные им товары и, дошед до Мангышлака, отправился оттуда сухопутно в Бухарию. В следующем году он возвратился из своего путешествия, а в 1562 году приехал опять и на этот раз торговал в Персии. После него англичане ходили туда чрез Каспийское море в 1564, 1565, 1568 и 1569 годах, намереваясь пробраться в Индию, но не имели успеха. Вообще и плавания их по морю, и путешествия по суше были очень неблагоприятны, так что в течение десяти лет они не нашли себе последователей. Попытки британцев завести чрез Россию торговлю с Прикаспийскими и Закаспийскими странами казались уже навсегда оставленными, когда в 1579 году общество английских купеческих факторов, погрузив в Холмогорах свои товары на русские речные суда, отправило их по Двине и Сухоне водой до Вологды; отсюда на телегах до Ярославля, а от Ярославля на стругах до Астрахани. Прозимовав в этом городе, англичане сели на заблаговременно приготовленное купеческое судно и направили свой путь к берегам Ширвани, где дела их пошли весьма неудачно. Опыт заведения торга в Баку также не принес прибыли, и предприимчивые торговцы, лишась большей части своих товаров, поплыли назад в Астрахань, но, застигнутые бурей, а потом затертые во льдах, с трудом добрались туда в начале 1581 года и то уже берегом, много пострадав от стужи и голода. Все эти неблагоприятные обстоятельства охладили ревность англичан к учреждению торговли с Востоком чрез Каспийское море. Хотя впоследствии они и ездили в Персию, но уже иными путями, преимущественно чрез Персидский залив73. То, в чем не имела успеха Англия, было возобновлено Голштиниею. В 1633 году пшезвиг голштинский герцог Фридрих пожелал завести у себя, в городе Фридрихштате, торговлю шелком, в то время почитавшуюся в Европе самой выгодной, и как этим предметом наиболее изобиловала Персия, то он и предположил войти с ней в прямые торговые сношения. Исполнение могло осуществиться не иначе, как при согласии России, чрез которую надлежало провозить товары, и потому герцог предварительно отправил к царю Михаилу Федоровичу нарочное посольство. Оно прибыло в Москву в августе 1634 года и было принято весьма благосклонно74. После нескольких совещаний с уполномоченными от русского правительства лицами, — причем успеху дела много содействовало посредство Швеции, в декабре месяце посланники отправились в отечество с ответом, что царь дозволяет голштинцам не только производить чрез его владения в течение десяти лет торговлю с Персией, а оттуда и с Индией, но и построить для того в Нижнем Новгороде десять кораблей, вооруженных пушками. Последнее было необходимо по причине разбоев, постоянно производившихся в низовьях Волги и на Каспийском море. В царской грамоте, писанной к герцогу, между прочим было сказано: "А тоб тобе Велиможному Фредерику ведати, что той торговли в Перейду преж того прошали у нас и иные государи и их подданные и мы Великий Государь датй им не позволили"47. Вскоре за этой грамотой состоялась другая, в Нижний Новгород, на имя тамошнего воеводы Шереметева и дьяка Пустынникова, в которой между прочим было писано: "А по нашему указу договорилися бояре наши с голштинскими послы, что ходити им в Перейду из Ярославля Волгою на десяти кораблех, а корабли им делати в нашей земле, где такие леса, которые к тому делу годны найдут, а тот лес покупати им у наших людей вольною торговлею, а плотников к тому корабельному делу, к их корабельным мастерам в прибавку, наймовать наших подданных охочих людей и наем им платити, по договору с ними, вольною торговлею, а от тех плотников корабельного мастерства не скрывать. И били нам челом голштинские послы, чтобы нам пожаловати велети им те корабли делати в Нижнем Новгороде, у кого такие леса найдут, а для того корабельного дела повелети бы им отпустит в Нижний Новгород московского торгового немчина Анца Беркова, да с ним четырех человек своих голштинских людей, да корабельного мастера. И мы, по челобитию голштинских послов, тех людей в Нижний Новгород для корабельного дела отпустили 48 ". Упоминаемый в этой грамоте Анц Берков, или, как писали его голштинцы, Hans Berck, а по русским бумагам Иван Бережитцкий, был сын московского служилого немчина, живший несколько лет в Москве для научения торгового промысла у московских и у приезжих немецких торговых людей49. Назначенные к отправлению в Нижний Новгород вместе с Берком были любекский уроженец Кордес, опытный мореход, нанятый голштинскими послами еще до приезда их в Россию и долженствовавший иметь главный надзор за строением кораблей 50, корабельный мастер Иостен, родом из Швеции, и еще трое, названные в делах нашего посольского приказа: Зелер, Стирпомяс и Кранц75. Звания их неизвестны. Все эти лица поехали из Москвы около 1 января 1635 года и, прибыв в Нижний Новгород, при деятельном содействии местного начальства, с помощью русских мастеровых, приступили к работам. Так как посольство, по отдании голштинскому правительству отчета в успехе своих переговоров, долженствовало возвратиться в Москву, а оттуда ехать в Персию для заключения с шахом торговых условий, то и положено было на первый раз ограничиться постройкой только одного корабля, на котором посланники могли бы совершить свое путешествие через Каспийское море. От последствий переговоров зависело сооружение остальных девяти кораблей 51. Со стороны нашего правительства оказываемо было всевозможное пособие к безостановочному строению, но постоянные ссоры между Кордесом и Берком, из которых каждый домогался первенства в управлении работами, и несогласия первого из них с русскими мастеровыми много замедляли ход дела 52 . Это было причиной, что голштинское посольство, прибыв в Нижний Новгород в последних числах июня 1636 года, нашло корабль еще неоконченным, хотя, впрочем, он уже был спущен на воду. Более трех недель прожили посланники на месте, частию в самом корабле, а частию в раскинутом на берегу шатре, пока все работы были приведены к концу. Построенный под надзором Кордеса корабль был из елового леса, плоскодонный, без киля, с тремя мачтами, со многими каютами внутри и с пушками — неизвестно в каком числе — для отражения разбойничьих нападений. Он имел в длину 120, в ширину 40, в воде сидел 7 футов. Голштинцы назвали его, в честь своего герцога, Frideric и по случаю множества мелей на Волге приспособили к ходу на веслах — по двенадцати с каждой стороны, устроив на корабле двенадцать банок, или скамей, для гребцов. Вместе с кораблем построена была для него и большая шлюпка 5 3. На корабле должны были отправиться семьдесят восемь пассажиров разного звания, составлявшие посольство, его свиту и прислугу; двенадцать морских офицеров, матросов и других служителей, три офицера и двадцать семь нижних чинов, из находившихся в русской службе иноземных войск, нанятые голштинцами с царского разрешения, и пять чернорабочих из русских. Звание капитана корабля было предоставлено Кордесу*. По совершенном окончании всех работ на корабле посольство отправило депутацию к Шереметеву для принесения ему благодарности за содействие Кордесу и его помощникам54 и 30 июля (нов.ст.) оставило Нижний Новгород. Корабль шел под парусами, лавируя по причине противного ветра, и едва прошел две версты, как сел на мель. Сойдя с нее после четырехчасовых усилий, он вступил на другой день опять под паруса и опять, не пройдя версты, остановился на песчаной отмели. На этот раз голштинцы снялись скоро, но сильный противный ветер, обратившийся в бурю, заставил их бросить якорь и простоять на месте до утра. В следующийй день, 1 августа, они пытались идти на гребле, но не подвинулись на треть версты, как их снова нанесло на мель. Снявшись без большого труда, корабль простоял на якоре целые сутки, в ожидании, пока стихнет ветер и, проплыв вперед с четверть версты, снова попал по неискусству лоцмана на отмель. Голштинцы теряли терпение. Затрудняемые мелководьем Волги, ежеминутно ожидая встречи с казачьими ватагами и не раз застигнутые бурей, они пришли, наконец, 15 сентября в Астрахань после полуторамесячного утомительного плавания. В Астрахани, как и на всем пути от Нижнего Новгорода, корабль голштинцев был предметом общего любопытства. Персидские мореходы, прибывшие на своих судах в устья Волги, находили его слишком длинным для безопасного плавания в Каспийском море и советовали укоротить мачты, но представления их не были уважены. Пробыв в Астрахани более трех недель, корабль поставил 10 октября паруса и после неблагоприятного плавания 15 числа вьттттел в открытое море. Держа курс на юг, он пришел через две недели к прнадлежавшему России городу Теркам, а оттуда направился к Дербенту. В плавании к этому городу ветер сначала был попутный, но вскоре переменился, а в ночь на 12 ноября сделался столь крепким, что путешественники, не имевшие у себя ни знающего лоцмана, ни верной карты, не решаясь нести паруса в темную ночь в незнакомом море, закрепили их и отдались на произвол ветра. Две русские лодки, находившиеся при корабле, на бакштове, и служившие одна для промеров, другая для выгрузок, затонули. Той же участи подверглась и корабельная шлюпка. Самый корабль, построенный из ели и уже много пострадавший во время плавания из Нижнего в Астрахань, по словам находившегося на нем знаменитого ученого Олеария, "изгибался, как змея, под страшными волнами разъяренного моря". Вскоре он получил сильную течь; беспрестанным волнением сломало рулевые петли; из опасения, чтобы не избило корму, сняли руль; судно, став на якорь, страшно бедствовало. Посланники, часть прочих пассажиров, сухопутные офицеры и несколько солдат успели спастись на прибывших с берега лодках. Вместе с ними удалось спасти и почти все наиболее дорогие товары и вещи, но затихший на короткое время ветер снова усилился и оставшиеся на корабле люди еще несколько часов боролись с бурей. В отчаянном своем положении они решились на последнее остававшееся им средство: обрубили якорный канат и этим избавились от очевидной гибели. Судно, уже начинавшее разрушаться, будучи плоскодонным и не имея киля, село плотно на мель в тридцати саженях от берега. Один из матросов, привязав к себе веревку, кинулся за борт, доплыл до берега и при помощи сбежавшихся жителей подтянул корабль еще ближе. Тогда спаслись все. Крушение судна произошло 14 ноября у Низабата, на берегу Дагестана76. Такова была участь первого военного судна, построенного на русской земле, русскими руками и из русского леса. Что касается до голштинского посольства, то переговоры его с персидским правительством не имели успеха, а вследствие этого и строение остальных девяти кораблей в Нижнем Новгороде не состоялось. Выраженная царем Михаилом Федоровичем воля, чтобы голштинцы "от русских плотников корабельного мастерства не скрывали", заставляет предполагать, что мысль о заведении в России флота не была чужда ему. Вообще кажется вероятным, что тогдашнее наше правительство не упускало из вида осуществления этой мысли. Между прочим в предисловии к воинскому уставу, напечатанному у нас в 1647 году под заглавием "Учение и хитрость ратного строения пехотных людей", обещано было издание особой книги "О корабельной ратной науке". Строение военных судов в России для Каспийского моря, начатое голштинцами и ограничившееся одним кораблем, возобновилось опять через тридцать лет, но уже не иностранцами, а по непосредственному распоряжению русского правительства. Россия с давних времен находилась в сношениях с Персией, называвшейся у нас по большей части Персидой и Кизилбашами. Мы уже упоминали, что некогда Волгой и другими русскими реками восточные товары шли из Каспийского моря в Балтийское. Господство татар в нашем отечестве заградило этот торговый путь. После этого бедственного и продолжительного периода в русской истории князь Иоанн Васильевич III, первый из наших государей, имел сношения с Персией, хотя истинная цель их и неизвестна77. Иоанн IV сносился с шахом Тамасом о взаимном союзе против турок и по делам торговым и был в тесной дружбе с его преемником Годабендом. Сын Иоаннов Федор также заботился о заключении с Персией союза и находился в самых дружественных отношениях к знаменитому шаху Аббасу, изъявляя желание видеть в нем верного себе союзника. Дружба с Персией продолжалась несколько времени и при Годунове, но потом прекратилась вследствие покорения персианами Иверии, или Грузии, признававшей над собой верховную власть наших государей. В смутное царствование Шуйского мы опять возобновили с Персией прерванные сношения, но внутренние волнения в государстве и последовавшее за ними междуцарствие снова их прервали. Они были восстановлены во второй год царствования Михаила Федоровича приглашением с нашей стороны персидских подданных приезжать по-прежнему для торговли в Астрахань78. Торговля эта производилась с тех пор постоянно, хотя и не в больших размерах, чему причиной были нападения казаков, как в устьях Волги, так и на самом Каспийском море. Астрахань служила складочным местом для привозных товаров, откуда они на судах, Волгой и Окой, доставлялись в Москву. Персияне привозили к нам сафьяны, бархат, платки, кушаки, киндяк или крашеную бумажную ткань, ковры, безоар 55 , бирюзу, индиго, ладан, нефть. Но все это было предметом только второстепенной важности в нашей торговле с Персией. Главной статьей был шелк-сырец, выменивавшийся нами на золото, собольи меха и полотна и составлявший у нас исключительную казенную торговлю. Этот товар, выходивший почти весь из Прикаспийской области Гиляни, еще в большем количестве был вывозим из Персии сухопутно, на верблюдах, чрез горы, в Ормусь, где был покупаем англичанами и голландской Ост-Индской компанией. Огромное количество шло караванами, чрез Турцию в Алеп и потом в Смирну, Александрию, Триполи и другие места, откуда уже продовалось в Италию и Францию, обогащая таким образом турок в ущерб персиянам. Такое неудобство сбывать сырец сухим дальним путем, тогда как ближе всего было возить его в Астрахань, побудило, наконец, персидское посольство обратить всю эту отрасль торга исключительно в Россию 56. Современник царя Алексея Михайловича, шах Аббас II усилил торговые и вместе дружественные сношения своего государства с Россией тем, что открытым повелением во все подвластные ему страны даровал в 1664 году русским купцам, приезжавшим в Персию, разные льготы, между прочим освобождение от всяких пошлин. "А великого государя российского, — сказано в переводе повеления, — из его государства купчины, и целовальники, и торговые люди с товары, в кое время будут в наше государство, или куда пойдут нашею государскою землею; и на них бы вам за подводы провозу, и найму и пошлинных денег, и гостинных дворов постоялого и половочного, и наемных денег, и рахтан, и никаких взятков не имать; а что им понадобится и вам бы им давать сполна, и честь им воздавать и учинить, как им годно"79. По прошествии трех лет тот же самый шах обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбой о дозволении особой армянской компании, составившейся из персидских подданных, производить через Россию торг шелком-сырцом и иными товарами. В царской жалованной грамоте, последовавшей по этому случаю, между прочим говорится: "А что до сего времени из персидские земли дальними, убыточными проездами, тот шелк вожен был продавать к прииму морского пути в разные государства, и для таких дальних приездов и великих убытков, ныне те все пути оставлены, и впредь у них прежним торговлям и подрядам ни с кем с иными государствы с торговыми людьми не быть, а привозит того сырцу-шелку все полное число, сколько пудов на всякий год в Персидской земле у всех промышленных людей сделано будет, по вся годы в привозе ставить Великие России в порубежной город или сухим путем мимо Терек, в Астрахань, а водяным в тот же город". Компания обязывалась платить в царскую казну за товары, привезенные в Астрахань, по пяти, за провозимые в Москву по пяти же, а за следовавшие оттуда далее, в порубежные города — Новгород, Смоленск и Архангельск, по тридцать копеек с каждого продажей или меной вырученного рубля. Особая пошлина была установлена на случай отвоза товаров за границу и на случай обратного привоза в Россию тех из них, которые не будут проданы в чужих краях. Русское правительство, со своей стороны, принимало на свой счет и страх доставку товаров от Астрахани во все поименованные здесь города и обратно, получая за это по рублю с пуда. Англичанин Брейн, "честный и поверенный в правде, из давних лет московской житель", был избран в агенты компании для всей России80. Принимая на себя провоз персидских товаров от Астрахани с ручательством и ответственностью за их целость, царь Алексей Михайлович был поставлен в необходимость принять и все возможные меры к обеспечению этого провоза. Наибольшая опасность предстояла от разбоев, постоянно происходивших на Каспийском море и на Волге, и потому первой главной мерой было заведение вооруженных военных судов, которые могли бы защищать торговлю, обещавшую царской казне большие выгоды. Эти же суда долженствовали служить для возки товаров из России в персидские владения 57. По утверждении в России единодержавия англичане были первые из европейцев, водворившиеся у нас по видам торговым. Иоанн Грозный покровительствовал им во все свое царствование; Федор Иоаннович и Годунов поддерживали с ними прежние сношения, но отстраняли те их домогательства, которые находили несообразными с выгодами своих подданных; при Михаиле Федоровиче русское купечество уже начало приносить правительству частные жалобы на притеснения и подлоги иностранных торговых людей, особенно английских; наконец, в 1649 году царь Алексей Михайлович, разгневанный на британцев за злоупотребления по торговле и вместе с тем за осуждение на смертную казнь короля Карла I, выслал их из России, дозволив им только приезжать с товарами к Архангельску, но ни под каким видом не оставаться там для жительства*. Так, по прошествии восьмидесяти четырех лет рушилось здание, основанное Ченслером и принесшее его единоземцам огромные прибыли. По изгнании англичан первое место между иностранным купечеством заняли у нас голландцы, сумевшие снискать и поддерживать уважение и доверие сколько в народе, столько и у правительства России. Ведя обширную торговлю во всех частях света, они слыли и за отличных мореходов и за опытных судостроителей. Военные флоты их также стояли высоко в мнении всей Европы. Это объясняет, почему, как ниже увидим, и царь Алексей Михайлович и Петр Великий, приступая у себя к строению военных судов, обращались к содействию и руководству голландцев. Грамота Армянской компании была пожалована 31 мая 1667 года. Через несколько дней после этого, 19 июня, в приказе Новгородской Чети или четверти, имевшем в своем ведении Великий Новгород, Псков, Нижний Новгород, Архангельск, Вологду и другие города, как прилегающие к Белому морю и Северному Ледовитому океану, так и смежные со шведской границей81, была записана следующая статья: "Великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великие и Малые и Белые России самодержец, указал, для посылок из Астрахани на Хвалынское море делать корабли в Коломенском уезде в селе Дединове, и то корабельное дело ведать в приказе Новгородцкие Чети, боярину Офонасью Лаврентьевичу Ордину-Нащокину, да думным дияком Гарасиму Дохтурову да Лукьяну Голосову, да дияку Ефиму Юрьеву"82. Поименовав города, которыми заведовал приказ Новгородской четверти, видим, что в число их не входил Коломенский уезд, где предназначалось строить суда для Каспийского моря, и это самое обстоятельство показывает, что царь имел особенные причины подчинить этому приказу "корабельное дело". Причины заключаются в том, что им управлял тогда Ордин-Нащокин, боярин высоких достоинств, неутомимый исполнитель царской воли во всем, что касалось пользы отечественной, и по уму, и по благонамеренности едва ли не первый между сановниками государствования Алексея Михайловича. Долгое время ближайший советник сего государя, он был самым главным, самым деятельным лицом в заключении торгового договора с Персией, следовательно, никому иному не мог царь поручить главного заведования над Дединовским судостроением. Нащокин, этот великий человек своего времени, сильно заботился об упрочении за Россией обладания Амуром и, имея в виду заведение торговли с Индией, уже снарядил туда посольство, когда людская зависть принудила его удалиться от мирских дел и постричься в иноки83. Дединово, или Дедилово, называемое также Дедновым и приобретшее с 1667 года знаменитость в русской истории, принадлежало в то время к числу дворцовых сел. Оно находится в двадцати пяти верстах от города Коломны, на левом берегу Оки, близ впадения в нее реки Москвы, и по всей вероятности было избрано для постройки судов сколько по положению своему, столько и по близости к столице 58. Еще до указа о заведении в Дединове "корабельного дела", издавна проживавший в Москве голландский гость фан-Сведен (van Sveeden), ездил по поручению нашего правительства в Голландию для найма в русскую службу "корабельщиков". Приговорив там пятерых из своих единоземцев, он возвратился в Москву с четырьмя нанятыми им мореходами84 и с запасом инструментов и машин для кораблестроения 59 . Пятый, именем Ботлер (Butler), племянник Сведена, оставлен был в Амстердаме для найма в царскую службу остального экипажа и для отыскания тех из нанявшихся людей, которые, взяв вперед условные задатки, скрылись с ними85. Прибывшие с Сведеном в Москву четыре лица были: "корабельщик Гельт (Helt), кормщик и плотник Вилим фан-дек-Стрек (van den Streek), кормщик Тимофей фан-ден-Стрек и работный корабельный человек Минстер". Все они, равно как и Ботлер, имели за себя поручителей и были приговорены на четыре года, с жалованьем: Бот- лер 100, Гельт — по 80, Вилим фан-ден-Стрек — по 65, Тимофей фан-ден-Стрек — по 36, а Минстер по 30 голландских гульденов или русских рублей в месяц. По количеству платы видно, что Ботлер занимал пред прочими первое место, и, действительно, он был определен с званием "капитана и кормщика-генерала", как человек, бывавший "во многих краях света и умеющий говорить различными языками"86. По свидетельству фан- Сведена, он был "первой каргой (premier charge) в Индеи и разумел многие индейские языки, и торги и извычаи индейские, и небесное течение, и как морем водитца караблям ходить"87. В договоре своем с фан-Сведеном Ботлер обязывался: "в чину своем царскому величеству служить верно, и стояти ему против всяких его царского величества неприятелей, как водяным, так и сухим путем" 88 * *. Для заведования кораблестроением в Дединове фан- Сведен предложил находившегося тогда в Москве полковника фан-Буковена (Boukhoven), как человека, который "на море многие пути хаживал на карабли, и морской бой ему в обычай и корабельное дело и Руской извычай знает"89. Буковен был родом также из Голландии, откуда приехал в Россию еще в капитанском чине в 1647 году с боярином Милославским60. Вместе с отзывами о Ботлере и Буковене фан-Сведен подал в приказ Новгородской четверти роспись, которой требовал в Дединово для корабельного строения 30 плотников, "которые наперед сего бусы и струги делывали", 4 кузнецов для кования якорей и других принадлежностей к судам, 4 пушкарей, необходимое количество канатов, веревок, смолы, дегтя, 30 аршин киндяка "на знамя, на переднее лежачее дерево, что на носу", 42 аршина киндяка "на долгое узкое знамя", 155 аршин тафт "на наменаж для украшения корабля", 8 шестифунтовых пушек, 4 четырехфунтовые пушки, 40 мушкетов, 40 пар пистолетов, 40 бердышей, 14 мешков для носки пороха и пуль, 16 деревянных или жестяных ящиков для носки пушечных зарядов, 4 стопы толстой бумаги на пушечные заряды, пороху, свинца, фитиля и ядер, — в том количестве как понадобится, — железа, угля и пр. "А корабль бывает, — присовокупил Сведен, в своей росписи, — длиною одиннадцать сажень с по- лусаженью, а поперег три сажени государевых печатных". Разумея под знаменами из киндяка флаг и вымпел, он писал: "Цветами те все киндяки как великий государь укажет: только на караблях бывает которого государства корабль, того государства бывает и знамя". В статье о тафтяных знаменах для украшения корабля в росписи сказано: "под которое государство бывает караблю пристань, в то время те знамены роспускают; а на тех знаменах писать, что великий государь укажет"*. Царь Алексей Михайлович входил сам во все распоряжения по постройке судов. Утвердив выбор Буковена, он велел ему вместе с Гельтом, обоими братьями фан-ден-Стрек и Минстером, в сопровождении подьячего Новгородской четверти Яковлева, ехать из Москвы в Вяземский уезд на реку Угру, а отту да в уезд Коломенский, до села Дединова, "в лесные места", для осмотра и приискания леса. "И где иноземцы на судовое дело леса обыщут, — сказано в наказной памяти Яковлеву, — ему те леса переписать и тутошних волостных жителей расспросить: в государевых дворцовых, или во властелинских патриарших или митрополичьих, или в монастырских, или в поместных и вотчинных землях и в чьих имянем те леса стоят? и в каких угодьях и в скольких верстах в котором месте тот лес от Угры и от Оки реки? и сколько верст будет Угрою и Окою реками до Волги реки? и в стругах ли, или плотами гнать, и не будет ли где тому лесу водою на мелях до Волги какого задержанья и государеву судовому делу мотчонья (замедления)?" По исполнении этого Буковену и его спутникам предписывалось возвратиться в Москву и обо всем найденном донести Ордину-Нащокину. Вслед за распоряжением в помощь Буковену при осмотре лесов и при самом судостроении был назначен иноземец полуполков- ник Старк (Stark). По осмотре назначенных мест оказались годными для корабельного строения: Вяземского уезда, в Кикинской волости помещика Воейкова — 600 трехсаженных тес- ниц; того же уезда в Дмитровской дворцовой волости — 10 дубовых трехсаженных досок; в Калуге, у посадских людей — 120 девяти— и десятисаженных сосновых брусьев и в Коломне, также у посадских людей — 25 семисаженных бревен, 20 трехсаженных, 2 двенадцатисаженные и 152 восьми— и девятисаженные сосновые доски. Часть этого количества, именно приисканную в Калуге, хозяева брались доставить до места сами; требовалось только разрешение: кем везти до Коломны лес, найденный в Кикинской волости? Вместе с этим Буковен, представив ведомость о необходимом количестве пеньки (для делания канатов и веревок), также смолы, дегтя, серы, котлов и пр., испрашивал разрешения брать свицкое, или шведское, то есть лучшее железо с заводов Марселиса, а уголь в Де- динове, где предполагал также нанять кузнецов и плотников*. Упомянув здесь в первый раз о Марселисе как о лице, избранном для поставки железа на Дединовские постройки, считаем необходимым сказать несколько слов о его заводах. В конце XVI и в начале XVII столетия все требовавшееся для России количество свицкого железа, ружейные стволы, чугунные пушки, ядра и прочие артиллерийские припасы привозились почти исключительно из-за границы голландцами и чрез Архангельск доставлялись в Москву. Высокие цены на эти предметы, неизбежные при дальнем провозе, побудили голландского купца Виниуса с товарищами просить дозволения на постройку близ Тулы вододействующего завода для отливания разных чугунных вещей и для делания из чугуна по иностранному способу железа. Дозволение было дано в 1632 году. Виниусу и компании разрешено было между Сер пуховым и Тулой на речках Вороне, Вашане и Скниге, где признают удобным построить "мельнишные заводы" для делания из железной руды чугуна и железа, для литья из первого пушек, ядер и котлов и для ковки из последнего разных досок и прутьев, "дабы впредь то железное дело было государю прочно и государевой казне прибыльно, а людей государевых им всякому железному делу научать и никакого ремесла от них не скрывать". Эти последние слова напоминают подобное же условие, требованное нашим правительством от голштинцев, когда они просили дозволения строить корабли в Нижнем Новгороде. Даруя Виниусу привилегию на десять лет, в течение которых никто в России не мог строить подобных заводов, царь Михаил Федорович велел отпускать ему из казны ежегодно денежную сумму, которую заводчик обязывался возвращать чугунными и железными изделиями. Через двенадцать лет после грамоты Виниусу комиссар датского короля, гамбургский уроженец, Петр Марселис (Marselis) и голландский гость Акема (Akema) испросили себе дозволение, с двадцатилетнею привилегиею, построить новые железные заводы в отдаленных от Тулы местах, как то: на реках Ваге, Костроме, Шексне и в других удобных местах. Это повело к большим несогласиям между Виниусом, с одной, и Марселисом и Акемой, с другой стороны. Возникшие споры и жалобы кончились тем, что у всех троих заводы были отняты и взяты в казенное управление. Взамен этого они и построили все трое вместе новый завод собственно для отливания чугунных ядер на Ваге, в нынешней Вологодской губернии, но в 1648 году Марселис и Акема получили свои заводы обратно в двадцатилетнее безоброчное и беспошлинное владение. Ободренные этим и сделанными им другими льготами, они учредили в 1652 году еще новые заводы на реке Скниге, в тогдашнем Каширском уезде Тульской губернии. Наконец, в 1656 году ими были выстроены еще два завода в Малоярославецком уезде, на реке Протве и на впадающей в нее речке Угодке. В 1662 году одна половина всех заводов, принадлежавших Марселису и Акеме, была отписана на государя; в 1664 — заводы на Протве и Угодке отданы Акеме, а находившиеся в Тульском (бывшие Виниусовы) и Каширском уездах взяты совсем в казну, но в 1667 — пожалованы Марселису "за многие его службы", именно за деятельное участие в заключении мира с Польшей. При этом случае они поступили в ведение Пушкарского приказа. Впоследствии времени они переходили как наследственное достояние к сыну и внуку Марселиса, а потом как выморочное имение были подарены Петром Великим в вечное и потомственное владение его дяде, боярину Льву Кирилловичу Нарышкину90. Обратимся опять к работам, предпринимавшимся в Дединове. Получив донесение Буковена и Яковлева, царь Алексей Михайлович велел коломенскому воеводе Кутузову отпустить на покупку леса и другие первоначальные расходы из Коломенских таможенных и кабацких доходов тысячу рублей, а чтобы облегчить Буковена в сношениях с разными местами и лицами, определил "к корабельному строению" дворянина Полуехтова и Мытной избы подьячего Петрова. Двухвековое татарское владычество, вытеснив своим влиянием многие наследственные славянские добродетели русского народа, породило взамен их некоторые вредные пороки, особенно страсть к корыстолюбию и взяточничеству, наиболее вкравшуюся в приказное сословие. Это страшное зло беспощадно разоряло казну и подрывало, даже вовсе уничтожало, самые благие намерения правительства. Оно, конечно, было причиной, что царь Алексей Михайлович, назначая в Дединово Полуехтова и Петрова, включил в указ свой о том следующие слова: "И будучи ему Якову (Полуехтову) и подьячему у того дела быть безотступно, и великого государя делом радеть неоплошно, и посулов и поминков ни у кого ничего не имати: а будет они Яков и подьячий Степан (Петров) радеть не учнут, а учнут от того дела корыстовица, а после про то сыщетца и им от великого государя быти в опале"91. Отправляя 9 сентября из Москвы в Дединово Полуехтова, Петрова, Буковена, Старки, Гельта, трех его товарищей, вместе с ним прибывших из Амстердама, и еще вновь занятых в Москве: капитана фон Гельманта, лекаря и поручика Шака, корабельного дозорщика и поручика Вемина и толмачей, или переводчиков, Шкремса и Кастера, государь велел изготовить для них подводы и судно с гребцами92. В этот самый день состоялись царские указы: Марсели су — о присылке в Дединово медных векш (сложных блоков), с канатами, железных подъемных машин, "самого доброго железа" на разные потребности, и котлов и горшков для варки смолы93; Ордину- Нащокину — о приискании необходимого числа плотников и кузнецов между дединовскими "рыбными ловцами" и об отводе в Дединове дворов под постой лицам, назначенным к корабельному делу. "Буде кто охотников в плотники и в кузнецы и лесу готовить будут, — писано было Нащокину, — и им не запрещать, а в неволю никого не нудить для того, что по великого государя указу, села Дединова и иных ловецких сел рыбным ловцом велено сделать по дворцовому наряду, прежде памяти, что прислано из посольского приказу, шестьдесят паузков* и чтоб нынешним указом того дела не остановлять"**. По приезде в Дединово Буковен встретил необходимость независимо от прежде приисканного леса еще в 120 сосновых сухих брусах или бревнах длиной в 9 и 10 сажен, а толщиной в 9 и 10 вершков. Посыпанные за этим люди ездили в Коломенский и Рязанский уезды, вверх по реке Цне, до Мещеры, вниз по Оке до Солочи, а также в другие лесистые места, но нигде не нашли леса указанного качества и меры. По донесении об этом правительству и по получении сведения, что желаемый лес растет в Коломенском уезде, в вотчине рязанского и муромского архиепископа Иллариона, послана была к нему царская грамота о безостановочном отпуске потребного количества леса***. Казалось бы, что после всех этих распоряжений, освященных непосредственной волей и личным участием царя, нельзя было бы ожидать затруднений, но они встретились при первом шаге к исполнению. Коломенский кабацкий голова Шуров, долженствовавший внести из заведываемых им сборов пятьсот рублей в число тысячи, определенных на первоначальные расходы, объявил, что у него "денег нет и к карабелному делу дать нечего"****. По отзыву Марселиса, что у него ни векш, ни подъемов, * Паузки — небольшие речные суда. •* Дополнения к Актам истор. Арх. ком., т. V, стр. 229 - 230. • • • Там же, стр. 235 - 237. • • • • Там же, стр. 238 и 249. 7-203 ни других требуемых вещей, ни мастеров для делания их нет94, обратились в Пушкарский приказ, но и тот отозвался неимением ничего в готовности: "которые конаты и векши есть, и те надобны к подъему нового болшого успенского колокола; а подъемов нет и послать к корабельному делу нечего. По всей этой статье один Марселис прислал железа, да и то только 30 пудов95. Старосты Дединова и других соседних дворцовых ловецких сел объявили "по Христове евангельской заповеди, еже ей ей, в правду что к государству карабелному делу охочих плотников нет"96. Наконец, в вотчине архиепископа Илариона было сделано затруднение в отпуске леса. Вскоре за этим, 27 октября, пришло новое донесение Полуехтова, что плотники охотой не нанимаются, подрядчиков нет и корабельное дело остановилось. Вдобавок к этому он извещал, что приданный ему для письменных дел подъячий Петров "стар и мало видит и писать не может"97. Вследствие всех этих отписок и жалоб состоялись новые повеления: не имевшиеся в коломенских кабацких сборах 500 рублей отпустить из тамошних же таможенных доходов, безостановочно; векши, подъемы и прочие вещи, не оказавшиеся ни у Марселиса, ни в Пушкарском приказе, изготовить Марселису; плотников, числом тридцать, с платой каждому по четыре алтына в день, нарядить дединовскому приказному человеку Головкову 61 ; не отпускаемый в архиерейской вотчине лес рубить и вывозить без задержания; подьячего Петрова отправить в Москву. Извещая государя, что 14 ноября заложен корабль, Полуехтов доносил, что он продолжает давать плотникам и кузнецам поденного жалованья по четыре алтына, а между тем и "дни настали малые и холодные, и корабельное дело не споро", платы же без царского указа уменьшить он не смеет; разрешено было давать по два алтына, но смотреть, чтобы рабочие не гуляли. Еще встретилась остановка от неимения в московской таможне лучшей дорогобужской и смоленской пеньки, которой требовал Буковен: положено было заменить ее высшей доброты пенькой трубчевской. Одни затруднения были отстранены, немедленно явились другие. После пятимесячного пребывания в Дединове и почти трехмесячного производства работ, 17 февраля 1668 года, Полуехтов доносил царю: "Мне холопу твоему велено, государь, карабли делать наспех, чтоб к весне были готовы. И у меня, холопа твоего, караблъ и яхту делают, а у ка- рабля, государь, дно и стороны основаны, и кривые деревья все прибиты, и на верх на корабль брусья ростирают, а лесу у меня, холопа твоего, куплено и что отписано на тебя, великого государя, с карабль и с яхту будет, и смолы и дегтю и конопати и сала у меня, холопа твоего, куп- ленож. Только, государь, полковник Карпилиюс фан-Буков мне, холопу твоему, сказал, что для поспешения корабленого дела надобно в прибавку к тридцатма человеком плотником еще двадцать человек плотников; и я, холоп твой, села Дединова к приказному человеку к Григорью Головкову послал, чтоб он к корабленому делу дал в прибавку двадцать человек плотников; и он, Григорий Головков, мне, холопу твоему, в тех плотниках в двадцати человеках отказал. Да у меня ж, холопа твоего, лес и тес и бойдачные доски отписаны на тебя, великого государя, верстах в пяти и в десяти и болши, а возить мне, холопу твоему, того лесу к корабленому делу в село Дединово не на чем: приказной человек села Дединова Григорий Головков в подводах мне, холопу твоему, отказал; а у корабля, государь, и у яхты конаты и железные снасти день и ночь без отъему, а стеречь у меня, холопа твоего, у того корабленого дела некому"*. Непосредственно за этими жалобами следовали другие. Полуехтов доносил: "Канатных и бичевных мастеров коломенского епископа села Городища крестьян без указу великого государя взять не смеют, а из воли те мастера не подряжаются, и опричь тех мастеров на Коломне нет; парусного мастера нет; надобно на корабле вырезать каруна (корону), и что де на той каруне вырезать и кому резать? А немцы, которые корабль делают, резать той каруны не умеют; да надобно на карабль и на яхту с семьсот векшей деревянных, а мастер де тех векшей живет на Протве; Марселис прислал железа только тридцать девять пуд, а под то железо подвод не дал; а в котлах, и в горшках, и в векшах, и в подъемах, и в якорях отказал, посылать под то железо не на чем и якорей ковать (в Дединове) негде; кузницы и горны малые; подъемы надобно скоро, а купить негде; села Дединова староста, со многими людми приходя, полковника и полуполковника со двора ссылали, а велят стоять на дворах поочередно, и дворы отводят от корабленого дела далеко"*. В довершение всего и трубчевской пеньки, долженствовавшей заменить дорогобужскую и смоленскую, в Москве не оказалось. По мере получения от Полуехтова отписок из приказа Новгородской четверти немедленно были отправляемы памяти и грамоты; в приказ Большого дворца — о присылке к Буковену недоставших двадцати плотников, о назначении к корабельному делу сторожей из дединовских крестьян и о запрещении тамошнему старосте отводить под постой дома, удаленные от места судостроения; к каширскому воеводе и в Ямской приказ — о безотлагательном давании Полуехтову подвод; к коломенскому епископу — об отпуске требуемого числа канатных и бичевных мастеров; к коломенскому воеводе — о безостановочном содействии судостроению присылкой кузнецов, якорных мастеров, парусных швецов, и вобще всего, в чем впредь может встретиться надобность; к Переяславль-Рязанско- му воеводе и в Пушкарский приказ — о доставке кузнецов; в Оружейную палату — о присылке резного мастера, живописца и токаря; к заводчику Акеме о присылке векошно- го мастера; к Марселису — о незадерживании железом; в Москву, к иноземцам Бахру и Быхлину — о ссуде По- луехтопа имевшимися у них подъемами; в Большой при ход — о покупке в Москве и отсылке в Дединово тысячи пудов отборной пеньки. Чтобы нисколько не задерживать работ, находившимся при них плотникам велено было производить и в зимние дни вместо двух по четыре алтына. Несмотря на все требования и подтверждения и на непременную волю государя, "чтобы корабельное дело не стояло", остановкам не было конца. Между прочим приказ Большого дворца донес о невозможности дать плотников и предлагал нанять "из охочих людей"; Пушкарский приказ писал, что единственный имеющийся у него кузнец "на пушечном дворе делает к большому успенскому колоколу язык, а опричь его языка делать некому"*. Оружейная палата отказала и в резце, и в живописце, и в токаре. Коломенский епископ из находившихся у него 32 мастеров канатного и бичевного дела уделил только 8, но вскоре за тем жаловался, что Полуехтов "тех мастеров бьет и мучит и в подклеть сажает и пеньки и кормовых денег против указу им не дает и морит их голодною смертью"**. Борясь с беспрерывными затруднениями и долгое время даже не имея при себе никого для письменных дел, Полуехтов донес 26 мая, что караблъ спущен и доделывается на воде, а яхта и шлюпка поспеют в скором времени. Через месяц получено новое донесение: "Корабли в отделке, а живописца и резца нет; стен расцветить и коруны вырезать некому, а щеглы (мачты) не поставлены потому, что поднять некем". Только в исходе июля прибыли резец, иконописец и токарь. Им велено было * Дополнения к Актам истор. Арх. ком., т. V. стр. 252. • • Там же, стр. 256. вырезать и вызолотить украшения на корме, а на носу вместо предполагавшихся орла и короны сделать изображение льва98. В конце августа Полуехтов писал: "Карабль к отпуску готов и щеглы все поставлены, а к окнам и к дверям пробоины куют наспех, а на яхте щеглы не поставлены, канатов нет, поставить нечем; да два шлюпа и бот сделаньгж; а караблю и яхте зимовать в селе Дединове немочно никоторыми делы; где стоять таких мест нет и стеречь некому". Получив донесение, царь Алексей Михайлович приказывал торопиться окончательной отделкой, оставив при судах только пятерых "знающих людей" из иноземцев, а остальным, в том числе Буковену и Старку, ехать в Москву. "А что каких всяких припасов от корабельного дела останетца, переписать и положить в амбар и запечатать, и обо всем великому государю отписать и прислать роспись". Во второй половине сентября получена новая отписка от Полуехтова: "Карабль, и яхта, да два шлюпа и бот сделаны совсем наготово а щеглы на карабле и на яхте конатами и вектттами укреплены, а болших конатов, на чем кораблю и яхте стоять, не сделаны; корабельных мастеров только восемь человек, а в прибавку конатных мастеров коломенский епископ не присылывал; да сделано болших и малых одиннадцать якорей". В ответ на это Полуехтову велено отпустить корабли из Дединова в октябре месяце с Буковеном и с корабельщиками, взяв из Коломны и из Коломенского Яма потребное число кормщиков и гребцов, которые бы знали водяной ход на реке Оке. Буковену, получившему десять Московских стрельцов "для береженья кораблей", приказано было, не теряя времени, вести все суда в Нижний Новгород с тем, чтобы в случае нужды уже там доделать их окончательно, а в Нижний послан указ: принять суда и "поставить для осеннего и вешнего льду в заводях, где пригоже, и беречь на крепко"99. Затруднения и ослушания продолжались. Полуехтов, поссорясь с Буковеном, сказался больным и объявил, что из Дединова ехать не может; коломенский воевода прислал только 13 работников и то "худых людей", кормщиков же не прислал вовсе, а коломенские ямщики отказались дать и кормщиков и гребцов. Пока посланы были по обеим этим статьям подтверждения, Полуехтов уведомил 15 октября, что корабль и яхта не могут идти Окой по причине мелководия, Буковен же и прибывший из Нижнего Новагорода подьячий Кишмутин доносили: "В Оке реке воды прибыло мерою на поларшина, и с прежним на мелких местах только полтора аршина, а караблю груз два аршина с четвертью, а в мелких местах караблю пройти не мочно, а Яков Полуехтов государева указу ослушаетца во всем, и караблей проводить не хочет, и болен николи не бывал". Полуехтов оправдывался, что он полковнику и подьячему говорил: "В Оке реке вода велика и карабли гнать мочно, и полковник и подьячий ему отказали". В ответ на новое повеление итти из Дединова в Нижний, немедля и ничем не отговариваясь, Буковен и Кишмутин писали: "В Оке реке вода мала, итти караблю не мочно, а кормщиков и гребцов прислано с Коломны с посаду и коломенских ямщиков сорок пять человек, а в Оке ходу и мелей и карш не знают и кормщиков нет, и за кормщиками чинится мотчанье (остановка)". Полуехтов объявил, что "в Оке реке вода велика и караблям итти мочно, а подьячий с полковником пьет и бражничает, а о государеве деле не радеет, и чтоб караблям в селе Дединове зимовать". На строжайший указ вести суда без замедления, под опасением царской опалы и вычета всего жалования, полученного со дня заложения корабля, Буковен и Кишмутин прислали донесение: "Ноября с 1 числа по 4 число в Оке реке воды прибыло и с прежним только восемь пядей, а караблю груз девять пядей слишком; и Яков Полуехтов на карабль не пошел, а сел в легкую лодку и покиня карабли поехал наперед, неведомо куды, а в прежних своих отписках писал на них к великому государю о всем ложно". Вслед за этим получена новая записка: "Ноября 4 числа морозы учинились быть большие и по Оке реке лед учел плыть болшой; и карабли от того осеннего ходу завели, чтоб от осеннего льду порухи (повреждения) какиеб не учинилось, и карабли в тое заводи замерзли". В опровержение Бу- ковена и Кишмутина Полуехтов донес, с засвидетельствованием местных старост, что "Ноября 2 числа по Оке реке из села Дединова карательный ход был и итти было мочно". Наконец, последнее донесение полковника и подьячего: "Ноября в 8 день Яков Полуехтов покиня карабли, и якори, и всякие карабльные припасы, и государевы всякие остаточные казны, и не дождався государева указу из села Дединова съехал неведомо куды, а целовальников у караблей и у казны никого не оставил". По всем этим противоречивым показаниям коломенскому воеводе велено было исследовать на месте истину, а между тем 17 ноября все корабельное строение перешло в ведение Посольского приказа, состоявшего также под управлением Ордина-Нащокина. Поводом к этому перечислению, вероятно, было то, что корабль, яхта и прочие суда по окончательной их отстройке в Дединове уже долженствовали начать предназначенный им круг действий по торговле с Персией, ближе принадлежавшей к ведению Посольского приказа, нежели приказа Нов городской четверти. Можно предполагать, что дединовское судостроение шло бы несравненно успешнее и с меньшими задержками, если бы во все это время с самого начала работ Ордин-Нащокин не был отвлечен важными занятиями по делам Польши, после отречения Яна Казимира остававшейся без короля, а потом от весны 1668 года не находился за границей для заключения торговых дого воров с Швецией и Пруссией и для присутствования в Варшаве на избирательном сейме. Он возвратился уже в 1670 году и вскоре за тем принял иноческий чин в монастыре Иоанна Богослова, называемом Крыпецким, в двадцати верстах от Пскова. Любопытно письмо его к царю Алексею Михайловичу, хотя и не относящееся прямо к истории русского флота, но отчасти поясняющее медленность, нерадивость и неповиновение, происходившие по сооружению судов в Дединове. "На Москве, государь, — писал доблий боярин, — не радят о государственных делах — ей дурно! Посольский приказ есть око великой России. Чтобы умножить, расширить, возвести государство, надобен верный, зоркий глаз избранных и беспристрастных людей, а это дело, государь, Посольского приказа. Честь для тех, кто свято хранит пользу отечества; унижение тем, кто не рачит о важности и величии его. Царь! Думные дьяки занимаются хитростьми и кружечными делами (т.е. крепкими напитками)100. Удивительно ли, после этого, что и дединовское дело производилось так вяло, с такими непростительными ослушаниями и ссорами? Видим редкую снисходительность царя Алексея Михайловича и постигаем вполне, что только с твердой железной волей Петра, с его кипучей деятельностью возможно было осуществить исполинские предприятия, им совершенные. Построенные в Дединове суда едва поступили в заведование Посольского приказа, как явился туда, 20 ноября, Ботлер. Он только что приехал из Амстердама с тринадцатью иностранцами, нанятыми им по поручению фан-Сведена, около этого времени умершего и таким образом не дожившего до конца дела, начатого при его содействии. Ботлер и его товарищи все объявили себя в Посольском приказе уроженцами Голландии и были записаны под следующими именами и званиями: Давыд Бут- лер - корабельный капитан, который на корабле над корабельщиком и надо всеми сэрами ведает; Ян Алберте — корабельный кормщик и подьячий; Петр Бартелъсон — над корабельными сэрами начальный человек и с кормы до половины корабля над снастьми дозорщик; Мейндерт Мейндертен — начальному человеку, что над сэрами, и дозорщику над снастьями товарищь; Вигерт Потере — спереди от половины корабля над снастьми дозорщик; Элис Петерсон — товарищ парусному мастеру; Корнилиус Корнилъсен — корабельный пушкарь; Карстен Брант — корабельного пушкаря товарищ, который ведает порох и пушечные ядра; Ян Янсен Струйс (Struys) — корабельного парусного дела мастер; Вилим Вилимсон — корабельного деревья и щегольный и векшных снастей мастер; Корнилиус Брак, Якоб Трапен, Даниелъ Корнилъсен, Петер Арент- сен — сары, корабельные работники. Они ехали через Ригу, на Псков, откуда о путешествии их было повещено в Москву, что едут из-за моря корабельного строения мастеры и которые знают небесное течение и морской путь 62. Пока все эти лица в ожидании дальнейших о них распоряжений жили в столице, в Белом городе, Полуехтов и Буковен были вытребованы в Москву для отдания отчета в израсходованных ими деньгах и для получения новых приказаний. Происходившие между ними во вред порученному им делу споры и ссоры, по-видимому, остались без последствий*. Между тем Ботлер подал 5 декабря в Посольский приказ проект свой о постройке Зб-весельного судна на образец венецианских каторг или галер и 20- весельного баркантина, или струга, о шести или семи однофунтовых пушках для действий в Каспийском море против разбойников, полагая употребить в гребцы закованных в кандалы пленных. Мысль эту поддерживал переводчик Посольского приказа Виниус, но он не ограничивался одной каторгой и одним баркантином, а предлагал построить несколько каторг, считая их гораздо удобнейшими для Каспийского моря, нежели корабли, то есть парусные суда. "То море глубокоетию не как океян, и того ради во время бури валы ходят не таковы велики как в Океане, но часты, и тем кораблю чинится великая шкода (повреждение), а тою каторгою мочно угрести. Те каторги гораздо лутче бус крепостью, обороною и пос- пешением в ходу, и великими бури тех не будет розбивати, как бус разбивают часто. А будет сыщется реками великими путь в Индею и промысл торговый учинится, то самая великая прибыль великого государя казне и Московскому государству имать быти". Так рассуждал Виниус в своем предложении. Оба проекта или не были приняты, или исполнение их было отложено на неопределенное время 6 3. Вскоре потом Ботлер представил в Посольский приказ карту Каспийского моря и статьи об обязанностях на корабле капитана и подведомственных ему чинов 64 . В начале марта 1669 года Ботлер ездил в Дединово для осмотра построенных там судов и по возвращении донес, что "корабли и яхты на Хвалимском море в ходу сделаны годны". Посланный с ним астраханский житель и опытный мореход Савельев дал отзыв, "что и бусы де на Хвалимском море ходят, делают их на тот же образец"*. В отсутствие Полуехтова и Буковена из Дединова вокруг судов постоянно окалывали лед, а с наступлением теплого времени, в исходе марта или в начале апреля, приступили к окончательной их отделке, что было поручено надзору Полуехтова. Ботлеру же и всем прибывшим с ним из Голландии велено было готовиться к отъезду в Дединово водой, на струге. В самое это время произошел случай, весьма неприятный для Ботлера. Один из его соотечественников, уже прежде проживавший в Москве, подал на него донос в разных неправильных действиях по найму людей и утверждал, что он, Ботлер, "писал себя карабелным капитаном, не имеючи на тот чин у себя паса, и на караблях нигде не бывал и карабелное дело ему не за обычай". Допрошенный в Посольском приказе Ботлер сознался в обвинениях его по первой статье и объявил, что хотя не имеет патента на капитанский чин, но в знании своем морского дела и в том, что ходил на кораблях "начальным человеком" во Францию, Англию, Испанию и Восточную Индию, ссылался на многих из своих единоземцев. Ему заметили, что "так делать не годилось, также и капитаном не имеючи у себя пасу писатца было не довелось же", и переименовали из корабельных капитанов в "корабельные дозорщики". По окончании всех необходимых распоряжений в Москве, 14 апреля, на святой неделе, Ботлер явился во дворец, был допущен к царской руке и при этом случае представил государю челобитную, о которой в делах посольского приказа записано следующее: "Служил де он в голанской земле на кораблех и был во францужской и в шпанской землех и в иных во многих опричных государствах корабельным дозорщиком; и в прошлом во 176 (1667) году, по указу его великого государя, по письму Ивана фан-Сведена, служа ему великому государю, нанял за морем карабелных людей и всякие снасти, что к тому кораблю принастоит, искупил и покиня де он в Амстердаме жену свою и детей выехал к нему великому государю в Москве, а быть мне на Хвалимском море в службе на карабле и написали меня дозорщиком, а не капитаном, и чтоб великий государь пожаловал его Давыда, велел бы ему служить на карабле капитанскую службу, а он ему великому государю должен служить как Богу". Снисходя на прошение Ботлера, "государь пожаловал, велел его написать капитаном". Получив по поданным росписям большую часть вещей, не достававших до полного вооружения и снаряжения в путь корабля и яхты, и часть пушек, Ботлер представлялся 23 апреля государю вторично, на этот раз со всеми своими подчиненными, и вторично был допущен к целованию царской руки 65 Желая перед отъездом своим в Дединово произвесть пробу присланным для корабля и яхты орудиям, Ботлер требовал на каждый выстрел пороха против веса ядра и ссылался в этом на правила, существовавшие в Голландии. Ему прислали, по заведенному в России обыкновению, только половинное количество. Государь велел исполнить по требованию Ботлера; в присутствии его и всех прочих голландцев проба была сделана: "Пушки оказались все целые и на корабль и на яхту годны". Опыт происходил 24 апреля, и в тот же день последовал царский указ: "Караблю, которой в селе Дединове сделан вновь празванье дать Орлом и поставить на носу и на корме по орлу и на знаменах и на яловчиках нашивать орлы же"101. Затруднения, столько замедлявшие строение судов в Дединове в 1667 и 68 годах, не замедлили повториться в 1669 году. Так, например, Полуехтову отказывали в присылке плотников и кузнецов, без которых нельзя было окончить порученных его наблюдению работ; виновный в этом коломенский воевода вместо грамотного подьячего, прислал "посадского малого, который писать и честь не умеет"102; тульский воевода, обязанный получить от Марселиса и препроводить на суда недосланные пушки и ядра, обнаружил в этом деле совершенное нерадение, присланный под разные тяжести струг оказался ветхим и негодным103, словом, во всем происходили задержки. В последних числах апреля Ботлер отправился с своими спутниками на струге в Дединово, получив перед отъездом наказную память: "как ему быть на карабле и ехать в Астрахань, со всеми карабелными людьми, а из Астрахани на Хвалынское море", и с тем вместе ему даны были для исполнения "артикулные статьи", им же самим вскоре по приезде в Москву представленные в Посольский приказ. Пока Ботлер был в пути из Москвы в Дединово, Полуехтов доносил от 2 мая: "Воды в Оке реке убывает, чтоб караблю не застоятца". В ответ на это ему приказали в тот же день "с караблем и с яхтою из села Дединова в Нижний итти не мешкав, не упуская нынешние вешние воды". Вскоре после этого пришло в Москву донесение Полуехтова, что он "собрался с кормщиками и с работными людми, с караблем и с яхтою и со всеми карабелными людми пошел из села Дединова к Нижнему 7 мая", не дождавшись от тульского воеводы пушек и ядер66. С Ботлером отправились из Дединова, сверх приехавших с ним из Голландии, еще следующие лица: поручик Шак, корабельщик Гелып, кормщик Вилим фан- ден-Стрек, работный человек Минстер, толмач Шкрам — все принятые в 1667 году, и нанятый в самой России работный человек Дитрих Петерсон. Всего под начальством Ботлера состояло девятнадцать человек, к которым впоследствии, едва ли уже не в Астрахани, присоединился еще один, также голландец, лекарь Термунд. Самый большой оклад жалованья, Ботлеру, составлял по переводу на русские деньги 20 рублей, Гельт получал 16, фан-ден-Стрек 13, Альбертсон и Вилимсен по 11 рублей 13 алтын и 2 деньги, Шак 8, работный человек Петерсон 7, Минстер б, Шкрам 3, прочие по 10 рублей в месяц 67. Остальные иноземцы, находившиеся у корабельного строения, в том числе Буковен и Страк, частию еще из Дединова, а частию по прибытии судов в Нижний Новгород, возвратились в Москву. Единственное сведение о плавании этого небольшого флота от Дединова до самой Астрахани сохранилось в описании путешествий парусного мастера корабля "Орел" Стрейса. По его рассказу суда пришли в Нижний Новгород без приключений и остановок, вероятно, потому, что имели хороших "провожатых", или лоцманов. Они оставили Нижний Новгород, еще не быв всем снабжены, 13 июня и приняли для охранения в плавании к Казани тридцать пять нижегородских стрельцов. Здесь расстался с ними Полуехтов, и флот поступил в непосредственное управление Ботлера. Вместе с кораблем, яхтой, ботом и обеими шлюпками, или шняками, как их также называли, пошел еще струг, с пушками, снарядами и другими вещами, которых по мелководию во многих местах не поместили на корабле и яхте. Часть тяжестей должно было оставить в Нижнем, по причине совершенной ветхости другого струга, отпущенного Ботлеру, и в этом же городе были заказаны все требовавшиеся для судов снасти*. Плавание от Нижнего Новгорода было не так благополучно, как предшествовавшее. На пути от Ва- сильгорода к Козьмодемьянску корабль по причине убыли воды несколько раз садился на мель и потерял три якоря. Миновав Чебоксары, где нижегородские лоцмана были сменены другими, также хорошо знавшими свое дело и искусно проведшими суда среди отмелей, голландцы прошли с попутным ветром до Казани и бросили якорь в реке Казанке. Появление на этих водах военных судов было ново для большей части жителей, потому что немногие помнили корабль голштинцев, и явление это было тем любопытнее, что тут впервые являлся корабль с русским двуглавым орлом на корме, на носу, на флаге и на вымпеле. Воевода князь Трубецкой, митрополит казанский и свияжский Лаврентий и многие из жителей приехали на суда; толпы народа стояли по берегам. После тринадцатидневного пребывания в Казани, запасшись большим количеством сухарей, суда продолжали плавание вниз по Волге. Не раз борясь с ветрами, даже с бурями, не раз садясь на мель, стояв, за непогодой, по нескольку дней на одном месте и потеряв еще один якорь, уже четвертый со времени отплытия от Нижнего Новгорода, корабль в сопровождении прочих судов пришел 31 августа на вид Астрахани. Обрадованные окончанием долгого, скучного и опасного путешествия, голландцы бросили якорь при залпе из всех бывших у них пушек. Плавание их, со времени отбытия из Дединова, продолжалось слишком три с половиной месяца. Через неделю они подошли под самый город104. Одиннадцать с половиной русских сажен длины и три сажени ширины — по размеру, назначенному Све- деном; с небольшим девять пядей или четвертей аршина в грузу — по донесению Буковена, три мачты и бугшприт — по неясному рисунку, переданному Стрейсом на общем виде Астрахани, и 22 железные пушки, от 2 до 5-фунтового калибра, по ведомости Пушкарского приказа105; — вот все данные, какие дошли до нас о корабле "Орел", построенном по повелению царя Алексея Михайловича. О яхте нет даже и этих скудных сведений. Знаем только, что она была о шести однофунтовых железных пушках106. Все это слишком недостаточно, чтобы составить ясное понятие о сих двух судах 68. По первоначальному назначению на корабль было поведено отпустить 18 пушек шестифунтовых и 4 трехфунтовые, но действительно были присланы 5 шестифунтовых, 1 пятифунтовая, 2 четырехфунтовые, 11 трехфунтовых и 3 двухфунтовые. К каждому орудию на корабле и на яхте полагалось по 200 ядер. Сверх этого Ботлеру было отпущено 5 пудов фитиля, 32 1/2 пуда свинца и 90 пудов пушечного пороха, и предполагалось снабдить экипаж 200 ручными гранатами, но были ли последние доставлены — неизвестно, потому что суда уже находились на пути от Дединова к Нижнему Новгороду, когда Пушкарский приказ отозвался неимением таких гранат, также однофунтовых пушек для яхты и медных ложек, или шуфл, для насыпания в картузы пороха*. Здесь кстати заметить, что в описываемую нами эпоху порох изготовлялся у нас большей частью ручными мельницами, были и мельницы, приводимые в движение водой, но в весьма малом числе**. Корабль, яхта, бот и обе шлюпки со всей их принадлежностью и с жалованьем, израсходованным во время их постройки, обошлись в 9021 рубль с копейками***. Корабль "Орел" и другие суда царское правительство пыталось использовать для подавления крестьянского восстания, возглавляемого Степаном Разиным. Однако эта попытка закончилась неудачей. Казаки захватили "Орел" и сожгли его69. Остальные суда, за исключением шлюпок, на которых бежали голландцы в Персию, вероятно, подверглись той же участи. Таков был исход "корабельного дела", предпринятого царем Алексеем Михайловичем по мысли Ордина-Нащокина. Около того времени, когда происходили крестьянские волнения на Волге и по прибрежьям Каспийского моря, некто иноземец Вегрон вошел в Посольский приказ с предложением строить в России корабли и другие морские суда, не только для собственного употребления, но и для продажи в другие государства. "Есть подлинно, — писал он, — что ни один во всей вселенной есть, чтоб такими малыми проторми, такое множество кораблей мочно велеть делать и содержати, как его величество мочно, потому, что его земля обильна и слишком имеет лесу, пеньку, железо, смолу черную твердую и смолу жидкую судовую, и иные такие товары, которые к морскому делу годны"70. Последствия этого предложения неизвестны. • Дополнения к Актам истор. Арх. ком., т. V, стр. 218, 220, 225, 252, 267, 269 - 272, 274, 275, 276, 279 - 285. ** Кильбургер, Краткое известие о русской торговле, стр. 63. *** Дополнения к Актам истор. Арх. ком., т. V, стр. 284. 8-203 В 1671 году восстание Разина было подавлено. Нарушенное спокойствие мало-помалу было восстановлено, но строение военных судов Каспийского моря уже не возобновлялось. Так выгодно для России заводившаяся торговля с Персией пришла в упадок; об Индии не было и помышлений; обширные государственные виды Ордина- Нащокина по удалении его не нашли уже ревностного за себя предстателя; бояре, враждуя друг с другом, слабо радели о пользе общественной; дьяки, вершавшие в Приказах все дела, занимались "кружечными делами"; было не до флота и не до торговли, которой он долженствовал покровительствовать, а между тем в 1676 году не стало и царя Алексея Михайловича. Почти двадцати годам суждено было пройти до того времени, когда нечаянный случай привел державного юношу к возобновлению в России "корабельного дела"107.