9.3. Государственная политика в перспективе народовластия

В контексте нашей темы можно утверждать, что государственный деятель по крайней мере знает о существовании особой народной власти, т. е. системы народного противодействия всему тому, что несет реальную или мнимую угрозу стандартам жизнеобеспечения, критически важным для большинства населения. В идеале государственный деятель стремится обеспечить кумулятивный эффект тем, что по возможности согласует свои методы или реформы с господствующими формами жизнедеятельности простого населения страны. Другими словами, государственный деятель присоединяет усилия государственной власти к мощному инерционному потенциалу народовластия. Разумеется, государственный деятель подходит к стандартам народной жизнедеятельности избирательно. Он поддерживает наиболее перспективные и прогрессивные формы народной жизнедеятельности и, по возможности, мягко нейтрализует деструктивные и социально опасные.

Политик (здесь и далее исключительно в смысле, который вкладывает в это понятие Г.

Ни один политик никогда не признается в том, что у него не хватает нравственного или интеллектуального ресурса для того, чтобы заниматься государственной деятельностью в строгом смысле этого слова. Напротив, всякий успешный политик всегда претендует на статус государственного деятеля. При отсутствии внутри политического класса страны настоящих государственных деятелей происходит подмена понятий. Политикой начинают называть политическую риторику. Ее можно также назвать политикой напоказ. У некоторых популистов публичная риторика приобретает аспекты политического «позора» — одновременно в древнерусском «театральном» и современном предосудительном значении этого слова. Проблема политической риторики заключается в том, что она часто применяется в качестве демонстративной политической виртуальности, «как суррогат или (способ) предотвращения действительной политики, т. е. политики артикуляции и борьбы (Austragung) противоположных интересов, политики изменения механизмов распределения (социальных благ) и реорганизации усилий»221.

При дефиците среди политиков государственных деятелей в политическом пространстве начинает господствовать политическая риторика: функционально все (профессиональные) политики превращаются в «парламентариев» в буквальном смысле этого слова.

При этом самое опасное может заключаться не в том, что НЕ делается, а в том, ЧТО делается под прикрытием публичной риторики. Если большинство населения привыкло к мысли о том, что политика — это всегда выступление какого-то политика по публичному поводу, а не реальные акты противоборства различных интересов, то в обществе и государстве начинают происходить события, которые могут иметь необратимые последствия.

Прежде всего в целях сохранения своей власти класс политиков постарается иммунизировать население страны не только от способности поддерживать, но и просто идентифицировать настоящих государственных деятелей. Достигается это не обязательно такими примитивными методами, как политическая изоляция, диффамация или, в крайнем случае, физическое устранение политиков, имеющих шанс стать государственными деятелями. Существуют и более изощренные и, главное, более эффективные методы. Один из них можно назвать методом или политикой направленной деградации объективного народовластия.

Здесь необходимо оговориться, что такая деградация может происходить и стихийно. Достаточно, чтобы государственная власть не делала ничего реального для поддержания уровня жизнеобеспечения простых людей. В этих условиях постепенно исчезают механизмы позитивного народовластия (см. выше) и в итоге — как бы в преддверии Апокалипсиса — начинают разрушаться механизмы негативного народовластия, т. е. системы базовых запретов народной этики и народного правосознания. Примерно такова ситуация в некоторых странах Тропической Африки.

Что касается политики направленной деградации народовластия, то она представляет собой извращенную манифестацию инстинкта самосохранения господствующей элиты.

Указанная политика может быть успешной, только если она осуществляется сразу по нескольким направлениям. Мы рассмотрим особенности такой политики на примере социально-экономической и социокультурной областей. Так, в социально-экономической сфере это означает репрессивное удержание национальных стандартов на «оптимально низком» уровне, т. е. искусственное создание таких жестких условий для жизни простых людей, в которых им уже невозможно формой и способом жизнедеятельности поддерживать собственное человеческое достоинство и реально противодействовать порочным актам официальной политики.

В социокультурной области это, в частности, означает использование механизмов государственного финансирования или административного давления на СМИ в самых порочных целях. Так, для того чтобы нейтрализовать противодействие поведенческих стандартов народа задачам и методам официальной политики, средствам массовой информации настоятельно рекомендуется пропагандировать образ жизни, основанный на культе самых низменных инстинктов. Подобная пропаганда в тенденции должна обеспечить социокультурную дезориентацию народа.

Демонстративный культ бессмысленного богатства и особенно его массовое тиражирование СМИ приводят к расколу юридически единого сообщества на два антагонистических лагеря: потребительское меньшинство и марганали- зированное большинство (см. ниже). В подобных условиях отсутствуют даже идеологические предпосылки для образования так называемых средних классов. Врачи, инженеры, учителя вовлекаются в процессы социальной маргинализации. Строго говоря, они не имеют социальной ниши: им «рекомендуется» примкнуть к полюсу «богатства и нормального образа жизни» либо — что неизбежно для большинства людей из этой социальной страты — навечно ос- таться на полюсе бедности, следовательно среди маргиналов и социокультурных изгоев.

Мы полагаем, что стихийная, и особенно направленная, деградация народовластия представляет собой главную опасность для будущих судеб политического сообщества, в том числе и для судеб самой политической элиты.

В этих условиях быстро прогрессирует стихийная деградация народовластия, которую даже не надо «направлять». Как результат обнищания значительной массы населения, в обществе стихийно распространяются симптомы тотальной деморализации. Прежде всего, начинают претендовать на господство поведенческие стандарты люмпен-пролетариата и прочих деклассированных элементов. Эти симптомы очень важно вовремя заметить и нейтрализовать: большая опасность для будущих судеб политического сообщества заключается в незаметной подмене механизмов народовластия механизмами того, что можно назвать «люмпенократией». Дело в том, что люмпены и прочие деклассированные элементы обладают в основном деструктивным потенциалом («грабь награбленное!»), хотя и способны под давлением истинного народовластия на конструктивные акты. По контрасту, деструктивный потенциал народовластия всегда выполняет субсидиарную роль по отношению к конструктивным формам и методам жизнедеятельности народа.

Как известно, К. Маркс и Ф. Энгельс отрицали наличие у люмпен-пролетариата каких-либо моральных принципов на том основании, что социально обездоленные слои постоянно живут в ненормальном состоянии психологического раскола между миром надежды и адом безнадежности. Именно поэтому они готовы поддержать любые программы «безбедной жизни», даже если те предлагаются явными популистами и демагогами. Другими словами, объективные факторы, прежде всего необходимость постоянно применять «дарвинистские методы» выживания, являются причиной того, что деклассированные элементы отличаются непостоянством характера, продажностью, немотивированной злобой и агрессивностью.

На наш взгляд, такой объективистский подход к люмпенам со стороны марксистов оправдывает себя лишь отчасти.

Между марксистами и гуманистами по данному вопросу есть одно важное отличие. Хотя марксисты, как и гуманисты, вслед за Руссо верят в изначально добрую природу человека, они — как это ни парадоксально — не верят в наличие хороших качеств у деклассированных элементов. Спору нет, у люмпенизированных слоев общества, как правило, не развита система самовоздержаний и взаимного учета интересов и потребностей других людей. Но здесь, на наш взгляд, необходимо учитывать по крайней мере два момента. Во-пер- вых, следует концептуально отделить «овец от козлищ», т. е. маргинализиро- ванные слои общества от люмпенских страт. Дело в том, что в современную эпоху термин «маргинализация» применяется как коррелят к термину «глобализация». Другими словами, маргинализированные слои общества включают в себя разнообразные социальные страты, которые были вытеснены на обочину глобализации. «Реальная линия раздела в современном міфе... проходит не между Северными и Южными обществами, но внутри этих обществ. Главный разлом проходит между «глобализированными» богатыми и «локализированными» бедными группами населения»223.

Во-вторых, нельзя утверждать, как это делали западные марксисты, что «маргиналы среди маргиналов», т. е. люмпены, вообще не способны соблюдать моральные запреты. Люмпен не обязан знать формулу римских юристов «pacta sunt servanda»224, но если в отношениях с другими маргиналами он постоянно нарушает договоренности, то очень скоро окажется практически в полной изоляции. Скорее всего, такое поведение люмпена вызовет озлобление со стороны других представителей маргинализированных страт с весьма неблагоприятными для этого люмпена последствиями.

Отождествление маргиналов и люмпенов, на наш взгляд, происходит потому, что маргинализация, как отмечалось выше, является оборотной стороной ныне господствующей версии глобализации. Именно поэтому маргинализация нередко стимулирует чрезвычайные меры народовластия, т. е. формально незаконные формы противодействия правительственной власти и официальному правопорядку.

Так, едва ли не поголовный отказ платить за билет со стороны пассажиров так называемых рабочих электричек, курсирующих в часы пик между Москвой и Московской областью, в принципе поддается двоякой интерпретации. В терминах «люмпенократии» этот отказ может означать желание отдельного люмпена под прикрытием массы «таких же безбилетников» сохранить эквивалент стоимости билета для чисто эгоистических целей (например, для покупки низкокачественного алкоголя). Однако в терминах народовластия этот же феномен следует рассматривать как корпоративный акт сознательного и принципиального противодействия маргинализирован- ных слоев населения неразумной тарифной политике, санкционированной «сверху». Хотя носители такого протеста обычно не могут предложить конструктивной альтернативы, они интуитивно чувствуют несправедливость высоких тарифов, бремя которых пассажиры рабочих электричек в отличие от московских дачников должны нести почти ежедневно и круглогодично. В результате, по крайней мере в Московской области, возникают и утверждаются особые формы корпоративного «солидарного нигилизма», и в частности такой социальный институт, как массовое уклонение от уплаты за проезд.

Возникает порочный круг: проезд безбилетников должны оплачивать законопослушные граждане, которых, по понятным причинам, становится все меньше и меньше, поэтому в качестве компенсации МПС вынуждено постоянно взвинчивать тарифы. Таким образом, нежелание федеральной власти, а также государственной власти Москвы и Московской области разделить бремя ответственности за поддержание инфраструктуры и качества пригородного железнодорожного сообщения фактически поддерживает социальные институты, несовместимые с нормальным правопорядком. В то же время подобные социальные институты, поневоле терпимые официальной властью, суть не что иное, как деформированные формы негативного народовластия, против которых государственная власть бессильна.

Как видим, дефекты народовластия нередко являются оборотной стороной дефектов государственной политики. Более того, политический потенциал деформированного народного сознания в своих корыстных целях начинают использовать и профессиональные политики. В самом деле, «если большинство верит в то, что обман — это царский путь к удаче, то те люди, которые преуспели в искусстве обмана, часто достигают своих целей»225.

Однако нельзя забывать, что люмпенизированные «ценности» плохо совместимы с принципом человеческого достоинства. Люмпен может догадываться о том, что его безбилетный проезд в тенденции усиливает бремя расходов другого субъекта права, будь то физическое лицо (законопослушный гражданин) или же юридическое лицо (МПС). Однако люмпену трудно понять человека, который для себя лично отвергает безбилетный проезд из эстетических соображений, просто потому, что испытывает непреодолимое отвращение к люмпенским стандартам поведения. Проблема люмпенов заключается в том, что они, как правило, не способны на эстетические переживания и соответствующие им поступки. Что касается люмпенизированной морали, то она практически полностью психологизирована и основана на базовой дихотомии: «симпатия к своим» и «антипатия к чужим». Люмпен не ведает, что означает слово «справедливость», так как практически полностью подчинен эгоистическим импульсам, характерным для деклассированного индивида.

Что касается маргинализированных НЕлюмпенов, например российских учителей, порой не имеющих достаточного дохода для оплаты коммунальных услуг, то их мораль носит гораздо более сложный, но в то же время синкретический, или тотальный, характер. В отношении этих носителей народной психологии и соответственно народовластия можно утверждать следующее: их психологические переживания (например, чувство симпатии) и моральные эмоции (например, эмоция справедливости) практически неразличимы. Другими словами, они совпадают для самого носителя этих эмоций. Вместе с тем, как полагает Г. Моска, носитель чувства справедливости отличается от носителя чувства симпатии тем, что способен ограничивать свои импульсы и желания не только в пользу тех, кто ему нравится, но и в отношении любых других людей «просто потому, что они люди»226.

Отсюда в виде гипотезы можно выдвинуть следующий тезис: потенциал народовластия зависит от структуры базовых элементов народной психологии. Если для носителей народовластия первичной является эмоция справедливости, которая ведет за собой эмоцию симпатии, то потенциал народовластия будет очень высок и, во всяком случае, сопоставим с потенциалом всей мощи государственной власти (по слову кн. Александра Невского, «не в силе Бог, а в правде»). Если же, напротив, для носителей народной морали переживание симпатии является первичным по отношению к чувству справедливости, то потенциал народовластия будет весьма ограничен, так как «симпатичные люди», особенно в структурах официальной власти, редко являются носителями принципа справедливости.

В последнем случае политическая элита в своей деятельности вынуждена учитывать скудость и непостоянство ценностей, характерные для «морали толпы». Более того, управляющая элита должна уметь использовать в своих целях такие социальные практики, которые с точки зрения развитого морального чувства являются аморальными (например, акты доносительства на соседей, мотивированные чувством личной неприязни или зависти, и т. п.). Иначе говоря, дефекты инфраструктуры народовластия неизбежно коррумпируют политическую элиту, особенно если последняя не имеет собственных моральных традиций.

Вместе с тем политическая элита может оказывать обратное воздействие на объективное народовластие посредством утверждения собственного кодекса политического поведения и — что особенно важно — его внедрения в инфраструктуру народовластия. Такое внедрение возможно как в прямой, так и в косвенной форме. В прямой форме демонстрационный эффект кодекса поведения политической элиты действует через посредство администраторов на муниципальном уровне. О власти вообще «маленький человек» нередко судит по особенностям поведения представителей муниципальной власти. В косвенной форме демонстрационный эффект упомянутого кодекса приобретает соревновательные свойства, когда в недрах народовластия появляется собственная гиперактивная элита, которая начинает оспаривать у представителей официальной власти моральные достоинства политического класса вообще.